«Я ЖИВУ В ЛЕСУ»

ГЛАВА VII

Тедди не помнил, как падал. Последним сохранившимся у него образом была фотография Шарля Азнавура, на которую он пялился больше часа, и было пьяное стремление расшифровать код на обратной стороне конверта пластинки. Отпечатанные буквы превратились в пауков, а Тедди не смог найти очки. Пока он лежал без сознания, в его мозгу запечатлевался мотив: «Я подарю тебе голубых птиц в декабре… лимонад… я подарю тебе любовь…» Пластинка все еще крутилась на проигрывателе, когда Джордж обнаружил Тедди у подножия лестницы. Кровь на рваной ране над глазом свернулась и приобрела ржаво-черный цвет. Когда Тедди попробовал встать, он почувствовал головокружение, и местный врач, которого вызвали в воскресенье утром, поставил четыре скобки над правой бровью. Он посоветовал Тедди провести весь день в постели, выписал успокоительное и «секонал» и сообщил, что боли являются в основном следствием похмелья, а не травмы.

Тедди принял предписанное успокоительное, но когда оно не сняло с него забот, на обратном пути в Нью-Йорк в автомобиле обратился к «Чивас Регалу». Если не считать тупых биений над глазом, Тедди почувствовал себя немного лучше, так как возвращение алкогольного тумана покрыло его мозг, как слой асфальта. Слушая на кассетной деке Азнавура, Тедди почувствовал меланхолию, затем отчаяние, затем гнев. Разгневанный и трезвый, Тедди обладал убедительностью танка «шерман», пьяным он превращался в огнемет в руках «зеленого берета».

Холл, слуга, напуганный его внешним видом, засуетился, запричитал и закудахтал, словно наседка, и предложил богатый выбор домашних снадобий, почерпнутых из «Библиотечки домашнего доктора», которую он прилежно изучал; жертва мигреней, радикулитов, нервных тиков, всевозможных двухфунтовых болезней, которые терзают непрактикующих негетеросексуалов средних лет, Холл предложил Тедди понюхать импортного порошка «Бихем», попарить ноги и выпить грог с яйцом, но Тедди от всего отказался. Он потребовал еще одну бутылку «Чивас», ведерко со льдом и графин с холодной водой. Выполнив все приказания, Холл удалился. Он никогда не видел Тедди настолько потерявшим самообладание, находящимся на самой грани срыва. В свою очередь, Тедди продолжал опохмеляться.

Он сидел, развалившись, в удобном кресле, окруженный своими картинами: «Руанский собор» Мане, «Девушка в ванне» Боннара, «Балерина» Дега и челищевский набросок тушью к «Пряткам», его любимое. Тедди представлял себя королем, восседающим на троне в своей сокровищнице, безутешным и одиноким, потому что неверная королева покинула его. Если бы только он смог определить своего соперника, то почувствовал бы себя в большей безопасности, — разумеется, если этот соперник существовал. Он смог бы воспользоваться бесчисленными способами сдержать его; самым безопасным были деньги. От любого человека можно добиться того, что хочешь, если достаточно предложить ему. Если у этого мужчины было собственное дело — а Тедди пришел к заключению, что мужчина существует, — Тедди сотрет его в пыль. Он вступит с ним в противоборство и заставит продать все за бесценок; если этот мужчина где-то работает, Тедди позаботится о том, чтобы тот потерял работу; если он не сможет договориться с ним, то уничтожит его. Взяв с письменного стола блокнот и карандаш, Тедди набросал список преимуществ, которые получит Барбара, оставаясь с ним.

Деньги

Положение

Верность

Любовь

Понимание

Драгоценности

Картины

Путешествия

Яхту

Дома

Машины

Меха

Семью

Дружбу

Время — мое время, — все время, которое осталось прожить мне.

Не упустил ли он чего-нибудь в списке? Тедди изучал его, помечая карандашом различные вещи и богатства, которые унаследует Барбара, когда они поженятся. Он не смог найти ничего, что бы он пропустил. Налив в стакан виски высотой в четыре пальца, Тедди бросил туда пару кубиков льда и выпил все долгим глотком. Чего она хотела? Он был привлекателен, с сединой, хотя и с редеющими на макушке волосами, по совету Барбары он начал отпускать небольшие баки; его костюмы шил итальянский портной; он построил себе винный погреб. Что он сделал не так?

В порыве ярости Тедди разорвал список и сжег обрывки в пепельнице.

Он задумался, было ли Барбаре неприятно то, как он занимался любовью, но нет — он был внимателен и неэгоистичен и ждал, ждал, ждал ее до тех пор, пока его тело буквально не взрывалось от сдерживания. Они занимались любовью семь раз, и Барбара лишь однажды достигла оргазма, но она не могла винить его за свои психологические сложности. Фрер заверил Тедди, что у него были некоторые успехи, и Барбара приобретала значительно более сильную и защищенную личность. Она станет уверенной, эмоционально стабильной. Тедди был уверен, что он нравился Барбаре, и временами она, наверное, чувствовала что-то приближающееся к любви. Он решил, что ее, вероятно, расстроили Робби и Элейн, но если не считать необъяснимого пьянства Робби за обедом, в их общении не было ничего странного или заметно напряженного. У Тедди началась головная боль, его взгляд на мгновение затуманился, и он почувствовал, что впервые в жизни плачет. Он осознал, что Барбара была не просто женщиной, которую он любил, которую можно было заменить другим симпатичным лицом или податливым телом: Барбара была жизнью. Тедди уже расправился с четвертью бутылки виски, что, учитывая выпитое в машине, составило больше, чем полбутылки. Упав на бок, он уткнулся в холодную черную кожу кресла и зарыдал. Услышав, как в дверь стучится Холл, он остановился и сказал:

— Со мной все в порядке. Можешь ложиться спать.

Тедди чувствовал, что продолжение преследования неминуемо приведет его назад, в тот же самый тупик. Барбара должна вернуться к нему сама, без какого-либо давления. Он боролся с самим собой, чтобы не звонить ей. Достав моментальную фотографию, которую он сделал, пока Барбара спала, Тедди сел с нею за письменный стол и зажег лампу. Крепко зажмуренные глаза, пальцы, стиснувшие одеяло, — в объятиях сна, в который Тедди не мог проникнуть, Барбара пыталась вырваться от какого-то призрака. Был ли он этим призраком? Со смесью ожидания и отвращения Тедди открыл сумку, в которой находились магнитофонные ленты и архивы, за которые погиб У. Т. Грант. Включив в сеть магнитофон, Тедди поставил катушку номер один и нажал кнопку воспроизведения.

— Начните с чего хотите, — сказал Фрер.

— Со слова или с чего?

— Ну, я просто хочу, чтобы вы почувствовали себя расслабленно и удобно, мы не собираемся играть в словесные игры, проходить тесты Роршаха и тому подобное.

— Хорошо. — Наступила пауза. — Можно мне закурить вот это?

— Что это такое?

— То, на что оно похоже.

— Марихуана?

— Правильно.

— Я не против этого, но предпочел бы вначале наших сеансов обойтись без каких-либо наркотиков. Если я обнаружу, что вы в них нуждаетесь, мы сделаем все разумно и законно. Я не могу законным путем выписать вам марихуану или гашиш. Но есть и другие.

— ЛСД?

— Да, наверное, что-нибудь вроде ЛСД. Но давайте сначала посмотрим и убедимся в том, что нам это действительно нужно.

— В колледже я играла в одну игру… с Лаурой.

— В какую игру?

— О, что-то вроде салонных занятий психологией.

— Существует множество подобных. Если это все облегчит, можем попробовать.

— Она называется «Я живу в лесу».

Фрер рассмеялся, вслед за ним — Барбара, и у Тедди создалось впечатление, что шлюз открылся.

— Помню такую.

— Но мы взбунтовались, — сказала Барбара. — Есть жесткие законы игры, но мы играли целый год, и она стала у нас очень усложненной, мы использовали вариации. — Она запнулась и закашлялась. — Полагаю вам известно, что означают вопросы?

— А почему бы вам не сказать мне?

— Хорошо. Но сначала мне бы хотелось кое-что вам объяснить: ближе к концу, перед смертью Лауры, игра стала очень серьезной и глубокой. Мы были совершенно искренни и разыгрывали друг перед другом плоды своего воображения. До этого времени я не знала, что оно у меня есть, но тут произошло странное. Лаура передала свои фантазии мне. Она поборола меня. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Она была тем, кем вы восхищались.

— Она была сильнее меня. — Тедди услышал, как она высморкалась, щелкнула зажигалка, и Барбара сказала: — Благодарю. Могу я спросить вас кое о чем?

— Да, о чем угодно.

— Сколько вы берете?

— Тридцать пять долларов в час.

— Тедди согласился оплачивать счет?

— Согласился.

— У вас заключено с ним соглашение?

— В каком смысле?

— Ну, вы расскажете ему — если что-то обнаружите?

— Нет, конечно же, нет.

— Он не будет давить на вас?

— Не думаю… а если будет, я объясню, что наши отношения конфиденциальные. Вы можете рассказывать ему что хотите, но пока я бы хотел, чтобы вы ничего не обсуждали с ним. Вы сможете рассказать ему то, что может оказаться нам полезным.

— Как вы думаете, я когда-нибудь стану нормальной?

— Я не могу ответить на это до тех пор, пока не обнаружу, что вам кажется ненормальным. На самом деле это может оказаться совершенно пустяковым.

— Когда вы это обнаружите, вы сможете мне это объяснить?

— Постараюсь. Позвольте мне сказать так: «Наше сомнение — это наша страсть, а наша страсть — это наша задача». Генри Джеймс сказал это о художественной литературе. Я имею в виду просеивание правды… Вы рассказывали мне о своей игре.

Тедди услышал, как она вздохнула, и представил ее распрямленную грудь и потерянное озадаченное выражение лица.

— Я живу в лесу. А теперь, доктор, вы говорите: «Как выглядит лес?»

— Как выглядит лес?

— Темный, с гигантскими красными деревьями в несколько сотен футов высотой, а я нахожусь в высокой траве. Вы не можете меня видеть, потому что я распласталась на земле. Это отвратительный лес — с жалящими иглами, ядовитым плющом и раскрывающимися хищными растениями. Животные не ходят рядом с растениями, так как те, раскрываясь, пожирают их. Я видела, как растение проглотило лисицу. Ее голова начала растворяться. Растение вырабатывало какое-то тепло, и лисица плавилась. Этот лес пугает меня. Но я не могу пошевелиться. Я боюсь, что, если я попробую убежать, меня съест одно из растений или на меня упадет дерево. Поэтому я остаюсь неподвижной. Только так мне удается сохранить душевное равновесие.

— Теперь вы видите медведя. Что вы делаете?

— О, так вам известна эта игра? — В ее голосе прозвучала радость.

— Да, известна. Не хочу отвлекать вас или заставлять играть в нее. Как профессионал, я считаю ее несерьезной, интересной разве что любителям. Итак, что же происходит, когда вы встречаете медведя-гризли? Что вы делаете?

— Ну, медведь замечает меня, и это заставляет меня сдвинуться с места, но я боюсь делать это из-за деревьев, растений, змей, однако мне приходится, иначе меня съедят. Под корнями одного дерева есть большая нора, где обитают волки, и я вижу, что волчица ушла на поиски добычи. Я ползу на четвереньках и забираюсь в нору. Медведь видит это и подходит ближе, но ему не удается залезть в нору. Он рычит, и мне слышно, как он когтями скребет по стволу дерева. Внутри норы стоит сильный запах зверя, испражнений и мертвечины — два волчонка поедают белку. Волчата рычат на меня, скалят зубы и подползают ближе. Я слышу, как перед норой ворчит медведь; идти мне некуда. Волчата начинают терзать мою блузку, а я пытаюсь отогнать их. Наконец блузка совершенно разорвана спереди, и я закрываюсь руками. Волчата щелкают зубами, но не трогают мое обнаженное тело, и я понимаю, что они просто играют. Вот они начинают облизывать и обнюхивать меня, а я раскрываю руки и показываю, что я им друг, а потом беру их на руки. Они начинают лизать мою грудь, а тот, что сидит в левой руке, берет сосок в рот; тут и другой тоже начинает сосать мою грудь. И мне нравится то ощущение, которое я от этого испытываю. Я чувствую себя в безопасности и под защитой.

— Когда медведь уходит прочь, у вас появляется возможность выбраться из норы, и вы бродите по лесу, потому что знаете, что скоро вернется волчица. Вы находите что-то на земле. Что это такое и что вы делаете?

— Я всегда нахожу одно и то же.

— Что вы находите?

— Черное яблоко.

— А почему не зеленое или красное? И почему вы думаете, что это яблоко?

— Видите ли, потому что я действительно живу в этом лесу, и мне известно, что другие яблоки не растут. Я пробовала выращивать их, но саженцы яблонь погибли. Как только были посажены. А черные яблоки растут все время. Им здесь раздолье. У них есть такие — я не знаю, как они называются. Не хвостик. Как называется кожа, которая растет внутри на щеке?

— Слизистая оболочка?

— Да, оболочка. Нежная, шелковистая, влажная и немного скользкая. Дерево растет в этой оболочке. Я видела это во сне. Я видела, как оно росло. Идешь, а вся земля устлана ими. На них нельзя не наступить, они мнутся и лопаются и начинают вонять. Очень странный запах, словно у тебя гнилой зуб, а ты нюхаешь его, сидя в кресле у зубного врача. Итак, я поднимаю одно яблоко — дальнейшая часть никогда не меняется. Видите ли, когда я раньше играла в эту игру с Лаурой, я всегда видела черное яблоко и поднимала его, и даже когда пыталась дать волю воображению и представить, что у меня в руке что-то другое, оно неизменно оказывалось черным яблоком. Лаура говорила, что я не хочу выдавать себя.

— Вы знаете, что означает эта часть?

— Разумеется, — уверенно ответила она. — То, что ты находишь — я имею в виду предмет, — это твой возлюбленный. Мы тогда шутили над этим, и Лаура частенько говорила мне, что в моей жизни будет цветной мужчина. У самой Лауры был цветной мужчина — один раз в Нью-Йорке. Она встретила его в баре — ой, думаю, это было в первый День Благодарения, после того, как мы познакомились, значит, я была знакома с ней едва ли два месяца. С сентября. Лаура позволила мужчине ухаживать за собой, затем он отвел ее в гардероб, потому что там никого не было, задрал юбку, и они сделали это стоя. Лаура говорила, что впервые она смотрела во время этого в глаза мужчине, и когда он уже доходил, он заморгал, словно у него был тик. Она говорила, что ощущение было таким, будто внутри ее — деревянная палка. Она буквально протаранила Лауру, которая была так поглощена разглядыванием номерков на вешалках, что забыла получить удовольствие. Затем оба вернулись в бар, выпили по коктейлю — у Лауры в тот момент был период саранчи, — пожали руки и больше никогда не видели друг друга. Лаура клялась, что меня в связи с черными яблоками тоже ожидало подобное удовольствие.

Фрер, извинившись за свою простуду, откашлялся. Тедди к этому времени пил из горлышка.

— Теперь перед вами вода, и вам надо пересечь ее. Как вы сделаете это, или же вы не станете утруждать себя этим?

— Это океан, и он буквально доисторический. Я вижу пещеры с людьми внутри, а на скалах вспыхивают оранжевые и зеленые краски. Думаю, именно так эти люди получают свет, так как солнца нет. Затем я вижу кристаллы. Я ныряю за ними, но море становится неспокойным. Волны поднимаются на восемь, двадцать, сорок футов. Меня настигает волна прилива, я не могу уплыть от нее или поднырнуть и попадаю в ловушку. Волна становится все больше и больше, я начинаю захлебываться, но она почему-то проходит надо мной; у меня намокли волосы, ноги кровоточат, потому что порезаны острыми камнями, и крабы начинают стаскивать с них туфли. И тут становится видно небо, оно молочно-серо-голубое, и я начинаю плыть. Я действительно хорошо плаваю. В колледже я была чемпионкой на стометровке вольным стилем. Мне нравится находиться в воде, потому что я приобретаю уверенность в себе. Именно поэтому я не понимаю эту большую волну. Я неоднократно купалась в бушующем море, но эта волна все надвигается и надвигается на меня.

— И что происходит?

— Я просто продолжаю плыть и наконец замечаю берег. Но через что мне надо пробраться, чтобы достичь берега? Прожорливые черепахи, угри, бьющие электрическими разрядами. Водяные змеи. А на камнях скользкие и слизистые водоросли. Они похожи на чьи-то внутренности, только что вынесенные из операционной… Но я выбираюсь на берег.

— Очень хорошо, Барбара, — одобрительно произнес Фрер. — Я никак не думал, что мы сегодня достигнем такого.

— Вы правда так думаете?

— Я чрезвычайно доволен вами.

— О, я так рада. Я была уверена, что разочарую вас.

— Может быть, проведем последнюю часть игры и закончим на этом?

— Хорошо.

— Вы чувствуете себя усталой? Если вы предпочитаете, чтобы мы закончили…

— Нет, просто это очень хорошо, что вы так обо мне говорите. Мне не нужно давать вам кучу всяких объяснений. Вы понимаете.

— Немного. Нам необходимо идти дальше. Теперь мы заняты тем, что плывем через океан, через который никто никогда не плавал. Это путешествие открытий. Мы занесем все на карту и тогда увидим, куда плывем; мы не заблудимся, а в океане откроется регулярное морское сообщение. Но на это потребуется некоторое время.

— Пока вы думаете, мы обязательно доберемся до противоположного берега.

— Обязательно. Теперь вы видите дом. Как выглядит этот дом и что вы делаете?

— Это белое здание с белыми кирпичными стенами, увитыми вирджинской лианой. Из трубы поднимается дым, но дом пугает меня так, как не путала даже приливная волна. Он производит какое-то неясное гадливое впечатление, и у меня душа замирает от страха. Я не хочу подходить близко к дому, но какое-то — о, я даже знаю что, — какой-то импульс, толчок изнутри притягивает меня к нему. В стене есть окно, и я вижу маленькую пожилую даму, сидящую спиной ко мне, на ней надеты белый кружевной чепец и длинное платье из красного бархата. Свет как-то странно освещает ее голову. Кажется даже, что дама сошла с полотна Вермеера. Я наклоняюсь ближе, дама шьет, окно открыто, я просовываю голову и вижу, что на коленях старухи лежит чья-то голова. Она зашивает веки! Это женская голова, а на столе лежат еще головы — мужские, женские, детские, и все смотрят с тупым, мертвым, животным выражением, — они ждут, когда им зашьют глаза. Я быстро убираю голову и бросаюсь бежать, и на бегу делаю в штаны, и я уже не могу управлять собой. Все это ужасно и стыдно, и я уууууух…

— Превосходно, Барбара.

— Я как-то измучена.

— Вы хорошо спите ночью?

— Большую часть времени довольно хорошо.

— Вам не нужно снотворное?

— Да нет, нет.

— Хорошо… Что ж, тогда встретимся в понедельник.

— Можно мне кое-что спросить у вас, доктор Фрер?

— Конечно.

— Чем вы собираетесь сегодня заниматься?

— Я обещал своей жене сходить на дневной спектакль.

— А вечером… вы встречаетесь с друзьями?

— Ничего особенного. Пойдем в кино.

— Все звучит так буднично… Я думала…

— Что вы думали?

— О, я не знаю.

— А у вас есть какой-то план?

— Да. Тедди, — мрачно произнесла она, заставив Тедди вздрогнуть.

— Наверное, что-то очаровательное.

— Да, очаровательное. По субботам мы ходим в картинные галереи.

— До свидания. Желаю провести приятные выходные.

— Благодарю, и всего вам хорошего.

— Барбара, вы можете пока воздержаться от марихуаны и тому подобного?

Звук отодвигаемых стульев, лента кончилась.

Тедди очень отчетливо помнил тот день. Он сидел в автомобиле, читая серию отчетов о недавнем приобретении химической компании, которую принес ему его клиент. К тому времени он был знаком с Барбарой три месяца и уже после первого месяца обнаружил, что влюбился в нее. Тедди вытащил молодую женщину из «Брабурна» и нашел ей квартиру на Восемьдесят седьмой улице; о Фрере он узнал из рекомендации Джона Дейла из своей юридической фирмы. Сестре Дейла, страдавшей умственным расстройством и проведшей большую часть своей жизни в лечебницах, Фрер помог, и Дейл, молчаливый и необычайно подозрительный человек, не мог найти достойных его слов похвалы. Именно после рождественского вечера Тедди решил, что Барбаре требуется психиатр.

Мысленно он вновь увидел, как она вышла из здания, оглядываясь в поисках такси. Они договорились встретиться дома у Тедди, затем отправиться обедать.

— Трогай, Фрэнк, — приказал Тедди водителю.

«Роллс» подкатил к Барбаре, и ее лицо озарилось удивлением и признательностью. Тедди вышел из машины.

— Богатый дядя решил заехать за своей молодой, прекрасной подопечной, — сказал он. Тедди ненавидел то, что ставил себя в такое положение, но он заметил, что Барбара любила его больше и чувствовала себя свободнее, когда он говорил о себе с некоторым оттенком иронии.

— Прекрасная, молодая подопечная благодарит своего дядю за его заботу.

— Как все прошло?

— Я немного измотана и умираю с голоду.

— Звучит здорово.

— И кстати, сказала ли я тебе сегодня, каким хорошим и тридцативосьмилетним ты выглядишь?

— Это все мой новый костюм от Кардена, — сказал Тедди. — Скрывает мое брюшко.

— Встань и дай хорошенько поглядеть на тебя.

— Я не могу встать в автомобиле.

— Попробуй. — Тедди постарался встать как мог. — Он превосходный. Ты выглядишь молодым, определенно педерастичным и совершенно непохожим на воротилу Уолл-стрит.

— Насчет педерастичности я не уверен.

— О, ну ладно, тогда похожим на сатира. И ботинки тоже!

— Английские.

— Я так рада, что ты устроил в «Бруксе» встряску. Ты приобрел себе целиком новый гардероб?

— Я заставил этого итальянца сшить мне дюжину костюмов.

— Великолепно. Мы позаботимся, чтобы ты обзавелся еще и девушкой. Почему бы тебе не отослать свое старое барахло какой-нибудь организации для беженцев?

— Это ты так думаешь о моей одежде?

— Да, это так, — тоном хозяйки притона произнесла Барбара. — Исключительно от голода.

— Я заказал столик в «Ля Кот Баск».

— Читаешь путеводитель по хорошим кухням — что следующее?

— Я всегда там обедаю.

— О, я же издеваюсь над тобой.

Барбара не послушалась совета Фрера и, спустившись на лифте на первый этаж, отправилась в прачечную. Там она увидела цветную девушку, собиравшую выстиранное белье, и подождала, пока та выйдет, затем зажгла смятую папиросу с травкой, которую показывала Фреру. Она встала за дверью, откуда могла дотянуться до раковины и выбросить туда папиросу, если бы кто-нибудь вошел. Ей здорово ударило в голову, но папироса обожгла пальцы. Франсуа сказал, что кто-то привез их с Мадагаскара; на прошлой неделе был Алжир, а перед ним — Тунис. Хвала Господу за дипломатическую неприкосновенность и французский колониализм.

Теперь, сидя в глубине автомобиля, Тедди наблюдал ее веселое настроение и блеск в глазах и думал, что причиной этого является он сам. В «Ля Кот Баск» метрдотель получил десять долларов, и их посадили за стол Джеки Кеннеди[30].

— Почему ты сделал это? — спросила Барбара.

— Я думал, ты захочешь здесь сидеть. Обычно это место держат для нее, но сейчас, полагаю, ее нет в городе.

— Ты когда-нибудь встречался с ними?

— Я несколько раз обедал с ним во время избирательной компании, естественно, я поддерживал его… по-крупному.

— Что такое по-крупному?

— Я поставил на кон пятьсот тысяч долларов. Странное дело. Я с самого начала знал, что для деловых кругов Никсон был бы лучше, но я не хотел, чтобы он победил. Мне лично стало бы легче и в Вашингтоне, и в Комиссии по делам фондовых бирж и выпуску ценных бумаг, но я не мог поддерживать Никсона.

— Почему не мог?

— Он зануда. В общем-то, его политическая карьера — это образчик скуки. Я сам не принадлежу к политическому зверинцу, и единственное требование, которое я выдвигаю к политику, — отбросив услуги, — состоит в том, чтобы он верил в нечто большее, чем собственная персона. У меня сложилось впечатление, что Кеннеди верил.

Подошел официант, чтобы принять заказ. Тедди сказал, что они подождут, и заказал пару мартини «Танкерей».

— И оказывалось так, что тебе требовались услуги?

— Естественно… но меня тоже просили об услугах. Это общение всегда бывает двусторонним.

* * *

Тедди перетащил магнитофон на столик, стоящий рядом с креслом. Он уже начинал испытывать некоторую сонливость, а прослушанная запись повергла его в смятение. Перевернув катушку, Тедди включил магнитофон. Появился голос Фрера, слегка тяжеловатый от заложенного простудой носа.

— Барбара Хикман. Искусная лгунья. Вчерашний прием был первым, и она пришла хорошо подготовленной, точно прилежная актриса. На самом деле она разыграла представление. То, что она приготовилась играть в эту игру, указывает на в высшей степени состязательный дух, и я полагаю, она изучила массу доступной литературы по психиатрии. Мне следует ожидать сильное сопротивление моим исследованиям. В настоящее время проблема имеет две стороны: изучить различные символы и определить, действительно ли они принадлежат ее сознанию. Или они принадлежат кому-то еще. Не проверяет ли она меня, наблюдая, не попаду ли я в расставленную ею ловушку? Она очень часто играла в эту игру со своей подругой Лаурой, которая в настоящий момент кажется наиболее важной личностью прошедшего периода жизни Барбары.

— Сьюзен, — крикнул Фрер, — ты можешь сделать телевизор потише? Я себя не слышу.

— Некоторые элементы игры несомненно имеют определенное психологическое значение. Даже если Барбара разыгрывала передо мной представление, то, что она избрала темой для этого представления, может оказаться весьма красноречивым. Она видит жизнь мрачной, безнадежной, ничего не обещающей, и по ее поведению и выражению лица я готов поверить в этот пессимизм. Кого проглатывает растение в этом каннибальском лесу? Лисицу. Кто такая лисица? Кто-то умный. Это она или Лаура? Что это, воспоминание о каком-то неудачном коитусе или же о потере девственности, которая, возможно, была болезненной и отталкивающей?

Медведь не столь полезен, хотя он указывает на то, что Барбара боится жизни и отступает перед ней. Но и это отступление перед жизнью тоже оказывается пугающим. В норе под корнями деревьев на Барбару нападают волчата. Это может быть чем угодно — дородовыми воспоминаниями, поисками утробы собственной матери — норы. Волчата имеют большое значение, а то, что они сосут ей грудь, указывает на некоторый психосексуальный инфантилизм. Почему волчат двое? Была ли у Барбары сестра-близнец или просто брат или сестра? И была ли схватка за материнскую любовь? Что-то вроде родственного соперничества? Барбару очень заботит ее внешность, особенно нижняя часть тела. Я заметил то, как она все время прикрывает себя руками, и привычку проводить пальцами по бедрам. Запах гнили? Борьба не на жизнь, а на смерть за материнскую любовь, а мать-волчица отсутствует, возможно, она мертва.

Черные яблоки. В лесу Барбара обнаруживает смерть любимого человека. Этот человек мертв, так что очень важным становится процесс появления черных яблок. Вокруг дерева находится оболочка — предохранительная; дерево растет, и с него падают черные, или мертвые, яблоки. Акт коитуса является для Барбары актом смерти, возможно болезненным, напоминающим о какой-то форме диспаревнии и неудовлетворенной половой жизни. Лаура выдвинула предположение, что Барбару ждет связь с негром. Возможно, у нее есть какие-то видения на этот счет. Рассказ Лауры о половом акте с негром в баре обладает всеми признаками вранья. Возможно, она просто дразнила Барбару? Лаура играла с ней, словно с насекомым. Издеваясь над ее половой жизнью, о которой у Барбары были видения. Мужской член, становящийся палкой.

Водное пространство оказывается океаном. У Барбары бурная половая жизнь. Приливная волна едва не убивает ее, но женщина спасается, потому что она превосходная пловчиха, поэтому, вероятно, у нее есть какой-то идеал половой жизни. Возможно, именно его она и ищет, и ее готовность переплыть бушующий океан указывает на то, что Барбара готова найти свой идеал даже при крайне неблагоприятных обстоятельствах. Примитивные, стереотипные символы черепах, змей и тому подобного указывают на трудный путь, который приходится преодолевать Барбаре, чтобы перебраться на другой берег. Общественный стандарт нормального человека. Крабы кусают Барбару за ноги. Здесь она представляет себя мужчиной, обессиленным ее сексуальными потребностями, и эта двойственность в критическую минуту весьма многозначительна. Не заставляли ли ее когда-либо играть роль мужчины? В детстве?

В белом доме Барбара узнает дом смерти. Ей любопытна смерть, но жизненные порывы удерживают ее от того, чтобы заглянуть дальше. Старая дама зашивает глаза женщине — умершей подруге Лауре? Но это зрелище приводит Барбару в восторг, ей стыдно, так как оно вызывает у нее оргазм, она убегает прочь, потому что напугана этим оргазмом. Это, однако, является утверждением жизни.

Похоже, Лаура — ключ ко многим загадкам сознания Барбары. Чем на самом деле были их взаимоотношения? Кое-какие указания позволяют сделать вывод об имевшейся некоторой гомосексуальной привязанности. Но в какой степени? По описаниям Барбары, и она, и Лаура — гетеросексуалы, посмеивающиеся над любовными связями друг друга. Барбара была поражена тем, какие обыкновенные у меня развлечения. Она полагает, что для того, чтобы получать наслаждения, люди должны жить на полную катушку. В настоящий момент кажется, что их отношения с Франклином являются односторонними. Возможно, он просто временная затычка. Барбара боится, что я свяжусь с ним.

Использование наркотиков, судя по всему, продолжается долго и началось, вероятно, в колледже. С Лаурой? Лаура, скорее всего, заменила ей мать, и попытки использовать марихуану и тому подобные наркотики предполагают стремление найти удовлетворительное суррогатное взаимопонимание. Необходимо исследовать ее прошлую жизнь. Хотя пока нет впечатления невроза или чего-то подобного, я подозреваю, что позднее он проявится, и обнаружится какой-то фетишизм. Я думаю… просто думаю, не являются ли некоторые линии поведения Барбары навязанными ей подругой Лаурой и не было ли какой-либо передачи невроза. Пожалуйста, напечатай к утру понедельника.

Тедди щелкнул выключателем магнитофона. Его грудь и ребра, синие и черные, болели, а к горлу подступала приторная тошнота. Он взглянул на часы, с трудом разглядел цифру десять и в мрачном оцепенении медленно опустился назад. Даже заснув, Тедди боролся со сном, беспокойно ворочаясь и стеная после прослушанных записей. Их было еще много; он узнает все, бормотал он во сне. Он не мог поверить в то, что Барбара его просто использует — временная затычка на каком-то пути. Куда? Куда она шла? Они были в поезде. Тедди посадил Барбару в вагон, она помахала ему из окна. Затем в последний момент, когда поезд набирал ход, он вскочил в вагон. Кондуктор протянул ему руку. Тедди оказался в одном поезде с Барбарой. Как она сможет поехать проводить их медовый месяц без него? Когда Тедди вошел в ее купе, он обнаружил, что вместе с Барбарой есть еще кто-то. Было слишком темно, чтобы разглядеть, мужчина это или женщина. Внезапно Тедди схватили, открылось окно, и его вышвырнули головой вперед в ночь. Падая, он взметнул руки к голове…

Тедди очутился на полу под диваном. Было четыре часа утра, его голова была ясной. Прополоскав в ванной рот, он осторожно вымыл лицо, опасаясь намочить бинты.

* * *

— Я закурила сразу же, как только покинула ваш кабинет, — произнесла Барбара с дрожью вызова в голосе. — Я не могла удержаться. Обычно я на это не рассчитываю. Но я должна была встретиться с Тедди. Он ждал меня на улице в своем «танке». Думаю, он очень многое делает лишь для того, чтобы произвести впечатление. Широкие жесты в венском духе. В «Ля Кот Баск» я заказала только салат с сыром, чтобы уколоть его. А Тедди стал болтать какую-то чушь о президенте Кеннеди, о том, что он его знал и помогал в предвыборной борьбе.

— Но он действительно знал его, — с удивлением произнес Фрер. — Я видел их вдвоем на митинге в Мэдисон Сквер Гарден.

— Но он ведь упомянул об этом для того, чтобы произвести на меня впечатление, разве нет?

— Я не могу так сказать.

— Видите, какая я маленькая дрянь? Унижаю его, веду себя с ним отвратительно. Я хотела бы остановиться, но он пробуждает во мне все самое худшее.

— Он хочет быть вашим другом.

— Да, знаю, — безжизненно произнесла она, — и я ненавижу себя за то, что я такая стерва.

— Барбара, мы можем на некоторое время забыть о текущих событиях? Дело в том, что мы отвлекаемся. Вы накурились, теперь вы испытываете по сему поводу стыд, поэтому оставим Франклина в стороне. На самом деле ваша враждебность направлена на меня за то, что я запретил вам курить марихуану.

— Я подвела вас. Прошу прощения. Вы простите меня?

— Дело не в прощении. Я просто не хочу ставить на нашем пути ненужные препятствия. А применение наркотика не поможет нам, по крайней мере сейчас… Сейчас я хотел бы, чтобы вы расслабились, мысленно вернулись назад и постарались рассказать ваши самые ранние впечатления.

Наступила минута тишины.

— Я… да, я сижу в автомобиле рядом со своим отцом, и мы едем по дороге. По какой-то сельской местности. Очень тепло. Лето. Я чувствую запах цветов. У меня в руках кукла.

Затем мы подъезжаем к черным металлическим воротам и въезжаем в них. Мой отец говорит: «Четыре года, Барб». Мы выходим из машины. У моего отца два букета цветов. Он говорит мне, чтобы я оставила куклу в машине, и дает в руки букет… да, фиалок. Мы идем по дорожке, вдоль которой стоят ряды высоких каменных плит с именами на них. Меня начинает бить дрожь. Мы останавливаемся у одного камня и опускаем цветы, и отец снова говорит: «Четыре года. Я не могу в это поверить». Он склоняет голову, и мы кладем цветы к камню. Потом отец начинает плакать, а я не знаю, что мне делать. Я так напугана. А он берет меня за руку: «Я так любил ее, Барб». А я говорю: «Кого, папа, кого?» А он говорит, что это мама. Мама лежит под землей. Он не может прекратить плакать, а я бегом направляюсь к машине, беру свою куклу и возвращаюсь назад. Отец стоит без движения, его плечи трясутся, а я говорю: «Папа, я оставляю с ней Тич. Ей не будет так одиноко». Так звали куклу — Боже, я не думала, что помню это. Тич. Разве это не странное имя?

— Когда умерла ваша мама? Вы помните?

— При родах. Нас было двое. Я и мой брат Лоренс. Мы были разнояйцевыми близнецами, но он умер вместе с мамой. Я была старше на восемь минут, а он родился… и… их обоих не стало.

— Еще что-нибудь вы помните?

— О кладбище ничего. До шести лет за мной присматривала женщина по имени Линдстрем. Видите ли, у моих родителей не было братьев и сестер. Они оба были единственными детьми, и, как выяснилось, я тоже. Я звала эту женщину тетей Линдой. Думаю, ей, наверное, было около сорока.

— Вы любите ее?

— Да, она была добра ко мне. Но очень часто я ее не понимала. У нее был сильный акцент, до того она работала в нашем районе уборщицей, полагаю, у нас ей было легче. Она стала, ну, какой-то солидной… домохозяйкой, что гораздо лучше, чем уборщица.

— Что вы можете рассказать о Линде? Ну, она обижала вас или вы ее?

— Наверное, такие случаи бывали. Ребенком я была очень послушной. Вот почему мой отец отпустил Линду, когда я была еще совсем маленькой. Он уже сам мог справиться со мной. Подождите минутку… они из-за чего-то поссорились. Я этого не поняла. Однажды он вернулся домой очень рано из своего магазина, и мы не услышали. В нашем городке отец занимался оптовым импортом вина, кроме того, у него был небольшой магазин розничной продажи. Это было узкоспециализированное дело, и в те времена люди не пили так много — не так, как сейчас. Очень большая конкуренция, все толкаются локтями. Просвещать население трудно. Сегодня отец скорее всего составил бы себе состояние, но тогда все было очень сложно. Я научилась произносить французские и немецкие слова, читая этикетки на бутылках.

— Из-за чего поссорились ваш отец и Линда? Вам это известно?

— Из-за чего-то такого, что сделала она. Он отнесся к этому отрицательно.

— Итак, он неожиданно вернулся домой.

— Правильно. Мы этого не услышали, вероятно, я тогда вела себя вовсе не тихо, а капризно, а в таких случаях тетя Линда сажала меня на колени, расстегивала кофточку и давала мне пососать свою сиську. И я чувствовала себя лучше. Груди у нее были великолепные — и совершенно белые, испещренные тонкими синими венами. Они выглядели так, словно были высечены из мрамора, и у них был очень хороший вкус и запах. Поэтому иногда я нарочно становилась плохой и раздражительной, чтобы тетя Линда посадила меня на колени и дала пососать грудь.

— Когда она ушла, вы ощутили чувство потери?

— В некотором смысле да. Но отец сказал мне, что у нее возникли какие-то неприятности с законом и ей пришлось вернуться назад в Швецию. Время от времени начинала я гадать, что с ней сталось. Сначала мне ее очень не хватало, но потом я ее забыла. Я приходила после занятий в магазин и делала там домашние задания и считала бутылки, когда приходила новая поставка. Я считала гораздо лучше, чем мой отец или мистер Чапин, его помощник. Затем, после того как отец запирал магазин, мы шли пешком через город в «Солсбери» и ужинали там. Какие там были ужины! Должно быть, мы бывали там тысячи раз. Мы были самыми любимыми завсегдатаями, к нам относились очень дружески, а официантки — да, Рита и Джо — покупали мне подарки на день рождения и на Рождество. Моим любимым блюдом были сэндвичи со свежей ветчиной…

— Где все это происходило?

— В Уэстпорте, штат Коннектикут. Мне казалось, я вам говорила.

— Как насчет подруг? Их у вас было много?

— Нет. В детстве я была одинокой, полагаю, это же верно в отношении колледжа. Сверстники обзывали меня Сверхмозгом. Я получала хорошие оценки. Делать было нечего — только читать и ходить в школу. Я не могла пригласить кого-либо из одноклассников пойти со мной в наш магазин. Я как-то чувствовала, что не нуждаюсь в других детях. Вот почему Лаура так много значила для меня. Она стала первой и единственной моей настоящей подругой.

Тедди услышал, как Барбара плачет, и ему показалось, что ее печаль задушит его.

— Прошу прощения, доктор.

— Все в порядке, Барбара. Стесняться нечего. Вы потеряли подругу.

Барбара снова заговорила, все еще продолжая всхлипывать.

— Я ничего не могу поделать. Когда я думаю о ней, то теряю самообладание. А, черт, к чему вся эта жизнь? Я хочу сказать, что, кроме моего отца, других в ней не было. Когда я отправилась в Европу, папа понял. Мне требовалось уехать, и я уехала. Папа не сказал мне, что заболел. Но это было так.

— Когда вы выросли, у вас были преподаватели, которых вы любили?

— Только мисс Слейтер. Она была старой девой и лучшим учителем в школе, и мне кажется, что я была ее любимицей. Все школьные годы я носила короткие волосы, как сейчас. Папа не умел их расчесывать и укладывать, а с короткими было проще управляться. Потом я стала старше и уже могла заняться ими сама, но мне не хотелось связываться. Однажды мисс Слейтер сказала, что я должна отпустить их. Что у меня прекрасные волосы, и если я не отпущу их, то стану старой девой, как она. У нее тоже были короткие волосы. Приблизительно месяц я обдумывала ее слова — я тогда уже была первокурсницей и немного отпустила их; но папа сказал, что они стали слишком длинные, и я остригла, как прежде.

— Похоже, у вас с вашим отцом были замечательные отношения.

— Это так. Он снимал с меня много неприятностей.

— Вы с ним были во всем откровенны?

— Нет, не могу сказать. С ним я могла говорить о школе, городке, людях. Понимаете, когда я там росла, городок еще не стал фешенебельным «курортом Уэстпортом», он был обыкновенным, довольно приличным маленьким городком, где все люди знали друг друга по именам.

— Когда вы учились в колледже, вы часто ходили на вечеринки — я полагаю, их было множество, — так вот, вы часто ходили на них?

— Приглашали меня часто. Конфирмации в милые шестнадцать лет, приглашения кавалеров, когда я стала старше — но приглашали меня между прочим. Не то чтобы меня забывали или кто-нибудь имел что-то против меня — просто я не была обязательной. Я хочу сказать, никто не говорил: «Если у нас будет вечеринка, мы должны быть уверены, что там будет Барбара». Нет, так вопрос не стоял. Лично меня никто не требовал. Но в то же время меня не приглашали из сострадания. Я просто появлялась на вечеринках.

— Вы получали удовольствие? Были какие-нибудь, которые вам особенно запомнились?

— Была одна ужасная, которую я не могу забыть. Когда мне было пятнадцать — так, дайте посмотреть. Был день рождения Тони. День рождения Тони Рэндольф. Ее отец владел довольно большим агентством по недвижимости, и они принадлежали к лучшему обществу. Тогда они были большими снобами, жили в прекрасном доме — большом, широко раскинувшемся двухэтажном георгианском особняке, построенном из серого песчаника. Заросли плюща, увивающего фасад, окна, выходящие на пролив. Имели собственный причал; по городским слухам, пили сверх меры, а у мистера Рэндольфа были деньги, старые деньги, которые ему достались. В течение нескольких лет он был мэром нашего города. Мне они очень нравились, я познакомилась с ними, когда натаскивала Тони по алгебре.

— Вы регулярно занимались репетиторством?

— Ну да, я подрабатывала. Я занималась математикой, французским и немецким.

— Вы с Тони были подругами?

— Она была недалекой и туповатой. Она проводила много времени со своими родителями и их друзьями, пробовала «Канадиан клаб» и имбирное пиво и поэтому считала себя всесторонне развитой натурой. Большинство ребят, судя по всему, соглашались с ней.

— Очевидно, вы не соглашались.

— У меня не было сильных чувств ни за, ни против. Понимаете, то, что там происходило, — ну, действительная жизнь людей в нашем городе, — было не так важно, как то, что происходило у меня в голове, — моя внутренняя жизнь.

— Тони было шестнадцать, так?

— Да.

— Мы еще вернемся к другой вашей жизни.

— Хорошо. Теперь я чувствую себя гораздо свободнее. Когда вечеринка была в самом разгаре, я случайно услышала, как Тони спорит со своими родителями. Она хотела, чтобы они ушли… оставив нас одних. Мы веселились на первом этаже, там было что-то вроде гостиной, а нас было пар двенадцать.

— Вы пришли со спутником?

— Да. С Томом — не могу вспомнить его фамилию, но он был увлечен другой девушкой. Джойс какой-то там. И он крутился вокруг нее, мешая ее парню. У Тома была репутация большого бабника.

— Вы знали это, когда пошли вместе с ним?

— О, конечно же. Но он был единственный, кто пригласил меня, поэтому я согласилась. Я хотела пойти, но без какого-то отчаяния «если не пойду, то покончу с собой». Понимаете, я не могла пойти без спутника. Итак, в конце концов Рэндольфы ушли, и Тони и все остальные смогли беспрепятственно повиснуть друг у друга на шеях. А я помню, как мистер Рэндольф подошел ко мне и сказал: «Что ж, пока ты здесь, Барб, я могу уйти со спокойной душой». Думаю, он считал, что, раз я занимаюсь с его безмозглой дочерью, я буду кем-то вроде блюстителя морали. Ничего не могло быть более далекого от правды. Разумеется, я знала о сексе, но верила в порядочность. Я не напрашивалась на откровения и сама не давала их. Не знаю, черт возьми, чего он от меня ждал. Я хочу сказать, у меня не было никакой власти над этими ребятами. Можете вы представить меня в качестве содержательницы притона? Уф! Полагаю, у мистера Рэндольфа были какие-то подозрения, потому что, как только он ушел, свет погасили и все разбрелись по парам. Я была так поражена… Я училась вместе с этими девочками и даже не представляла, какие они в действительности. Я не принадлежала к приспешницам Тони. Джойс, Глория, Анджела — кто еще там был? Банни, Луи. И кто-то еще. Так вот, хотите — верьте, хотите — нет, Тони и ее подруги действовали как подстрекатели. Они бросились в дело, как отряд коммандос. Они закрыли и заперли все двери и опустили шторы, и какие-то ребята, достав бутылки виски, начали угощать всех вокруг. Я тоже сделала глоток, и виски вызвало у меня отвращение. Мой отец взрастил меня на изысканных букетах «Шато Икем», «О’Брион», «Эшезо» и «Батар-Монтраше», поэтому, разумеется, от «Карстера» и «Семи Корон» у меня по спине не побежала дрожь восхищения. Но мальчишки с удовольствием пили виски, запивая его имбирным пивом.

Я сидела одна — вдоль всей комнаты в стену была вделана кожаная кушетка, — а большинство ребят облизывали друг друга. Полагаю, я была слишком не испорчена. Понимаете, я не то чтобы была шокирована, но мне все это показалось чересчур подстроенным, к тому же не было ни одного парня, который нравился бы мне и чье прикосновение было бы приятно. Затем…

От этого громкого восклицания Тедди вздрогнул.

— Приблизительно через полчаса эти забавы стали серьезными. Рядом с баром находилась небольшая комната, в которой мистер Рэндольф хранил клюшки для гольфа и прочее спортивное снаряжение. Тони зажгла там свет, заиграла музыка, и она воспользовалась комнатой как сценой. Это было единственным освещенным местом в гостиной, и Тони сказала: «А теперь пора раздеваться».

Остальные девочки нервно захихикали, а я совершенно застыла. Перепугавшись до смерти, я забилась в угол.

«Кто начнет?» — спросила Тони.

Никто не произнес ни слова. Все парни учащенно дышали.

«Птенчики… птенчики!» — воскликнула она.

Кто-то из ребят переменил пластинку, и началась медленная сексуальная баллада.

Я не могла поверить, что эта дура, которую я натаскивала по алгебре и которая даже не могла найти скорость в задачке про расстояние и время, не говоря уже о квадратных уравнениях, эта большая дура, с толстым задом и лоснящейся кожей, оказалась такой самоуверенной. Устроила такое шоу. В общем, она начала показывать стриптиз, и делала она это достаточно хорошо — не то чтобы я разбиралась, но у ребят перехватило дыхание, словно в комнате стало не хватать воздуха. Тони была сложена очень плотно, и мы все хлопали ей — наверное, это нервы, — а она действовала все увереннее и увереннее. Она разделась до лифчика и трусиков, бросив предметы одежды на стойку бара и намотав на шею чулки.

Затем — кажется, Том — крикнул:

«Сними же, сними, мучительница!»

Я никогда не забуду выражения лица Тони, хотя, видит Бог, я несколько столетий не думала об этой вечеринке. Это была самоуверенная улыбка, словно Тони ждала вызова и знала, что примет его, не испугается. И она сказала:

«Мне нужен партнер, Том. Хочешь стать им?»

Встав, Том подошел к двери комнатки и, ухмыльнувшись, пощупал Тони за грудь.

«Конечно, я буду твоим партнером».

Стащив лифчик, Тони провела им Тому по лицу, и большинство парней нервно рассмеялись. Но на лице Тома появилось паническое выражение, потому что он смутился. Все зашло слишком далеко. Тони медленно стащила трусики, и в комнате стало тихо. Все молча смотрели на них. Понимаете, все были потрясены. Все начиналось как игра.

Тони сказала:

«Ну же, Том, теперь твой черед».

Он не шелохнулся.

«Хочешь, чтобы я возбудила тебя? Ты этого хочешь? Ладно, сделаю это».

Взяв с бара свечу, она вставила ее в себя и начала двигаться взад-вперед. Пара девиц захлопала. Представляете?

«Вижу, некоторые из вас знают, как рвать вишенку, — сказала Тони. — У кого еще цела вишенка? О, замечательно, вы все опытные».

Никто не желал сознаваться в том, что она девственница.

Затем Тони заставила Тома взять свечу и засунуть ее как можно дальше, так, что остался виден один фитиль. При этом она стонала от удовольствия. Опустившись на колени, не вынимая свечи, Тони расстегнула Тому ширинку. Каким было выражение его лица! Охотничий пес, получивший приз на выставке в Уэстпорте. Я решила, что он сейчас отключится. Тони стянула с него брюки и трусы, и у него произошла чудовищная эрекция. Кто будет его винить? И Тони спросила: «Петушок мытый и чистый?»

Он что-то пробормотал, и Тони, засунув член в рот, принялась сосать его.

«Ням-ням, петушок такой вкусный!»

И она сосала его.

Незнакомый мне парень подошел ко мне в темноте и сказал:

«Возьми, возьми его, ради Бога!»

Он обнажил свой член и, не в силах сдержаться, мастурбировал над моим платьем. Я ткнула его в живот, и он, сложившись пополам, упал на пол.

Том начал издавать хриплые завывающие звуки, и я поняла, что он кончает Тони в рот. Затем он оттолкнул ее лицо, и я почувствовала, что задыхаюсь. Мне в глотку словно засунули дверную ручку. Я не могла дышать, и после этого еще много лет я иногда заново переживала эти ощущения.

Поднявшись с пола, Тони зажгла дополнительный свет, чтобы мы все смогли увидеть ее, и пошла от девочки к девочке. С краев ее рта стекала белая пена, похожая на манную кашу. Она поочередно кланялась всем, и когда она подошла ко мне — уууух, — мне захотелось, чтобы земля разверзлась, и если бы я могла провалиться в щель… А Тони, улыбнувшись, взяла мое лицо в руки и выплюнула все на меня. Я заплакала. Я не знала, что делать, как вырваться из этого.

«Всезнайка ни разу не держала петушка во рту, не так ли?» — измывалась надо мной Тони. Обернувшись к остальным, она расхохоталась: «У кого есть чудный петушок, который Всезнайка сейчас поцелует и пососет?»

После мгновения ужасающей тишины все парни, расстегнув ширинки, бросились ко мне, а девчонки подбодряли их: «Замечательно, она поцелует их все».

Никогда прежде я не видела мужской половой орган, если не считать маленьких мальчиков, писающих на улице. Я подумала: сейчас я умру и попаду к маме и Лоренсу, и все будет хорошо, я возьму на руки Тич — да, все будет хорошо, могильщики засыпают землей мой гроб, отец плачет, но мама говорит, что любит меня, и я увижу Лоренса, у которого, как и у меня, зеленые глаза, он мой близнец, и он большой и сильный, он поможет мне, а потом становится тихо, все скорбящие покидают кладбище, а земля мягкая, и мне слышны их шаги, а Лоренс кладет мою голову на свое плечо, мама говорит, что ужин готов и какая мы счастливая семья, раз мы так любим друг друга, а я вижу, что в гробу нарисована мама со мной и Лоренсом на руках, мы еще маленькие, а мама улыбается, она счастлива, а картина окружена золоченой рамкой с рельефными ангелами, но парни приближаются и приближаются, и кто-то кричит: «Оставьте ее. У нее умерла мать, она никому не мешает — зачем приставать к ней?»

У меня изо рта начинает идти какая-то жидкость, лица перед глазами расплываются, и меня рвет на платье. Одна из девчонок говорит: «Отведите ее наверх. Если она не хочет играть, она не обязана делать это. Нас и так достаточно».

Расплывчатые лица медленно отдаляются, возобновляются разговоры, я испытываю огромное облегчение, одна девочка помогает мне подняться, я пробую идти, но меня настолько шатает, что я вынуждена опираться на нее, а Тони говорит: «Без обиды? Ты ведь будешь помогать мне с алгеброй, правда? Это была игра, ты ведь никому не скажешь?»

И все закричали: «Конечно, конечно, ты ведь не скажешь?»

У нее перехватило дыхание, и она судорожно вздохнула. Фрер сказал:

— Расслабьтесь. Вам никто не сделает ничего плохого.

— Но я отплатила ей, этой свинье!

— Вы не хотите сказать мне, как?

— Да! Я работала в комиссии по распределению, разбирая справки и отзывы, которые школа рассылала в колледжи. Я была в выпускном классе. Я сказала председателю комиссии, что видела, как Тони списывала на выпускных экзаменах. Поскольку я была лучшей ученицей, мне доверили читать торжественное обращение от всего выпуска, и меня приняли в колледж Рэдклифф, к моим словам отнеслись очень серьезно. Вызванная к директору, Тони отрицала все, и, по моему предложению, ее заставили переписать экзаменационную работу. Она не решила четыре примера из пяти.

— Вы видели, как она списывала?

— Нет, но я знала, что она будет скована, потому что, вероятно, что-то все-таки было нечисто. Последовала ужасная ссора ее родителей с директором, те хотели узнать, кто донес на их дочь, но меня не выдали. Тони не дали аттестат зрелости, а поскольку мистер Рэндольф сделал какие-то угрозы в адрес общественного попечителя школы, ее вообще выгнали, а мистера Рэндольфа привлекли к ответственности и признали виновным в попытке подкупа должностного лица. Об этом стало известно всем в городе, его дела пошли плохо, и ему пришлось продать дом и уехать из города.

— Вас беспокоит совесть?

— А вас она беспокоила бы?

— Со мной ничего подобного никогда не случалось.

— Полагаю, что некоторое время беспокоила. Но гораздо больше, чем то, что случилось с Рэндольфами, меня взволновал тот нездоровый восторг, который я испытала перед Тони за то, что она сделала. Я желала, чтобы это произошло со мной. Понимаете, я хотела сделать это, и, хотя испытывала отвращение от того, что видела, восхищалась этим. Разве не ужасно признаваться в этом?

— Нет, не ужасно. Вы были любопытны.

— До того времени я ни разу — ну — не прикасалась к себе.

— Вы занялись мастурбацией?

— Не употребляйте это слово!

— Хорошо, вы прикоснулись к себе?

— После этого я не могла спать ночью, у меня стали возникать неясные видения, к горлу подступали спазмы. А затем однажды, приняв ванну, я села перед зеркалом и прикоснулась к себе.

— Вы чем-нибудь пользовались?

— Я стесняюсь говорить.

— Все в порядке, Барбара. Вы помните, о чем вы думали, когда сидели перед зеркалом?

— О Тони на коленях перед столом… и примерно год — нет, два, пока не закончила колледж — я много ходила в церковь. Каждый день, как часы. В церкви, и только там, я видела Лоренса, маму и себя, я смотрела на мерцающие перед алтарем свечи и различала черты, но, как только выходила на улицу, больше ничего не видела.

— Вы видели это раньше?

— Разумеется, все время. Даже когда с нами еще жила Линда. Папа зажигал каждый вечер свечи и говорил: «Хотя вы умерли, я вижу, что вы счастливы и вы вместе, и я скоро буду вместе с вами, и мы опять станем счастливым семейством».

* * *

В поисках тропинки к Барбаре Тедди обнаружил, что попал в болото, кишащее змеями и крокодилами; пересечь его можно было лишь по зыбучему песку. Бестолковая мелочь откровений Барбары создала в нем ощущение обреченности, от чего его тело вздрогнуло. Горечь скальпелем пронзила Тедди, он вскинул руки вверх, затем охватил себя жестом такого глубокого отчаяния, словно остался последним человеком в мире. Магнитофонные ленты были у него, Грант умер, но Барбара показала ему лишь отпечаток внешней поверхности своего сознания: выгоревшие кратеры, призраки памяти, отрочество, населенное чудовищами, чья задача состояла в том, чтобы увлечь ее прочь от света и невинности. Долгое время Тедди был убежден, что человеческие существа по природе своей непорочны до тех пор, пока их не начинают толкать на путь порока, и это привело его к уверенности, что мораль существовала лишь как общие понятия, определяющие поведение индивидуума. Но, слушая эти записи, Тедди впервые увидел последовательный путь разрушения человеческой личности, такой же реальный и осязаемый, как авиакатастрофа. Он не мог вынести дальнейших прослушиваний, однако мрачно догадывался, что только таким образом сможет получить полное представление о Барбаре, помочь ей; он знал также, что, помогая ей, он обязательно уничтожит себя. Некоторые люди относятся к трагедии так же, как относились бы к женщине, настойчиво, с сознанием обреченности; даже бросаясь в порыве самопожертвования, они все же ожидают некую высшую, смутно представляемую награду, точно увешанные медалями солдаты, живыми возвращающиеся с войны. Тедди знал, что без Барбары он, образно говоря, будет доживать свою жизнь: найдет ей какую-нибудь замену, станет вести обычную жизнь, замышлять новые финансовые интриги, но это уже будет конец, его жизненный цикл будет бесконечно повторять одно и то же. Его поведение — а это было несвойственное ему поведение, потому что он никогда не поступал столь безответственно и безрассудно — сформировано под воздействием безумства, в которое его ввергла Барбара.

Тедди посмотрел на свое лицо: серые мешки под глазами, набухшие глаза, налитые кровью, высеченный из камня крепко сжатый рот — это лицо могло принадлежать любому пропойце из Баури или бродяге средних лет из полицейского застенка. В своем отчаянии он чувствовал себя как никогда близким Барбаре. Он делил с ней все стороны ее жизни, все неприятно пахнущие выделения, ее нутро, подобно хирургу, который стоит, держа в руке внутренности больного; но в то время, как Тедди смотрел на темную сторону личности Барбары, на него падали нежные отсветы ее глаз: струившийся от алтаря свет.

Тедди взял катушки, изучил так аккуратно напечатанные надписи и бросил на пол все, кроме одной. На той, которую он продолжал держать в руках, разглядывая, словно человек, стоящий на карнизе небоскреба и смотрящий на суетящихся под ним людей, было написано: «Хикман 67» и красным в скобках: «(Лаура)».

ГЛАВА VIII

Тедди смутно припоминал фотографию Лауры, которую он десятки раз видел в квартире Барбары; будучи такой знакомой, она скрылась в глубины памяти, словно мебель, которую регулярно протираешь, но не замечаешь. Он с трудом вспомнил высокую, белокурую, курносую девушку с волевым лицом, снятую перед студенческим общежитием. Судя по всему, фотография была сделана летом, так как на девушке были надеты красная блузка с короткими рукавами, белые шорты и грязные теннисные туфли. Ее изящные ноги на снимке казались чересчур мускулистыми. Но лучше всего Тедди запомнились глаза, которые задели его; когда он мимоходом обмолвился о них, Барбара сказала: «Когда Лаура смотрит на тебя, она отсекает весь окружающий мир и становится твоим миром». Цвет ее глаз приближался к берлинской лазури, такой темной, что даже на цветной фотографии они казались черными; при беглом взгляде казалось, что глаз не было совсем, одни лишь черные зияющие глазницы. От вида этого лица Тедди пронимала дрожь; когда Барбара переехала в новую квартиру, первым делом она поставила портрет на середину каминной полки, так что лицо сразу же бросалось в глаза вошедшему. Барбара изучала фотографию со всех мест в комнате и поправляла ее до тех пор, пока та не оказалась в самом центре; и Тедди обнаружил, что непрерывно слушал то, что ему казалось массой пустых рассказов о подвигах Лауры, которые интересовали его не больше, чем церковные гимны. Единственное, что он мог отчетливо вспомнить, было то, что Лаура приехала из какого-то городка или фермы в окрестностях Бирмингема, штат Алабама, и что она умерла перед самым выпуском.

— Я всегда хорошо играла в шахматы, когда мне было шестнадцать, я победила в шахматном первенстве округа Фэрфилд, — с некоторой гордостью говорила Барбара Фреру. — Мой отец научил меня играть, когда мне было семь, эта игра всегда волновала и привлекала меня. Ведь в ней ты противопоставляешь свое воображение и умение воображению и умению противника, и нет никакой примеси удачи и случая. Тот, кто говорит, что для того, чтобы играть в шахматы, надо быть математиком, — чокнутый. — Она засмеялась. — Когда я ругаюсь, мне становится лучше. Так проще. Я думаю о чем-то, и вместо того чтобы закупоривать это в себе, я выговариваю все и чувствую себя как-то лучше. Это идет из моей души. Хотя Тедди это очень не нравится. Он застывает, а на его лице появляется выражение «сохраните нас святые. Что она сделает дальше?»

— Мы лечим вас, а не его. Он сам может неплохо позаботиться о себе, — едко заметил Фрер.

— Но как я должна вести себя с ним? Он непрерывно домогается меня, и иногда я думаю: черт возьми, почему бы и нет? Чего мне терять?

— Я искренне убежден, что вам следует не спешить…

— С браком?

— Нет, с окончательным решением. Вы не готовы сделать выбор. Еще не готовы.

— А когда-нибудь буду?

— Разумеется, будете. Но сейчас еще не время.

— Он так много тратит на меня… Я имею в виду ваши счета и все остальное, вроде одежды, которую он мне покупает. Он собрался купить мне норковую шубу и повез меня в «Ревейон эт Сакс», и мне пришлось сражаться с ним, чтобы удержать его от этого. Продавщица решила, что я — взбалмошная особа. Но чем больше я принимаю, тем больше я связываю себя.

— Я рад, что вы так благоразумны.

— Ну, видите ли, я стала чувствовать себя лучше… в глубине души, и полагаю, в этом его большая заслуга, так что я ему признательна.

— Вы должны испытывать к нему больше чем признательность.

— Так и бывает время от времени.

— Барбара, я не собираюсь делать выбор за вас. Единственное, что я могу сделать, — это посоветовать вам. Ждите — ради вашего и его благополучия. Вы не готовы принять ответственность; Тедди больше чем на двадцать лет старше вас. Он может рассчитывать на снисхождение, но вы не можете. Если у вас ничего не выйдет, — я не говорю, что не выйдет или не может выйти, — он просто выпишет вам чек и станет свободным. Но что будет с вами? С чем останетесь вы?

— Наверное, вы правы. Как-то недавно я едва не потеряла рассудок и не легла с Тедди в постель.

— Рад, что этого не произошло.

— Вернувшись из Европы, я веду себя, как примерная девочка.

— А как насчет человека, который угощает вас марихуаной?

— Франсуа? Нет. Он лишь непрерывно ухаживает за мной, словно спортсмен, поддерживающий нужную форму.

— Вы испытываете к кому-либо влечение?

— Иногда к Тедди. Я чувствую, как он страдает, и его боль я могу вылечить тем, что пересплю с ним. В конце концов, он этого заслуживает, а мне не так уж трудно.

— Вы чувствуете непреодолимое желание?

— Нет. Это что-то вроде возвращения долга.

— Тогда не делайте этого. Это не долг, и вы не проститутка, которая так просто разменивает себя.

— Я снова хожу в церковь.

— Вам теперь там хорошо?

— Лучше, чем когда бы то ни было раньше. Я подхожу вплотную к вере, но затем что-то чуть ли не осязаемое встает между мной и Христом, и я говорю себе: «Барбара, ты — отвратительная лицемерка и снова пытаешься разыгрывать представление. Однако теперь в моем сердце появилось какое-то чувство к церкви… к тому, чем она может быть. К заключающейся в ней добродетельности. А потом… я вижу монашку, у нее оказывается лицо Лауры, и я чувствую, что ничего хорошего не выйдет. Я обманываю себя. На прошлой неделе я увидела в баре одного мужчину, и мне понравилась его внешность. Он не видел меня, и я убежала прочь. Наверное, он бы решил, что я жду, чтобы меня сняли, и разочаровался бы, если бы я не согласилась.

— Что ж, познакомьтесь с ним и выясните это.

— Вы хотите сказать, я снова должна пойти туда и искать его?

— В этом нет ничего плохого. Вы испытывали к нему влечение, да?

— Что-то в нем было. Его лицо… я не знаю, испытала ли я влечение. В смысле постели.

— И вы продолжаете думать о нем?

— Да, продолжаю.

— Определитесь. Вы мечтаете?

— В церкви… среди бела дня. Возможно, у меня были закрыты глаза. Не уверена. Я думала, что не сплю, но…

— Так иногда случается. Вы находитесь в месте, которое кажется вам знакомым, и начинаете думать о человеке или событии, связанном с этим местом.

— В мечтах я вернулась назад в Уэстпорт. Ходила в церковь каждое воскресенье. Стала религиозной… католичкой. Все дело было в том, что я верила — хотела верить в нечто большее, чем я сама. В нечто, существующее вне меня. В какой-то большой жизненный принцип. И я не хочу сказать, что я искала легких путей, просто объяснения, но быть католиком, томистом — это значит быть интеллектуально удовлетворенным. На первом курсе у нас был профессор философии, который буквально разодрал на части «Сумму теологии», но когда он закончил, оказалось, что книга осталась на прежнем месте, словно Гибралтарская скала, и однажды после занятий я подошла к нему и спросила, действительно ли он считает все это ерундой, а он ответил: «В аудитории мне приходится разыгрывать представления. Именно поэтому студентам нравятся мои лекции, но, видите ли, мне приходится иметь дело только с книгой, а не с Фомой[31], и если бы он был жив и стоял на кафедре рядом со мной, он оторвал бы мне руки и ноги». Помимо своей воли профессор был поклонником Ренана и кардинала Ньюмана…

— Профессиональный скептик. Незаменимый участник образовательного процесса. Такие полезны студентам, как ирригационная система. — Фрер прочистил горло, и Тедди услышал шелест бумаг. — Меня кое-что смущает — время. Когда вы познакомились с Лаурой?

— В конце второго курса. Мы жили в одной комнате в общежитии.

— И на предпоследнем курсе тоже?

— Да. А на старшем курсе нам разрешили жить за пределами студенческого городка.

— Вы когда-нибудь встречались с родителями Лауры?

— Нет, она воспитывалась в приюте, а когда ей исполнилось двенадцать, ее удочерила семья Гадсденов. У них была ферма в Аннистоне — несколько сотен акров, они выращивали хлопок, фрукты и овощи. У Гадсденов было пять сыновей, и все работали на ферме, а миссис Гадсден требовалась помощь на кухне и по дому, поэтому они отправились в приют в поисках крепкой, здоровой девочки и нашли Лауру. Точно купили на рынке скот. Они подписали какие-то бумаги, заплатили заведующей — пятьдесят долларов — и приобрели себе рабыню. Гораздо дешевле, чем платить кому-то по пятьдесят в неделю или сколько там они платили. Лаура провела у них пять лет, и как она ухитрилась ходить в школу и тем более закончить ее, является величайшей загадкой. Лаура всегда вставала очень рано, Гадсдены поднимали ее в четыре утра, на четыре часа раньше, чем всех остальных, чтобы она успевала выполнить всю работу к девяти, когда наступала пора идти в школу. Мы ездили в Аннистон на Пасху в тот год, когда Лаура умерла, — я позже расскажу вам об этом.

Итак, этот ребенок, как скотина, работал на ферме, а Гадсдены всегда недолюбливали ее, потому что она не была одной из них. Они были настоящими, примитивными, белыми крестьянами, серыми и безграмотными, которых можно встретить на сборищах ку-клукс-клана или в Бирмингеме во время беспорядков, подзуживающих полицейских действовать решительно. Для того чтобы убедиться в том, что подобные люди действительно существуют, а не являются выдумкой журналистов, требуется самому приехать туда. Гадсдены регулярно били Лауру, и один раз они даже прижгли ей задницу раскаленным железом. Просто ради забавы. Отец и старший сын, подонок по имени Кэл, по очереди развлекались с Лаурой, мучая и терзая ее. Сначала у них дошло дело до кулаков, отец повалил Кэла на землю и уже был готов прибить его, но остановился, так как Лаура, увидев все это, закричала, и сказал сыну: «Парень, ты пока трахай одних овец, и когда у тебя это станет неплохо получаться, ты сможешь замещать своих родственников в их отсутствие». Затем он изнасиловал Лауру, но она говорила, что ей было все равно, она хотела завоевать их, думая, что, если она даст им то, что они требуют, они станут относиться к ней лучше. Об этом проведала миссис Гадсден и отлупила Лауру хлыстом, а затем приставила к ней трех младших сыновей, чтобы они за ней следили, в результате чего Лауру стали насиловать каждый день, даже когда она чувствовала себя неважно.

Вы когда-либо хотели кого-нибудь убить? Полагаю, никогда не хотели, но когда я услышала то, что мне рассказала Лаура, я готова была, не задумываясь, убить их всех. Когда она сдала вступительные экзамены, семья отказалась отпустить ее, и Лауре пришлось обращаться к администрации штата в Монтгомери, встречаться с помощником губернатора и рассказывать ему то, что с ней делали на ферме, и была даже какая-то судебная шумиха. Но все это не вышло за границу округа, и хотя ей разрешили поступить в колледж, с Гадсденами ничего не произошло. Против слов одной были слова семерых, к тому же Гадсдены были знакомы с шерифом, а судья годами получал от них бесплатно овощи, так что дело было закрыто за недостатком улик. Но, благодарение Богу, Лаура вырвалась на волю.

— Она рассказала вам все это, как только вы познакомились?

— Нет, это, должно быть, произошло по меньшей мере полтора года спустя. Когда у нас уже была своя квартира. Лаура хотела убедиться, что мне можно верить. На то, чтобы добиться ее доверия, потребовалось время. Лаура потом больше никогда не говорила об этом до того вечера, когда умерла. Тогда я снова все это услышала во всех ужасающих подробностях. Понимаете, в своей основе она была очень скрытной. Она производила впечатление открытой, необузданной и поверхностной, но она все держала в себе… все то, что не должно происходить с человеческим существом.

— Почему вы улыбаетесь, Барбара?

— Я думала о хорошем, а вместе с Лаурой у нас было много хорошего.

— В колледже?

— Да, мы гуляли с ребятами из Гарварда и Тафта, они часто устраивали танцы, а мы каждый месяц устраивали в нашей квартире шумные вечеринки. Ничего мудреного — простые попойки; мы просиживали ночи напролет, откровенничая друг с другом, и Лаура оказалась самым чистым, самым честным человеком, которого я когда-либо знала, и в то же время я хочу сказать, что если бы не она, я не оказалась бы теперь в таком положении, как сейчас. Здесь, у вас. У меня были бы лишь обыкновенные слабости, как и у всех. Понимаете, Лаура приобщила меня ко всему.

— Например?

— Все это происходило в то время, когда в Гарварде занимались этими опытами с ЛСД, и многие наши знакомые умели приготовить его сами или же имели знакомых в лаборатории, и, думаю, многие студентки в Рэдклиффе попробовали это. Я никогда не слышала о ЛСД до тех пор, пока мне не сказала об этом Лаура. И в последний семестр мы отправились с ней в большое путешествие, и жизнь стала более наполненной и интересной. Понимаете, я чувствовала себя исследователем. Я не пристрастилась к наркотикам, Лаура тоже. Мы пытались разузнать обо всем, а не просто посмотреть на разноцветную мишуру. Но что находится внутри головы! Казалось, мы исследовали под микроскопом собственный мозг и видели, как рождаются мысли… видели эти мысли. Это было каким-то священнодействием, словно мы присутствовали при рождении ребенка… Вот как случилось, что мы поехали в Аннистон. Мы заранее решили купить билеты на поезд, и я сказала отцу, что на пасхальные каникулы приеду на неделю позже, так как мне требуется закончить одну работу и для этого нужно заниматься в библиотеке. Понимаете, Лаура сказала мне, что у нее было видение и я была частью этого видения: мы вместе были на ферме Гадсденов; и у Лауры появилась настоятельная потребность поехать туда, так что я не могла отказаться.

Мы сели на поезд в Нью-Йорке и даже ухитрились занять купе, хотя и не платили за него. Проводник был очень милым, и Лаура сообщила ему, что едет домой умирать, так как в ее сердце рана, а на купе у нее нет денег. А как только мы забрались в купе, мы сразу же принялись сосать кубики сахара, и говорю вам, я никогда прежде… никогда прежде не была в таком приподнятом настроении. Понимаете, очень часто ребята, достававшие нам ЛСД, не знали его точного состава и силы, потому что этого вообще никто не знал, и поездка на поезде совершилась за три минуты. Однако она должна была длиться семнадцать часов, потому что с поезда мы сошли в Бирмингеме. Прямо на вокзале города Бирмингем. И еще кое-что относительно этой поездки: я стала Лаурой. Я хочу сказать, я прошла через все то, о чем она мне рассказывала. Меня изнасиловал Гадсден, я видела мужчин, трахающих овец, на моей заднице появились царапины, я заговорила с южным акцентом, узнала все деревенские запахи, я следила за грузовиком, отправляющимся с овощами на рынок, наблюдала за возящейся на кухне миссис Гадсден, чистила картошку и смотрела, как варится ботва репы. Лаура и я превратились в одну и ту же личность — две стороны одной монеты, — и когда мы говорили об этом, она сказала мне, что тоже превратилась в меня, ясно видела Уэстпорт, винный магазин и эту ужасную вечеринку у Тони дома, и все это было очень необычным, точно переселение душ. Никогда в жизни я не чувствовала себя столь близкой к другому человеческому существу. ЛСД превратился в просфору святого причастия. Мы соединились с Богом, проникли в его тело… О, я не могу объяснить, думаю, вам кажется, что я говорю нечленораздельно.

— Нет, все идет превосходно, — сказал Фрер.

— В Бирмингеме мы поселились в большой гостинице. В «Татвейлере». Когда Лаура была маленькой, она воображала, что для того, чтобы снять там номер, нужно быть миллионером. А по выходным, когда происходили крупные футбольные встречи, «Татвейлер» заполняли ребята из Алабамы, из университета, которые распивали «Цветок магнолии», танцевали и занимались любовью; и Лаура всегда хотела пожить в этой гостинице, потому теперь мы так и сделали. Мы там поужинали и пошли гулять по городу, и Лаура показывала мне все ужасные достопримечательности Бирмингема. Для нее это было подобно путешествию Кука в ад, но она говорила, что мне нужно знать и посмотреть все, чтобы, когда я соберусь умирать, мне не было страшно, так как ад я уже видела. Я не хочу сказать, что город был внешне уродлив, просто он был сценой виденных Лаурой кошмаров. Она показала мне приют, кондитерскую лавку, в которую бегала девчонкой, а затем, когда мы устали гулять и собрались возвращаться в гостиницу, Лаура сказала, что эту ночь мы должны провести на ферме. Я не хотела, но она меня уговорила.

Она взяла машину напрокат, и мы поехали в Аннистон. Кажется, с автомобилем что-то случилось, так как Лаура свернула к заправке. Точно сказать не могу, так как я приняла ЛСД и, несмотря на ночь, видела все, как при дневном свете. Сколько времени мы ехали, я не знаю. Возможно, больше часа, и когда мы въехали в Аннистон, все уже было закрыто. Там было мрачно и угрюмо — это я помню. Магазины мужской одежды с костюмами тысяча девятьсот тридцатых годов, ужасные обувные магазины с тупоносыми башмаками, которые носит деревенщина. Мы остановились у светофора, и я помню, что увидела несколько человек, сидящих в машине, и мужчина на переднем сиденье высунул из окна бамбуковый шест длиной в девять футов. Я подумала: «Отлично я полетела, этого быть не может, я все это себе представила», а Лаура сказала: «Барб, это называется ужением черномазых. Они сидят в машине и, когда мимо проходит цветной, опускают окно, высовывают шест и бьют его по коленям, а если тот сопротивляется и пытается убежать, его догоняют и задают порядочную взбучку. Поэтому негр предпочитает оставаться на месте и, получив несколько ударов, говорит: «Благодарю вас, джентльмены, за то, что вы учите меня хорошему поведению». А эти люди скалятся и говорят: «Это хороший парень, а не один из этих митингующих ниггеров. Ты хороший парень, ага». И они позволяют ему пройти. Мне такое не могло прийти в голову. Я потом собиралась спросить у Лауры, действительно ли она говорила мне это. Чтобы вновь вспомнить. О чем-то. Наверное, о поездке. Мы проехали мимо придорожной закусочной «Красное Яблоко», где пара фараонов торговала контрабандным виски. В каждом округе голосуют за введение сухого закона. В этом округе сухой закон был введен, но спиртное мог достать каждый.

Мы свернули с главной дороги, и Лаура поехала по крутой грунтовой дороге. Наконец она остановила машину, помогла мне выйти и сказала: «Вот оно, во всей своей животной красе». Я увидела грядки с овощами, а в некотором отдалении — дом с темными окнами. А еще ярдах в ста перед нами — сарай и свиной хлев рядом с ним. Мы пошли туда, и в руках у Лауры что-то было. Что, я не знала. И я увидела, словно при дневном свете, ферму, зеленые ряды салата, услышала хрюканье свиней, почувствовала запах коровьего навоза. «В разное время я пряталась здесь на каждом дюйме, — сказала Лаура, — здесь есть такие укромные места, о которых наши ублюдки даже не имеют представления, так как никогда по-настоящему не прятались». Мы приблизились к сараю — большому квадратному зданию с покатой крышей. «Эта крыша из гофрированного железа, в разгар лета она нагревается до ста двадцати градусов, а когда холодно, промерзаешь до костного мозга. Здесь всегда сквозняк, так как открытое место. Лес кончается где-то в миле за домом. Бывало, я спала там, и клянусь, что насчитала девяносто триллионов дождевых капель. Я всегда их хорошо считала». Мы подошли к хлеву, там визжала целая сотня свиней. «У меня для тебя, Барб, специально припасен рассказ о свиньях. Потом я расскажу тебе его. Кэл и Дрю любили свиней. Да, они очень любили их». Лаура толкнула дверь сарая, и та широко распахнулась. Она потрогала хомуты — так, словно они были старыми друзьями, с которыми ее связывали воспоминания. Затем Лаура швырнула что-то на пол. Это был бензин. Она принесла его из машины в канистре. «Когда я подожгу это, мы побежим к зарослям. Там у меня есть убежище в камнях. Там нас не увидят». Лаура зажгла спичку, и тут же вспыхнуло пламя. Оно распространилось быстро, послышался ужасающе громкий треск, будто сарай был живым существом.

Мы побежали, Лаура нашла укрытие в камнях, мы прильнули к раскисшей земле и стали смотреть. Я увидела самые прекрасные краски; забегали и закричали какие-то мужчины в длинном нижнем белье, запричитала старуха — мне были видны их лица. Высеченные из скалы. Каменные лица. А Лаура обвила меня руками и сказала: «Барб, разве это не прекрасно? Ты меня видишь? Мое лицо среди языков пламени?» Я посмотрела и увидела или представила себе, что увидела его. «Барб, я там — я маленькая девочка». И я видела лицо маленькой девочки. «Ты видишь меня, Барб. Я перерождаюсь. Прямо у тебя на глазах. Из пламени появляется сотворенная Богом новая Лаура». И — да, я увидела маленького ребенка, вышедшего из огня, а Гадсдены кричали, было светло, как днем, и я чувствовала себя частью Вселенной, частью созданий Эдемского сада, а моя душа, покинув тело, вселилась в тело Лауры. Мы побежали назад к машине. Она стояла на уклоне, Лаура сняла ее с тормоза, машина скатилась вниз до шоссе; там Лаура завела двигатель, и мы поехали назад в Бирмингем. Лаура была в восторженном возбуждении, и я не понимала половины того, что она говорила, — она говорила так быстро… А потом я очутилась в постели, и белье хрустело, как новая долларовая бумажка, и было прохладным. А Лаура стояла на коленях у своей кровати и молилась: «Господь, благодарю Тебя за Твою божественную доброту, за то, что Ты позволил нам взглянуть на рай».

Мы вернулись поездом в Нью-Йорк, и Лаура провела вместе со мной и папой Пасху, мы все вместе навестили могилу мамы, и все было хорошо, очень хорошо, почти до того времени, как настала пора возвращаться назад. Мы каждый день ходили под парусом и ни разу не глотали ЛСД, нам и так все время было хорошо. Хорошо от сознания того, что мы были с папой, пили вино.

— Что все испортило?

— Ничего. Я же сказала, что все было прекрасно, — хриплым голосом ответила Барбара.

— Вы не доверяете мне?

— Разумеется, доверяю. Я не была столь откровенной со священником на исповеди.

— И все же что-то вас беспокоит. Угрызения совести по поводу пожара?

— Нет-нет. Это было хорошее, хорошее чувство. А, черт, рано или поздно это все равно всплывет, но — о, я просто не знаю, как это объяснить. Мой отец и Лаура… ну, скорее всего, это была ревность, и на самом деле ничего не произошло, наверное, потому, что мы были так близко, я потеряла возможность видеть отчетливо, но самое важное то, что, когда мы вернулись в колледж, эта способность вновь вернулась ко мне, и я злилась на себя лишь за то, что только подумала подобное.

— Они? Ваш отец и Лаура?

— Именно так. Они. Удовлетворены?

— Буду, когда вы мне все расскажете.

— Вы — упрямый человек. Но… ничего не было.

— Однако вы подумали что что-то было.

— Да, подумала. Я никогда не обсуждала с отцом личные дела, наверное, я считала, что нельзя упоминать о… его половой жизни. Были ли у него время от времени какие-то женщины или не были… я просто не желала знать. Наверное, он был одним из тех мужчин, которые не особенно интересуются женщинами. Вежливые, заботливые по отношению к ним — это да, но он не был дамским угодником до тех пор, пока к нам не приехала Лаура. Он дважды встречался с ней в Бостоне, мы вместе ужинали, потом ходили в кино, болтали о колледже и планах на будущее, но когда мы стали жить в одном доме, я ужаснулась.

— Почему? Лаура вела себя откровенно?

— Нет, в том-то и дело, я не могла ни на что указать пальцем. Происходило что-то вроде подсознательного соблазнительства, хотя, возможно, оно было намеренным. А может быть, я все напридумывала. Понимаете, в Лауре была какая-то… не то что женственность, хотя это у нее тоже было, еще она обладала чем-то чувственным, словно у нее были какие-то запретные знания, и стоило только познакомиться с ней поближе, как можно было в них проникнуть. Лаура притягивала мужчин. Стоило ей только щелкнуть пальцами, и она получала, кого хотела, и не просто потому, что она была симпатичной. Если бы вы побывали в ее обществе, не знаю, но мне кажется, вы тоже узнали бы что-то про себя. Как бы мне это выразить? Она что-то дарила вашей жизни. Полагаю, многие мужчины, встречавшиеся с Лаурой, хотели переспать с ней. Немногие были разочарованы. Она была совершенно аморальна. Не то чтобы неразборчива. Если она хотела какого-то мужчину, она ложилась с ним в постель. Ее нельзя судить по общепринятым правилам, учитывая ее прошлое. Для Лауры менять мужчин было все равно что ходить в разные рестораны. Мои слова не звучат так, словно я ее осуждаю? Мне бы этого не хотелось.

— Нет, вы ее не осуждаете.

— Лаура не могла иметь детей. Она узнала об этом, когда поступала в колледж, и это произошло совершенно случайно. Ей пришлось пройти медицинское обследование. После этого ее отношение к жизни и к мужчинам сильно изменилось. Лаура любила детей и собиралась взять приемных после того, как выйдет замуж, если только ей встретился бы кто-нибудь «достаточно глупый для того, чтобы взять в жены красотку-южанку, шлюшку из Рэдклиффа». Моему отцу было далеко за пятьдесят — пятьдесят семь, — и, возможно, он думал и чувствовал, что как мужчина находится на закате. Нестарый, но вряд ли способный завести связь с женщиной, а Лаура была — дайте-ка сосчитать — на тридцать шесть лет моложе его, но обращалась с ним не как со старым папашей Барбары, а как с привлекательным и свободным мужчиной, и я видела, что она испытывает к нему настоящую симпатию. Я так и спросила, когда мы вернулись в колледж — шутливо, разумеется, — насколько привлекательным она его нашла. Лаура ответила — очень, а затем, посмотрев мне прямо в глаза, сказала: «Если бы я переспала с ним — а я об этом думала, — это явилось бы благословением, актом милости». Мне сразу стало душно и неуютно, я хотела верить, что Лаура надо мной издевается, но она была серьезна.

Однажды вечером я зашла в свою школу повидать мисс Слейтер и директора, и мы долго душевно болтали, и у меня необыкновенно поднялось настроение. Девушка успешно учится в колледже и навещает учителей, которые застыли на месте, чьи знания износились до дыр — а знания изнашиваются, словно старый костюм, когда тридцать и больше лет преподаешь один предмет. Это естественный процесс истощения, я видела, что ученики выжали мисс Слейтер, а доктор Грэхем, защитивший диссертацию по языкознанию, опустился до директорского кресла; вероятно, он позабыл все, что знал в своей специальности, просто потому, что слишком долго болтался по административным должностям. Они встретили меня прекрасно, и я должна признаться, что испытала злорадное удовлетворение, обнаружив, что мисс Слейтер, бывшая моей любимой учительницей — она преподавала английский, — веками не читала ничего, кроме учебников. Пробелы в ее чтении были колоссальными. Она не следила за современной европейской литературой и едва разбиралась в американской. Действительно хорошо знала она лишь «Лира», «Волшебную королеву», немного романтической поэзии и кое-что из Диккенса и Харди, и я вспомнила, как она объясняла ямбический пентаметр: «Вот это древний лес стоит» — в действительности это были все стихи, которые она знала. Я знала больше, чем она! Как такое могло произойти всего лишь за четыре года?

— Люди не рискуют ходить слишком далеко.

— Я похвасталась значком «Фи Бета Каппы» и увидела, что они гордятся мной. Доктор Грэхем затеребил цепочку от часов, пытаясь привлечь мое внимание к двум своим значкам, но это были почетные значки каких-то туманных литературных обществ, о которых никто не слышал и не знал. Когда я уходила от них, то чувствовала печаль и удовлетворение. Я направилась в «Солсбери» выпить кофе и потрепаться с официантками и Леном, цветным поваром буфета. Папа по-прежнему ужинал там, и я немного поиздевалась над знаменитым «солсберийским бифштексом», сказав, сколько тысяч этих бифштексов я уже съела, и теперь одна мысль о том, что придется есть еще, заставляет мои волосы раскручиваться. Я действительно очень обрадовалась, увидев их всех вместе, похлопав их по спинам.

Когда я вернулась домой, было уже за семь, Лауры и папы не было. На столе на кухне лежала записка, извещающая меня, что они отправились в Гринвич в «Рачью клешню», а за мной в семь тридцать заедет такси. Я надела черное платье и стала выглядеть в нем по-нью-йоркски симпатичной. В этом ресторане устраивали танцы, а местные жители использовали его для того, чтобы отметить торжественные случаи; метрдотель-итальянец изображал из себя француза, носил смокинг, шикарным жестом укладывал салфетки и лаял на официантов, так что у посетителей складывалось впечатление, что они получают обслуживание по-французски. Готовили там чуть ли не прямо на столах, все блюда в меню были порционными, но создаваемая обстановка, с какой-то безумной точки зрения, казалась интимной, и я подумала, что это было несколько странно, что папа решил пригласить нас туда. Он поставлял в ресторан вина, поэтому вокруг него там всегда суетились, но все-таки это было не то место, куда следовало приглашать свою дочь и ее подругу. Не могу объяснить… нам требовалась романтика, а там по углам шныряли женатые проходимцы из Нью-Йорка.

Я подъехала туда после восьми и сразу же заметила отца и Лауру на танцплощадке, которая была заполнена народом. Они были с краю, у самого оркестра, и двигались очень медленно. Я не помню, чтобы когда-либо видела своего отца танцующим. Мне стало любопытно, поэтому я села в баре, который находился в другом помещении, но танцплощадку оттуда было видно, и заказала выпивку. Отец и Лаура танцевали близко друг к другу, даже слишком близко, и когда я стала следить за ними, меня пробрала дрожь. Мой отец был мужчиной, но я думала о нем только как об отце — старом, бесполом, слегка не в себе, и вдруг он — на танцплощадке, до смерти стискивающий мою соседку по комнате. Танцуя, они переместились в центр площадки; когда папа оказывался ко мне спиной, я видела, как пальцы Лауры бегали по его затылку, щека отца была прижата к ее щеке, и в этом не было ничего родственного или дружеского. У меня под желудком возникла какая-то щемящая пустота, я почувствовала комок в горле… стала задыхаться. Я выпила еще два коктейля мартини, и, полагаю, они действительно ударили мне в голову, потому что я принялась есть все подряд — орехи, сыр, галеты, крендельки, словно ребенок, поглощенный фильмом ужасов, с прикованными к экрану глазами, подсознательно жующий, чтобы снять нервное напряжение. Около девяти я взглянула на часы. Я уже опаздывала на час, а они продолжали танцевать, прижимаясь щека к щеке. Ни тот ни другой не сделал ни одного движения, чтобы поискать меня, а я становилась все пьянее и злее — с каждой минутой, — и у меня начались видения. Ужасные. О них двоих. Призрачные кошмары. Лаура — моя мать, а я — маленькая девочка; а потом я посмотрела в зеркало над стойкой и увидела их двоих в постели, и Лаура набросилась на моего отца, и мне захотелось убежать отсюда со своими нездоровыми, грязными мыслями.

— Это глупо. Тут нет ничего нездорового. Даже люди, у которых совсем нет проблем, время от времени воображают подобное. Видишь мужчину и женщину и начинаешь гадать… Или же создаешь различные комбинации из знакомых тебе людей. Очевидно, что-то происходило.

— Итак, я так расстроилась, что захотела плакать. Два человека, которых я так любила, играли со мной такую грязную шутку. Это было просто несправедливо. И отвратительно. Я решила, вернувшись в колледж, наехать на Лауру. Именно так. Я должна была сделать это. Хочет развратничать — замечательно, но только не с моим отцом.

Когда я уходила из бара, у меня кружилась голова, кажется… я хотела поехать домой, просто уехать отсюда, но мне нужно было взять такси, а денег у меня при себе было недостаточно, и я…

Они увидели меня! Папа замахал рукой, Лаура, обернувшись, улыбнулась мне. В полубессознательном состоянии, чувствуя неудобство, я подошла к ним. Готовая к ссоре. Меня предали! Они немного поболтали о том, где я была, что они меня ждали, уже десять часов, а они еще не делали заказа.

«Вы двое выглядите так, словно побывали на вечеринке», — придираясь, сказала я.

«Это правда, Барб, — ответил отец, вежливо пододвигая нам стулья. — Вижу, я кое-что потерял оттого, что не учился в колледже».

«Возблагодарим Господа. Никто из нас не был бы в безопасности, если бы вы, Джордж, охотились среди нас», — сказала Лаура.

Когда я услышала, как она называет папу «Джорджем», мне стало жарко. Сочетание фамильярности и призывности. Мерзость.

— Почему мерзость? — спросил Фрер.

— Она окручивала его, точно мальчишку из Гарварда, стерва. Я уже все это видела раньше. Милая, простодушная болтовня, непрерывные движения глаз, шарящих по всему телу, и привычка опускать глаза, а затем медленно поднимать их, застенчиво улыбаясь, — а через двадцать секунд Лаура уже скидывала с себя одежду. Она говорила, что отвечает на доброту, а я сказала ей: «Что касается тебя, весь мир состоит из добрых людей». Наверное, я дерьмо, но я не могла удержаться от подобных мыслей. В течение ужина я страдала — действительно страдала. Они говорили обо мне, рассказывали что-то о том, что все время, пока ждали меня, беседовали обо мне и как хорошо, что в их жизни есть я. Намешивая все подряд, мы здорово напились. Коктейли, потом «Шабли» с устрицами, кларет с говядиной, за которым последовал арманьяк с кофе. Лаура могла пить, как моряк.

По дороге назад мы пели в машине. Папа делал не больше десяти миль в час. Когда мы приехали домой, отец остался, чтобы закатить машину в гараж, находившийся ярдах в тридцати от дома. Мы втащились вверх по лестнице, срывая по пути одежду. Ею мы забросали все вокруг; мы жили в моей комнате, так как гостевая комната была тесной и сырой. Я так набралась, что не могла закрыть глаза, так как тотчас же начинала кататься на русских горках. Но Лаура чувствовала себя великолепно. Борясь с тошнотой, я приняла «пептобисмал». Лаура сидела на краю моей кровати, держа у меня на голове холодный компресс. Не знаю, сколько времени мы так пробыли, как вдруг я вспомнила, что мы не слышали возвращения папы. Я спросила Лауру, не слышала ли она, она ответила — нет, не слышала. Я не могла пошевелиться: думала, от этого рассыплюсь. Лаура сказала, что спустится вниз и крикнет, и ушла. Должно быть, я задремала, потому что очнулась от собственных стонов. Я позвала Лауру, но ее не было в кровати. Я подумала: возможно, она в ванной. Заглянула.

Выбравшись из своей комнаты, я прислушалась у двери папиной комнаты. Не слышно ни звука. Тогда я спустилась вниз. Зажигая свет, добрела до кухни. Папа содержал ее в безукоризненной чистоте, точно медицинскую лабораторию… Вдруг совершенно внезапно у меня перехватило дыхание… Я выскочила через черный ход и даже не сообразила, куда попала. Гараж находился невдалеке, я была босиком и побежала по гравийной дорожке вокруг дома. Я услышала звук работающего двигателя, но в гараже было темно. У меня ноги были изрезаны камнями; я распахнула дверь гаража и услышала звуки, которые напугали меня. Дернув за шнур выключателя, я обошла машину и посмотрела сквозь лобовое стекло. Лаура лежала у отца на коленях, и оба они плакали. А в гараже стоял сильный запах от двигателя — угарный газ. Я не знала, что делать. Просто стояла, застыв, словно статуя, и смотрела. Мой рот шевелился, но я не могла связать слова. Затем я открыла дверцу и взяла отца за руку. Он вытер рукавом глаза, а Лаура осталась лежать на сиденье, всхлипывая. Все молчали.

Я помогла отцу выбраться из гаража и дойти до дома. Он был похож на маленького мальчика, который не способен что-либо сделать самостоятельно. Я развязала ему галстук, расстегнула рубашку, сняла ботинки и уложила его в кровать. Вытерла ему лицо салфеткой. Отец выглядел старым, серым и побежденным. Он сказал: «Спасибо, Барб. Знаешь, Лаура — это самый лучший человек. Заботься о ней. Когда я соберусь умирать, я вспомню, что встречался лицом к лицу с ангелом». Повернувшись на бок, он уснул. Я провела рукой по его тонким и очень прямым волосам.

Когда я вернулась в свою комнату, Лаура уже лежала в постели. Она перестала выть, но отказывалась говорить со мной и объяснить, что произошло. Никогда в жизни я так не злилась. Готова была убить ее.

— Вы выяснили, что произошло в гараже?

— Да… выяснила… позже, — глухим безутешным голосом произнесла Барбара. — Я хотела бы, чтобы этого не произошло. Некоторые вещи о своих близких лучше никогда не знать. В ту ночь, когда Лаура умерла…

— Вы тщательно и, я бы даже сказал, умело обходите этот вопрос.

Тедди услышал, что у Барбары сорвался голос; она зарыдала так отчаянно, что он тоже содрогнулся. Он хотел быть рядом с ней, сказать, что защитит ее, что ей больше никогда не придется плакать.

— Все дело в этом, да, Барбара? В смерти Лауры?

— О Боже, мне так стыдно, что я готова умереть. Господи, прости меня. Сохрани. Пожалуйста. Клянусь, в этом не было моей вины. Я подралась с ней. Я избила ее! Ууууууууууууууууух!

— Вы должны мне все рассказать, — настаивал Фрер.

— Не могу. Я никому не могу рассказать это.

— Послушайте, как только вы выговоритесь, вам станет лучше. Мы сможем объективно взглянуть на все это.

— Объективно? Что, черт возьми, все это значит? Объективно. Она убила себя, и это — моя вина. Вот что значит объективно.

— Почему вас не арестовали?

— Я нажала на курок или побудила Лауру сделать это. Но нет, нет, нет, нет, я не могу. Не буду! В чем дело? Что вы собираетесь мне вколоть?

— Это транквилизатор. В таком состоянии я не смогу отпустить вас домой.

— Пожалуйста, умоляю вас, не будем говорить об этом. Не задавайте мне больше никаких вопросов.

— Если бы я сказал вам, что у вас рак, а я — хирург, который может вас успешно прооперировать, и вы сможете после этого продолжать жить, вы бы позволили сделать это?

— Только не колите. Я скорее умру. Ой! Больно. Почему вы вкололи мне в вену?

— Чтобы сразу попало в кровь.

— Ваше лицо начинает расплываться. Наверное, это сильный препарат. Я такой раньше не принимала?

— Нет, это новое лекарство. Почему бы вам не подобрать на кушетку ноги и не попробовать расслабиться на несколько минут? Выбросьте все из головы и начните считать назад от десяти до одного.

— Десять, девять, восемь, семь… шесть, шесть… три…

— Барбара, вы меня слышите?

— Да.

— Вы спокойны и расслаблены?

— Да, — ответила Барбара деревянным, безжизненным голосом.

— Попробуйте представить себе киноэкран. Чистый киноэкран. Вы видите его?

— Да. Вижу.

— Мы с вами сейчас будем смотреть фильм. Мы находимся в операторской кабинке. И вы вынимаете бобину с фильмом из коробки. Вы передаете ее мне. Вы можете это сделать?

— Да. Вы берете пленку. Коробка поцарапана.

— Прекрасно. Я вставляю ленту в кинопроектор. Так, сделано. В комнате, кроме нас, никого нет.

— Да, начинается фильм. Я вижу на экране цифры.

— Мы в вашей квартире. Ночь. Вы с Лаурой поужинали и теперь разговариваете. До выпуска остается неделя. Что надето на Лауре? Я не очень хорошо вижу.

— Она примеряет новое платье. В следующую субботу мы должны пойти на выпускной бал.

— Какого цвета платье?

— Оно из черного бархата с кружевными рукавами и кокеткой. Разве Лаура не выглядит восхитительно?

— Она выглядит прекрасно. А что делаете вы?

— Я закалываю ей платье.

— Вы собираетесь принять ЛСД?

— Нет, после пожара мы это прекратили. Вернувшись, мы поклялись, что больше не будем.

— Но ведь что-то у вас есть, так?

— Да, мы собираемся побалдеть. У нас есть пачка гашиша, но сначала мы должны заколоть друг другу платья, а забалдев, мы не сможем сделать этого.

— Вы пригласили кого-нибудь?

— Нет, мы собираемся забалдеть, послушать музыку, а позже, если проголодаемся, поесть.

— Вы можете разглядеть все краски в квартире, всю мебель?

— Конечно, могу. У диванчика скрипят пружины, он темно-зеленый. Камин из красного кирпича. У нас есть сухие дрова. Включен кондиционер.

— Вы слушаете музыку?

— Да. Квартет современного джаза. «Согласие». Сегодня утром Лаура купила эту пластинку для меня.

— Что еще происходит?

Тедди услышал звук, но не смог определить, что это. Он звучал нечеловечески: крик, стон, разрывающий какую-то адскую пропасть. Тедди почувствовал себя путешественником из научно-фантастического рассказа, перенесенным из своего времени в страну, населенную фантастическими чудовищами, ставшими теперь его современниками; для того чтобы выжить, ему необходимо найти скрытый смысл жизни. Казалось, человечество деградировало до какого-то атавизма… который Тедди не мог понять. Шум, что производит этот шум? Тедди глубже вжался в мягкую кожу кресла…

— В чем дело, Барбара? Экран пуст?

— Дверь. Я боюсь двери.

— Но ведь рядом с тобой Лаура. Ты закалываешь ей платье и слушаешь музыку.

— Да, но дверь в комнату открыта.

— Она была открыта и раньше?

— Да.

— Ты бывала в комнате у Лауры?

— Редко. У нас были свои комнаты, и они были чем-то личным.

Вас пугает что-то в ее комнате или же дверь?

— Я вовсе не…

— Вы по-прежнему продолжаете закалывать ей платье?

— Да, у него край слишком длинный. Стоя на коленях, я передвигаюсь вокруг Лауры.

— О чем вы разговариваете?

— О бале. Лаура рассказывает о мужчине, которого я не знаю. Ему около сорока, и она этим очень расстроена, но говорит, что обязана отдаться ему… Лаура должна отблагодарить его за услугу, а он хочет попасть на студенческий бал. Это он достает Лауре гашиш. По-моему, он какой-то делец или спекулянт. Я закончила подкалывать край. Лаура снимает с себя платье. Я надеваю свое. Оно атласное, из желтого атласа, а выше пояса — розовое. Я купила его в Нью-Йорке в «Лорде и Тейлоре», но у меня не было времени, чтобы его там подогнали.

— Вы разговариваете о том, чем собираетесь заняться после выпуска?

— Да. Мне предложили аспирантуру в Коламбийском университете на кафедре романских языков, а Лаура получила приглашение в ООН. Да, именно так. Я помню, что, когда пошла в ООН справляться о вакансии, я уже слышала о ней от кого-то… Только сейчас вспомнила, что от Лауры.

— Вы сознательно забыли об этом?

— Да. Но я все-таки чувствовала, что хотела работать там. Мы с Лаурой собираемся снимать на двоих квартиру в Нью-Йорке. Вот почему я согласилась на Коламбию. У меня был выбор: Стамфорд или Коламбия. Лаура собирается работать у этого мужчины — не знаю, в качестве кого, — а я буду помогать папе и проведу лето в Уэстпорте. Мы условились, что Лаура заедет к нам после четвертого июля. Лауру что-то беспокоит. Ой, она уколола меня булавкой.

— Вы можете повторить то, что говорите друг другу?

«Следи за тем, что делаешь!»

«Прости, Барб. Может быть, нам стоит прерваться?»

«Ладно. — Я смотрю на часы. — Сейчас девять. Не хочешь сходить поесть, а потом зайти в кино?»

«Нет, мне кое-что требуется для того, чтобы стало хорошо».

Она берет платье и уходит в свою комнату. Я переворачиваю пластинку и ставлю «Далеко впереди», «Клиффорд и Макс», поет Джени Пэрис и «Джаз Западного побережья из Лайтхауза». Мы обе — фанатичные поклонницы джаза. При первой возможности мы стараемся бывать в Сторивилле. В квартире чертовски жарко. Кондиционер опять накрылся, и я включаю вентилятор. Я слышу шум душа. Взяв проспект аспирантуры Коламбии, я пролистываю его. Затем принимаюсь за статью о Кеннеди в «Таймс». Сходив к холодильнику, я достаю кубики льда и приготовляю два джина с тоником. Господи, как же жарко. Мне хочется принять душ, но там Лаура. Я вешаю платье на дверь. Вся комната уставлена коробками с книгами, одеждой и посудой — в конце недели мы навсегда уедем отсюда. Шум душа смолкает.

«Я смешала тебе коктейль, Лаура».

«Спасибо, крошка».

Она уже в гостиной, и у нее на голове все еще надета купальная шапочка. Лаура вытирается. Она не вытерла часть затылка. Я встаю и, взяв край полотенца, вытираю Лауре шею. У нее длинная шея, а спина изогнута великолепной буквой «S». Так, как извивается сельская дорога. Я немного расстроена тем, что учеба закончилась и нам предстоит ехать в Нью-Йорк. Я почти успела позабыть, что произошло между Лаурой и моим папой на Пасху, я чувствую к ней невероятную нежность. Всякий раз, как я вижу на ее спине шрамы, я вздрагиваю. Лаура необычайно красива… и я не знаю… Вытирая ее и смотря на нее, я не удерживаюсь от того, чтобы по-сестрински не шлепнуть ее. И я поцеловала ее в затылок. Обернувшись, Лаура улыбнулась мне и поцеловала меня в щеку.

«Ты мой ангел, Барб. Как ты думаешь, стали бы мы более близки друг другу, если бы были сестрами?»

«Нет, не стали бы».

«Ты моя семья, Барб. Мать, отец, брат, сестра — в одном лице».

«Я чувствую то же самое».

«Я знаю это».

У Лауры в руках какой-то сверток, она разворачивает газету. Внутри — комок черной слизи.

«Когда это засыхает, то становится похожим на свиное дерьмо. Возможно, поэтому его называют дерьмом».

«Как же это курят? Это не похоже на травку».

«Предоставь все старухе Лауре, королеве здешней кухни. Эта штука нагревается и смешивается с табаком».

«Выглядит сложно. Я пойду быстро сполоснусь в душе».

«Да, поторопись».

Минут через пять я вернулась и увидела, как Лаура раскатывает на ладони длинные колбаски гашиша.

«После этого меня можно брать поваром в трехзвездочный ресторан в Мишлене. У нас хватит на десерт и останется еще».

Я сажусь в кресло с высокой спинкой и зачарованно слежу за Лаурой. Достав тальк, я присыпаю им ноги.

«Viens, ma soeur»[32].

Лаура протягивает мне «Пэл-Мэл», но сигарета набита неплотно и неровно. Я беру и зажигаю ее. Лаура приготовила с десяток сигарет.

«Ты усердная девочка».

«Как сказал архиепископ — там, откуда я родом, такое бывает — молодой хористке: “Я никогда не откладываю то, что могу сделать сегодня”».

Лаура зажигает свою сигарету.

«Помягче, чем травка…»

«Мы устроим вакханалию. Ууух, а джин с тоником вкусный и действует освежающе».

«O-о, я уже полетела… Ха-ха-ха-ха-ха».

«Мне нравится эта пластинка. Ты мне ее поставишь?»

«”Жаворонка в небе”?»

«Да, “Жаворонка в небе”. Джени Пэрис. Ну и голос! Он прямо вонзается мне между бедер, проникает в душу и узнает всю мою плоть».

«Уяяяяяяяяяяяяяя. О, хорошо. Лучше, чем ЛСД. Мне никогда не было так здорово».

«Я тоже вхожу в резьбу, Барб».

Мы докурили сигареты, Лаура зажигает еще одну и протягивает мне. Я уже потеряла голову. Мой взгляд раздвоился, затем расстроился, затем стал нечетким. Я вижу, как шевелится рот Лауры. Я делаю еще одну затяжку и слышу, как снова начинает звучать «Жаворонок». Наверное, Лаура поставила пластинку с самого начала. О, как прекрасно! Мне так хорошо. Не так, как в поездке, но очень хорошо. Я не теряю над собой контроль.

— Вы думаете о чем-то определенном, Барбара? — прервал ее Фрер.

— Да, о своей матери и Лауре, мы обе в ее руках, и кто-то смотрит на нас. Мы нарисованы на картине, висящей на стене музея. Теперь я не могу смотреть прямо. Я улыбаюсь каким-то своим мыслям. Вентилятор дует мне на ноги, мышцы на моем лице движутся, губы пересохли. Я беру стакан и чувствую, как начинаю глотать. Настолько пересохло у меня в горле. Лаура закинула ноги на диван и смотрит на меня. Тут я слышу какой-то звук. Лаура плачет. Я делаю огромное усилие и поднимаюсь с кресла. Подхожу к ней и сажусь у нее в ногах. На ее ногти на ногах нанесен черный лак, и они напоминают мне яблоки. Я вижу десять яблок, но в действительности это всего лишь ногти на ее ногах.

«В чем дело, Лаура? Скажи мне».

«Они зарезали свинью».

«Кто?»

«Дрю и Кэл. Они стоят у сарая. Я слышу их смех. Я живу там первую неделю. Не могу разобрать, что они говорят. Они заходят в сарай. Я стою рядом с коровой. Здесь три коровы. Я не понимаю, что собираются сделать Дрю и Кэл. Но мне страшно. Они зовут меня: “Лори, Лори, мы знаем, что ты прячешься. Лори, выходи”. Я не знаю, что мне делать, я слишком напугана, чтобы двигаться. Дрю нагибается, я пытаюсь забиться в угол. Дрю замечает меня и начинает манить пальцем. Я встаю. Колени у меня дрожат. Сзади ко мне подходит Кэл. Он хватает меня за волосы. Я вижу на деревянной колоде заколотую свинью. Они подводят меня к колоде и связывают руки за спиной. Я пытаюсь закричать, но не могу. А Дрю и Кэл начинают разрисовывать меня кровью свиньи. Лицо, руки. Они расстегивают мне платье. Под ним ничего нет. На мне не надето нижнее белье. Я выстирала единственный имеющийся у меня комплект. Они мажут меня кровью. Затем Дрю достает свое хозяйство и вонзает его в меня. Аййййййй. Больно. Я стою, а он вонзает его все глубже и глубже. Кэл же заходит мне за спину, раздвигает ягодицы и тоже вонзает в меня, и мне так больно…»

«О Боже, нет».

«Барб, Барб, не покидай меня».

«Не покину. Никогда не покину».

«Я люблю тебя, Барб. Всем своим нутром я люблю тебя. Я в жизни никого не любила так, как тебя. Не могу думать ни о чем другом, кроме как о моих чувствах к тебе. Когда я бываю с мужчиной… это всегда ты. Ты, я думаю о тебе. Ты разрываешь меня на части».

Мы смотрим друг на друга. Я зажигаю еще одну сигарету. Я немного пришла в себя. Я так потрясена. Что я могу сделать для Лауры, чтобы ей стало лучше? Передаю ей сигарету. Она делает две затяжки и успокаивается. Я оставляю ей сигарету и зажигаю еще одну. Боже, как хорошо, как мне становится хорошо. На этот раз сигарета действует на меня сильнее, чем прежде. Она ударила мне в голову. Я не могу сфокусировать взгляд. Что сказать мне Лауре? Я не в силах сосредоточиться на словах… одни видения. Лаура встает. Она движется медленно, завороженно, покачиваясь на ногах. Я начинаю отключаться, я нахожусь на качающейся лодке. Дверь! Я не могу смотреть на нее. В дверном проеме… черный рукав. Я задыхаюсь. У меня в горле что-то застряло. Это кость.

— У вас в горле ничего нет! — властно сказал Фрер. — Совершенно ничего. Вы это себе вообразили. Я ваш врач. Все в порядке. Расскажите мне про черный рукав.

— Головной убор… Потом рукав. Я не могу его видеть, но вижу. Это все гашиш. Монашеский плат. Лицо Лауры. Галлюцинация. Нет, оно здесь, в двери, с черными рукавами и платом на голове, оно движется ко мне… Белый воротник. Мама и Лоренс. О, матерь Божья! Нет, это Лаура, это она, я готова поклясться. Она одета монашкой! Почему? Я не понимаю. А потом эти фотографии… Да, в коричневом конверте. Я развязываю веревку. О, это фотографии Лауры, одетой монашкой. Это шутка — или это серьезно? Она действительно собирается стать монашкой? Я беру фотографии в руки. Большую пачку фотографий. Сотни. Лаура кладет мне руку на плечо.

«Посмотри на меня. Посмотри на меня!»

Я поворачиваю голову и вижу ее. У Лауры отрешенное выражение. Глаза ее пусты.

«Если бы я не любила тебя, то не смогла бы показать это тебе. Но я должна показать их тебе».

Я листаю снимки… медленно. Каждый новый снимок отличается от предыдущего. Вот у нее не хватает рукава. Он оторван. Затем воротник. Лаура стоит на постели. Детали одежды начинают исчезать.

«Лаура, я не могу продолжать».

Она сует снимки мне в лицо. Они ужасны. Лаура раздета. Она с мужчиной. Еще один — с собакой. С другим мужчиной. С двумя мужчинами. В постели с кем-то. Пригвожденная к позорному столбу. Ее бьет женщина. Я бросаю фотографии. Это неправда. Это не может быть Лаура.

«Почему, Лаура, почему?»

«Деньги. Как ты думаешь, где я их беру?»

И все начинает расплываться. Да-да, у меня кружится голова. Лаура прикасается ко мне. Она сбрасывает монашеское одеяние.

«Ты когда-нибудь спрашивала, как я живу? Как мне удается сводить концы с концами?»

«Когда ты…»

«Два года назад».

У нее в руках ремень. Я пугаюсь, что она ударит меня.

«Барб, почему ты еще девственница?»

«Я боюсь. Я пока что не хочу».

«Я хочу, чтобы ты выбила из меня всю дрянь».

«Я люблю тебя. Как я смогу сделать тебе больно?»

«Однако, когда ты увидела меня со своим отцом, ты была готова на все».

Она вкладывает ремень в мою руку. Я настолько ослабла, что способна сделать все что угодно.

«Барб, мы ведь будем жить вместе в Нью-Йорке, правда?»

«Конечно».

«Ты не бросишь меня? Я не смогу жить одна».

«Нет, мы будем вместе. Не делай этого!»

«Я должна. Я не могу сдерживаться».

Я в полудреме. Я не могу поднять голову. Что у меня в руке? Это кожа.

Я отталкиваю Лауру, но она слишком сильная. Тогда я выхожу из себя и бью ее ремнем. Я начинаю плакать. У нее на плече появляется красный рубец.

«Прости меня. Я не хотела делать тебе больно».

Она не прекращает прикасаться ко мне, и я пытаюсь отпрянуть в сторону. Я обдираю колено о чемодан. Лаура начинает целовать меня. Я лежу на спине. Дым сигарет такой голубой. Он образует причудливые узоры. Ой, мне хочется покрутить вокруг пальца одно колечко. Я прикасаюсь к голове Лауры, чувствую ее волосы. Ее голова находится между моих ног, я чувствую, как ее язык проникает внутрь меня, и это так приятно, совсем не больно, и я крепче сжимаю ее голову, мне хочется, чтобы она проникала дальше и дальше. Но это запрещено. То, что я делаю, запрещено… Айййййййййййййй…

Мне грезится. Я сплю на диване. Я с трудом могу шевелиться. Мои ноги весят тонну. И ничего не произошло. Что за ужасный сон! Я промокла насквозь. Ни… чего. О Боже. Фотографии на полу. И Лаура на стуле, обнаженная, смотрящая на меня. Она сгибает мизинец, я ничего не понимаю. Я подхожу к ней, и она целует мою грудь.

«Лаура, ты сошла с ума?»

Она засовывает мне внутрь палец, и я, подняв руку, даю ей пощечину. Я попадаю ей по переносице, моей руке больно. У Лауры начинает идти из носа кровь, она встает. Мне кажется, она сейчас убьет меня. Я выплескиваю ей в лицо коктейль.

«Тебе не понравилось, Барб?»

«Грязная свинья! Чумное животное! Зачем ты это сделала?»

«Потому что я люблю тебя».

«А я ненавижу тебя. Если бы у меня была возможность загадать одно желание, я попросила бы, чтобы те фермеры убили тебя. Я сожалею, что ты осталась жива и встретилась со мной. Бог ли, дьявол повелевает этой жизнью — я лишь надеюсь, что он заставит тебя страдать больше, чем когда ты была ребенком».

Она стоит рядом со мной. Она опускает голову. Ее лицо белеет. Оно становится болезненно-белым, словно ее вот-вот стошнит. Она кивает. Она кивает снова и снова.

«Ты животное, Лаура».

«Я рискнула. Я должна была сделать это. Я не могла оставаться в неведении. Эта мысль жгла меня в течение двух лет. Понимаешь, Барб, я думала, ты любишь меня так же, как я тебя».

«Так вот, это не так. Я действительно любила тебя, но не в этом смысле, не по-свински. Эти снимки ты делала не только из-за денег. Тебе это доставляло наслаждение. Почему я не сожгла тебя в том сарае? Это и есть тот мир, в котором ты живешь? Ты сделала это со мной, я была твоей подругой, твоей сестрой. Я готова была принять все, что ты скажешь, но только не это. Сначала с моим отцом, затем со мной».

«С твоим отцом ничего не было. Я хотела. Он ни разу не общался с женщиной после смерти твоей матери. Он умирает; твой отец умирает. Я спросила, что я могу сделать для него. Он сказал, что собирается покончить с собой, а я ответила, что, если он не желает меня как женщину, я умру вместе с ним. Я хотела умереть тогда, потому что знала, что это должно будет произойти. Что ты оттолкнешь меня. Но я не могла больше продолжать так. Я должна была попробовать».

Я одеваюсь ровно за пять секунд. Она продолжает стоять посреди комнаты. Опустив голову, раскачиваясь. Она не может взглянуть на меня.

«Этого нельзя простить, да, Барб?»

У меня сильно трясутся руки. Я хочу, чтобы Лаура умерла. Я так хочу этого.

«Простить? Я надеюсь, что ты отправишься прямиком в ад, свинья».

«Признай одно, Барб, и тебе будет легко до конца жизни. Узнай крупицу правды. Тебе ведь было приятно».

Я плюю ей в лицо. Я страшно голодна. Я иду по авеню Содружества и захожу в итальянский ресторан, который обычно избегаю. Я съедаю два бутерброда с мясом. Сижу здесь до трех часов. Официант шутит на тему того, что хорошенькая девушка сидит без спутника. Я заказываю две бутылки «кьянти». Официант делает мне предложение. Если я пойду с ним домой, он оплатит счет. Я говорю, что согласна. Мне приходится. Я оставила деньги дома. У меня нет вещей. Я не могу пойти в гостиницу. Официант настроен дружелюбно. Он так много смеется. Утром, когда я просыпаюсь, он еще спит. Постель в крови. В моей крови. Мне так больно между ногами. Я одеваюсь. Не могу засунуть ногу в туфлю. Там что-то есть. Десятидолларовая бумажка. Я беру ее. Я останавливаю такси и прошу водителя подождать. Мы едем через Роксбери, затем Бэк-бей, я больше не хочу видеть Бостон.

Я поднимаюсь по лестнице. Лифт слишком шумный, его слышно в квартире. Я задыхаюсь; я понимаю, как глупа. Но мысли у меня неясные. Конечно же, сумочки у меня нет, значит, нет и ключа. Лауре придется впустить меня. В дверь засунут конверт. На нем написано мое имя. Внутри ключ и записка, которую я не удосуживаюсь прочесть. Я захожу в гостиную. Ничего не изменилось, ничего не сдвинуто с места, но Лаура затопила камин. Он еще тлеет. Я вижу края обугленных фотографий. Я захожу в свою комнату, собираю свои вещи. Не вижу и не слышу Лауры и не хочу этого…

Мне нужно забрать из аптечки лекарства…

О, это ужасно. Лаура лежит в ванне. Там нет воды. На полочке стоит пузырек.

— Я сейчас проснусь, доктор Фрер.

— Хорошо, просыпайтесь.

Лаура совершенно белая. У нее открыт рот. На груди и животе следы от ожогов. В пузырьке была азотная кислота. Лаура часто шутила. На пузырьке была наклейка: «На случай Судного дня». Да, это была расхожая шутка. Пузырек на случай Судного дня. Лицо Лауры перекошено. Должно быть, ей было страшно больно. Я закрываю ей рот, и лицо становится лучше. Более похожим на Лауру. У нее на носу черно-синяя ссадина.

Мне нужно что-то предпринять. Вы понимаете. Вызвать полицию.

Я смотрю на Лауру.

Я тоже люблю тебя, Лаура. Но, Лаура, я рада, что ты умерла. Я так рада. Читаю записку. «В моем начале лежит мой конец…»

С криком сбегаю вниз по лестнице. Водитель выскакивает из такси. Я говорю ему…

— Сколько я была в отключке, доктор Фрер?

— Не очень долго.

— Я чувствую себя лучше. Отдохнувшей.

— Сегодня мы сделали большой шаг вперед, Барбара.

— Я ведь сказала, что была рада, что Лаура умерла, правда? Я не вообразила это?

— Нет, вы не вообразили это.

ГЛАВА IX

Тедди стоял у батареи в пустой квартире, выходящей окнами на ООН. У него были мокрые брюки. На улице серело нью-йоркское утро с проливным дождем, конца которому не было видно. Ветер нес грипп, мужчины и женщины, стоящие на автобусных остановках, закрывали головы свежими газетами, пытаясь защититься от его порывов. Сняв шляпу, Тедди пощупал повязку над глазом. Она была влажная, и от этого швы ныли. Тедди позвонил в контору и сообщил секретарше, что его не будет сегодня, а возможно, и целую неделю. С ним произошел несчастный случай, сказал он, не подозревая о скрытой в этой фразе иронии. Теперь рынок, плотное расписание встреч и совещаний казались далекими и нереальными. Невозможно было представить, как он сможет сидеть за столом с другими людьми, обсуждая что-то столь тривиальное, как структура корпорации и новый выпуск акций. Слова и цифры на листах бумаги в пухлых папках принадлежали той бессмысленной суете, которую раньше Тедди ошибочно принимал за жизнь и даже за страсть.

Эти магнитофонные ленты стоили уплаченных за них денег. Тедди искал откровений, но был вознагражден тайнами, личными, укрытыми от постороннего глаза секретами. От выслушавшего откровения ждут только советов, обычно он не вмешивается. Но Тедди необходимо было действовать. С этими мыслями — сейчас вопрос стоял не просто о том, что делать с Барбарой, — сегодня утром он достал из своего сейфа в банке «Чейз Манхэттен» десять тысячедолларовых банкнот.

Тедди набрал номер, который ему сообщили в справочной, принадлежащий покойному и анонимному У. Т. Гранту. Справедливость — это абстрактное понятие правосудия; в повседневной жизни она обычно сводится к долларам и центам, и Тедди был готов выплатить компенсацию. На звонок ответила женщина.

— Алло, — сказал Тедди, удивленный ее грубым тоном. — Это дом мистера Гранта?

— Да.

— Я могу поговорить с ним? — спросил он, пытаясь изобразить голосом полную невинность.

— Это шутка или что?

— Нет, не шутка.

— Ну, так он умер. Он был убит! — резко произнесла женщина.

Тедди поразили ее слова. Насыщенные злобой, тревогой, обвинением. Несомненно, бесспорно чувства направлены против него.

— Я что-то слышал… но был не уверен.

— Что ж, я его дочь, и я видела его труп. Он был убит.

Это слово снова ударило Тедди, и ему стало как-то не по себе.

— Кто вы?

— Я живу в этом же здании.

— Неужели?

— Да, живу.

— Как ваша фамилия? — подозрительно спросила женщина.

— Это неважно.

— Тогда чего же вы хотите?

— Помочь.

— Ну, так у вас неспокойна совесть по поводу старого ниггера, который носил ваши вещи?

— Нет, не у меня, — после паузы сказал Тедди.

— Почему вы не хотите назвать себя?

— Предпочитаю обойтись без этого. Вы живете по тому же адресу… дом двести девяносто пять по Сто тридцать пятой улице?

— Зачем вам это знать?

— Я только что сказал вам. Я хочу что-нибудь сделать.

— Если вы собираетесь прислать цветы, то можете засунуть их себе в задницу. Если вы — тот врач, я надеюсь, что вы больше не проведете ни одной спокойной ночи. Его убили, когда он защищал ваше имущество. Имущество! Разве оно стоит чьей-либо жизни?

— Не знаю. Я не врач. Я просто…

Когда она снова заговорила, Тедди сжался от ужаса, а его рука так сильно затряслась, что трубка едва не выпала из нее.

— Вы убили его, так?

— Я…

— Я звоню в полицию, мистер. Мы найдем вас, не беспокойтесь. Никогда не забуду ваш голос. Если мне придется…

Тедди бросил трубку и изумленно уставился на аппарат. Как она узнала? Он должен ей все объяснить. Он снова набрал номер, но линия оказалась занята. Воспользовавшись подоконником, Тедди написал адрес и имя Гранта на светло-желтом конверте. Он держал ручку в левой руке и выводил неровные буквы с закорючками, которые никогда бы не идентифицировали с его почерком. Положив десять купюр в конверт, Тедди надавил на самоклеящийся край. Он где-то читал, что полицейские эксперты могут со всей определенностью установить, чья слюна использовалась при заклеивании конверта или марки. Это было такой же уликой, как и отпечатки пальцев. Но он не был подозреваемым. У полиции нет никакой наводки на него и на тех юнцов, которые совершили ограбление. Нет, он был в безопасности, никому не известный, непричастный.

Тедди снова услышал в трубке ее голос.

— Я говорил с вами несколько минут назад.

— Узнаю ваш голос, — зловеще ответила женщина.

— Я хочу все объяснить. Я ни в чем не виноват.

— Это ваши слова. Тогда зачем утруждать себя звонком, если вас ничего не беспокоит?

— Я хотел послать вам деньги. Ваш отец однажды оказал мне большую услугу.

— Да, а какую?

— Она была… личной, касающейся лишь нас двоих.

— Послушайте, мистер, я сразу распознаю, когда белые врут. Я вскормлена на подобной лжи. Я — не какая-то тупая черномазая, которой легко навешать лапшу на уши. Вы убили его, а теперь хотите поладить с собственной совестью.

— Почему вы все время говорите так?

— Потому что если бы вы были другом, вы пришли бы на его похороны.

— Я был за границей.

— Это ложь! — воскликнула она.

— С чего вы взяли?

— Я слышу это по вашему дыханию. Вы не можете совладать с ним и лжете, едва разжимая зубы.

— Что ж, в таком случае больше…

— Вы собираетесь послать деньги? — Женщина переменила тон.

— Да, хочу.

— Они нам действительно очень нужны. Похороны больно ударили нас, мы с трудом справились.

Теперь ее голос звучал более спокойно. Вероятно, она выплеснула гнев, который до звонка Тедди не имел выхода.

— Я сегодня же пошлю вам деньги.

— Огромное спасибо, мистер…

Тедди уже был готов назвать себя. Женщина боксировала очень умело.

— Фамилия не имеет значения. Надеюсь, деньги доставят вам радость.

— Судя по вашему голосу, их будет много.

— Вы удивитесь. До свидания.

— Надеюсь, мне представится возможность встретиться с вами… Поблагодарить лично.

— Это невозможно. До свидания.

Тедди отправил письмо на почте за углом. Он пытался понять, может ли он трезво рассуждать, так как все, что он делал, обладало безумной нечеткостью сна. Тедди остановился у входа рядом с табачным киоском и стал с изумлением наблюдать, как вращающиеся двери закидывали внутрь людей. Они были насквозь промокшими, когда они торопились к лифту, с их дождевиков струилась вода. Разумнее было сначала позвонить Барбаре, а не вваливаться к ней в кабинет, но, возможно, она не захочет видеть его, а Тедди не смог бы вынести короткой отповеди по телефону. Черные разбухшие тучи прорывались потоками дождя. По Первой авеню непрерывно неслись машины, и Тедди пришлось ждать на перекрестке вместе с группой туристов. Он не был уверен, где находится кабинет Барбары, поэтому направился в здание Генеральной Ассамблеи. У входа толпились люди, и полицейские направляли их к экскурсоводам и билетным кассам. От входа было видно окно его квартиры, и Тедди мысленно увидел себя, готовящего коктейли для себя и Барбары, сидящей перед камином. Если она продолжит работу в ООН, эту квартиру можно будет использовать для приема ее подруг и его деловых партнеров. Действительно удобно иметь квартиру в таком месте.

Его толкнул крупный мужчина с жестким ежиком на голове и тремя фотоаппаратами, свисающими с шеи и пляшущими, словно обезьяны. Мужчина, извиняясь, пожал плечами. Тедди увидел выстроившихся вдоль стены школьников и пересчитывающую их учительницу. Он вспомнил, что однажды уже был здесь, встречался с кем-то, но, подобно большинству ньюйоркцев, никогда не посещал сессии Генеральной Ассамблеи, оставляя это досужим приезжим, которые непременно включали посещение ООН в списки обязательных к просмотру достопримечательностей. Увидев знак, указывающий, что кафетерий этажом ниже, Тедди подошел к эскалатору.

Было десять часов, и Барбара должна была сейчас прийти в кабинет. Тедди нашел место у стойки и заказал кофе. Когда он брал чашку, у него задрожала рука, и часть кофе пролилась в блюдце. Тедди вытер его салфеткой. От мерцающего света у него закружилась голова, он стал плохо видеть и с трудом различал контуры лиц. Стоял невыносимый шум, и его уши наполнились невыносимой болью. Тедди попросил у официантки таблетку аспирина и стакан воды. Девушка участливо кивнула и объяснила, что здесь не торгуют лекарствами, но она даст свою. Тедди поперхнулся, глотая таблетку, и попросил еще воды. Тело было обезвожено виски, и он чувствовал, что единственный способ побороть депрессию и похмелье — провести час в клубе здоровья, потея в сауне. Но в настоящее время выше его сил было даже снять одежду.

Некоторые люди занимаются тем, что заранее мысленно проговаривают то, что намереваются сказать, но Тедди играл по слуху, создавая свою точку зрения из слабостей, которые замечал в аргументах оппонента. В этом отношении он был более чем под стать Барбаре, если бы та позволила ему выговориться. Тедди не мог избавиться от образа Лауры. Говорила ли Барбара правду или же хитро притворялась? Она должна была заметить странности в поведении Лауры. Господи, он не мог поверить в это, не хотел верить, так как это переворачивало весь романтический образ, который он себе создал. Тедди бегло прослушал другую ленту — о мужчинах в жизни Барбары, о том, как она отдавала за бесценок то, за что он был готов заплатить своею жизнью. Он едва не плакал при мысли о жирном, лоснящемся коротышке-официанте из итальянского ресторана, который за две бутылки «Кьянти» лишил Барбару невинности. Тедди шумно вздохнул. Светлые блики неистово танцевали у него перед глазами, и он понял, что уже некоторое время тупо смотрит на тарелку с пончиками, а официантка вновь наполняет его чашку кофе. Единственное, что он знал определено, — то, что не может позволить Барбаре ускользнуть от него, хотя одна его часть хотела именно этого, ибо он случайно обнаружил, что роль героического страдальца, доставляющая глубокую, мучительную форму удовольствия, нравится ему. И совершенно незаметно произошло то, что Барбара освободила его жизнь от рутины, добавила к ней новое измерение. Вместо того чтобы присутствовать на запланированном на сегодняшнее утро совещании, Тедди, словно шпион, рыскал по зданию Генеральной Ассамблеи. Последние двадцать пять лет он провел в силках механических джунглей балансовых отчетов, докладов компаний, адвокатов, бухгалтеров, назойливых директоров, пытающихся подчистить сводки, и он сражался со всем этим с умением военачальника, находя союзников, когда они требовались, и разрывая с ними сразу после того, как те становились не нужны. Он никогда так не сознавал подвластную ему силу, как теперь, когда оказался лишен этой силы. Огромный финансовый контроль, которым обладал Тедди, ставил его в обособленное положение. Одним движением руки он мог сделать так, чтобы Барбара была уничтожена или похищена. Стоило лишь позволить одному из главарей мафии купить долю электронной компании, контролируемой Тедди. Ему заплатят деньгами, которые мафия заработала на наркотиках и махинациях, и одновременно он получит право на услуги и признательность. Дважды он отклонял подобные предложения, хотя так просто было сказать «да» и получить прибыль. Существовало множество способов надавить на Барбару, но Тедди хотел завладеть ею на самом высшем уровне, и это неизменно возвращало его к личным отношениям. Барбара должна была захотеть его ради него самого.

Девушка в справочной сообщила Тедди, что кабинет Барбары находится в здании секретариата, и предложила сначала позвонить, чтобы убедиться, что она свободна. Записав номер служебного телефона, Тедди снова вышел на заливаемую дождем улицу. Порыв ветра едва не сдул его шляпу, ему пришлось придержать ее рукой.

В вестибюле секретариата его остановили двое мужчин, вставших из-за коммутатора.

— Пожалуйста, назовите ваше дело, — сказал один из них.

— Я хочу видеть мисс Хикман.

Мужчина провел пальцами по телефонному справочнику.

— Внутренний номер один-пять-ноль-восемь. Как мне сообщить о вас?

— Я бы предпочел, чтобы вы не звонили. Я ее… — он почувствовал, что запнулся, — …ее отец, мне хочется доставить ей приятную неожиданность.

— Пожалуйста, запишитесь в книге.

Записавшись как Джордж Хикман, Тедди получил пропуск.

— Это на пятнадцатом этаже.

— Благодарю вас.

Скоростной лифт вызвал ворчание его желудка. На пятнадцатом этаже Тедди задержался у автомата с водой, а затем вручил пропуск охраннику, который провел его по длинному коридору. У него обмякли колени, пришлось прислониться к стене. Он нашел номер ее кабинета и прочитал пластмассовую табличку: «Б. ХИКМАН. ПЕРЕВОДЧИЦА». Охранник, заметив, что Тедди замялся перед дверью, сделал пригласительный жест рукой. Постучав в дверь, Тедди услышал властное «Войдите!». Это не был голос Барбары. Тедди осторожно открыл дверь и оказался в маленькой приемной, отделенной стеклянной перегородкой.

— Это кабинет мисс Хикман?

— Да. Она сейчас уходит.

— С работы?

— Нет, она отправляется на Генеральную Ассамблею.

— Я хотел бы ее видеть.

— Могу я узнать вашу фамилию?

— Я…

Он запнулся, затем, обойдя стол девушки, постучал в дверь Барбары. Сквозь матовое стекло ему был виден лишь силуэт.

— Да, уже иду.

Тедди открыл дверь, и Барбара удивленно подняла взгляд.

— Тедди, что ты здесь делаешь?

— Тебе следовало бы знать.

— Что у тебя случилось с головой? — сказала она, вскакивая на ноги и приближаясь к нему. — Мой бедный Тедди. — Она прикоснулась ладонью к его лицу. Секретарша подозрительно заглянула в комнату. — Все в порядке, Джоан.

Дверь закрылась за его спиной.

— Я упал с лестницы… в субботу вечером.

— О Боже! Это серьезно?

— Всего несколько швов.

— Я собиралась позвонить тебе и предложить немного выпить.

— И почему не позвонила?

— Если хочешь знать правду, я струсила… — Она взяла блокнот, словарь и несколько карандашей. — Мне сейчас нужно идти. Там не хватает переводчика, и меня попросили подойти.

— Мы сможем пообедать?

— Я кое с кем встречаюсь.

— Отложи.

— Не могу.

— Ради меня?

Барбара, поколебавшись, с неохотой кивнула и крепко стиснула его руку.

— Хорошо.

Она попросила секретаршу сказать человеку, с которым она должна была обедать, что их встреча отменяется, так как ее вызвали на Генеральную Ассамблею. По дороге к лифту Тедди держал руку Барбары.

— Разве фондовая биржа не открылась? — спросила она.

— Нет, открылась.

— Разве ты не занятой человек?

— Тебе чертовски хорошо известно, что занятой.

— Должно быть, это важно.

— Разве есть что-нибудь важнее тебя?

Он озабоченно ждал продолжения разговора, но Барбара замолчала.

— Пожалуйста, не сейчас. Я должна сохранить голову ясной.

— Когда я увижу тебя?

— В обеденный перерыв. Я встречу тебя на галерее для посетителей.

* * *

Остаток утра он провел, сидя рядом с четырьмя священниками, следившими за обсуждением обстановки в Юго-Восточной Азии с живостью футбольных болельщиков. Ему была видна Барбара, сидящая в стеклянной кабинке в наушниках и с болтающимся на шее микрофоном. Наблюдая ее в работе, Тедди не мог поверить, что это его Барбара. Последним, в чем он мог заподозрить ее, была компетентность, и это лишь показывало, думал Тедди, как мало он понимает ее. Время от времени он читал об ООН, когда там происходил крупный скандал, но, подобно большинству людей, он считал это учреждение несостоятельным. Слишком часто во время мировых кризисов оказывалось, что силы организации ничтожны. Больше всего Тедди удивила серьезность, с которой Барбара относилась к работе и которая низводила ее в серый мир конторских служащих, выполняющих свои лакейские обязанности с глубокомысленной демонстрацией преданности и верности, которая никогда не перестает поражать хозяев, когда попадает в поле их зрения. Несмотря на свою одаренность, Барбара очень просто могла оказаться одной из сотни служащих его конторы, возможно, упрятанной где-то в отделе перемещений акций, или сотрудницей бухгалтерии, чье незаметное существование и деятельность или, еще хуже, чья жизнь и смерть не оказывали никакого влияния на благополучие конторы. Несмотря на то, что Тедди пытался ограничить сущность Барбары, он понимал, что молодая женщина ломала границы, очерченные вокруг нее. И все же это занятие захватило его. Если бы только он узнал, как нейтрализовать ее власть, он снова смог бы занять господствующее положение, и в то же время он сознавал, что очернительство Барбары являлось бесплодной и отчаянной формой саморазрушения. Раньше Тедди никогда не приходила мысль попробовать взглянуть на Барбару в широком смысле, чтобы та потеряла свой облик и индивидуальность, смешавшись с серой безликой человеческой массой, над которой он возвышался благодаря своему капиталу и влиянию в финансовом мире. Тедди находится в центре — Барбара с краю, и он подумал, не происходит ли так, что вместо того, чтобы он втягивал ее в середину, она стаскивает его на край.

Тедди видел похожих девушек в Париже, Мадриде, Мюнхене. Стоило обратиться в местную языковую школу Берлица или в агентство переводчиков, как тут же присылали девушку, с которой расплачивались за отработанные часы и которую отпускали сразу же, как только в ней отпадала необходимость. Барбара была недостойна его; на мгновение он почувствовал себя свободным. Но во время короткого перерыва на внутренние консультации Барбара подняла взгляд на галерею, нашла его и улыбнулась, возвращая Тедди в зону своего притяжения. Он не улыбнулся в ответ, и молодая женщина, поджав губы и опустив глаза, изобразила несчастного ребенка, покинутого взрослыми. Тедди мысленно провел руками по ее телу, вдоль бедер — как можно медленнее, чтобы подольше продлить муку и радость. Он сделал героическое усилие сбросить ее с себя, мысленно присовокупив к сотне других женщин, которых он использовал и бросил. Но Барбара всплыла на поверхность — сильная, непохожая.

После того как мужчина достигает определенной ступени разврата, оказывается, что женщины больше не могут удивлять его. Отношения с ними становятся стандартным набором трюков в выступлении второразрядного фокусника. Тедди перевидел и перепробовал все сочетания, и до встречи с Барбарой его интерес к половой жизни непрерывно угасал. Он при необходимости вел ее с той же будничностью, с которой в дождь раскрывал зонт. С Барбарой же Тедди раскрыл в себе латентную сексуальность мужчины средних лет, которая, несомненно, была сильнее первых юношеских порывов. За это надо было платить, и он платил — своей кровью. И увидев пролитую кровь, запаниковал, поняв, что так хорошо, как с ней, не будет в будущем. Барбара не была актрисой, разыгрывающей по требованию представления; она отдавала свою жизнь, свою сущность; и быть рядом с ней, любить ее — этим Тедди до самых глубин наполнял свою жизнь, так что смерть, которая должна была последовать сразу же за разрывом, становилась не устрашающей, а желанной, способствующей утверждению жизни.

У Тедди пересохли и потрескались губы, появился запах изо рта. Он пососал холодок, заставил себя улыбнуться Барбаре и одобрительно помахать ей головой, демонстрируя восхищение ее профессиональными качествами. Впервые после того, как Барбара ушла, Тедди почувствовал облегчение. Он пришел к решению. Для его существования Барбара была необходима, и он предпочел бы умереть, чем потерять ее.

* * *

Они обедали в ресторане на пятом этаже: салат из цыплят с привкусом антисептика, толстые ломти говядины, помидоры, по вкусу напоминающие картофельную шелуху. Немного не то меню, которое ежедневно предлагали в зале заседаний в фирме «Т. Франклин и Компания», но Тедди не интересовала еда. Выпив стакан томатного сока, он подавил отрыжку и стал наблюдать, как Барбара расправляется с ростбифом. Все время за столиком она была отрешенной, необщительной и настороженной.

— Тебе следовало бы сегодня остаться дома, в постели, — сказала она.

— У меня была причина встать. Знаешь, то, что ты сказала сегодня утром, на самом деле неправда, ты это выдумала; ты не собиралась звонить и не хотела приглашать меня выпить… мы ведь помолвлены, — добавил он.

Волнуясь больше, чем он это показывал, Тедди бросил Барбаре наживку. Та не стала ее заглатывать, а просто всунула вилку в картофельное пюре, поливая его соусом.

— Ты… нет, не ты, но разве так ведет себя… О Господи, я пытаюсь сказать тебе, что мы помолвлены, а любимого человека не приглашают выпить. Это дьявольское оскорбление, Барбара.

— Не ругай меня.

— Ты все время этим занимаешься. Слушай, если ты хочешь поссориться со мной, имей хотя бы порядочность сообщить мне об этом.

Она продолжала есть, все более выводя его из себя.

— Как ты можешь запихивать в себя эту холодную дрянь?

— Просто я голодна. Сегодня утром я сделала шесть ошибок.

— Ну все, наступит конец света. Сегодня вечером объявят войну.

— Кончай, Тедди. Для меня это важно.

— Что, зарабатывать сто пятьдесят долларов в неделю, переводя эти никому не нужные отчеты?

— Хорошо выполненная работа…

— Брось увиливать. Перед тобой сидит человек.

— Имеющий большой вес и много денег.

— Этого я не говорил. Барбара, что произошло? Я просто ничего не понимаю. Но я хочу попробовать понять. Ты не можешь поговорить со мной? Это настолько трудно?

— Ты действуешь мне на нервы.

— На нервы… Это беда нашего века. Ты хочешь взять свое слово назад?

Барбара кивнула, по ее щекам потекли слезы.

— Думаю, да, — сказала она. — Дело в том, что я не люблю тебя.

— Тогда почему? Если ты меня не любишь?

— У нас ничего не получится.

— Я готов попробовать.

— Для меня это окончится сумасшедшим домом. Я не могу пробовать.

— Это совет Фрера?

— Нет. Это мое личное убеждение. Он не принимает за меня решения.

— Я полагал, он делает все.

— Давай покончим с двусмысленными намеками.

— Тебя вывел из себя Робби? Я хочу сказать, тебе не обязательно видеться с ним, если ты не хочешь, — произнес он с растущим отчаянием.

— Это не Робби. Это я. Я больна… Мне никогда не станет лучше. Теперь я это знаю.

— У меня есть время, деньги, любовь, терпение — все это вылечит тебя.

— Для умного человека ты говоришь слишком много чуши. Разве не говорил ты мне однажды, что только трус не кончает махом с неудачами? Сначала становится чертовски больно, но это лучше, чем ждать и…

— Барбара, я не могу отрезать тебя. Я что, схожу с ума?

— Ты кричишь.

Приблизившаяся танцующей походкой официантка справилась, все ли в порядке. На Тедди она взглянула со смесью страха и неприязни. Забинтованный, он выглядел опасным, потенциальным хулиганом.

— Тебе нужны другие мужчины? В этом дело?

— Не уверена. Другие мужчины… Я не знаю, чего хочу.

— Но не меня? — Он глотнул холодной воды, пытаясь унять дрожь в голосе. — У меня здесь рядом есть квартира.

— Что?

— На площади Объединенных Наций. Двухэтажная квартира из десяти комнат. Без мебели.

— Тедди, держи себя в руках.

— Я прихожу туда каждый день. У меня есть бинокль. Я наблюдаю на тобой.

— Что ты имеешь в виду? — Похоже, она испугалась.

— И я слежу за тобой. В «Трактире с часами», в «Шовроне». Во всех местах, куда ты ходишь со своими дружками.

— Ты шпионишь за мной? — В ее голосе прозвучало недоверие.

— Я не могу удержаться. Это зреет во мне, подобно раковой опухоли. Она сжирает меня живьем.

Барбара вскочила из-за стола, но Тедди, схватив ее за руку, усадил на место.

— Пожалуйста, останься.

— Ты пугаешь меня.

— Я пугаю себя. Я сделал ужасные вещи, Барбара. Потому что люблю тебя. Я разрушаю все. Все разваливается.

— Именно это я не могу вынести. Ты поглощаешь меня по частям. Я не могу… Моя жизнь… Она растворяется. Часть ее отбирает Фрер, а ты забираешь остальное. Ты понимаешь? Я боюсь, что не останется ничего. Я исчезну. Ты поглотишь меня. Я стану биржевым сертификатом, твоей собственностью, запертой в сейфе.

— Я хотел помочь тебе.

— Ты людоед.

— Барбара, послушай одну минуту. — Тедди пытался говорить убедительно. — Давай выясним, что именно тебе нужно. Деньги, любовь, положение, секс, успех? Что? Определи, что тебе нужно, и я это достану для тебя.

— Ты говоришь ерунду. Мы не в универмаге с расставленными на полках броскими этикетками. Мне нужна независимость. Моя личная жизнь.

— Она будет у тебя. Только оставь что-нибудь мне. Будь со мной. Живи со мной. Выйди за меня замуж. Все что угодно.

— Полагаю, нам пора закончить с этим, — холодным голосом произнесла она.

— Ты не можешь сделать этого. Барбара, скорее я убью тебя и себя тоже…

— В чем дело? Почему именно я?

— Это все равно что спрашивать меня, в чем заключается жизненная сила. Откуда мне знать?

— Существуют девушки — множество других девушек, — которые будут рады получить тебя на любых условиях. Если захочешь, ты сможешь иметь двадцатичетырехчасовое обслуживание в день. Красивые девушки с великолепными телами.

— Одно время я думал так же. Если повернуть женщин вверх ногами, то они все окажутся одинаковыми. Но потом я встретил тебя, и ты совершенно не такая, как все остальные.

— Именно это я и пытаюсь сберечь.

Тедди на мгновение потерял сознание, а затем тупо уставился перед собой. Ему показалось, что он услышал взрыв. Произошел ли он внутри его головы? Посетители ресторана теряли лица, расплываясь перед его взглядом.

— Откуда раздался этот шум? — крикнул Тедди.

— Никакого шума не было.

— Хлопок. Выстрел револьвера.

Барбара прикоснулась к его руке и заглянула в глаза. Это выражение она уже видела — в глазах Лауры, и оно напугало ее.

— Думаю, тебе следует лечь в больницу. Возможно, у тебя было сотрясение.

— Я чувствую себя прекрасно. Замечательно. Никогда не был счастливее. Барбара…

— Да?

— Я доставляю тебе удовольствие в постели?

— Этого не делает никто.

— Это правда? Я хочу сказать, не было никого, кто заставил бы тебя почувствовать себя хорошо? Так хорошо, что ты была готова умереть?

— Не знаю, на что ты намекаешь. Но мне это не нравится.

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Барбара, я знаю. Знаю все.

Глубоко в горле Барбара почувствовала тошнотворный, приторный привкус, и чтобы удержаться от рвоты, закрыла рот рукой. Приступ прошел. Рука Тедди под столом полезла молодой женщине между ног.

— Не надо, ради Бога.

— Просто представь, что это не я. Что это женщина. А ты, приняв наркотик, лежишь на диване.

— О чем ты говоришь? — Барбара заплакала; на них стали смотреть люди, сидящие за соседними столиками. — Я… почему ты это сказал? Я ничего не делала.

— Это вина Лауры. Тебя винить не в чем.

— Подонок! Как ты это узнал?

— Я живу в лесу.

Издав душераздирающий крик, Барбара выскочила из-за стола. Бросив деньги на стол, Тедди поспешил за ней. Он настиг ее в фойе ресторана. У него заболело в груди, дыхание сбилось. Барбара бросилась сквозь толпу, Тедди последовал за ней, оттолкнув по пути какую-то женщину. Он схватил Барбару за воротник платья так, что косточки его пальцев впились ей в затылок.

Толпа удивленно взирала на это. Тедди потащил Барбару по коридору прочь от людей к телефонным будкам.

— Ты обезумел, — воскликнула она. — Пусти меня.

— Мы найдем другую Лауру. Кого-нибудь, кто выглядит в точности так же; научим ее говорить, как Лаура. Мы сделаем ее Лаурой. Это сделает тебя счастливой? Вы сможете заниматься с ней любовью.

— Ты забрал у Фрера магнитофонные записи.

— Конечно, забрал.

— Но мы же ужинали вместе.

— Я это устроил.

— И они убили портье.

— Это верно, — тихим, угрожающим голосом произнес он, и это вселило в Барбару больший ужас, чем его ярость.

— Об этом узнают… полиция…

— Только если ты скажешь им. — Он запихнул ее в телефонную будку.

— Пожалуйста, не делай мне больно. Клянусь, я не скажу никому. Мне пора возвращаться. Сейчас меня начнут искать. Пожалуйста, Тедди.

— Ты любишь меня?

— Да… люблю.

— Ты знаешь, что я сделал ради тебя?

— Да. Пожалуйста, пусти меня. Умоляю тебя…

Учтивым жестом, удивившим Барбару, Тедди взял ее за руку, вывел из будки и проводил к лифту.

— Все будет в порядке. Не беспокойся, — сказал он. — Ты никому не скажешь.

— Не скажу.

— Я буду на галерее для посетителей. Буду ждать тебя. Мы поедем домой вместе.

— Да.

— Сегодня вечером мы полетим в Мериленд и поженимся там.

— Да.

— Ты хочешь, чтобы я взял кого-нибудь с нами? Мы скажем, что это наша секретарша. Тебе хочется этого?

— Нет, не надо.

— Все будет очень конфиденциально.

— Нет, никого, кроме тебя.

— О, Барбара, ты спасла мне жизнь.

Спасла ли она мне жизнь? — думал Тедди, возвращаясь на свое место. Толпа желающих послушать вечернее заседание заметно поредела, и священники теперь переместились на первый ряд и сидели, крутя головами в поисках лучшего вида. Следующий ряд занимала группа оживленно спорящих женщин. Они видели Тедди в ресторане; некоторые изумленно уставились на него, но отвели глаза, встретившись с ним взглядом. Барбара сидела за столом, положив голову на руку. Шумные пререкания между югославской и польской делегациями задерживали заседание. Тедди наблюдал, как генеральный секретарь совещается с несколькими делегациями. Он не мог представить себе, как ему удастся пережить рутину всего заседания.

Как только Тедди увидел, что Барбара обратилась к кому-то за своей спиной, он сразу же почувствовал, что ему ни в коем случае не следовало позволять ей возвращаться в зал. Чем раньше они поженятся, тем в большей безопасности он будет. Барбара поднялась с места, и Тедди обнаружил, что тоже встал, словно двумя движениями управлял один и тот же механизм. Ее место занял какой-то мужчина.

Тедди сбежал с галерки вниз. Он не мог знать, каким выходом воспользовалась Барбара. Возможно, служебным. Он послонялся по коридору, затем решил подождать у здания секретариата. Не звонит ли Барбара сейчас в полицию?

Оставив такси, Тедди вручил водителю десять долларов и попросил включить счетчик и ждать.

Ясно, что Барбара стремится скрыться от него. Куда она поедет? Тедди должен предугадать ее действия, и, возбужденный рассчитанным риском, он назвал водителю адрес Фрера и уселся в машину.

* * *

Он сидел на скамейке в парке напротив дома Фрера на Центральной Парковой. В воздухе еще висели тонкие перышки измороси, но небо уже начинало проясняться. К Тедди вернулась способность здраво мыслить, и он выработал план действий. Как только он увидит Барбару, он сразу же позвонит своей секретарше и скажет ей, чтобы она распорядилась подготовить реактивный самолет «Лир» в аэропорту Кеннеди к полету в Балтимор. От здания «Пан-Американ» можно будет взять вертолет, он доставит их в аэропорт за десять минут, и в Балтиморе они будут в четыре часа. В балтиморском аэропорту мировой судья сочетает их браком, они вернутся в аэропорт Кеннеди, переоденутся и отправятся на торжественный ужин в «Эль Морокко». Тедди записал в блокнот необходимое:


3 ящика «Крюга» 59-го года во льду на самолет

1 фунт белужьей икры

12 дюжин алых роз

6 орхидей

Захватить обручальное кольцо в «Уинстоне» и ленту для невесты

также ленту для Т.

объявить в фирме и партнерам

Он не был уверен — куда, в Европу или, возможно, на Восток предпочтет отправиться Барбара, поэтому добавил:

Париж

Лондон

Гонконг

Канары

Токио

Антиб

Рим

Венеция

Мадрид

Если круиз по Средиземноморью, телеграмму зафрахтовать «Христиану», она в порту в Каннах.

Он ничего не забыл?


Известить Холмана и Грэхема, чтобы те незамедлительно подготовили заявление для прессы в «Уолл-стрит джорнел», «Нью-Йорк таймс» и для телеграфных агентств. Достойное! Повпечатлительнее подробности об образовании Барбары и ее положении. Достать фото Барбары и свои. Узнать, свободен ли «Авидон». Деньги не играют роли.


Его уверенность с головокружительной быстротой всплывала на поверхность, и он продолжал писать, по-птичьи поглядывая на людей, вылезающих из автомобилей у дверей здания.

У Тедди не было сомнения, что рано или поздно Барбара обо всем расскажет Фреру, хотя, возможно, и не расскажет, если тот не станет особенно давить на нее. Юридически и морально Тедди был бы в лучшем положении, если бы был женат на ней. Как прореагирует Фрер? Обратится в полицию, донеся на Тедди, или же будет готов забыть все в обмен на порядочный пакет акций? Тедди доверял рассудительности Фрера, его готовности заключить сделку, если дело дойдет до этого. Существовала еще одна возможность, и Тедди с минуту обдумывал ее: он может отрицать, что вообще что-то знает об ограблении, утверждая, что Барбара все выдумала после сильной ссоры. Но это несомненно будет означать отказ от всех требований на нее.

Доказательства. Это слово проползло по его спине, и он вскочил со скамейки. Перебежав улицу, Тедди остановился перед такси, которое едва не сбило его. Назвав водителю свой адрес, Тедди пообещал пятидолларовые чаевые, и машина понеслась мимо парка по Семьдесят второй улице. Магнитофонные ленты лежат в кабинете там, где он их оставил. Возможно, Холл убирал в комнате и переложил их к музыкальным записям в шкафчик, стоящий под стереокомплексом. Если бы только у него хватило ума убрать ленты. Такси повернуло направо и по Парковой авеню направилось к центру.

— Это на углу парка, — сказал Тедди водителю. — Я вернусь через минуту.

Выскочив из машины, он завернул за угол к своему дому, стоящему в самом конце авеню на берегу реки. Пройдя половину крошечного квартала, Тедди замер на месте. Перед его домом стоял патрульный полицейский автомобиль. Если бы Тедди пошел дальше, то вызвал бы подозрение, так как там находился еще только один дом — прямо напротив его собственного. Водитель полицейской машины, остававшийся за рулем, следил за Тедди в зеркало заднего вида. Тедди пересек улицу, стараясь казаться заблудившимся прохожим. Достав из кармана карточку, он взглянул на указатель на стене дома и покачал головой, изображая ошибку. Полицейский вышел из машины и направился к Тедди. Тот развернулся и не спеша вернулся к такси.

— Остановитесь у первой телефонной будки, которую увидите, — сказал он водителю.

Когда такси поворачивало за угол, Тедди увидел полицейского, стоящего рядом с патрульной машиной. Такси остановилось на Шестидесятой улице. Тедди разменял доллар и бросился в телефонную будку. Он набрал свой домашний номер. Холл ответил пронзительным и истеричным восклицанием.

— Холл, полиция еще там?

— Мистер Франклин, что случилось?

— Они еще там?

— Нет, они только что ушли. Я не понимаю… вы попали в беду?

— Не совсем. Некоторые недоразумения.

— Они обыскали дом. У них был ордер; и лейтенант сказал, чтобы я позвонил, как только узнаю что-либо о вас. Я испугался, мистер Франклин.

— Они что-нибудь забрали?

— Да. Я ходил с ними. Они взяли вашу фотографию и какие-то записи из вашей фонотеки.

— О Господи!

— Я там ни к чему не прикасался. Я думал, что вы хотите, чтобы я ничего не трогал.

— Это не твоя вина. Холл, ты не должен никому говорить, что я звонил тебе.

— Что вы собираетесь предпринять, мистер Франклин?

— Не знаю.

— Я могу чем-нибудь помочь?

— Нет. Я буду звонить.

Тедди повесил трубку и, растерянно постояв в будке, набрал номер конторы и попросил позвать свою секретаршу.

— Нэнси, это я. Ты можешь говорить? Рядом с тобой никого нет?

— Да, Роберта, я с радостью встречусь с тобой в баре.

— Следователи?

— Да, Роберта.

— Они обыскивают мой кабинет?

— Именно так. Ты мне расскажешь об этом?

На другом конце наступила тишина, Тедди напряженно вслушивался.

— Нэнси, Нэнси, ты еще здесь?

— Да, они вышли с мистером Поли. Мистер Франклин, у нас здесь полный хаос. Поползли ужасные слухи. Здесь человек из окружной прокуратуры и три следователя. Мы занимались чем-то противозаконным?

— Нет, я все улажу.

Бросив трубку, он взглянул на часы — без десяти три — и бегом вернулся к такси. Он назвал адрес банка на Уолл-стрит.

— Мы не успеем, мистер. Только не при таком движении.

— Сделайте все возможное.

— Мы поедем по Рузвельт-драйв.

— Как угодно. Только привезите меня туда.

В восемь минут четвертого Тедди стоял у дверей банка «Чейз Манхэттен» и неистово сигнализировал сквозь стекло охраннику, который, показывая часы, отрицательно качал головой, демонстрируя, что банк закрыт. Написав записку, Тедди прижал ее к стеклу. «Позовите мистера Рэнда». Охранник нехотя согласился, и через несколько минут мистер Рэнд, одетый в костюм от «Брукс Бразерс», подозрительно посмотрел сквозь очки в стальной оправе на Тедди и тут же сердито замахал на охранника, который лениво направился к служебному выходу, жестом приглашая Тедди обогнуть здание.

— Прошу прощения, сэр, но у нас строгие требования безопасности, — угрюмо объяснил он.

— Мистер Франклин, — в голосе Рэнда звучало радостное дружелюбие, — он не узнал вас. Что мы можем сделать для вас?

— Мне нужно кое-что достать из моего личного сейфа.

Мистер Рэнд неодобрительно щелкнул языком.

— Мистер Франклин, сейф управляется часовым механизмом. Боюсь, уже слишком поздно.

— Вы уверены?

— Что ж, давайте посмотрим, сможем ли мы что-нибудь сделать.

Быстрым шагом они направились вниз к хранилищу. Массивная дверь с надписью «Компания по производству сейфов «Мослер» была закрыта, а перед ней за столиком трудился над ребусом служащий банка.

— Сожалею, — сказал мистер Рэнд, — но Генри уже закрыл ее.

Генри, вся грудь и петлицы которого были усыпаны различными ветеранскими значками и ленточками, задумчиво оторвался от ребуса.

— Как раз собираюсь включить часы, мистер Рэнд.

— Значит, вы еще можете открыть его? — крикнул Тедди.

— Надеюсь, могу. Заперли кого-то внутри? — спросил он, глупо ухмыляясь.

— Открывайте, — приказал Тедди.

Генри протянул Тедди карточку и шариковую ручку.

— О, все в порядке, Генри. Открывайте.

Тедди смотрел, как медленно повернулось стальное колесо, и массивная дверь распахнулась.

— Ваш ключ у вас с собой? — спросил Генри.

Тедди протянул ему ключ и облегченно вздохнул, когда большой стальной ящик двинулся с места.

— Вы можете воспользоваться отдельной комнатой, — приветливо предложил Рэнд.

В маленькой комнатке Тедди пересчитал деньги. Их было сто девяносто тысяч долларов тысячедолларовыми купюрами. В других банках у Тедди имелись еще пять таких ячеек, и его наличные деньги достигали что-то полутора миллионов долларов. Сколько именно, он не мог вспомнить. Все биржевые сертификаты хранились в сейфе в конторе, и было слишком поздно ехать в другие банки. К тому же ключи от ячеек хранились в столе в конторе. Тедди подумал о том, не стоит ли ему выписать чек на то, что имеется на его счету, но решил, что тогда Рэнд что-то заподозрит.

— Мистер Франклин, что-нибудь случилось?

— Где мы сможем поговорить? — спросил Тедди.

— Прямо здесь, — сказал Рэнд, указывая на стул. — Генри на минутку поднялся наверх.

— Мой сын…

— Да? — глаза Рэнда выпучились.

— Его похитили.

— Боже милосердный! Вы заявили в полицию?

— Нет, тогда его убьют.

— Вам необходимо кому-то сообщить об этом. В ФБР. Я позвоню туда.

— Послушайте, знаем только вы и я. Я не хочу, чтобы об этом узнал еще кто-то.

— Сколько они требуют?

— Полмиллиона долларов… У меня с собой двести тысяч.

— Вам еще много не хватает.

Раскрыв рот, Рэнд тяжело опустился за стол рядом с Тедди.

— Боже мой! Неудивительно, что вы совершенно не в себе.

— На моем счету гораздо больше трехсот тысяч. Вы можете выдать мне наличные?

— Не знаю. На то, чтобы пометить купюры, потребуется время.

— Я не хочу их помечать.

— Как вы их вернете назад? Это же доказательство.

— Мне нужен только мой сын.

Задумчиво кивнув, Рэнд взял Тедди за руку.

— Почему бы вам не подняться в мой кабинет, там мы выпьем и попробуем что-нибудь придумать.

* * *

До Бостона вместе с остановками ехать на автобусе четыре часа, и Тедди, ожидая объявления посадки, зашел в мужской туалет в здании автовокзала. В ближайшем магазине он приобрел голубую пластиковую сумку и теперь перекладывал в нее деньги из чемоданчика Рэнда, который легко могли опознать. Поняв, что полиция станет искать мужчину с повязкой над глазом, Тедди до крови прикусил губу, отрывая пластырь от раны. Она была отвратительна, из нее сочился гной, и Тедди низко надвинул шляпу на лоб, чтобы скрыть ее. Вымыв руки, он плеснул воды в лицо и сполоснул рот. Затем с осторожностью, которой удостаиваются только инвалиды, взял сумку. В ней лежало полмиллиона долларов. Тедди беспрепятственно выскользнул из туалета. Он просмотрел первый выпуск «Пост». В газете еще ничего не было. Тедди был уверен, что в вечернем выпуске будут и заметка, и фотография.

В столовой он сел за стойку в угол. Перед ним стояла тарелка с ветчиной, над которой непрерывно жужжали мухи. Женщина лет тридцати, но с нездорово-бледной желтизной, признаком бедности, пыталась убедить двух мальчиков выпить порцию солодового напитка, поровну разделенную между ними. Мальчишки игнорировали мать, и той пришлось прибегнуть к угрозам. Сидевший в противоположном углу водитель-негр пил кофе и забавлялся порцией героина, а два коммивояжера с тяжелыми чемоданами образцов стонали по поводу мужских носков, нижнего белья и отвратительных комиссионных. Тедди не мог поверить, что это новый мир, в который он вступил. Мошенничество всегда сопровождается грехопадением. Где он находился? Тедди вспомнил жизнерадостный восторг, с которым он входил в здание автовокзала — кульминацию преступления, совершенного любителем. Где-то в самой логике его существования события заключили тайную сделку, нарушив уникальное равновесие, которое создали деньги и доверие.

Заказав кофе, Тедди показал на завернутый в бумагу бутерброд с сыром. Официантка толкнула по стойке чашку с кофе, пролив часть на блюдце — безукоризненно отработанный жест, наполненный безразличием и вечной злобой. Тедди жадно съел бутерброд, обильно смазав его горчицей, чтобы заглушить отвратительный вкус. На мгновение ему захотелось позвонить своему адвокату и объяснить, как именно все произошло, но перед ним возникла картина бесчестия — он, стоящий в обшарпанном затхлом полицейском участке, окруженный газетчиками, фотографами и недоумевающими полицейскими; все пытаются проникнуть в его мысли, нарушить его личный мир, выставить напоказ общественному любопытству обывателей, чья диета состоит из белков насилия и страданий посторонних. Будет лучше, если он проветрит голову, умрет неузнанным и оставит все фантазии какого-нибудь полоумного писателя, который проследит историю его жизни и сосредоточит внимание на его состоянии, связях и деловой хватке.

В четыре пятнадцать его автобус объявили на английском и испанском. Тедди направился на посадку одновременно с двумя пожилыми дамами и молодой четой, собирающейся пожить в Бостоне шикарной жизнью. Нужно будет сразу же по приезде в Бостон позвонить Робби из телефона-автомата. Гордость научила Тедди быть осторожным в делах, и он не питал иллюзий по поводу компетентности полиции. Необходимо быть внимательным, вести себя осторожно. Проскользнув на свое место у окна в автобус, пахнувший, словно родильный дом хищников, Тедди почувствовал, как его пронзил шок от радости и открытия. Действия Барбары не оставляли сомнений; она поменяла роли, превратившись в агрессора. Тедди разбудил в ней чувство: месть. Хвала Богу. Тедди не ощущал себя обманутым или несправедливо обиженным. Даже его минутные огорчения и cri de coeur[33] улетучились, как только автобус отъехал от перрона, потому что Тедди пришел к заключению, что Барбара, потребовав отмщения, показала, что любит его. Тедди был убежден, хотя и не мог доказать свою уверенность, что наконец хозяином положения стал он, и при любом дальнейшем развитии их отношений он будет с хитростью Солонач[34] повелевать Барбарой. Автобус с ревом выехал на Новоанглийское шоссе, и Тедди, член потерянного и безымянного общества американских беженцев, погрузился в глубокий сон.

Мимо проплывала провинциальная Новая Англия — городки, мимо которых проносишься, не замечая, крошечные селения, материализовавшиеся лишь благодаря дорожным указателям: Бакленд, Толленд, Стаффорд, Спрингс, Масхапог, Браманвилл — белые и зеленые металлические орнаменты, чье существование в этом мире определялось лишь тем, как далеко к югу от Уорчестера и в скольких милях от Бостона они находятся. Тедди проснулся в Ричардсон-Корнерс, и его соседка сообщила, что уже недалеко Уорчестер. Заметив ссадину у него над глазом, женщина сказала, что она медсестра, и, раскрыв небольшую сумочку из черного пластика, предложила Тедди тюбик антисептической мази, который тот принял с радостью убежденного циника, обнаружившего человечность в каком-то крошечном, всеми забытом храме разрушения. Тедди нанес мазь с помощью кусочка марли, которым его также снабдила женщина. Ее звали, как выяснилось, Элен, она вышла замуж за одного из своих пациентов лишь для того, чтобы обнаружить, что, выздоровев, тот стал лентяем, бабником и буйным пьяницей. Элен возвращалась в лоно семьи в Роксбери. Со своей стороны, Тедди признался в том, что играет на фондовой бирже, и Элен наградила его почерпнутыми из газеты «Мир бизнеса» советами. Тедди закрыл глаза, надеясь положить конец разговору, и тут до него дошло, что медсестра рассматривает его как перспективного жениха. Она даже предложила познакомить его с коварными водами Бек-бея.

На вокзале Бостона Тедди нес обе сумки, надеясь показать какому-нибудь слишком наблюдательному сыщику, который, возможно, уже был предупрежден, что он женат, учтив и беден. С Элен он попрощался у магазинчика в квартале от автовокзала; она с аккуратностью школьного учителя записала свой адрес ему в записную книжку.

Возможно, у Робби дома сейчас полиция. Они непременно свяжутся с ним. Наверняка кто-нибудь в конторе сказал, что у него есть сын в Бостоне, учащийся в Гарвардском юридическом колледже, и полиция Бостона расспросит Робби и, по всей вероятности, начнет следить за ним и прослушивать его телефон. Втиснувшись в телефонную будку вместе с сумкой, Тедди набрал номер Робби. Подождав двенадцать гудков, он повесил трубку, не желая дальше испытывать судьбу. Магазинчик принадлежал той категории достигших зрелости универмагов, где можно купить все, начиная от мороженой птицы и кончая зонтиками. Висящие под потолком лампы дневного света освещали даже самые дальние углы торгового зала. Тедди старался не смотреть на них. Они слепили его. Взяв тележку, Тедди покатил ее к ряду прилавков, над которыми висела табличка: «Мужские туалетные принадлежности». Он не мог вспомнить, когда последний раз самостоятельно делал покупки в подобных магазинах. Бритвами, зубной пастой, шампунем и кремом для бритья его ежемесячно снабжал Холл. Тедди настолько смутился, увидев такое количество различных марок и сортов, что даже не смог вспомнить, каким кремом для бритья пользовался. Среди разнообразия шампуней он едва не заблудился, но общее впечатление было восхитительным для человека, ежеминутно занятого истерией экономики гигантских масштабов и немыслимых запросов. Тедди приобрел для бритвенных принадлежностей небольшой несессер и, заглянув в отдел дешевых изданий, остановился на «Таймс» и «Ньюсуик». Он нуждался в нижнем белье, а мятый костюм начал покрываться сеткой складок; собственное отражение в зеркале во весь рост, используемом для слежения за потенциальными ворами, навело его на единственную конструктивную мысль за весь день. Чтобы избежать немедленного опознания, ему нужно изменить внешность. Тедди купил флакон «Клерион блонд» и перекись водорода. Он отпустит усы, сменит очки, станет носить рабочую одежду. Надо будет попросить Робби приобрести ее в магазине, торгующем списанными с армейских складов вещами. Оплатив покупки в кассе на выходе, Тедди отказался от упаковки и убрал все в свою сумку.

Робби ответил после пятого звонка.

— Ты почему задыхаешься? — спросил Тедди.

— Я только что вошел, — ответил Робби. — Я услышал звонки еще в лифте.

— Робби, сегодня к тебе кто-нибудь приходил?

— Нет, а кто-то должен был?

— Я просто поинтересовался. — В телефонной будке воняло окурками, вентилятор не работал. — Ты еще не встречался с полицией, да?

— С полицией! Зачем?

— Элейн с тобой?

— Да, она сейчас здесь.

Тедди на минуту задумался.

— Это хорошая мысль: пусть она будет с тобой… Втроем мы не вызовем подозрений.

— Па, у тебя все в порядке? Ты говоришь какую-то ерунду.

— Я все объясню, когда увижу тебя. А теперь слушай внимательно. Ты можешь покинуть дом через черный ход?

— Да, у нас есть пожарный выход.

— Вы с Элейн можете выйти прямо сейчас и взять такси до ближайшего проката машин? Возьмите автомобиль…

— Я могу воспользоваться своим.

— Мне бы не хотелось этого.

— Отец, ты пугаешь меня.

— Просто выполни то, о чем я тебя прошу. Выйди через пожарный выход, найми машину и встреться со мной. И что бы ты ни делал, не пользуйся своим именем.

— Где?

— Я в Бостоне, в магазинчике в квартале от автовокзала.

— У тебя неприятности?

— Да, но ты не беспокойся. Я не хочу ждать тебя здесь. Тут поблизости есть кафе или ресторан? Подожди минутку, я брошу взгляд на улицу. — Он вернулся через некоторое время. — Я увидел одно место наискосок от автомата, из которого я звоню. Оно называется «Маленький Джон».

— Не знаю его. Как называется магазин, в котором ты находишься?

— «Рэксолл». Как и супермаркет на той же стороне улицы, что и автовокзал. Бар на противоположной стороне. Как ты думаешь, сколько тебе потребуется времени?

— Наверное, час. Это не слишком долго?

— Нет, все в порядке. Робби, что бы ты ни делал, убедись, что за тобой не следят. Если тебя не будет дольше, я пойму, что ты избавляешься от хвоста.

— Отец, кто идет по твоим следам?

— Полиция. Итак, будь осторожен, хорошо?

Тедди услышал, как Робби пробормотал что-то Элейн, та вскрикнула.

— Сейчас девять часов. Увидимся в десять… Пока.

Ручка сумки, врезавшаяся в ладонь руки, заставила Тедди вздрогнуть. До сих пор он, пропитанный энергией возбуждения, не чувствовал веса денег. «Маленький Джон» оказался местом встречи студентов колледжа. Не считая бармена, Тедди оказался в баре самым старым. Живя так много времени среди своих личных вещей, картин, objets d’art[35], он редко замечал что-либо вне своих владений. Теперь он остро почувствовал крикливый ново-старый стиль бара начала века, забитого лампами «Тиффани», бронзовыми плевательницами, старинными часами и плакатами нового искусства, лишь изредка оживляемыми шутливыми предупреждениями не жевать резинку, не покупать британское барахло и флаги Соединенного Королевства. Тедди нашел столик в углу и, будучи спрошен молодым официантом в фартуке, сколько их человек, и ответив — три, был оставлен в покое. Он заказал двойной «Дьюар» со льдом и гамбургер с луком. Музыкальный автомат чередовал Дилана, «Роллинг Стоунс», «Битлз» и «Сьюприм». Музыка била Тедди по голове. Столик был скудно освещен, но он осилил вечерний выпуск «Бостон Глоб» и не нашел ничего о себе. Если только у него хватит сил ехать всю ночь, то он сможет замести за собой следы и избежать поимки. Потягивая коктейль, он обдумывал план. Полиция предположит, что он постарается выехать из страны, но куда, по ее мнению, он отправится? Куда-нибудь в Южную Америку? В Бразилию? Если только он сможет оставить ложный след, указывающий, что именно так все и произошло, у него появится возможность упрочить свое положение и обеспечить полное исчезновение. Но куда? Это должен быть достаточно большой город, чтобы в нем можно было затеряться, и такой, в котором американские деньги можно будет легко обменять, не вызывая подозрений и не давая повода к шантажу. Какое-нибудь место в Канаде с выходом к морю, где курсируют грузовые суда. Северо-западная территория. Много лет назад Тедди провел целый месяц, разъезжая по округам Маккензи и Киватин, обследуя меднорудную компанию, требовавшую государственных кредитов для строительства печей и железных дорог. Он уже несколько лет не вспоминал о тех временах. Это была одна из первых страховых гарантий Тедди, и теперь он смутно припоминал, что дело оказалось успешным, и в пятидесятых компания влилась в крупный канадский горнорудный картель. Теперь же все постепенно начало всплывать в памяти. Пустынный пейзаж, снег, сотни миль дикой природы, крошечные городки, состоящие из бара, универсальной лавки и почтового отделения, крупные суровые люди, многие из которых — французские канадцы, поля пшеницы вокруг Большого Невольничьего озера, геологические партии, отыскивающие нефтяные и газовые месторождения, техническая группа из Виннипега. Двигаясь на север, Тедди добрался до залива Уэйджер, соединяющегося с Гудзоном. Сотни островков усеивали море вдоль побережья Гренландии. Большинство из них было заселено рыбаками, ходившими промышлять до Северного моря.

Перспектива жизни на природе среди этих людей захватила Тедди. Они редко задавали вопросы и принимали человека таким, какой он есть, если только тот не оказывался совершенно ненадежным. Не это ли лучшее решение, стоит ли искать укрытия в крупных городах? Полиция ждет, что он поедет в Буэнос-Айрес, Рио или Каракас, а не в рыбацкую деревушку на севере Канады. У него достаточно денег, чтобы приобрести небольшую шхуну и нанять несколько человек. Он станет действовать тихо, не спеша и заложит фундамент новой жизни.

Тедди рассеянно откусил кусок гамбургера; обнаружив, что тот остыл, он отодвинул тарелку и достал блокнот и ручку. Нарисовав по памяти грубую карту Канады, он сделал приблизительную прикидку расстояний — что-то около полутора тысяч миль. Надо будет попросить Робби купить на станции техобслуживания карту Канады. Границу им придется пересекать ночью. До утра автомобили будет досматривать только пограничная охрана. Втроем они смогут ехать в безопасности. Тедди расстанется с ними в Монреале, и они смогут вернуться в Бостон утренним авиарейсом; Робби заявит о краже автомобиля.

Тедди задремал. Вдруг он вздрогнул, почувствовав, что его руку крепко сжали. Рядом с ним стоял его сын, бледный и дрожащий. Его губы шевелились, но Тедди некоторое время не мог вникнуть в слова. Рядом сидела Элейн, каждые несколько секунд метавшая взволнованные взгляды за спину.

— Сколько времени?

— Десять пятнадцать. Раньше добраться я не смог, — сказал Робби.

— Садись. Стоя ты вызываешь подозрения.

— Ваша голова, Тедди. Что произошло?

— Я дома упал с лестницы. — Тедди небрежно повел плечами. — Это самое маловажное.

— По-моему, мы должны отвезти вас к врачу.

— Рана некрасиво выглядит, но она несерьезна. — Ему доставляла радость их забота.

— Отец, в чем дело? Мы встречаемся в какой-то дыре. Я что, схожу с ума? И почему тебя так беспокоит полиция?

Спокойствие Тедди производило обманчивое впечатление по поводу положения, в котором он находился, к тому же Робби не мог думать об отце иначе, как о хозяине положения.

— По-моему, нам следует отвести тебя в клинику «Лейхи».

— Робби, — сказал Тедди, — я совершил преступление, и полиция знает об этом.

— Преступление! Какое же преступление ты мог совершить?

— Ради Барбары.

Это имя встряхнуло Робби, заставило напрячься его живот; на лбу выступил пот. У него не было мужества посмотреть отцу в глаза, так как он испугался немедленного разоблачения.

— Тедди, вы пугаете нас, — сказала Элейн. — С Барбарой все в порядке?

— Барбара может проваливать ко всем чертям, — сердито произнес Робби.

— Не говори так о ней, — сказал Тедди, полностью владея своим голосом. — Я люблю ее, и в любом случае ее вины нет. Она сделала то, что должна была сделать.

— То есть?

— Полагаю, она заявила в полицию.

— О Господи, отец, я тебя совершенно не понимаю. Почему она заявила в полицию?

— Судя по всему, чтобы сообщить, что я ответствен за… — Он взглянул в лицо Элейн, невинное и настороженное, и ласково улыбнулся девушке. — Ты очень красива, Элейн. Хочешь выпить?

— Да, с удовольствием. Вам трудно разговаривать в моем присутствии?

— Нет, вовсе нет. Ты скоро станешь членом нашей семьи. Просто я не представлял себе, какая же ты еще молодая.

Подозвав официанта, Робби заказал коктейли для всех. Он не мог наседать и давить на Тедди, хотя у него уже родилось убеждение, что его отец потерял душевное равновесие. Бар плохо вентилировался, и табачный дым маленькими облачками висел над головами.

— Я пошел на риск… на рассчитанный риск, — начал Тедди, — и у меня не вышло. То, что я сделал, является противозаконным, но у меня были благие намерения. Господи, теперь все кажется таким разумным. Барбара нуждалась в психотерапевтической помощи, и я устроил так, чтобы ее принял рекомендованный мне психиатр. Сначала казалось, что ей становится лучше, но затем вдвоем нам стало все труднее и труднее. Я заподозрил, что психиатр настраивает Барбару против меня, но у меня не было способа проверить это. Чем благожелательнее и заботливее я себя вел, тем хуже она со мной обращалась… и однажды, — но вы должны понять, насколько я люблю ее, — я взял все в свои руки. Мне необходимо было узнать, что же происходит, поэтому я нанял одного человека, чтобы тот похитил из кабинета психиатра ее историю болезни. Я просто не мог продолжать жить так, безо всякой надежды. Во время ограбления был убит портье.

— Я не верю в это.

— Что ж, Робби, тебе все-таки придется в это поверить.

— Ради нее! Но обожди, как же об этом узнала полиция, если ты им ничего не говорил?

— Я рассказал об этом Барбаре… сегодня утром.

— Должен быть какой-то способ отмести эти подозрения.

— Его нет. Я уже думал об этом. Разве только попытаться доказать, что я невменяем, иначе одно — виновен. — Тедди впервые применил это слово по отношению к себе, и ему понравилось его звучание, оно вызвало немыслимое облегчение. — Вы просто не представляете, как это хорошо — выговориться перед вами.

— Но вас ведь не было там тогда, когда был убит портье, — произнесла Элейн так, словно возвращала ему жизнь.

— О моей ответственности можешь спросить у адвоката.

— Нет, Бога ради, не спрашивайте меня! Я знаю. — Робби быстро допил коктейль, скривил лицо, затем возбужденно вскочил. — Отец, ведь если ты сумеешь доказать, что в момент ограбления находился в другом месте, останется твое слово против слова Барбары.

— Похищенные досье…

— Да?

— Сегодня полиция обнаружила их в моей квартире. — Тедди нежно дотронулся до руки сына. — Я сейчас чувствую себя таким счастливым рядом с тобой… рядом с вами. Я хотел все рассказать вам до того, как вы прочитаете об этом в газетах. Мне пришлось срочно покинуть Нью-Йорк. — Он нервно засмеялся. — Вы не сердитесь, что я приехал сюда… Семья Элейн, скорее всего, очень расстроится, но ведь это не повлияет на ваши отношения, да? Обещайте, что не повлияет.

— Нет, конечно же, нет, — сказала Элейн, качая головой и встряхнув светлыми волосами.

— О Боже, как я хочу, чтобы она была мертва, чтобы ты никогда не встречал ее, — свирепо произнес Робби, ударяя кулаком по столику.

— Не желай этого. Никогда в жизни меня не делали таким счастливым. Никто. Ничто не значит для меня больше, чем этот год вместе с Барбарой.

— Но ведь ты пожертвовал своей жизнью.

— А разве можно жертвовать чем-либо другим? — Тедди почувствовал, что его захлестнула убежденность в этом, новое, более глубокое знание себя, жизни, своих побуждений. Он заглянул в свою душу, и у него на глазах выступили слезы. — Вы вдвоем переживете этот скандал. Никто не посмеет дотронуться до твоих денег.

— Мои деньги, кому до них какое дело?

— Мне. Вам двоим придется очень туго, но с деньгами вы будете менее уязвимы, а Элейн — разумная девушка; она с тобой через все пройдет. Возможно, с ее семьей возникнут какие-то проблемы, но это ведь не оттолкнет тебя, Элейн, правда?

Встав, Элейн подсела к Тедди и поцеловала его, так сильно обняв за шею, что ему стало больно и он был вынужден убрать ее руки. Поникший Робби сидел напротив, уронив голову на руки, он напоминал Тедди маленького мальчика, напуганного кошмаром.

— Я пытаюсь найти какой-то выход, — сказал Робби. — Должен быть выход.

— Юридически это безнадежно.

— Я знаю это. Я не имел в виду юридическую точку зрения. Я думал о тех, кто знает об этом, — сколько человек вовлечено, какие об этом имеются документы. Этот психиатр, Барбара, несколько следователей, возможно, человек из окружной прокуратуры. Я думал о том, чтобы откупиться от них. Сколько бы это ни стоило, денег хватит. Деньги — это ответ. Они спасут тебя.

— Со мной все будет в порядке, не надо будет ни от кого откупаться. Я разработал план.

— Да? Какой план? — недоверчиво спросил Робби.

— Я собираюсь исчезнуть где-нибудь в Канаде. У меня с собой есть кое-какие деньги. Достаточно, чтобы прожить до конца жизни.

— О, кончай эту ерунду. На мгновение я решил, что ты действительно собираешься сказать что-то разумное.

— Робби, я благодарен тебе за заботу, но в данном случае я не могу просто откупиться, а если бы и смог, то до конца жизни жил бы в страхе. Парни, которые совершили убийство, где-то на свободе, они прочитают обо всем в газетах. Неужели ты думаешь, что они оставят меня в покое, позволят жить беззаботно? Возможно, это безумие, но впервые за много лет я снова создам свою жизнь. Я существую, ты понимаешь, что я имею в виду? Я должен выполнить предначертанное мне. Если я чему-то и научился, то только этому. Я хочу исчезнуть, и если мне повезет, сделаю это.

— А если полиция найдет вас? — спросила Элейн.

— С этим я разберусь в свое время. Если будет такая необходимость. Но в данное время я убежден, что смогу скрыться. Мое предчувствие не обманет меня. У меня всегда хорошо было развито чувство времени.

* * *

Автомобиль оказался «шевроле» 1966 года. Робби сел за руль, а Тедди забрался на заднее сиденье, положив рядом с собой сумку и несессер.

— У тебя с собой права и призывной билет? — спросил Тедди.

— Да, все с собой.

— Когда мы подъедем к заправке, пусть Элейн сходит и купит карту Канады в газетном киоске. Никого не просите об этом.

— Тебе придется заполнить анкету на границе.

— Меня зовут Джордж Хикман, — весело произнес Тедди, — и я занимаюсь виноторговлей.

Ему нравилось его новое имя, и засыпая, он видел сон, как за ужином он есть бифштекс по-солсберийски в Уэстпорте вместе с маленькой девочкой, которую зовут Барбара.

Загрузка...