Консуммация в Момбасе

6. СВИДАНИЕ С КИСУМУ

Через день после венчания я уговариваю Энди побывать в родном для меня Кисуму. Он не в силах отказать «венчанной жене» — так он выражается, но готов ехать только на поезде. Все мои рассказы о том, что в Кисуму есть новый международный аэропорт, Энди не убеждают. Он даже не хочет брать в аренду автомобиль, потому как здесь левостороннее движение. Что ж, мы двинемся по железке через всю Кению, как в старые добрые времена, которые были ещё при англичанах, задолго до моего рождения.

Я с опаской еду в Кисуму. В тех местах есть малярия и всякие неопознанные лихорадки, которые попросту именуют геморрагической. Спасибо за всё комарам и клещам. Прививки мы не делали, даже от жёлтой лихорадки; для Кении это необязательно. От малярии прививок ещё не придумали, но она неплохо лечится. И вообще, чему быть — того не миновать.

Вагоны в кенийском поезде похожи на российские: узкий проход и ряд купе. В Кении это называют «первый класс». Ужин и завтрак в вагоне-ресторане включены в стоимость билета, а в нашем двухместном купе есть даже рукомойник. Железную дорогу до Кисуму построили англичане, когда Кения была их колонией. Сам Кисуму одно время назывался «Порт-Флоренс» — по имени жены инженера Престона, проложившего железку в этот город. Утверждают, что именно Florence Preston забила последний гвоздь в последнюю шпалу на берегу озера Виктория.

Из окна поезда мы видим деревушки, похожие одна на другую. Изредка попадаются на глаза покорёженные товарные вагоны, лежащие возле железнодорожного полотна. Мы периодически делаем профилактику от малярии, для чего используем джин. Тоник, что мы добавляем, содержит хинин. Пьём Seagram’s Lime Twisted Gin, литровую бутылочку которого купили перед отъездом из Момбасы в баре нашего отеля. Ещё я мечтаю about amazing views on lake Victoria.

Приехав в столицу Найроби, с удивлением узнаю, что нынче в Кении двадцать первого века поезда в Кисуму не ходят. По крайней мере, пассажирские.

— Джей, ты меня восхищаешь. Чему удивляешься?! Так и должно быть, это же Африка: железная дорога есть, а поездов нет. Президентом Кении является негр по фамилии Кениата, его папа — тоже Кениата и тоже был президентом Кении. Акуна матата, — смеётся Энди.

Пересаживаемся на автобус, едем до Кисуму полдня, шоссе проходит мимо озёр Найваша, Накуру и заканчивается у озера Виктория. Приезд в Кисуму празднуем туземным пивом «Tusker» и мясной закуской nyama choma. The beer′s slogan «Bia yangu, Nchi yangu» means «My beer, My country». Потом, в ресторане отеля, где мы поселились, я заказываю Tilapia — нежную ароматную рыбину из озера Виктория. Её вкус я помню ещё с детства, тогда все вокруг считали тилапию пищей для мозга и называли речной курицей. В древности же на берегах Нила тилапия слыла священным тотемным животным.

— Джей, согласно Евангелию тилапию часто ловил Святой Пётр, ведь первоначально он был рыбаком. Да и когда Иисус накормил тысячи голодных пятью хлебами и двумя рыбами, это была тилапия, — уточняет Энди.

Добавляем в заказ бутылку вина; тилапия с сухим вином очень хороша, что признаёт и Энди.

Мы живём в Sunset hotel, у нас double room с видом на озеро Виктория. В ясную погоду отсюда действительно виден заход солнца. Здесь неплохая кухня. Roof Top restaurant gives clear view of the lake. В отеле хороший бассейн; не купаться же нам в озере, где плавают крокодилы. К тому же я помню здешние страшилки о чокнутой рыбе; толковали, что она бросается на людей похлеще пираньи. Энди тоже нравится здешний бассейн классической прямоугольной формы. Рядом с отелем находится заповедник Impala park, где полно зебр, жирафов, буйволов, а на территории за металлической сеткой обитают самые большие кошки на свете, которых зовут львами. Чуть дальше есть Hippo Point, там на самом деле можно увидеть бегемотов.

Раньше Кисуму был большой деревней, четверть жителей страдала малярией. Статус «city» появился на рубеже двадцать первого века. Кисуму стали называть родиной отца американского президента Обамы. Нынче Кисуму большой город, полмиллиона жителей. Появились кварталы, куда лучше не заходить после семи часов вечера, после захода солнца; в городе много беспризорников, ночующих прямо на улице. Как и в Момбасе, здесь обретается бедность, грязь, heat and dust.

Я даже не пробую разыскать тех, кого знала в детстве; может быть, их и в живых не осталось. Нет и нашего дома, на его месте стоит современная коробка из стекла и бетона. Только озеро Виктория осталось прежним. И остались такие же умопомрачительные закаты, как в детстве: совсем близко солнце медленно погружается в воды озера. И на Hippo Point серо-розовые туши бегемотов вызывают такой же восторг, как и раньше. Сейчас сухой сезон, и всяких комаров на берегу озера не очень много. Ещё я сагитировала Энди покататься по Кисуму на трёхколёсном тарантасе «тук-тук». Мне хотелось окунуться в детство. Но, наверно, я окончательно стала взрослой или даже старой. В этот раз Кисуму вызывает у меня не ностальгию по былому, а острое чувство жалости, как пост в Facebook без единого лайка. Вернуться в прошлое невозможно…

Впрочем, Кисуму хорош тем, что тут не надо заморачиваться своим статусом: ты — mzungu, white person. Ты — белая, круче не бывает. Иду в бар на первом этаже нашего отеля. Сразу объясняю бармену: I’m not paying mzungu prices, I was born in Kisumu. На суахили договариваюсь с ним о «травке» mirra, которую приятно жевать. После мирры совсем не хочется спать, растение содержит кодеин или эфедрин, чёрт его знает. Традиционно, особенно у сомалийцев, жевать кат дозволяется только мужчинам; для женщин это табу. Боже, какой бред! Мирра будет посильнее, чем пальмовое вино, и это сегодня пригодится.

Получив упаковку из двух заветных пучков, возвращаюсь в наш double room. Энди не разделяет мой восторг от покупки.

— Когда жуёшь мирру, — говорю ему, — жизнь становится светлой, словно попадаешь в рай.

— Джей, лучше попробуй уповать на Отца небесного. Начни с чтения Библии, и перед тобой откроется прекрасный огромный мир, доселе неизвестный.

Начинаю дико ржать.

— Милый, чем больше читаешь, тем глупее становишься. Это не я придумала, а великий кормчий Мао, небось, слышал про такого, — продолжаю хихикать и принимаюсь за «травку».

— Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и, не находя, говорит: возвращусь в дом мой, откуда вышел; и, придя, находит его выметенным и убранным; тогда идёт и берёт с собой семь других духов, злейших себя, и, войдя, живут там, — и бывает для человека того последнее хуже первого. Это от Луки, — уточняет Энди, — а ещё в Священных книгах незримо присутствует мысль о том, что женщина — это вид имущества. И только африканские обезьянки сего не разумеют.

Всё, хватит! он совсем отбился от рук. В Кисуму Дженни будет без устали дрессировать своего русского тембо, — говорю сама себе. Приказываю Энди раздеться и лечь на софу. Сначала он куксится, но потом довольно эффектно исполняет стриптиз. От вида голого мужа чертовски возбуждаюсь, торопливо связываю ему руки и ноги его же галстуками. Открываю дверцу шкафа с вделанным зеркалом так, что оно оказывается перед мордочкой Энди. Пусть видит себя. Достаю любимую леопардовую плётку. I like to lash Andy in front of a mirror. In this case, I can see expressions on his face; also he can watch me lash him.

— My dear, your ass is going to be so sore, — хихикаю я. Почему-то сегодня перед поркой любимого мужа мне становится смешно. Наверно, всё дело в том, что я жую мирру.

Вообще-то, сегодня я добрая, потому луплю Энди не очень больно и всего пятьдесят раз.

— А теперь pumzika, отдых, — говорю я, развязываю Энди, кладу себе в рот очередные листочки мирры.

Энди продолжает лежать, приходя в себя после teaching. Я же, вдоволь нажевавшись травки, изъясняюсь:

— Andy, sluts love their asses to be fucked; sluts live for it. You know that you are my wonderful slut.

— Вот ещё… — лепечет выпоротый муж.

— Andy, you must understand that sluts are for fucking. For fucking, — повторяю, — понял, что сейчас будет?

Он молчит.

— Так ты не расчухал? — изумляюсь я, — по-моему, ты притворяешься. I own your body. I shall enjoy making your asshole into a pussy. Пеггинг — это органичное дополнение к порке мужа. Или наоборот. Как тебе больше нравится.

Надеваю страпон. I am much stronger than most people think.

— Быстро! подставил попку, — командую, — или тебе больше нравятся леопардовые плети? Их есть у меня, — дико хохочу. — You are my toy to play! My very good fuck toy!..

Нет, всё-таки мирра — классная штучка; она позволяет ебать мужа, потешаясь и наслаждаясь одновременно. В сочетании с моим русским тембо мирра даёт ощущение счастья.

I like how Andy’s behavior has improved since I started to lash him. He has shown me more respect. I love Andy and care about him. That’s why I lash him. Now he knows his place. Misbehavior would earn him hard whippings.

Иногда я смотрю на Энди и мысленно спрашиваю себя: знаем ли мы точно, где наше место в мире? Оно в будущем или в прошлом? В Москве плешивый русский царь продолжает бесноваться, его бояре продолжают безбожно красть, а простые люди — нищать и умирать. Да уж, гороскоп у них фиговый… да и место, где смеются «тополя» и «искандеры», какое-то нелепое.

Как бы там ни было, мы остаёмся в Кисуму, чтобы прислушаться к себе и к зову дороги.