Королева в услужении

Глава 9

В Аквитании вновь была весна. В садах вокруг города Пуату дождем сыпались на землю белые лепестки с отцветающих сливовых, персиковых и грушевых деревьев, но трава под ними и обочины дорог захлестнула густая волна ярких полевых цветов, и воздух был напоен запахом свежескошенной травы. Тонкий аромат проникал даже в верхнюю комнату, где Альенора сидела перед зеркалом, а Амария расчесывала ей волосы.

Впервые за последние пятнадцать лет, думалось Альеноре, она встречает весну на своей земле и для полного счастья ей не хватает только детей. Она скучала по ним сильнее, чем ожидала. В Париже из-за множества существовавших формальных правил и предписаний, определявших порядок воспитания и поведения девочек в повседневной жизни, Альенора проводила с ними мало времени. Но тем не менее они были где-то рядом, недалеко, и когда она куда-нибудь уезжала, то там, вдали, придумывала для детей различные маленькие забавы и смешные истории, и потому их встречи, хотя и непродолжительные, всегда проходили весело и сердечно.

Вздохнув, Альенора сказала:

— Сегодня, Амария, мы будем отдыхать. Целых десять дней я занималась государственными делами, расспрашивая и отвечая на скучные вопросы, просматривая неинтересные отчеты. Сегодня я отложу все дела, мы поедем верхом на прогулку, посмотрим, как заготавливают сено, возьмем с собой провизию и устроим пикник под деревьями, затем поспим в тени и по вечерней прохладе вернемся домой. Должна признаться, Амария, что мне доставляет огромную радость говорить: «Я сделаю это или то», не спрашивая ни у кого предварительно разрешения и не опасаясь последующих упреков.

Альенора заметила в зеркале угрюмое выражение лица Амарии.

— Что тебя беспокоит? — спросила она, видя, что Амария отмалчивается. — Если у тебя болит голова, ты можешь не ехать…

— Если вы поедете, то я поеду с вами. Но я думаю, вы поступили бы разумно, оставаясь, по крайней мере, в пределах городских стен, хотя, Бог свидетель, даже здесь вы не можете чувствовать себя в безопасности. Мне кажется, что мы вообще больше никогда не будем в безопасности.

— Ах, перестань! Ты явно преувеличиваешь. Две небольших стычки по пути из Парижа? Просто проказы глупых юнцов. Мы ведь под надежной защитой.

— Я не столь отважна, как вы. Но я знаю, что, когда мужчины защищают женщин от других мужчин, отдельные удары, которыми они обмениваются, могут достаться и самим женщинам.

— Никто не тронет даже волоска на наших головах. Что с тобой, Амария? Ведь ты не была такой робкой во время крестового похода.

— Я всегда была робкой, но там, по крайней мере, мы узнавали наших врагов по одежде, по внешнему виду. Те же юнцы, как вы их назвали, которые ждали в засаде у брода, выглядели как христиане, и им почти удалось захватить нас врасплох. Два молодых аристократа уже пытались увезти вас и силой заставить выйти замуж… Алчных, бессовестных молодых сеньоров так же много, как одуванчиков в поле. А вы толкуете о том, чтобы поспать под деревьями на солнышке. Если мы поедем на прогулку, то я умоляю вас, миледи, взять с собой сильную охрану.

— Для твоего успокоения я это сделаю, однако не забывай: мы теперь в пределах моих владений.

— А разве аквитанским аристократам чужды честолюбие или жадность? Это было бы для меня большой новостью.

— Но я уже не простодушная наивная девушка, Амария. Когда-то меня ужасала мысль о том, что меня могут украсть и заставить против воли выйти замуж. Человек, который осмелится на такое сейчас, быстро обнаружит, что откусил больше, чем в состоянии проглотить. Можешь мне поверить.

— Смелость, — проговорила Амария с необычной для нее кислой миной, — это главным образом способность недооценивать опасность. С кляпом во рту и связанными за спиной руками — а именно так предстала перед алтарем бедная Беатриса десять лет тому назад — вы будете столь же беспомощны, как и любая другая женщина, — Амария отпустила прядь волос и стояла, водя гребнем по ладони. — Возможно, мои слова будут вам неприятны, но у вас нет другого выхода, кроме как поскорее снова выйти замуж.

— И с кем же, по-твоему, я должна пойти под венец? Кажется, ты уже все спланировала, Амария. Поспешность при планировании, позволь мне заметить, свидетельствует о способности недооценивать трудности.

Амария впервые за все утро улыбнулась:

— Я знаю такого человека, миледи. И вам он, я думаю, тоже знаком.

— Ну что ж, назови его! — взглянула Альенора в зеркале своими бирюзовыми глазами в глубоко запавшие серые глаза Амарии.

— Генри Плантагенет, герцог Нормандский, — ответила Амария, заметив, как опустились веки Альеноры и легкая краска проступила на шее и поползла вверх, чтобы слиться с чистым розовым цветом лица. Затем, всего с секундным опозданием, она рассмеялась.

— Амария, если молодой человек не прибавил себе лишних лет, то ему всего восемнадцать годков!

— И что из этого? Последние пятнадцать лет прошли для вас бесследно. Мы как-то недавно между собой говорили, что вы выглядите сейчас не старше, чем когда уезжали из Аквитании. А молодой человек — настоящий мужчина, несмотря на юный возраст. Мужественнее, если хотите знать, чем его отец. Вы, конечно же, заметили, когда они оба посетили французский двор, как Генри в разговоре всегда брал на себя ведущую роль и как отец, прежде чем ответить, взглядом спрашивал совета у сына. Это не могло ускользнуть от вашего внимания. — В первую очередь мне бросилось в глаза необыкновенное сходство с кем-то, кого я знала много лет назад… с кем-то, кого я очень любила… — Альенора задумалась, вспоминая первую невинную любовь, затем встрепенулась и проговорила: — Заканчивай расчесывать волосы, Амария, иначе мы пропустим самое хорошее время дня.

— Вам не мешает поразмышлять над тем, что я сказала, — не отступала Амария. — Замужем за ним вы будете как за каменной стеной. И он обожает вас, я видела.

— Даже если так, брак между нами почти невозможен. Если бы подобная мысль когда-нибудь и мелькнула у него в голове — хотя я в этом сильно сомневаюсь, — он ее безусловно отбросил бы. Против брака стал бы возражать король Франции, а ведь при всей мощи Плантагенетов они владеют Бретанью и Анжу милостью французской короны.

— Ну, я не утверждала, что это должно произойти завтра или послезавтра. По общему мнению, молодой герцог однажды станет королем Англии и тогда будет независимым от короля Франции. Не забывайте о Генри, миледи, а пока избегайте риска оказаться перед алтарем против своего желания. — Амария взглянула в окно. — Сегодня ничего не выйдет из прогулки: собирается гроза.

— Напрасно радуешься, — заметила Альенора.

Пока Амария укладывала волосы, закалывая их серебряными и янтарными шпильками, в комнате потемнело, С готовой прической Альенора подошла к окну. Черно-лиловая туча закрыла солнце, но из-под нижней ее кромки пробивались интенсивные мертвенно-бледные лучи, освещавшие внутренний двор замка, подъемный мост, соединявший замок с городом и крыши ближайших домов. Картина казалась нереальной, напоминала какую-то сцену из кошмарного сна.

Внезапно Альенора увидела, что у дальнего конца подъемного моста остановилась группа всадников, потом от нее отделился человек и продолжил путь один. На середине моста он на какой-то момент задержался, окидывая заносчивым оценивающим взглядом замок.

У нее перехватило дыхание; она узнала крепко сбитую, широкоплечую и длинноногую фигуру, высокомерно вскинутую голову, рыжие волосы, выбивавшиеся из-под шляпы, на которой красовался пучок дрока, давшего династии Плантагенетов ее фамилию. Не успела она сказать, что он не осмелится приехать, как он уже явился, точно с таким же видом, с каким прибыл в свое время к Людовику VII, чтобы заверить его — надменно и с опозданием — в своей лояльности. И он выглядел таким молодым, таким красивым и таким мужественным. Альенора тогда не сводила с него глаз и думала: «Конечно, он нравится мне, такого сына мне следовало бы иметь». Когда он высказывал свои короткие прямолинейные суждения, его голос напомнил ей о Ришаре де Во, и она вообразила, что именно в этом секрет его привлекательности.

Теперь, смотря сверху из окна, Альенора ясно сознавала, что ни одна из названных причин не соответствовала истине.

Внезапно, задыхаясь от волнения, она отвернулась от окна и скомандовала:

— Амария, быстро! Мое лучшее платье. Он приехал!

— Плантагенет? Ну и ну, легок на помине.

Амария кинулась к большому сундуку, где лежали платья, привезенные Альенорой из Парижа, побрызганные духами лаванды и розмарина. Как только она приподняла крышку, сверкнула ослепительная молния и тут же раздался оглушительный треск, будто тысяча таранов одновременно ударили в небесные врата.

— Он приехал вместе с грозой, — с трудом выговорила побелевшими губами Амария. — О, какое предзнаменование, миледи! Какое предзнаменование!

Альенора поспешно схватила платье и стала его расправлять.

— Не стой здесь как истукан, Амария. Беги и скажи им — де Ранкону и остальным, — чтобы оказали ему официальный прием, предложили угощения и провели в приемную. Пришли ко мне Сибиллу, затем передай всем моим дамам самые лучшие наряды… и побыстрее.

Генри Плантагенет, герцог Нормандский, законный наследник графства Анжуйского и в глазах многих правомочный претендент на английский королевский престол, гордился своей простотой и прямолинейностью. Выросший в седле и в охотничьих угодьях, воспитанный в суровой школе войны, он не любил тратить время на разного рода «глупости и придворные церемонии». У себя дома он был так же доступен, как любой фермер или лавочник. Всякий, пришедший по делу, коротко излагал существо проблемы, получал столь же короткое указание и отпускался. Сегодня он прибыл сам просить об аудиенции. Спешившись и громким твердым голосом заявив о своем желании переговорить с глазу на глаз с герцогиней Аквитанской, Генри серьезно рассчитывал, что его без промедления проводят к ней и оставят одних, чтобы он мог сообщить о цели своего приезда. Однако, оказавшись в тесной приемной в окружении нескольких аристократов и рыцарей, которых Альеноре удалось за десять дней собрать вокруг себя, он начал чувствовать себя не совсем в своей тарелке. Эти аквитанцы — порой веселые и беззаботные — обладали особым талантом в соблюдении всяких этикетов и ритуалов. Ему припомнилось, что много лет назад, еще при старом герцоге, этот двор считался колыбелью рыцарского духа, который предполагал кодекс чести для мужчин и галантное отношение к женщинам. При дворе старого герцога существовало даже своего рода учебное заведение, так называемая «школа любви», где молодых рыцарей обучали правилам обращения с дамами: как забавлять их изысканной речью, приятной музыкой, веселой песней. Занятия проводились по тщательно разработанной специальной программе и представляли собой что-то похожее на спектакль со множеством участников. До сих пор Генри отметал все это как величайшую бессмыслицу, как бесполезную трату времени. Но теперь он не был так уверен… Стоя в приемной и похлопывая себя перчаткой по ноге, он уже не испытывал прежнего удовольствия от мысли, что он простой и прямолинейный человек.

Когда, наконец, его пригласили во внутренние покои, он увидел Альенору в пышном наряде и в украшениях, окруженную дамами в ярких платьях — явно было, что их спешно собрали, чтобы создать впечатление внушительного двора. К своей досаде, он почувствовал что-то похожее на волнение и на первые вопросы отвечал так коротко и неловко, что даже в его собственных ушах ответы звучали довольно неучтиво.

Однако скоро Генри освоился. Он все-таки был простым прямолинейным человеком, не любил тратить время впустую, ему нужно было кое-что сказать, но он не собирался это делать перед целым выводком улыбающихся и позирующих попугаев. А потому Генри заявил:

— Ваше высочество, то, что я должен вам сказать, предназначено только для ваших ушей. Нельзя ли нам или вот им, — махнул он рукой в сторону присутствующих, — куда-нибудь удалиться?

Слова прозвучали столь резко, что у Альеноры на какой-то момент возникли сомнения. Уж не приехал ли он, чего доброго, решать политические проблемы? Не задумал ли он объявить войну своему сеньору, королю Франции, и не видел ли в ней, разведенной французской королеве, естественного союзника? Ну что же, если он предпочитает деловой тон, она поведет себя соответствующим образом. Альенора встала, отказываясь от преимуществ кресла с высокой спинкой, в котором расположилась для особого эффекта, и проговорила:

— Следуйте за мной, милорд.

Оказавшись с ней наедине, Генри отказался сесть в кресло, которое она ему предложила.

— Я всегда все делаю стоя, кроме тех случаев, когда еду верхом или сплю, — ответил он и продолжал: — Вам, должно быть, ясно, зачем я здесь. Год тому назад, когда вы были королевой Франции и, казалось, не существовало никакой надежды, что прошение о разводе будет удовлетворено, я смотрел на вас и всем сердцем желал, чтобы вы были свободной женщиной. Теперь вы свободны, и я… сударыня, я простой прямолинейный человек, не умею витиевато выражаться, я выглядел бы довольно жалко в вашей «школе любви», которую вы так высоко цените в Аквитании… А потому я могу лишь без лишних слов предложить вам свою руку и на этом закончить.

Генри смотрел на нее своими светлыми, блестящими выпуклыми глазами, и Альенора понимала, что он ждет от нее такого же короткого ответа. Его уверенность несколько поколебалась, когда она, улыбаясь, продолжала молчать. Подождав, Генри уже значительно менее бойко сказал:

— В данный момент я не могу предложить вам ничего такого, чего у вас нет. Аквитания обширнее Нормандии, обширнее, чем Нормандия и Анжу, вместе взятые. И если то, что я видел по дороге к вам, может служить примером, тогда ваши владения и богаче, и плодороднее. Но с Божьей помощью… и вашей, миледи, если вы пожелаете ее оказать, я вскоре завладею Англией. И английская корона подойдет вам лучше, чем французская. Что здесь смешного? Почему вы смеетесь?

Звонкий веселый смех, который в последнее время редко слышался в замке, сорвался с губ Альеноры.

— Уверяю вас, не над вами, дорогой герцог. Вовсе нет, я смеюсь над всеми менестрелями и поэтами, воспевавшими любовь. Меня уверяли, что я не безобразна, и я ездила по свету больше любой другой женщины. У меня уже было три брачных предложения, но ни один человек не произнес ни слова о любви, французский король сказал мне: «Сударыня, достигнута договоренность, чтобы мы поженились. Надеюсь, я не внушаю вам отвращения». Затем был один эмир, проживающий в Антиохии, который обратился ко мне через дядю, выступавшего в качестве переводчика. Тот заявил буквально следующее: «Если вы бросите своего мужа, я отделаюсь от старой жены, и вы будете править остальными». Его можно извинить: он — сарацин. Но для вас, милорд, мне трудно найти оправдание; не менее трудно в этих обстоятельствах решить: действительно ли вы добиваетесь моей руки или же вам нужна моя помощь в борьбе за английский трон.

Альенора говорила, смеясь и поддразнивая, но на лице Генри не появилось ответной улыбки. Он отступил и сердито сказал:

— Черт возьми, сударыня, я был о вас лучшего мнения! Год тому назад при французском дворе во время разговора — вы сидели красивая и невинная, как цветок, — наступил момент, когда вы несколькими словами отмели прочь вздор и болтовню и сразу коснулись самой сути вопроса. Я изумился. Единственная женщина из десяти тысяч, подумалось мне, и я едва мог вежливо беседовать с Луи: зависть одолевала меня. Как только вы стали свободная и правила приличия позволили мне приехать, разве я не последовал за вами по пятам, глотая пыль, поднятую копытами ваших коней, хотя я знал, что, прослышав о моей затее, Людовик VII назовет меня неверным вассалом и, вероятно, нападет на мои владения?

Генри повернулся и принялся шагать из угла в угол, как делал всегда в минуты возбуждения. Затем более спокойно он продолжал:

— Я сказал: «С Божьей помощью и вашей», — но не думайте, что я не обойдусь без вашей или чьей-либо еще помощи. Не скрою, поддержка Аквитании заметно увеличила бы мою мощь, но если бы даже вся Европа погрузилась в морскую пучину, оставив меня на поверхности в одной ночной рубашке, то и тогда я или завладел бы английской короной, или же погиб, пытаясь до нее дотянуться. Это мое право. И если узурпатор, который изгнал мою мать и довел страну до руин и нищеты, не признает добровольно правомочности моих притязаний, я силой его заставлю. Говоря «С вашей помощью», я имел в виду, что, когда английская корона украсила бы вашу голову, вы бы чувствовали: она принадлежит вам по праву, а вовсе не потому, что какой-то угодливый политик договорился о нашем браке, или потому, что у вас красивое личико. Черт подери, и я, глупец, подумал, что подобная точка зрения встретит у вас одобрение.

Обветренное лицо Генри потемнело, глаза сделались еще более выпуклыми и с вызовом смотрели на Альенору. После короткого молчания она неожиданно смиренным голосом сказала:

— По правде говоря, я эту точку зрения одобряю. И я не сомневаюсь: при моей поддержке или без нее вы будете править Англией. Я помню ваш приезд в Париж, помню, мне…

При всем отвращении к сладкозвучным речам Генри жадно слушал ее слова.

— …мне было немного жаль Стефана, у которого такой противник, как вы.

Впервые Генри улыбнулся:

— У нас в Нормандии, миледи, есть поговорка: хороший противник — хороший любовник. Я прошу вас только об одном: дать мне возможность доказать, что я могу быть и тем и другим.

— Отлично сказано, — заметила Альенора.

— Я вовсе не старался говорить красиво, — ответил Генри, но, словно приободренный похвалой, продолжал: — И скажу вам еще. Я — не монах. Милая улыбка, прелестное лицо, даже отдельный красивый женский локон могут срезать меня, как сокол срезает ястреба, но с того дня, когда я увидел вас в Париже, я не обращал больше внимания на других женщин и думал только о вас. Ведь живет же на свете рыжеволосая девица из рода Хоенштауфенов, и я почти уже решил просить ее руки. И если, как вы полагаете, ваши владения и ваши люди в состоянии содействовать моим честолюбивым замыслам, то какое важное значение имела бы для меня тесная родственная связь со Священной Римской империей. Однако после того как я встретил вас, та рыжеволосая дева показалась мне такой же непривлекательной, как остывшая овсяная каша без соли.

Генри замолчал, будто осознав, что невольно пустился в ненавистные ему пространные рассуждения. Потом через некоторое время добавил:

— Итак, я все сказал. Принимаете мое предложение или нет?

— Подобное решение нельзя принимать на ходу, — ответила Альенора, сделавшись серьезной. — В конце концов, оно радикально повлияет на всю мою дальнейшую жизнь… и вашу тоже. И честно говоря, не все преимущества на вашей стороне, но, как заметил этим утром кто-то, желающий мне добра, я должна или снова выйти замуж, или же до конца моих дней ходить в сопровождении телохранителей. Одинокая богатая женщина является в глазах большинства мужчин легкой добычей, которой каждый может завладеть. И таковыми мы останемся до тех пор, пока будут существовать священники, готовые совершить брачную церемонию, невзирая на протесты женщины.

Сама того не ведая, Альенора дала Генри повод сесть не своего любимого конька.

— Вот! — проговорил он. — Здесь вы попали в самую точку. Церковь мудра; куда бы вы ни взглянули, какой бы проблемы ни коснулись, у нее на все есть правильный, мудрый ответ. Церковь предвидела еще многие столетия назад ситуацию, когда несчастную женщину могут принудить вступить в брак вопреки ее желанию. Поэтому церковь обязала священника громко и отчетливо спрашивать: «Вы желаете этого мужчину взять в мужья?» — и женщина должна ответить, чтобы слышали все, находящиеся в церкви, «да» или «нет», если у нее есть на то причина. Святая церковь была начеку против алчных и бессовестных людей. Но священники… Именно здесь обнаружилось слабое место; привилегированные и избалованные, они вообразили себя выше закона и нарушали его совершенно безнаказанно. Они попирают законы божественные и человеческие. — Генри остановился и сглотнул. — Сударыня, сейчас не время… но если вы узнаете меня поближе, то увидите, что две идеи не дают мне покоя. Одна — осуществить свое право быть королем Англии, другая — заставить священников наравне со всеми остальными людьми соблюдать законы. Иначе все превращается в насмешку. Совсем недавно одну состоятельную женщину, шестидесятилетнюю вдову с деньгами, силой притащили к алтарю — связанную и с кляпом во рту — и обвенчали с человеком, пожелавшим присвоить себе ее имущество. Теперь такое никогда не произойдет в Нормандии.

— Это почему же?

— Мои священники знают мое мнение на этот счет. Существуют еще различные лазейки, которые мне пока не удалось закрыть те места, где не стыкуется каноническое право с гражданскими законами, но, по крайней мере, в моих владениях священнослужители тщательно придерживаются канонических установлений.

Альенора почувствовала к Генри явную симпатию.

А он продолжал:

— Я исправный прихожанин, но я также и солдат, я считаю, что священник, нарушающий законы церкви или того государства, в котором он живет, виновен в такой же мере, как и солдат, который перебежал к противнику или заснул на посту. Как-то один бродячий купец — он пришел из Венеции с каким-то товаром — рассказал мне о стране, где коровы считаются священными. Можете себе представить? Эти коровы всегда правы. Если какая-нибудь из них вломится в ваш огород и поест весь салат или если она вытопчет ваши хлеба, вы не можете требовать возмещения убытков. Речь идет, конечно, о несчастной варварской стране, но мне кажется, что если мы позволим духовенству игнорировать законы, они со временем превратятся в священных коров. Я слишком много болтаю и отнимаю у вас драгоценное время, которое вам требуется, чтобы все хорошенько обдумать и принять решение.

Однако он заблуждался: решение уже было принято.