Корсар и роза

Глава 1

Лена, как всегда, сидела, удобно устроившись в своем кресле, когда в гостиной появилась медсестра с переносным телефоном.

— Вам звонит синьор Спартак, — объявила она, передавая трубку.

Кошка, потревоженная движением хозяйки, лениво сползла с ее колен.

— Где тебя черти носят? — накинулась Лена на внука.

Ожидая от него известий, она целый день проскучала у телевизора и была в сквернейшем расположении духа.

— Я еще в Милане, бабушка. Пожалуйста, не сердись, — жалобно протянул молодой человек, чувствуя себя виноватым.

— Только не говори мне, что ты все еще у Тоньино! — воскликнула Лена.

— Я давно уже с ним попрощался. Просто задержался в Милане, э-э-э… мне очень нужно встретиться с одним человеком, — промямлил Спартак. Потом его тон сделался доверительным: — Я останусь тут на ночь.

Лена тяжело вздохнула, сообразив, что тут уже ничего не поделаешь.

— Женщина, верно?

— Для меня это очень важно.

— Завидую вам, молодым! Жду тебя завтра.

— Можешь на меня рассчитывать. Буду обязательно. Ты должна мне кое-что прояснить насчет Стефано Бенини, — закинул удочку внук.

— Неужели этот противный старикашка рассказал тебе о нем?

Спартак усмехнулся, услыхав такой отзыв об Антонио Мизерокки.

— Он тут ни при чем. Я сам вспомнил о Стефано Бенини. Возможно, это ключ к получению согласия всех членов семьи, бабушка.

— Ого! Я вижу, ты овладеваешь тонким искусством шантажа, — заметила Лена.

— Я бы сказал, что речь скорее идет о трудном искусстве убеждения, — поправил он.

— Смотри не сваляй дурака, как твой дед.

— Ладно, бабушка, я постараюсь. Увидимся завтра, — обещал Спартак.

Еще утром, перед встречей с Антонио Мизерокки, он снял номер в миланском «Гранд-отеле», откуда и говорил с Маддаленой. Теперь он ждал здесь Сару, женщину, в которую был влюблен.

Спартак и Сара встретились впервые три года назад, когда Джулиано Серандреи был еще жив. Именно его отец их и познакомил. В то время семья Рангони впервые начала испытывать трудности с законом. Кто-то из осведомителей предупредил Джулиано о проведении негласного расследования деятельности «Рангони Кимика», принадлежащего семье химического предприятия.

— Это Сара Конти, судебный репортер. Она пишет для «Опиньони», — так Джулиано представил сыну эту женщину, пришедшую к нему в кабинет после того, как он внял ее настойчивым просьбам дать интервью.

Сара обладала неповторимым очарованием красивой, умной, чуткой, много пережившей женщины между тридцатью и сорока годами. Словом, у нее было все, чтобы вскружить голову молодому человеку, еще не перешагнувшему к тому времени рубеж тридцатилетия.

Она была одного роста со Спартаком, удивительно стройная, элегантная и утонченная.

Прежде чем согласиться на интервью, Джулиано решил узнать все о пришедшей к нему журналистке и показал сыну целое досье на синьору Сару Конти. Родилась в Милане, тридцати пяти лет, диплом по философии. Замужем за Роберто Калкатеррой, преуспевающим адвокатом по гражданским делам. Брак был заключен в ранней молодости: ей было восемнадцать, ему — двадцать два. Они до сих пор были вместе, хотя и шли разными дорогами. У них было двое сыновей, шестнадцати и четырнадцати лет.

Спартак ожидал встречи с типичной напористой репортершей, готовой выстреливать каверзные вопросы пулеметными очередями, перебивать собеседника, огорошивать его язвительными замечаниями и подковырками. Вместо этого он увидел тонкое интеллигентное лицо, с задумчивым и немного грустным взглядом. Она взвешивала каждое слово и со спокойным достоинством выслушивала ответы Джулиано, стараясь ничего не упустить.

Личность собеседника интересовала ее гораздо больше, чем сенсационные подробности его финансовых махинаций.

Спартак наблюдал за ней, пока она задавала вопросы его отцу, и в уме у него вертелась поэтическая строчка: «Моя любовь похожа на Париж…»

Статья Сары, напечатанная в «Опиньони», оказалась лучшей из всех, что когда-либо были написаны о Джулиано Серандреи. Верный своим обычаям, Джулиано послал ей старинную английскую серебряную чашу, полную цветов. Сара оставила у себя букет, а чашу отослала обратно с запиской:

«Спасибо за цветы. Это было вовсе не обязательно. Что касается остального, это прекрасно, но я не вправе принимать подарки».

Джулиано рассердился, сочтя подобное поведение оскорбительным.

— Да кем она себя воображает? — возмущался он.

Спартак же, напротив, по достоинству оценил деликатный жест Сары. Подобно отцу и деду, он тоже считал, что у каждого человека есть своя цена. Цена Сары была, по-видимому, чрезвычайно высока.

Он вновь встретил ее случайно в Кортина-д'Ампеццо[47], куда Сара приехала на выходные с мужем и детьми, а Спартак с малоизвестной молодой актрисой, больше мечтавшей об удачном замужестве, чем о покорении кинематографических вершин.

Они вместе поужинали, и так уж получилось, что, пока адвокат Калкатерра развлекал актрису, Спартак и Сара разговорились. Простой интерес перерос в глубокое чувство.

Первая близость, глубоко выстраданная и связанная с преодолением множества моральных запретов, произошла много месяцев спустя. Сара никогда раньше не изменяла мужу, хотя давно уже перестала его любить.

— Я никогда не оставлю Роберто, — сказала она Спартаку. — Да, мне неприятен его эгоизм, этот цинизм карьериста. Но он отец моих сыновей. Они и сейчас уже чувствуют напряженность в семье, а если мы разойдемся, с ними просто сладу не будет. Я прививаю детям определенные принципы и сама должна служить им примером. Я установила для Роберто железное правило: все его интрижки на стороне не должны затрагивать нашу семейную жизнь. Не могу же я теперь первая нарушить мною же оговоренные условия!

У нее были четкие и ясные представления о семейной жизни, выработанные годами размышлений, выстраданные ценой горьких разочарований, неизбежно приходящих на смену наивным юношеским восторгам.

Всякий раз, когда разговор заходил о чувствах, ее собственных или чьих-либо еще, Сара проявляла трогательную стыдливость и деликатность.

Спартак подмечал множество черточек, роднивших Сару с его бабушкой. Он был уверен, что, доведись им познакомиться, они сразу же почувствовали бы друг в друге родственную душу и сблизились.

В семье рассказывали историю о некой любовнице деда, которой Корсар будто бы увлекся не на шутку. Бабушка и в этом случае вынесла свой неумолимый приговор:

— За стенами родного дома можешь делать что заблагорассудится. Но когда наступает пора садиться ужинать — никаких любовниц! Ты должен быть за столом со мной и с моими детьми. Если согласен, что ж, хорошо. Если нет — чтоб духу твоего здесь больше не было!

Дедушке в ту пору было около шестидесяти, и он все еще был без памяти влюблен в Маддалену, единственную женщину, которая была ему по настоящему дорога. Он расстался с любовницей, наградив ее на прощание, со свойственной ему щедростью, роскошным подарком, и вернулся в строй, как примерный солдат.

Однажды Спартак сказал Саре:

— Ты себя ведешь как мещанка, цепляющаяся за догмы прошлого века. Главное — соблюсти приличия! Неужели ты и вправду думаешь, что твои сыновья настолько наивны, чтобы не понять, что связь между их родителями давным-давно уже утеряна?

— Я сделала все, чтобы они научились уважать взятые на себя обязательства. Если они посещают школу и хорошо учатся, то лишь благодаря тому, что усвоили этот принцип. И если бы я не вела их железной рукой, если бы не эти мои строгость и настойчивость, кто знает, может быть, сейчас мои сыновья уже стали бы наркоманами, — прервала спор Сара.

С тех пор они не возвращались к этой теме. Встречались изредка, лишь когда позволяли служебные и семейные обязанности. Но, встречаясь, Спартак и Сара были счастливы.

Спартак позвонил Саре после встречи с Антонио Мизерокки. Она была в редакции, и до окончания рабочего дня ей еще предстояло переделать много дел.

— Зато мы могли бы провести вместе ночь, — объявила Сара.

— Не верю своим ушам! Мы еще ни разу не были вместе всю ночь. — Спартак был поражен.

— Мальчики уехали на школьную экскурсию и вернутся только завтра. Роберто на конгрессе, и я в твоем распоряжении, — объяснила Сара вполголоса, чтобы не услыхали коллеги.

Она приехала к нему в гостиницу в одиннадцать вечера. Спартак заказал холодный ужин: норвежские омары в лимонном желе, зелень и фруктовый салат. Все это они оба, будучи трезвенниками, запивали минеральной водой.

Сара бросила на Спартака хорошо ему знакомый виноватый взгляд. И все же ее глаза блестели, а щеки разгорелись от удовольствия.

— Чем я заслужила это блаженство? Что я такого хорошего сделала за последнее время? — спросила она, пока Спартак обнимал ее.

— Мне кажется, мы с тобой оба неплохие люди и заслуживаем чего-то большего от жизни, — ответил он, вдыхая исходивший от нее запах ландыша.

— Говори за себя. Я просто переживаю лучшее время своей жизни, несмотря на все связанные с ним треволнения. Каждая встреча с тобой кажется мне повторением чуда, которого я не заслуживаю. Когда мы расстанемся, я до конца дней буду вспоминать эти свидания как подарок судьбы, — прошептала Сара.

— Я терпелив, Сара. И я дождусь того дня, когда ты устроишь большой погребальный костер из своих проклятых принципов. А потом мы сможем жить вместе, — решительно заявил Спартак.

Они долго разговаривали. Спартак охотно вверял ей свои заветные мысли: Сара прекрасно умела слушать. Но и ему нравились ее истории о детстве, юности, о первых влюбленностях. В течение двух лет Сара освещала в своем журнале процесс, в котором были замешаны некоторые члены семьи Рангони, но в разговорах между собой они намеренно избегали касаться этой темы.

Она могла бы попытаться использовать интимную близость для получения сведений из первых рук, но никогда этого не делала. Спартак, в свою очередь, тоже мог бы, пользуясь ситуацией, выведать у нее кое-какую не подлежащую разглашению информацию. Но он никогда ни о чем ее не спрашивал.

Однако в эту ночь, когда они оба уже засыпали, Сара вдруг, как будто случайно, бросила одну фразу.

— Говорят, твоя тетя Маргерита пытается продать американцам на корню всю свою долю акций «Рангони Кимика», — сказала она полусонным голосом, подавляя зевок. — Я слыхала об этом сегодня утром.

Спартак напрягся, как пружина, и сел в постели.

— Ты говоришь об «Америкэн Тейт» Альфреда Затлера? — спросил он, всеми силами стараясь не потерять самообладания.

— Разве ты ничего об этом не знал? — удивилась Сара.

— Скорее всего меня бы сейчас здесь не было, если бы до меня дошли подобные слухи.

— Но это и в самом деле всего лишь слух. Я сама узнала совершенно случайно. Просто услыхала разговор в коридоре суда. Я ничего не смыслю в финансовых вопросах. Это действительно настолько важно? Если, конечно, во всем этом вообще есть доля правды? — спросила Сара.

— Если в этом есть, как ты говоришь, доля правды, то нас ждет неминуемый крах. Вот уже двадцать пять лет американцы подбираются к нашему пирогу, пытаются отхватить себе кусок. Я не могу позволить своей тетке выкинуть подобный фортель. Это совершенно исключено.

Сара уснула, а Спартак так и остался лежать, не смыкая глаз, размышляя и прислушиваясь к приглушенным звукам музыки, доносившимся из радиоприемника. Вкрадчивый голос Элвиса Пресли напевал: «Love me tender, love me sweet…»[48]

С этой ночи, стоило Спартаку подумать о тете Маргерите, как тотчас же приходила на ум и эта песня. Он возненавидел ее всей душой.

Глава 2

Горничная торопливо семенила вслед за Спартаком, пока он, перешагивая через две ступеньки, поднимался по лестнице бабушкиного дома в Котиньоле.

— Простите меня, синьор, — остановила она его уже на площадке, — вы не должны входить в комнату синьоры. Она спит, — проговорила служанка, задыхаясь от бега.

Молодой человек взглянул на нее в растерянности.

— Бабушка ждет меня, — пояснил он, продолжая подниматься.

— Прошу вас не тревожить ее. Прошлой ночью ваша бабушка не сомкнула глаз. Сиделка говорит, что она вела себя очень беспокойно. Даже снотворные на этот раз не помогли. И только теперь она наконец уснула. Если вы ее разбудите, она весь день будет чувствовать себя разбитой и нас загоняет вконец. Так всегда бывает, когда она не выспится, — пожаловалась горничная.

— Ладно, — пробормотал Спартак, поворачиваясь кругом, — подожду, когда она проснется. Принесите мне кофе, пожалуйста.

Он прошел в гостиную, где обнаружил Пину, сиделку. Расположившись в кресле Лены, она разгадывала кроссворды. Тем временем кошка, растянувшись на телевизоре, бросала на незваную гостью взгляды, полные ненависти. Между Леной и ее киской существовал негласный договор: в отсутствие хозяйки кресло поступает в полное распоряжение ее питомицы. При виде Спартака медсестра вскочила на ноги с виноватым видом, как будто ее застали врасплох за каким-то нехорошим занятием.

— Могу я быть вам полезной, доктор? — спросила она.

— Да. Исчезните, — ответил Спартак, ненавидевший эту наушницу, навязанную бабушке его матерью, не меньше, чем сама Лена.

Пина покинула гостиную, ступая на носочках белых мокасин, чтобы не производить ни малейшего шума. Она знала, что ее считают доносчицей, и объясняла недоброжелательность со стороны Лены и ее внука ужасным характером обоих.

Кроме того, этот неразговорчивый молодой человек внушал ей своего рода священный трепет: ведь он не давал спуску даже синьоре Миранде, а всю свою ласку и нежность почему-то дарил только бабушке, сварливой, злобной и строптивой, как мул, старухе.

Медсестра отдала бы свою месячную зарплату, чтобы узнать, что эти двое замышляют. Оставаясь наедине, они начинали говорить очень оживленно и быстро, но всегда вполголоса, и — удивительное дело! — старая Лена в эти минуты как будто забывала о своей болезни. Пина много раз пыталась подслушивать под дверью, оправдывая свое любопытство грозным приказом, полученным от Миранды: «Ты должна докладывать мне обо всем». Но ей ни разу так и не удалось разобрать ни слова из их разговоров наедине.

Вошла горничная, неся на подносе серебряный кофейник. Спартак, сидя на своем любимом пуфе возле бабушкиного комода, перелистывал свежие газеты, задерживаясь взглядом только на страницах экономической хроники. Он искал подтверждения словам Сары о переуступке пакета акций Маргериты корпорации «Америкэн Тейт», принадлежавшей Альфреду Затлеру, мультимиллионеру из штата Миссисипи, который уже много лет пытался захватить контроль над «Рангони Кимика». Ни одного упоминания об этом известии он не нашел. А ведь если его тетка действительно решила продать свою долю, значит, должны вестись какие-то переговоры по этому поводу. Спартак прекрасно знал Затлера с его бульдожьей хваткой. Американец годами старался выжить семью Рангони с агропромышленного рынка. Война началась еще при дедушке, но против него Затлер оказался бессилен. И вот теперь он, вероятно, решил воспользоваться семейными разногласиями, причем выбрал трусливую и жадную тетю Маргериту в качестве самого слабого звена. У семьи были свои информаторы в Америке, но от них пока не поступало никаких сигналов.

Спартак вспомнил одну из заповедей своего отца: «Помни, информацию всегда надо перепроверять. Любого шпиона можно перекупить, поэтому над информаторами должны сидеть проверяющие». После смерти Джулиано все позабыли об этом золотом правиле.

Беда заключалась в том, что со смертью отца семья лишилась лидера. Каждый, включая его мать, стремился действовать по собственному разумению. Все жаждали только денег, никто не захотел понять, что эпоха легких прибылей навсегда ушла в прошлое. Необходимо было идти на жертвы, а главное, вновь обрести то семейное единство, в котором они всегда черпали свое могущество. Теперь, когда старый Мизерокки обещал ему свою поддержку, Спартаку было особенно необходимо встать во главе клана.

Бабушка вошла в гостиную вскоре после полудня.

— Я заставила тебя долго ждать. Прости, пожалуйста, — сказала она, подходя к внуку и подставляя ему щеку для поцелуя.

Похоже, она была в отличной форме и в прекрасном настроении.

— Я тут подумала, а не съездить ли нам сегодня куда-нибудь пообедать? — предложила Лена, многозначительно подмигивая.

— Бабушка, произошло нечто из ряда вон выходящее, и нам надо срочно это обсудить, — предупредил Спартак.

— Вот именно. Подальше от этих стен, у которых есть уши, — согласилась она. Потом, лукаво прищурившись, спросила: — Ты-то хоть приятно провел ночь? Хотела бы я познакомиться с этой женщиной. Стать твоей возлюбленной — это привилегия.

— Ой, не надо, бабушка. Я тебя слишком хорошо знаю. Меня ты своим воркованьем не обманешь. Да если бы я решился вас познакомить, ты бы тут же растерзала ее в клочья.

— Ясное дело. Ты — мой единственный внук, и я не стану спокойно смотреть, как какая-то вертихвостка пытается прибрать тебя к рукам.

— Вот видишь! Ты даже не знаешь, кто она, а уже точишь на нее зуб, — усмехнулся Спартак, помогая ей спуститься с лестницы.

— И что ты в ней нашел такого особенного? Она красива? Богата? Хороша в постели? — осведомилась Лена тоном светской львицы.

— Прежде всего она замужем, бабушка, — признался Спартак.

— Бог ты мой! История повторяется. С годами ты все больше становишься похож на своего деда, — заметила она, покачивая головой.

Горничная так и застыла в прихожей, глядя во все глаза на удивительную пару.

— Передай моей надзирательнице, что я еду обедать со своим внуком, — величественно бросила через плечо старая дама.

— Куда отправимся? — спросил Спартак, когда они сели в машину.

— Когда-то давным-давно в Луго под городской стеной была таверна. Я никогда там не была, но знаю, что она все еще открыта. В молодости твой дедушка иногда ходил туда танцевать, но не со мной, а с учительницей начальной школы по имени Альберта Бенини. Она уже умерла, упокой господь ее душу. А вот ее сын покамест еще жив и здоров. Ничего не могу сказать о нем дурного. И вроде бы его отцом был Корсар. — Все это Лена выложила на одном дыхании.

— Ты говоришь о Стефано Бенини?

— Верно. Раз уж ты им заинтересовался, я подумала, что стоит сразу все прояснить.

— Ты говоришь: «Вроде бы его отцом был Корсар». Так был или не был?

— Корсар в течение многих лет отрицал свое отцовство. Но однажды, перед самой гибелью, мы с ним гуляли по берегу Сенио. Это был прекрасный летний вечер. Он заговорил со мной о Стефано и признался, что это его сын, — объяснила Лена.

— А какие-нибудь документы на этот счет имеются?

— Они хранятся в сейфе. Там же расписки на все суммы, которые Спартак регулярно посылал учительнице. Алименты ей и сыну. И еще там хранятся письма Одетты Ашкенази. Она мне рассказала во всех деталях историю Альберты, ее сына Стефано и Аугусто Торелли, который женился на учительнице вскоре после рождения малыша. Аугусто был хорошим человеком и долгие годы являлся доверенным лицом твоего деда.

— Оказывается, надо было дожить до тридцати двух лет, чтобы узнать, что у меня есть еще один дядя, — констатировал Спартак.

— Это вовсе не так уж плохо. Но учти, мои дети давно уже в курсе событий, и когда твой дед умер, они прямо-таки дрожали от страха, ожидая, что Стефано придет и заявит свои права на наследство. У него же были все основания, как ты считаешь?

— И он пришел?

— Ни боже мой! Но только ведь и сейчас еще не поздно. Он запросто может это сделать в любой момент, — многозначительно намекнула Лена.

— Ты думаешь, мама и дядя с тетей по-прежнему его боятся?

— Ну, разумеется. Ты же не случайно именно сейчас о нем вспомнил! Тебе надо переманить родственников на свою сторону, и, раз уж они глухи к доводам разума, придется заставить их силой. Или шантажом, — лукаво подмигнула старая дама.

— Убеждением, бабушка, убеждением, — улыбаясь, поправил ее Спартак.

— Я темная, невежественная старуха, где уж мне учиться играть словами! Когда надо что-то сказать, я говорю прямо, без околичностей, так что перестань меня поправлять! И останови, пожалуйста, машину, — сварливо приказала Лена.

Они проезжали по самому центру Луго.

— Но это же банк, а не ресторан, — робко возразил Спартак.

— Знаю, что банк. Что ж я, по-твоему, совсем из ума выжила? Мне пора принимать лекарство, а директор банка так любезен, что не откажет мне в стакане воды, чтобы запить таблетку. А ты тем временем откроешь ячейку сейфа и заберешь конверт с документами Стефано Бенини.

Спартак протянул бабушке руку, чтобы она могла опереться на нее. Пока они входили в банк, его вновь охватили сомнения.

— Власти наложили секвестр на все, что хранилось в наших сейфах, — напомнил он. — Было решение суда, выдали ордер, помнишь? Все эти документы наверняка уже подшиты к делу.

— Этот сейф арендован на имя Маддалены Бальдини. Никто его не трогал и никогда не тронет. В нем лежит целая груда драгоценностей. Когда-то они принадлежали Одетте, во время войны она отдала их мне на хранение. Вот я их и храню. Они все еще там, в моем сейфе, — с торжествующей улыбкой пояснила Лена.

— Графиня еще жива? — не веря своим ушам, спросил Спартак.

— Господи боже мой! Сколько же тебе еще предстоит узнать! Одетта погибла в сорок втором году в концлагере. Она была еврейкой, и ее арестовали. Казалось, она предвидела свой конец, когда доверила мне эти ценности. — Тут Лена прервала свой рассказ, завидев директора банка, с приветливой улыбкой шедшего им навстречу.

Директор радушно пригласил их в свой кабинет и предложил выпить, тщательно избегая малейшего намека на нынешнее удручающее положение семьи Рангони. Он вызвался сам проводить Спартака в подвал, чтобы забрать сейф Лены, и они вместе принесли его в кабинет, после чего директор тактично ретировался, оставив их одних.

Лена дрожащей рукой открыла ящик и вручила внуку документы, относящиеся к Стефано Бенини.

— Положи в свой портфель, — приказала она. — И вот это тоже спрячь.

Это были три скатанных рулонами и перевязанных шпагатом куска замши с драгоценностями Одетты. Спартак тщательно закрыл «дипломат», и они отправились в ресторанчик, который Лена пожелала осмотреть, заглянув во все уголки, прежде чем уселась за стол.

Сидя за тарелкой спагетти по-эмилиански, Спартак рассказал бабушке о намерениях Маргериты.

— Она просто в панике, бедная девочка, — отреагировала Лена.

— И ты думаешь, одной угрозы появления нового наследника хватит, чтобы ее остановить? — спросил внук.

— Насколько я ее знаю, нет, этого недостаточно, — рассеянно ответила старая дама.

Она оглядывалась по сторонам, стараясь представить себе, как выглядело это место, когда ей самой было восемнадцать, а Спартак ходил сюда танцевать с Альбертой Бенини. По-видимому, с тех пор мало что изменилось, несмотря на все прошедшие годы. В кухне старомодный ледник уступил место современному холодильнику. Ручной насос, качавший воду из каменного фонтана, сменился обычным водопроводным краном, электричество вытеснило керосиновые лампы. Зато стойка, как и в прежние времена, была оцинкованной, массивные деревянные столы и слегка расшатанные стулья, безусловно, восходили к 30-м годам.

В цветущем саду, защищенном старинными стенами и навесом из дикого винограда, царила приятная прохлада. Казалось, здешняя атмосфера все еще хранит юношеские секреты Спартака Рангони.

— Интересно, растут ли еще каперсы на городской стене, — сказала Лена, обращаясь скорее к себе самой, чем к внуку. — Я тебе рассказывала, что твой дед в детстве лазил на стены, собирал их и продавал владельцам ресторанов? — добавила она.

— Да, ты мне рассказывала. Но нам надо поговорить о Маргерите, — нетерпеливо заметил Спартак, возвращая ее к реальности.

— Твоя тетка очень неравнодушна к украшениям. Настоящая сорока: как увидит что-то блестящее, моментально теряет голову. Ты можешь ее убедить отказаться от задуманного — если она действительно что-то задумала — в обмен на горстку камешков несчастной Одетты, — уверенно заявила Лена.

— Я так не думаю. Дядя Джованни обязательно об этом узнает и мама тоже. Они потребуют свою долю, — с недюжинной для его возраста проницательностью возразил Спартак.

— Ну и что? Я же не возьму эти украшения с собой в могилу. И вообще, мои дети куда разумнее, чем может показаться на первый взгляд.

— Ты твердо в этом уверена?

— Нет. Иногда они представляются мне такими, какими я хотела бы их видеть. Очень трудно сохранить единство в семье, когда речь заходит о деньгах, — горестно вздохнула Лена.

— Но ведь твоя собственная семья была нищей, — напомнил Спартак. — Однако, судя по твоим рассказам, я что-то не вижу, чтобы вы все были так уж дружны.

— Не напоминай мне о Бальдини, а не то я поперхнусь, — пригрозила Лена.

— Вот видишь? Деньги тут ни при чем.

— Что ж, мои дети и в самом деле очень похожи на моих покойных родственников. В особенности твоя мать. И все же деньги портят людей, попомни мои слова. Мы с твоим дедом никогда не были так счастливы, как в те времена, когда были бедны. И вообще, хватит спорить, я устала, и ты должен отвезти меня домой.

— Бабушка, ты должна собрать всех членов семьи. Это совершенно необходимо, — тревожно повторил внук.

— Я уже это сделала. Все они соберутся у меня сегодня вечером после ужина. Документы и драгоценности ты лучше оставь у себя, потому что эти наемницы, заполонившие мой дом, шарят повсюду, — проворчала старая дама по дороге назад, в Котиньолу.

Спартак понимал, что эта встреча должна стать решающей. Ему нужно было правильно использовать свои козыри, чтобы сорвать банк в игре с родичами, особенно с матерью. Одна мысль об этом заставляла его нервничать, и бабушка догадывалась, что творится у него на душе.

— Успокойся, малыш, все пройдет отлично, вот увидишь. В конце концов, они только того и ждут, чтобы появился кто-то новенький, кто будет таскать для них каштаны из огня.

— Но они же мне не доверяют, — возразил Спартак.

— Зато я тебе доверяю, и Тоньино тоже. Этого более чем достаточно, — заверила его бабушка.

— Как же это так получается: твой первый муж в курсе всех семейных секретов, о которых даже внуки не знают? — полюбопытствовал Спартак.

— После войны, когда он вернулся в Италию, мы с ним часто общались. Что ни говори, а не кто иной, как твой дед, помог ему, когда Тоньино эмигрировал в Америку. Корсар познакомил его с нотариусом Беллерио. И Тоньино не забыл оказанной ему услуги.

— Может быть, есть что-то еще, о чем мне следует знать? Всякий раз, как ты открываешь рот, я узнаю нечто новенькое.

— Жизнь Спартака Рангони была куда более таинственной и сложной, чем жизнь Антонио Мизерокки. Даже я, хоть и прожила с ним до самой его смерти, знаю далеко не все. Очень многое так навсегда и останется в тени. Помню его последний телефонный звонок из Чикаго. «Маддалена, — сказал он мне, — приготовь «каппеллетти»[49] в бульоне. Увидимся завтра». Он всегда радовался, как ребенок, возвращаясь домой из поездки. А потом добавил: «Помнишь, как нам с тобой пришлось бежать из Болоньи во время войны?» Я этого, конечно, не забыла, но никак не могла понять, зачем он об этом спрашивает тридцать лет спустя. Задала ему прямой вопрос, а он мне ответил загадкой: «Похоже, нам опять придется удирать». Твой дед никогда ничего не говорил впустую. Я вспомнила эти его последние слова несколько часов спустя, когда мне сообщили о катастрофе.

— А я слыхал, что во время войны дедушка был мобилизован и служил в Болонье, — заметил Спартак.

— Да, это так. А я с детьми уехала в Луго. В Болонье бомбы падали с неба дождем, и мы укрылись в доме старых Рангони. Пережили разрушения, нищету, гибель близких. И все же для меня это были счастливые годы. Мне неловко признаться, но это так.