Коварные пески

10

Только спустя несколько недель я почувствовала, что полностью оправилась от пожара. Все проявляли ко мне заботливое внимание, и это было очень приятно. Но я не могла избавиться от мысли, что кто-то из этих людей, участливо справлявшихся о моем здоровье, пытался меня убить. Я держала про себя эту мучительную догадку. Я делала вид, что, как и другие, верю в то, что пожар случился по вине бродяги и что огонь, возможно, занялся в чулане за пару часов до моего прихода, а затем, к несчастью, перекинулся на первый этаж и запылал там через пять-десять минут после того, как я поднялась на второй этаж. Дверь никто не запирал, ее заклинило.

Я старалась избегать Нейпьера. Я была не в силах посмотреть ему в лицо из-за страха увидеть там то, что мне не надо было бы знать.

Миссис Линкрофт предложила мне сделать перерыв в занятиях с девочками.

— Без этой нагрузки вы быстрее оправитесь, — сказала она. — Ничего страшного, если девочки пропустят несколько уроков. Они смогут и сами поупражняться на пианино.

Сама я в это время часто играла, и мне это приносило облегчение. За роялем я переставала думать о том, что кто-то хотел устроить мне в домике смертельную ловушку. Однажды разбирая ноты в музыкальной комнате, я услышала, как в соседнего классной девочки обсуждают пожар. Дверь была открыта.

Оллегра, подперев голову руками и задумчиво глядя в пространство, сказала:

— Наверное ты, Элис, напишешь рассказ про пожар?

— Да, и обязательно прочту вам, когда он будет готов.

— Опиши подробно свой доблестный поступок, — сказала Сильвия. — Как бы мне хотелось тоже кого-нибудь вот так спасти.

— Я знаю, ты бы хотела спасти мистера Уилмета, — насмешливо сказала Оллегра. — Но тебе придется поискать другой домик… тот уже ни на что не годится.

— Странно, — задумчиво произнесла Сильвия. — Мама говорит, очень странно, что было два пожара. Часовня в ельнике и вот теперь домик. Видите: верно — два пожара.

— Ты делаешь успехи в математике, — сказала Оллегра. — За правильный подсчет тебе» отлично «.

— Я только хочу сказать, что это какое-то странное совпадение. Два пожара. Две исчезнувшие женщины…

— Две женщины? — усомнилась Оллегра.

— Ты забыла об археологе? — сказала Элис.

— И чуть было не стало три, — прошептала Сильвия.

— Но миссис Верлейн не исчезла бы, — заметила Элис.

— А что если бы никто так и не узнал, что она в домике, который сгорел. Тогда было бы три женщины.

— Нашли бы… ее останки, — сказала Элис. Но тут они заметили, что я в соседней комнате, и замолкли.

Мы встретились с Годфри на кладбище у склепа Стейси. Теперь в церкви стало невозможно встречаться, так как эта наша уловка была раскрыта, и лишь только Годфри начинал играть на органе, миссис Ренделл тотчас присылала Сильвию либо затем, чтобы пригласить его в дом на чай, либо затем, что бы Сильвия» насладилась» музыкой.

«Сильвия всегда любила органную музыку, — сообщила при мне миссис Ренделл Уилмету. — Я думаю, ей лучше было бы учиться играть на органе, а не на фортепьяно. Кажется, она не делает никаких успехов, хотя очень старается. Значит, не в ней дело, а в тех, кто больше интересуется не своими учениками, а чем-то совсем другим».

Хотя после пожара отношение миссис Ренделл ко мне стало мягче, она все же не могла примириться с тем, что Годфри оказывает мне внимание, и я стала очередной мишенью для ее нападок. Годфри и я знали об этом, нам была понятна и причина ее недовольства, и это обстоятельство еще сильнее подталкивало к мысли, что наши сердечные отношения могут перерасти в нечто большее.

Когда Годфри шел ко мне, ловко лавируя между надгробными плитами, а солнце играло в его прекрасных светлых волосах, я подумала: как он хорош собой! Не красавец, но с удивительно привлекательной внешностью, в которой, я была уверена, отражались несомненные достоинства его характера. Мне было приятно иметь такого друга, и наша привязанность росла с каждым днем.

После пожара Годфри стал ко мне еще внимательнее, и я была этим очень тронута. Его особенно тревожило то, что придти в домик меня заставила записка, написанная якобы его рукой. А для меня самым пугающим было то, что мне могли подстроить очередную ловушку.

О записке я не сказала никому, кроме Годфри, и хотя поначалу он подумал, что из-за моего нервного потрясения эта записка мне приснилась, то теперь был убежден, что она действительно существовала. Я убедила его ничего никому не говорить в надежде, что тот, кто ее писал, выдаст себя, каким-то образом проговорившись, что знает о ней. Но никто этого не сделал. Годфри настаивал, чтобы я yeхала, потому что оставаться в Лоувет Стейси было небезопасно. Он предлагал взять отпуск и поехать к его родным, которые с радостью примут меня.

— Но как же Роума? — не унималась я.

— Роума мертва. Я в этом уверен. И ничто уже не вернет ее.

— Но все равно я должна выяснить…

Годфри понимал мое состояние, но ему было очень тревожно. И мне тоже. У меня появилась привычка оглядываться, когда я оставалась одна. Каждую ночь я проверяла, заперта ли дверь. Я была все время настороже.

Обогнув ограду склепа Стейси, Годфри приблизился ко мне со счастливой улыбкой.

— Наконец, удалось удрать от сторожевого пса, — сообщил он. — Я дал им понять, что пошел играть на органе, а сам тайком отправился гулять по кладбищу с учительницей музыки, которой так и не удалось превратить Сильвию Ренделл в Клару Шуман.

— Вы, похоже, чем-то очень обрадованы?

— Да, у меня есть замечательная новость.

— Можете сказать какая?

— Конечно. Мне предложили очень хорошее место.

— Значит, вы уезжаете?

— Вас это встревожило? Весьма этим польщен. Но я вступлю на это место только через полгода. А теперь вы смотрите с облегчением. Вдвойне приятно. Очень многое может произойти за полгода.

— Вы уже сообщили об этом Ренделлам?

— Нет еще. Боюсь, миссис Ренделл захочет пустить в ход тяжелую артиллерию. Но пока никто не знает об этом. Хотя, конечно, я должен буду сказать настоятелю, чтобы у него было достаточно времени подобрать мне замену. А если он найдет кого-то раньше, я смогу спокойно уехать отсюда.

— Миссис Ренделл никогда этого не допустит.

Годфри улыбнулся.

— Вас не интересуют подробности?

— У меня еще не было возможности спросить вас. Теперь, будьте добры, расскажите.

— Это прекрасный приход… расположен в сельской местности, но недалеко от Лондона, поэтому можно будет туда часто ездить. Изумительное место. Мой дядя до того, как стал епископом, имел там приход. В детстве я часто у него бывал.

— Видимо, идеальное для вас место.

— Уверен в этом. И мне бы хотелось, чтобы вы посмотрели его.

— И сколько же времени по вашим расчетам вам придется пробыть там перед тем, как получить место епископа?

Годфри взглянул на меня с упреком.

— Я не до такой степени честолюбив, чтобы заниматься такими подсчетами.

— Да? — с легкой иронией усомнилась я. — Знаете, некоторые удостаиваются почестей благодаря своему происхождению, другие их заслуживают, а есть такие, к которым они сами идут в руки.

— Вы полагаете, что некоторые, как говорится, «рождаются в рубашке»?

— Бывает и так. Но вполне возможно добыть себе «рубашку», если она не была дана при рождении.

— Зато сколько сил можно сэкономить, если она уже при тебе. Вы, значит, полагаете, что мне в жизни слишком легко все дается?

— В жизни у каждого складывается все так, как он сам к тому ведет.

— Хотя некоторым удача, бывает, улыбается чаще. — Его взгляд упал на мраморного ангела в склепе. — За примером далеко ходить не надо. Бедняга Нейпьер Стейси. Из-за ужасной случайности, которая может произойти в жизни любого мальчика, его жизнь пошла наперекосяк. Он взял пистолет, который оказался заряженным, и убил своего брата. Но если бы пистолет был пуст, его жизнь сложилась бы совсем по-другому. Поразительно, верно?

— К счастью, случайности не всегда бывают такими трагическими.

— Да, это правда. Бедняга Нейпьер.

Как это было похоже на Годфри: в минуту удачи подумать о несчастье другого. Да, Годфри испытывал сейчас огромную радость. Он ожидал своего будущего, и его можно было понять. А пока он терпеливо сносил здешние будни, его развлекали подшучивания над миссис Ренделл (как она могла вообразить, что Сильвия подходит в жены такому человеку!) и разговоры со мной; ему занятно было разгадывать тайну исчезновения двух женщин, — одним словом, он был пока вполне удовлетворен своей жизнью здесь.

Хотя надо быть все-таки справедливой. В его жизни я занимала немаловажное место. Как и он в моей. Боже, теперь я поняла: он намерен просить меня разделить с ним эту прекрасную жизнь, которая ждет его в будущем. Конечно, ответ не требуется немедленно. Годфри не сторонник скоропалительных решений. В этом, вероятно, причина его успеха. В данный момент между нами сердечная симпатия, которая основывается на наших общих интересах и стремлении раскрыть тайну Лоувет Стейси. И я прекрасно понимала, что сейчас жизнь предоставляет мне возможность устроить свою судьбу.

— Мне бы хотелось, чтобы вы увидели, где мне предстоит служить, — продолжил Годфри ласково. — Я бы хотел знать ваше мнение.

— Надеюсь, что смогу это сделать.

— Уверяю вас, в ближайшее время я постараюсь это устроить.

В моем воображении возник великолепный дом с прекрасным садом. Мой дом? У меня будет гостиная, выходящая окнами в сад, и в ней будет стоять рояль. Я часто буду играть на нем, но не для работы; музыка — лишь удовольствие и утешение, мне не надо будет мучиться с бездарными учениками. У меня обязательно будут дети. Красивые дети с открытыми счастливыми лицами. Мальчики похожи на Годфри, девочки на меня, когда я была юной, наивной и еще не познавшей горе. Теперь я хотела детей, как когда-то желала поразить мир своей музыкой. Стремление добиться славы прошло. Теперь я хочу счастья, спокойствия, семьи и детей.

Когда миссис Ренделл узнала о будущем назначении Годфри, она не слишком расстроилась. Полгода — большой срок, как правильно заметил Годфри, за это время многое может измениться. Сильвия подрастет. Сильвия должна превратиться из гадкого утенка в лебедя, и поэтому ее внешности следует уделять больше внимания. Ко двору призвали мисс Клент, портниху из Лоувет Милля, и она сшила новое платье для Сильвии. В представлении миссис Ренделл была только одна причина, способная расстроить ее планы — интриги некой хитрой авантюристки, которая тоже положила глаз на ее сокровище.

Я поняла, что теперь думает обо мне миссис Ренделл по тем замечаниям, иногда откровенным, иногда туманным, которые я слышала в разговорах девочек. Годфри и я посмеивались над этим. Иногда я чувствовала, что он считает уже само собой разумеющимся, что наши отношения вот-вот перерастут в то, что по убеждению миссис Ренделл, является моей долгожданной, тайно лелеемой целью.

Порой я замечала на себе пристальный взгляд Элис.

Она начала вышивать подушку «для сидения в экипаже», как сказала мне как-то Элис.

— Ты это делаешь для себя? — спросила я. Девочка с загадочным видом покачала головой.

Она трудилась не покладая рук и, как только выдавалась свободная минутка, вынимала работу из сумочки, которую сама вышила шерстяными нитками, чему ее научила миссис Линкрофт.

Я знала, что эта подушка предназначалась мне, так как она по наивности не могла удержаться, чтобы не спросить, как мне нравится рисунок.

— На ваш взгляд: он красивый? Я ведь могу вышить и другой.

— Рисунок чудесный, Элис.

— Девочки к вам очень привязались после… — но миссис Линкрофт предпочла не договорить.

— …после пожара, — улыбнувшись, договорила я за нее. — Мне кажется, Элис может по праву гордиться этим поступком.

— Я так рада, что она оказалась там… Так горда…

— У меня навсегда останется к ней чувство благодарности, — оказала я сердечно.

Другие девочки тоже начали вышивать подушки.

— Хорошо иметь в запасе все необходимое, — сказала Элис с почти материнской заботливостью.

Вышивку Элис сделала с присущей ее аккуратностью и тщательностью. У Оллегры работа выглядела неряшливо, и ей вряд ли хватит терпения закончить ее. Что касается Сильвии, то и ее усилия вряд ли будут оправданны. Бедняжка Сильвия, чтобы не отстать от подруг, она вынуждена делать подарок для будущей невесты человека, которого ее мать выбрала ей в мужья.

Я часто видела девочек за работой, испытывая к ним всем благодарность и сердечную симпатию. Они уже стали частью моей жизни. Их разговоры нередко удивляли меня, порой казались очень занятными, и всегда я слушала их с интересом.

У Элис вырвалось неодобрительное восклицание, когда, уколов палец, Сильвия слегка запачкала кровью свою вышивку.

— Ты бы никогда не смогла зарабатывать на жизнь шитьем, — с упреком сказала ей Элис.

— Но я бы никогда и не стала этого делать.

— А вдруг придется, — вступила в разговор Оллегра. — Вдруг ты будешь жить в нищете и, чтобы не умереть с голода, тебе надо будет шить? Что тогда ты будешь делать?

— Голодать, вот что, — сердито буркнула Сильвия.

— А я бы пошла к цыганкам, — заявила Оллегра. — Они не пашут и не жнут…

— Так живут только птички, — разумно заметила Элис. — Цыгане плетут корзины и делают вешалки…

— Это не работа. Это для них развлечение.

— Так только говорят… — и сделав паузу, Элис не без усилия произнесла:

— …фигурально.

— Знаешь, не воображай! — огрызнулась Оллегра. — Я никогда ни за что не стала бы шить, я бы просто пошла в цыганки.

— Те, кто шьет, очень мало зарабатывают, — задумчиво произнесла Элис. — Они работают день и ночь при свете свечи и умирают от чахотки, потому что им не хватает еды и свежего воздуха.

— Какой ужас!

— Такова жизнь. У Томаса Худа есть замечательное стихотворение на эту тему.

Элис продекламировала глубоким мрачным голосом:

Шей, шей, шей,

Но голод и бедность — с тобой.

Шей, шей ниткой одной

Рубашку и саван своей же рукой.

— Саван! — пронзительно воскликнула Оллегра. — Но мы же не саван готовим, а накидки для подушек!

— Так ведь они тоже думали, — пояснила Элис, — что шьют не саван, а рубашку.

Я прервала их, сказав, что не стоит обсуждать такие жуткие вещи и не пора ли Элис прервать шитье савана-накидки и сесть за пианино.

Элис аккуратно сложила свое рукоделие, поправила волосы и пошла к инструменту.

У дома Стейси отныне действительно появился призрак — Сирина Смит. Я часто замечала ее, бродящей вокруг дома, и пару раз видела ее в парке. Она не таилась, словно быть в Лоувет Стейси она имела полное право. И я все больше убеждалась, что она — мать Оллегры. Только этим можно было объяснить ее самоуверенное, даже дерзкое поведение.

Однажды, идя в дом, я вдруг услышала ее голос, пронзительный и крикливый.

— Поостереглись бы лучше! — говорила она кому-то. — Вы же не пойдете против меня, верно? Ха! Да, кое-кому не захочется, чтобы я кое-что о них рассказала, а вам и подавно. Вот так-то. Поэтому бросьте эти разговоры о том, чтобы прогнать отсюда цыган. Цыгане останутся и все, ясно?

Наступило молчание, и я с болью в сердце подумала: Нейпьер, ох, Нейпьер, какие неприятности ты сам на себя навлек. Как ты мог связаться с подобной женщиной!

Затем тот же визгливый голос продолжил:

— Ну, что Эми Линкрофт… Эми Линкрофт! Я ведь могу рассказать кое-что очень неприятное о тебе и о твоей драгоценной дочке, верно же? А тебе бы этого не хотелось.

Значит так, Эми Линкрофт, не Нейпьер!

Я уже повернулась, чтобы уйти, как вдруг Сирина Смит выскочила прямо на меня. Она бежала с пылающим лицом, глаза ее яростно сверкали. Как похожа на нее Оллегра, Оллегра в злобе и в гневе!

— Ага! Это наша музыкантша, не так ли! — воскликнула она. — Что, подслушиваете? Или подглядываете?

Она расхохоталась, а мне ничего не оставалось, как молча пройти в дом.

В холле никого не было. Интересно, слышала ли миссис Линкрофт, что сказала мне Сирина Смит.

Когда я спустилась к обеду, миссис Линкрофт была как всегда выдержана и спокойна.

— Я надеюсь, вам понравится, как я приготовила мясо, миссис Верлейн, — сказала она. — А ты, Элис, отнеси сейчас чашку бульона сэру Уилльяму. Когда вернешься, я подам на стол.

Элис взяла нарядно сервированный поднос и вышла из комнаты.

— Какая удивительно послушная девочка, — отметила я.

— Да, для меня большое облегчение, что она такая, — согласилась миссис Линкрофт. И я тотчас вспомнила слова цыганки и еще раз подумала: существовал ли вообще этот мистер Линкрофт и не появилась ли Элис в результате неосмотрительного любовного увлечения.

Миссис Линкрофт, будто читая мои мысли, сказала:

— Очень не хотелось бы, чтобы миссис Ренделл снова подняла шум вокруг цыган. Они ведь никому не мешают.

— Но она решительно настроена прогнать их отсюда.

— Насколько жизнь была бы спокойнее, если бы она не проявляла столько воинственности, а была бы так же миролюбива, как ее муж.

— И это в первую очередь облегчило бы жизнь самому настоятелю и Сильвии.

Миссис Линкрофт кивнула.

— Я думаю, вы уже поняли, кто такая эта Сирина Смит. Вы ведь слышали уже кое-какие семейные истории.

— Вы хотели сказать, не знаю ли я, что она мать Оллегры? Да, я догадалась.

— Это такое несчастье для всей семьи. Не могу представить, зачем надо было вообще разрешать этим цыганам приходить сюда. Сирину взяли работать на кухню, но она мало что делала. И вот спустя некоторое время у них началась интрижка с Нейпьером, и в результате появилась Оллегра. Это, все выплыло наружу сразу после смерти Боумента, как раз когда Нейпьер должен был навсегда уехать из Лоувет Стейси. Сирину оставили здесь до рождения ребенка, затем ее тоже выслали.

— Бедная Оллегра!

— Когда я вернулась сюда, я ухаживала за малюткой. Меня это устраивало, поскольку я смогла взять с собой Элис. И вот теперь эта Сирина снова здесь… и готова поднять скандал, если цыганам не разрешат остаться. Все было бы ничего, потому что цыгане не засиживаются надолго на одном месте. Но эта ужасная женщина вечно во все вмешивается. Ей просто не терпится учинить какой-нибудь скандал. Я думаю, ей даже нравится это делать.

Миссис Линкрофт действительно выглядела встревоженной, между бровей залегла глубокая складка, опустив глаза, она нервно покусывала губы.

Вернулась Элис. Она немного раскраснелась, глаза радостно блестели.

— Он выпил бульон, мама, и сказал, что он очень вкусный и что никто не умеет готовить его лучше, чем ты.

— Значит, он не так плохо себя чувствует.

— И все благодаря тебе, мама, — добавила Элис.

— Иди к столу, дорогая, — сказала миссис Линкрофт. — Я сейчас подам обед.

Как приятно, подумала я, когда мать и дочь так привязаны друг к другу.

Сэру Уилльяму стало действительно немного лучше, потому что на следующий день миссис Линкрофт радостно сообщила мне, что он выразил желание послушать мою игру. С того несчастного случая, когда я играла «Пляску смерти», меня больше не приглашали развлечь его музыкой. И это было вполне понятно. Любое напоминание о том ужасном происшествии могло его расстроить. И то, что он попросил меня поиграть для него, было хорошим знаком.

— Исполните что-нибудь легкое и спокойное, — сказала миссис Линкрофт. — Он сам ничего не выбрал. Окреп еще недостаточно. Но вы сами знаете, что лучше всего сейчас для него сыграть.

— Думаю — Шумана, — предложила я.

— Вы правы. Но только не очень долго…

Я немного нервничала, не в силах избавиться от воспоминания о том, что произошло в последний раз. Но как только я начала играть, ко мне вернулась прежняя уверенность.

Через полчаса я остановилась, и когда повернулась, то от неожиданности вздрогнула: в комнате ко мне спиной стояла женщина. Она была в черной шляпе, украшенной лиловыми розами. Она смотрела на портрет Боумента, висевший на стене над камином. В первое мгновение я подумала, что это явился дух Изабеллы. Но тут раздался смешок, и на меня из-под черной шляпы взглянули лукавые глаза Сибилы.

— Я испугала вас, — прошептала она. Мне пришлось признать это.

— Если бы сэр Уилльям вас увидел, — добавила я, — ему бы стало…

— Нет, он не может встать с кресла, — возразила Сибила. — И потом, тогда его напугала ваша игра. Очень было похоже…

— Я играла то, что положили на пюпитр.

— Знаю, знаю. Нисколько не виню вас, миссис Верлейн, — она рассмеялась. — Так значит, вы испугались, что своей игрой вызвали из могилы мою свояченицу, верно? Признавайтесь честно!

— Но вы ведь этого и добивались, не так ли?

— Нет, конечно, нет. У меня не было желания напугать вас. Я и не думала это делать. Я надела эту шляпу, потому что шла в сад. Но по дороге заглянула сюда. Вы меня не услышали, вы были слишком поглощены музыкой. Но сейчас с вами все в порядке? Вы очень выдержанны, даже после того, что случилось с вами во время пожара. Вы умеете владеть собой, как миссис Линкрофт. Ей приходится сохранять невозмутимость, чтобы не выдать себя. Вы стараетесь выглядеть спокойной по этой же причине?

— Я не совсем понимаю вас.

— Неужели? Уилльям сейчас спит. С ним все хорошо. Ваша музыка его умиротворила. «Музыка способна сердца свирепые смирять»9. Сейчас он уже не свирепый человек, но когда-то был им. Пойдемте ко мне в студию. Я хочу вам кое-что показать. Я начала писать ваш портрет.

— Как это любезно с вашей стороны.

— Любезно? Нет, я это делаю вовсе не из любезности, а потому что теперь вы тоже участвуете в нашей жизни. Я ведь все вижу.

— Но меня попросили сейчас поиграть сэру Уилльяму.

— Он спит. Пойдемте. Вы должны посмотреть, что я сейчас пишу.

Я подошла к двери и заглянула в комнату сэра Уилльяма.

— Вы можете разбудить его, если продолжите играть.

Сибила положила руку мне на плечо… маленькую руку с гибкими, нервными пальцами, на одном из которых когда-то было кольцо, которое она выбросила в море.

— Пойдемте, я прошу вас, — уговаривала меня мисс Стейси, и я пошла с ней.

В мастерской я сразу же признала себя на портрете, хотя он немного смутил меня. Неужели я действительно выгляжу такой холодной светской женщиной, какой она изобразила меня. Черты лица были переданы точно — слегка вздернутый нос, большие темные глаза и тяжелые темно-каштановые волосы. Выражению глаз придана была даже некоторая романтичность, над которой Пьетро не раз подшучивал. Но у этой женщины на портрете проявлялся налет какой-то неестественной изысканности, которой, я уверена, во мне не было.

Несколько злорадное удовольствие доставило мисс Стейси мое смущение при взгляде на этот портрет.

— Вы узнали себя, — решительно заявила она, будто я собиралась отрицать это.

— Да, конечно. Нет никаких сомнений, что это мой портрет.

Склонив голову набок, мисс Стейси проницательно на меня посмотрела:

— Знаете, а вы начали меняться. Этот дом так на вас действует. Он всегда так или иначе влияет на каждого. Дом — это живое существо, вы не согласны, миссис Верлейн?

Я ответила, что дом сделан из кирпича и известкового раствора, поэтому он вряд ли может быть живым.

— Вы нарочно притворяетесь глупой, я знаю. Дома действительно живые. Подумайте только, что они перевидали на своем веку. Радости и трагедии… — лицо у нее страдальчески напряглось. — Эти стены видели, как я рыдала, рыдала до тех пор, пока у меня не осталось слез… и затем они стали свидетелями того, как я, словно феникс, возродилась и нашла для себя счастье в живописи. Вот что иногда происходит с большими художниками, миссис Верлейн. А я — художник, и это касается не только живописи. Сибила! Вот как окрестили меня родители. А вы знаете, что это имя означает — «мудрая женщина»?

Я ответила, что знаю.

— Так вот, я наблюдаю и познаю жизнь… и становлюсь мудрой. Вот — миссис Ренделл… когда-нибудь я, может быть, напишу и ее. Но она вся на поверхности, не так ли? Всем видно, что она собой представляет. Не надо ее растолковывать. Другие люди более сложные. Эми Линкрофт, например. О, это очень сокровенная женщина. И сейчас ее охватила тревога, я это чувствую. Она думает, что мне не видно. Но ее выдают руки. Они постоянно перекладывают вещи с места на место. Она очень хорошо научилась владеть своим лицом. Много работала над этим. Но у каждого есть какая-то особенность, которая выдает его. У Эми Линкрофт — постоянно движущиеся руки. Она живет в страхе. У нее есть какой-то секрет… страшный секрет, и поэтому она напугана. Но ей кажется, что никто не замечает этого. Но меня ведь неспроста назвали Сибилой, так что я все знаю.

— Бедная миссис Линкрофт. Я уверена, что она очень хорошая женщина.

— Вы видите то, что лежит на поверхности. Вы ведь не художник. Вы только музыкант. Но мы здесь не для того, чтобы говорить о миссис Линкрофт. Линкрофт? Ха! Ха! Да, мы пришли сюда, чтобы поговорить о вас. Вам нравится этот портрет?

— Я уверена, в нем много достоинств. Мисс Стейси снова рассмеялась.

— Не смешите меня, миссис Верлейн. Вы ведь прекрасно понимаете, что я не спрашиваю вас о достоинствах картины. Я спросила, понравилась ли она вам?

— Я… Я не уверена.

— Возможно, сейчас вы еще не такая… но завтра…

— Что вы имеете в виду?

— Я изображаю вас такой, какой вы становитесь. — Очень уверенная в себе женщина… очень подходит в жены настоятелю… и уже приобретает навыки, необходимые для супруги епископа. Эта супруга будет помогать успешной деятельности епископа, и поэтому скажут: «Нашему дорогому епископу очень повезло с женитьбой. Он так многим обязан своей деятельной супруге».

— Мне кажется, вы кое-чему научились у цыган.

— Вы прекрасно умеете вести беседу. Всегда у вас найдется, что сказать. Такое ценное качество для жены нашего дорогого епископа! — Сибила надула губки и сказала:

— Мне совсем не нравится эта жена епископа, миссис Верлейн. Но это не будет иметь никакого значения, так как я совершенно не должна буду ее видеть, верно ведь? Но я хорошо могу себе представить, как она сидит за завтраком и улыбается мужу, который сидит по другую сторону прекрасно сервированного стола. Ну, это происходит много-много лет спустя, и она говорит мужу: «А как называлось то место, где мы встретились. Что-то такое, начинающееся с Лоувет. Какие там странные люди! Интересно, что с ними со всеми стало». А епископ наморщит лоб, пытаясь вспомнить название места, и не сможет. Но зато она вспомнит. Она пойдет к себе в спальню и будет думать, думать, и ей будет больно, потому что… потому что… Но вы не хотите, чтобы я продолжала?

Сибила громко рассмеялась и убрала мой портрет с мольберта: за ним оказалась картина с тремя девушками.

— Бедняжка Эдит! Интересно, как сейчас она выглядит. Но приятно вспомнить, какими они были, когда играли вместе. Одну минутку, у меня есть еще один ваш портрет.

— Еще? Как вы быстро работаете.

— Только когда мои руки направляют…

— Кто направляет?

— Если я скажу вам, что — Вдохновение, Интуиция и Дар, вы же не поверите мне, верно? Поэтому я ничего не скажу. Ну, а вот и снова вы. Смотрите.

Она поставила картину на мольберт. И я снова узнала на ней себя, хотя портрет был совсем другим. Мои волосы свободно падали на плечи, лицо было озарено страстью, обнаженные плечи выступали из изумрудно-зеленых кружев. У меня перехватило дыхание. Портрет был очень красив, и я не могла оторвать от него глаз.

Сибила тихонько пыхтела от восторга, поджав одну ножку, как ребенок.

— Вам нравится?

— Чудесный портрет. Но в жизни я не такая.

— Вы и на том, другом портрете не такая… пока что.

Я переводила взгляд с одного портрета на другой, и Сибила прошептала: «Я ведь говорила вам… говорила… Вот эта женщина счастлива, но в то же время грустна… Она живет полной жизнью. А другая пребывает в спокойствии и с годами будет становится все более удовлетворенной тем, что имеет. Коровы так же удовлетворены жвачкой, которую изо дня в день жуют. Вы знали это, миссис Верлейн».

— Ну, и которая из этих женщин я? Невозможно же быть и той, и другой одновременно.

— Но в каждом из нас — не одна, а несколько личностей. Вот я могла бы быть женой и матерью, если бы Гарри не обманул меня, если бы не встретил более богатую девушку. Хотя в любом случае он стал бы обманывать меня, но я бы об этом не знала. Мы не столько на самом деле знаем, сколько принимаем на веру. Вы согласны? Ести нет, то со временем придете к этой же мысли. Перед вами сейчас два пути, миссис Верлейн. Вам предстоит выбрать. Однажды вам уже пришлось делать выбор. О, вы не столь уж мудры, как хотите казаться. Тогда вам надо было принять очень серьезное решение… и вы отказались от музыки. Было ли это правильно… или ошибочно? Только вы можете сказать это, потому что для вас правильным является то, что вы сами считаете правильным. Возможно, вы как раз считаете, что сделали тогда ошибку. Но вам посчастливилось. Не всем выпадает возможность еще раз сделать выбор… — Она наморщила личико. — Вот мне оставалось только плакать. — Сибила приблизилась ко мне. — На этот раз, я думаю, вы предпочтете надежность, миссис Верлейн. Да, я уверена, вы так и сделаете…

Сибила очень меня встревожила. Я была уверена, что она не в своем уме, однако…

И тут я снова убедилась, что у Сибилы просто сверхъестественная способность читать мои мысли, так как она вдруг сказала:

— Конечно, миссис Верлейн, я сумасшедшая. Мои несчастья сделали меня такой, но взамен мне было дано нечто иное. Всегда дается что-то взамен. Слепым, например, дан обостренный слух. А некоторые сумасшедшие наделены особыми способностями, особой проницательностью. Они порой видят то, что не видят другие. Это совсем неплохо, не правда ли?

— Да, такая мысль приносит некоторое утешение.

Сибила громко рассмеялась.

— Вы очень дипломатичны. Да, конечно, вам прямая дорога в жены епископа. И это доказывает, что вы изменились. Жене епископа вполне подходит увлечение музыкой.

Выражение ее лица снова изменилось. В нем появилась коварная насмешливость.

— Но вполне возможно, у вас не получится ни то, ни другое, — сказала она, — если станете совать нос, куда не следует. Вы ведь любите это делать.

К ней вновь вернулась ее ребячливость. Игриво погрозив пальчиком, она добавила:

— Вы же знаете, что случается с теми, кто пытается разузнать слишком многое в то время, как вокруг немало дурных людей. — Сибила хихикнула. — Да, вам это должно быть известно. Ведь вы уже, можно сказать, испытали это на себе.

Качая головой, как китайский болванчик, она стояла посредине комнаты — нелепое создание в огромной украшенной цветами шляпе, затенявшей ее морщинистое лицо, из-под вуалетки сверкали яркие проницательные глаза.

Мне вдруг представилось, как она пишет ту роковую записку, оставляет ее тайком в моей комнате, затем пробирается в чулан сторожки, поджидает меня, разливает по полу керосин, оставшийся в канистре…

Но почему ей это надо?

Хотя откуда мне знать, какие тайны скрывает этот старинный дом и какие отношения связывают живущих в нем людей.

«Роума, — подумала я, — что открыла здесь ты?»

Кажется, уже всем стало известно о той симпатии, которая крепла между мной и Годфри Уилметом. Иногда у меня возникало желание помечтать о будущей благополучной жизни, но каждый раз, когда я это делала, воображение рисовало мне не Годфри, а моих будущих детей. Это естественно, говорила я себе. Каждая женщина желает иметь ребенка. А когда женщина уже в зрелом возрасте, и у нее никогда не было детей, возможность их иметь становится особенно привлекательной. И все же… Почему вдруг возникают сомнения? Ведь мне на самом деле повезло, как сказала Сибила. У меня появилась возможность устроить свою жизнь. И я смогу ею воспользоваться, но только мне не надо ни во что в этом доме вмешиваться.

С Годфри мне было хорошо и приятно, однако бывали моменты, когда мне хотелось остаться одной со своими мыслями и не видеть его. Я любила тогда сидеть в огороженном маленьком саду. Элис, это проницательное юное создание, видимо, знала, что мне нравилось бывать там, потому что она уже не раз приходила в этот садик, когда искала меня.

В то утро она подошла ко мне и в своей обычной застенчиво скромной манере спросила, можно ли ей побыть вместе со мной.

— Конечно, Элис, — ответила я. — Садись рядом. Здесь так приятно.

— Вам очень нравится этот садик, я знаю, — сказала Элис. — Так тут тихо и спокойно. Я думаю, вы захотите устроить такой же в вашем новом доме.

— Моем новом доме?

— Ну, когда вы выйдете замуж.

— Моя дорогая Элис. Я была замужем, но теперь я даже ни с кем не обручена.

— Но скоро будете, — она пододвинулась ко мне ближе, я могла даже различить маленькие веснушки на ее переносице. — Мне кажется, вы будете очень счастливы.

— Спасибо, Элис.

— Мистер Уилмет очень приятный человек. Я уверена, он станет хорошим мужем.

— Откуда тебе знать, кто может стать хорошим мужем?

— В его случае это так очевидно. Он красив и богат… Иначе миссис Ренделл не наметила бы его в мужья Сильвии. К тому же он добрый и никогда не будет к вам жесток, как некоторые другие мужья.

— Откуда у тебя такие познания, Элис?

— Видите ли, — скромно сказала она. — Перед моими глазами пример Эдит и Нейпьер. Он был очень недобр к ней.

— Почему ты так уверена, что он плохо с ней обращался?

— Она много и часто плакала. И сама говорила, что он жесток к ней.

— Эдит говорила тебе это?!

— Да. Она обычно все мне рассказывала. Потому что мы очень давно знаем друг друга.

— А ты знаешь, почему она… ушла?

— Чтобы избавиться от него. Я думаю, она уехала в Лондон, чтобы стать гувернанткой.

— Почему ты так решила? Ты ведь сама вначале говорила, Что она убежала с мистером Брауном, помнишь?

— Так все считали. Но это было глупо. Не могла она убежать с ним. Так же, как не могла бы сбежать замужняя женщина с мистером Уилметом, потому что он викарий, а викарий не сбежит с женщиной, на которой он не может жениться.

— Значит, ты считаешь, что она убежала сама по себе. О, Элис, если бы это так и было! Но ты же помнишь Эдит. Она не из тех, кто может самостоятельно действовать.

— Но, знаете, миссис Верлейн, если бы в саду вдруг появился тигр, мы бы с вами, спасаясь, побежали бы так быстро, как никогда раньше до этого не бегали. У нас бы откуда-то взялись новые силы. Не правда ли? Я читала, что в минуты опасности такое случается. Природа дает человеку дополнительные резервы. Вот и Эдит, когда ей надо было убежать, нашла в себе силы сделать это.

— Ты просто кладезь мудрости, Элис, — иронично и с некоторой опаской произнесла я.

— Кладезь мудрости? — повторила Элис. — Никогда не слышала такое выражение. Оно мне нравится. Звучит так, словно я обладаю какими-то скрытыми сокровищами.

Элис не восприняла моей иронии.

— Вот что, Элис, тебе следует рассказать все, что тебе известно об Эдит.

— Но я знаю только то, что она убежала. И я не думаю, что ее когда-нибудь найдут, потому что она не хочет этого. Интересно, что она сейчас делает? Может быть, учит каких-нибудь детей… в каком-нибудь доме вроде Лоувет Стейси. Как это странно, миссис Верлейн!

— Так странно, что в это с трудом верится, — ответила я. — Не думаю, что Эдит поступила бы так.

— Но пока у Нейпьера есть жена, он не сможет жениться на другой. Я написала об этом рассказ. В нем говорится о женщине, которая вышла замуж за плохого человека и, так как он мучил ее, она от него сбежала и спряталась. И вот она живет без мужа, а он — без жены, но пока она где-то прячется, он не может ни на ком жениться. Это его расплата. Она прячется до самой старости. Живет в одиночестве. Без внуков. А это уже ее расплата.

— Обязательно покажи мне свои рассказы.

— Они еще не очень хорошие. Я должна над ними поработать. Открыть вам один секрет, миссис Верлейн? Он, возможно, вас шокирует.

— Меня не так уж легко шокировать.

— Мистер Линкрофт не был моим отцом.

— Что?!

— Мой отец — сэр Уилльям. Это правда. Однажды я слышала их разговор. Вот поэтому я здесь… живу в этом доме. «Дитя любви»— так это называется. Как и Оллегра. Не правда ли странно, чтобы в одном доме росли два таких ребенка. «Дитя любви»— Оллегра, и «дитя любви»— Элис.

— Ты что-то напридумывала.

— Нет, совсем нет. После того, что я слышала, я спросила маму, и она призналась. Она любила сэра Уилльяма, и он любил ее… и она ушла, потому что считала, что нехорошо ей оставаться здесь. Но у нее уже была я. Затем она вышла замуж за мистера Линкрофта и дала мне его имя. Вот почему я Элис Линкрофт, хотя на самом деле я — Элис Стейси. Сэр Уилльям очень любит меня. Я думаю, что в один прекрасный день он сделает так, чтобы я стала его законной дочерью. Это ведь можно сделать. Я напишу рассказ о любви, про девочку, которую отец в конце концов признал, но пока я еще не совсем готова. Это будет мой лучший рассказ.

Глядя на ее открытое серьезное личико, я не могла не верить тому, что она мне оказала.

Все в этом доме становилось для меня еще более странным и запутанным.

Наблюдая, как миссис Линкрофт распоряжается по дому, как вникает во все хозяйственные проблемы, я решила, что таким ответственным и заботливым отношением она стремится как-то загладить те ошибки, которые совершила в молодости. Я представила себе, как она пришла в этот дом, чтобы стать компаньонкой Изабеллы Стейси — прелестная молодая женщина, грациозная и мягкая. Какое напряжение, должно быть, воцарилось в доме, когда сэр Уилльям влюбился в красивую компаньонку своей жены, а та в него в то время, как Изабелла… несчастная, горестная Изабелла! Она не могла не чувствовать, что происходит.

Когда стало ясно, что у нее будет ребенок, миссис Линкрофт уехала и вышла замуж, возможно, уже после рождения Элис, за мистера Линкрофта, сделав это только ради ребенка. Интересно, что за человек был этот мистер Линкрофт. Он так «вовремя» скончался, предоставив жене возможность вернуться в Лоувет Стейси после смерти Изабеллы.

У меня всегда было впечатление, что миссис Линкрофт живет в прошлом; ее словно бы окружала прозрачная пелена минувшего. Эти ее легкие шифоновые блузки и длинные, колышущиеся юбки излюбленных серых, голубовато-серых, дымчатых тонов… какая-то во всем ее облике чувствовалась недосказанность, неопределенность… нездешность. «Нездешность»— холодком веет от этого слова. У меня вырвался нервный смешок.

После чая я давала девочкам урок музыки.

— Бедняжка Сильвия! Ей придется пропустить свой урок, — заметила Элис.

— За это она должна быть очень благодарна сегодняшнему дождю, — заявила Оллегра. — Послушайте… как льет! Все цыганки забрались сейчас в свои кибитки и быстро-быстро принялись плести корзины. Вот из-за этих корзин я и не стану цыганкой. Терпеть не могу работать руками.

— Ты вообще не любишь работать. Тебе бы только полежать на солнышке, больше ты ничего не хочешь.

У кого нет иного стремленья

Лишь на солнце лежать бездельно?

— пропела Элис. — Ответ:

— у Оллегры. Но действительно ли у тебя нет никакого стремления? Думаю, это не совсем так. Признайся, какое у тебя стремление? Какое у миссис Верлейн, я знаю.

— Какое же? — спросила я.

— Жить в прекрасном доме далеко отсюда… с мужем и десятью детьми.

— Ну, это желание может быть почти у каждой женщины.

— Да, наверное, и у меня есть такое же желание, — сказала Элис. — Ну, почти такое. Во всяком случае я действительно хочу жить в таком доме, как Лоувет Стейси. Вот насчет мужа я не совсем уверена. Наверное, мне еще слишком мало лет, чтобы об этом думать.

— Ха! — сказала Оллегра. — Ну и притвора же ты!

— Нет, ты не права, — спокойно ответила Элис. — Послушайте, какой дождь. В такую погоду никто не выйдет на улицу. Даже привидения.

— Наоборот, это время как раз для них, — возразила Оллегра. — Вы не согласны, миссис Верлейн?

— Я не согласна, что они вообще появляются.

— Сегодня ночью в часовню явится привидение, вот увидите, — заверила меня Оллегра. Элис содрогнулась.

— Я буду следить из окна, — заявила Оллегра.

— Ты не можешь простоять там целую ночь, — сказала Элис.

— Нет, я не спущу глаз с часовни. Будет темно, и я сразу увижу, когда вспыхнет свет.

— Давайте оставим эту тему, — предложила я. — Элис, пожалуйста, сыграй еще раз менуэт. Прошлый, раз у тебя неплохо получилось. Но, как я тогда сказала, тебе надо было над ним еще поработать.

Элис проворно встала и подошла к фортепьяно. Следя за тем, как ее старательные пальцы выводят мелодию, я думала об этих двух девочках, Элис и Оллегре. Они очень хорошо подходят друг другу, потому что очень разные. Элис помогает сдерживать необузданную Оллегру, а та умеет сбить с Элис ее чопорность. Милые, славные девочки.

На следующее утро ливень поутих. Начало проясняться. После завтрака я отправилась с девочками в дом настоятеля.

— Я была права, миссис Верлейн, — сказала Оллегра, когда мы шли по аллее к церкви. — Прошлой ночью мы снова видели свет, верно, Элис?

Элис кивнула.

— Он казался таким ярким, потому что вокруг было страшно темно.

— Элис хотела пойти и сказать вам, но мы не сделали этого, потому что вы все равно не верите.

— Это был наверняка свет какой-нибудь повозки или что-нибудь в этом роде, — сказала я.

— О, нет, миссис Верлейн. Дорога проходит в другой стороне.

— Кто бы этим ни занимался, он, но всей видимости, глупец, — сказала я.

— Или мертвец. Ведь мертвецу дождь нипочем.

— Давайте не будем отвлекаться на такие разговоры. Сегодня у нас много работы. На урок первой я возьму Сильвию.

Когда мы подошли к дому настоятеля, в дверях нас встретила миссис Ренделл. Она стояла с суровым видом, сложив руки на груди.

— Сильвия не сможет сегодня заниматься, — объявила она, глядя сквозь меня. — Она плохо себя чувствует. Мне пришлось даже послать за доктором.

— Жаль, что она заболела, — сказала я. — Очень надеюсь, что Сильвия скоро поправится.

— Не понимаю, как это получилось. Ее всю трясет, она чихает… совершенно простужена.

Она провела нас в дом.

— Ах, вот и ученицы! — пропела она елейным голоском спускавшемуся по лестнице Годфри. — Я им как раз сейчас объясняла, что случилось с Сильвией. Бедняжке придется провести несколько дней в постели.

— Это доктор распорядился? — спросил Годфри.

— Нет, я сама. Доброе дитя, она вчера настояла на том, чтобы отнести суп бедной миссис Коули. Я ей говорила, что слишком сыро, но Сильвия сказала, что неважно, если она насквозь промокнет, важно, чтобы у миссис Коули вечером был суп.

— Просто ангел, а не девочка! — прокомментировал безо всякого выражения Годфри.

Я сказала, что поскольку Сильвия не в состоянии сегодня заниматься музыкой, то мне нет смысла оставаться, так как я могу провести урок с Элис и Оллегрой в Лоувет Стейси. Это так обрадовало миссис Ренделл, что она улыбнулась мне на прощание почти милостиво.

По дороге домой я размышляла о Сильвии. Интересно, подумала я, не простудилась ли она вчера в ельнике, не она ли зажигала свет в разрушенной часовне?

У нее не хватило бы смелости. А может быть, и хватило? Она странная девочка, и о ней я знаю меньше всего.

Годфри стоял, прислонившись к ограде у склепа Стейси. Было около трех часов дня. В это время мы обычно могли, не договариваясь, встретить друг друга около склепа, поэтому я и пришла сюда. Уединенность этого места, поросшего высокой травой и тенистыми деревьями, способствовала тому, что у нас появилась привычка здесь встречаться.

— Как больная? — спросила я.

— Бедняжка Сильвия, у нее высокая температура, и врач сказал, что она пролежит в постели несколько дней.

— Вы думаете, это из-за того, что она промокла под дождем?

— Она была простужена уже несколько дней. Она часто простужается, бедное дитя.

— А что вы думаете о Сильвии?

— Я ничего о ней не думаю.

— И вам не стыдно после всех усилий, которые прикладывает ее мать… Мне жаль ее. Интересно, как сама она это воспринимает?

— Вы имеете в виду Сильвию?

— Да. Эта девочка всегда кажется какой-то запуганной. Как вы думаете, у такого забитого существа как она, может возникнуть желание самоутвердиться?

— Уверен, будь у нее такая возможность, она бы обязательно захотела это сделать.

— Захотела бы она, например, пойти в разрушенную часовню ночью и бродить там с фонарем?

— Изображая привидение? Но кто бы тогда узнал, что это она? Что бы ей это дало?

— Может быть, удовлетворение от мысли, что именно она заставляет людей бояться часовни.

Годфри пожал плечами.

— Но разве это может тешить гордость?

Меня немного начал раздражать этот Годфри.

— Конечно, вам это не понять. У вас никогда не возникало потребности привлечь к себе внимание, потому что вы никогда не испытывали… страстей. Годфри рассмеялся.

— Вы говорите так, словно в этом есть что-то недостойное.

— Нет, напротив, все чересчур достойно. Но для меня важно понять Сильвию.

— Ничего нет легче. Она вроде мышки, которую стережет большой свирепый кот, ее мама.

— Скорее не кот, а бульдог. Хотя не стоит в этом сравнении менять ее пол. Существа женского пола всегда более агрессивны, чем мужского.

— Вы так полагаете?

— Во всяком случае подтверждением этому может быть настоятель и его жена. Но давайте вернемся к Сильвии. Знаете, я не удивлюсь, если окажется, что это она изображает в часовне привидение. Запуганная мышка… Пытается самоутвердиться… ищущая способ доказать себе свою значимость… и возможность обрести власть над другими. Да, именно! Власть. Ее саму так часто мучают, что она готова любым способом обрести возможность мучить других. И вот она у нее появилась. Кроме того, Сильвия заболела, и с ней это случилось, потому что она, уже простуженная, вышла из дома в дождь.

— Подождите минуту, — задумавшись, сказал Годфри. — Сейчас я вспомнил, когда вчера вечером после посещения миссис Лоули, я вошел в дом…

— Это та женщина, которой добрая девочка носила суп?

— Да, та самая. Так вот, когда я вернулся от нее и вешал свой плащ в прихожей, я заметил совершенно мокрые ботинки Сильвии.

— Значит, она тоже выходила, но раньше вас. Но миссис Ренделл никогда бы не разрешила ей это сделать.

— Да. Но если Сильвия ушла к себе в комнату пораньше, сославшись на простуду, и позже она могла незаметно выскользнуть из дома.

— Ну вот, что-то проясняется, — с облегчением сказала я. — Значит, этим занималась Сильвия, а не кто-то другой, кому хотелось бы изгнать Нейпьера из дома. При первой же возможности я постараюсь изобличить ее.

— Мистер Уилмет!.. Мистер Уилмет! — раздался невдалеке воркующий глас миссис Ренделл.

— Вам лучше пойти и выпить с ней чай, — сказала я. — Она не успокоится, пока не найдет вас.

Годфри усмехнулся и ушел.

Некоторое время я стояла у склепа, глядя на надгробие Бо. Как бы мне хотелось, чтобы это оказалось действительно Сильвия, решившая ради самоутверждения пугать людей.

Когда я шла обратно через поросшее высокой травой кладбище, неожиданно раздался голос: «Привет!»и передо мной словно бы из-под земли возникла цыганка Сирина. Она, видимо, лежала в траве, и я ее не заметила. Интересно, слышала ли она наш разговор с Годфри?

Она с насмешливой улыбкой глядела на меня.

— Как вы здесь оказались? — удивилась я. Она неопределенно махнула рукой.

— Я ведь имею право быть здесь, верно? Это место открыто и для мертвых, и для живых… для музыкантш и для цыганок.

— Вы так неожиданно появились.

— Я поджидала вас, чтобы поговорить.

— Со мной?

— Вы удивлены? Почему? Я хочу знать, что происходит там, в этом Большом доме. Как вам нравится там работать? Я тоже работала однажды в этом доме… на кухне. Они меня там… замучили работой… ну или пытались. Я старалась не оказаться на месте, когда надо было чистить картошку. Терпеть не могу ее чистить. «Ленивая неумеха»— вот как называл меня повар. — Сирина задорно подмигнула мне. — Но я нашла себе более подходящее занятие.

— О, да, я в этом уверена, — сказала я сухо и повернулась, чтобы уйти.

— Эй, не спешите. Разве вам не хочется поговорить со мной о тех, кто живет в Большом доме… ну, хотя бы о Непе?

— Не думаю, что вы могли бы сообщить что-то для меня интересное.

Сирина расхохоталась.

— Знаете, а вы мне… нравитесь. Вы чем-то напоминаете меня. О, это вас как раз и заинтересовало. Как может музыкантша из высшего общества быть похожа на цыганку? Но отвечу на это не я. Лучше спросите Непа.

— Извините, но мне надо идти работать…

— Нет, не извиню. Зачем так грубо отталкивать даму, которая хочет поговорить с вами. Лучше расскажите мне об Оллегре. Малышка просто красавица, верно? Не то что Элис. Я бы ни за какие шиши не променяла Оллегру на Элис. У меня теперь их четверо… и все девочки. Не забавно ли? Каждый раз мне предсказывали это карты. Я по ним видела: будет девочка. Так и выходило. Но Оллегра… она чудесно играет на пианино, верно? Знаете, она ведь точная копия меня, когда я была в ее возрасте. Но я тогда лучше ее соображала, что к чему. Иначе мне бы не выжить. Я ведь была уже женщина. А не хочется ли вам узнать, почему я пошла работать на кухню? Нет, не хочется? Но думаю, вы сами можете догадаться… хотя догадка ваша может оказаться и неверной.

Мне совершенно не хотелось продолжать этот разговор. Поэтому напустив на себя безразличный вид, я взглянула на часы.

Сирина приблизилась ко мне и прошептала:

— А я видела вас с этим господином из дома священника. Очень славный и приятный. Кое-что ветер до меня донес из вашего разговора. И я говорю вам: не упускайте свою удачу. Хватайте ее и уходите отсюда, пока это еще возможно. Ведь вы уже получили предупреждение. Неужели вы не поняли?

— О чем это вы?

— А вам бы следовало это понять после того, как вы чуть не сгорели в том домике. Спаслись только, благодаря Элис. Бьюсь об заклад, Эми Линкрофт очень гордится своей дочкой. — Сирина расхохоталась. — О, да, очень гордится.

— Если вы что-то знаете об этом происшествии, очень прошу, расскажите.

— Но я же цыганка. А что понимают эти цыганки? Они ничего не знают, но они могут предостеречь. Знаете, что такое Предсказание Цыганки?

— Вам известно что-нибудь о пожаре в сторожке?

— Меня там не было. Откуда мне что-нибудь знать? Но вот что я вам скажу. Люди не такие, какими кажутся. Взять хотя бы эту Эми Линкрофт. И почему вы только не хотите уехать отсюда? Почему бы вам не выйти замуж за этого чудесного господина? Нет, вы не выйдите. Пока. Вы ведь любите до всего докапываться. Вы такая. Вам просто не терпится все знать. Но расскажите лучше мне об Оллегре.

Эта женщина морочит голову, как все цыганки, подумала я, напускает таинственность, делает вид, что ей открыто больше, чем всем нам и, наверное, для ее цыганских хитростей женщина, едва избежавшая смерти, очень подходящий объект.

И в то же время она мать, которая хочет узнать о своем ребенке.

— Оллегра очень умная девочка, но она довольно ленивая и не умеет быть собранной. Если бы она умела сосредоточиваться, дела с учебой у нее шли бы гораздо лучше.

Сирина, кивая, слушала меня, а затем сказала:

— Вам ведь известно, как идет жизнь в том доме. Что сэр Уилльям, он любит Оллегру? Он собирается найти для нее мужа?

— Она еще слишком молода для этого.

— Молода! Да я в ее возрасте… впрочем неважно. Так любит он ее или нет?

— Сэр Уилльям был все время болен с тех пор, как я приехала. Мне никогда не доводилось видеть их вместе.

Она вдруг рассвирепела.

— Но ему придется о ней вспомнить. В конце концов, она его внучка.

— Уверяю вас, он об этом не забывает.

— Конечно, она не то, что полагается, — сказала Сирина. — И все же она его внучка… и от этого никуда не денешься. Знаете, кого я боюсь? Эми Линкрофт. Жутко хитрая женщина. Она хочет вытолкать мою Оллегру и на ее место всунуть Элис. — Сирина, сузив глаза, бросила злобный взгляд в сторону дома. — Но если она посмеет это сделать, я… я заставлю ее пожалеть, что она вообще появилась на свет, да еще родила свою Элис.

— Уверяю вас, она весьма по-доброму относится к Оллегре.

— По-доброму? Она же хочет отпихнуть мою Оллегру и поставить на ее место Элис. Но ей лучше этого не делать.

— Не думаю, что кто-то старается кого-то отпихнуть. Уверена, что сэр Уилльям позаботится и об Элис, и об Оллегре.

Я сделала нетерпеливое движение, чтобы уйти. Зачем я стою здесь, на кладбище, спрашивала я себя, и спорю с цыганкой.

— А что если Непа снова выгонят?

— Выгонят?

— Ну, как раньше. Отошлют куда-нибудь. Сэру Уилльяму даже вид его неприятен. Ходили слухи, что он хочет его лишить наследства за то, что тот застрелил Бо. Ну, а тогда кто станет наследником? Если выгонят Непа? У него же есть внучка, моя Оллегра. Поэтому…

— Я действительно должна уже идти…

— Послушайте! — Ее глаза с мольбой глядели на меня, и она вдруг стала очень красива. И в этот момент я поняла, почему Нейпьер мог влюбиться в нее. — Присмотрите за Оллегрой, хорошо? Дайте мне знать, если кто-то попытается обидеть ее.

— Я, конечно, сделаю все от меня зависящее, чтобы ее никто не обидел. А теперь мне пора идти.

Сирина улыбнулась мне и кивнула.

— Я буду все время следить, — сказала она. — И никому не удастся меня отсюда прогнать. Не осмелятся. Я так им и сказала. Ни Неп, — о, ему бы хотелось, чтобы я ушла, — ни Эми Линкрофт. Я им обоим сказала, и они знают, что это значит.

В тот же вечер я снова увидела свет в часовне. Элис пришла ко мне, чтобы отдать первую накидку на подушку, которую уже успела вышить.

— Посмотрите, вам нравится этот цветок? Это анютины глазки. Говорят, что эти цветы наводят на размышления. Но если хотите, я вышью другой. Может быть, вам будет приятно, что на всех подушках вышиты разные цветы?

— О, Элис, как красиво! — сказала я. Элис довольно улыбнулась.

— Рада, что вам нравится. Вы всегда были добры ко мне и к маме. Как раз на днях мама говорила: как хорошо, что к нам приехала миссис Верлейн.

— А ты спасла мне жизнь, — с благодарностью откликнулась я. — Такое не забывается.

У Элис зарделись щеки.

— Но я просто случайно оказалась там. Любой на моем месте сделал бы то же самое.

— Но все же ты проявила большую смелость, войдя в горящий дом.

— Я не думала об этом. У меня в мыслях было только то, что вы там, и как ужасно, если… Но мама говорит, что не надо об этом вспоминать. Для вас лучше не думать о том, что произошло тогда… если вы, конечно, можете. Вышивка у Оллегры тоже выходит очень милая. Она действительно старается. Мне кажется, иногда она такая непослушная, потому что считает, что должна быть такой. Из-за своего происхождения, с которым ей не повезло. Мне ведь в какой-то степени тоже. Конечно, для мамы и сэра Уилльяма было бы лучше подождать… и потом пожениться. И теперь видите, он на ней все никак не женится. Это потому что она сразу ему уступила, но не надо из-за этого думать о ней плохо. Она сделала так, потому что любила его. Могу я сесть у окна? Я очень люблю сидеть в оконной нише. Таких в этом доме много. Какой у вас чудесный вид на ельник.

— Да, красивый. Я весьма признательна твоей маме, что она выбрала для меня именно эту комнату.

— Здесь все комнаты красивые, но естественно, маме хотелось, чтобы у вас была одна из лучших. Бедняжка Сильвия! Я надеюсь, что ей уже лучше. Она выглядела неважно, когда мы видели ее в последний раз. Она едва могла говорить с нами, и доктор сказал, что она должна оставаться в постели, по крайней мере, еще три дня. Я хочу подобрать для нее книги и отнести ей завтра утром.

— Она любит читать? — спросила я с сомнением.

— Нет. Но тем более мне следует дать ей интересные книжки, верно, миссис Верлейн? Тогда она, возможно, сумеет полюбить чтение и развить свой ум…

И вдруг у Элис перехватило дыхание. Она смотрела в окно. Я подошла к ней и увидела, как в темноте вспыхнул огонек.

— Вон там! — воскликнула Элис. — Опять! — Она встала. — Давайте пойдем ко мне, миссис Верлейн. Из моей комнаты лучше видно.

— Нет, спасибо, Элис, — ответила я. Она мрачно кивнула и пошла к двери.

— Я рада, что сегодня вы его снова увидели, — сказала она, — потому что мне показалось, что вы решили, будто это делает Сильвия. А сейчас вы знаете, что она в постели… Значит, это никак не может быть Сильвия. Теперь я пойду к себе и понаблюдаю, не вспыхнет ли свет опять. Мне кажется, что в один прекрасный момент я смогу увидеть там что-то еще.

Как только она ушла, я надела плащ и, быстро спустившись по парадной лестнице, вышла в сад.

Я могу успеть застать его врасплох. Если это не Сильвия, то кто? Тот, кто хочет, чтобы поверили слухам о привидении и таким образом память о том несчастном выстреле продолжала бы жить. Кто-то еще надеется, что Нейпьер будет изгнан из дома.

Земля под ногами была немного раскисшей после недавнего дождя, и высокая влажная трава на опушке ельника прилипала к одежде. От моих шагов раздавалось легкое хлюпанье, и я боялась, что эти звуки могут меня выдать. Самое главное сейчас побыстрее туда добраться. Я должна оказаться в часовне до того, как злоумышленник скроется оттуда.

Луна в эту ночь не светила, но небо было усеяно звездами, и при их свете я могла вполне различать дорогу. Когда впереди возникли очертания часовни, меня, признаться, сковал страх.

Но я заставила себя ускорить шаг. На ногах у меня были домашние туфли, и я уже почувствовала, как сквозь них проникла влага. Наконец, я коснулась рукой серого камня стены и с бьющимся сердцем вошла внутрь. Там было немного темнее, чем снаружи, так как оставшаяся часть крыши заслоняла небо. Но подняв голову, я увидела сквозь проем яркую россыпь звезд. Их свет подействовал на меня успокаивающе.

Внутри часовни было пусто. Никаких признаков того, что в ней кто-то есть.

Вдруг снаружи раздался еле слышный звук. Не скрип ли это шагов по мокрой траве?

Меня охватило жгучее желание поскорее выбраться из этих стен, и не успела я, выйдя наружу, бросить взгляд на огромное звездное небо, как тотчас почувствовала чью-то злобную хватку на своем плече.

Никогда еще после пожара я не была так сильно испугана. Какой же надо быть глупой, подумала я, чтобы прийти сюда ночью. Ведь мне было дано предупреждение, об этом говорили и цыганка, и Сибила Стейси. Второй раз повезти не может.

— Вы всегда стремились увидеть привидение Боумента Стейси, — раздалось в темноте.

— Нейпьер! — еле выдохнула я и попыталась высвободиться из-под его руки, но он держал крепко.

— Вы пришли сюда, чтобы встретиться с Боументом, не так ли? — Он отпустил меня, но когда я попыталась уйти, снова схватил меня за плечи. — Что вы здесь делаете?

— Вы страшно меня напугали.

— Вы ведь здесь не для того, чтобы зажигать фонарь?

— Я пришла сюда, чтобы выяснить, кто это делает.

— Господи, неужели вас недостаточно проучили?

— Проучили?

Он испытующе глядел на меня, а я вспомнила, как он появился с лопатой на конюшне, как он повстречался мне в этом ельнике и узнал, что я ищу, где захоронена Эдит. И вскоре после этого мне подстроили ловушку в домике и теперь он спрашивает, не достаточно ли меня проучили. Сейчас я с ним в ельнике одна. И никто не знает, что я здесь.

— Я… я увидела огонь, — раздался мой запинающийся голос. — Я была с Элис. И я сказала, что надо пойти посмотреть.

— И вы пошли совершенно одна? — в его голосе прозвучала насмешка. — Вы очень храбрая женщина. Но ведь совсем недавно… — он еще крепче сжал мне плечо, — вы забрались в тот домик и не смогли сами оттуда выбраться. Ради Бога, будьте осторожны.

— Такие вещи могут случиться только раз в жизни.

— Есть люди, с которыми вечно происходят несчастные случаи.

— Без всякой причины?

— Возможно, их не так легко распознать.

— Звучит очень загадочно. — Я уже овладела собой, и страх прошел. В его присутствии со мной происходила странная метаморфоза: я ощущала приятную приподнятость, от которой все мои страхи улетучивались.

— Вы пришли сюда, чтобы узнать, отчего здесь появляется свет? — спросила я.

— Да, — ответил Нейпьер.

— И ничего не обнаружили?

— «Привидение» всегда оказывается проворнее меня. Каждый раз я прихожу слишком поздно.

— Вы кого-нибудь подозреваете?

— Я знаю только, что это делает тот, кому очень хочется, чтобы меня изгнали из Лоувет Стейси.

— Но как могут этого добиться?

— Создавая тревожную обстановку, такую неприятную, чтобы мне ничего не оставалось, как уехать.

— Никогда бы не подумала, что вы из тех, кого можно выгнать, создав неприятную обстановку.

— Вы правы, миссис Верлейн. Но все это не дает забыть о прошлом, заставляет отца все время вспоминать о той злосчастной истории. А ведь именно он может принять решение снова меня изгнать. Как он это сделал раньше. Я ведь здесь не очень любим, миссис Верлейн.

— Очень жаль.

— О, не надо меня жалеть. Я привык к этому. И меня это нисколько не трогает.

Мне стало за него больно, ведь я знала, что он говорит не правду.

— Может быть, нам лучше не разговаривать сейчас? — сказала я. — Мы можем спугнуть «привидение».

— Нет, я думаю, что он… или она уже кончили на сегодняшнюю ночь изображать привидение.

— Не знаю, как ему… или ей удается все это проделывать. Давайте все же подождем немного…

Он взял меня за руку, и мы вошли под тень стены. Меня охватило почти непереносимое волнение. Прислонившись к холодной влажной стене, я посмотрела на его профиль. Жесткий, резко очерченный в неярком свете звезд, печальный и напряженный. Все мои чувства к нему смешались, и я ничего не могла в них понять. Я лишь знала, что никогда не смогу забыть лицо этого человека, каким я увидела его в ту ночь, и что охватившее меня страстное желание помочь ему было похоже на то чувство любви, которое я когда-то испытывала к Пьетро. Возможно, в их основе было одно и то же — желание уберечь, защитить!

Как мне хотелось тогда, чтобы тот, кто здесь разыгрывал привидение, все-таки себя обнаружил, чтобы мы смогли, наконец, поймать его, разоблачить, положить конец его стараниям бередить старую рану.

Я так хотела, чтобы Нейпьер смог чувствовать себя уверенно в Лоувет Стейси, чтобы он мог спокойно заниматься тем делом, которое так ему подходит. Мне очень хотелось видеть его счастливым.

Он внезапно посмотрел на меня и шепотом сказал:

— Я верю, что вам действительно жаль меня.

Я не смогла ответить, так как от волнения у меня перехватило горло.

— Но почему? Почему?

— Тише! — сказала я. — «Привидение» может нас услышать. И мы не сможем его поймать.

— Я хочу знать, почему вы жалеете меня, и это для меня даже важнее «привидения».

— Мне жаль вас, потому что произошла несправедливость, — сказала я, — трагическая случайность… но из-за нее ваша жизнь оказалась разбита.

— Это слишком сильно сказано.

— Нет, — ответила я твердо. — С вами поступили очень жестоко, обвинив и выслав вас из дома.

— Не все столь добросердечны, как вы.

Я рассмеялась. Я уже не думала о привидении. Теперь мне тоже казалось более важным, чтобы мы смогли понять друг друга.

— Вы были тогда еще так юны.

— Семнадцать лет — не так уж мало. Я был достаточно взрослым, чтобы убить… и поэтому достаточно взрослым, чтобы со мной соответственно поступили.

— Если вам тяжело, то давайте лучше не будем говорить об этом.

— Почему мне должно быть тяжело? Ведь это я лишил его жизни. Я должен признать это. Он был таким… полным сил и радости, и теперь он… мертв. А я жив и прожил после его смерти уже тринадцать лет. Разве это мне должно быть тяжело?

— Но ведь произошла случайность. Почему вы забываете об этом? Почему для всех это не имеет значения?

— Как горячо вы выступаете в мою защиту. Вам бы стать адвокатом.

— Зато вы сейчас говорите слишком дерзко. Но вам не обмануть меня. Теперь я знаю, что это помогает вам скрыть, насколько глубоко вы переживаете.

— Я очень рад, что этот случай заставил вас проявить ко мне такое горячее участие. Верно говорят, нет худа без добра.

Мы стояли совсем близко друг к другу, и Нейпьер взял меня за руку.

— Я очень вам благодарен, — сказал он.

— Не думаю, что я чем-то действительно заслужила вашу благодарность.

— Я бы не стал так говорить, если бы не считал, что вы ее не заслуживаете.

— Не понимаю, что я такого сделала.

Он наклонился ко мне и мягко произнес.

— То, что вы здесь.

— Возможно, нам лучше войти в часовню, — сказала я, чувствуя неловкость. — Привидение не появится, если услышит наши голоса.

— Так редко теперь выпадает возможность поговорить с вами.

— Да… Многое изменилось с тех пор, как Эдит ушла.

— Очень многое. Вас мучают сомнения. И как может быть иначе. Но это всего лишь сомнения, что уже хорошо. Вы не спешите судить. И приговор не будет вынесен до тех пор, пока не подтвердятся все подозрения.

— Вы не правы. Я не выношу, когда люди осуждают других. Они не могут знать досконально каждую деталь того, что привело к несчастью… а очень часто важную роль играют именно детали.

— Я часто думаю о вас, — сказал Нейпьер. — Вернее, я думаю о вас все время.

Я промолчала, и Нейпьер продолжил:

— Между нами так много общего. Вам ведь известно, не так ли, что многие считают, будто я постарался избавиться от Эдит. Меня это не удивляет. Я сам знал, что из этого брака ничего не получится, Эдит тоже это понимала. Я, конечно, знал, что она влюблена в викария и, наверное, презирал за то, что она согласилась выйти за меня замуж… Так же, как я презирал себя. Но я искренне пытался как-то наладить наши отношения, но, видимо, действовал как-то не так. Я старался сделать из нее ту женщину, которой мог бы восхищаться. Ее покорность раздражала меня, так же как ее робость, ее страхи. Конечно, это не оправдание. Мое поведение заслуживает всяческого порицания. Но вы же знаете, что я за человек. Не столь уж добродетельный. Но почему я все это объясняю вам?

— Я все понимаю.

— Но понимаете ли вы, что я не хочу, чтобы вы оказались вовлечены во все это… особенно сейчас.

— Но каким образом я могу быть вовлечена? — спросила я резко.

— Домыслы и злые слухи могут очернить не меньше, чем действительные поступки. Мне надо доказать вам, верно? — и всем другим, что я не причастен к исчезновению Эдит… по крайней мере, впрямую.

— Вы хотите сказать, что косвенно вы все-таки причастны?

— Это же, я думаю, очевидно. Эта бедная девочка, по сути она была совсем ребенком, боялась меня. Все об этом знали. Поэтому… я очень подхожу для образа убийцы Эдит.

— Не говорите так!

— Почему же, если это правда. Я всегда думал, что вы на стороне тех, кто говорит правду. И я скажу, почему вам не стоит тратить на меня свою жалость. Впрочем вы можете об этом узнать и от других. Они заверят вас, чтоб вы понапрасну расточаете на меня это чувство. Более того, они постараются предостеречь вас. Вспомните, в чем меня обвиняют. И разве благоразумно с вашей стороны быть со мной в часовне, которую посещают привидения?

— Пожалуйста, говорите серьезнее. Это ведь очень важно.

— Но я сейчас страшно серьезен. Вы в опасности. Вы, моя прекрасная, гордая вдова, в смертельной опасности.

— Почему?

— Вы хотите знать?

— Конечно.

В ответ он быстро обвил меня руками и прижал к себе. Я чувствовала, как сильно бьется его сердце. А он, думаю, ощущал мое. Его щека коснулась моей головы, и мне показалось, что он сейчас меня поцелует, но он не сделал этого. Он продолжал держать меня в своих объятиях, и я не сопротивлялась, потому что страстно желала этого, и у меня не было сил совладать с собой.

Наконец я смогла произнести:

— Нет, это… неразумно.

Тогда он гордо рассмеялся и ответил:

— Вот об этом я и говорил вам. Очень неразумно. Вы хотели знать, почему вы в опасности? Теперь вы уже знаете.

— И вы хотите уберечь меня от этого?

— О, нет. Я хочу, чтобы вы оказались в этой опасности. Вот какое извращенное у меня желание. Я хочу, чтобы вы устремились к ней, попали в нее, но при этом осознавая эту опасность, видя ее. Я хочу, чтобы вы сами ее выбрали.

— Вы говорите загадками.

— Ну, называйте это так. Я даю вам знать о моих желаниях, которые вряд ли можно назвать достойными. И давайте трезво взглянем на факты. Я убил своего брата.

— Я настаиваю, чтобы вы давали верную оценку этому. Вы случайно убили своего брата.

— После того, как я убил брата, моя мать покончила с собой. Таким образом, на моей совести две смерти.

— Я не согласна. Вас нельзя в этом обвинить.

— Прелестная защитница! — произнес он тихо. — Прелестная горячая моя защитница… Живя в Австралии, я так стремился домой… но когда вернулся, то увидел, что здесь уже нет того, чего я так жаждал вновь обрести. Там в Австралии мне часто снился дом. Но не тот, каким он стал сейчас. Вернувшись, я женился. Для этого меня и возвратили в Лоувет Стейси. Моя жена была совсем ребенком… напуганным ребенком. И больше всего она боялась меня. И я не виню ее за это. Она любила другого. Что я мог поделать с таким браком? Очень скоро я начал задумываться, не лучше ли было для всех нас, если бы я остался в имении дяди.

— Но вы же любите Лоувет Стейси!

Нейпьер кивнул.

— Это ваш дом… здесь ваши корни.

— Да, нелегко оторвать себя от корней. Ну, вот, я уже взял на себя ваше дело, защитница. Именно это мне и не следует делать. Мне нет оправданий. Я застрелил своего брата. И мне никогда не забыть этого.

— Нет, вы должны… должны.

— Пожалуйста, не будьте такой решительной. Этим вы меня расслабляете. Еще никто никогда не пытался выдать меня за героя.

— Я не делаю из вас героя. Уверяю вас. Я просто хочу, чтобы вы спокойно посмотрели фактам в лицо… чтобы вы поняли, что нельзя все время размышлять о прошлых трагедиях… Особенно, если они произошли случайно, ведь то, что произошло с вами, могло произойти с любым.

— О, нет, — возразил он. — Разве это могло бы случиться, например, с вашим другом Годфри Уилметом?

— У любого могут происходить случайности, — настойчиво повторила я.

— Вы когда-нибудь еще встречали человека, который бы убил своего брата?

— Нет, но…

— Конечно, нет. И вот около вас Годфри Уилмет, этот вполне достойный молодой человек, который так много может предложить вам. Возможно, что уже предложил и не был отвергнут.

— Боюсь, что некоторые склонны делать слишком поспешные выводы.

— Из ваших слов я заключаю, что официального предложения еще не последовало.

— Удивительно, как только двое молодых проявляют друг к другу дружеское участие, тут же все решают, что они поженятся.

— Людям нравится быть проницательными.

— Ну, тогда мне бы очень хотелось, чтобы их прорицания не касались меня.

— Вам самой разве не приходила мысль еще раз выйти замуж? Или все еще мешают воспоминания о вашем покойном муже? Но вы уже стали другой, — сказал Нейпьер нежно. — Я заметил это. Знаете, вы даже смеяться стали чаще. Кажется, вы обрели для себя новый смысл жизни. И это благодаря Лоувет Стейси.

Я промолчала, и он продолжил:

— Вы ведь почти забыли его, значит, вы от него уже свободны.

— Забыла его! — неистово воскликнула я. — Мне никогда не забыть Пьетро.

— Но вы уже внутренне готовы начать новую жизнь. Неужели он всегда будет присутствовать в ваших мыслях… этот давно ушедший третий… Тогда с каждым годом этот человек будет приобретать в вашем воображении все большее совершенство. И при этом всегда оставаться молодым. В таком случае с ним никто не может соперничать. Он останется непобежденным.

Я зябко повела плечами.

— Стало совсем холодно. И у меня ноги совсем промокли.

Нейпьер наклонился и, взяв мою ногу, снял туфлю и начал согревать мою ступню руками.

— Нужно было надеть более тяжелую обувь, а не эти тоненькие туфли.

— Не было времени переобуться. Я хотела успеть застать здесь «привидение».

— Вы хотели узнать, кто прикладывает столько усилий, чтобы все помнили о моем брате?

— Да.

— Вы очень любознательная женщина.

— Боюсь, что так и есть.

— И очень импульсивная.

— И это правда.

— Однажды вы уже действовали в порыве. Возможно, что поступите так еще раз.

Он надел туфлю мне на ногу.

— Вы немного дрожите. Неужели на вас так действует ночная прохлада? Я хочу задать вам вопрос. Однажды вы приняли решение. И с точки зрения здравого смысла довольно глупое решение. Вы бросили свою карьеру… ради мужчины. Вы, должно быть, долго анализировали себя, свои возможности, прежде чем принять такое решение. Я прав?

— Нет.

— Вы не мучились сомнениями?

— Нет.

— Как обычно вы действовали импульсивно и были уверены, что принимаете правильное решение… единственно правильное?

— Да.

— И теперь вы об этом жалеете.

— Я ни о чем не жалею.

— Да, однажды вы приняли смелое решение. — Он говорил чуть ли не с завистью. — Интересно, станете ли вы это делать еще раз.

— Возможно, я не очень изменилась с тех пор.

— Насколько — это мы, возможно, еще узнаем. Я рад, что вы ни о чем не жалеете. Тот, кто испытывает сожаление, часто начинает жалеть себя, а жалость к себе не очень привлекательна в людях. Я стараюсь от нее избавиться.

— И вы делаете это весьма успешно.

— Нет, боюсь, что довольно часто я все-таки жалею себя. Постоянно говорю себе: «Все сложилось бы по другому, если бы…»А с тех пор, как вы появились здесь, я повторяю это все чаще. И вы знаете, почему. Между нами так много общего. А Эдит… бедная Эдит… ее смерть повлияла на всех больше, чем ее жизнь.

— Смерть?! — резко переспросила я.

— Да, я думаю, она умерла. Но как же вы подозрительны! Вы снова сомневаетесь во мне. А ведь несколько минут назад… Нет, конечно, я всегда внушал вам сомнения, и в какой-то степени сам стремился к этому. Мне было бы приятно сказать себе: несмотря на свои сомнения, она… Да, мне хочется от вас того же безрассудства, с которым вы уже однажды поступили.

Я поспешно прервала его:

— Должна признаться, я слышала вашу ссору с отцом… во всяком случае какую-то часть ее. Я слышал, как он сказал, что намерен выслать вас из дома.

— И вы слышали, что я отказался уехать.

— Вскоре после этой ссоры я сыграла для сэра Уилльяма одну вещь, которую кто-то подложил в подобранные для меня ноты.

— И вы думаете, что это сделал я?

— Нет, пока я так не думаю, но вы сами должны мне сказать.

— Так вот — я не делал этого. Вы верите мне?

— Да, верю.

Он взял мою руку и поцеловал.

— Пожалуйста, говорите мне всегда правду. Для того чтобы я могла помочь вам, я должна знать правду.

— С вами я снова чувствую себя счастливым, — сказал он. Его слова глубоко меня тронули, потому что еще никогда его голос не был таким нежным и таким глубоким.

— Я очень хочу этого, — призналась я довольно опрометчиво и тут же быстро добавила:

— Но уже пора возвращаться.

Я двинулась по тропинке к дому, он пошел рядом и вдруг сказал:

— Между нами всегда было нечто общее. Мы оба были под властью прошлого. Я — потому что убил своего брата, вы — потому что слишком любили, «без меры и благоразумья»10.

— Никогда не думала, что для любви нужны мера и благоразумие.

— Значит, вы хотите возразить поэту.

— Да. Я уверена, что не может быть любви «без меры», но как можно измерить чувства, которые человек отдает другому. И в жизни нет большего счастья, чем любить и отдавать.

— Вы хотите сказать: любить и получать?

— Нет. Любить и отдавать.

— Тогда, должно быть, вы были очень счастливы.

— Да, была.

Мы пересекли лужайку и вышли к садовым террасам.

— Но привидения мы так и не нашли, — сказала я.

— Да, не нашли, но зато мы сделали более важное открытие.

— Спокойной ночи, — попрощалась я с ним и вошла в дом. Он остался снаружи.