Ковер грез

Глава 11

Граф Ференци так обрадовался этой неожиданной встрече, что решил отпраздновать это событие и пригласил женщин к себе на виллу пообедать. В его распоряжении был великолепный автомобиль кремового цвета, и приглашал он их так любезно и настойчиво, что Пите даже стало неловко. Впрочем, она вздохнула с облегчением, когда Элен посетовала на то, что Пол сейчас не в лучшем состоянии и его нельзя надолго оставлять одного. В конце концов они договорились посидеть за бокалом вина на Пьяцца делла Репубблика.

Площадь окружали высокие здания, в тени которых располагались рестораны под открытым небом. По ночам здесь царило оживление, играла музыка, выступали артисты; здесь же находилось и самое популярное место встреч туристов. Днем в тишине и прохладе на Пьяцца приятно было отдохнуть от беготни по городу. Сидя под большим зонтиком, Пита с удовольствием потягивала холодный коктейль из лимонного и апельсинового соков; Элен и ее друг пили ту же смесь с добавлением джина. Девушка рассеянно поглядывала на проезжавшие мимо кебы, запряженные лошадьми, на машины, велосипедистов и праздную публику, пока ее спутники беседовали о своих делах. Правда, граф Ференци старался вовлечь в разговор и ее. Он был прекрасно воспитан, чтобы кого-то игнорировать, как бы ни обрадовался он встрече с Элен. Тем более симпатичную молодую девушку, которая была очень мила в зеленом платье с широким белым воротником и в соломенной шляпке. Она хорошо говорила по-итальянски, и стоило Элен сообщить об этом графу, как все втроем перешли на этот язык.

Элен хуже Питы владела этим музыкальным языком, но, пребывая в приподнятом настроении от столь неожиданной встречи с графом, она не обратила внимания на превосходство девушки в этой области. Заявив, что Пита чересчур серьезна для своего юного возраста, Элен попросила Ференци как-нибудь развлечь девушку.

— Например? — спросил граф, с улыбкой глядя на Питу.

— Дорогой Ринальдо, неужели ты и впрямь не понимаешь? — спросила Элен с деланным удивлением. — О чем больше всего думают молодые люди в Италии, едва они окончат школу?

— А, теперь понял? — Граф улыбнулся. — Но всему свое время. Синьорину эти вещи будут занимать, когда придет пора, и даже здесь, в Италии, мы не стремимся ничего ускорить. Не стоит спешить. Лучше покажем ей Флоренцию — здесь есть что посмотреть.

— А я-то надеялась на вашу помощь! — притворно вздохнула Элен.

Пита сразу же зарделась. У нее такие разговоры вызывали стойкое неприятие. Прямо как вчерашняя дурацкая беседа о любви, к тому же сейчас все это говорилось в присутствии умудренного жизнью пожилого джентльмена, который проницательно смотрел на нее, но, к счастью, не хотел смущать такими обсуждениями.

На следующей неделе они не раз встречались с графом Ференци. Он либо приезжал на «Виллу кипарисов» и катал женщин по городу и его окрестностям на своем роскошном автомобиле, либо они встречались в открытых кафе на Пьяцца делла Репубблика.

Вместе с графом женщины прогулялись с площади Синьории по Виа Кальцайуоли, мимо украшенной скульптурами Вероккьо, Донателло и других мастеров XV века церкви Орсанмикеле до Пьяцца ди Сан-Джованни и Пьяцца дель Дуомо, которые были геометрическим центром города. На Пьяцца дель Дуомо выходит облицованный уже в XIX веке белым и зеленым мрамором фасад Санта-Мария дель Фьоре — главного собора Флоренции. В основном, как поведал граф, собор был построен на рубеже XIII–XIV веков строителем Палаццо Веккьо Арнольфо ди Камбио. С угла Виа Кальцайуоли все трое долго любовались крытым черепицей восьмигранным куполом с белокаменными, выпущенными наружу швами и сверкающей на солнце латерной, увенчанной позолоченным шаром. Купол собора построен всемирно известным мастером Брунеллески, спроектировавшим его в 1418-м и окончившим в 1436 году. Латерна же была завершена двадцать пять лет спустя.

Граф Ференци перевел своих прелестных экскурсанток на другую сторону площади и указал на восьмигранное приземистое здание баптистерия Сан-Джованни, облицованное белым мрамором с узором из зеленого мрамора. Внутри баптистерий искрился пышными мозаиками римских и венецианских мастеров XIII века, и когда они перешли в собор, то его гигантский интерьер показался Пите слишком уж пустующим. Граф, правда, объяснил природу этого впечатления: собор ныне лишен большинства украшавших его прежде статуй и рельефных кафедр, перенесенных теперь в музей собора: там можно видеть знаменитые кантории работы Донателло и Луки делла Роббиа.

С каким-то таинственным восторженным видом граф свернул в одну из капелл левого собора и остановился. Пита с замиранием сердца увидела скульптурную группу Микеланджело «Положение во гроб», которую великий мастер предназначал для завершения собственной гробницы. Элен, впрочем, творения гения оставили равнодушной, и она потащила спутников в уличное кафе.

— Пойдемте же, граф! Я устала! Вы-то вообще давно уже могли бы налюбоваться всем тем, что радует ваше сердце.

Граф, виновато взглянув на Питу, — девушка, похоже, готова была дневать и ночевать на площадях и соборах Флоренции, — подчинился капризу миссис Рамбольд и взял кеб до Пьяцца делла Репубблика.

В один прекрасный день, после прогулки на машине по городу, граф доставил женщин к себе на великолепную виллу на холмах. Отсюда, с высоты, весь город был виден как на ладони. Он лежал, словно в огромной чаше, в долине между высокими холмами, окружающими его почти сплошным кольцом. Река Арно, бурная, по словам графа, во время весеннего таяния снегов в Апеннинах и необычайно мелеющая летом, сейчас зеленой сверкающей лентой прорезала город на две неравные части. G юга холмы почти вплотную подступали к реке, оставляя для строений лишь узкую прибрежную полосу. Зато с севера между рекой и холмами Фьезоле открывалась довольно широкая и еще расширяющаяся на запад долина, в которой и располагалась главная часть города.

Воздух Флоренции был сух и прозрачен, поэтому все предметы были видны отсюда невероятно отчетливо.

— Нравится? — поинтересовался граф у Питы, поскольку Элен сразу же развалилась в шезлонге.

— О да! — только и смогла выдохнуть девушка.

— Вон там, смотрите, шпиль колокольни церкви Санта-Мария Новелла, а рядом вокзал. Справа, почти на берегу Арно, — колокольня монастыря Санта-Кроче. Надо будет как-нибудь съездить туда, посмотреть вблизи.

— А в центре панорамы что за здание?

— Неужели не узнали? Это же Санта-Мария дель Фьоре. Купол, кстати, сотворил Брунеллески.

— Ах да, теперь узнала, — отозвалась Пита. — И вон чуть левее еще один купол. По-моему, к тому собору примыкает прославленная капелла Медичи.

— Совершенно верно, Пита. — Граф галантно поклонился и удалился распорядиться насчет обеда.

Дом на холмах был белым, как большинство домов во Флоренции. Самые древние части этого здания относились к XV веку. Пита поразилась обилию различной мебели, причем преобладали вещи в стиле Людовика XVI. Впрочем, неудивительно. Как рассказал за обедом хозяин, итальянский Ренессанс раньше других вошел в соприкосновение с Францией. Он был близок ей своей гуманистической установкой, включая почитание античного наследия, а также благодаря существовавшим между странами политическим связям. Французы уже с XV столетия имели возможность изучать итальянский Ренессанс и античное искусство как непосредственно в Италии, так и косвенно, по работам итальянских художников при дворах французских герцогов. Заметив искренний интерес девушки к мебели для сидения — стульям, креслам, диванам, — граф вежливо поинтересовался:

— А вы знаете, чем я руководствовался, собирая именно такую мебель? Не знаете? Ну так я вам скажу — мебель для сидения должна быть не только красивой, но и удобной. У этой овальные или продолговатые спинки по форме тела, а для изящества — ленточные завитки, переплетения, гирлянды, розетки. Все некрупное, резное, грациозное. Впрочем, давайте посмотрим остальное. — Граф, взяв Питу под руку, проводил ее к дальней стене гостиной.

— Какая прелесть! — выдохнула девушка, увидев перед собой изящный шкафчик на тонких подножках. Впечатляло его навершие с рельефами античных богов, Времен года и Стихий.

— Фамильный шкафчик, достался мне от отца. Подлинный XV век. А сейчас я покажу вам дрессуар. — Судя по всему, Ференци очень гордился своей коллекцией мебели. Оказалось, дрессуар служит для хранения сосудов, столового серебра и ценных вещей — помещались они в ларцеобразной надставке над его средней частью с выдвижными ящиками. — Вот смотрите, — продолжил граф, — верх покоится на готических колонках, на нижней плоскости размещаются холодильные сосуды.

— Значит, дрессуар — прообраз современного холодильника?

— Выходит, что так, — отозвался граф, — но я еще не договорил. Перед вами произведение искусства XV века, углы у шкафчика скругленные, а вот позже он приобрел прямоугольную форму, был расчленен пилястрами и поставлен на ножки-стойки.

Граф еще долго водил Питу по вилле, показывая ей удобные и красивые диваны, разнообразные столы итальянской формы: два пластически выделанных боковых щита в виде грифонов и герм и на них столешница, причем сами эти щиты помещаются на пластически декорированном приступке. Особенно часто встречались столы на колоннах, соединенные перекладиной в виде двойного «Т»; в центре гостиной стоял стол с галереей из девяти колон.

Заметив, что Пита уже утомилась, а Элен вообще скучает в одиночестве в шезлонге, граф наконец-то распорядился подавать обед.

Стол, естественно, был сервирован фамильным серебром. Рядом с незатейливыми полоскательницами из фарфора Медичи посуда венецианского рокайльного фарфора смотрелась просто великолепно.

За столом граф Ференци всяческими легендами о происхождении продуктов решил сгладить неловкость, возникшую из-за того, что он в основном развлекал рассказами о мебели Питу, оставив Элен без внимания. Лакей как раз подал фазана под каким-то невероятно вкусным соусом. Элен заметно оживилась:

— М-м-м, дорогой граф! Кухня у вас, как всегда, на высоте!

— Это блюдо я попросил приготовить специально для вас, дорогая. Тем более, что знаю вашу маленькую Слабость к подливам и соусам.

— Соус и впрямь изысканный, пальчики оближешь.

— Никогда не догадаетесь, что главным его компонентом является майонез.

— О-о-о?! Это действительно поразительно! — Элен несколько манерно всплеснула руками, и Пита слегка улыбнулась.

— А знаете ли вы, дорогие мои гостьи, откуда взялся майонез? — тотчас среагировал граф на столь явный интерес женщин.

— Ференци, дорогой, ну откуда же нам знать! — откликнулась Элен. — Ну же, граф, рассказывайте, не томите!

— Да, пожалуйста, — кивнула Пита.

— Дело в том, — начал граф, — что в 1757 году порт Маон на острове Менорка был осажден англичанами. У французов из продовольствия остались одни яйца да еще растительное масло. Ежедневные омлеты надоели, и герцог Ришелье…

— Неужели тот самый?! — невольно ахнула Пита. Элен тотчас недовольно покосилась на свою соседку по столу — пора бы ей уже научиться сдерживать свои эмоции.

— Да-да, представьте себе, тот самый Ришелье, — отозвался граф, — так вот, он приказал своему повару изготовить из яиц и масла какое-нибудь новое блюдо. Кушанье вроде соуса пришлось по вкусу и по имени города Маон было названо майонезом.

— Браво, граф! А кто же этот затейник, что столь блестяще справился с заданием герцога? — поинтересовалась Элен.

— Имя повара, к сожалению, осталось неизвестным.

— Жаль, хотя что это меняет…

Принесли новую перемену, и собравшиеся за столом тотчас переключились на другое.

Кофе, как водится, пили в библиотеке. Восседая на диване с хрупкой фарфоровой чашечкой в руках, Пита невольно поглядывала по сторонам. И здесь была заметна все та же неуемная страсть Ференци к красивой мебели: книжные шкафы с решетчатыми филенками, шкаф-кабинет — особая гордость графа — с откидной плоскостью для письма и различными выдвижными ящиками для хранения письменных принадлежностей.

Между тем подали шоколад, и Ференци решил развлечь женщин еще одной занятной байкой.

— Жил некогда среди ацтеков волшебник-садовод Кветцалькоатль… — начал он, как настоящий сказочник.

— Боже, Ференци, какая память! — воскликнула Элен. — Запомнить такое имя!

— Уверяю вас, дорогая, это не так сложно, как кажется. Так вот, этот самый мексиканец вырастил у себя в саду дерево, плоды которого давали бобы, а из них люди научились готовить напиток «чоколатль»…

— Все ясно, отсюда и пошло современное название шоколада, — снова перебила его Элен, — так?

— Так-то так, только это еще не все, — отозвался граф. — В общем, дерево это в дальнейшем назвали деревом какао. Кветцалькоатль между тем возгордился и возомнил себя бессмертным, за что боги в наказание лишили его разума. Объятый безумием, он разрушил свой сад, и только одно дерево какао чудом уцелело.

— Интересно, это сказка или быль? — спросила Пита.

— Это легенда, — ответил граф, — а история поведала нам другое.

— Надо же, какая особая честь шоколаду, — хмыкнула Элен, — и легенды, и были.

— Продукт такой ценный, вот и история у него богатая, — отозвался Ференци. — А главное — вкусно. Пожалуй, распоряжусь еще по чашечке.

Пока граф вызывал дворецкого, Элен блаженствовала, попивая тягучий напиток, а Пита пыталась незаметно облизать ложку, хотя этикетом такого рода поведение порицалось. Что поделать, очень уж вкусный шоколад варили на вилле графа Ференци.

— Итак, милые дамы, — негромко хлопнул в ладоши граф, призывая к вниманию, — история хранит следующее. В ноябре 1519 года орда вооруженных до зубов конкистадоров под водительством Эрнандо Кортеса…

— И тут замешан этот негодник, — видимо чуть расслабившись от выпитого за обедом вина и потому перебивая рассказчика, хмыкнула Элен. Пита же удивилась ее познаниям в истории — ей прежде казалось, что Элен ничем, кроме моды и праздного времяпрепровождения, не интересуется.

— Так вот, — продолжил граф, — конкистадоры ворвались в древнюю столицу Мексики, город Теночтитлан, и захватили его. Разграбив дворец императора ацтеков Монтесумы, испанские разбойники обнаружили в дворцовых кладовых большие запасы каких-то сушеных бобов.

Оказалось, что ацтеки готовили из этих бобов своеобразный, острый на вкус напиток, который называли «чоколатль». Для этого они разводили в горячей воде растертые бобы какао, к которым добавляли изрядную порцию… кайенского перца.

Кортесу и его сподвижникам этот напиток не понравился, зато то, что готовили специально для Монтесумы, был куда вкусней. Жареные бобы какао растирали вместе с зернами кукурузы в стадии молочной спелости, к этой смеси добавляли мед и уваренный сладкий сок агавы и все это сдабривали ванилью.

Вернувшись в Испанию, Кортес привез королю какао-бобы и рецепты приготовления «чоколатля», переименованного в шоколад.

— Значит, Кортесу мы обязаны появлением шоколада? — спросила Пита.

— Без сомнения, ему. Впрочем, все в жизни так и происходит, ибо нет худа без добра, — резюмировал Ференци. — Но давайте я расскажу вам, как шоколад распространился по всему миру. Первое время он был известен только в Испании, при дворе короля. Прошли десятилетия, и какао-бобы стали известны во Франции. Правда, и там до середины XVII века никто, кроме королевы, не пил шоколада. Кстати, Пита, вы знаете, что в Англии существует одна из самых известных шоколадных фабрик «Роунтри энд компани лимитед»?

— Ференци, как вам не стыдно. Девочка только-только начала осваиваться на родине, до фабрик ли ей было! — отозвалась вместо Питы Элен.

— Про шоколад из школьной программы по биологии я знаю только одно, — смущенно сказала девушка. — Знаменитый натуралист Карл Линней, классифицируя растения и придумывая для них научные ботанические названия, дерево какао назвал «какао-теоброма». Слово «какао» он позаимствовал у индейцев племени майя, а от себя добавил два греческих слова: «теос» — бог и «брома» — пища. Получается, по Линнею, что шоколад — это пища богов.

Граф чуть заметно поднял брови, изумившись такой осведомленностью Питы, а Элен, сделав еще глоток, удовлетворенно кивнула:

— И впрямь — пища богов.

Пите было ясно, что граф Ференци с Элен знакомы очень давно, еще до ее замужества. Почему же тогда, если они столь явно симпатизируют друг другу и ценят друг друга, им не пришло в голову скрепить эту взаимную привязанность узами брака? Граф, судя по всему, не женат и вряд ли когда-либо был женат. Элен теперь тоже свободна… И все же факт оставался фактом: они не поженились. Кроме того, Пита не понимала, почему Элен всегда настаивает на ее присутствии при встречах с графом, даже когда сама девушка отказывалась, поскольку беспокоилась о маленьком Поле, считая, что не уделяет ему достаточного внимания. Правда, мальчик заметно поздоровел с тех пор, как приехал сюда и попал под опеку Терезы, на что и ссылалась Элен, возражая Пите.

Однажды они вместе с графом ужинали в Англоамериканском отеле, и Пита надела то самое вечернее платье, которое приобрел для нее еще в «Грейледиз» сам Джеффри Вентворт. Странно, почему она прежде не хотела носить его, а только любовалась им и бережно касалась его рукой? Вот свое второе вечернее платье Пита надевала уже много раз, а ничего другого более или менее подходящего у нее просто не было. В этом розовом наряде девушка чувствовала себя просто красавицей. Когда Элен зашла за компаньонкой и Пита открыла ей дверь, то та едва не ахнула от удивления. Новое платье выгодно подчеркивало и оттеняло привлекательность его владелицы. Элен и не думала прежде, что ее юная протеже, золотоволосая, с фиалковыми глазами, способна произвести такое впечатление! Что ж, теперь легко догадаться, как ее воспринимают представители мужского пола.

— Дорогая! — воскликнула Элен. — Выглядите просто замечательно! Откуда у вас эта прелесть?

— Подарок, — тихо ответила Пита. — Подарок мистера Вентворта.

— Джеффри?!

— Да.

Помолчав немного, Элен спросила:

— Вы хотите сказать, что он открыл для вас счет, а вы сами выбрали это платье? Что ж, у вас хороший вкус.

— Нет, я не выбирала. Это и в самом деле подарок. Опекун выбрал его сам.

— Одна-а-ко!.. — воскликнула хозяйка виллы. Элен конечно же, как всегда, выглядела великолепно: в золотистом парчовом платье, с изумрудными сережками в ушах и изумрудным браслетом, но она слегка нахмурилась и поморщилась, услышав ответ девушки. — Нам, впрочем, пора, — поспешно закончила разговор миссис Рамбольд. — Ринальдо уже ждет.

Элен внимательно следила за реакцией Ринальдо на новый наряд Питы. От нее не укрылось, что он как-то по-новому посмотрел на девушку и весьма галантно взял ее под руку.

Стол в отеле был сервирован отменно и украшен цветами, которые отбирал сам граф. Пите было немного неловко и непривычно — сидеть в таком роскошном обеденном зале и чувствовать на себе мужские взгляды! Ее ничуть не удивляло мужское внимание в отношении Элен — та была невероятно хороша в своем изысканном наряде, но о собственной внешности Пита никогда не была особенно высокого мнения, а потому интерес к себе отнесла на счет нового платья. Как было бы хорошо, если бы ее сейчас увидел Вентворт! Возможно, это изгладило бы из его памяти то несчастное черное платье, из-за которого она чуть не расплакалась. Каким же она еще была ребенком! А он, светский человек, очень щепетильный, не любящий привлекать к себе внимание, — каково ему тогда было? Эти неприятные воспоминания заставили ее поежиться.

После ужина все трое отправились на виллу графа. Там на террасе они пили кофе с ликером и любовались великолепным видом на вечерний сад в приятном обществе хозяина. Граф с равным вниманием относился к обеим женщинам, но взгляд его чуть дольше задерживался на Пите, и тон его голоса при разговоре с ней стал чуточку любезнее.

Элен, конечно, великолепна, но эта девушка словно статуэтка из тончайшего фарфора и кажется такой же хрупкой. Лежа в шезлонге, Элен делала вид, что дремлет, но на самом деле с интересом наблюдала за поведением своих спутников. Между тем Ринальдо предложил Пите прогуляться по саду, и она с удовольствием согласилась — сад графа и впрямь был удивительным. Воздух здесь был насыщен ароматом множества экзотических цветов. Граф и его спутница расположились в изящном павильоне из чистого белого мрамора, откуда открывался вид на ночную Флоренцию, и хозяин виллы принялся рассказывать ей о знаменитых флорентийских башнях, соборах, общественных зданиях, о картинных галереях и известных произведениях живописи, на которые стоит обратить внимание, в том числе и на фрески во дворце Синьории. Ференци говорил обо всем этом с таким вдохновением и знанием дела, что Пите интересно было его слушать.

Возвращаться в дом они не торопились. Она внимала рассказам своего спутника, на которого сама Пита производила странное впечатление — она казалась ему земной и в то же время как будто не вполне реальной. Прекрасные глаза девушки отнюдь не светились счастьем, а взгляд выражал что-то такое, о чем и она сама еще, быть может, не догадывалась. Как человек опытный, граф чувствовал, что Питу что-то беспокоит или угнетает, хотя вряд ли она сама отдает себе отчет в этом. Девушка выглядела одинокой и независимой, но в то же время в глубине души стремилась к совсем иной жизни. Интересно, почему?

— Дорогая, — начал он, осторожно коснувшись ее руки, — я не хотел бы показаться слишком любопытным, но в ваши юные годы вы выглядите слишком серьезной. Для девушки, которой всего девятнадцать, вы слишком часто думаете о прошлом и пережитом, не так ли?

Пита посмотрела на него удивленно: граф довольно верно описал ее душевное состояние.

— Знаете, я много думаю о… о своем отчиме, — ответила она. — Его не стало всего несколько месяцев назад, и мы были большими друзьями. Мне очень его недостает.

— Отчим ведь не родной отец, — заметил Ференци.

— Верно, — согласилась Пита, — но иногда и родной отец не бывает настолько близким.

— Пожалуй, — отозвался граф. — Но всему свое время, и гораздо естественнее смотреть вперед, чем оглядываться назад. При вашей внешности, синьорина, и при вашем английском очаровании — хотя вы не слишком похожи на англичанку — будущее не должно рисоваться вам в мрачном свете. А потом, надо надеяться на лучшее. Поверьте, время исцеляет все раны, и у вас впереди еще много хорошего.

— Вы так думаете? — оживилась Пита, потому что порой ей казалось, что больше в жизни ждать особенно нечего. Впрочем, она ведь и впрямь молода, а воспоминания со временем тускнеют.

— Когда вам исполнится двадцать лет? — спросил Ринальдо. — Это тот счастливый рубеж, с которого начинается зрелость женщины.

— Правда? — улыбнулась Пита. — В таком случае я была бы рада. День рождения у меня через несколько недель, как раз на Рождество.

— Тогда вас должны были назвать Ноэллой[4].

— Меня и зовут Петронелла Ноэлла.

— Очень мило! — Граф слегка пожал ее руку. — Рождество — время подарков. Поглядим, какие подарки суждено вам получить на этот раз.

Пита тотчас вспомнила, как было в прошлом году: она подарила Майку носки, которые связала сама, а он ей — одну из своих акварелей. Подарков было не слишком много, но, по крайней мере, они с Майком были счастливы и будущее казалось ей безоблачным.

— Как по-вашему, сколько времени пробудет здесь миссис Рамбольд? — неожиданно спросил Ференци.

— Понятия не имею, — призналась Пита.

— Что же, я постараюсь, очень постараюсь уговорить ее остаться здесь до Рождества. — Он обольстительно улыбнулся.

На другой день Тереза пожаловалась на головную боль, хотя прежде никогда ни на что не жаловалась. Кроме того, она вдруг стала раздражительной, что было совсем на нее не похоже, и Элен Рамбольд озабоченно нахмурилась.

Пита виновато подумала, что таким образом Тереза дает им понять: ей не нравится, что мальчика постоянно оставляют на ее попечение. В конце концов, она ведь еще и готовила, и вела все хозяйство, а единственной ее помощницей была неопытная девчушка, каждый день приходившая из деревни. Очевидно, на служанку взвалили слишком много обязанностей. Но когда ближе к вечеру головная боль заставила Терезу забыть обо всем и удалиться в свою комнату, Пита не на шутку встревожилась. Она постучалась в комнату служанки, принесла ей аспирин и попыталась выяснить, что случилось. Тереза, вопреки обыкновению, вовсе не была разговорчивой и общительной, а кроме того, у нее появились явные признаки жара. Измерив температуру, Пита ужаснулась — очень уж высокой она была, — сразу же разыскала Элен и попросила ее срочно вызвать доктора.

Миссис Рамбольд посчитала все это суетой, но тем не менее за доктором послала. Лишь взглянув на Терезу, доктор Джератти покачал головой и сообщил, что ее следует отправить в больницу. К сожалению, он не пояснил, что в городе и пригородах были зафиксированы вспышки брюшного тифа. На другой день, когда стало ясно, что у Терезы действительно тиф, Элен испугалась за Пола, однако при мальчике постоянно находилась Пита, которая и взяла на себя все заботы о нем, по крайней мере до конца опасного периода.

Нельзя сказать, чтобы вид Пола внушал какие-то опасения, напротив, за пять недель, проведенных на вилле, он загорел и поздоровел. И не без основания: Пол много гулял и почти не волочил ногу — прежде всего потому, что Пита раз в день делала ему массаж, постепенно выправляя пораженную ногу. Но случись ему серьезно заболеть, и он снова будет отброшен назад в своем развитии. Понимая это, девушка стремилась уберечь мальчика. В следующие несколько дней она постоянно опекала его, готовила ему еду, кипятила все питье. Ее мучила совесть, что они все время оставляли мальчика с Терезой, но теперь Пол был доволен, поскольку Пита была рядом с ним.

Когда прошел первоначальный страх, Элен вернулась к своей обычной жизни — обедала и ужинала вне дома, осматривала достопримечательности и посылала Терезе в больницу цветы и фрукты, чтобы ее совесть была чиста. Граф Ференци проявлял некоторое беспокойство о Пите, считая, что ей не следует брать на себя столько забот о сыне Элен. С другой стороны, не мог он осуждать и Элен. В конце концов, они с ней были старыми друзьями, причем Элен была одной из самых привлекательных женщин среди его знакомых. И все же Ференци не без тревоги смотрел на Питу, считая, что она слишком изнуряет себя и что ей не мешало бы изредка присоединяться к ним с Элен. Но Пита лишь весело махала им вслед рукой, когда они уезжали на прогулку и радостно шла с Полом в сад, где они и проводили почти все время в те неспокойные дни.

Когда прошла неделя, обитатели «Виллы кипарисов» вздохнули с облегчением. Тереза уже выздоравливала, а для ведения хозяйства на вилле Элен подыскала более или менее подходящую замену. Жизнь налаживалась. Элен теперь вдруг обиделась на Питу, которая по-прежнему отказывалась передать кому бы то ни было заботы о Поле. Ее не мог переубедить даже граф, хотя по вечерам, когда ребенка укладывали спать, он не нуждался в чьих-либо заботах. Впрочем, Элен тяготилась сыном, и если Пита с пониманием относилась к тому, что он боялся оставаться один на один с незнакомой служанкой, то мать мальчика в таких случаях лишь пренебрежительно усмехалась.

К концу второй недели друзья решили, что опасность вспышки тифа миновала, и в честь этого обстоятельства устроили званый ужин, на который Элен пригласила графа и двух-трех ближайших соседей. Однако после ужина Пита вернулась к себе в комнату вся какая-то разбитая и почему-то очень усталая. А на следующее утро почувствовала, что не в силах встать с постели. Когда обеспокоенная Элен зашла навестить девушку, глаза ее блестели, на щеках появился лихорадочный румянец, и она бормотала что-то о Майке, с которым они поедут в Англию, в «Грейледиз».

Элен тотчас послала за доктором и за графом. Доктор в этот раз выглядел мрачнее, чем обычно, а граф Ференци возражал против перевода девушки в больницу — он предложил устроить ее в женский монастырь — обитель Святого Креста, где за ней будут ухаживать наилучшим образом. Доктор согласился, и Питу в машине графа отвезли в обитель и поместили в одну из госпитальных комнат. Девушка, впрочем, не воспринимала происходящего, так как сейчас обитала в каком-то ирреальном мире. Она снова была в «Грейледиз», осматривала детскую комнату вместе с миссис Беннет и снова и снова говорила ей, что предпочтет эту комнату любой другой. Потом она показывала Полу корабли в далеком море, затем мокла под дождем в лондонском аэропорту и думала о встречавшем ее человеке. Он походил на Майка, но это был совсем не Майк, и к тому же она ему явно не нравилась. Но когда он улыбнулся, на душе у нее стало легко. Ей хотелось, чтобы он улыбался и улыбался…

Иногда Пита приходила в себя и видела вокруг монахинь в белых одеждах. Она слышала чьи-то спокойные голоса, чьи-то холодные руки касались ее лба. Потом же она снова впадала в забытье и начинала странствовать по Франции.

Когда она наконец снова пришла в себя, у ее кровати сидел какой-то человек. Должно быть, доктор Джератти. Пита отвернулась и закрыла глаза — слишком уж яркий был свет. Ей очень хотелось пить, губы ее пересохли… И ее вдруг стали поить. Конечно же это опять доктор Джератти! Странно, что маленький, толстый, лысый доктор-итальянец так похож на Джеффри Вентворта, и даже глаза у него такие же серые и строгие. Правда, теперь глаза эти вовсе не были строгими, взгляд их стал мягким и добрым, и заговорил он с ней также мягко и доброжелательно:

— Вот, попейте еще немного, прошу вас. Право, это пойдет вам на пользу.

Питье и вправду было приятным и холодным, как вода из горного ключа, а главное, от него прояснилось в голове. Девушка так долго пребывала в мире видений, что теперь, чувствуя дикую слабость, боялась снова оказаться во тьме. Она протянула руку тому, кто ее напоил, и он ободряюще пожал ее. Надо же, словно та же самая рука, которая однажды в обеденном зале лондонской гостиницы подала ей носовой платок!.. Она снова взглянула на лицо сидевшего рядом человека и поняла, что это вовсе не доктор Джератти. И конечно, не Майк, которого не было в живых. Но значит, это…

— Да, это я, — улыбаясь, ответил Джеффри Вентворт без всякой насмешки. — Я, и никто иной. Мне было интересно, скоро ли вы меня узнаете?