Краски мечты

5

Тем не менее девушкам повезло: администратор не стал мстить за капризы Мэган и в ответ на соответствующий вопрос подсказал, куда можно пойти. Здесь все находилось так близко, что не было смысла даже брать такси. Мэган, однако, настояла на шикарном появлении.

Клуб назывался «Черная кошка». Он располагался в отдельном здании, поодаль от жилых домов – одноэтажное строение, больше похожее на ангар. Мэган это не впечатлило: она была весьма искушенной в отношении заведений подобного рода и даже хотела изменить маршрут, но Джина уговорила ее войти.

Внутри все оказалось гораздо лучше, чем можно было предположить, глядя на «Черную кошку» снаружи. Дизайнеры выдержали стиль андеграунда шестидесятых. Черного цвета было на самом деле много. К нему – серый кирпич, красные и зеленые всполохи на черных стенах. На платформе, окружавшей танцпол, – маленькие черные столики.

– А у них тут ничего! – Джине было нелегко перекрикивать гремевшую музыку.

Мэган только кивнула. Она была здесь как рыба в воде. Ночные клубы и дискотеки были для Мэган естественной средой обитания. Об этом, конечно, не знали большинство ее мужчин, солидных бизнесменов, которые приглашали ее в ресторан и в оперу… Ну им и не нужно было. Ночная жизнь – на то и ночная, чтобы оставаться загадкой. Мэган же с легкостью меняла роли – играючи перекидывалась из роскошной светской львицы, спутницы серьезного мужчины, в изящную и похотливую черную кошку.

Джина так не могла. Она время от времени составляла подруге компанию, редко, но все же чаще, чем хотелось бы, и ей не нравилась громкая музыка, не нравились искатели доступных удовольствий. То, что не давало ей отказываться от приглашений Мэган, – это гордость и доля соперничества, тяга к новым, необычным впечатлениям и потребность наблюдать людей, совсем разных мужчин и женщин, в разных ситуациях, в разных местах…

А еще под звуки какой-то жестоко-громкой и ритмичной музыки легко было оставаться одной. В самом сердце толпы, среди десятков, даже сотен танцующих – наедине со своими чувствами, которые мало-помалу затихают, расплескавшись, и уступают место просто движению.

Джина танцевала, когда была зла. Она танцевала, когда испытывала душевную боль. Танцевала, когда чувствовала себя опустошенной.

Как сейчас.

И не было ноющей тягостности где-то под горлом, не было досады и чувства потерянности, только ритм, перетекающие одно в другое движения рук, ног и тела – волны.

Мэган выглядела блистательно в пурпурной блузке и узких брюках. В облике Джины сквозило что-то иное – маленькое платье очень грубой вязки, то самое, которое она едва решилась купить перед отъездом. Мужчины не обошли их вниманием. К концу вечера места за столиком подруг заняли вполне симпатичные ребята: Ганс, инструктор по лыжам, и Михаэль, который занимался веб-дизайном. Ганс представлялся Джине одним из потомков Одина (интересно, здесь тоже верили в Одина?): высокий, светловолосый, с благородной горбинкой на носу. Как известно, мужчины такого типажа не ходят по двое, и Михаэль был тому подтверждением: на вид – совсем мальчишка, кудрявый, с обаятельной улыбкой и ямочками на щеках.

Естественно, Мэган «запала» на Ганса. Точнее сделала все, чтобы он «запал» на нее. Естественно, Джина не стала возражать. Сексуальные мужчины ее немного пугали, как открытый призыв к чему-то опасному. Михаэль, как оказалось, был любителем поболтать, и оттого чувствовал себя здесь не очень счастливым: не наговоришься, если нужно прикладывать максимум усилий, чтобы твое слово не потерялось в общем шуме. А тем более – если перед тобой малознакомый человек…

Джина пришла ему на помощь:

– Мне хочется на воздух.

– Я провожу?

– Проводи.

В дверях Михаэль, казалось, набрался смелости. Наклонился к самому уху Джины:

– Давай сбежим отсюда!

– Давай, – неожиданно для себя обрадовалась Джина.

Не выпив за вечер ни глотка спиртного, Джина все же чувствовала себя одурманенной – дымом чужих сигарет, запахами пота и парфюма, громкой музыкой и мельтешением световых пятен. Холодный ветер с запахом снега отрезвил ее. Не задумываясь о том, как это выглядит со стороны, Джина наклонилась, зачерпнула чистого снега и приложила его к разгоряченным щекам.

Михаэль пришел от этого жеста в какой-то детский восторг.

– Какая ты классная! – И тут же сам смутился своей непосредственности. Он говорил по-английски с ошибками и старался выбирать самые простые слова.

– А ты забавный.

– Да. Ты тоже думаешь, что я смешной? – расстроился Михаэль.

– Я… Нет. Ты немного не так понял. Забавный – это милый.

– А…

Они медленно шли по ночной улице. Джина взглянула на часы. Четверть второго. Джине почему-то не было интересно, что подумает Мэган о ее внезапном исчезновении. Ей было очень спокойно. Оцепенение казалось даже естественным. Как будто так было всегда. Ах если бы так было всегда…

– Тебе нравится у нас? Честно? – Михаэль нарушил молчание, и Джина подумала, что не стоило ему этого делать. Хотя какая в сущности разница…

– Нравится. Очень.

– И не скучно? После большого города? Филадельфия ведь большой город?

– Да, большой. Но мне не скучно. Здесь все по-другому.

– Как?

– Если бы ты приехал в Филадельфию или в Нью-Йорк, тебе показалось бы, что ты попал в фантастическую повесть. Я думаю. А мне сейчас кажется, что я попала в старинную сказку или в какую-то легенду.

– Понял.

– Правда? – рассмеялась Джина. – Я вроде бы и сама не совсем поняла, что сказала.

– Да брось. Здесь атмосфера такая. А еще от недостатка сна может начаться легкий бред.

Джина искоса посмотрела на парнишку. Милый человечек, шутит, а сразу видно, что не злой, не то что этот Альберт.

При воспоминании о недавнем знакомстве Джина едва заметно поморщилась.

– Слушай, а где ты учил английский?

– Ой, да здесь же полно курсов: сервис, туристы, все такое… А я еще в школе английский любил. Мечтал поступить в университет в Женеве и поехать на стажировку куда-нибудь в Ирландию.

– А почему не поехал?

– Потому что не поступил, – очень логично ответил Михаэль. – Денег не хватило.

Джина почему-то с уважением относилась именно к тем мужчинам, которые не пытались пустить женщине пыль в глаза и открыто признавались в своих финансовых неудачах. Она ободряюще похлопала его плечу.

– Ничего, мне еще только двадцать три. Успею.

– Точно. А куда мы идем?

– А куда ты хочешь?

– Не знаю.

– Пошли посидим в каком-нибудь кафе?

– Нет!

– Что-то не так?

– Не обращай внимания. – Джина выдохнула. – Просто я весь день только этим и занималась.

– Ладно. Я могу пригласить тебя к себе…

Джина посмотрела на Михаэля с иронией:

– На что ты рассчитываешь?

Тот пожал плечами – искренне, потом улыбнулся:

– А на что можно?

Джине стало тошно от такого поворота дел. Конечно, обычный парень, познакомился на дискотеке с отдыхающей девушкой – какого итога вечера ему ждать?

– Мы можем смотреть телевизор, и ты будешь мне переводить, потому что я не понимаю по-немецки, и по-французски – с горем пополам, но ты не очень хорош в английском, потому это – дурацкая идея, а секса с тобой я не хочу. Я его вообще не хочу! – выпалила Джина на одном дыхании. Остановилась. Отвернулась.

– Эй… – Михаэль явно опешил.

Вот так! Не повезло тебе, мальчик! Твой дружок Ганс оказался умнее и, возможно, уже трахается с Мэган, а тебе попалась очень, очень проблемная девица! Джина от своих мыслей разозлилась еще больше.

– Эй, я тебя обидел? Джина…

Молчание. Джина начинала чувствовать себя глупо. Еще бы – сама пошла с парнем гулять в ночь, а теперь, видите ли, ей не по душе то, к чему это должно было бы привести…

– Прости, если я что-то не то сказал… Черт. Знаешь, Ганс вытащил меня на танцы, хотя я этого не люблю. Но он всегда дразнит меня тем, что у меня нет девушки. И хотел, чтобы я с кем-нибудь познакомился. Я не имел в виду, что ты сразу… Я же понял, что ты не похожа на свою подругу!

– И что дальше? – мрачно поинтересовалась Джина.

– Пойдем в кино. У нас есть сеансы на всю ночь. Или ко мне – просто жарить сосиски на гриле и болтать. А хочешь, я провожу тебя в отель.

Джине стало стыдно.

– А ты один живешь?

– Нет, с мамой.

– А она дома?

– Слушай, я чувствую себя как школьник, которого экзаменует его осторожная подружка. Дома! И если ты так меня боишься, то пошли лучше в кафе, правда, – надулся Михаэль.

– Прости. – Джина сдвинулась с мертвой точки и зашагала по улице, обгоняя Михаэля.

– Эй, погоди, ты же не знаешь, где я живу, – смеялся он, ускоряя шаг.

Идти было недалеко. Но между этим разговором и моментом, когда Михаэль озябшими пальцами нащупывал в кармане ключ от квартиры, прошло больше часа: началось все с игры в снежки, а закончилось катанием с ледяной горки.

У Джины сияли глаза. Она замерзла и порвала колготки, но это не мешало ей чувствовать какую-то эйфорию. Вспомнилось сразу все: детская влюбленность в одноклассника, рождественские каникулы, ощущение себя живой и ловкой, как белка, чувство полета и большой скорости, пьянящая близость опасности, легкие ушибы и звонкий, искренний смех.

Все это снова было у нее сегодня ночью.

Черт возьми, неужели мне не хватало именно этого? Беззаботности и игр? – спрашивала себя Джина, лихорадочно пытаясь привести прическу хотя бы в какое-то подобие порядка: того гляди, мама Михаэля испугается. Порядка не получалось.

– Входи. – Он наконец-то справился с замком.

Михаэль с матерью жили на третьем этаже очень старого трехэтажного дома. Квартира оказалась большой, но Джина сразу поняла, что исторически это была половина еще большей квартиры. Планировка была не похожа на все, что Джина видела прежде.

А еще здесь не было дизайна. И в его отсутствии таился тоже своего рода шарм: были старинные вазы и какая-то абстракционистская картина, светлые обои и деревянные некрашеные двери, больше Джина ничего не запомнила. Михаэль скрылся где-то в глубине квартиры, и из недр ее Джина тонким слухом уловила громкий шепот. И – вот досада! – ни одного знакомого слова.

Михаэль вышел.

– Я сказал маме, что ты американка, она очень расстроилась…

– Почему? – изумилась Джина.

– Потому что у нас небогатая квартира и потому что она совсем не знает английского.

– Ах, не стоит…

– Я ей тоже сказал, что не стоит. Есть хочешь?

– Хочу! – обрадовалась Джина.

На небольшой кухне было очень тепло. Джина почувствовала себя совершенно счастливой. Обещанные сосиски – горячие, с румяной корочкой – показались ей неземным лакомством. От тепла и вообще от избытка удовольствия Джину потянуло в сон. Она с трудом заставляла себя не клевать носом.

– Мне давно не было так хорошо, Михаэль. Спасибо тебе.

Он белозубо улыбнулся:

– У нас есть свободная спальня. Спать будешь там, о’кей?

– Да. Хорошо.

– Пошли, я покажу тебе, где ванная.

Джина чувствовала кожей горячие упругие струи, разбегавшиеся по телу. Жарко. Немного душно. Очень хорошо. Вода моментально сняла усталость и сонливость. И Джина внезапно осознала себя здесь и сейчас: в незнакомом доме. У незнакомого почти парня. В незнакомом городе в незнакомой стране. Себя, Джину Конрад, двадцати пяти лет от роду, почти помолвленную с серьезным человеком, адвокатом, дочь серьезных людей, ответственного работника процветающего художественного салона на Касл-Вью-стрит, Филадельфия… В чужой ванной. Голой.

Именно эта мысль ее чуть не добила. Джина почувствовала, как заливаются краской щеки, шея, грудь, как от волнения кружится голова и холодеет в животе.

Что я делаю?! Это же какое-то безумие! Подумав об этом, Джина резко выключила воду. Как будто так можно было что-то изменить… Зябко. И нужно что-то сделать, но что?

Никто не может поставить человека в глупое положение, если он сам того не хочет. Но уж если он хочет…

Ну и зачем я пошла с этим парнем? Подражала Мэган? Так ведь все равно не собиралась с ним спать! И какого черта я не вернулась в отель? Ай, теперь уже поздно, точнее… Джина представила, как сейчас вернется в номер, обнаружит там пару голубков… Поздно.

В дверь деликатно постучали.

– Все в порядке?

– Да, – капитулировала Джина.

– Я принес тебе футболку.

Джина нервно завернулась в полотенце, подумала – и завернулась еще плотнее. Предательская мысль: нечего уже терять. Открыла дверь. Михаэль, не глядя на нее и явно смущаясь, протягивал обширную белую тряпку. Видно было, что он тоже чувствует себя страшно неловко.

– Спасибо. – Джина хотела быть как можно более непринужденной, но не получилось: нервные движения выдавали ее с головой.

– Я не смотрю.

– Спасибо.

Джина поспешно закрыла дверь и натянула на себя предложенную вещь. Это была самая асексуальная футболка на свете: просторная настолько, чтобы скрывать фигуру почти до колен, и вместе с тем – с достаточно узкой горловиной, не обнажавшая плечо.

Ладно, друзья, значит, друзья. Будем придерживаться этой линии, решила Джина и вышла из ванной.

Михаэль проводил ее в комнату для гостей – довольно пустую спальню с вызывающе большой кроватью. Джина вздрогнула.

– Ну… э-э-э… спокойной ночи, – замялся Михаэль.

– Да, спокойной ночи. – Джине вдруг стало стыдно. – Извини, если чем-то обидела тебя. Я все равно рада, что познакомилась с тобой.

– И я рад. Ты чудесная девушка. – Михаэль улыбнулся.

– Знаешь, у меня в Америке парень, у нас очень серьезные отношения…

– Да? – расстроился Михаэль.

– Да, – без энтузиазма ответила Джина.

– Я бы хотел быть твоим парнем. Но не получится. Да?

– Да. Абсурд. Слишком много «да», и ни одно не приносит радости. Какой абсурд! – Джина схватилась руками за голову.

Какой абсурд! Альберт отложил книгу. Он читал что-то из современной прозы – невнятное, многословное, обрушивающее на читателя поток образов и ассоциаций и претендующее из-за этого на особую эстетическую ценность. Пожалуй, будь он в другом настроении, мог бы даже получить удовольствие от той же самой вещи… Однако некой Виктории Паркер не повезло: Альберту Ридли не суждено было пополнить число поклонников ее таланта.

У него была хандра. Что удивительно, хандра эта была совершенно не октябрьская, напротив, весенняя, именно такая смесь чувств овладевала Альбертом примерно в марте, когда начинали беситься от страсти коты и количество влюбленных парочек на улицах увеличивалось с каждым днем в геометрической прогрессии. Апогей всего этого гормонального безумия обычно и совпадал с самой глубокой точкой беспричинной тоски Альберта Ридли. В это время из «Новой драмы» обычно и уходили те, кто не готов был еще (или уже) позволить себя растоптать во имя великого, но странного искусства. И именно растоптать – не однократно наступить, а так, методично, давить с нажимом на каждой репетиции.

А все оттого, что Альберт чувствовал себя выключенным из жизни. Он сходил с ума от этого чувства. Сначала делал вид, что ему все равно. Что он даже презирает тот бурлящий, с гулом несущийся мимо него поток – поток, не лишенный особой прелести и даже красоты, со всеми этими солнечными бликами, загадочными улыбками на девичьих лицах, запахом талой воды, открывающейся земли и робкими голосками птичек. Потом становилось так тошно, что Альберт почти сходил с ума. Он – один, жесткий, сухой человек, требовательный к себе и к другим, сидит в комнате с большим окном, а за ним, за окном, – всё: и луна, и ветер, и телефонные звонки, и какие-то свечи, ужины при свечах, и чьи-то обиды, и даже – иногда, редко – влюбленные глаза какой-нибудь девчушки, ведь он лидер, а лидеру поклоняются. А он не может выйти из комнаты, даже выпрыгнуть из окна не может, и никогда ему, Альберту, не пережить всего того, что делается за стенами.

Да, у него внутри – тоже мир, другой, напряженно пульсирует, выходит, наполняет отлаженные механизмы спектаклей с четко выдержанным ритмом.

Но один из этих миров не переливается в другой. По крайней мере, так кажется. Весной…

А сейчас октябрь. Но знакомая тошнота подступила к горлу. Не радовала книга, не успокаивали сигареты, Альберт курил очень много, точно была какая-то жажда, хотя бы отчасти утоляемая невыносимым дымом ментоловых сигарет.

Из-за чего? Я так хотел побыть в горах… Я сейчас в горах, пытался здраво рассуждать Альберт, так чего же не хватает? Работы? Ха-ха. К черту работу. Женщины? Которой? Лучше уж работа, чем какая-нибудь дамочка с хищными глазами. Не от одиночества же меня выворачивает наизнанку, право слово…

Альберту вспоминался сегодняшний, точнее уже вчерашний день… И женщины, длинноволосая сексапильная блондинка и та, другая, даже слов точных не подобрать… или не запомнил? Нет, запомнил: высокая, худенькая, кудряшки падают на уши, и глаза светлые, то ли голубые, то ли серые, лучше бы серые – не так банально, и вряд ли линзы… Альберт вспоминал ее пальцы, в испуге и смятении прижатые ко рту, – те самые пальцы, которые за миг до этого выпустили холодный белый ком ему в спину. Смутно как-то вертелось в памяти: желтоватый теплый свет, много деревянного вокруг, и те же самые пальцы неохотно держат длинную изогнутую вилку, неохотно водят ею вокруг румяной выпечки. Девушка, напряженная, сидит напротив, и Альберт уже знает: ее зовут Джина. Он мысленно пробует это имя на вкус: похоже на какой-то сладковатый, теплый, пьяный напиток или на плод с темной кожицей, нагретый солнцем. Он холоден с нею, как со всеми…

Ох какая чушь! Неужели что-то к этой девчонке? Молоденькая дурочка, одна из сотен тысяч таких же молоденьких дурочек, и ни одна из них не читала Кафку! Бред, бред и еще раз бред. Это не может быть вожделением, она не в моем вкусе, а во все остальное я не верю!

Альберт встал и налил себе виски. Обожгло горло. Хорошо.

Он ни разу не пожалел, что поменял номера. Здесь был настоящий маленький дом. Причем дом такой, какой обычно рисуют в мечтах. Надо сказать, что сам Альберт этим никогда не занимался, в смысле – мечтами об идеальном жилище. Но здесь был камин с живым огнем, и шкура на полу, и шкура на стене, а за окнами виден был заснеженный двор и, если приглядеться, горы…

Здесь можно было бы быть счастливым! Так в чем же дело, черт подери?!

Альберт расхохотался, рассыпался нехорошим, сухим, но глубоким смехом. Прошелся по комнате, подложил в камин полено. Его будто гнало, гнало, как волка по лесу, он не мог находиться на одном месте, нужно было что-то делать…

– А вот ни черта подобного! – Альберт сделал несколько глотков прямо из бутылки. По телу волнами растекалось расслабление. – Теперь я слишком пьян, чтобы куда-то идти.

Но душа металась. Альберт пошел с ней на сделку и взялся за телефон. У него даже мысли не возникло о том, что люди, звоня на другой континент, обычно утруждают себя вычислением времени у абонента…

У его бывшей жены был чертовски злой голос. Ее муж, точнее бывший муж, не стеснялся звонить никогда: ни поздней ночью, ни ранним утром. Делал он это редко и, как правило, не вовремя.

– Привет, Анжела.

– Что-то случилось? – В голосе бывшей супруги Альберту почудилась саркастическая надежда. Анжела была мастером тонких интонаций.

– Представь себе, я соскучился.

– Не верю.

– Правильно делаешь. – Пауза. – Я в Швейцарии.

– Уехал навсегда?

– Нет.

– На пару лет?

– На пару недель.

– И ты звонишь, чтобы сказать мне это?

– Да. Я давно не слышал твоего голоса.

– Ты – пьяное чудовище. Не звони мне больше в таком состоянии. – Немая тишина в трубке.

Дисплей сотового посветился еще несколько секунд и погас.

– Хм, – сказал сам себе Альберт и отложил телефон в сторону. Потом упал на широкую нерасстеленную постель, как был, одетый, и погрузился в тяжелый сон. Вместо сновидений были какие-то красноватые сполохи и язычки пламени.