Краски мечты

9

Филадельфия встретила их промозглой осенней сыростью. Конец октября еще никто не отменял. После рождественской атмосферы в заснеженных Альпах дождливая серенькая осень могла только усугубить тоску.

Джина не сообщила никому из своих о внезапном приезде, поэтому девушек никто не встречал. Мэган взяла такси. Они попрощались несколько натянуто. Видно было, что Мэган сочувствует своей не в меру распереживавшейся подруге, но до сих пор дуется и ждет, чтобы та признала свою неправоту. А Джина это делать не собиралась. По крайней мере, сейчас.

Дома все было по-прежнему: много света и много зеркал. Это единственное требование, которое Джина в свое время предъявила к будущей квартире. Теперь зеркала отражали печальную, будто похудевшую молодую женщину с потерянным взглядом, которая маялась от безделья и не хотела ничем заниматься.

На работу, что ли, пойти? Вот босс обрадуется! Или позвонить маме? Мама тоже обрадуется. И разволнуется, почему вернулась раньше. Можно еще позвонить Виктору… Вопрос только в том, чему обрадуюсь я? – размышляла Джина. Ответ не напрашивался сам собой. Похоже, его придется еще долго искать.

К вечеру Джина все-таки собралась с силами и позвонила Виктору. Он искренне обрадовался ее возвращению и пригласил поужинать в романтической обстановке. Джина сказала, что лучше бы сходила в клуб. Ну не было у нее сил на романтический ужин, не было!

Виктор сиял. Он был ласков и даже более внимателен, чем обычно. Джина улыбалась ему и изо всех сил показывала, что рада его видеть. Они поехали в клуб танцевать, потом Виктор повез ее ужинать в китайский ресторан, и Джина смеялась от удовольствия и заинтересованно слушала Виктора. Ей совсем не хотелось есть. Голод – это жажда жизни. Если человек еще не решил, хочет он жить дальше или нет, то и пища не представляет для него интереса.

Потом они поехали к Джине, хотя любое вторжение на ее личное пространство сейчас воспринималось ею особенно остро. Они смотрели фотографии, сделанные Джиной и Мэган. На одном из снимков Анморе обнаружился профиль Альберта. Джина молилась, чтобы ей достало воли не расплакаться от стыда и страха перед будущим. И от бессильной злобы – на себя, что все получилось именно так.

– Классно вы отдохнули, жалко, что Мэг вызвали на работу, правда?

– Да, дорогой. Я бы с радостью провела там еще несколько дней. Хотя я не фанатка лыжного спорта. Представляешь, так ни разу и не встала на лыжи!

– Ничего, может, зимой поедем с тобой куда-нибудь покататься. Только не очень далеко, ладно?

– Может…

Виктор поцеловал ее. Губы его были теплыми и требовательными. Правая его рука легла ей на грудь. Джина тихонько отстранилась:

– Прости, – прошептала она. – Я выжата как лимон из-за смены часовых поясов и из-за дорожного стресса. Очень болит голова. Отложим, ты не против?

– Нет, что ты, малыш… – Виктор выглядел чуть-чуть расстроенным. – Давай потом. Как насчет того, чтобы лечь сегодня пораньше?

– Хорошо, – согласилась Джина и подумала: на самом деле очень болит душа. – Я в душ.

Дни шли за днями. Джина научилась засыпать, не мучаясь мыслями о прошлом и несбыточном, научилась безропотно вставать по будильнику и варить утренний кофе без ощущения трагизма бытия, научилась не дрожать, показывая кому-то швейцарские фотографии, вот только в галерею ходить было все больше и больше досадно. Миссис Уотсон, казалось, совершенно обозлилась на свою нерадивую сотрудницу, в неподходящее время взявшую отпуск, и теперь отыгрывалась на ней, как могла.

Джина выполняла в два раза больше работы, чем до поездки: она просматривала каталоги, которые будто взбесившиеся почтальоны приносили пачками (где только набрали столько бумаги?!). Она составляла планы выставок на полтора года вперед, встречалась с художниками и дизайнерами, ездила по мастерским. Вела переговоры с крупнейшими аукционами Филадельфии и западных штатов.

Существует расхожее мнение: чем больше работы, тем легче человеку отвлечься от своих собственных проблем. Для Джины оно не срабатывало. У нее почти не оставалось времени, чтобы углубляться в самоанализ, и это выводило ее из себя. Ей не давали заниматься собой. А это было чертовски важно теперь. К тому же она стала плохо себя чувствовать и быстро уставать. Джина скрипела зубами на начальницу и продолжала разгребать бумажки, морщась от вкуса крепкого кофе.

Некая мысль вертелась в ее голове, но даже сама Джина не могла понять, что это такое, не могла сформулировать ее, представить образ.

А однажды утром, спустя две недели после возвращения из Европы, она проснулась и обомлела от страха: неужели я беременна?

Было воскресенье. Виктор безмятежно спал рядом. Он проникся к ней невероятной нежностью и теперь почти каждый день бывал у нее или приглашал Джину к себе. Джина напряглась всем телом. Если будет ребенок, это меняет все.

Она не думала о детях. Сначала чувствовала себя слишком юной, потом мечтала состояться как художник, потом старалась быть хорошим менеджером… Все время было не до того. Дети, конечно, вписывались в ее представление о семейном счастье, но это казалось слишком отдаленной перспективой, не имеющей прямого отношения к настоящему моменту.

У Джины возникло чувство, что сложилась какая-то головоломка: слабость, головокружение, расстройство цикла – все это, оказывается, не связано с путешествием и нагрузкой в галерее…

Это Альберт. Вне всякого сомнения. Виктора исключаем. С ним мы всегда предохранялись. А с Альбертом… Джина закусила губу. Конечно, все так и есть. Остается дойти до аптеки и купить тест.

Помаявшись за завтраком от отсутствия аппетита и озабоченных взглядов Виктора, Джина наконец нашла предлог, чтобы выйти за покупками одной. Все остальное происходило для нее, как в замедленной съемке, но она почти ничего не видела и не чувствовала. Запершись в ванной и трясясь от волнения, Джина сделала тест. На индикаторной полоске – два бледных штриха. «Вы беременны». Точка. Джина едва не грохнулась в обморок. Открыла кран, чтобы шумела вода и Виктор не спрашивал, почему так долго и все ли в порядке. Да, все в порядке. Но у нее внутри начало жить отдельное человеческое существо. И по-прежнему уже ничего не будет.

Джина выползла из ванной через полчаса и легла в постель, сказав Виктору, что нездорова. Он так и не понял, почему Джина рьяно запротестовала, когда он предложил ей таблетку аспирина.

День прошел как в тумане. Джина была оглушена происходящим с ней. Будущее рухнуло, и из обломков, из разрозненных кирпичиков нужно выстроить новое. Как сказать Виктору? Он обрадуется. Ребенок наверняка не его. Хотя глупо так отметать его возможное отцовство. Бедный Виктор. Ему придется воспитывать чужого ребенка. И никто не будет знать. Только Джина. И Мэган. Черт, надо звонить Мэг. Она придумает. Что-нибудь придумает. Как поступить, что сказать… Во всяком случае, она единственная сможет понять все до конца.

Или не звонить?

Джина мучилась до вечера понедельника. Потом решила, что в одиночку нести бремя такой страшной тайны уже не в силах, и набрала номер Мэган.

По голосу подруги явно было слышно, что она давно ждала звонка от Джины и довольна, что дождалась. Как в детстве: кто первый позвонил – тот и виноват.

– Я хочу с тобой поговорить. – Джина взяла быка за рога.

– Что-то случилось? – сразу отбросила свои игры Мэган.

– Да.

– Насколько все серьезно?

– По десятибалльной шкале – на восемнадцать.

– Когда увидимся?

– Приезжай ко мне, как только сможешь.

– Поняла. Через полчаса буду. Держись.

Мэган явилась через час, ругая на чем свет стоит пробки и безмозглых водителей. В руке у нее была бутылка коньяка. Она протянула ее Джине:

– Держи. Приведет мозги в норму.

Джина поморщилась:

– Не подойдет.

– Ну я внимательно слушаю. – Мэган закурила.

Джина хотела попросить ее не делать этого, но все же сдержалась.

– Я беременна. – Она заламывала пальцы, сидя рядом с Мэган на диване.

– Та-а-ак… Альберт?

– Я думаю, да.

– Ты думаешь или ты уверена?

– Уверена, – вздохнула Джина.

– Как, думаешь, к этому отнесется Виктор?

– Не представляю. Мы никогда не заговаривали о детях. Мне кажется, он не торопится.

– Ладно. Разберемся. Я знаю хорошую клинику. Там все очень хорошо делают.

– Делают – что? – не поняла Джина.

– Аборты.

– При чем тут аборты?

– А ты что, собираешься рожать? – на этот раз не поняла Мэган.

– Разумеется…

– Не будь дурой.

– Ты о чем?

– Ты хочешь родить ребенка от почти незнакомого мужчины? Может, он больной? Может, он психопат или шизофреник? А если Виктор тебя бросит? Вы же не женаты!

– И что? Ты понимаешь, что он – живой? – Джина инстинктивно положила руку на живот.

– Я понимаю, что ты живая, что ты еще не готова стать матерью, что ты еще не состоялась в профессии и что рискуешь воспитывать ребенка одна!

– Если это, – Джина запнулась, – если это моя судьба, то так тому и быть!

– Нет никакой твоей судьбы! Ты сама загоняешь себя в ловушку!

– Я ни за что на свете не убью своего ребенка! Это же не сгусток протоплазмы! Это живое существо, человек! А ты бездушная…

– Я – бездушная?! Может, конечно, и так… Но вот в животе у тебя пока что сгусток протоплазмы, ни больше и ни меньше! Можешь воображать себе все, что захочешь, но это пока что маленький комок клеток!

– У тебя просто не было детей!

Мэган побелела от ярости. Джина забыла, что ее подруга уже делала аборты и, по крайней мере, на словах относилась к этому легко. Но сейчас в ее глазах отразилась такая злоба, что стало ясно: это, наверное, самая болезненная тема для Мэган.

– Девчонки, вы чего ссоритесь?

Появления Виктора никто не ожидал. В пылу спора ни Мэган, ни Джина не услышали, как он открыл дверь своим ключом.

– О! А вот и горе-папаша явился! – Мэган метнула в его сторону презрительно-ненавидящий взгляд.

Джина обмерла. Как же можно так грубо лезть в чужую жизнь?! Она бы сказала ему все сама…

Мэган стояла посреди гостиной, как статуя, скрестив руки на красивой груди и ненавидя, похоже, весь мир в эту минуту.

– Виктор, ты очень любишь Джину?

Он растерялся.

– Ну да, естественно, и, по-моему, это ни для кого не должно стать новостью… – Он часто заморгал. Это всегда случалось с Виктором, когда он не понимал, что происходит.

– А ты бы любил ее, если бы она тебе изменила?

– Замолчи, – прошипела Джина.

– С тобой, что ли? – попробовал отшутиться Виктор.

– Нет, допустим, не со мной. Но когда она расскажет тебе кое-какие новости, напомни ей об Альберте Ридли и посмотри на ее реакцию. Это мой тебе дружеский совет. И не удивляйся, если она назовет тебя ночью… Альбертом.

Мэган схватила сумку, брошенную в кресло, и вылетела из квартиры, хлопнув входной дверью.

Она была так взбешена, что не смогла дождаться лифта и загрохотала каблуками по лестнице. Наглая, упертая, не умеющая жить дура с замусоренными мозгами! Ах какие мы нежные! Ах, мы будем рожать ребеночка! Мэган хотелось плеваться, и желательно бы плеваться ядом. Кислотой, чтобы камень прожигала насквозь. Как в фильме «Чужой». Джина такая же, как все. Пользуется тобой, плачется в жилетку, и все равно верит только в свою правоту! Умнее всех, как же… Умнее, лучше, благороднее, чище! Раз так, пусть разбирается теперь со своим Виктором.

Мэган хотелось плакать. Навзрыд. Она, конечно, очень сильная, никогда себе такого не позволит, но как здорово было бы сейчас уткнуться в чье-нибудь плечо, которое еще надежнее и сильнее, чем собственное, и поплакать. Чтобы кто-то пожалел, погладил по голове, сказал, что она все равно самая лучшая, замечательная, что она права в том, как живет, что в конечном счете все ошибки можно простить, можно когда-нибудь исправить…

Наверное, единственное, без чего человек не может жить, – это чувство собственной правоты.

Джина очень больно наступила на чувство правоты Мэган. И должна теперь ответить.

А еще Мэган было очень больно оттого, что она, похоже, потеряла своего единственного друга. Да, Джина долго терпела ее, а она Джину, но это была связь, проверенная временем. Увы, и ее можно разорвать.

Мэган пулей вылетела из подъезда и не с первого раза сумела открыть дверцу машины: пальцы дрожали от нервного возбуждения. В машине Мэган все-таки позволила себе разреветься. Точнее слезы сами покатились по ее щекам, она ничего не могла с этим поделать.

Мэган ехала, давя на педаль газа и глотая злые слезы. Даже если разобьется – не страшно.

Звук металла, разрезаемого металлом, грохот и звон осыпающегося стекла смешались с болью от удара.

Мэган очнулась в больнице.

– Вот везучая! – сказал ей молодой медбрат. – Машина – в блин, а вы отделались сотрясением мозга.

Мэган не знала еще, насколько все серьезно. Не задумывалась о том, почему с ней произошло то, что произошло. Почему она сделала себе именно такую судьбу. Она догадывалась только, что ей предстоит провести на больничной койке череду серых, неприятных дней с оттенком сосущей сердце тоски.