Крысиный волк

2 глава

Шацар прятался под кроватью в комнате для гостей, которых у них никогда не бывало. Пыль заставляла его дышать неглубоко и часто, а может все было из-за биения его сердца.

Отец сошел с ума. Если поразмыслить, этого стоило ожидать. Да, разумеется. Шацар лежал под кроватью, смотря на отделанное темным золотом зеркало. Если отец войдет, даже очень тихо, Шацар будет видеть его ноги, видеть направление его движения.

Но это ничем не поможет, конечно. Из дома надо было выбираться, но Шацар боялся наткнуться на отца. Голова была ясной, а вот тело не повиновалось. Он дышал загнанным зверьком, не в силах вылезти из-под кровати.

Все началось с того, что ночью Шацар услышал крики. Сначала Шацар не удивился — крики в его доме не были столь уж редким явлением, особенно ночью. Однако кто-то из сестер, Шацар даже не различил кто из-за непривычной, почти животной тональности крика, визжал с такой силой, что Шацару передался этот страх и почти передалась эта боль.

Он вылез из постели, ноги тут же замерзли, едва коснувшись холодного пола. Ветер пел за окном свою заунывную песнь, и тени плясали на игрушках и книжках Шацара, придавая машинкам бесполезный, сломанный вид, а плюшевым медведям — жутковатую мертвенность. Болезненный свет луны прочертил дорожку до двери, по которой Шацар и пошел. Ночь заканчивалась, Шацар это чувствовал.

В темноте, разделенной надвое луной, бьющей в окно коридора, Шацар увидел пятна крови, уродовавшие паркет и ковер с лилиями. Это были, без сомнения, следы отцовских ботинок.

Кто-то снова издал душераздирающий визг израненной кошки. Шацар пошел на звук, но — осторожно. Он все еще не понимал, кто из сестер голосит. Ноги Шацара были испачканы в крови, он скривился. Холодная, липкая кровь была ему нестерпимо отвратительна, поэтому Шацар заглянул в ванную, чтобы смыть ее с пяток. Он уже примерно понимал, что произошло, но вовсе не ожидал увидеть все так скоро. В ванной он увидел голову Шигаты отдельно от Шигаты. Ее прелестное личико было искажено выражением недоумения. Никакого страха или боли на этом прекрасном, кукольном лице не было.

Тело оставалось в ванной, и Шацар не решился смотреть на него. Наверняка, она была без одежды. Он где-то читал, что это неприлично. Неприлично, значит плохо.

Шацар обошел голову сестры, чуть отвернул кран, и тонкая струйка воды затрепетала перед ним. Шацар решил, что смывать кровь будет бесполезно, поэтому он подался к воде, коснулся ее языком. Холодная вода на язык, чтобы не стошнило.

Он был уверен, что увидит еще много крови.

Шацар крепко закрутил кран, взял голову Шигаты, и кровь с новой силой закапала вниз, но пока кровь не касалась его — противно не было. Шацар пристроил ее голову в раковине, чтобы если бы тело Шигаты встало и захотело найти свою голову, ему было легче.

В третий раз раздался этот неповторимый, невоспроизводимый визг, и Шацар понял, что звук идет из гостиной. В гостиной, среди свечек в красивых подсвечниках, кружевных платков на столиках, в розоватом свете начинающегося рассвета (сколько же он смотрел на голову сестры?), Шацар увидел Саянну. Она была распята на стене. Здоровые гвозди, пронзившие ее ладони удерживали Саянну от побега. Кровь стекала вниз, пятная безупречную белизну обоев. Отец вбил гвозди в ее ладони, и теперь Саянну дергалась, пытаясь освободиться. На скуле у нее расцветал, как небо за окном, огромный синяк.

— Шацар, — зашептала Саянну неожиданно тихо, голос у нее был охрипший, едва живой. Подтеки крови не коснулись ее платья, оно оставалось совершенно белым. — Помоги мне. Отец все знает. Он сказал, что оставит меня напоследок.

Шацар посмотрел на нее задумчиво, потом пожал плечами, выражая непонимание. Она зашипела, ей явно хотелось назвать его идиотом, Шацар это хорошо видел, но вместо этого Саянну выплюнула, как ругательство:

— О сыне экономки!

Шацар медленно кивнул. Он прекрасно помнил сына экономки. Мальчишка лет четырнадцати, ровесник Шигаты. Долговязый, как и все слишком быстро растущие дети, кривозубый, удивительно некрасивый. Он иногда приезжал к матери, побыть с ней неделю или две, жил в каморке для прислуги вместе с ней. Предпоследнее, что Шацар помнил о нем — тот летний день, когда они с Саянну лежали в саду под единственной сумевшей вырасти там яблоней. Тень падала ему на лицо, делая его хоть немного красивее. Шацар закапывал солдатиков в землю, играя в войну. Пахло морем, яблоками и кислым мальчишеским потом, исходящим от сына экономки. Саянну, впрочем, не выказывала и тени брезгливости. Отец в тот день уехал в город, и она без страха лежала рядом с мальчишкой.

— Нам здесь, — говорила Саянну. — Тоскливо.

Голос ее лился медом, сочился кровью — в нем были в равной степени соблазнительность и опасность. Саянну приподнялась, сорвала с ближайшей ветки кислое, недозревшее яблоко, вонзила в него зубы.

— Еще б, — ответил ей мальчишка. Он смотрел, как ее белые зубки погружаются в мягкую плоть фрукта. Саянну хорошо отработанным движением потянулась, так что податливая, женская поза в которой она плавно застыла подчеркнула изгибы ее тела под платьем.

Шацар бросил солдатика в ямку и принялся закапывать его. Война заканчивалась, все хоронили своих мертвецов.

— Если хочешь, — сказала она. — Ты сегодня приходи в полночь сюда, под яблоню. Мы будем здесь.

— Может, в комнату?

— Нет, — отрезала Саянну, и в голосе ее пробилась, как цветок сквозь асфальт, обычная ее властность. — Это особая ночь.

— Ты суеверишь? — спросил мальчишка. Саянну звонко засмеялась, коснулась кончиком пальца его носа. Одно это прикосновение было как обещание чего-то большего. Он попался, Шацар знал это, закапывая хромого солдатика.

Последнее, что Шацар помнил о нем — хлеставшую из его перерезанного горла кровь, когда Саянну столкнула его вниз, в бушевавшее, голодное море.

Она подарила его Маме, так Саянну сказала. Все смотрели, и Шацар смотрел тоже. Но это было давно, экономка с тех пор оделась в черное, тело ее сына унесло далеко-далеко, может быть даже в океан, а отец выплатил ей тройное жалованье, уверенный в том, что все это несчастный случай.

Мальчишка поскользнулся на камнях, вот и все. Сплошь и рядом, такое бывает сплошь и рядом. Могло и с Шацаром случиться. Прошло лето, отцвела яблоня, упали яблоки, наступила зима. Теперь отец узнал.

— Шацар, — зашипела Саянну. — Быстро. Я же истеку кровью.

Шацар постарался вытянуть гвозди из ее ладоней. В гостиной было уже светло, и в этом свете Шацар увидел, как по щекам Саянну текут прозрачные, крупные, как бриллианты, слезы.

Вытащить гвозди получилось не сразу — отец хорошо их забил. Они с неохотой выходили из стены, зато из плоти Саянну выскользнули легко. Она упала на колени, а Шацар неподвижно стоял над ней.

Саянну запрокинула голову и закричала, так же громко и отчаянно, как тогда, когда он проснулся. Она зашептала:

— Незачем отцу знать, что ты меня освободил. Он внизу…с девочками.

Шацар кивнул, она посмотрела на него так, будто не была до конца уверена, что понимает его. Саянну вытерла руки о платье, снова беззвучно заплакав от боли.

— Беги наверх, быстро. На третий этаж. Прячься в комнате для гостей и жди меня.

Шацар смотрел на нее внимательно. Ему не хотелось ее оставлять, но Саянну толкнула его, оставив пятна крови на его пижамке.

— Быстро, я скоро приду.

Шацар посмотрел на нее еще раз — синяки под ее глазами казались черными. Он подчинился. И вот сейчас Шацар лежал под кроватью, ожидая отца.

Он был уверен, что отец убил Саянну, что отец их всех убил, потому что сошел с ума. Потому что увидел в них все то зло, которое сам и вырастил. Дверь скрипнула, но вместо отцовских ботинок, в зеркале отразились покрытые кровью лакированные туфельки Саянну. Шацар вылез из-под кровати, Саянну стояла перед ним, в одной руке она сжимала кухонный нож, другой прижимала к себе розовую шкатулку с выгравированными на ней белыми цветами.

— Ты помог мне, — сказала она быстро. — Я помогу тебе. Мама объяснила мне, как бежать. Мы могли бы…

Саянну осеклась. Шацар видел, что она на грани безумия. Она любила своих сестер, заботилась о них. Ее трясло. Шацар понял, что она не стала бы спасать его, может быть, бросила бы его здесь, если бы у нее остался хоть кто-то. Нежность, с которой Саянну взяла его за руку и заставила сесть на кровать, была знаком капитуляции, знаком, что никого, кроме него, у Саянну не осталось.

Саянну открыла коробочку. Внутри были засушенные осы, пахнущий розовым маслом платок, россыпь пуговиц и камешков, и бутылочка темного стекла.

— Пей, Шацар, — сказала она. — Пей и иди к зеркалу.

Шацар указал на нее, и Саянну помотала головой.

— Я останусь. Пока. Я убью его. Потом я найду тебя, Шацар.

Шацар помотал головой, и тут же услышал далекие, почти неразличимые шаги.

— Шацар, — сказал отец. — Я знаю, что ты прячешься там. Саянну, я знаю, что ты сбежала. Выходите-ка по-хорошему, дети.

Саянну схватила Шацара за подбородок, разжала его челюсти и влила в рот жидкость из бутылочки, как вливают животным лекарства.

— Мама говорила, — прошептала она безо всякого сомнения. Саянну зажала ему рот и нос, заставив проглотить содержимое бутылочки. Он почувствовал боль почти сразу. Что-то разъедало его рот и горло, шло дальше. Глаза наполнились слезами, Шацар почувствовал тошноту. Когда он открыл рот, изо рта хлынула кровь, еще до того, как его стошнило, это была кровь, скопившаяся во рту. Саянну взяла его за шкирку, легко, как котенка, толкнула к зеркалу. Шацар понимал, что она отравила его, что он умирает — в пищеводе будто пылал огонь. Но Саянну крикнула:

— Не забывай о Маме там, куда ты отправишься! Это тебе поможет!

Шацар ожидал, что от удара зеркало разобьется, но оно приняло его внутрь, как море. Холод омыл горло, живот и рот, заставив жар отступить.

Амти проснулась, хватая ртом воздух, вкус крови был нестерпим, пока она не заставила себя очнуться окончательно. Когда Амти проснулась, за окном уже было светло, она видела, как блеклое, желтое солнце смотрит на череду массивных многоэтажек, которые одни были видны из ее комнаты. Амти встала, прошла к заваленному вещами балкону и открыла двери. Зимний холод проник в нее сразу до костей, отгоняя остатки дурного сна. Город был укрыт снегом, как сахарной пудрой. Амти улыбнулась, глядя вниз, на детскую площадку, где с криком носились дети, а их продрогшие мамочки жались друг к другу на скамейке.

Амти подумала, что все же скучала по Государству. Скучала по этой тайной неустроенности, которую ощущала в промышленных постройках, одиноких в своей яркости детских площадках, вывесках круглосуточных магазинов. Амти улыбнулась шире, заметив, что абсолютно продрогла, отступила назад, в тепло.

Настроение у Амти было потрясающее, наконец-то она сможет увидеть свою семью. Она была жива, она будет с ними — что вообще могло пойти не так? Внутренний голос тут же напомнил ей, что, вероятнее всего, Шацар хочет ее убить.

Впрочем, Шацар, герой Войны и мудрый правитель, хотел убить всех и уничтожить все. Мама Мескете обязательно сказала бы, что он достойный Сын Матери Тьмы. Амти поежилась от холода и страха, закрыла дверь. Именно в этот момент она услышала голос Яуди:

— Амти! Свари мне кофе!

Что касалось домашней работы, Яуди излишним стеснением в отношении эксплуатации гостей не отличалась.

— Да, Яуди! Я как раз уже проснулась, — сказала Амти громко, будто Яуди интересовал этот аспект. Амти вышла на кухню, которую с таким трудом привела в порядок позавчера. Сегодня она снова предстала перед Амти в своем первозданном виде — с косметикой в ящике для ложек и вилок, фантиками от конфет, рассыпанными тут и там, и пустым ведерком из-под мороженого, которое сиротливо взирало на Амти с подоконника. Амти вдумчиво кивнула, сказала:

— А ты не очень любишь порядок.

— Почему? — спросила Яуди из ванной. — Это просто энтропия растет.

Амти хотела было поспорить, но решила, что раз Яуди давала ей пищу и кров, то ее долг состоит в том, чтобы принять как факт ее веру в хаотическую Вселенную в качестве оправдания неряшливости.

Яуди спала очень мало, а потому любила кофе просто до невероятности крепкий, такой, который невозможно было пить без молока и ударной дозы сахара. Амти заваривала кофе, искала сахар, жарила яичницу, чья необходимость не обговаривалась, однако предусматривалась. Рука уже почти не болела, по крайней мере двигать ей Амти могла без опасений.

Яуди выглянула из ванной голая по пояс, сказала:

— Я на работу, поэтому встретишь своих…друзей. Одна просьба.

— Убраться?

— Да. Тогда вторая просьба. Задержи их. Хочу с ними познакомиться. Потому что они борцы с Системой. И герои.

Амти поправила очки и кивнула.

— Если Шайху придет? — спросила она осторожно.

Яуди хмыкнула, посмотрела куда-то поверх головы Амти, задумавшись, а потом сказала:

— Именно.

— Ты не боишься впускать их в свой дом?

Яуди неопределенно мотнула головой, ядерно-розовые прядки в ее волосах всплеснули розовым. Она снова скрылась в ванной, а Амти накрыла им завтрак. Когда она взяла пакет с молоком, горло у нее перехватило.

На обратной стороне была фотография девочки с крупными буквами под ней: вы меня видели?

Девочка, ее ровесница, улыбалась ей с пакета во все свои беленькие, огороженные брекетами зубки. Наверное, у родителей не нашлось другой фотографии, где она была бы серьезной. Школьная форма, две длинных косички, смешливые глаза. Амти со страхом отметила, что не чувствует жалости, что может отчего-то лицо этой девушки даже вызывает у нее радость.

С другой стороны, ей страшно было думать, что эта девочка жила обычной жизнью, ходила в школу, дружила и ссорилась, смеялась, а теперь все, что от нее осталось — фотографии на партии пакетов с молоком.

Вы меня видели?

От этого осознания было неуютно, будто одна возможность того, что веселая, улыбчивая девчушка лежит где-то мертвая, с навсегда угасшими глазами, делала мир Амти чуточку беззащитнее.

Амти смотрела на эту фотографию, скорее всего сделанную для какого-то школьного альбома и вовсе не подходившую к кричавшей строчке внизу.

А ведь были и другие девочки — меньше, беззащитнее. Яуди вырвала у Амти из рук пакет молока, плеснула немного в кофе и села за стол, взяв вилку. Амти осталась стоять. Ей на секунду снова показалось, будто ногти Яуди блеснули золотым. Теперь на Яуди было шерстяное платье, а руки ее были увешаны серебристыми браслетами.

Когда Амти спрашивала у Яуди, Перфекти ли она, Яуди только смеялась. Она говорила: конечно. Но Амти не могла выпытать у нее, имеет ли она в виду, что Перфекти все, кто не Инкарни, как считают в Государстве или знает правду.

— Разве тебе не кажется, что все это очень грустно? — спросила Амти, хотя ей самой не казалось так — в полной мере.

— Да, желток разрушен. Эх ты.

— Я о пропавших девочках.

Яуди молча принялась за еду. Тема явно задевала ее больше, потому она и не хотела ее обсуждать. Яуди нащупала под столом пульт и включила телевизор. Но, как назло, в новостях сообщили еще об одной пропавшей девочке — девятилетке.

— Как думаешь, зачем? — спросила Яуди.

— Ну, может у какого-нибудь Инкарни пунктик на маленьких девочек, — задумчиво сказала Амти, не сообразив, как цинично и просто это прозвучало.

— И все? — спросила Яуди, не подав виду, даже если ее задели слова Амти. — Ты же Инкарни, расскажи, как это у вас?

— У меня никогда не было пунктиков, мне обычно хочется убить всех вокруг. Ну в особенности тех, кто мне дорог. Но я даже не Инкарни Жестокости.

— Да, ты трусиха или вроде того.

— Вроде того, — холодно ответила Амти. — Я слышала про одного настоящего Инкарни-маньяка. Он держал в подвале мою знакомую, но в итоге она сама оказалась Инкарни и убила его.

— Сложно у вас все.

— Ага.

Яуди собрала хлебом остатки яичницы, а потом спросила в очередной раз:

— А как там Шайху? — голос у нее был такой, что сложно было сказать интересуется она вскользь или ей действительно интересно. Амти не знала, что ей ответить, ничего кроме слова «тупит» не приходило ей на ум, и Амти поняла, что у нее сердце сжимается от того, как она соскучилась по Шайху.

— Ну, — сказала она. — Даже в нашем особом мире опереточных злодеев он нашел себе развлечение.

— Характерно, — кивнула Яуди. А потом быстро встала, поправила платье и сказала:

— Задержи его. Я на тебя рассчитываю.

Амти невольно козырнула ей, но Яуди этого уже не видела. Когда дверь за ней закрылась, Амти осталась одна. Она перемыла посуду, отделила косметику от столовых приборов, подобрала фантики и все равно не могла успокоиться.

Какое-то смутное беспокойство нарастало в ней, приливало и отливало, будто внутри начинался шторм. День прошел в сонливом мареве, Амти читала книжку, позаимствованную у Яуди. Но, при всем желании, она никак не могла погрузиться в приключения героев Войны, внимание было рассредоточено, тревога внутри нарастала. Быстро стемнело, дни были очень короткими, и все же черное, беззвездное небо заставило Амти волноваться еще больше.

Если они не придут? Если они мертвы? Если их поймали Псы Мира?

Амти не находила себе места, волнение сочеталось в ней со странным ажиотажем. Когда, наконец, раздался звонок в дверь, Амти отбросила книжку, побежала открывать дверь, но перед ней — замерла, не решаясь заглянуть в глазок. А если это были вовсе не ее друзья, а соседи или Псы?

Переборов себя, Амти взглянула и увидела Адрамаута, Шайху и Эли. Горло перехватило от радости так, что Амти не была уверена, что сможет что-то сказать. Она распахнула дверь настежь, закрыла себе рот рукой, чтобы не запищать.

Они вошли в квартиру, Адрамаут закрыл дверь и только потом обнял ее.

— Малыш, — сказал он тем мягким, нежным голосом по которому Амти так скучала. — Мы тебя нашли, наконец-то!

Амти открыла и закрыла рот, как рыба. Шайху хихикнул, а Эли оттолкнула Адрамаута и прижалась к ней всем телом. Амти ощутила химически-сладкий запах ее духов и шампуня, коснулась губами ее виска. Эли была лихорадочно теплая, цепкая и совсем такая же, как тогда, когда они обнимались в последний раз, перед тем, как Амти оставила ее наедине с чем-то в темноте. Остро захотелось заплакать. Амти запищала:

— Я так скучала по тебе! Я волновалась за тебя! Ты в порядке? Я в порядке! Ненавижу мужиков! Ненавижу мужиков, нахрен мужиков, я люблю тебя!

Адрамаут и Шайху переглянулись, и Амти добавила:

— Я не имею в виду вас!

Амти обнимала Эли, и все вставало на свои места. Ей было радостно оттого, что Эли рядом, жива, здорова.

— Так, — сказала Эли. — Все, прекрати, а то я сдохну. Я тоже скучала.

Амти снова обняла Адрамаута, он заботливо погладил ее по голове. Шайху поднял ее над полом на несколько сантиметров, когда обнимал, и Амти опять запищала.

На некоторое время они замолчали, как люди, которые давным-давно не виделись и которые не знают, с чего теперь начать.

Амти спросила:

— Я сделаю вам чай?

— Ага, — сказала Эли. — С сахаром.

Пока Амти заваривала чай, она думала, с чего начать. Ей столько всего надо было рассказать и столько всего она не собиралась рассказывать. Амти заметила, что Шайху очень быстро включил свет во всей квартире. Амти подумала, что, может быть, это пребывание на Лестнице Вниз оставило на Шайху свой отпечаток. Наверное, оно оставило отпечаток на всех них, и Амти боялась заметить в своих друзьях, в своей семье что-то новое, жуткое, что-то покалеченное, что осталось в них после путешествия в темноту.

Амти разлила по чашкам чай, поставила перед ними, села за стол, снова открыла рот, чтобы начать рассказывать, но вместо этого сказала:

— Я вас люблю. Очень люблю. Как вы?

— Не просветлены, в отличии от тебя, малыш, — сказал Адрамаут.

— Если твое внезапное мужененавистничество можно назвать просветлением, четырехглазка! — засмеялся Шайху. Амти заметила, как жадно он осматривается.

— Алкоголя нет, — пояснила она, но Шайху продолжил смотреть по сторонам, и Амти поняла — он впервые дома у Яуди. Девушка, которую он почти любил никогда прежде не звала его в гости.

— Так ты расскажешь про Лестницу Вниз? — нетерпеливо спросила Эли. — Ну, что там дальше!

— Сначала расскажите вы!

И они рассказали. Оказывается, Мескете действительно стала царицей Тьмы, однако сама Царица сбежала. Адрамаут сказал, что ее побег явно был спланирован заранее. Она просто зрелищно исчезла в клубах тьмы — это довольно редкая магия, Царица вытворять такие фокусы не могла. Кто-то перенес ее в место, где они не в силах ее найти, по крайней мере — пока что. Сейчас во Дворе все шло не лучшим образом. Представления Мескете о том, как нужно править Инкарни коренным образом расходились с мыслями ее подчиненных на этот счет.

Мескете справлялась, однако, Адрамаут считал, что она попала в беду, это только вопрос времени, когда ее попытаются убить.

Амти видела, как Адрамаут боится за Мескете, но ей и в голову не приходило бояться за нее тоже, в конце концов, никого сильнее и страшнее Мескете Амти еще не видела.

— Еще одна проблема, — сказала Эли. — В том, что по закону ты должна быть царицей Тьмы.

— Я? — спросила Амти.

— Ты прошла больше ступеней, — кивнул Адрамаут.

— Но я не хочу… — начала было Амти, а потом Шайху засмеялся.

— Как-будто кто-нибудь другой хочет, чтобы шестнадцатилетняя соска была царицей, так что расслабься.

— Как же мне тогда вернуться во Двор? — спросила Амти. — Без того, чтобы нарушить закон?

— Тайно, — сказал Адрамаут. — За это не переживай. В целом мы сейчас путешествуем во Двор и обратно. Мы искали тебя, а теперь еще эти девочки…

В глазах у Адрамаута мелькнуло его обычное беспокойство за тех, кто слабее. Амти поняла, что он серьезно настроен найти того, кто похищает детей, и это взволновало ее.

— Но мы сейчас должны быть осторожнее, — напомнила она. — После того, что мы сделали.

— Непременно, — кивнул Адрамаут. — Мы сдадим ублюдка Государству и подтвердим тем самым наше обращение.

Амти вздохнула. Адрамаут все время оправдывал их попытки кому-то помочь тем, что это поможет им самим. Никогда не помогало. Чтобы отвлечь его от этой темы, Амти спросила:

— Зачем вы взломали эфир?

Но за него ответила Эли, голос у нее был очень бойкий:

— Потому что решили, что пора. Что каждый день, когда мы сидим в тени — мы теряем.

И Амти поняла, что это Эли вдохновила их сделать то, о чем они так давно мечтали. Как же она повзрослела, удивилась Амти. Она залюбовалась на Эли, ее темные волосы кольцами спадали на плечи, а темные глаза казались вобравшими в себя наступающую за окном ночь. Она была так красива, и Амти так нравилось смотреть на нее. Поймав ее взгляд, Эли улыбнулась, обнажив белые, остренькие зубки. Впервые Амти заметила, что они чуточку кривые, но это делало улыбку Эли особенной, а потому нравилось Амти.

— А ты? — спросил ее Шайху, наливая себе еще чая и, видимо, надеясь, что там магическим образом появится виски.

Амти вздохнула. Она рассказала все о пустоте, о Лестнице Вверх, Ашдоде и Шацаре. Умолчала она только о том, чем занималась с Шацаром после того, как разбила сосуд с пустотой.

— О, — сказал Шайху. — Я все понял! Это Шацар теперь убивает девчонок!

— Чего? — спросила Эли. — Ой, Шайху, заткнись!

— Нет, серьезно, может он возненавидел девчонок после встречи с нашей Амти так же сильно, как она — мужиков.

Амти почувствовала, что у нее горят щеки. Она фыркнула, сказала:

— Нелогично.

Однако что-то внутри нее зашевелилось — детство Шацара прошло в окружении девочек, сначала живых, а потом мертвых и, судя по всему, его не изжитая психотравма в известной степени руководила его действиями.

— Что? — спросил Шайху. — Я вот всегда знал, что он Инкарни!

— Да заткнись ты, — фыркнула Эли. — Ничего ты не знал.

— Но догадывался.

Шайху расхаживал по кухне, периодически он брал чашку, нож, тарелку, вертел их в руках почти нежно, будто все эти вещи, принадлежавшие Яуди, были ему очень дороги, и он по ним тоже скучал. Эли и Амти хихикали над ним, его щенячья влюбленность казалась страшно милой.

Они говорили долго, Адрамаут рассказывал, как они проникли на телебашню, Шайху говорил, что Мескете отвесила ему, так называемых, люлей за невнимательность на лестнице после того, как вытащила его из иллюзии. Амти заметила, что Адрамаут иногда останавливается, будто не может вспомнить нужное слово, глаза его приобретают бессмысленное выражение только что проснувшегося человека, и секунд с десять он старается вспомнить, о чем говорит.

Амти сглотнула, ей до слез стало жалко Адрамаута. Впрочем, когда он увидел ее взгляд, то улыбнулся, обнажив жуткие зубы.

— Я легко отделался, — сказал Адрамаут. — Кажется, у меня некоторые проблемы с кратковременной памятью, но в целом — я помню как лечить, стрелять и ваши имена. Этого достаточно.

Адрамаут чуть вскинул голову, и свет сделал ярче его нечеловеческий глаз, придал ему большую неестественность и дикость. Амти, увидев это, испытала неожиданный прилив нежности к нему со всеми его зверскими несовершенствами. В этот момент она услышала, как ворочается в двери ключ.

Шайху подскочил, как ошпаренный.

— О нет! — зашептал он. — Мы попались! Надо было уходить раньше! Только не это!

Паника на его лице была такая, будто за дверью находились все Псы Мира с Шацаром во главе. Амти почувствовала себя неудобно, будто она привела друзей в чужую квартиру, хотя Яуди и просила их задержать. Амти вскочила на ноги, сказала:

— Я ее встречу!

— Задержи ее! — сказал Шайху. Амти и Эли вместе пошли в коридор, последним, что Амти услышала с кухни был усталый голос Адрамаута:

— Серьезно, Шайху? Двенадцатый этаж, подумай об этом хорошенько, ладно?

Когда Амти и Эли оказались в коридоре, Яуди уже вошла. Она снимала пальто, от нее исходил зимний холод, на ресницах таяли снежинки.

— Привет, — сказала Эли.

— Ага, — отозвалась Яуди.

— Я убралась, — добавила Амти.

— Здорово, — кивнула Яуди. Она сбросила ботинки и прошла на кухню.

— А она очень общительная, да? — спросила Эли, и тут Амти, только взглянув на нее и не совсем понимая, что делает, прижала ее к стене и поцеловала в губы. Эли ответила не сразу, несколько секунд она просто прижималась к Амти, расслабленно закрыв глаза.

— Я так скучала, — прошептала Амти. — Я волновалась за тебя. С тобой все в порядке?

Взгляд у Эли был туманный, Амти казалось, что она смотрит в беззвездную, жутковатую ночь. Амти сильнее прижала ее к стене, чтобы почувствовать тепло ее тела. Эли усмехнулась, подалась к ней и прошептала:

— Все зашибись, — и когда она засмеялась Амти на ухо, Амти почувствовала тех самых бабочек внизу живота, о которых писали в книжках. Она и не заметила, как Эли развернулась, теперь это она прижимала Амти к стене и шептала ей на ухо:

— Зверь из темноты так и не вышел. Теперь мне кажется, он всегда здесь. Смотрит на меня из-за угла. Я просто не успеваю его рассмотреть, так-то. Не успеваю, но он здесь. Даже…даже сейчас! Сейчас тоже. И всегда!

Она говорила это почти с вызовом, почти так, будто гордилась своим страхом. Эли засмеялась, поцеловала Амти в шею, едва коснувшись губами кожи, сказала:

— Но я не жалею, так что не парься, если ты об этом! Я — крутая, перестану играть в Мелькарта.

Цепкие пальцы Эли схватили Амти за запястье, и она потянула ее за собой, обдав сладким запахом шампуня и духов. Амти показалось, будто Эли стала чуть тише, будто что-то в ней затаилось, как испуганный зверек. Ей захотелось погладить Эли, успокоить, но Эли притащила ее на кухню. Амти обдало холодом, окно было открыто, на подоконнике стоял Шайху. Адрамаут смущенно улыбался Яуди, обращаясь при этом к Шайху:

— Ты ведь понимаешь, что это двенадцатый этаж, я прав?

— Здесь наверняка есть пожарная лестница, — ответил Шайху невозмутимо.

Яуди спокойно заваривала себе чай, казалось, она его не замечала. Только выбросив пакетик и размешав сахар, она сказала:

— Я думаю, если бы ты не хотел меня видеть, ты бы сюда не пришел?

— О, разумеется вы правы… — начал было Адрамаут, но Шайху сказал:

— Я не знал, что ты здесь будешь!

— В моем доме? Странно. Мы же с тобой об этом говорили!

— Я был пьяный.

Адрамаут и Амти обменялись одинаково смущенными взглядами. Да уж, Адрамаут понимал это чувство, как никто. Нет, определенно еще понял бы Неселим, понял бы даже лучше. Амти скучала и по нему, хотя в последний раз, когда они виделись, Неселим пытался ее убить.

— Давайте поговорим, — сказал Адрамаут примирительно, хотя обращался преимущественно к Шайху, и голос его напоминал голос воспитателя коррекционной группы детского сада.

— Слезь, Шайху, — сказала Яуди. — Я не собираюсь…

Она приложила палец к губам, сощурилась, будто пытаясь решить какую-то задачку, а потом спросила:

— А что ты думал, собственно, что я собираюсь сделать? Я не очень понимаю.

— Не знаю, — пожал плечами Шайху. — Поговорить о наших отношениях?

— Ты инсценировал свою смерть, а через год я увидела тебя в телике. У нас нет отношений.

— Здорово, — сказал Шайху, слезая вниз и закрывая окно. А потом спросил: — То есть как?

Адрамаут отдал свою чашку чая Шайху, который принялся дрожать, как с похмелья, а Яуди только вскинула бровь.

— В общем, — сказал Адрамаут. — Спасибо вам, Яуди, что вы приютили нашу Амти. Мы очень благодарны. Если вам нужна компенсация…

— Нет, — сказала Яуди, как будто механически отказывалась от какого-то предложения в банке при открытии депозита. Голос ее ничего не выражал.

— Вы очень добрый человек…

А потом в дверь раздался стук, и Амти увидела, что все в комнате и, наверняка, она сама враз побелели. Амти нащупала холодную руку Эли, а Адрамаут вытащил из кармана пистолет. Яуди подошла к двери, спросила:

— Кто там? — голос у нее, несмотря на смертельную бледность, оставался спокойным.

Они тоже вышли в коридор, держась на некотором расстоянии.

— Откройте дверь. В вашем доме скрываются Инкарни, — ответили ей. Голос был тоже абсолютно спокойный. Если не слышать слов, могло сложиться впечатление, будто сосед просит соли или еще чего-нибудь подобного.

— Нет, — сказала Яуди. — Никто не скрывается, вам поступили ложные сведения.

Впрочем, Яуди, по-видимому, понимала, что скорее всего соседи сообщили о том, что у нее гости и за квартирой была установлена слежка.

— Тогда откройте дверь, — сказал голос. — В противном случае мы вынуждены будем ее вскрыть.

Она заглянула в глазок, повернулась к Адрамауту и покачала головой, наверное, подразумевая, что Пес там не один, а может и не два.

— Зеркала? — прошептал Адрамаут.

— В моей спальне, — одними губами ответила Амти.

Прежде, чем кто-либо успел что-то сказать, Амти услышала легкий скрежет отмычки.

— А Яуди?! — спросил Шайху громко. Эли зашипела на него:

— Идиот! Если Яуди и могла отбрехаться до того, как ты подал голос, то теперь у нее никаких шансов.

— У нее и не было шансов, — сказал Адрамаут. — Яуди, ты позволишь ненадолго забрать тебя в…

— Во Двор? — спросила Яуди. Адрамаут посмотрел на Амти, как на предательницу, но вздохнул.

— Я рад, что ты в курсе.

— Но она же не Инкарни! — сказал Шайху. Польза от него была сомнительная, однако он, по крайней мере, пытался ее защитить.

— Да, поэтому дай ей своей крови и возьми за руку перед тем, как идти. Будем надеяться, что одного зеркала хватит.

Яуди закрыла дверь в комнату Амти и ногой зачем-то придвинула парочку коробок из-под электрочайников. Адрамаут отправил вперед Эли, Шайху тем временем пытался порезать себе ладонь ножиком Адрамаута, но не мог и, в конце концов, Адрамаут просто заставил кожу на его ладони разойтись.

— Капай в чашку, — сказала Яуди. Амти как завороженная смотрела на рубиновые капли, срывавшиеся вниз с руки Шайху. Щелчок замка, будто вывел ее из транса. Яуди залпом выпила остатки чая, смешанные с кровью, Шайху крепко перехватил ее за руку и запричитал как ему больно.

— Быстрее, Шайху, — сказал Адрамаут ровно перед тем, как раздались первые выстрелы. Дверь в комнату была далеко не такая надежная, как дверь в квартиру, Амти благословила Вселенную за то, что пуля не попала в зеркало. Шайху и Яуди исчезли, зеркало почернело, но трещинами еще не пошло.

— А если зеркала не хватит и оно треснет до тебя? — спросила Амти, но Адрамаут, который без Мескете явно справлялся с дисциплиной хуже, просто толкнул Амти вперед. Амти услышала еще выстрелы, потом почувствовала привычный холод океана, пропускавшего ее сквозь себя и, совершенно неожиданно, голова у нее закружилась. В ушах зазвенело, и Амти ощутила, как теряет сознание.