Кулинарная школа в Париже

Глава четвертая

Поздно вечером Габи прокладывала свой путь до отеля по закоулкам. Она вежливо отклонила приглашение пойти выпить после занятия от группки других учеников. Все они казались ей достаточно приятными, но она пока что не желала тратить на них время вне уроков. Кроме того, они могли начать задавать вопросы о том, чем она занималась, а ей этого не хотелось. Сейчас безопаснее всего было остановиться на рассказе о истории ее семьи и о том, как она пересекалась с ее любовью к готовке. И этот странный факт – то, что и оба ее предка-баска по отцовской линии, и родоначальники с Нормандских островов по линии матери по совершенной случайности открыли свои маленькие дела, связанные с едой, в Париже во время проведения Всемирной выставки в тысяча девятисотом году[14] – всегда интриговал окружающих. Габи не приходилось рассказывать, чем она занималась в своем родном городе, не приходилось пускаться в утомительные объяснения о ее собственной, сегодняшней истории. Все думали, что понимали ее мотивы быть здесь: готовить в месте, в котором работали ее предки, и разузнать о них побольше. И Габи намеревалась оставить все как есть. Это была отличная причина, которую к тому же в целом нельзя было назвать неправдивой. Не было необходимости углубляться в детали.

Она не интересовалась тем, что могут скрывать другие. Сейчас у нее не было времени думать о чужих проблемах. Ее новые знакомые казались вполне обычными, достаточно приятными, если обобщать, хотя Пит мог слегка надоедать, а Итан казался довольно язвительным. Обед стал настоящим событием: все попробовали яичные творения друг друга, запивая их весьма приличным вином, а основные блюда дополняла большая миска восхитительного в своей простоте зеленого салата, сочетающего в себе разные виды латука, от резеды до цикория, и приправленного острыми специями и порубленным зеленым луком. И конечно, было много чудесного хлеба! Габи надеялась, что на столе появятся и козьи сыры, но, по словам Сильви, ученики используют их на завтрашнем занятии, так что ей придется подождать, прежде чем ей удастся их попробовать.

Габи нравилось, каким образом Сильви и Дэмиан выстраивали процесс обучения – вокруг историй, превращая занятия по кулинарии, которые могли бы ограничиться чем-то вроде «сделайте это, сделайте то», в нечто более естественное, напоминающее то, как мы в детстве познаем мир. «Будьте готовы удивляться», – сказала Сильви, и именно это с Габи сегодня и произошло. Piperade было фирменным блюдом ее отца, но до сегодняшнего дня она никогда не пробовала готовить его сама. Его piperade всегда был таким вкусным, так зачем ей было пытаться? Но ее словно притянуло к нему, и она обнаружила, что ей достаточно всего лишь мельком взглянуть на рецепт. Она даже точно знала, сколько класть piment d’Espelette – этого прекрасного, ароматного молотого красного перца, который обнаруживался практически во всех баскских блюдах и был главным ингредиентом piperade – аппетитной, сочной смеси яиц-скрэмбл, томатов, перцев, трав, лука и чеснока. Казалось, Габи уже знает, что делать, хотя прежде толком не осознавала, что запомнила процесс приготовления, просто наблюдая за отцом в детстве. И все получилось идеально.

Она свернула за угол на другую улицу, и ее взгляд привлекла витрина магазина безделушек. На темно-синей бархатной драпировке стояла старая швейная машинка, на которой выстроилась разнородная коллекция: броши в виде цикад в стиле ар-нуво, выполненные из черного дерева и украшенные искусственными бриллиантами; плюшевая белая мышь в шапочке с драгоценными камнями; шляпа пятидесятых годов, густые зеленые перья на которой делали ее похожей на артишок; ярко разукрашенные чашка и блюдце необычной формы; пара громадных фиолетовых замшевых ботинок на платформе семидесятых годов; и наконец маленькую, в пастельных тонах карандашную картину чаши с фруктами с завораживающе необычной перспективой. Габи затаила дыхание. Она впилась в нее глазами, пытаясь рассмотреть подпись, но либо та была слишком незаметной, чтобы различить ее с такого расстояния, либо ее не было вовсе. Но если это было то, о чем она думала…

Внутри магазин походил на пещеру Аладдина, каждый сантиметр этого небольшого помещения был плотно заставлен, предметы валялись на столах, валились из ящиков, громоздились на полках. За прилавком сидел пожилой мужчина, читающий газету. Своими огромными ушами, тщедушными конечностями, тонкими волосами и угрюмостью он напомнил Габи иллюстрацию в одной из ее любимых детских книжек – «Серебряное кресло» Клайва Стейплза Льюиса. Не хватало только остроконечной шляпы. На этом рисунке был изображен герой по имени Хмур, из расы кваклей-бродяклей, известный своей непреходящей мрачностью.

– Bonjour, Monsieur[15], – сказала она, стараясь не улыбнуться, когда он нехотя поднял голову и неприветливо пробормотал:

– Bonjour, Mademoiselle.

– Я бы хотела взглянуть на картину с витрины. Пожалуйста.

– На картину с витрины? – эхом отозвался месье Квакля-бродякля, словно это была самая странная просьба в его жизни. Он вздохнул. – Хорошо. – Отложив газету, он вышел из-за прилавка, потянулся длинной рукой к витрине и вытащил картину. Игнорируя протянутую руку Габи, он положил ее на столешницу, тем самым давая понять, что Габи может взглянуть. Но сам он не спускал с женщины глаз. Она не была уверена, в чем причина: в том, что он знал о ее догадках, или в том, что он просто проявлял подозрительность, превратившуюся для него в рефлекс.

Она подняла картину. Подписи все еще не было видно, но от цветов, изображенного предмета, общей атмосферы у нее побежали мурашки. Она перевернула ее, чтобы проверить, нет ли там каких-нибудь намеков на ее происхождение. Там, на обороте черной рамки, обнаружилась блеклая наклейка, вероятно, с именем изготовителя, но она была нечитаемой, стерлась от времени. Хорошо, пока доказательств нет – но она все равно должна купить эту картину.

– Сколько, месье? – уточнила она.

Он нахмурился.

– А сколько она, по-вашему, стоит?

Она наудачу предположила:

– Э-э-э… двадцать евро?

– Тридцать, – ответил он, – но рама остается у меня.

Она уставилась на него.

– Извините?

– Рама сделана из серного дерева, что в наши дни редкость, и в нее можно поместить другие картины, – резко пояснил он. Именно в этот момент она удостоверилась, что мужчина понятия не имел, что за картина перед ним. Или, по крайней мере, что за картина перед ним по ее догадкам.

– Хорошо, – согласилась она. – Я путешествую, поэтому так будет даже легче ее перевозить.

– Так и знал, что вы не из Парижа, – произнес он, став теперь более многословным, поскольку считал, что обставил ее. – Вы с юга, так? Я слышу солнце в вашем голосе.

– Да, все верно, – кивнула Габи, вежливо улыбнувшись, но не желая, чтобы ее втянули в разговор. Она наблюдала, как он осторожно развинтил раму, снял стекло и вытащил рисунок в кремовом паспарту. Обернув его листом папиросной бумаги, он вставил его в картонный чехол, а затем взглянул на нее.

– Так хорошо?

– Да, спасибо. Полный порядок. – Она достала карту, но мужчина покачал головой.

– Наличными, пожалуйста.

– Ох. Не уверена, что у меня… – Габи вынула кошелек, пока он невозмутимо наблюдал за ней. Слава богу – добавив несколько центов сдачи, которые ей вручили в пекарне этим утром, она наскребла ровно тридцать евро. Она была абсолютно уверена, что месье Квакля-бродякля не взял бы ни центом меньше. Так и случилось: он пересчитал каждую монетку, прежде чем передал ей сверток, и она откланялась.

Вернувшись в комнату, она осторожно вытащила картину и взглянула на нее. Никакой подписи на лицевой стороне, но на обороте, на самом краю листа, прямо под паспарту… Она прищурилась. Там было написано что-то важное бисерным неровным почерком или это были просто каракули? Она вгляделась внимательнее, но так и не смогла ничего разобрать. Ей понадобится увеличительное стекло. Затем ей в голову пришла блестящая идея. Взяв телефон, она сделала фото картины и приблизила изображение. Да! Наконец-то она могла что-то различить. Надпись – Pour OS – или там было GS? Сложно разобрать – affectueusement, MY, ’38[16]. Последняя часть читалась гораздо яснее. Габи распрямила спину, ее пульс ускорился.

В художественной школе в Сиднее, десять лет назад, Габи впервые столкнулась с работой Маргарет Йонан, художницы, избегающей публичной жизни, родившейся во Франции в семье ассирийца и бельгийки. Йонан жила на Монмартре, но покинула Францию в тысяча девятьсот тридцать девятом году, незадолго до того, как разразилась война, затем она скиталась по Азии и в итоге осела в Сиднее. Недолгое время она преподавала в художественной школе и выставлялась в нескольких галереях в Сиднее и Мельбурне, а потом испарилась, не оставив следов, предположительно, утонула на пляже на северном берегу Нового Южного Уэльса в тысяча девятьсот пятьдесят третьем. Ее наброски и картины, известные своим сюрреалистичным, даже ужасающим чувством перспективы, превращавшим обычные предметы в причудливые фрагменты других миров, сохранились в нескольких государственных и частных коллекциях – в том числе в коллекции художественной школы.

Хотя работы Йонан не были оценены художественными критиками как «обладающими высочайшим качеством», они по-прежнему считались интересными и годящимися для коллекционирования, а также, безусловно, стоили куда больше тридцати евро. Но Габи мало заботило, годились ли эти картины для коллекции, были ли они высоко оценены чванливыми критиками. Творчество Маргарет Йонан повлияло на нее в очень раннем возрасте, помогло ей найти ее собственный путь, собственный стиль, и от осознания того, что она теперь владеет настоящей картиной Йонан, Габи ликовала. Даже лучше, это была ранняя работа, написанная до отъезда Маргарет из Франции и до того, как она начала свою профессиональную художественную карьеру. Среди картин, которые Габи видела в Австралии, ни одна не была написано так рано, как эта. Настоящая дата рождения художницы была неизвестна, но в тысяча девятьсот тридцать восьмом году ей едва ли было больше двадцати трех или двадцати четырех. Габи не представляла, кто такой ГС – или ОС – но это явно был кто-то дорогой Маргарет. О личной жизни Маргарет Йонан было известно очень мало, только то, что она была единственным ребенком в семье и очень рано осиротела, когда ее родители погибли в автомобильной аварии. Она не вышла замуж, у нее не было детей. Ходили слухи, будто она покинула Францию в результате неудачного романа, но никто не знал наверняка. Она была очень замкнутым человеком.

Прислонив рисунок к стене на столе рядом с окном, Габи задержала на нем взгляд на некоторое время. Несомненно, это был знак – теперь все изменится. Она была права, решив приехать сюда. Так права! Настало время пойти и купить новый скетчбук.

Позже, вернувшись за стол в своей комнате с небольшим скетчбуком и карандашами, купленными в магазинчике вниз по улице, Габи начала рисовать – несколько быстрых росчерков наколдовали портрет месье Квакли-бродякли, сидящего за прилавком, с водруженной на его голове миской с причудливыми фруктами. Да, это происходило, происходило по-настоящему. Это странное столкновение, эта неожиданная находка: они что-то раскрыли. Это было начало чего-то нового, она была в том уверена.

В местной rotisserie[17] она купила ужин навынос – жареную курицу и картошку – и съела его прямиком из пакета на набережной у реки, в нескольких минутах от отеля. Ранний вечер был прохладным, но все еще было светло. Эта сцена идеально подошла бы на открытку: река мягко сияет, напротив возвышается знаменитый силуэт острова Сите.

Как только с едой было покончено, Габи вытерла пальцы и приступила к другому рисунку, на этот раз изобразив вазу с фруктами, покачивающуюся на разлившейся реке, с размытыми силуэтами зданий, плотно обступившими ее. Но только она начала рисовать фрукт, едва видный в ряби воды, как остановилась, карандаш завис, а затем тяжело опустился, вонзаясь в бумагу, оставляя яростные черные точки на всех едва появившихся линиях. Нет. Нет. Все было совершенно неправильно. Все было слишком – слишком эксцентрично. Искусственно-экстравагантно. Поверхностно. Она пыталась имитировать Йонан и не преуспела в этом. Рисунок был безжизненным. Унылым. Вторичным. Нет, третичным. В ярости она вырвала лист и смяла его. Затем она перелистнула страницу на первый рисунок и смяла его тоже. Пихнув скетчбук и карандаш в карман куртки, она нашла урну и швырнула в нее страницы вместе с пакетом от обеда, а затем стремительно ушла; в висках пульсировало, сердце часто билось.

Она долго шла вдоль реки, проходя мимо небольших компаний из семей, устроивших пикник, и сплетшихся в объятиях парочек. Она попыталась успокоиться, остановить знакомый холодок страха, растекающийся по телу. Не в первый раз она сталкивалась с ложной надеждой, ведущей в тупик. Она опробовала бесчисленное количество способов вернуть эту строптивую стерву-музу в строй, просто этот был последним на данный момент. Но почему-то ощущения были другие. Словно Вселенная глумилась над ней, посылая серебряные лучи надежды, только чтобы снова отнять их. Кто она такая, чтобы наверняка понять, что этот рисунок – на самом деле подлинная Йонан? В этом месте могло быть бессчетное множество художников-любителей с такими инициалами, а сюрреализм был в моде в те времена, в эпоху расцвета Магритта и Дали.

Предательские мысли проносились в ее голове. Теперь я так же плохо различаю подлинное вдохновение в других, как и в себе. Это потому, что я потеряла его. Понимание, инстинкт. Я не настоящая художница. Больше нет. Но если я не художница, то кто, черт побери, такая? Она боролась с мыслями – едким страхом, бесполезными вопросами, – как и несколько месяцев назад. И справиться с ними она могла единственно известным ей способом – погрузить их в туман на задворках своего сознания.

Когда она наконец решила, что пришло время возвращаться в отель, было уже довольно поздно, и она почувствовала себя спокойнее. Трюк с туманом в голове сработал.

Габи спустилась в метро и, добравшись до станции Сен-Поль, она увидела впереди в толпе людей, хлынувших из поезда, Сильви из кулинарной школы вместе с седовласым мужчиной приятной наружности в темно-синем пальто. Он был не выше Сильви; на самом деле, если бы она надела каблуки, он наверняка оказался бы ниже. Его рука лежала на ее талии, и Габи сохранила дистанцию, не желая вторгаться в их частную жизнь. К тому времени, как она поднялась по ступенькам и вышла на улицу, они испарились.