Леди на монете

Глава 14

Лето Двор провел в Танбридже и в Бате, и в толпе придворных красавиц Фрэнсис сияла, как настоящая звезда. К тому времени чувства короля уже не были тайной ни для кого, кто постоянно бывал при Дворе, а многие просто не сомневались в том, что Фрэнсис давно стала его любовницей.

Сама Екатерина не принадлежала к числу этих людей и относилась к происходящему весьма терпимо. Она пришла к выводу, что склонность Карла к любовным авантюрам сильно преувеличена, и только одной Барбаре удавалось удерживать его. Именно поэтому королева была счастлива, что леди Каслмейн не демонстрирует перед ней свою очередную беременность, и считала, что Фрэнсис слишком предана ей, чтобы ее следовало бояться. Наверное, она тревожилась бы значительно больше, если бы догадывалась о том, что Карл совершенно не думал о Барбаре и сильно сомневался в том, что имеет отношение к ребенку, которого она ждала.

Когда Фрэнсис задумывалась о будущем, что, правда, случалось не часто, ее начинали мучить дурные предчувствия. Она дала королю – вернее, намекнула, что готова дать, – такие обещания, которые вовсе не собиралась выполнять, однако она понимала, что своим нынешним положением полностью обязана ему, тому вниманию, которое он ей уделял. Все старались оказать ей услугу, угодить ей, добиться ее расположения. Она постоянно слышала о том, что в мире нет никого прекраснее, чем она, а поскольку король действительно был добр и великодушен, он всегда радовался, видя ее счастливой и оживленной. Временами он становился настойчивым и требовательным, но Фрэнсис без особого труда удавалось вести себя так, как она считала нужным.

Она обнаружила, что существуют разные способы умиротворения и задабривания Карла, и всегда могла растрогать его. Стоило ей только напомнить ему о своем детстве, полном лишений, как он сразу же начинал жалеть ее и корить себя за то, что он заставляет ее вспоминать все это. Однако обычно Фрэнсис бывала очень весела, и Карл с удовольствием проводил время в ее обществе, а когда на него находила хандра, она всегда была готова поговорить с ним о многолетнем изгнании, когда он почти не надеялся вернуть себе трон, и о всех событиях, связанных с его возвращением в Англию. Очень редко, когда казалось, что его терпению приходит конец, Фрэнсис становилась совершенно серьезной и говорила, что его страсть пугает ее и что, наверное, будет лучше, если она уйдет в монастырь.

Эта угроза не казалась Карлу совершенно абсурдной и неосуществимой, потому что две его кузины – молодые, жизнерадостные особы – внезапно приняли именно такое решение. Он полагал, что именно такие девушки, веселые, оживленные, скорее, чем кто-либо другой, могли бросить все и посвятить себя религии.

Однако в глубине души Фрэнсис прекрасно знала, что никогда не сделает этого и что уход в монастырь – не более чем дамоклов меч, который она постоянно держит над головой короля.

За то время, что они жили в Танбридже и в Бате, Фрэнсис дважды получала письма от Леннокса. И хотя она не забыла его, ей казалось, что он сильно отдалился от нее за это время, и его письма – ходульные, высокопарные и напыщенные – сильно разочаровали ее. И Фрэнсис начала сомневаться в том, что он заслуживает того внимания, которое она уделила ему. Вполне вероятно, что в тот вечер он показался ей интересным и славным только потому, что ей этого захотелось. Она посчитала его необычным человеком, но не могла понять почему и в чем, собственно, заключалась его неординарность. Конечно же, не потому, что он сказал что-то очень умное. Вполне вероятно, что всему виной Кобхемхолл – этот прекрасный дом, которым он владеет и который придает ему очарование и значительность.

Теперь же его короткие, формальные письма, которые решительно ничего не говорили ей, только подтверждали общее мнение о нем, как о человеке недалеком и плохо воспитанном. Как бы там ни было, он явно не спешил повидать ее, и, когда Двор находился совсем близко от Кобхемхолла, в Танбридже, он не появился там.

Фрэнсис не ответила на его письма. Правда, она несколько раз попыталась написать, но ее письма получались еще более высокопарные, чем его. Короткий взаимный интерес, быстро вспыхнув, так же быстро и потух. Писание писем никогда не было ее сильной стороной и никогда не будет, к тому же она была ужасающе безграмотна. Фрэнсис завидовала Карлу, который писал живо и легко, и хоть они виделись ежедневно, она получала от него огромное количество любовных писем, полных нежности и очарования и содержащих обещания дать ей все, о чем только может мечтать женщина.

– О, Фрэнсис Стюарт, кто бы поверил в это еще несколько лет назад? – спрашивала она, обращаясь к своему отражению в зеркале, перед которым расчесывала прекрасные, блестящие волосы. – Тогда тебе казалось величайшим счастьем стать одной из фрейлин королевы, а теперь в тебя влюблен сам король Англии, и он подсовывает под твою дверь любовные послания, как какой-нибудь заурядный молодой воздыхатель!

Король часто дарил ей дорогие украшения, и Фрэнсис очень любила рассматривать их. Нельзя сказать, чтобы она была неравнодушна к драгоценностям, однако ее коллекция уже стоила немалых денег и была хоть и не очень значительным, но состоянием. В этой коллекции были не только подарки короля, но и других ее поклонников, что было весьма распространено, и многие девушки получали подобные подарки и к Рождеству, и на Двенадцатую ночь, и на Валентинов день, и к другим праздникам.

Когда миссис Стюарт навещала Фрэнсис в Уайтхолле, она, взглянув на украшения, сказала, что они вполне могут стать для Фрэнсис неплохим приданым.

– Неужели я когда-нибудь выйду замуж? – спросила Фрэнсис. – Я очень часто сомневаюсь в этом.

Миссис Стюарт внимательно смотрела на дочь. За прошедшее время изменились они обе, и в матери появилась какая-то расчетливость, которая очень огорчала дочь. Софи была во Франции, где вдовствующая королева проводила большую часть времени. Девочка, обещавшая со временем превратиться в настоящую красавицу, пользовалась покровительством Генриетты-Марии. Вальтер, повзрослев, почти перестал болеть, и у миссис Стюарт появилось больше времени и возможности обращать внимание на старшую дочь, которой шел уже восемнадцатый год.

Миссис Стюарт положила в бархатный футляр изумрудную подвеску, которую перед этим рассматривала, и сказала дочери:

– Несколько дней назад сэр Генрих Беннет оказал мне честь своим визитом. Он сказал, что недавно разговаривал с тобой.

– Да. Он очень честолюбив и добивается того, чтобы занять место милорда Кларендона. Но почему он решил, что я чем-то могу помочь ему?

– Потому что ты имеешь влияние…

– На короля? Но я никогда не стремилась влиять на него.

– Это значит, что ты пренебрегаешь своими возможностями. Кларендон уже стар, и его время прошло. А Генрих Беннет, как он говорил мне, хотел бы стать твоим союзником. Он ничего не говорил тебе об этом?

– Он начал произносить какую-то речь, но при этом выглядел так смешно, что я расхохоталась. Георг Букингем очень часто изображал его. У Генриха Беннета такие напыщенные манеры, и он без конца повторяет нравоучения. Я теперь редко вижу Букингема, у нас не очень хорошие отношения, но я прекрасно помню, как он копировал Беннета, и совершенно не могла слушать его серьезно. И если, maman, вы начнете ругать меня за это, я не удивлюсь. Это было не очень вежливо с моей стороны, и теперь я сожалею. Бедняга Беннет, он был очень расстроен! И рассержен!

– Он больше не сердится. Он сказал мне, что ты совсем не понимаешь своей власти, и это его очень удивляет. Ты благородно ведешь себя, Фрэнсис, за это любая мать может только похвалить свою дочь. Сэр Генрих убедил меня в том, что ты и король…

Смутившись, миссис Стюарт замолчала, но Фрэнсис, которая была уверена в том, что в разговоре с матерью ей не удастся избежать этой темы, заранее взяла себя в руки и была совершенно спокойна.

– Да, maman? – спросила она.

Миссис Стюарт ответила ей жестом, который можно было расценить и как призыв к дочери, и как выражение отчаяния.

– О дитя мое, неужели ты не можешь быть откровенной со мной? Я – твоя мать, и я должна быть посвящена в твои дела. Сэр Генрих до разговора с тобой не имел ни малейшего сомнения, но что-то в твоем поведении или в словах дало ему возможность понять, что он заблуждается и что на деле все не так.

– Король вовсе не мой любовник, – коротко сказала Фрэнсис.

– Мое дорогое дитя, как мудро ты ведешь себя с ним! Как тебе, наверное, нелегко! Но в чем сэр Генрих абсолютно уверен, так это в том, что все зависит только от тебя.

– Что зависит от меня? Что он имеет в виду? – спросила Фрэнсис, стараясь не смотреть матери в глаза.

– Не хитри со мной, Фрэнсис. Ты прекрасно понимаешь меня. Король влюблен в тебя так, как не был раньше влюблен ни в одну женщину. Так думает не только сэр Генрих, но и все, кто близко знакомы с королем и хорошо его знают. Если ты уступишь ему, это будет конец. Его Величество не только влюблен в тебя, он относится к тебе с уважением, и если ты будешь продолжать вести себя так же, то, по мнению сэра Беннета, в течение ближайшего года…

Фрэнсис взяла нитку жемчуга и аметистовые бусы и приложила их к своим золотистым волосам. Она внимательно посмотрела в зеркало на свое отражение и сказала:

– И все-таки я считаю, что свежие цветы – лучшее украшение для прически. Драгоценности гораздо хуже.

– Фрэнсис, ты будешь слушать меня?

– Я слушаю вас, maman, вернее, буду слушать, если вы станете выражать свои мысли более ясно и понятно.

– Хорошо, если это так необходимо, можно и понятнее. И более доходчиво. Королева вряд ли родит Карлу наследника, и она не имеет почти никакого влияния на него. То же самое и леди Каслмейн, тем более что ее последний ребенок вовсе не от него. Так все говорят. Он любит только тебя и женился бы на тебе, если бы мог.

– Да, может быть, и женился бы. Если бы мог, – согласилась Фрэнсис.

– Все возможно. И ты еще вполне можешь стать королевой.

– Вы отдаете себе отчет в том, что говорите, maman? Сорвав с головы украшения, Фрэнсис швырнула их на стол.

– Дитя мое, я повторяю лишь то, что сейчас говорят многие. Прошлым летом у королевы случился второй выкидыш, говорят, что она снова в положении..

– Уже почти шесть месяцев, – прервала ее Фрэнсис. – Она хотела, чтобы об этом поменьше сплетничали. И разве это не понятно – после двух неудач?

– Конечно, это так естественно! Бедняжка! Она кажется грустной и больной. Эти неудачные беременности подорвали ее здоровье.

– И вы надеетесь, что она умрет! – в ярости закричала Фрэнсис.

– Нет, нет! Но если на то будет Божья воля…

– Не понимаю, как женщины рискуют выходить замуж и рожать детей. Ведь многие умирают именно из-за этого! – воскликнула Фрэнсис и разрыдалась.

Миссис Стюарт принялась утешать дочь.

– Дорогая моя, глупая девочка, – бормотала она. – Есть много женщин, для которых это совсем не так трудно и опасно. Например, я. Я всегда прекрасно себя чувствовала во время беременности, а потом – всего лишь несколько неприятных часов. И у тебя будет точно так же, Фрэнсис.

– Если королева умрет, для Карла это будет гораздо большей потерей, чем вы можете себе представить, – сквозь слезы проговорила Фрэнсис.

– Может быть. Но мужчины быстро забывают. Они так устроены. Если у королевы снова случится выкидыш, даже если она потом и поправится, не исключено, что она вынуждена будет признать свой брак неудачей и по собственной воле уйдет в монастырь.

– Тогда их брак будет расторгнут, и он женится на мне. Я правильно понимаю вас?

– Так думают многие. Пожалуйста, не придирайся к моим словам. Что касается меня, то я бы никогда не посоветовала тебе пожертвовать целомудрием. Это самое большое богатство, которым только может владеть девушка.

– Потому что потом придется сбавить цену, – ответила Фрэнсис. – Представьте себе, что даже если у меня появится шанс стать королевой, я откажусь от него.

– И ты считаешь, что я в это поверю?

Фрэнсис вытерла слезы и безнадежно посмотрела на мать.

– Нет, не считаю. Никто не поверит мне.

Она даже сама не верила себе. Единственное, в чем она не сомневалась, – что никогда не согласится стать любовницей Карла, но если Екатерина умрет или уйдет в монастырь, это уже совсем другое дело. У Фрэнсис не было никакого тщеславия, но она обладала достаточно живым воображением, и картины, встававшие перед ее мысленным взором, не оставляли ее равнодушной. Быть первой леди в государстве, получить корону и иметь огромное состояние и дворцы. Конечно, у нее появятся безграничные возможности помогать своей семье: Софи сможет сделать блестящую партию, а Вальтер – любую карьеру, какую только пожелает. Возможно, Карл даже присвоит ее матери титул герцогини. И миссис Стюарт будет счастлива. Фрэнсис хихикнула.

– Да это просто рождественская сказка! – воскликнула она. – Хотя и не очень радостная!

– Такое случалось и раньше, – настойчиво сказала миссис Стюарт.

– Ну и что? Какое это имеет значение? Пожалуйста, только не говорите про Анну Болейн. Не напоминайте мне про нее.

– Но, дорогая моя, тогда были совершенно другие обстоятельства. Бедная Екатерина Арагонская! О ней и думать нельзя без сожаления. Но если королева умрет или решит, что должна посвятить себя Богу?

– Судьба Екатерины полностью зависит от короля, как бы она ни была набожна, – сказала Фрэнсис. – Пожалуйста, maman, хватит говорить об этом. Если королева и выглядит не вполне здоровой, так только потому, что через три месяца ей рожать. На этот раз у нее все будет благополучно.

Фрэнсис ждала, что мать, как обычно, скажет «Дай-то Бог!», но миссис Стюарт на сей раз промолчала. И когда она заговорила вновь, как обычно мирно и спокойно, Фрэнсис услышала:

– Я очень рада, дитя мое, что мы поговорили с тобой об этом, потому что завтра я уезжаю в Шотландию. Вальтер очень плохо переносит лондонскую жару, у него слишком слабое здоровье. Минувшее лето мы пережили с трудом, хоть и были у моря. Правда, это стоило очень дорого. Гораздо лучше в Шотландии, на севере. Там даже никто не слышал про чуму!

– И надолго? – спросила Фрэнсис, зная, что будет скучать по брату, а не по матери, с которой больше не чувствовала никакой душевной связи.

– До осени. До наступления холодов. В Шотландии нам всегда рады, Блантиры очень гостеприимны, и Вальтеру там хорошо. Двор переедет в Гемптон, да?

– Может быть. Хотя я слышала, что королева хотела бы рожать в Виндзоре.

Миссис Стюарт еще продолжала говорить что-то о своих шотландских родственниках, но Фрэнсис уже почти не слушала ее и отвечала невпопад. Разговор с матерью взволновал ее гораздо больше, чем миссис Стюарт могла бы предположить.

– И давай надеяться, – сказала миссис Стюарт, – что, когда мы снова встретимся, война с Данией уже закончится Ужасно думать о том, сколько гибнет людей. Но теперь уже виден конец, и победа должна принести Англии еще большее процветание.

– Войны будут всегда, – ответила ей Фрэнсис. – Мужчины не могут без войн. Им нужны сражения, дальние походы, им нужно силой завоевывать чужую собственность… Король был в полном восторге, когда мы захватили у датчан Нью-Амстердам, а герцог Йоркский очень гордится тем, что город назвали в его честь – Нью-Йорком. Хотя это и вполне заслуженно, потому что успех достигнут благодаря ему. Да, maman, я забыла сказать вам, что буду позировать для портрета.

– Ведь ты уже позировала и не один раз.

– Нет, это совсем другое. Не живописный портрет, а гравюра, которую Монетный двор собирается использовать для новых монет и золотой гинеи.

– Твой портрет будет на монетах?! Миссис Стюарт была потрясена.

– Разве это возможно? Ведь на монетах всегда изображают королей. Как я была счастлива, когда вышли из употребления деньги этого Протектора!

– Конечно. Я тоже была счастлива. У Кромвеля было такое ужасное, злое лицо. Наш король, конечно, тоже не красавец, но разве можно их сравнивать!

– Тогда что же ты имела в виду, когда сказала, что Монетный двор собирается отчеканить монеты с твоим портретом? При чем здесь король?

– Не только лицо, но и фигура, – сказала Фрэнсис, позабыв и о слезах, и о всех своих тревогах и потешаясь над растерянностью матери.

– И ты говоришь… – миссис Стюарт начала фразу, но тут же поняла, что ее соображения абсурдны: никогда на английских монетах не будет изображения королевы – супруги короля.

– Ну, и что это еще за глупость? – спросила она.

– Это чистая правда, maman. Что-нибудь в этом роде…

Фрэнсис приняла соответствующую позу: сидя прямо, она высоко подняла левую руку так, словно в ней было зажато какое-то оружие, и задрала голову.

– Я буду позировать Ротьеру, граверу, в греческой тунике и в шлеме, с трезубцем в руке. Идея принадлежит королю, но Джеймс Йоркский предложил назвать это изображение Британией, потому что оно должно символизировать мощь государства и нации.

Миссис Стюарт с явным трудом понимала то, что говорила дочь.

– На одной стороне монеты твое изображение, а на другой – короля, – сказала она в растерянности, и Фрэнсис поспешила ее успокоить:

– То, что выбрали меня, не имеет никакого значения. На моем месте вполне могла бы оказаться какая-нибудь другая девушка, и это было бы ничуть не хуже. Говорят, что меня выбрали исключительно из-за носа.

– Из-за носа?!

– Да. Говорят, что у меня римский нос, – рассмеялась Фрэнсис. – И что он якобы придает мне важный и серьезный вид. Хотя у меня нет ни того, ни другого, во всяком случае, мне так кажется!

Миссис Стюарт совершенно искренне согласилась с ней, хоть и считала, что легкомыслие ее дочери явно чрезмерно. Наверное, это просто маска, подумала она, маска, которая должна скрыть ее сильный характер, о котором мало кто догадывается. Она не понимала Фрэнсис и вряд ли когда-нибудь поймет. Генриетта-Анна, которая не перестает любить Фрэнсис и до сих пор переписывается с ней, все еще считает ее ребенком, который так и не повзрослел.

Вдовствующая королева, когда миссис Стюарт заговорила с ней о Фрэнсис, очень хорошо отзывалась о ней и сказала, что Фрэнсис – очень добрая и чистая девушка и что король, который совершенно очевидно от нее без ума, не пытается ее понять, хоть и не может не относиться с уважением к тому, как она противостоит его притязаниям.

Возможно, что Екатерина Браганса понимает Фрэнсис лучше, чем многие другие, и потому относится к ней так терпимо и спокойно. Она не ожидает от Фрэнсис никакого подвоха, не боится ее, к тому же, благодаря Фрэнсис, король, помимо своей воли, вынужден сохранять ей верность.

– По крайней мере, это позирование внесет какое-то разнообразие в мою жизнь. Мне это интересно. Иначе мы бы просто сидели и ждали, когда королева решит переехать в Виндзор, – сказала Фрэнсис.

– Это очень большая честь. Впрочем, в последнее время ты видишь так много внимания, что ко всему стала относиться слишком легко, – с сожалением заметила миссис Стюарт.

Фрэнсис не стала спорить с матерью, хотя на самом деле это решение короля произвело на нее очень сильное впечатление. Она, только она одна кажется ему достойной стать моделью для образа Британии, сказал он, и спустя несколько дней после отъезда миссис Стюарт в Шотландию Фрэнсис пошла на первый сеанс к граверу Яану Ротьеру, старшему из братьев, известных своим мастерством.

Хотя семейство Ротьеров и было родом из Дании, а выпуск новых монет должен был подтвердить притязания Англии на титул «владычицы морей» и ознаменовать ее победу над датским флотом, Ротьер был польщен тем, что выбор короля Карла пал на него. Его предпочли английскому граверу Томасу Симону, который также претендовал на этот заказ. В том, что был выбран Ротьер, и в том, что предполагалось изготовить деньги новым способом, многие обвиняли француза по имени Блондо и выражали свое неудовольствие.

Однако Карл, который с большим интересом относился ко всему, что было связано с выпуском новых денег, не обращал никакого внимания на критику и только сказал, что Ротьер и Блондо – более квалифицированные мастера, чем можно было бы найти среди англичан, и что они обеспечат работой многих английских ремесленников, которым придется трудиться под их началом.

Фрэнсис с интересом расспрашивала гравера о его работе и была очень рада, когда Карл взял ее вместе с другими придворными в Тауэр, где находился Монетный двор.

Там их с большим почетом встретил мистер Слингсби, которому подчинялся весь Монетный двор и который с гордостью объяснял ей то, что можно было легко и доходчиво объяснить прекрасной Британии. Однако по тем вопросам, которые Фрэнсис задавала ему, он очень скоро убедился в том, что она умна и сообразительна. В то время как придворные дамы и кавалеры, смеясь и разговаривая друг с другом, больше всего интересовались грудами золотых монет, которые они с удовольствием готовы были бы захватить с собой, Фрэнсис проявляла неподдельный интерес к самому процессу изготовления монет, к большому котлу, в котором сплавляли золото и серебро, и к мельнице, в которой потом дробили сплав.

Для большинства спутников короля поверхностного взгляда на Монетный двор было вполне достаточно, но они были вынуждены, томясь от скуки и подавляя зевоту, слушать объяснения мистера Слингсби, который был рад случаю продемонстрировать свои познания королю и прекрасной девушке, стремившейся понять каждую стадию сложного процесса изготовления монет. Она приходила в восторг от всех машин и приспособлений, которые видела, и от вращающихся цилиндров, в которых сушили монеты, промытые разбавленной кислотой и водой.

– Я не имела ни малейшего представления… я даже не догадывалась, – то и дело восклицала Фрэнсис. – Мы привыкли все принимать как должное. Неужели я теперь буду на каждой монете?

– На каждой монете. И для многих поколений, – уверял ее Карл, смеясь над ее детским восторгом и не скрывая того, что удивлен сообразительностью Фрэнсис и гордится ею.

– Спустя много, много лет после того, как мы все умрем и будем забыты, – прошептала Фрэнсис.

– Как же можно забыть вас, если ваше лицо будет на всех монетах? – спросила Джулия Ла Гарде, которая после свадьбы и отъезда Мэри Бойтон стала новой фрейлиной Екатерины. – А что касается Его Величества, то его всегда будут помнить как величайшего английского монарха.

Карл улыбнулся хорошенькой молодой женщине, которая, разговаривая, не переставала махать перед ним длинными ресницами, в то время как он не обращал внимания ни на кого, кроме Фрэнсис, заинтересовавшейся истинной ценностью новых монет. Слингсби объяснил ей, что планируется выпуск двух новых золотых монет – достоинством пять и две гинеи, но, возможно, будут и более мелкие монеты. Он запустил руку в кучу мелких серебряных денег и, подняв полную горсть, сказал, что это – милостыня, которая должна быть роздана по приказу короля.

– В Великий четверг всегда раздается милостыня, – сказал он.

– Если бы это было в моей власти, я был бы рад дать хоть втрое больше, – грустно сказал Карл, совершенно забыв о состояниях, которые он раздает фаворитам, и о том, сколько денег тратится на его собственные прихоти.

– Как бы ни были бедны эти люди, те, кому выпадает большая честь получить милостыню от Его Величества, никогда не тратят эти деньги, – сказал мистер Слингсби. – Они хранят эти монеты, как величайшую ценность и реликвию, и передают детям и внукам.

Когда визит в Монетный двор пришел к концу, Фрэнсис чувствовала большую симпатию к мистеру Слингсби, и ей совсем не хотелось уходить.

– Мне было очень интересно! Я получила огромное удовольствие. Мне хотелось бы узнать еще о многом, но, может быть, в скором времени я смогу побывать у вас еще раз, – говорила она мастеру, который раскланивался так, словно перед ним была королева.

Наблюдая за тем, как Фрэнсис улыбалась мистеру Слингсби, как протягивала ему для поцелуя маленькую руку, затянутую в перчатку, многие придворные не могли не думать о том, что из нее действительно получилась бы прелестная королева, правда, мисс ла Гарде была настроена более скептически.

– Смешно, что Прекрасная Стюарт так возомнила о себе, – сказала она своей компаньонке, когда их никто не мог слышать. – Это не такая уж редкость – любовница короля. Говорят, что он зачастил в Друри Лейн[39] из-за одной актрисы, она называет себя Нелл Гвин, и у нее такие же рыжие волосы, как и у Каслмейн. Она шутит очень вульгарно, и все мужчины смеются.

Королевская кавалькада возвращалась в Уайтхолл, впереди ехал король, за ним – Фрэнсис, но когда они подъехали к дворцу, смех и разговоры внезапно оборвались, потому что слуга, ожидавший их, бросился к королю со срочным сообщением. Пока они отсутствовали, королеве внезапно стало плохо. Сразу же послали за ее докторами, и хотя Екатерина и запретила это делать, – и за королем в Тауэр.

Забыв про Фрэнсис и понимая, что его надеждам дождаться наследника и на этот раз не суждено сбыться, Карл бросился в апартаменты королевы.