Леди Удача

Глава 11

Держась за руки, они быстро шли меж раскиданных обломков камня и высоких трав, направляясь к часовне, которая одиноко высилась среди развалин. Внутри было прохладно, темно и так тихо, что им чудилось, будто эхом отдается под каменными сводами стук их сердец. Она повела его к лестнице, по которой они спустились в лишенный крыши коридор, состоявший из каменных арок, по нему прошли до следующей лестницы, которая вела в монастырский дортуар. Очень скоро они услышали голос барона: он звал их.

Рейн потянул Чарити за собой, увлек за каменную колонну и, прижав к себе, приложил палец к усмехающимся губам, призывая к молчанию. Пинноу рано или поздно придется бросить поиски и уйти несолоно хлебавши.

Дважды барон оказывался настолько близко, что вполне мог бы их обнаружить; они слышали, как он пыхтит и отдувается, топает ногами и бормочет что-то себе под нос. Затаив дыхание, молодые люди бесшумно скользнули из-за своей колонны к дверям и, неслышно ступая, спрятались в молельной нише. Их распирал дурацкий смех, как если бы они были проказливыми детьми. Через некоторое время призывные вопли барона смолкли. Чарити подвела Рейна к окну. Они увидали Салливана Пинноу, с непокрытой головой шагавшего к Стэндвеллу. Вокруг барона скакало и описывало круги нечто серое, четвероногое… державшее в зубах дорогой кусок крытого шелком войлока.

Холодные мрачные монастырские стены наполнились раскатами хохота. Она подняла голову и смотрела, как веселье, прыгавшее в его глазах, смягчается и начинает сиять более нежный свет. Он наклонился и коснулся губами кончика ее носа, подбородка, губ. Она замерла, сосредоточившись на этом изысканном наслаждении. Затем, к ее великому удивлению, он выпустил ее, взяв за руку.

— Покажи мне развалины.

Она кивнула. Неожиданная нежность этих легких прикосновений сделала их ближе друг другу, чем прежние, куда более страстные поцелуи. Захваченная новым чувством приятного предвкушения, она стала водить его по аббатству, рассказывая историю этого места, а заодно и то, как оно связано с прошлым ее семьи.

Не раз взгляд его обращался к ее юбке, изящно колыхавшейся вокруг ног. Ее глаза нечаянно останавливались на его длинных, обутых в сапоги ногах, мышцы которых так и перекатывались под шерстяной тканью. Оба поглядывали украдкой на свои сцепленные руки: его рука была такая темная и сильная, ее — светлая и тоненькая…

Когда они спустились ниже уровня дортуаров, туда, где когда-то расположены были кладовые и винные погреба, Рейн вдруг напрягся и непроизвольно сжал пальцы. Она обернулась посмотреть, но увидела только, что лицо у него каменное, точь-в-точь как окружающие их стены, а взгляд тревожный и устремлен куда-то за ее плечо.

— Давай уйдем отсюда, — процедил он сквозь зубы. Паутина! Здесь все было затянуто паутиной! Она потянула его к дверям. Как только они оказались на ярком солнце, он немного расслабился. Она повела его через заросшую травой поляну, некогда бывшую монастырским двором. Несколько минут они шли, держась за руки, в глубоком молчании, уходя все дальше от сырости и холода, навстречу солнцу и скалистому склону, сбегавшему к морю.

Подле развалин круглой сторожевой башни на самом краю аббатства, где было полным-полно каменных глыб, они нашли укромное местечко. Высокие густые травы стелились под их ногами, их окружил тихий и мерный шум волн. Он приостановился, она обернулась к нему.

— Извини. — Она вгляделась в его лицо: челюсти были упрямо сжаты. — Я забыла. А почему ты так ненавидишь пауков?

Рейн кинул на нее беспокойный взгляд, и она испугалась, что он рассердится на нее. Глаза у нее были теплые и ясные, волосы, золотившиеся под солнцем, нимбом окружали лицо. Внезапно ему захотелось рассказать этой девушке то, о чем не знала ни одна живая душа.

— Я… словом, однажды я оказался запертым в трюме корабля. Там этих пауков были сотни… — Она кивнула, принимая это в качестве объяснения, но он видел, что она не понимает. — В тропиках пауки бывают… ну, с кулак взрослого мужчины. Тарантулы. — Он сглотнул, чувствуя, как его охватывает паника при одном воспоминании о них. — Когда я был мальчишкой, на Барбадосе, самым большим лакомством у нас считались бананы, которые обычно доставлялись морем. Однажды я вместе с другими ребятами забрался на борт грузового судна, чтобы украсть немного этих плодов, и оказался запертым в трюме, где были бананы… и многие сотни пауков. Тарантулы имеют обыкновение прятаться внутри гроздьев бананов, и рабочие снимают урожай, даже не замечая, что пауки засели между стеблей. Я просидел в трюме много часов… а проклятые пауки ползали вокруг…

Он с силой сжал ее руку, а когда она ответила ему пожатием, выражение в глазах его изменилось. В голосе его зазвучали привычные сардонические нотки.

— Это должно казаться страшно забавным… то, что мужчина так… так…

— Боится пауков? — договорила она за него, поднимая руку с намерением коснуться его щеки. Однако рука ее остановилась на полдороге, она покраснела и отдернула бы руку, если б он не удержал ее в своей. — По-моему, ничего особенного в таком страхе нет.

Едва руки их соприкоснулись, как знакомое тепло стало разливаться по его телу и холодный узел напряженных мышц внизу живота растворился в этом тепле.

— Каждый человек чего-нибудь да боится, — заметила она негромко. — Я вот пугалась темноты, когда была маленькой, и до сих пор боюсь воды. Бабушка опасается дурных примет, а Гэр Дэвис — лошадей и молнии… и почти все люди страшатся смерти. Мой отец всегда говорил, что главное — это не позволять, чтобы страх помешал тебе сделать то, что ты должен или хочешь. — Стоило ей упомянуть отца, как на нее накатило уже привычное ощущение утраты. — Ведь ты и теперь любишь бананы, верно?

Рейн ласково погладил ее по щеке. Он совсем размяк от ее утешительных рассуждений, да и от краткого приступа печали по покойному отцу, который он ощутил вместе с ней. Грусть охватывала ее всякий раз, когда она упоминала об отце. И он не просто знал, что чувствует эта девушка, а словно бы участвовал в ее горе, переживал его вместе с ней.

— Должно быть, он был очень мудрым человеком, твой отец, и очень счастливым. Жаль, что я не успел познакомиться с ним.

Она улыбнулась ему сквозь увлажнившиеся ресницы, удивленная тем, что в тоне его прозвучало искреннее сожаление.

— И мне тоже жаль. — Улыбка вышла ангельски печальной. Руки его легли на плечи девушке, голова его медленно склонилась к ней, к мягкости ее губ. Она поднялась на цыпочки навстречу ему, нуждаясь в ласковой сладости его поцелуя. Губы его прижались к ее губам нежно, мягко, всего лишь указывая путь, если она захочет отозваться, позволяя ей самой определить темп. Нежные объятия, легкие прикосновения его ладоней к ее спине разоружили ее скованность, дали ее желаниям возможность самим распуститься, без суеты и спешки.

Он оторвался от ее губ как раз тогда, когда у нее уже начали слабеть колени. Чарити подняла лицо и взглянула в его потемневшие глаза. Губы ее пылали, по груди бегали мурашки. Неужели она сделала что-то не то? Или она слишком явно выказала свою готовность? Она вспыхнула как маков цвет, отвела взгляд. Ну почему ей никак не удается совладать со своими порывами, когда она рядом с этим человеком?!

Его губы тоже горели огнем, и все тело стонало и требовало продолжения, когда он взял девушку за руку и повел вдоль древней стены, сложенной из плоских камней, что тянулась вдоль всего уступа. Почти две недели он мечтал о том, что они вот так останутся с ней наедине и он ощутит прикосновение ее тела… всем своим телом. А теперь, когда они наконец остались вдвоем, его начали осаждать самые противоречивые чувства. Он уже принял решение, что эта девушка будет принадлежать ему, что он обучит ее любви, доставит удовольствие и насладится ею. Но теперь ему хотелось также слушать ее и рассказывать самому, смотреть на нее, даже защищать. Джентльмен внутри его оправился, встал на ноги и готов был отстаивать свою позицию. А что, если погубит девушку? Если он потеряет самообладание?..

Внезапно земля у него под ногами поехала вниз. Размытая дождями терраса не выдержала его веса и начала оползать, увлекая за собой куски камней и его самого. Ноги потеряли опору, и он грохнулся на оползающую стену — прямо раненой ягодицей, да еще стукнулся плечами о камни. И остался лежать на зеленой траве нижней террасы.

— Ваше сиятельство! — Она быстро слезла со стены и поспешила к нему. — Вы живы?

Он не мог вздохнуть и был настолько ошеломлен падением, что позволил Чарити взять его за локоть и помочь подняться.

— Сам не з-знаю… — Он поморщился, ощупал ребра, руки и прочие части тела. Девушка тревожно следила за тем, как движутся его ладони сверху вниз. Тут внимание ее привлекли царапины, появившиеся на голенищах его сапог, и полосы на штанах. Не раздумывая, она коснулась рукой многострадальной части тела, на которую он ухитрился упасть снова.

— О Боже! Неужели вы ушибли ваш… вашу… опять? — Тут только Чарити обратила внимание, что непроизвольно деловито ощупывает его левую ягодицу. Глаза ее расширились, и она замерла.

Это ее импульсивное движение словно выпустило на свободу тлевшую страсть, возбуждение разрядом молнии пробежало между ними, и оба вспыхнули жаром предвкушения. Она попыталась убрать руку с его ягодицы, но не тут-то было: его ладонь уже лежала поверх ее. Одно долгое мгновение Чарити разглядывала петли его элегантного серого сюртука, не в силах объяснить свое столь нахальное поведение. А потом Остин коснулся ее подбородка и взглянул на багровое от смущения лицо.

— Извините. Я просто хотела…

Он знал, как она тревожится о его здоровье и насколько она открытая натура. За прошедшие недели между ними возникла связь, какая бывает между сиделкой и больным, что и побудило ее столь фамильярно схватить его за зад. Ею двигала такая же сумятица противоречивых чувств, какая одолевала его самого.

Он протянул к ней руку, обхватил ее ладонью за затылок, притянул к себе, в то время как другая ладонь все еще прижимала ее руку к ушибленному месту. Затем губы ее приоткрылись, приглашая к поцелую, а его пальцы скользнули по ее шее вниз и прижались к шелковистой коже ниже выреза платья, лаская и обещая. Они слились в поцелуе, чувства их расширились неимоверно и заполнили собой все. Тела их прильнули друг к другу. Сквозь ткань своего незамысловатого наряда она хорошо чувствовала каждый изгиб его тела, все выпуклости крепкой груди, его твердый плоский живот, взбухший бугор его мужского начала, вдавившийся в ее живот. Каждую точку, в которой тела их соприкасались, она словно видела мысленным взором, и память живо подсказала, какая у него загорелая гладкая кожа, как напряженно и симметрично его крепкое тело. И куда бы ни устремилась ее блуждающая мысль, руки послушно следовали за ней, стремясь ощутить знакомые сокровища этого тела по-новому.

Он чувствовал, как ее руки гладят его тело под сюртуком, вот они скользнули вверх по его спине, и он застонал. Каждое прикосновение, каждая робкая ласка усиливали давление, которое так и распирало его чресла. Он прижался губами к ее подбородку, покрыл поцелуями шею, подобрался к уху. Порывисто дыша, он снова и снова повторял ее имя. И называл ее просто Чарити.

— Чарити, мне так давно хотелось обнимать тебя вот так. С той самой минуты, как я впервые увидел тебя. Прикасаться к тебе… ощущать твое тело рядом с моим… — Остин впился в ее губы, и этот поцелуй был таким яростным и всепоглощающим, что когда виконт оторвался от губ Чарити, голова у нее шла кругом, а ноги отказывались держать. Когда она сумела наконец раскрыть глаза, он уже снял с себя свой элегантный сюртук и даже расстелил его на траве. Он опустил девушку на сюртук и сам опустился на землю рядом с ней. Она почувствовала спиной мягкую влажную землю и податливые травы. — Это даже больше того, о чем я мечтал… — Его широкая грудь медленно навалилась на нее, на ее упругие груди, которые сразу же напряглись. Он целовал ее в губы, в щеки, в шею, а пальцы его касались края выреза ее темного платья, нежной кожи. — Я хочу любить тебя, ангел мой, — шепнул он ей в шею. — Но джентльмен никогда не входит без приглашения…

— Я тоже хочу тебя любить. — Это было приглашение чистой воды.

Остин приподнял Чарити и принялся за шнуровку на спине платья. Стянул черный корсаж, обнажив легкий корсет, который один только теперь и охранял ее сокровища. Эти молочно-белые, идеальной формы полушария, лежащие в складках черной ткани платья, были воплощением самых тайных его желаний… свет и тьма, блондинка в черном, земной ангел. Его загорелые пальцы скользнули по светлой коже — тьма предъявила свои права на свет, воплощая замысел, вскормленный его тайными сладостными мечтами. Он потерся щекой об этот живой шелк, затем трясущимися пальцами приподнял ее соски, высвобождая их из заточения корсета, и легко коснулся языком этих тугих розовых бутонов.

Она задохнулась — такие медлительные, кружащиеся водовороты наслаждения ожили и поплыли внутри ее грудей, и от них побежали жаркие потоки по всему телу. Плечи ее напряглись, она изогнулась навстречу ему, ища еще большего наслаждения. А когда губы его сомкнулись вокруг одного кораллового бутона и принялись сосать его, Чарити содрогнулась, таким резким оказался переход на новый уровень чувственности. Все ее тело так и ныло от желания прикоснуться к нему, а средоточие ее женственности налилось жаром и стало необыкновенно чувствительным при одной мысли о его возбужденной, напирающей плоти. Руки его беспорядочно бродили по ее бокам, ласкали то плечи, то бедра, и где бы ни оказывались его ладони, сразу в этом месте кровь в ее жилах начинала бежать живее и горячее.

Он чуть изменил положение, и его взбухшая плоть вжалась в ее бедро, а колено втиснулось между ее колен. Ноги ее раздвинулись, и его ноющие чресла легли на нежную женственную промежность. Потом он выгнул спину, и взбухший от желания жезл его мужественности легко двинулся по нежной ложбинке вперед-назад. Даже сквозь одежду ощущение было поразительным. Возбуждение ее взмывало все выше, каждое движение увенчивалось спазмом неги, которая волнами разносилась по всему телу, жадно впитывавшему этот сладостный жар. Снова и снова набегала горячая услада, поднимаясь, как прилив, и желания ее, покачивавшиеся на волнах наслаждения, как буй на поверхности моря, тоже становились все острее и пламеннее.

Теперь и ее спина изгибалась, посылая все тело навстречу ему, ритмично, движимая знойной одновременностью желания. Колени ее поднялись, заключив его узкие бедра как в люльку, заставляя его сосредоточить усилия, ловя фокус наслаждения в колеблющуюся под ним плоть. Одна его рука скользнула прочь с ее плеч, бегло приласкала полуобнаженные округлости и приподняла подол. Ткань медленно поползла вверх, словно отлив невинности, обнажая шелковистые бедра, силуэт которых ему удалось однажды видеть.

Рука его бродила и ласкала, сначала нежно, затем все с большей твердостью. Она ахнула и подалась навстречу его ладони. Могучий поток жаркого наслаждения разлился кругом и заполнил ее тело, поток, исходивший от кончиков его пальцев, проливавшийся на ее обнаженные бедра и стекавший к их внутренней стороне. Тело его сместилось, и прохладный воздух овеял ее, и жаркие пальцы прикоснулись к ней. Прохлада немедленно была вытеснена жаром его пальцев. Он заставлял все ее чувства вспыхивать, будто их прорезал разряд молнии, а тело содрогаться от раскатов наслаждения. Его руки… тут только она сумела сообразить, что блаженство-то он дарил ей руками…

Волшебство. Дыхание у нее перехватило, и ладони ее, гладившие его спину, замерли. Тело ее напряглось, сокращаясь вокруг неведомой пустоты, угнездившейся внутри ее, и вдруг ее рывком вскинуло вверх, как от взрыва, словно на гребне вздыбившейся гигантской белой волны чувственности. Тело ее изогнулось и задрожало. Ей казалось, что она зависла в какой-то яркой, расширяющейся пустоте и сливается со стихиями, которые поглощают ее. Прошла долгая минута, прежде чем белый шторм внутри а» тела утих. И она вновь стала ощущать легкие поцелуи, которыми он осыпал ее лицо.

— Это действительно волшебство, — прошептала она с трудом, глядя в его пылающие глаза.

—Да, волшебство. — Он нежно улыбнулся ей в ответ, не понимая того смысла, который девушка вкладывала в это слово.

Когда губы его вновь прикоснулись к ее губам, ей показалось, что по телу ее словно пробежала мелкая рябь. Наслаждение, готовое стихнуть, вновь прилило и заполнило все ее сознание. Но с этим приливом пришла и новая жажда: ощутить все его тело до последнего дюйма, насущная потребность соединиться с ним, слиться воедино с его телом. Чувствовать, как его горячий обнаженный жезл мужественности прикасается к ней, было очень странно, но движения, которые он начал совершать, двигая свою возбужденную плоть по ее влажной и пышущей жаром плоти, оказались знакомыми и нестрашными и приносили ошеломляющее удовольствие.

Он обхватил ее голову ладонями и стал покрывать лицо поцелуями, которые становились все расточительнее, по мере того как узда, с помощью которой он сдерживал желание, ослабевала, а давление в чреслах росло. Он почти ничего не видел и не слышал, мир вокруг перестал существовать, сузившись до этого мягкого, отзывчивого существа под ним.

Он поцеловал ее, она ответила горловым стоном, беспомощно забилась под ним, пытаясь подставить ему свою нераскрытую плоть.

Какие-то звуки, похожие на лай собаки, донеслись до его отгородившихся от мира органов чувств, и Остин напрягся, твердо вознамерившись никому не уступать своего соблазнительного ангела. — «Гав! Р-р-р-гав!»

Виконт Замер, пребывая на пороге райского блаженства, и прислушался к голосу судьбы, стремительно приближавшейся и обещавшей положить конец его желаниям.

— Нет, только не это! — взвыл он. — Опять этот твой паршивый шелудивый… — Но тут его словно подбросило: ведь это мог быть не один только проклятый пес! Вдруг Пинноу вернулся или сама старая леди заявилась на развалины! Он мгновенно вскочил на четвереньки, прямо над ошеломленно распростертой под ним девушкой, быстро застегнул панталоны и поспешно одернул юбку Чарити.

Вулфрам мчался к ним по склону, легко перескакивая с террасы на террасу: необходимо защитить хозяйку. Он позволил себе отвлечься ради веселой игры с бароном, но теперь он снова был в боевой готовности. При виде мисс Чарити, безвольно распростертой на земле, и «сиятельства», который стоял над ней в самой что ни на есть хищной, самой кобелиной позе, пес весь содрогнулся от ярости и ринулся на защиту.

Рейн Остин не успел подняться на ноги — Вулфрам оказался рядом раньше и принялся приседать, рычать, скалить зубы и отчаянно лаять на Чарити. Рейн, все еще на четвереньках, повернулся к псу и вперил в него горящий взгляд. Казалось, это дуэль, противостояние на равных — бульдог против волкодава, кобель против кобеля…

— Ты, паршивый, слюнявый… вот только посмей сделать хотя бы один шаг, полетят от тебя клочки по закоулочкам!

— Нет, не надо! Пожалуйста, не бей его — ведь он думает, что защищает меня! — Чарити вцепилась в Рейна. — Вулфи, прекрати сейчас же! Со мной все в порядке! Вулфи!

Пес постепенно успокаивался, прекратил лаять и только негромко рычал, принюхиваясь, дабы убедиться, что и правда все в порядке. Но едва Рейн поднялся с четверенек, он молнией кинулся к хозяйке и, рыча, навис над ней точно в той позе, в которой только что стоял Рейн Остин. Рейн чуть не упал от удивления. Он не поверил своим глазам… и своей догадке. Неужели проклятый пес ревнует к нему Чарити?!

— Послушай, ты, глупый пес! — Голос его, хриплый от досады, сорвался, и он ткнул пальцем прямо в Вулфрама. — Это она твоя хозяйка, а ты — ты ей не хозяин, понял? — Вулфрам зарычал обличающе и злобно оскалил зубы, когда Рейн попробовал было приблизиться к девушке. — Да не обижу я твою хозяйку — я хочу любить ее! — Досада захлестнула его, он сжал кулаки и заорал: — Я с ума схожу от любви к ней!

В следующее мгновение Чарити вскочила на ноги, придерживая руками расстегнутый корсаж. Ее роскошные волосы были растрепаны, губы припухли от поцелуев, кожа еще горела от возбуждения. Но он видел только ее широко распахнутые глаза медового цвета.

— Ты сходишь с ума от любви ко мне? — В голосе ее прозвучала девичья застенчивость. Сердце его сжалось от тоски и желания, которое не имело ничего общего с тем, которое еще пульсировало в его чреслах. Он тонул в этих ясных глазах.

— Ну да. Я совершенно ополоумел. Медленная улыбка расцвела на ее милом лице.

Леди Маргарет видела, как разгневанный барон один шагает назад по тропинке, приметила она и Вулфрама, радостно скакавшего и прыгавшего вокруг. Нетрудно было понять, что произошло. Чарити и виконт все же оказались вдвоем… и ни души рядом.

— Бездарный пес! — Старуха выскочила из кухни на заднее крыльцо, схватила Вулфрама за рваное ухо. — А теперь, шелудивый, марш назад! Найди их и ни на шаг не отходи!

Час спустя старуха имела возможность наблюдать за тем, как ее внучка и виконт идут по той же тропинке, но смотрела она на сей раз из окна верхнего этажа. По сияющим лицам молодых людей, а также по тому, что шли они, держась за руки, старуха поняла: страхи ее были отнюдь не беспочвенны.

Она поспешила вниз, навстречу молодым людям. Но остановилась как вкопанная при виде зеленых пятен от травы на сюртуке его сиятельства и его разорванных панталон… Он хромал, а ладони его все были в крови! Каких бы милостей этот виконт ни сумел добиться от ее внучки, мрачно подумала старуха, ему определенно пришлось дорого за них заплатить. Тут она взглянула на Чарити, и сразу же сердце упало — волосы всклокочены, платье измято, лицо так и горит от поцелуев.

Рейн, приметивший, какая кислая мина появилась на лице старой леди, когда та спускалась по лестнице, немедленно подчинился властному жесту ее руки, приглашавшему его пройти за ней.

— Моя внучка была невинной девицей. — Старуха обернулась к нему и вперила в него свирепый взгляд. Однако ничто не могло скрыть ее душевной муки.

— Ваша внучка… по-прежнему девица. — Рейн прямо посмотрел в сверкающие глаза старухи. — Хотя, вероятно, уже не такая невинная. Но я не обесчестил ее. — Он покраснел, так как то, что Чарити еще пребывала в лоне добродетели, было заслугой не столько его, сколько старины Вулфрама. Леди Маргарет долго вглядывалась в его лицо, затем вдруг расслабилась и отвернулась от него.

— Для нее это будет страшный удар… когда вы уедете. — Голос старой леди звучал тихо и серьезно, и в нем была та ни на что не похожая боль, которую испытывает всякий родитель, понимая, что пора расставаться с чадом. — Теперь уже не в моей власти защитить ее от вас. Так же, как и вас от нее.

— Я не допущу, чтобы ее постиг страшный удар, — заявил он. До этой минуты он как-то не задумывался о том, что пребыванию его в Стэндвелле должен же когда-то прийти конец. При одной мысли о расставании с Чарити внутри у него образовалась странная ноющая пустота. — Леди Маргарет, Чарити мне отнюдь не безразлична. В мои намерения не входит просто взять и уехать… — Рейн осекся, немного шокированный тем, что собрался сказать. Что же, черт возьми, входит в его намерения?

Он стоял в центре комнаты, со стыдом понимая, что собирался-то он именно просто уехать. Но ведь вся его жизнь, его будущее связано с Лондоном — именно там ему предстоит завоевать себе невесту-аристократку, ведь он поклялся, что отхватит себе жену до конца сезона! Восемь долгих лет он трудился не покладая рук ради того, чтобы восстановить расстроенное состояние и вновь придать блеск фамильному имени. И увенчаться это дело его жизни должно было блестящей женитьбой на барышне из хорошей семьи… Как странно — он ни разу даже не вспомнил об этой своей тщеславной мечте породниться с большим светом, ни разу за последние две недели! Что же такое приключилось с его заветным желанием — заставить большой свет подавиться своим неодобрением и принять его?

Непреодолимое, неугасимое желание обладать Чарити Стэндинг — вот что приключилось. Ну и еще дюжина катастроф в том же роде… Удары по голове он получал на протяжении последних полутора недель едва ли не ежедневно; вероятно, оттого-то его внезапно постигло размягчение мозга! А может, причина кроется просто в этой девушке…

Чарити Стэндинг была умна, исполнена сострадания, щедра и благородна, не говоря уже о том, что такой восхитительной юной барышни ему в жизни видеть не приходилось. И присутствие этой барышни оказывало на него благотворное влияние: рядом с ней всякая телесная боль немедленно утихала, он чувствовал невероятное возбуждение, забывал о своей гневливости и тщеславных мечтах, и это было еще не все. Она целиком заполнила его мысли, и теперь он сам не понимал, что для него важно, а что нет. Потому что желал Чарити всем своим существом.

Чарити Стэндинг не принадлежала к высшему свету. И не была из тех, кого можно завлечь в постель, а потом бросить или поселить на тайной уютной квартирке… Она принадлежала к числу женщин, которых мужчина не бросает, но сделает центром Своей жизни.

Он подумал о бледных элегантных светских барышнях, за которыми увивался в Лондоне, обо всех этих Каролинах, Джейн, Глориях… таких безукоризненных и идеально взаимозаменяемых. Чувственная, прямодушная и здравомыслящая, Чарити Стэндинг была единственной и неповторимой. Характер ее сформировался вдали от большого света с его жесткими правилами и соглашательской сущностью, и девушка осталась просто сама собой. Они с Чарити — одного поля ягоды.

Перед мысленным взором его замелькали картины: вот она читает ему вслух, вот приносит ему котят, вот бреет его. Он пережил заново то наслаждение, которое испытал, лежа на ней и ощущая ее жаркую мягкость под собой, чувствуя, как она отзывается на его ласки. Затем вызвал в памяти картину: она сидит во главе стола и разливает чай — и стал смаковать естественную грацию ее осанки и так легко дающееся ей изящество движений.

Она стала для него ангелом-хранителем, он намерен сделать эту девушку своей женой!

Леди Маргарет тихо вышла из комнаты, однако успела заметить, как на предательски выразительном лице его сиятельства сменяют друг друга тоска и глубокое чувство. Виконт Оксли влюбился в ее внучку. Можно было только надеяться, что он не выкинет чего-нибудь по-настоящему ужасного — не вздумает жениться на ней например!

Коридор верхнего этажа был залит прохладным серебристо-серым сиянием почти полной луны, лившимся в окно. Но из-под двери Рейна Остина пробивался лучик теплого золотистого света, который сразу же приковал взгляд Чарити, едва она выглянула в коридор из своей комнаты. Полоска эта означала, что Рейн тоже еще не спит.

Весь вечер она ухаживала за Стивенсоном и развлекала его, замещая леди Маргарет, у которой разыгрался вдруг радикулит. И все время думала о Рейне и о том, что произошло между ними на руинах аббатства. И вот она лежала в постели, а в крови бродили отголоски испытанного наслаждения. Она ворочалась, будто не ночная рубашка облепила ее, а отзвук его ласк. И мерещился вес его тела в тяжести теплого одеяла, и прикосновения его губ, когда шершавая ткань касалась ее сосков.

Она познала, что такое волшебство, сосредоточенное в руках. Это было такое грандиозное открытие, что затмевало собой все.

Почти все. Поднявшись над хаосом желаний, страхов и томлений, мысль ее сосредоточилась на картине: Рейн, дрожа всем телом и сверкая глазами, объявляет ей, что он с ума сходит от любви к ней! Она ему небезразлична. Новое томление объяло ее с головы до ног. Ей так хотелось, чтобы этот человек питал к ней нежные чувства. Это было нужно ей даже больше, чем волшебство его рук.

Она сделала один шажок в залитый лунным светом коридор, затем другой, и тут непонятно откуда раздалось глухое шарканье, пыхтение. Она оглянулась и обнаружила, что Вулфи материализовался из ночной темноты прямо за ее спиной. Пес кинулся к ней, ткнулся носом. Она обняла его, почесала под подбородком, за ухом. Пес поднял на нее свои карие глаза, в которых застыл вопрос.

— Я хочу его, Вулфи, — тихонько объяснила она псу. — И он желает меня. Я должна идти.

Она открыла дверь спальни Рейна и скользнула внутрь.

Вулфрам, не сводивший глаз с ее спины, а потом с закрывающейся двери, услышал, как лязгнула защелка. Сначала опустилось его настороженно поднятое ухо, а потом и тяжелая голова. Он зевнул — зевок этот удивительно напоминал вздох — и растянулся у порога спальни Рейна.