Легенда о летящем змее

XXXXI

Март 1188 года по трезмонскому летоисчислению, Конфьян

Служанка, пришедшая утром помочь маркизе одеться, пересказывала, как обычно, сплетни, которые принесла из деревни молочница, и новости, которые сама услыхала на кухне.

— Мельник, наконец, приехал. Семейство свое привез, — весело сообщила она. — Двенадцать душ! Сказал, новый дом ставить будет. Ясное дело, где такую ораву в старом-то разместить. Кормилица говорит, у мессира Клода новый зубик режется, — тараторила девица. — День нынче ветреный и пасмурный. А хозяин в Жуайез собирается. Велел коня к полудню приготовить. Сказал, не будет его несколько дней. Дела у него. Важные.

Катрин вздрогнула.

Господи! К чему все было, если теперь супруг не желает видеть ее. Если она порой чувствует себя все так же вдовой. Долгое время после возвращения Катрин постоянно трогала пальцами свое лицо и вспоминала шрамы Никталь, уверенная, маркиз де Конфьян разлюбил ее, потому что она больше не красива. Даже юный Серж поначалу разглядывал ее, открыв от любопытства рот, но потом, кажется, привыкнув к новому облику матери.

Впрочем, спустя некоторое время прошли ушибы, зажили ссадины, тело больше не ныло от любого движения. На своих обычных местах вновь появились зеркала, и Катрин смогла убедиться, что лицо ее по-прежнему прекрасно. Лишь Серж продолжал избегать ее. Он все время был занят. В замке, в деревне, где-то еще. Да голос ее не возвращался.

Тишина, поселившаяся между ними, медленно убивала маркизу. Она не могла говорить, Серж не хотел. Катрин выучилась объясняться с кормилицей, кухаркой, служанками. Но в те редкие минуты, которые они проводили вместе с мужем, она лишь наблюдала за ним, уже не пытаясь сказать ему хоть слово. Словно чего-то ожидая. Но что можно ожидать там, где не осталось ничего, кроме вынужденных и тяготящих обязательств?

Теперь же супруг снова собрался куда-то ехать. А ей оставляет ежеминутное ожидание, вернется он или нет.

Маркиза легко спрыгнула с кровати. Она поедет с ним! Тоскливо усмехнулась — в конце концов, Жуайез — ее замок. И велела служанке позвать кормилицу и собирать вещи.

Маркиз де Конфьян спустился по лестнице вниз, чувствуя раздражение. Игнис захромал. Под подкову ему попал камень, заметили не сразу, а когда уже началось воспаление. И выяснилось все в это утро, когда ему пора было отбывать в Жуайез — накануне он получил письмо от своего поверенного, который извещал о том, что месье Гаспар, по его глубокому убеждению, передал часть прошлогоднего урожая, объявленного побитым градом, графу Салету. Остальное же продал с большим убытком для маркизы, да еще и часть полученных денег прикарманил.

Все эти мелкие неурядицы вызывали злость, но не оставляли свободного времени для того, чтобы думать о чем-то еще. Мучительными были ночи, когда он оставался один и снова и снова проживал то, что случилось на Ястребиной горе. Убедить себя, что то время осталось в прошлом, он не мог. Катрин молчала. Бог отнял у нее дар речи. Должен бы был отнять у него жизнь. Но вместо этого лишил Катрин голоса. Еще одна вечная его вина. Как и боль в ее глазах каждый раз, когда он попадался ей на глаза.

Серж накинул на плечи плащ и пошел во двор, где уже должны были приготовить коня. Ехать он собирался налегке. Больших приготовлений не требовалось. Едва ли эта поездка затянется больше, чем на три-четыре дня.

Слуги сновали по двору, таская сундуки. Более того, у ворот стояла карета с гербом де Конфьянов.

— Ну и какого черта здесь происходит? — угрюмо рявкнул Серж.

Услышав недовольный голос мужа, Катрин вышла из-за кареты и подошла к нему ближе. С самым решительным настроением не оставаться дома, даже если маркиз будет против.

Весь его пыл, как ветром, сдуло. Он смотрел на жену, готовую к немедленному отъезду, и чувствовал, как холодеет в груди.

— Вы уезжаете? — глухо спросил он.

Катрин нахмурилась. Конечно, она уезжает. Неужели это не понятно по сундукам, карете и ее дорожному плащу?

Маркиза кивнула и взяла Сержа за руку.

— Сейчас? — губы его пересохли, а взгляд был направлен на ее крошечную ладонь, оказавшуюся в его руке, будто в прощальном рукопожатии. Но как он может держать ее? Есть ли у него хоть малейшее право на то, чтобы держать ее после всего, что она пережила его милостью? Он поднял глаза, посмотрел куда-то выше ее головы, потому что невыносимо было бы вновь видеть боль в ее взоре, и сказал: — Хорошо, вы можете ехать. Но развода вам я не дам никогда. Я умру вашим мужем. Оставьте мне хоть это.

Слабо пожав плечами, Катрин осталась стоять рядом, не отнимая руки и наблюдая, как укладывают последний сундук.

— Катрин, — сдавленно прошептал Серж и в каком-то отчаянном порыве протянул руку, чтобы дотронуться до ее щеки. Пальцы замерли у самой кожи, почти касаясь.

И в тот же миг она прижалась щекой к его ладони, прикрыв глаза. Попыталась сказать, что никогда от него не уедет. И вновь убедилась, что теперь ее удел — молчание. Этот простой, такой искренний жест звучал громче любых слов. Все еще боясь поверить тому, что он видел, чувствуя, как переворачивается душа, он поднял вторую руку и осторожно обнял ее плечо.

Сердито сдвинув брови и сжав губы, Катрин снова взяла мужа за руку и повела его к карете. Она не собиралась отпускать его сегодня одного, но и быть виноватой в его задержке ей также не хотелось.

Еще ничего не понимающий, маркиз де Конфьян прошел вслед за ней, помог ей устроиться в карете, но сам замешкался.

— Куда мы едем? — зачем-то спросил он кучера.

Тот криво усмехнулся в усы и радостно воскликнул:

— В Жуайез, Ваша Светлость. Ее Светлость пожелала вас сопровождать.

Он шумно выдохнул и сел в карету возле Катрин. Кажется, впервые за эти недели она была так близко.

— Стало быть, в Жуайез? — ровно спросил он.

Катрин кивнула, не глядя на него. Больше всего на свете в эту минуту, когда в его голосе не было ничего, хотя бы отдаленно похожего на радость, она боялась увидеть в глазах Сержа нежелание брать ее с собой.

Маркиз де Конфьян обреченно откинулся назад, прислонившись спиной к стенке кареты.

Ехали в молчании. Как жили теперь. Из-под полуопущенных век он изучал ее тонкий профиль и думал о том, зачем ей могла понадобиться эта поездка? Впрочем, Жуайез принадлежал маркизе. Маркиз лишь вел его дела. Так когда-то давно было решено меж ними. Но почему сейчас? Почему с ним? И что значил тот ее жест во дворе?

«Господи, — подумал он устало, — я не живу без тебя…»

«Я тоже не умею жить без вас, — поправляя складки юбки, она словно случайно коснулась пальцами его руки, — и я поеду за вами, даже если вы будете гнать меня от себя».

Сердце его пропустило удар. Такое уже было однажды. Как давно… Когда-то они умели понимать друг друга без слов, одно касание — и они открывались так, будто это говорили их души.

«Я бы отдал целую жизнь за то, чтобы ты не страдала… Но причиняю одно лишь страдание…»

Катрин отпрянула от Сержа. Зло сверкнула глазами в его сторону и отвернулась к окошку. Не замечая проплывающего мимо пейзажа, она мрачно думала о том, как же он не понимает…

«Мне не нужна ваша жизнь. Мне нужны вы! Живой!»

Господи! Да что же с ним может случиться? Впрочем, теперь-то была ясна хотя бы причина, отчего она поехала с ним. Безумная! Они оба безумны!

Он решительно взял ее за плечи и развернул лицом к себе.

— Ну все, довольно! — проговорил он, не отдавая себе отчета в том, что сейчас его голос звучит совсем, как голос Якула в одну из их ночей на Ястребиной горе. Как и тогда, он потянулся за поцелуем. И в этот момент карету тряхнуло, и она остановилась.

— Выходи, маркиз де Конфьян, или, клянусь, я сам выволоку тебя оттуда! — раздался голос графа Салета.

Услыхав того, чей голос часто мерещился ей зимой, то отправляя ее на костер, то объявляя своей женой, Катрин испуганно взглянула на Сержа и ухватилась за его плащ. С ужасом понимая, что должна его отпустить, и не имея сил этого сделать, она прижалась губами к его губам.

«Я люблю тебя!»

— Я люблю тебя, — выдохнул он, не желая разрывать поцелуя и прикосновения ее губ, когда она сама — сама! — поцеловала его. Но сделал это. Быстро коснулся губами лба. Заставил себя улыбнуться, лишь бы только она не слишком испугалась. И с широкой улыбкой сказал:

— Я скоро, моя прекрасная дама!

Обнажая на ходу свой меч, он вышел из кареты, щурясь от яркого солнца, окинул взглядом всадников, преградивших им дорогу. И невольно рассмеялся — это были разбойники, с которыми всего несколько недель назад он делил кров. Те изумленно переглядывались, кажется, только теперь сообразив, на чью карету они напали.

— Граф, — усмехнулся маркиз, разглядев среди прочих лицо дальнего родственника, которого видел еще совсем юнцом. — Вы так торопились справиться о моем здоровье, что решили застать нас в дороге? Я польщен вашим беспокойством.

— Более, чем о вас, я беспокоился о самочувствии вашей супруги. Немало потрясений выпало на ее долю. Я мог быть ее опекуном, если бы она не вышла замуж раньше. Потому мое беспокойство имеет основания.

— В самом деле. Вы беспокоились настолько, что едва не отправили ее на костер как ведьму?

— Святая церковь обвинила ее. Не я. Я был лишь на стороне справедливости.

— Вы искали справедливости не там и не с теми, мессир!

— Теперь я ищу ее у вас. Вашей милостью я вынужден был скитаться несколько недель на окраинах королевства.

— У себя дома! — с усмешкой вставил Серж.

— В то время, как ваша смерть давала мне надежду на получение Жуайеза, — не слушая его, продолжал граф.

— Жуайез принадлежит не мне, а маркизе.

— Я мог быть ее опекуном.

— И потому теперь вы решили исправить несправедливость? — приподняв бровь, осведомился маркиз.

— Вы правильно понимаете.

— И по-разбойничьи решили напасть на меня?

— По-разбойничьи. С разбойниками так и борются.

Среди всадников разнесся недовольный ропот. Того, за чью поимку граф обещал большую награду, они тронуть не могли. У разбойников тоже есть честь. Своя, разбойничья.

— Нет, мессир, — спокойно объявил маркиз де Конфьян, — коли вы желаете, можете вызвать меня на поединок чести. Коли не желаете — я вызываю вас сам.

— Так его, мессир! — донесся из толпы головорезов знакомый голос. Серж обернулся и увидел радостное смуглое лицо Шаню.

— О, ну так все разбойничье братство в сборе, — засмеялся Серж. — Вы сменили предводителя?

— Вас, Ваша Светлость, заменить трудно, — воскликнул Шаню.

— Но можно! — хмуро проворчал Мусташ из-за спины графа.

— И ты здесь, старина, — еще больше развеселился бывший предводитель. Однако улыбка быстро стерлась с его губ, и он посмотрел на Салета. — Итак, мессир, я жду вашего вызова либо вызываю вас сам. Все, что пережила маркиза де Конфьян по вашей милости, будет отмщено.

— Как вам будет угодно, мессир! — ответил граф, спрыгивая с коня и вынимая меч из ножен.

Они вышли на дорогу, и зрители, стоявшие по обе ее стороны, замерли в предвкушении. Маркиз и граф кружили некоторое время друг вокруг друга, не торопясь сойтись в поединке, словно бы оценивая силы противника. Серж казался спокойным и таким уверенным в себе, каким не был ни дня за свою жизнь — ему было, за что сражаться и что защищать. Подобно якулу, обрушивающемуся стрелой на свою добычу, маркиз де Конфьян летящей змеей набросился на графа Салета. Тот, не ожидавший такого напора от бывшего трубадура, отступил на шаг, но тут же ответил ударом на его удар. Маркиз отразил его легко, будто примеряясь к тому, насколько искусен Салет во владении мечом. Он смотрел в лицо врага, угрожавшего его жене и сыновьям. И осознание этого делало его, человека, не принимавшего насилия, мечтавшего лишь забыть о кровавых страницах своей жизни, непобедимым. Удары его были точны, как никогда прежде. Он словно бы забавлялся над своей жертвой. Впервые маркиз расценивал соперника так холодно и равнодушно, просто зная, что этого человека карает не только он, маркиз де Конфьян, но и само провидение.

Каков же был ужас графа Салета, сильного воина, сражавшегося не в одной заварушке, когда он понял, что Серж не уступит ему ни пяди. Скорее от удивления, нежели от того, что был слабее, он начал сбиваться, и это сделало его уязвимым. И первые признаки страха исказили гордое и суровое лицо графа. Он начал осознавать, что силой маркиза не победить. К тому следовало приложить искусность. Поскольку мечом Серж де Конфьян владел не менее виртуозно, чем своим дульцимером. Уроки герцога де Жуайеза не прошли бесследно. Теперь это стало очевидно.

— Вы давно не упражнялись, граф, — вдруг хохотнул Серж, нанося очередной удар. Теперь те сыпались на графа так точно и часто, что тот едва успевал их отражать, дыхание его сбивалось, и он с ужасом ждал того, какой из этих ударов станет последним. Лоб его покрылся потом, и в глазах плескался теперь уже настоящий страх.

Он ничего не ответил, упорно продолжая орудовать мечом, уже не делая выпадов, но только защищаясь.

В торжественной тишине леса, прерываемой лишь звоном стали, вдруг раздался крик ворона. Граф побледнел, чувствуя в том дурное предзнаменование. Оступился о корягу. И рухнул на колени перед маркизом де Конфьяном.

Серж замер с мечом в руках, глядя на графа и готовясь нанести последний удар.

— Что ты медлишь, Конфьян? — с ненавистью выдохнул Салет.

Серж смотрел на него и не видел. Перед глазами его по-прежнему были голые босые ноги висельника с голубыми прожилками. Он глотнул, но меча не отпустил.

— Серж, не надо, — раздалось вдруг за его спиной.

Когда маркиз вышел к Салету, Катрин вжалась в угол кареты, не зная, что делать. Не зная, что она может сделать. Но как только раздался лязг железа, она выскочила на дорогу, не видя никого, кроме мужа. Маркиза то зажмуривалась, то вновь раскрывала глаза, боясь увидеть самое страшное и боясь этого не увидеть. Когда же Серж замер над противником, она вспомнила, как он взмахивал рукой на рассвете, стоя у стены башни на Ястребиной горе. Не отводя взгляда от мужа, она произнесла негромким, ровным голосом:

— Серж, не надо…

Он вздрогнул и оглянулся.

Ее голос, незабвенный, по которому он так тосковал, звучал словно бы приговор. Она столько долгих дней молчала затем, чтобы заговорить именно сейчас, чтобы спасти от него, которого она любила, человека, который ее едва не погубил. Впрочем… Кто был бо́льшим убийцей теперь?

Она видела. Она. Видела.

Мотнул головой, будто отгоняя от себя осознание того, что теперь Катрин, как и он сам, узнавала в нем разбойника. И это тоже был он. Не изменился. Был таким прежде. И все это продолжало жить.

Нет, его не заколдовали. Нет таких чар, чтобы вынуть из человека его душу. У него отняли память и способность оставить Ястребиную башню. Но убийцей Серж Скриб маркиз де Конфьян стал сам.

— Убирайтесь, граф, — прохрипел он, опуская меч.

Салет, не веря себе, изумленно переводил взгляд с Сержа на Катрин и назад.

— Убирайся, — угрожающе выкрикнул маркиз.

Третий раз просить себя поверженный граф не заставил. Не слишком ловко он поднялся на ноги и в полном молчании подошел к своему коню. Тяжело дышал, пошатывался, и, взобравшись в седло, он пришпорил коня и помчался прочь, не оглядываясь.

Разбойники бросились следом. Потому что оставаться здесь более не имело смысла — они не станут воевать с бывшим предводителем.

И только Серж по-прежнему стоял с опущенным мечом, глядя куда-то перед собой и не осмеливаясь посмотреть на жену.

Катрин проводила хмурым долгим взглядом уезжающего графа и разъехавшихся разбойников. Сбросив оцепенение, владевшее ею, она спешно подошла к мужу. Зло дернула за рукав и сказала:

— Посмотрите на меня, Ваша Светлость.

Он повернул к ней голову. Глаза его казались то ли пустыми, то ли уставшими.

— Если вы, маркиз де Конфьян, еще когда-нибудь позволите себе уехать без меня в поисках чего бы то ни было, я… я… я не знаю, что я сделаю! — гневалась Катрин. — Исход ваших поисков… Я не намерена наблюдать, как вы рискуете собственной жизнью! Я не желаю жить без вашей музыки! И я не буду проводить одинокие ночи в нашей спальне! — она снова дернула его за рукав.

— Вы говорите… — едва выдавил он из себя — огненный ком в груди мешал. Ком все нарастал, вытесняя все прочее. И с каким-то странным, совсем детским удивлением он понял: этот ком — и есть его душа. Он выпустил из рук меч, тот упал на землю в мокрую от талого снега, черную после зимы листву. И снова сказал: — Вы говорите…

— Да, — проворчала маркиза, — и я вам еще не то скажу…

— Скажи!

— Дома. Здесь не место, — Катрин повернулась и пошла к карете. — Едемте, маркиз.

Он смотрел, как она уходит. И чувствовал, что вот теперь по-настоящему сходит с ума.

— Здесь и сейчас, — крикнул он ей вслед. — Я слишком сильно люблю тебя, чтобы ждать.

— Я ждала вас дольше, вы не находите? — она остановилась, обернулась к Сержу и улыбнулась.

— Здесь и сейчас, Катрин.

Со вздохом вернувшись обратно к мужу, она зашептала:

— Боже мой, Серж, как вы себе это представляете? — и, сделав обиженное лицо, добавила: — Порой вы бываете настоящим Якулом!

Де Конфьян глубоко вздохнул. Настолько глубоко, насколько позволял огненный шар, едва дающий говорить. И ответил, даже не слыша, насколько взволнованно звучит его голос:

— Я и есть Якул. Понимаешь ли ты это?

Понимала ли она? Нет. Она лишь знала — он и есть Якул. С того самого дня, когда встретила в лесу Никталь, и когда он привел ее на вершину башни, показывая свой мир.

— Мой трубадур, мой маркиз, мой разбойник… Я люблю вас. Всякого. Такого, какой вы есть. И этого не изменить.

Огненный шар вдруг перестал причинять боль. Он все еще пылал. Он будет пылать всю жизнь. Но боли не станет. Они срослись.

— Хоть что-то есть постоянное в этом мире, — сказал он и, не позабыв о том, что еще только в этот день боялся приложить хоть немного усилия, обнимая ее, теперь резко сжал ее плечи и рывком дернул на себя. — На Ястребиной горе я любил тебя. Веришь мне?

— Я знаю, — прижималась Катрин к мужу. — Но я не знаю, почему вы избегали меня столько времени. Мне было плохо. И больно. И одиноко…

— Потому что я не понимаю, за что можно любить Якула. И потому что, глядя на себя в зеркало, я видел убийцу, отправившего на смерть собственную жену. Этого и ты не могла не видеть.

Катрин вздохнула и слегка пожала плечами.

— В таком случае, теперь я велю спрятать все зеркала в замке. Чтобы вы перестали себя в них разглядывать.

Ее движение, мимолетное пожатие плечами, заставило его снова потерять голову. Он хотел целовать эти плечи. Тонкие, кажется, сделавшиеся за эти месяцы еще тоньше. Он хотел ее губы. Теперь. Немедленно. Он хотел ее всю — по-разбойничьи, совсем не как поэт. Как хотел в башне на Ястребиной горе, когда срывал с нее платье.

— Тогда ты будешь моим зеркалом. Лучшего зеркала не найти — ты ведь заставишь меня остановиться, если я испугаю тебя? — его руки, сжимавшие ее плечи, скользнули ниже по рукам, оттуда переместились на грудь, будто заново изучая ее тело. — Еще немного, и я его прогоню слоняться по лесу, чтобы не мешал, — хрипло прошептал он ей на ухо, кивнув в сторону кучера.

— Едемте лучше домой, — хохотнула маркиза. — И цыгана своего прихватите. Который уже слоняется по кустам.

Из кустов тотчас вылезла лохматая черноволосая голова с острыми глазами на смуглом лице. Шаню неловко улыбался и, почесывая затылок, протянул:

— Так вот, куда ты подевался, Якул. А я уж все горы обшарил. А ни тебя, ни ведьмы твоей.

Серж, продолжая обнимать жену, не желая ни на минуту отпускать ее, тихо рассмеялся ей в макушку, скрытую покрывалом, которое так отчаянно хотелось сорвать. Потом посмотрел на цыгана и тихо спросил:

— Ты сук подпилил? Он бы так просто не обломился.

— Я, — еще шире улыбнувшись, ответил Шаню.

— С де Вержи что?

— Протрезвел да и уехал.

— Ясно все с тобой. Садись к кучеру. С конями управляться станешь. В Жуайезе или в Конфьяне — сам решишь.

— А маркиза твоя против не будет? — подмигнул цыган Катрин.

— Не будет, — улыбнулась она в ответ, глядя на мужа, и прошептала: — Я домой хочу.

— Туда, где все начиналось?

— Да, — выдохнула Катрин в губы маркиза. — Туда, где начиналось то, что никогда не закончится.

— Туда, где можно начать сначала! — воскликнул цыган, подбирая меч маркиза с земли и направляясь к карете.

Но маркиз и маркиза де Конфьян, кажется, совсем не слышали его слов.

Они вспоминали. Они надеялись. Они любили.