Лесная обитель

Глава 6

Мацеллий Север Старший, префект лагеря II Вспомогательного легиона, расквартированного в Деве, был уже немолод, но и не стар: высокий и представительный, он умел скрывать яростный гнев под внешним спокойствием. Его мягкая обходительность была обманчивой. При всем своем могучем росте он никогда не выходил из себя, не буйствовал и не повышал голоса; он скорее сошел бы за ученого книжника. Иные из тех, кто плохо его знал, считали его никчемным рохлей – и глубоко заблуждались.

Эта мнимая мягкость была чрезвычайно ценным качеством в человеке, занимающем такую должность, как префект лагеря, или Prefectus Castrorum на звучной латыни. В придачу к тому, что он отвечал за лагерь как таковой, он еще и служил своего рода связующим звеном между легионом и местным населением; он подчинялся не командующему легионом, но лишь наместнику Британии и судебному легату, Legatus Juridicus (эту должность учредили совсем недавно). А поскольку наместник отбыл с войском в Каледонию, а резиденция судебного легата находилась в Лондинии, здесь, на задворках империи, слово префекта было законом во всем, что касалось гражданской жизни. К счастью, он хорошо сработался с командующим легионом – когда-то давно Мацеллий Север воевал под его началом в нескольких военных кампаниях, а тот всячески поощрял его в стремлении накопить денег и вступить в сословие эквитов, то есть всадников – средний класс, на который главным образом и опиралось римское правительство.

Мацеллий Север занимался снабжением и расквартированием в том, что касалось всего легиона, а также выступал как офицер-посредник в отношениях между армией и местными жителями – как бриттами, так и римлянами. Собственно говоря, он представлял также интересы гражданского населения. Реквизируя продовольствие для нужд легиона, он должен был следить за тем, чтобы у людей, поставляющих съестные припасы и рабочую силу, не отнимали все подчистую, ведь иначе мог вспыхнуть бунт. Так что в мирное время землями ордовиков в окрестностях Девы управлял скорее Мацеллий Север, нежели командующий легионом.

Через его небольшой, тесный рабочий кабинет, обставленный с аскетичной простотой – ничего лишнего! – всякий день каким-то непостижимым образом проходил целый поток посетителей, как гражданских, так и военных, с бесконечными списками жалоб, просьб и требований. Порою Мацеллий, при всем своем немалом росте, чувствовал, что его буквально втиснули в угол.

С утренним наплывом просителей Мацеллий уже почти разобрался. Устроившись на складном стуле, он хмуро косился на пергаментный свиток, который держал на коленях, и делал вид, будто терпеливо слушает дебелого, женоподобного горожанина в тоге римского гражданина – а тот, ни на секунду не умолкая, тараторил вот уже почти двенадцать минут. Мацеллий мог бы в любой момент оборвать его болтовню, но на самом-то деле он слышал едва ли одно слово из двадцати: он изучал список поставок. Невежливо было бы выставить просителя за дверь, чтобы заняться списком; пусть себе разглагольствует, читать-то не мешает! В любом случае Мацеллий уже услышал достаточно, чтобы понять: что Луций Варулл талдычит одно и то же, уснащая свою речь все новыми риторическими повторами.

– Ты же не хочешь, чтобы я обратился к легату, Мацеллий, – нудел проситель капризным фальцетом. Мацеллий свернул свиток, отложил его в сторону и решил, что с него довольно.

– Обращайся, если угодно, – мягко предложил он, – но очень сомневаюсь, что он уделит тебе столько же времени, сколько я, если вообще примет. – Мацеллий хорошо знал командующего легионом. – Не забывай, времена сейчас неспокойные. Все мы вынуждены чем-то жертвовать…

Проситель возмущенно оттопырил пухлую нижнюю губу.

– Да-да, конечно, разумеется, – заверил он, изящно помавая рукой. – Дорогой мой, я это все понимаю как никто в целом свете, но как мне прикажете налаживать работу на фермах и в саду, если в округе мужчин вообще не осталось – всех позабирали на рудники? Разве не следует в первую очередь заботиться о благополучии и спокойствии римских граждан? Да мне пришлось поставить своих ландшафтных архитекторов полоть грядки с репой! А видел бы ты, во что превратились мои цветники! – страдальчески закончил он.

– Право слово, налог людьми придумал не я и не я решаю, где и как этот налог взимается, – небрежно бросил Мацеллий, проклиная про себя тень того императора, который вздумал давать римское гражданство таким идиотам. – Мне очень жаль, Луций, – подвел он итог (и, разумеется, солгал – он ни о чем не сожалел), – но сейчас я ничем не могу тебе помочь.

– Но, дорогой мой, ты просто обязан…

– Послушай, ты даром тратишь время, – коротко отрезал Мацеллий. – Ступай к легату, если угодно; очень сомневаюсь, что он будет хотя бы вполовину так же терпелив, как я. Выпиши рабов из Галлии или плати наемным работникам больше. «Или, – добавил он про себя, – возьмись-ка за лопату сам, глядишь, жирок порастрясешь». А теперь прошу извинить, я очень занят. – Он покосился на пергамент и многозначительно кашлянул.

Варулл запротестовал было, но Север уже обернулся к секретарю, тощему унылому юнцу. – Валерий, кто там следующий?

После того, как Варулл, ворча, удалился, секретарь впустил гуртовщика, который продал свой скот легиону. Тот, комкая в руках берет, на ломаной площадной латыни стал умолять сиятельного господина о прощении за то, что его побеспокоил, но ведь дороги кишмя кишат разбойниками…

Мацеллий бегло заговорил с просителем на его родном силурском диалекте.

– Говори, не бойся. Что случилось?

Селянин принялся многословно изливать душу: как выяснилось, его наняли перегнать купленное у него же стадо к побережью, а ведь повсюду грабители и воры, а скотина-то уже принадлежит легиону, а он – человек бедный, и чем же ему рассчитываться-то, если лихие люди его ограбят?..

Мацеллий поднял руку, обрывая поток слов.

– Ясно, тебе требуется охрана, – не без сочувствия произнес он. – Я дам тебе записку к одному из центурионов. Валерий, займись. – Он кивнул секретарю. – Подготовь для него письмо к Павлу Аппию, пусть обеспечит сопровождение армейскому мясу. Нет-нет, не извиняйся, это моя работа.

Когда за гуртовщиком закрылась дверь, Мацеллий раздраженно бросил:

– О чем только думает Павел? Почему, ради всего святого, нужно было обращаться ко мне? С таким пустяком любой декурион[9] мог бы разобраться! – Мацеллий вдохнул поглубже, пытаясь успокоиться, и взял себя в руки. – Ладно, зови следующего.

Следующим оказался бритт по имени Таскио: он пришел договариваться насчет продажи ржи. Мацеллий нахмурился.

– Я его не приму; последняя его партия оказалась с гнильцой. Но эта рожь нам нужна; зерна всегда не хватает. Вот что. Предложи этому сквалыге вдвое меньше того, что он запрашивает, но, прежде чем подпишешь приказ на оплату для казначея, позови с кухни пять-шесть поваров, пусть проверят мешки. Если зерно гнилое или заплесневелое, сожги его; от гнилой ржи у людей изжога приключается. Если все хорошо, заплати оговоренную половину; а коли прохвост вздумает скандалить, пригрози, что прикажешь высечь его за то, что поставил армии заведомо негодный товар. Секстилл мне жаловался, что в прошлый раз этим его треклятым зерном пять человек отравились. Если не уймется, отправь его к Аппию, а я подам жалобу в курию друидов; вот они с этим жуликом церемониться точно не станут. Да, кстати, если и новая партия окажется гнильем, внеси негодяя в черный список и скажи, чтобы больше сюда носа не казал. Все ясно?

Валерий, чье унылое лицо вытянулось еще больше, кивнул. Тощий – одна кожа да кости! – исполнительный секретарь тем не менее превосходно справлялся с делами такого рода. Он повернулся уходить. Уже в дверях раздался его хриплый бас, до странности не вяжущийся с тщедушным обликом:

– Приветствую, юный Север! Ну наконец-то!

В ответ послышался хорошо знакомый голос:

– Salve[10], Валерий. Эй, поосторожнее, рука еще не зажила. Отец у себя?

Мацеллий вскочил так стремительно, что опрокинул стул.

– Гай! Славный мой мальчик, я уж начал было беспокоиться! – Он обошел стол и на мгновение прижал сына к груди. – Что тебя так задержало?

– Я вернулся, как только смог, – извинился Гай.

Юноша поморщился от боли в крепких отцовских объятиях, и Мацеллий поспешно разомкнул руки.

– Что случилось? Ты ранен?

– Ничего страшного, уже почти все зажило. Отец, ты занят?

Мацеллий окинул взглядом скромный кабинет.

– Валерий отлично справится и без меня. – Он неодобрительно покосился на пропыленную одежду сына и не без строгости отметил: – Так ли надо расхаживать по лагерю, одетым как какой-нибудь вольноотпущенник или дикарь из местных?

Гай на миг поджал губы – словно бы его больно задели слова «дикарь из местных».

– В дороге так безопаснее, – сухо отозвался он, даже не удосужившись извиниться.

– Хм! – Мацеллий не мог не согласиться с сыном. – Но неужели нельзя было хотя бы вымыться и переодеться в приличное платье, прежде чем являться ко мне на глаза?

– Я подумал, ты волнуешься, отец, – промолвил Гай, – я ведь на пару дней опоздал из отпуска. А теперь, с твоего позволения, я и впрямь пойду помоюсь и переоденусь. Всю последнюю неделю я довольствовался рекой вместо бани.

– Не торопись, – проворчал Мацеллий. – Я пойду с тобой. – Он молча стиснул ладонью предплечье юноши. Всякий раз, как Гай куда-нибудь уезжал, его отец мучился нелепыми страхами: а вдруг мальчик не вернется! Он сам в толк не мог взять почему; ведь Гай всегда был таким самостоятельным. Вот и сейчас при виде перевязанной руки сына Мацеллий испугался не на шутку.

– Ну, рассказывай, что случилось. Что еще за рана?

– Я свалился в ловчую яму, поставленную на кабана, – объяснил Гай. – Напоролся плечом на один из кольев. – Отец его побледнел, и Гай успокаивающе добавил: – Да все уже почти зажило; плечо побаливает, только если стукнуться обо что-нибудь. Месяца через полтора я снова смогу взять в руки меч.

– Но как?..

– Как я выкарабкался? – Юноша скривился. – Меня нашли и выходили бритты.

В лице Мацеллия отразилось все то, что он не мог выразить вслух.

– Надеюсь, ты их щедро вознаградил.

Но Гай, конечно же, понимал, сколько беспокойства кроется за бесстрастными словами.

– Напротив, отец, благородный хозяин оказал мне гостеприимство под своим кровом, а я принял его гостеприимство, как подобает благородному гостю.

– Ясно. – Мацеллий не стал расспрашивать сына подробнее. Гай, в жилах которого текла кровь бриттов, всегда был очень чувствителен на этот счет.

Армейские бани располагались снаружи, сразу за укреплениями. Пока банщики раздевали, скребли и намывали Гая, Мацеллий присел на низкий стул. Отправив своего личного раба домой за свежей одеждой, Мацеллий откинулся к спинке, гадая, что такое у мальчика на уме. Гай неуловимо изменился – и вряд ли только из-за раны. На мгновение Мацеллий пожалел, что не остался в рабочем кабинете, где, разобравшись с очередным вопросом, можно тотчас же выкинуть его из головы.

Наконец Гай вышел из бани: чистый и свежий, в своей короткой шерстяной тунике он выглядел совсем по-мальчишески. Влажные вьющиеся волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Послали за рабом-цирюльником, и пока тот подстригал непокорные кудри совсем коротко, как принято в армии, и соскабливал первый пушок со щек и подбородка, Гай поведал о своих приключениях. А ведь мальчик явно что-то недоговаривает, отметил про себя Мацеллий. С какой стати Клотин Альб не доложил о происшествии? Префект лагеря мысленно возблагодарил судьбу, оградившую его сына от неприятностей, которые повлекло бы за собой любое серьезное нарушение.

– Нужно показать твое плечо армейскому лекарю, – только и сказал Мацеллий, когда рассказ подошел к концу.

– Да все с ним в порядке, – раздраженно отмахнулся Гай.

Но Мацеллий продолжал настаивать, и спустя какое-то время явился старик Манлий, размотал аккуратно наложенные Кинриком повязки и принялся осматривать и ощупывать плечо, нажимая и надавливая здесь и там. Гай побелел как полотно, на лбу у него выступили капельки пота. Только тогда лекарь торжественно объявил, что рана и впрямь почти зажила, как если бы он сам пользовал ее с самого начала.

– Я тебе так сразу и сказал, – пробормотал юноша, стараясь не встречаться с отцом глазами.

«Вот и отлично, – подумал Мацеллий, – мальчик понимает, что спорить со мной не следует».

Гай обессиленно откинулся назад, уронив здоровую руку – ему так и не удалось заколоть фибулу на тунике. Мацеллий, привстав, склонился над сыном и помог ему справиться с непослушной застежкой. Юноша широко усмехнулся и сжал отцовскую ладонь в своей.

– Да говорю же, я здоров как бык, старый ты стоик, – грубовато проговорил он. А Мацеллий снова задумался: мальчуган хорош собой, знать бы, что он там набедокурил? Что ж, молодость имеет право порезвиться малость… Правда, Гаю лучше об этом не говорить… Мацеллий откашлялся, радуясь про себя, что в это время дня в банях никого, кроме них, нет.

– Ну, так чем ты оправдаешь опоздание из отпуска, сын?

Гай кивком указал на раненое плечо.

– Понимаю; конечно, с такой раной отправляться в дорогу было никак нельзя; я поговорю с Секстиллом. Но следующий раз, рассчитывая время, делай поправку на непредвиденные задержки. Ты не сынок патриция, который может позволить себе лодырничать. Твой дед фермерствовал под Тарентом, а мне пришлось изрядно потрудиться, прежде чем я достиг своего нынешнего положения. Гай, а что, если тебе не возвращаться в Глев?

– То есть меня отдадут под суд за то, что я на пару дней опоздал из отпуска из-за раны? – Вид у юноши был настолько расстроенный, что Мацеллий поспешил его успокоить.

– Нет-нет, я не это имел в виду. Я хотел сказать, не хочешь ли ты перейти в мой штат? Мне нужен помощник; я переговорил с наместником, когда он заезжал в Деву по пути на север, и он согласился в порядке исключения разрешить тебе служить под моим началом. У меня тут сложились обширные деловые связи: пора мне тебя познакомить с этими людьми. Провинция растет, Гай. Умный энергичный человек далеко пойдет. Если я сумел подняться до сословия всадников, а от него только одна ступенька до нобилитета, кто знает, сколь многого достигнешь ты?

Во взгляде Гая промелькнула тревога. «В чем дело, ему больно?» – недоумевал Мацеллий. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем юноша ответил:

– Я никогда не понимал, отец, почему ты остался здесь, в Британии. А не удалось бы тебе возвыситься быстрее, если бы ты поехал служить куда-то еще? Империя-то велика.

– На Британии свет клином не сошелся, но она мне по душе, – проговорил Мацеллий. Лицо его посерьезнело. – Мне однажды предложили должность судебного легата в Римской Испании. Надо было мне соглашаться, хотя бы ради тебя.

– Но почему в Римской Испании, отец? Почему не в Британии? – Едва вопрос сорвался с его уст, Гай понял, что допустил ошибку. Лицо Мацеллия окаменело.

– Император Клавдий был так занят преобразованиями в Риме, начиная с сената и чеканки монет и заканчивая государственной религией, что до военных реформ у него руки так и не дошли, – объяснил Мацеллий, – а императоры, которые правили после него, по-видимому, полагали, что он, как всеми признанный покоритель Британии, знал, что делает.

– Я не понимаю, к чему ты клонишь, отец.

– Я однажды побывал в Риме, – рассказывал Мацеллий. – На тот Рим, который я с детства привык почитать, сегодня больше похож Лондиний, нежели Рим как таковой. В империи страшный беспорядок, Гай, и это не должно тебя удивлять. – Он нахмурился, а затем с внезапным раздражением обернулся к стоящему рядом рабу и потребовал:

– Принеси нам что-нибудь подкрепиться, не стой тут, открыв рот!

Когда отец с сыном остались одни, Мацеллий снова обратился к юноше.

– То, что я сейчас скажу, недвусмысленно определяется как измена; так что, когда я закончу, тотчас же забудь все услышанное, идет? Но я – офицер легиона, и на мне лежит определенная ответственность. Если какие-то преобразования однажды и случатся, то начнутся они в провинциях вроде Британии. Тит… опасный это разговор!.. Тит действует из самых лучших побуждений, но он, похоже, радеет не столько об империи, сколько о собственной популярности. Домициан, его брат, по крайней мере, человек дела, но я слыхал, честолюбия ему отпущено больше, чем терпения. Если он унаследует пурпур и станет императором, тогда сенат и римский народ утратят даже те жалкие остатки власти, которыми располагают до сих пор.

Мне бы хотелось, чтобы мой род возвысился добрым старым способом – благодаря безупречной службе и весомым достижениям из поколения в поколение, – неспешно рассуждал Мацеллий. – Ты спросил меня, почему я остался в Британии. Еще десяти лет не прошло с тех пор, как Юлий Классик попытался создать галльскую империю. Веспасиан разбил его наголову – и после того постановил, что вспомогательные войска должны служить вдали от тех мест, откуда солдаты родом, а комплектовать легионы следует из жителей разных областей империи. Вот почему мне было так трудно добыть для тебя разрешение служить в Британии, и вот почему нам было бы разумнее попытать счастья в Римской Испании или еще где-нибудь. Больше всего на свете Рим страшится, что покоренные народы взбунтуются снова…

– Но ты воспитал меня в почтении к древним добродетелям Рима. Чего ты хочешь, отец, – раз уж мы говорим откровенно! – и чего ты страшишься?

Мацеллий вглядывался в гладко выбритое юношеское лицо, высматривая черты, которые бы свидетельствовали о грубой, мужественной силе, присущей его собственному отцу. Пожалуй, некоторое сходство угадывается в резко очерченном подбородке, а вот нос – кельтский, короткий и чуть вздернутый, как у матери. Неудивительно, что, увидев сегодня сына в дверях, Мацеллий подумал: ну, вылитый бритт! «Он слаб или просто еще слишком юн? – гадал отец про себя. И еще: – На чьей он все-таки стороне?»

– Я страшусь хаоса, – очень серьезно сказал он. – Страшусь, что мир перевернется вверх дном. Что опять повторятся времена четырех императоров или Кровавой королевы. Ты этого не помнишь, но в год, когда ты родился, нам всем казалось, что настал конец света.

– Ты полагаешь, что восстание римлян и мятеж бриттов одинаково опасны? – заинтересовался Гай.

– Ты читал Валерия Максима[11]? – внезапно спросил отец. – Если нет, почитай на досуге; в здешней библиотеке легиона должен быть экземпляр-другой. Скандальная книга; не следовало ему такое писать. Он едва не лишился головы во времена Нерона, и я ничуть не удивлен. Он взялся за перо во дни обожествленного Тиберия, но ему и про последующих императоров было что сказать – некоторые, мол, столь же небезупречны, как… эгм, если я скажу как боги, это никакая не измена – во всяком случае, сегодня. Суть в том, что даже плохой император лучше гражданской войны.

– Но ты только что говорил, что преобразования, скорее всего, начнутся в провинциях…

Мацеллий поморщился. Во всяком случае, память у мальчика хорошая.

– Преобразования, а не мятеж… Если помнишь, я еще сказал, что в наши дни Лондиний таков, каким когда-то был Рим. Древние римские добродетели, возможно, сохранятся в провинциях, вдали от испорченности и разврата императорского двора. Местные племена во многом похожи на тех простых поселян, среди которых я родился и вырос. Дайте им лучшее от римской культуры, и, возможно, Британия однажды станет такой, каким должен был стать Рим.

– Поэтому ты и женился на моей матери? – спросил Гай в наступившей тишине.

Мацеллий посмотрел на сына – и сморгнул: перед его внутренним взором снова возникло девичье лицо – с тонкими чертами, в обрамлении сумеречно-темных волос; он снова слышал, как она поет, расчесывая роговым гребнем свои густые кудри, искрящиеся алыми бликами в свете очага. «Моруад… Моруад… почему ты меня покинула?»

– Наверное, это одна из причин, – наконец ответил он. – А возможно, я этим оправдывался. Мы в ту пору надеялись, что наши два народа сольются воедино. Но это было до Классика… и до Боудикки. Может статься, это еще случится, но не скоро, и тебе, чтобы выжить, потребуется быть куда большим римлянином, нежели истинные римляне.

– Что такого ты слышал? – нахмурился Гай.

– Император Тит болен. Мне это не нравится. Он еще молод. Он может умереть в собственной постели, но кто придет после него? Домициану я не доверяю. Вот тебе мой совет, сын: постарайся жить так, чтобы не привлекать внимание государя. Ты честолюбив?

– Храни меня боги, – отмахнулся Гай.

Но в глазах его сверкнула гордость, и от внимания Мацеллия это не укрылось. Что ж, для юноши честолюбие – не самое плохое качество, если направить его в нужное русло. Он коротко рассмеялся.

– Как бы то ни было, пора нам предпринять следующий шаг к тому, чтобы возвысить наш род. Нет-нет, ничего такого, что огорчило бы императора… тебе ведь уже девятнадцать, так? Пора бы тебе жениться.

– Через несколько недель мне исполнится двадцать, отец, – подозрительно сощурился Гай. – А что, у тебя есть кто-то на примете?

– Тебе, конечно же, известно, что у Клотина – да-да, у старины Клопа есть дочь… – начал было Мацеллий и тут же умолк: сын его не сдержал смеха.

– Храни меня боги! Пока я там гостил, мне приходилось чуть ли не пинком выдворять ее из своей постели.

– Клотин, даром что бритт, скоро станет одним из первых лиц в Британии. Если тебе по сердцу его дочь, я бы возражать не стал, – но если она такая бесстыдница, то о ней и речи идти не может. Пусть мой отец был плебеем, но он мог назвать по именам всех своих предков. Честь семьи требует, чтобы сыновья, носящие твое имя, родились от тебя, а не от невесть кого.

Мацеллий поднял глаза: в дверях появился раб, неся на подносе вино и сухое печенье. Мацеллий наполнил кубки, один протянул Гаю и сам сделал большой глоток, прежде чем продолжить.

– Тогда вот тебе идея получше. Ты этого, конечно, не помнишь, но еще в детстве ты был условно помолвлен с дочерью одного моего старого друга, Лициния. С тех пор он стал прокуратором.

– Отец, ты уже говорил с ним? – быстро перебил Гай. – Надеюсь, вы еще ничего не решили?

Мацеллий пристально воззрился на сына.

– А что такое? Тебе приглянулась какая-то девчонка? Так дела не делаются, знаешь ли. Браки заключаются того ради, чтобы возвыситься в обществе и умножить состояние. Ты меня слушайся, сын; а романтические бредни долго не живут.

По лицу Гая разливался густой румянец. Юноша нарочито медленно пригубил еще вина.

– Да, есть одна девушка, но она мне не просто приглянулась. Я просил ее стать моей женой, – ровным голосом проговорил он.

– Что? Кто она такая? – рявкнул Мацеллий, глядя на сына во все глаза.

– Дочь Бендейгида.

Мацеллий с грохотом опустил кубок на стол.

– Невозможно. Бендейгид объявлен вне закона и, если я не ошибаюсь, он – друид. Да, он из хорошей семьи, так что я ни слова не скажу против девушки, раз она его дочь, но тем хуже. Такие браки…

– Ты сам заключил такой брак! – перебил Гай.

– И едва не погубил свою карьеру! Эта девица, возможно, такая же красавица, как твоя мать, и обладает всеми ее достоинствами, но одного неравного брака для семьи более чем достаточно, – воскликнул Мацеллий.

«Моруад, прости меня, – кричало его сердце. – Я любил тебя, но я должен спасти нашего мальчика».

– В тогдашние времена все было иначе, – продолжил он более сдержанно. – Со времен восстания Боудикки попытка породниться с любым бриттским семейством, за исключением самых благонадежных, обернется катастрофой. А тебе нужно быть вдвойне осторожным именно потому, что ты – сын своей матери. Ты думаешь, я верой-правдой прослужил тридцать лет в легионе для того, чтобы ты теперь пустил все мои труды на ветер? – Мацеллий плеснул себе еще вина и жадно осушил кубок.

– С хорошими связями ты чего угодно добьешься, а дочь прокуратора – ценный трофей. Их семья в родстве с Юлиями[12] – шутка ли! Если тебя потянуло на романтические приключения, вокруг полным-полно рабынь и вольноотпущенниц; а от бриттских девушек лучше держись подальше. – Мацеллий ожег сына негодующим взглядом.

– Эйлан – это совсем другое: я люблю ее!

– Твоя Эйлан – дочь друида! – повторил Мацеллий. – Некогда Бендейгида обвиняли в том, что он подстрекал ауксилии[13] к бунту. Доказать ничего не смогли, так что его просто изгнали; этому смутьяну еще очень повезло, что его не повесили и не распяли. В любом случае незачем тебе связываться с такой семьей. Или девчонка беременна?

– Эйлан чиста и непорочна, как весталка, – сухо отозвался Гай.

– Хм, я бы не был так уверен; бритты на такие вещи смотрят иначе – не так, как мы, – заметил префект. Взгляд юноши потемнел, и Мацеллий поспешил добавить: – Не смотри на меня так – в тебе я не сомневаюсь. Но если девушка добродетельна, тем более тебе вредно на нее заглядываться. Прими как данность, мальчик мой, она не для тебя.

– Это решать ее отцу, а не тебе! – запальчиво возразил Гай.

Мацеллий хмыкнул.

– Попомни мои слова, ее отец посмотрит на такой союз примерно так же, как и я, – как на катастрофу для нас обоих. Забудь ее и обрати свои помыслы к какой-нибудь достойной молодой римлянке. Мое положение достаточно высоко, чтобы женить тебя на ком угодно по твоему выбору.

– При условии, что ее зовут Юлия Лициния[14], – с горечью парировал Гай. – А что, если дочь Лициния не пойдет за того, в чьих жилах течет бриттская кровь?

Мацеллий пожал плечами.

– Я завтра же напишу Лицинию. Если эта молодая римлянка воспитана в надлежащем духе, она, конечно же, смотрит на замужество как на свой долг перед семьей и государством. Но тебя я женю всенепременно – прежде, чем ты осрамишь нас всех.

Гай упрямо покачал головой.

– Посмотрим. Если Бендейгид согласится отдать мне дочь, я женюсь на Эйлан. Я поручился ей своей честью.

– Нет, исключено, – отрезал Мацеллий. – Больше скажу: насколько я знаю Бендейгида, он воспримет твое сватовство примерно так же, как я. «Проклятье, – подумал Мацеллий, – беда в том, что сын слишком похож на меня. Неужто он полагает, что я пойду у него на поводу?» Мальчуган, небось, считает, что отец неспособен его понять – юнцы всегда уверены, что только они одни и знают, что такое настоящая любовь, – но, по правде сказать, Мацеллий понимал сына даже слишком хорошо. Он пылко любил Моруад, при одном взгляде на жену в крови у него бушевал пожар, но Моруад, узница за каменными стенами, не была счастлива. Римлянки насмехались над нею, а свои же соплеменники осыпали проклятьями. Он не допустит, чтобы сын его жил, мучаясь сознанием, что он принес любимой женщине только горе.

Мацеллий выгодно вложил деньги, накопленные за годы военных кампаний: он был достаточно богат, чтобы наслаждаться довольством и покоем по выходе в отставку. Но вот сыну этих средств уже не хватит: Гай должен сам сделать карьеру. Он предаст память Моруад, если позволит ее сыну испортить себе будущее.

– Отец, – продолжал Гай таким тоном, какого отец никогда от него прежде не слышал, – я люблю Эйлан; и я женюсь только на ней и ни на ком другом. А если ее отец не отдаст ее мне, на Риме свет клином не сошелся, знаешь ли.

Мацеллий пепелил сына негодующим взглядом.

– Ты не имел права брать на себя такое обязательство. Брак заключают в интересах семьи; если я пошлю просить для тебя ее руки, я поступлю вопреки собственному здравому смыслу.

– Но ты сделаешь это для меня? – настаивал Гай. И Мацеллий против воли смягчился.

– Заставь дурака богу молиться, он и лоб разобьет. Я могу послать гонца к Бендейгиду. Но когда он тебе откажет, чтоб я больше ни слова об этом не слышал. Я сразу же напишу Лицинию – и ты женишься еще до конца года.

«А ведь когда-то отцы были вольны в жизни и смерти даже взрослых сыновей – как не пожалеть о таких временах!» – подумал про себя Мацеллий. Этот закон по-прежнему записан в книгах – да что толку-то? За последние несколько сотен лет ни один отец не воспользовался официально своим правом, и Мацеллий, понятное дело, первым не станет – он слишком хорошо себя знал. Ну да ему и не придется. Пусть удар нанесет отец Эйлан – он справится куда лучше.