Лето перемен

9

Вероника с силой потерла виски, застонала и прижалась лбом к оконному стеклу. Потом настежь распахнула окно и стала жадно глотать ночной воздух, отчетливо ощущая удушье.

Как это могло с ней случиться? Откуда, из каких глубин преисподней на свет родилась эта сексуально озабоченная фурия, разгуливающая по дому в голом виде и хватающая мужчин за… о нет, только не это!

Вот почему ее охватывает противная слабость при одном прикосновении рук проклятого лорда, вот почему отказывают в его присутствии рациональные прежде мозги.

Просто она очень выдержанная и морально стойкая! Не смейтесь… хотя, кому же тут смеяться. Никого же нет.

Да, так вот, это все сила воли. Именно благодаря ей днем она ведет себя относительно нормально, зато ночью… Что там писал Зигмунд Фрейд по поводу бессознательного? Надо было лучше учить философию.

Вероника глухо застонала, раскачиваясь из стороны в сторону, а затем с неожиданным остервенением начала одеваться. Футболка грязная — плевать, джинсы в песке — плевать, плевать! Она умрет от стыда в этой комнате, она не заснет, потому что теперь она вообще боится спать, она лучше выйдет на улицу, подышит свежим воздухом.

Она спустилась вниз и выскользнула на веранду.

Пришло время рассуждать здраво. Джон Леконсфилд одержим только одной идеей — приучить к себе собственного сына, обрести его доверие. Ради этого лорд не остановится ни перед чем, а что касается Вероники… вероятно, он полагает, что, завязав с ней шашни, он сможет быстрее расположить к себе Джеки. Мысль, не лишенная здравого смысла. В отличие от самой Вероники Картер, которая начисто об этом самом здравом смысле позабыла.

И подумать, вся ее жизнь за последнюю неделю была целой чередой безумств. Впустила в дом, оставила жить рядом с ними, целовалась с ним на кухне, заключила идиотское пари, а теперь еще и вознамерилась… как там, в средневековых романах? Подарить ему цветок своей невинности!

Цветок-то он взял бы, чего ж не взять, когда сами предлагают, но как в таком случае объяснить то, что лорд Февершем вытворял с ней последние несколько часов? Какой мужчина с горячей кровью смог бы отказаться от обнаженной и распаленной девицы, которую он сам считает красавицей, причем в ситуации, когда отказаться смог бы только железобетонный надолб!

Ведь она могла забеременеть!

Эта мысль привела Веронику в дикий ужас, даже холодный пот прошиб.

Все. Только Джеки. Никаких контактов с Джоном Леконсфилдом, лордом Февершемом, никаких разговоров и кофе на веранде, никаких прогулок по саду… Для этого куда лучше подходит болтушка Вера, о Господи, да кто угодно для этого подходит, только не Джон Леконсфилд, лорд Февершем.

Джеки, видимо, почуял, что что-то не в порядке, и явил себя во всей красе с раннего утра. Носочки летели в угол, хныканье не прекращалось, завтрак оказался частично на полу, частично на одежде Вероники, а что касается ее самой, то бурная ночь отнюдь не способствовала ангельскому терпению и кротости.

К тому же ненавистный тип (не Джеки, а его папаша!) бродил неподалеку, красивый и свежий, словно роза, распространял аромат дорогого одеколона, да к тому же напялил шорты.

Вероника подхватила Джеки под мышку и сбежала. Помимо маленьких садовых прудиков в усадьбе имелся и настоящий пруд для купания, с насыпанным песчаным пляжем и настоящими кувшинками. Здесь было очень красиво, но Веронике не пришлось расслабиться. Буквально наступая им с Джеки на пятки, проклятый развратник явился следом, волоча надувную лодку.

Он и глазом не моргнул при виде разгневанной Вероники, уселся в лодку и стал плавать вдоль берега. Джеки замолк, задумался, а потом издал восторженно-удивленное восклицание:

— Плюха!!!

Вероника заботливо поправила его:

— Лодочка…

Только не смотреть на проклятую лодочку и мерзавца… А, ему тоже неловко, недаром очки темные напялил!

— ПАПА…

Вероника замерла. Осторожно посмотрела на мальчика. Джеки был на удивление безмятежен, хотя и серьезен.

— Папа!

— Да, Джеки, барашек, это… это папа!

Она не знала, кричать в голос, плакать или радоваться.

Свершилось! Самая естественная и правильная вещь в мире. Самое ожидаемое и счастливое событие в жизни Джона. Самое лучшее для Джеки.

Он признал своего отца. Теперь они не расстанутся. Будут играть в футбол и лазать по деревьям, кататься на лодке и изображать индейцев, забросят в сторону плюшевых зайчиков и мишек, увлекутся машинками и железными дорогами…

А тетя Ви будет навещать их. Сначала часто, потом все реже… Наконец ее визиты станут совсем редкими, скажем, на Рождество и на День рождения королевы-матери. Джеки будет к ней снисходителен, вежлив… и равнодушен.

А потом он вырастет и будет посылать ей открытки, которые она станет складывать в шкатулочку, и когда после ее мирной кончины в доме престарелых придут выносить вещи из маленькой комнаты, эти кусочки картона просто выкинут, возможно, вздохнув при этом: «Бедная старая дева!»

Вероника вытерла слезы кулаком, душераздирающе шмыгнула распухшим от избытка чувств носом и медленно спустилась к воде.

— Он сказал «папа».

— Что?!

— Что слышал.

Да, это не вполне вежливо. Только кому какое дело?

— Вероника! Скажи еще раз! Повтори, прошу!

Джон вылетел из лодки так стремительно, что оказался на берегу прежде, чем лодка перевернулась и закачалась на водяной глади. Губы Вероники тряслись, но она нашла в себе силы.

— Он. Джеки. Сказал. Папа.

В этот момент подошел сам виновник суматохи. Голубые глазенки смотрели сурово и вопросительно.

— Тота…

— Джеки, сынок!

— Ви тота!

— Джеки, милый, иди ко мне. Иди к папе.

В голосе малыша послышались слезы и паника.

— Ви-и-и!!!

— Я буду здесь, а папа покатает тебя на лодочке, — пыталась уговорить малыша «тота Ви».

— Не! Ви-и-и-и!!! Тота!

— Все нормально, Вероника. Забери его.

Она со смятенной душой глядела на красивое лицо, с которого разом стерли все краски жизни. Джон Леконсфилд молча собрал свои вещи и ушел, ни разу не оглянувшись.

Вероника нашла в себе силы поговорить с Джоном только пару часов спустя, когда Джеки заснул после обеда. Да и то только потому, что нянька Нэн чуть не силой впихнула ее в гостиную, бормоча и ругаясь, на чем свет стоит.

Джон сидел у открытого окна, обхватив голову руками. Веронику раздирали противоречия. С одной стороны, Джона было безумно жаль, с другой — разлука с Джеки откладывалась на неопределенное время.

Она откашлялась. Надо придерживаться одной линии. Ведь решила же презирать Джона Леконсфилда, ну так и презирай!

— Джон…

— Пришла торжествовать? Злорадствовать?

— Нет! Почему ты так… Я ведь хотела, как лучше… Мне больно видеть, как он каждый день отталкивает тебя, я хотела помочь.

Голос Джона был тих и равнодушен, хотя она знала, что это не так.

— Я не знаю, что делать. Просто не знаю. И схожу от этого с ума.

— Мне жаль…

— Не трогай меня! Потому что я не знаю и того, что мне делать с тобой. Как мне заставить тебя поверить мне? Как и, главное, в чем я должен оправдаться перед тобой?!

— Но я не верю тебе только из-за твоей репутации…

— У меня НЕТ репутации! У меня есть честь и честность, больше ничего. Знаешь ли ты, лунатичка чертова, что я не был вообще ни с одной женщиной с того дня, как припал Джеки! Что, связавшись с Марго, заплатил оптом за все совершенные и несовершенные грехи?!

— Но Кэролайн…

— Кэролайн была единственной, кто выслушивал мои стоны, кто поил меня кофе и держал за руку, когда я метался в бреду, кто удержал меня от самоубийства — не отворачивайся!!! — да, дорогая, от самоубийства! Она, мать и Нэн. Три женщины. Старуха, женщина и девочка. Кэролайн стала мне сестрой, больше чем сестрой. Но страсти к ней я никогда не испытывал. Как и она ко мне.

— Вы были помолвлены.

— Нас помолвили. Мы с Кэрри всегда знали, что этого не случится. Вероника, как ты думаешь, почему я так реагирую на тебя? Да ведь у меня не было женщин больше года, какое там, больше двух лет! Не просто не было — я их не хотел! Потом появилась ты — и я вспомнил, что значит мужчина рядом с женщиной.

— Но что я-то могу поделать!

— Не знаю! Перестань умываться, носи мешковину, еще лучше — чадру!

С этими словами Джон стремительно вылетел из комнаты. Вероника не знала, плакать ей или смеяться.

Она вышла в сад, предварительно проверив Джеки. Нужно успокоиться и все обдумать. Не вспоминая при этом Джона…

— Что у Джонни с лицом? Он в жутком настроении.

Вероника подскочила и с подозрением уставилась на необыкновенно чумазое создание в брезентовых шортах и видавшей лучшие дни ковбойке. Вера Февершем с огромными садовыми ножницами безмятежно стояла в кусте шиповника, удивительно ловко вырезая сухие сучья.

— Вера… Вы меня напугали…

— Сама боюсь иногда, но этот наряд так удобен. Глупо разводить навоз, нарядившись в бальное платье. Правда, нянюшка утверждает, что в ЕЕ времена леди так себя не вели, но насчет сада я непреклонна. Так что с Джоном?

— Я полагаю, это из-за Джеки. Он не находит себе места, хочет прижать малыша к груди, а Джеки только плачет и боится его.

— Я понимаю. Сама хотела бы потискать моего ягненка, но знаю, что надо ждать. Бедный Джонни.

Вера в сердцах щелкнула ножницами.

— Вера… А до похищения Джон часто уезжал на работу? Подолгу засиживался, наверное.

— Что ты, что ты! Он вообще туда почти не ездил. Работал с документами дома, да и то по ночам, когда Джеки спал. Видишь ли… ты хорошая девочка, Ви, можно, я так тебя буду звать… буду откровенной, из Марго получилась неважная мать. Она как-то не очень заметила, что у нее появился сын… Оправилась после родов быстро, кормить отказалась, начала уезжать в Лондон, потом во Францию на недельку.

— Джон, наверное, злился?

— Да нет. Честно говоря, он был этому почти рад. К тому времени всем, и ему в том числе, стало ясно, что этот брак был ошибкой. Я-то ему пыталась об этом сказать, а нянюшка вообще рубила сплеча, это она может, но он упрям. Кроме того, горд. Честь и честность, слышала уже? Вообще-то это девиз моего прапрапрадедушки, сама понимаешь, несколько устарело, но Джон относится к этому всерьез. А Марго… что тут говорить, если она то и дело шантажировала его абортом…

— Что?!

— Да, вот такая она была у нас, Маргарет наша несчастная. Она, собственно, и захомутала — тьфу, нянюшкино слово прицепилось, но ведь точно же — Джонни, наврав, что принимает контрацептивы. Я говорила ему, лучше резиновых изделий никто еще ничего не придумал…

— Вера!

— Дорогая, я ведь мать мальчика. Он рос без отца, так что все эти вещи пришлось объяснять мне. Ну так вот, она забеременела, и Джонни немедленно женился. Так мы и оказались в аду.

Вероника схватилась рукой за ствол дерева. Марго, Марго, дикая ты кошка, ты всегда была неуправляема и жестока, но чтоб до такой степени… Вот почему Джеки такой худенький, бледный и напуганный. Марго просто была плохой матерью!

— Неужели Джон не попытался найти ей замену? Так ведь часто бывает в несчастливых семьях…

О которых Вероника Картер знает буквально все. Пижонка и дура!

— Ты плохо знаешь Джонни. Во-первых, обжегшись на молоке, он стал дуть на воду. Во-вторых, всю свою любовь и нежность он перенес на Джеки. С Марго он остался вежлив и холоден, внешне их брак сохранялся. Джон считал, что для мальчика так будет лучше. Я-то с трудом сдерживалась, а нянюшка и не старалась сдержаться. Джонни… он относился к браку серьезно, как к настоящему таинству. Жаль, что Марго этого не поняла. Пустилась во все тяжкие, а главное, не скрывала этого!

— Как он узнал?

— Самым мерзким и стыдным образом, девочка, к сожалению. У Джеки как-то поднялась температура — ничего серьезного, но Джон просидел у его кроватки всю ночь. Марго дома не появилась, и утром он отправился ее искать. И нашел. В деревенском отеле, вместе с двумя пьяными туристами. Вернулся белый, как полотно. И тогда же потребовал развода. У меня сердце кровью обливалось на него смотреть.

— Но зачем Марго бежала, ведь она могла получить при разводе половину состояния?

— Вот этого и я не могу понять. Она просто испарилась. С того дня для Джона начался ад. Он ведь хороший человек, мой сын, добрый и честный. За него молились все в нашей округе, ни один не позлорадствовал насчет Марго. Нянька Нэн спала под его дверями, боялась, что он что-нибудь с собой сделает.

А вернула его к жизни Кэрри. Это она подбросила Джону мысль о сиротах. Накричала на него даже и сказала, что Бог дал ему куда больше богатства, чем нужно одному, а значит, надо делиться. Джонни и начал делиться… Он хороший мальчик, Ви, и мое сердце разрывается при виде его страданий. Он этого не заслужил, честное слово, не заслужил!

Вероника молча обняла Веру, тронутая услышанным до глубины души. Как бы ни была слепа материнская любовь, Вера была искренним человеком. И правдивым.

Вера вздохнула, отстранилась от Вероники и посмотрела на нее задумчиво и печально.

— Девочка, помоги ему. Ему нужен сын, а Джеки — отец. Помоги им обоим.

Голос предательски треснул, но Вероника смогла произнести в ответ:

— Я знаю… Я постараюсь!

Джеки проснулся в совсем отвратительном настроении, и Вероника промучилась до вечера, стараясь не дать ему раскапризничаться. Джон к ним почти не подходил и молча наблюдал издали. Темно-серые глаза потускнели, рот был скорбно и судорожно сжат. Видимо, надежда совсем оставила молодого лорда Февершема. Веронике становилось все более не по себе при виде этого глухого отчаяния.

Процесс укладывания на ночь затянулся, вдобавок во время купания Джеки набил шишку в ванне, а потому из детской Вероника почти выползла…

… и тут же наткнулась на Джона. Он терпеливо ждал ее за дверью.

— Что ты тут делаешь?

— Я хотел извиниться. Я был груб.

— Ерунда. Не стоит извинений.

— Стоит. У тебя был тяжелый день.

— Последнее время они у меня все тяжелые. Да и у тебя не из легких.

Джон кивнул и отвернулся, сжав губы. Вероника подавила неуместное желание кинуться к нему на шею и тихо прошептала:

— Я все понимаю, Джон. Невыносимо смотреть на Джеки и не иметь возможности обнять его, приласкать, поиграть с ним. Ты молодец, держишься. Я бы на твоем месте уже била бы сервизы и рвала ковры со стен.

Он усмехнулся.

— Представляю. Как он сейчас? Заснул?

— Да, наконец-то.

— Хорошо. Переоденься, заверни Джеки в одеяло и принеси его в гостиную.

Вероника немедленно ощетинилась миллионом невидимых иголок.

— Это с чего это?!

Джон шагнул к ней, заглянул в глаза. Голос звучал мягко, но стальной блеск из-под ресниц был хорошо знаком оторопевшей Веронике.

— Просто сделай то, что я сказал. Иначе я сделаю это сам.

— Я не сошла с ума? Мы говорим о твоем сыне или о тюке с тряпьем?

— Мы едем на холмы. Для Джеки приготовлен праздник. Жители деревни сделали это специально для него.

Вероника вытаращила глаза.

— Но… у него же не день рождения… Он испугается!

— Они все знают, что у него… проблемы. Именно поэтому холмы и ночь. Джеки будет просто спать, а люди посмотрят на него.

— Но если он проснется…

— Давай не будем бояться того, что еще не произошло. Ночью он всегда спит крепко.

А проснется — с ним будешь ты. Если поедешь, разумеется. В противном случае с ним буду только я.

— Но я устала…

— Что ж, твой выбор.

Он шагнул к двери, и Вероника вцепилась в мускулистую загорелую руку.

— Ты опять делаешь это! Ставишь меня в безвыходное положение! И все из-за каких-то посторонних людей!

— Ты плохо знаешь феодалов, синеглазая. И их вассалов тоже. Все эти «посторонние» знали Джеки. Они поздравляли меня с его рождением, а потом плакали и молились за него, узнав о пропаже. Они — многие из них — помнят мальчишкой меня. Дик-мельник научил меня ездить на мотоцикле. Мэтью Оуэн резал мне игрушки их коры, лучшие игрушки в мире, хотя, как ты понимаешь, у меня было все самое дорогое… Это моя родина, Вероника. Я — ее часть, а она — часть меня. И мой сын тоже — часть меня. И родины.

Вероника кивнула и очень тихо и просто сказала:

— Я сейчас. Джон, я… я просто не поняла. И хотела защитить Джеки.

— Я знаю, синеглазая.

На этот раз Вероника действительно оделась очень быстро. Вещей у нее с собой было немного, так что выбор оказался прост. Белое льняное платье, простое, слегка приталенное, доходящее до щиколоток.

Черные локоны она заколола на макушке, оставив на свободе всего несколько крутых прядей. Губы чуть тронула розовой помадой… Подошла к зеркалу…

На нее смотрела красавица, луговая русалка, фея здешних холмов, загадочная и очаровательная… Не слишком ли?

Реакция Джона была ожидаема, но все равно приятна.

— Ты красавица, Вероника!

Она нервно передернула плечами, чувствуя, как поползли по позвоночнику юркие змейки.

— Это платье стоило два фунта в одной лавочке на Брикстон-роуд.

Вот что ты умеешь, Вероника Картер, так это небрежно и остроумно отвечать на комплименты!

Она с позором бежала в детскую, где осторожно завернула крепко спящего Джеки в одеяло. Джон склонился над ее плечом, его дыхание опаляло обнаженную шею девушки. Вероника пискнула:

— Ты понесешь сумку с вещами… там памперсы, салфетки… на всякий случай.

— Вероника?

— Да?

— Спасибо. Я знаю, что ты до смерти устала, и ценю твое согласие.

— Я большая девочка.

— В этом я не сомневаюсь, но тебе придется… может прийтись нелегко.

— Почему?

— Ты — сестра Марго.

Она похолодела.

— Они… ее не любили?

— О нет!

— Но я — не она.

— О да! Но не все об этом знают. Нам стоит показать людям, что нас связывают совсем другие отношения.

Вероника подозрительно прищурилась.

— И как мы это сделаем?

— Ну, например, будем почаще улыбаться друг другу. Возьмемся за руки.

— Это плохая идея!

— Хорошая, хорошая. Ты же не хочешь, чтобы на тебя смотрели, как на врага?

— Но я…

— Вот и отлично. Это просто спектакль.

— Я не уверена…

— И не надо. Сегодняшний вечер не для тебя. Он для них. Это хорошие люди, и им хочется видеть сказку с хорошим концом.

— А если Джеки придется: уехать со мной?

— Вполне возможно. Но это случится не сегодня. Пока же я должен… Я — лорд.

— Я понимаю. У тебя есть перед ними обязанности.

— Я польщен, что ты это понимаешь. И удивлен. А еще — рад. Пошли.

С этими словами молодой лорд подхватил сумку и быстро вышел из комнаты.

Очарование вечера улетучилось. Вероника закусила губу, чтобы не расплакаться. Джон Леконсфилд прав, тысячу раз прав, и это очень плохо. Джеки должен остаться здесь, у себя дома. Должен вырасти на этой земле. Должен полюбить своего отца. Обрести настоящую семью. А не сиротскую замену семьи в виде тети Ви.

Она едва сдержала рыдание. Твоя судьба, Вероника Картер, будет ничтожна и ужасна. Ты сделаешь для этого ребенка все, а потом останешься одна. Совсем одна. Навсегда.

И с этим уже ничего не поделать.