Летящая на пламя

Глава 13

— Куда мы плывем? — вскричала Олимпия. — Разве мы не возвращаемся на судно?

— К этим псам, сорвавшимся с цепи? — отозвался Шеридан, переходя к борту лодки и наклоняясь над ним, чтобы уменьшить крен корпуса. — Идите сюда, на этот борт, быстро! Да вычерпывайте воду, черт вас возьми. Я же сказал!

Олимпия выплескивала воду за борт, черпая ее ведром. Ее пальцы окоченели, а руки дрожали от страха и холода. Не успела она пережить один ужас, как судьба обрушила на нее новое испытание — теперь Олимпия находилась посреди бушующих волн, так что со всех сторон, куда ни глянь, ее окружали пенные гребни, словно живые существа, вздымаясь над головой девушки и обдавая фонтанами брызг.

— Скажите, мы плывем к земле? — в отчаянии вновь закричала она. — Что мы делаем?

Шеридан оглянулся на «Федру». Когда он вновь обратил свое лицо к Олимпии, то показался ей настоящим морским дьяволом — в шерстяной шапке, из-под которой торчали его длинные влажные волосы, с улыбкой на губах посреди этого хаоса вздымающихся волн. Его глаза были сейчас цвета ледяной воды.

— Один Бог знает, — прокричал он. — Но по крайней мере нас теперь не пристрелят, как собак, недрогнувшей рукой такие типы, как этот мистер Бакхорс.

Олимпия продолжала старательно вычерпывать воду, время от времени бросая взгляд через плечо на удаляющуюся «Федру». Со шлюпки, окруженной бушующей стихией, были теперь хорошо видны лишь высокие мачты судна. Порывы бешеного ветра развернули несколько парусов, и они развевались, словно белые цветы на фоне серого непогожего неба.

— Но что будет с «Федрой»? Она разобьется о скалы?

— Откуда я знаю? Вероятно, они до сих пор спорят об этом.

Олимпия замолчала, сжав зубы. Порывистый ветер бросал ей в лицо ледяную крошку, больно коловшую ее нежные щеки. Снова взглянув на судно, она увидела, что на нем развернулись почти все паруса, закрыв мачты.

— Но что будет с Мустафой, если «Федра» действительно разобьется о скалы?

Шеридан ничего не ответил ей. Закинув голову, он взглянул на парус шлюпки и вытер ладонью капли морской воды с лица.

— Неужели вы вот так просто бросите его? — вскричала она.

— Конечно. Осмелюсь заметить, в этой ситуации я совершенно бессилен.

— Мы должны вернуться! Мы сможем победить Бакхорса!

— Вы что, с ума сошли? — Большая волна, накатившая на них, обдала фонтаном брызг брюки и сапоги Шеридана. — Кого вы имеете в виду под словом «мы»? Кто вступит в борьбу с Бакхорсом?

Глаза Олимпии сверкали гневом.

— Я имела в виду, конечно, не вас, вы — всего лишь подлый трус!

— Совершенно верно. Если бы у меня была возможность выстрелить в спину Бакхорса, причем наверняка, я бы сделал это. Но мне вряд ли представится подобный случай.

— Вы не можете бросить Мустафу в беде, — взвизгнула Олимпия.

— Я не вернусь на корабль! — заорал Шеридан, выходя из себя. — Пираты собирались убить нас, черт бы вас побрал! И вообще, мы пойдем ко дну, если вы будете вычерпывать воду из лодки такими темпами!

— Он же ваш друг! Ваш многолетний спутник! Если бы в вас было хоть что-нибудь отдаленно напоминающее настоящего мужчину… — Олимпия замолчала и начала неистово работать ведром. — Что будет с ним, если корабль разобьется?

— Я ничем не могу помочь этому проклятому кораблю. — Шеридан вдруг согнулся в три погибели и зашелся в сильном кашле. — Жадные… ублюдки… — продолжал он, восстанавливая дыхание. — Они сами подписали себе смертный приговор. Они не могли потратить полчаса на то, чтобы закрепить цепь, им не терпелось добраться до этих чертовых драгоценностей.

— До моих драгоценностей?!

— Вы слышали, что я вам сказал? — заорал снова Шеридан. — Они… — Голос его сорвался, и он снова закашлялся, схватившись обеими руками за руль, а затем хрипло продолжал: — Они собирались убить нас! У меня появилась возможность спастись, и я воспользовался ею. — Шеридан судорожно вздохнул. — Я не собираюсь возвращаться и рисковать своей головой даже во имя милосердия. Мустафе не следовало пускаться в погоню за мной, и он это отлично знал. Впрочем, как не следовало этого делать и вам вместе с вашей худосочной маленькой шлю… девицей, которая проболталась Бакхор-су о том, что вы не моя сестра. — В лице Шеридана в эту минуту было что-то дьявольское. — Пусть эта сучка утонет, черт с ней.

— Вы… вы мне омерзительны! — воскликнула Олимпия, продолжая в бешеном темпе вычерпывать воду. — Омерзительны! Вы — подлец!

— Прекрасно. У вас, оказывается, живой ум. Но вам придется смириться с моими недостатками, если вы хотите выжить.

— Трус! Трусливая свинья! Глаза бы мои на вас не глядели! — Олимпия швырнула в сердцах ведро и сжала озябшие пальцы в кулачки. — Я бы… — внезапно она зарыдала и отвернулась от него, подставив лицо ледяному ветру. — О Боже!

— А ну за работу! — прикрикнул на нее Шеридан резким тоном. — Черпайте воду!

Несмотря на свое громкое заявление, Шеридан старался держаться поблизости от «Федры», не выпуская судно из виду. Он делал это, конечно, не потому, что его волновала участь тех, кто находился на борту брига, нет, он просто не лукавил перед принцессой, когда говорил о своих планах. Их действительно не было, он не знал, что делать дальше.

О высадке на берег не могло быть и речи. Там их поджидала еще по крайней мере дюжина отпетых уголовников, которые запросто могли убить их, увидев, что «Федра» идет ко дну. Если же кораблю удастся спастись, то Бакхорс — или Кол, если главарь по воле провидения все же упал с лестницы и погиб, — обязательно доберется до этих скал в поисках спрятанных сокровищ и, конечно, его самого, Шеридана.

Шеридан был абсолютно уверен в том, что эти два головореза задумали массовую расправу. Он видел пистолеты, которыми вооружались Бакхорс и Кол, собираясь высадиться на берег. Вообще-то Шеридан не имел никаких оснований винить их в подобных преступных замыслах, потому что с точки зрения подлеца бандиты были совершенно правы и поступали мудро. Им надо было избавиться от всех свидетелей, чтобы, вернувшись на корабль, спокойно заявить, что они не нашли никаких драгоценностей. Прекрасная идея! Зачем делить добычу на всех, когда можно этого не делать?

В общении с такими негодяями, как Бакхорс, Шеридана всегда утешала мысль о том, что их действия легко предугадывались.

Погода тем временем еще больше испортилась. Пошел дождь со снегом, и дальний угрюмый берег заволокло непроглядной пеленой. Ветер швырял колючую ледяную крупу в лицо. Шеридан дал указания Олимпии и встал у руля, держась поодаль от «Федры» и в то же время не теряя из виду ее парусов. Судно, идя задним ходом, успешно миновало рифы и вышло из опасной зоны прибоя. То ли на «Федре» нашли хорошего моряка, то ли бандитам незаслуженно повезло.

Шеридан насквозь продрог и почувствовал, что сильно закусил губу, только когда ощутил во рту вкус крови. Шеридан долго смотрел, прищурившись, на нахохлившуюся фигурку Олимпии. Сидя на корточках, она все еще вычерпывала воду ведром, время от времени поднося окоченевшие пальцы ко рту, чтобы немного согреть их своим дыханием.

Конечно, не такого товарища для столь опасного путешествия выбрал бы себе Шеридан, если бы у него был выбор.

— Приободритесь, — сказал он. — Представьте, что у нас назначено приятное свидание на другом конце города.

Зафиксировав ногой руль и сжав зубы в предчувствии нового приступа острой боли, Шеридан потянулся и направил парус по ветру. Шлюпку сильно дернуло, подбросило на волне, и она быстро устремилась прочь от «Федры» туда, где, как от всей души надеялся Шеридан, находился сейчас еще невидимый берег острова Английский Малун.

Через несколько часов пути руки и ноги Олимпии занемели, она уже не чувствовала их от холода.

Пошел снег. Белые пушистые хлопья налипали на ресницы и застилали взор. Ботинки и чулки Олимпии давно промокли в ледяной воде, плескавшейся на дне шлюпки.

Но она упрямо продолжала вычерпывать воду, сосредоточив все свое внимание на этом деле. Ее пальцы так окоченели, что она с трудом удерживала ведро, но высокие волны перехлестывали через борт, и вода все прибывала и прибывала. Олимпия поймала себя на том, что думает о волнах как о своих личных врагах, злых живых тварях, которые, притаившись, ждут того момента, когда она почти полностью вычерпает воду и соберется передохнуть, чтобы снова обрушиться на борт ледяным потоком, почти затопляя лодку.

Перед лицом этой смертельной схватки с пенистыми бешеными волнами, грозившими поглотить шлюпку, вопрос о том, что делает Шеридан и куда он держит курс, померк. Угроза, исходившая от Бакхорса, казалась теперь далекой и банальной, а мысль о тепле и уюте — несбыточной. Для Олимпии существовала сейчас только эта суровая реальность.

Один раз — несколько часов назад — Олимпия спросила Шеридана, каким образом он определяет нужный курс, и тот ответил, что вообще никак его не определяет.

Но Олимпия продолжала упорно вычерпывать воду, несмотря ни на что. У нее могли сдать нервы, мог отказать разум, но руки все равно продолжали бы методично работать.

— Земля! — вдруг воскликнул Шеридан, произнеся это слово после многочасового молчания, которое, казалось, длилось целую вечность. Он тут же зашелся в кашле, потеряв на мгновение контроль над рулевым колесом, и лодка сразу же сделала опасный крен, зачерпнув бортом воду. Олимпия испуганно закричала, и Шеридан снова ухватился обеими руками за руль.

Усердно работая, Олимпия услышала вдруг за своей спиной хрип Шеридана, похожий на предсмертный стон, она в ужасе обернулась, но увидела, что он просто пытается достать весла, одновременно фиксируя руль ногой.

— Я помогу, — сказала она.

Он сначала бросил на нее недовольный взгляд, а затем кивнул, хмыкнув.

— С подветренной стороны буруны. Возьмите пару весел и держите их, пока я…

— Я умею обращаться с веслами, — отрезала она. — Вы хотите вставить их в уключины?

Он взглянул на нее, прищурившись от сильного ветра, бьющего прямо в лицо. У Олимпии было такое чувство, будто ее разглядывает не человек, а айсберг.

— Хорошо, — сказал он наконец, — вставьте весла в уключины, ваше высочество.

Олимпия принялась за дело, работая окоченевшими пальцами. Когда шлюпка взмыла вверх на волне, она окинула взглядом море и увидела линию прибоя. У девушки упало сердце при мысли, что придется идти сквозь эти пенные буруны на веслах.

— Течение поможет нам, — сказал Шеридан за ее спиной, как будто прочитав эти мысли.

На шлюпке было десять пар уключин — значит, чтобы привести ее в движение, требовалось десять крепких гребцов. Сама Олимпия умела управлять легкой маленькой плоскодо-ночкой, скользящей по покрытой рябью глади канала или протока в Норфолке, но большая парусная шлюпка в бушующем море была ей не по силам.

Она встала лицом к корме и вставила в пазы центральных уключин длинные весла.

— Сядьте и держите весла, — распорядился Шеридан. — А я попытаюсь убрать парус. Постарайтесь придать лодке устойчивое положение.

Как только он отпустил руль, лодка заходила ходуном, штормовые волны играли суденышком как скорлупкой. Олимпия бешено заработала веслами, опустив в воду правое и загребая пену и ледяную воду левым.

Шеридан в это время быстро убирал парус. Мокрое холодное полотнище упало прямо на плечо Олимпии. Та сразу же отреагировала, сказав что-то в сердцах, и только когда Шеридан бросил на нее изумленный взгляд, до нее дошло, что ругательство, невольно вырвавшееся у нее, было из арсенала самого матерого морского волка, привыкшего к сквернословию. Наконец Шеридан справился со своей работой. Закрепив парус канатом и встав на колени на сиденье напротив Олимпии, протянул руки, чтобы перехватить весла. Его большие ладони накрыли ее пальцы и показались девушке такими же ледяными, как вода за бортом. Ей стало больно, и она с большим трудом вытащила свои руки. Шеридан сделал сильный гребок, причем лицо его исказилось от боли.

— Проклятие, — пробормотал он и тут же улыбнулся вымученной улыбкой. — Так обычно ругаемся мы — более воспитанные моряки.

Олимпия начала растирать свои ноющие руки, не обращая на его слова никакого внимания.

У границы ревущего прибоя Шеридан налег на весла. Он греб изо всех сил, тяжело дыша, из его рта вырывался пар. Лодка взмыла на огромной волне высоко вверх и тут же упала вниз словно в пропасть.

— О Боже! — Шеридан не сводил глаз с пенистых бурунов. — Не знаю, сможем ли мы справиться с этими волнами.

Олимпия впала от холода и страха в такое оцепенение, что не могла ничего сказать по поводу его опасений. Она сидела у руля, чувствуя, как у нее трясутся поджилки.

— Вы умеете править лодкой? — спросил Шеридан. Она кивнула.

— Прекрасно. Мы дождемся следующей большой волны, и, когда корма начнет подниматься, я постараюсь удержать лодку на гребне. Ваша задача — правильно держать курс, иначе мы пропали. Когда нас выбросит на берег, я попытаюсь быстро оттащить лодку, чтобы ее снова не смыло в море.

Олимпия окинула его оценивающим взглядом, хорошо помня все его мучительные стоны и гримасы боли.

— А вы в состоянии все это сделать?

— А что, вы хотите занять мое место?

— Я просто подумала, что у вас сильные ушибы.

— Да, сильные. Я их получил по вашей милости, пытаясь доказать вам, какой я герой.

Он казался совершенно спокойным, улыбался и даже шутил. Но его взгляд был странно застывшим. И Олимпия невольно спросила себя: неужели Шеридан боится? Сама она была напугана до полусмерти.

«Не могу, не могу, не могу», — стучало у нее в висках, когда волны вздымали лодку на свои гребни, а затем она круто падала вниз.

Шеридан не оставил Олимпии времени на раздумья, он начал изо всех сил грести. Чудовищных размеров волна накатила и подняла вверх корму лодки. От грохота у Олимпии заложило уши. Она вцепилась в руль, стараясь справиться с ним. Шеридан издал истошный крик, делая последнее отчаянное усилие, чтобы взмыть на гребень волны, а затем бросил весла, которые исчезли в пучине вод. Волна вздымалась все выше и выше, она несла лодку на себе, словно норовистый сказочный конь, расходясь у носа шлюпки двумя серебряными веерами.

Олимпия с ужасом видела, как внизу — всего лишь в нескольких дюймах — мелькают острые рифы, волна пронесла лодку над ними, и вот уже девушка заметила впереди долгожданный берег. Грохочущая волна выбросила их на песок, обдав ледяным ливнем и отступив назад, оставляя за собой клочья пены.

Прежде чем Олимпия успела пошевелиться, Шеридан уже стоял по пояс в воде и тащил лодку на берег. Он изо всех сил упирался ногами в песок, приседая так, что вода доходила ему до подбородка. И вот наконец днище шлюпки заскрежетало по песку. Шеридан тащил лодку дальше, перекинув канат через плечо, его промокший до нитки бушлат давно уже лопнул по швам, и когда Шеридан напрягал мускулы, в прорехах белела рубашка.

К тому времени, когда Олимпия спрыгнула на берег, Шеридан уже вытащил шлюпку из воды и стоял у носовой части, тяжело дыша и кашляя. А на берег тем временем шла стеной новая штормовая волна.

Девушка, дрожа всем телом, прислонилась к корпусу шлюпки. Ее поташнивало от голода и пережитого страха. Она сглотнула, чтобы избавиться от подступившего к горлу комка, и оглянулась вокруг.

Уже почти стемнело. Олимпия смогла разглядеть только песчаную полоску берега, на которой тут и там виднелись плоские валуны и огромные каменные глыбы, а также крутой откос, удаленный от них на значительное расстояние. Опять пошел снег.

— Ну и что дальше? — спросила Олимпия. Шеридан глубоко вздохнул и отвесил ей поклон.

— Если мадам соизволит указать, где ее дорожный сундук и коробка со шляпами…

Олимпия скрестила на груди руки, пытаясь унять дрожь.

— Зачем вы паясничаете? — В ее голосе слышалось отчаяние. — Мы обречены здесь на верную гибель. Вымокшие до нитки. Замерзшие. Без огня, без еды, без крова. Мы неминуемо погибнем!

Шеридан состроил кислую физиономию.

— Нет, мне чертовски не везет, вот незадача! Оказаться на необитаемом острове вдвоем с особой, находящейся в столь мрачном расположении духа, — это ли не несчастье?

— Скоро совсем стемнеет.

— Я это знаю.

— Становится все холоднее и холоднее. Мы умрем от переохлаждения, не дожив до утра, если не примем каких-нибудь мер.

Он взглянул на нее со смирением.

— Теперь я понимаю, откуда у вас все эти мысли об общественной справедливости. У вас ярко выраженный революционный темперамент.

На глаза Олимпии навернулись слезы, она еле сдерживала их.

— Все мои мысли сейчас только об одном: как бы остаться в живых, — прошептала она.

— Ну вот еще. Вы опережаете события. — Усмешка играла на губах Шеридана, но глаза его светились мрачным огнем. — Вы ведь, в конце концов, еще живы и здоровы, хотя, конечно, чувствуете себя отвратительно, это понятно. Однако не спешите себя хоронить. — Шеридан тронул девушку за подбородок, его пальцы были холодными и шершавыми. — А знаете, ваше высочество, вы — прекрасный рулевой!

Олимпия оттолкнула его руку, не в силах взглянуть ему в лицо. Она не находила в душе прежней ненависти к этому человеку, возможно, потому, что очень устала и чувствовала себя такой несчастной, что не могла позволить себе сейчас сильных эмоций. Он взял ее за руку.

— Вы порезались.

Олимпия взглянула на ладонь и увидела кровь. Между указательным и большим пальцами виднелась кровоточащая ссадина.

— Я ничего не чувствую, — промолвила она и закусила губу, понимая, что вот-вот расплачется самым глупым образом. — Я так замерзла, что д-даже ничего н-не чувствую.

— Ну и прекрасно. Значит, вам не будет больно, когда я начну промывать рану.

Шеридан подвел ее к воде, взял за руку и вымыл рану ледяной морской водой из ведра. Затем он, поеживаясь, снял бушлат и расстегнул рубашку.

Олимпия затаила дыхание, глядя на его грудь.

— О Боже! У вас вся грудь в синяках и кровоподтеках.

— Отвратительное зрелище, правда? Это наглядный пример того, что случается с людьми, которым огорченные принцессы поверяют свои секреты, — добавил он.

Олимпия подавила чувство сострадания и жалости.

— Это случается с теми людьми, которые бессовестно лгут и нагло воруют, — заявила она жестко.

— Вот, возьмите. — Шеридан оторвал рукав от рубашки. — Лишенный всякой порядочности, я самым эгоистичным образом перевяжу сейчас вашу рану лоскутом, оторванным от своей последней рубашки. И после этого вы смеете утверждать, что я не желаю вам добра? — Он помог ей перевязать ладонь, крепко стянув рану.

Олимпия наблюдала, как он вновь надел рубашку, у которой остался один-единственный рукав, и, содрогаясь от холода, накинул мокрый бушлат. Девушка уже хотела было сказать «спасибо», но это слово застряло у нее в горле. Это по его милости она оказалась здесь, так за что же ей его благодарить? Она была бы сейчас сыта и согрета в… Уисбиче? Ориенсе? Риме?

Олимпия не знала, да и не хотела знать этого. Любой вариант был лучше, чем нынешнее бедственное положение, в котором она оказалась.

— Я хочу есть, — промолвила принцесса.

— И я тоже. — Шеридан оглядел пустынный берег. — У вас есть какая-нибудь идея?

— Нет.

— Хорошо, в таком случае я считаю, нам следует улечься прямо здесь и ждать прихода смерти. Может быть, вы умрете первой, и тогда я смогу поужинать ножкой принцессы.

В сгущающихся сумерках черты лица Шеридана были все еще хорошо различимы — даже сейчас он был неотразим. Или, вернее, именно сейчас, когда его красоту подчеркивал угрюмый величественный ландшафт скалистого берега и бушующего моря. Холод мучил Олимпию, ночь внушала ей ужас, но Шеридан, казалось, был сродни всем этим стихиям, он представлялся принцессе одиноким духом, порождением серой вечерней мглы.

Капитан протянул ей ведро.

— Принесите пресной воды, пока еще окончательно не стемнело. А я позабочусь о месте для ночлега.

Олимпия повернулась и пошла вдоль берега, поглядывая на крутой откос, взобраться на который было невозможно.

Снег валил теперь крупными хлопьями, устилая землю. Юбка Олимпии обледенела и била по ногам. Промокшая до нитки, несмотря на плотный плащ, Олимпия начала мерзнуть на ветру, превращаясь в ледышку.

С каждым шагом ей было все труднее и труднее передвигать окоченевшие ноги. Она споткнулась о бревно, упала, с большим трудом встала на ноги и пошла, пошатываясь, дальше.

Когда девушка наконец отыскала то место, где можно было взобраться на откос, она остановилась в задумчивости, не в силах вспомнить, зачем она искала этот пологий подъем. Ее била такая адская дрожь, что она еле стояла на ногах.

Олимпия попыталась взобраться на откос, цепляясь за клочки сухой травы и мха, но сделать это было очень трудно. Пальцы не слушались ее. Снег, казалось, нарочно летел прямо ей в глаза, налипая на ресницы. Олимпия попыталась смахнуть его рукой и задела пальцами нос. Она не почувствовала ни пальцев, ни собственного носа. Это было признаком какой-то грозившей ей опасности… Но какой? Мысли Олимпии путались, она не могла сосредоточиться.

Вокруг слышался только жуткий вой ветра и рев бушующего моря, волны которого то с грохотом бились о берег, то вновь отступали. Девушка помогала себе локтями и коленями, карабкаясь из последних сил. Обледеневшая одежда царапала кожу и растирала ее в кровь. Взобравшись на откос, Олимпия оказалась в окружении больших валунов, поросших косматым мхом. Ночь уже опустилась на остров, но от снега исходило сияние. Олимпия начала плутать между камней и скал.

Неожиданно вскрикнув, она упала и на мгновение задохнулась от боли, ее правую руку жгло как огнем. Она взглянула вправо и увидела, что рука, пробив тонкую корку льда, полощется в студеной воде ручья. Она всхлипнула и отдернула ее.

Посидев еще немного, Олимпия решила, что ей следует встать на ноги. Но тело отказывалось повиноваться, девушка никак не могла собраться с силами. Голова раскалывалась от боли. Слезы замерзали на ее щеках и ресницах. Олимпия сидела и слушала, как горестно плачет над нею ветер.

Ей вдруг страшно захотелось спать. Веки стали тяжелыми и начали слипаться. Было очень холодно. Олимпия знала, что Шеридан будет на нее сердиться. Он ведь ждет ее с водой, а она не может идти. Все равно они погибнут здесь. Так или иначе погибнут. Лучше уж просто заснуть и не проснуться. Она будет спать, и во сне ей, может быть, станет теплее. Хоть немного, хоть чуточку.

Шеридан долго шел по следам Олимпии, отпечатавшимся на снегу. Но он прошел бы мимо нее, приняв лежащую на земле девушку за очередной валун, если бы не споткнулся.

Он упал па колени рядом с ней и, обхватив ее, почувствовал, что вся ее одежда обледенела.

— О Боже… проснись… — Он вцепился пальцами в ее плечо и неистово затряс девушку. — Открой глаза… о Боже, проснись!

Она застонала и пошевелилась.

— Спать… хочу спать… — всхлипнула Олимпия.

— О эти бабы с их куриными мозгами, — пробормотал Шеридан, закрывая на мгновение глаза.

Он снова затряс ее, ощущая в душе нарастающий ужас.

Видя, что она не реагирует, он подтащил Олимпию к двум большим мшистым кочкам, закрывавшим их от ветра. Ее одежда хрустела ото льда. Шеридан выпрямился, окинул взглядом местность, почти скрытую во мгле, и начал драть сухую траву и мох с ближайшей кочки, которая была выше человеческого роста. Он снял с нее дерн, а затем принялся за вторую кочку, устраивая мягкую постель с подветренной стороны.

Затем Шеридан стащил с Олимпии обледеневшую одежду. Пока он возился с ее пуговицами и застежками, она постанывала и что-то еле слышно бормотала.

— Так холодно… Я умру…

— Глупости, — сказал Шеридан, с трудом переводя дыхание от изнеможения.

— Я не могу… не могу… Я умру…

— Ты не умрешь, моя дорогая. — Он стащил с нее платье, обнажив ее полное тело в белых панталонах. — Хотя это в твоем духе, в подобной мученической смерти было бы нечто мелодраматическое. Жаль только, что в радиусе трех тысяч миль нет ни одного тирана, в борьбе с которым можно было бы пожертвовать собственной жизнью.

Он положил ее на постель из сухих трав, навалил сверху мягкого мха и прикрыл его плащом Олимпии. Затем Шеридан сам зарылся в эту постель, предварительно раздевшись, и с трудом снял с Олимпии ее влажные панталоны. Прижал к себе обнаженное тело девушки и чихнул от пыли, исходящей от сухой травы.

Он начал растирать ее ладонями, крепко обняв и уткнувшись лицом в ее шею. Он пытался согреть Олимпию своим дыханием. Через некоторое время ее закоченевшее тело начало согреваться. Олимпия была такая женственная, что, несмотря на холод и пережитые треволнения, Шеридан почувствовал, как его усталое измученное тело начало реагировать на близость обнаженной девушки.

Шеридан не знал, плакать ему или смеяться. Он был, по-видимому, закоренелым бабником, поскольку даже в подобных обстоятельствах похотливые мысли не оставляли его. Но он ничего не мог с собой поделать и решил воспользоваться представившейся возможностью для того, чтобы утолить свое желание, желание изголодавшегося мужчины.

Шеридан отдавал себе отчет в том, что, когда он растирал ладонями все уголки тела Олимпии, согревал ее шею и грудь теплом своего дыхания, прижимая девушку к себе, им двигало в первую очередь сладострастие, а не благородное чувство заботы о ближнем.

Он поднял холодную руку Олимпии и поцеловал ее запястье, прижавшись к нему губами, чтобы пощупать пульс. Ритм сердца выравнивался и постепенно становился все более четким. Затем Шеридан начал ласкать грудь, живот и все интимные уголки тела девушки, обняв ее за талию и просунув ногу между ног спящей.

— Я… сейчас… умру, — пробормотала Олимпия во сне.

— Да, — подтвердил он, медленно и осторожно касаясь девственного лона. — Умрешь и окажешься на небесах.