Ловцы запретных желаний

10

Его разбудил голос Тарьи Турунен из смартфона. Кожа запрокинутого лица горела, точно с неба его поливали огнем. Руки и ноги казались чугунными. Не открывая глаз, Константин зевнул и попытался понять, что все это значит.

Будильник. Семь утра.

Он вспомнил трехчасовую гонку по трассе в «форде-гэлакси», прощание с Янисом в холле отеля… три бутылки первоклассного ксиномавро от Бутари и Кир-Янни из его, Константина, личных запасов, которые он вручил Янису в знак признательности и уважения… поздний ужин и еще более позднее купание в заливе Торонеос. Да, это Ханиоти, известное тусовочное место на севере Греции.

Обнимая его крайне бережно, чтобы не потревожить ушибленные ребра, Янис тихонько проговорил: «Если понадобится помощь, обратись ко мне, Константин. Мой дом недалеко отсюда. Час езды». Надо думать, он отдавал себе отчет, во что ввязывается.

Хозяева винодельни – не последние люди в Наусе…

Знать бы еще, каков его в этом деле интерес.

Интересоваться происходящим на винодельне Цафтарис по идее должен был Георгиос Пангалос, но как раз он свою помощь ни разу не предложил. И в течение дня не задал ни единого вопроса героям детектива. Решил положиться на доблестную полицию? В принципе разумно. Тем более что полицейские к настоящему времени наверняка уже прочесали старое заводское здание сверху донизу и увидели все то же самое, что увидел Константин. На все ли обратили внимание? Георгиос, побывав там, безусловно, понял бы что к чему. Но насколько хорошо (или насколько плохо) разбирается в технологии производства вина рядовой греческий полицейский? А офицер полиции?

Открыв глаза, он обнаружил, что лицо и вправду поливают огнем. Солнце. Благословенное солнце Эллады. Вчера вечером, выйдя из ванной, он упал на кровать и мгновенно отключился, не задвинув портьеры.

Теперь почистить зубы, побриться – и к морю. Он всегда любил окунуться в святую воду Эгейского моря перед завтраком.

Бритье этим утром оказалось куда более мучительной процедурой, чем он ожидал. Проклятая щетина не желала учитывать состояние его челюсти и лезла из больных и здоровых мест без разбора. Сражаясь с ней, Константин чувствовал себя вышивальщиком по шелку.

То, что Георгиос Пангалос не проявил чисто человеческого любопытства и не припер его к стенке с вопросами, что он видел и слышал во время ночных блужданий по заводу – как официальный представитель АСК Аминдео, который самолично организовал визит российских экспертов, Георгиос вполне мог это сделать, несмотря ни на что, – означало либо полную осведомленность и даже причастность к делам Антониса Цафтариса, либо категорическое нежелание вмешиваться в его дела. Потому что… потому что «хозяева винодельни – не последние люди в Наусе», да.

Батарея летающего мобильника все еще держала заряд. Но ни звонков, ни сообщений не поступало, хотя Константин такой возможности не исключал. Он пока слабо представлял, как поведет себя, если объявится владелец телефона или люди, желающие добраться до него. Также он не смог бы объяснить, почему не передал телефон полиции, точнее, не смог бы сказать ничего более вразумительного, чем сказал Алине.

Алина. Вот кто его действительно удивил. В хорошем смысле слова. Она не паниковала, не истерила, не спорила. Делала все, что он ей говорил. И ни разу – ни разу! – не упомянула о предмете, вокруг которого развернулась интрига. Он не просил ее молчать, не подавал ей никаких знаков. Он был готов к тому, что Алина, как и положено честному человеку, вот-вот расскажет симпатичному следователю о находке под розовым кустом, и ему, Константину, придется на ходу сочинять историю о своем непреодолимом желании самолично вернуть мобильник законному владельцу и узнать от него хоть немного об этом деле, чтобы было о чем рассказывать внукам, ведь другого способа нет – полицейские, увы, отличаются патологической скрытностью. Но Алина, отвечая на вопросы Дусманиса, попросту опустила эпизод с телефоном. Судя по тому, что никто в этом направлении не копал, начальник службы безопасности Цафтариса и его люди также обошли этот эпизод молчанием. И теперь оставалось только ждать, кто доберется до похитителя первым.

Песчаный пляж поутру радует отсутствием голых тел на лежаках и на мелководье. Константин бросает на уродливый пластиковый стул полотенце, снимает рубашку, шорты и смело лезет в воду. Первые две минуты – как, впрочем, бывает всегда, – не может поверить, что это происходит на самом деле. Затопившее блаженство слишком велико. Он плывет навстречу солнцу, и даже боль, которой отвечает на каждый взмах руки плечевой сустав, не может испортить ему настроение.

Возвращаясь назад, он видит на берегу стройную фигуру в голубом купальнике. Статуэтка. Длинные светлые волосы, заплетенные в косу, которые она пытается уложить на затылке, блестят на солнце, образуя нимб вокруг головы. Константин ложится на воду и ждет, когда она справится с прической, проверит как водичка, еще немного помедлит, делая вид, что холод невозможный, можно отморозить все на свете, осторожно зайдет по колено, пару раз взвизгнет и наконец окунется целиком.

– Уфф-фу… вау! – Отфыркиваясь, Алина подплывает к нему, хватается мокрыми руками за его мокрые плечи. Заглядывает в глаза. – Ты как?

– Все лучше и лучше. А ты?

– Ну, в общем, да. Отель мне нравится, мой балкон выходит в сад… твой, наверное, тоже… под балконом цветут герани и розы. Море нравится еще больше. – Она дотрагивается до его рта около болячки, которую пощипывает от соленой воды. – Не нравится только положение, в котором мы оказались. Что если люди, которые придут за телефоном, придут уже не с травматическим оружием, а с огнестрельным?

– Вряд ли. Это преступники, конечно, но не гангстеры.

– Откуда ты знаешь? Ведь ты понятия не имеешь, что там у них происходит.

– Не знаю, но подозреваю.

В серо-зеленых глазах возникает большой знак вопроса.

– Хочешь, чтобы я поделился подозрениями? – спрашивает Константин. – Я не уверен, что прав, но… – Брови его сходятся на переносице. – Это очень похоже на правду.

– Хочу, чтобы поделился, да. Здесь же нас никто не слышит?

Он стоит на огромном камне, по шею в воде, придерживая Алину за талию. Она же пребывает в невесомости в толще воды, обвив его руками и ногами, и не отрываясь смотрит ему в глаза. Это минуты фантастической близости. Он помнит выражение ее лица – там, на крыше, когда она поняла, зачем ему понадобилось прятать телефон, за которым охотился Зенон Франгос, и позже, во время допроса в кабинете… Она боялась за него. На полном серьезе боялась.

– Помнишь мешки на складе? Много мешков.

– Да. – Она тихонько хихикает. – Мышьяк? Или кокаин?

– Сахарный песок.

– О!.. Если я правильно понимаю, речь идет о нарушении технологии производства?

– Не только о ней, раз уж в деле появились трупы. Но и о ней тоже.

– Расскажи мне.

– Шаптализация. Знаешь что это такое?

– Ммм…

– Добавление в винное сусло и в бродящее вино сахара для повышения содержания спирта. В холодные, дождливые, недостаточно солнечные годы ягоды накапливают мало сахара, и вина из них получаются легкие и тощие, низкого качества. При помощи сахара виноделы добиваются более-менее приемлемых результатов.

– Значит, все законно?

– До известных пределов. Шаптализация разрешена во всех странах мира, где занимаются виноделием, кроме Калифорнии, Южной Африки, Чили и Австралии, впрочем, там она и не нужна. Но для европейских производителей установлены границы применения этого метода. В зоне А (Англия, Люксембург, Мозель-Саар-Рувер, Вюртемберг) белые вина можно обогащать максимально на три с половиной градуса, красные вина – на четыре градуса; в зоне В (Шампань, Эльзас, Баден) – на два с половиной градуса; в зоне С (Бордо, Бургундия) – на два градуса. То есть в прохладных винодельческих регионах Европы в неудачные годы разрешается шаптализировать сахаром… да, из этого списка нужно исключить Италию, где используют не сахар, а концентрированное виноградное сусло… не выходя при этом за рамки установленных норм – не придавая винам больше спирта, чем может сделать природа. Однако виноделы некоторых регионов и в хорошие годы шаптализируют свои вина для придания им большей градусности или искусственно повышают урожайность винограда, чтобы позже восполнить недостаток спирта в вине шаптализацией. Вот это законом, действующим на территории Европейского Союза, запрещено.

– А ты смог бы определить, шаптализированное перед тобой вино или нет? – спрашивает Алина, обдумав услышанное. – Что указывает на шаптализацию?

– Виноградное сусло с низкой плотностью и конечный продукт с высоким градусом, например, тринадцать с половиной.

– Возможно ли такое, что на винодельне Цафтариса в новом здании делают вино, не применяя шаптализацию сахаром, а в старом – применяя ее?

– Конечно.

– Интересно, куда и как это вино потом продают. Шаптализированное. Что пишут на этикетках?

– Куда угодно. На этикетках пишут то же, что и всегда. Ну, смотри. Собрали урожай. Килограмм винограда стоит денег. Он стоит дороже, чем килограмм сахара. Чтобы виноградного сусла получилось больше, в него добавляют воду, а затем эти, извиняюсь за выражение, помои доводят до ума при помощи сахара. Но покупатель об этом не знает. Он думает, что покупает вино, причем от известного производителя. Знают только люди, работающие на заводе, но они помалкивают, потому что им за это платят.

– Понятно. Вернее… – Алина задумчиво покусывает нижнюю губу. – Ничего не понятно. Неужели одного человека убили, а другого избили только из-за того, что они узнали о том, о чем знают все работники завода?

– Нет. Я рассказал тебе о шаптализации, чтобы ты поняла, почему днем нашу группу не пустили в старое здание, сославшись на ремонт, и почему там у них на складе полным полно мешков с сахаром. Но почему, помимо сахара, там появились убитые и избитые, мне не известно. Во всяком случае пока.

– Мы договаривались, что ты поделишься подозрениями, – напоминает Алина, шлепая по воде ладонью. – Подозрениями.

– Я подозреваю, – хмурясь, говорит Константин, – что убитый парень был убит из-за того, из-за чего это и происходит в большинстве случаев. Из-за денег. Избитый парень, скорее всего, был избит из-за тех же денег, но от него добивались либо каких-то слов, либо каких-то действий. И не исключено, что эти слова или действия имеют отношение к продаже вина.

– Почему к продаже?

– В мобильнике, который он выкинул из окна, есть sms-сообщения с номерами инвойса и CMR. Причем входящие.

– И что это значит?

– Думаю, он мухлевал с продажами. И в офисе производителя у него был партнер. Если только это его телефон, чего мы, строго говоря, не знаем.

Тихонько вздохнув, Алина разжимает руки и неспеша плывет вдоль берега. Константин следует за ней. Они смотрят в одну и ту же сторону – в сторону отелей, стоящих так близко к воде, что выскочить окунуться до завтрака можно, не надевая приличной одежды. Их отель расположен чуть дальше, через дорогу, но – что выгодно отличает его от остальных, – буквально тонет в зелени, которая в любое время суток дает глубокую спасительную тень.

– Что же ты собираешься делать дальше? – спрашивает Алина, когда они уже бредут назад мимо витрин магазинов и открытых веранд кафе и таверн.

– Ждать. Рано или поздно кто-нибудь из оставшихся в живых явится за похищенным телефоном, и, возможно, мы узнаем кое-что интересное.

– Телефон в обмен на историю?

– Почему бы нет?

– Не знаю. Мне вообще не очень понятно, ты герой положительный или отрицательный.

Константин смеется, поправляя солнцезащитные очки.

– Посмотри на меня, дорогая. Разве положительные герои такими бывают?

День разгорается все ярче. На улицах появляются не очень одетые люди, поодиночке и группами направляющиеся к морю. В руках у них свернутые пляжные полотенца и циновки, на головах – панамы и соломенные шляпы. Они громко переговариваются на разных языках, смеются, окликают детей… Яркие, открытые цвета. Влажный воздух. Сияющее солнце. Никаких полутонов.

Завтракали они на небольшом балконе ресторана, вмещающем всего четыре двухместных столика и один четырехместный, где не было кондиционера, зато была тишина. Зона, свободная от маленьких детей.

– Ненавижу детей, – доверительно сообщила Алина, уплетая йогурт с цукатами из манго. – Маленькие горластые уродцы.

Константин кивнул. Перед ним стояла тарелка с яичницей, жареными колбасками и булочкой со шпинатом и сыром.

– Согласен. – Он отхлебнул кофе из белой чашечки, такой маленькой, что бегать с ней в обеденный зал к кофейному автомату приходилось три раза. – Толстые тетки с орущими детьми – самая невыносимая публика, какую только можно себе представить.

– У тебя есть братья или сестры?

– Нет, слава богу. Мысли о большой дружной семье приводят меня в ужас.

– Аналогично.

Рядом с их столиком была установлена деревянная решетка, увитая плющом, которая защищала половину балкона от солнца. Резные зеленые листья плюща… керамические горшки, покрытые цветной глазурью, с торчащими из них цветущими кустиками герани или бегонии… балконы соседних отелей с развешанными на перилах пляжными полотенцами. Замерев с вилкой в руке, Константин пережил что-то вроде сатори – максимально глубокое погружение в текущее мгновение с ясным осознанием его неповторимости.

Много всякого разного еще случится с тобой в этой жизни, но такого не случится уже никогда.

Алина смотрела на него во все глаза, сидя очень прямо перед своей миской с йогуртом.

– Костя.

Он вышел из транса.

– Что?

– Иногда ты меня пугаешь.

Константин натянуто улыбнулся.

– Иногда я сам себя пугаю.

Глаза ее расширились еще больше. Пришел его черед задать вопрос «что?»

– Сюда идут наши друзья.

– Ты хотела сказать коллеги?

– Ну да… – кисло подтвердила Алина, – они самые…

Остаться незамеченными, увы, не удалось. Ослепительно улыбаясь, Ольга помахала им через стеклянную дверь, прошла между столиками, позволила Виктору отодвинуть перед ней дверную створку и с видом кинозвезды выпорхнула на балкон. Взгляд Виктора, брошенный на ее обтянутую тонким трикотажем задницу, убедил Константина в том, что дело так и не сдвинулось с мертвой точки. И не то чтобы личная жизнь сослуживцев безумно его интересовала, но в данном конкреном случае упорство Виктора, с каким тот противостоял искушению, вызывало невольное уважение. Виктор был не тот человек, который мог позволить себе служебный роман без ущерба для репутации. И, наверное, сам это понимал.

Компания оккупировала четырехместный столик по соседству со столиком Алины и Константина.

– Как спалось на новом месте? – весело крикнул Игорь. Сверкнул улыбкой, дождался вежливого кивка Алины и, выложив на стол ключ от номера, устремился в зал за едой.

Виктор и Ростислав принялись упражняться в остроумии.

– На месте…

– В месте…

– Вместе?

Многозначительная пауза и затем – взрыв хохота. Как школьницы на вечеринке. Алина с досадой отвернулась.

Пока они бегали туда-сюда с чашками и тарелками, щебеча о предполагаемой начинке омлета и о качестве кофе из автомата, Константин и Алина молча ели. Он чувствовал, что заводится – в плохом смысле слова, – и пытался понять почему. Не из-за дурацких же шуточек коллег в самом деле.

Вместе… До сих пор ни одно из его «вместе» не продолжалось больше четырех лет. Прямо по Бегбедеру, любовь живет три года. Четвертый – мучительная агония перед разрывом. Как будет в этот раз? Не исключено, что заявить права на мобильник не явится вообще никто, они классно отдохнут в Ханиоти и благополучно вернутся в Москву. И что потом? Что дальше? Его страшила обыденность. Он не знал как пройти испытание благополучной семейной жизнью.

Вчера на пляже, переодевшись после вечернего купания и присев на шезлонг, Алина спросила таким тоном, каким спрашивают мнения о коктейле:

«Почему вы расстались?»

Сидящий на соседнем шезлонге Константин повернул голову и взглянул на нее в темноте.

«С кем?»

«Ольга сказала мне, ты прожил четыре года с какой-то женщиной, и недавно вы расстались. Почему?»

Тьма – не кромешная, а проницаемая, благодаря светящимся окнам расположенных чуть выше отелей, – разделяла их, как экран. В тавернах на набережной играла греческая музыка. В воздухе висели ароматы хвои и пропитанного морской водой песка.

«Она заявила, что больше не собирается терять со мной драгоценное время своей жизни, и отправилась на поиски мужа».

«Хм… не понятно».

«Мы жили вместе без штампа в паспорте».

«Все равно не понятно».

«Для нее это была не жизнь – без штампа, без детей, без пожизненных гарантий».

«Каким образом дети и гарантии связаны со штампом? – озадаченно спросила Алина. – Ты задал ей этот вопрос?»

«Да. Она ответила, что у нас диаметрально противоположные взгляды. По ее мнению, семья без детей – вообще не семья. А детей без штампа в паспорте заводить нельзя. Потому что штамп – это гарантия, это любовь навсегда. Без штампа же – пока не надоест».

«Навсегда?»

«Ну да. – Константин пожал плечами. – Такая была установка. Все разделять с партнером, полностью им владеть, полностью ему принадлежать… Иначе в браке нет смысла, можно просто встречаться. Для секса, для походов в театр и кино».

«И что ты на это сказал?»

«Все что думаю».

«И после этого она ушла?»

«Да».

«А мне скажешь?»

«Если хочешь. – Он придвинул к себе маленькое ведерко с песком, предназначенное для окурков. – Смысла в браке, разумеется, никакого нет, как и во всей человеческой жизни. Брак есть изобретение социума. Только социому он и нужен, а мужчина и женщина могут «просто встречаться», с этим я полностью согласен. – Сделал паузу, чтобы закурить, после чего продолжил. – Дети для отношений совершенно не важны. Дети – побочный продукт этих отношений. А уж желательный или не желательный – дело вкуса. Я считаю, что на качество жизни наличие детей не влияет. – Еще одна пауза. Дым сквозь зубы, сощуренные глаза. – Штамп – не гарантия и уж конечно не «любовь навсегда». Никаких гарантий нам в этой жизни никто не дает. Мы можем быть уверены только в одном – что рано или поздно, так или иначе, она прекратится. Все прочее – самообман, бессознательное стремление вернуться «в безопасную материнскую утробу», подальше от беспокойства, поближе к стабильности. Хотя и материнская утроба, строго говоря, гарантий стабильности и безопасности не дает».

Ни возмущенных возгласов, ни возражений. Холодное внимание. С таким вниманием могла бы слушать…

Авелин, дочь Эрвига. Да.

Он улыбнулся.

«Брак – это не навсегда. Что может быть навсегда между людьми, которые непрерывно меняются? Я не про внешность сейчас говорю. Как раз внешность меняется постепенно, и к возрастным изменениям друг друга супруги привыкают. Но есть иные изменения, и есть непредсказуемые поступки, проистекающие из человеческой свободы. Дальше. Какая брачная схема является приемлемой для меня. Никакого растворения друг в друге. Каждый из партнеров – абсолютно самостоятельная личность, достойная уважения и доверия. Каждый имеет личное пространство и личные границы, кроме того, имеется общее пространство, в пределах которого и осуществляется взаимодействие. Да, каждый делает то, что он хочет – читает что хочет, гуляет где хочет, общается с кем хочет, – при условии, что это не причиняет неудобств второму партнеру. Вопросы, касающиеся обоих, выносятся на обсуждение и обсуждаются вплоть до достижения консенсуса. Вопросы, касающиеся одного, решаются этим одним, который сам определяет, нужны ему советы Другого или не нужны».

Музыка, доносящаяся с набережной. Далекий лай одинокой собаки. Яркий, почти металлический блеск воды, спокойной и недвижимой под белыми звездами.

«Наконец-то я слышу голос разума, – удовлетворенно заметила Алина, сидя в прежней позе со скрещенными на груди руками и глядя на залив. – А то уже тошнило от всех этих розовых соплей про половинки, сливающиеся в экстазе».

И опять ему стало не по себе. Сделать еще одну попытку? Между ними двенадцать лет. Разные поколения, разные ценности, разные взгляды. Разные?..

Сегодня он услышит продолжение ее сказки, это точно. Услышит, потому что хочет. Пожалуй, не меньше, чем секса с ней. И так они станут путешествовать из одной сказки в другую…

На балкон ресторана его вернул голос Виктора:

– Эй, братва, в этой деревне есть приличный винный магазин? Не в курсе?

– В курсе, – отозвался Константин. Глотнул остывший кофе. – На центральной площади, слева от фонтана, если идти от нашего отеля по одной из улиц, параллельных набережной. В подвале.

– О как! – одобрительно хмыкнул Виктор. – И что там стоит на полках?

– Бутари, Кир-Янни, Альфа, Тсантали, Порто Каррас…

– Вы уже причастились?

– Да, – кратко ответил он и пошел налить себе еще кофе.

– Слушай. – Виктор устремился за ним, маскируя неловкость развязностью. – Вы правда, что ли?.. Ну ладно, дело твое. – Он оглянулся. Потеребил зубами нижнюю губу. – Тобой интересовался Леонидас. Перед нашим отъездом из Наусы. Расспрашивал меня и Славика.

Так, что у нас здесь? Кекс медовый. Печенье с начинкой, печенье без начинки. Взять блюдечко, подцепить специально предназначенными для этого щипцами пару печенюшек, положить их на блюдечко. Спокойно. Теперь безразличным тоном осведомиться:

– И о чем же он вас расспрашивал?

– Что ты за человек. Чего от тебя можно ожидать.

– Забавно.

Поставить чашку, нажать на кнопку кофейного автомата. Наблюдать за извержением коричневой пенной струи.

– В каком смысле? – озадаченно спросил Виктор.

– Кто знает, чего можно ожидать от Другого?

– Ну, – он рассеянно положил себе на тарелку ветчины, сыра и два засахаренных колечка ананаса, – мы сказали, что не так давно работаем с тобой в команде, чтобы считать себя способными составить твой психологический портрет.

– Так и есть, – кивнул Константин.

– А это… вот я еще что хотел. – Виктор сконфуженно фыркнул. Но любопытство победило. – Там, на заводе. Когда за вами гонялись. Когда допрашивали. Страшно было?

Это «за вами гонялись» прозвучало совершенно по-детски. В пионерском лагере они применяли такие речевые обороты. В младших классах школы.

– Да.

– Леонидас сказал, в полиции ты был немногословен.

– Они выбрали неподходящую тему для разговора. Вот если бы речь шла о вине…

После ужина они прогуливались по Ханиоти, периодически заглядывая в сувенирные лавки и мини-маркеты. В центре поселка было не протолкнуться. Отдыхающие вернулись с пляжа и заполонили вымощенные светло-серой плиткой узкие улочки, разбегающиеся во все стороны от площади, посреди которой извергался фонтан. С наступлением сумерек на тех же самых улочах появились дополнительные столики, выставленные работниками таверн и закусочных, и публика жующая смешалась с публикой гуляющей. Музыка, смех, гул голосов, шарканье подошв, стук ножей и вилок… и снова музыка, музыка, музыка.

Константин поглядывал по сторонам с веселым любопытством. Все происходящее ему определенно нравилось, он чувствовал себя в многоцветной, многоголосой толпе, точно рыба в воде. «Примерь-ка вот это», – и на голове Алины внезапно оказывается соломенная шляпка с атласной розовой ленточкой. «Держи», – и в руки откуда ни возьмись падает пакетик с обжаренными орешками. Ее этот праздник жизни слегка напрягал, казалось, чужие полуодетые тела вот-вот сомкнут ряды и задавят массой. И только когда они, свернув налево, вышли на набережную, она вздохнула свободно.

При виде ночного моря Константина вдруг проняло.

– Греция! – воскликнул он, ступая на каменный парапет и вскидывая руки над головой. – О, Греция!

Теплый ветер трепал штанины его мятых льняных брюк, раздувал на спине рубашку, швырял на лоб темные пряди волос. Тело переполняла энергия, а душу… душа растекалась дрожащим туманом над зеленовато-лиловой поверхностью священных вод.

Минуты, которые хочется сохранить навечно.

– Ты умеешь прощать? – спросила Алина на обратном пути к отелю.

– Что?

– Ну, бывает же, что люди обижают других и обижаются сами.

– Бывает.

– Как ты поступаешь в таких случаях?

Константин полез в карман за сигаретами. Затруднительное положение, ага…

Огонек зажигалки выхватил из темноты его четкий, точно вырезанный из жести, профиль.

– Оцениваю причиненный ущерб. Если причинил я, стараюсь возместить. Если причинили мне, требую возмещения.

– Так прагматично?

– По-другому не умею.

– А попросить прощения? Признать свою вину? Объяснить.

Медленно они шли по набережной, дыша восхитительной смесью испарений земли и травы… моря с его солью, и йодом, и всей таблицей Менделеева… дыша так, словно это был их последний вечер на этой планете. Навстречу брели, преимущественно парами, мужчины и женщины в шортах, майках и сандалиях на босу ногу, держась за руки или уплетая мороженое в вафельных рожках, с такими же легкими, радостными, бессмысленными улыбками, какие видели на лицах друг друга Алина и Константин.

– Объяснить можно, конечно. Но только не вместо компенсации, а вместе с ней. Пока ущерб не возмещен, заноза не извлечена, больное место будет саднить. Касаемо прощения… – Константин кривовато улыбнулся. – Моя точка зрения непопулярна. Я считаю, что ни просить прощения, ни тем более прощать того, кто просит, ни в коем случае нельзя. Это непоправимая ошибка.

– Ошибка? Вроде бы так принято. Ну, мириться…

– Общепринятое не значит наилучшее. Если внимательно посмотреть по сторонам, то можно увидеть руины именно там, где имели место ссора и последующее «примирение» без компенсации ущерба.

– Почему же так происходит?

– Тот, кто просит прощения, в сущности старается увильнуть от ответственности, избавить себя от необходимости предпринимать активные действия, в результате которых пострадавшая сторона почувствует себя действительно удовлетворенной. Поговорили и забыли… Заметь, что отказ пострадавшего простить и забыть частенько воспринимается провинившимся как оскорбление. Не получив прощения, преступник сам начинает чувствовать себя жертвой, от его раскаяния не остается и следа. А тот, кто дарует прощение, проявляет поистине дьявольское высокомерие. Снимает вину, отпускает грехи, точно власть имеющий. Фу! После этого отношения можно считать окончательно разрушенными. Их уже ничто не спасет.

– Никогда не рассматривала это под таким углом, – пробормотала Алина, когда они уже подходили к распахнутым настежь воротам «Ханиоти Палас». – Но вообще… – Она улыбнулась. – Ты рассказываешь мне интересные вещи.

– Ты мне тоже, – отозвался Константин. – Я не откажусь от продолжения.