Глава вторая

Самолет Джоанны Глейстер приземлился в аэропорту Пальма-де-Майорка. Ее путь туда не был благополучным, но она привыкла считать несчастье нормальным положением вещей.

В огромном доме, где жила ее семья и куда ее привезли восьми дней от роду, жизнь текла отнюдь не так гладко, как могло показаться со стороны. При взгляде на ребенка, одетого в платьице из французского батиста с вышивкой ручной работы, сторонний наблюдатель мог бы вообразить, что эта девочка, растущая в особняке с белым фронтоном и восьмью спальнями, расположенном в Констанции, винодельческом районе Кейптауна, по-настоящему счастлива. Не было и намека на то, что ее детство может быть чем-то омрачено.

Зачатие Джоанны произошло в тот день, когда ее родители последний раз проводили время в одной спальне. Их согласие вступить в брак было цинично выторговано их родителями. Этот союз свел вместе две совершенно противоположных личности, но объединил два плодородных виноградника, расположенных ко соседству. В фешенебельном доме Глейстеров не прекращались пьяные ссоры, драки, и, что хуже всего, изо дня в день там царило угрюмое молчание: у родителей, ненавидящих друг друга, не было ни малейшего желания проводить время вдвоем или с дочерью.

Невероятно, но факт: несмотря на такой роскошный дом, в семье постоянно были трудности с деньгами. Мать, растратив свое состояние, превысила кредит в банке, совершая круизы, устраивая вечеринки, развлекаясь с молодыми людьми и испытывая на себе действие разнообразных наркотиков. Ральф Глейстер просто-напросто проиграл наследство в рулетку, посетив почти все известные казино на земном шаре.

Как многие другие дети, живущие в несчастных семьях, Джоанна все время мечтала, что сможет каким-нибудь волшебным способом объединить родителей. Но эти детские мечты разбились вдребезги, когда в возрасте двадцати лет она обнаружила, что в доме процветает воровство.

Что касается денег, Джоанна никогда не чувствовала себя обеспеченной, так как в финансовом отношении родители были для нее слабой опорой. Когда она начала самостоятельно зарабатывать на карманные расходы, она смирилась с тем, что мать стала воровать у нее деньги, чтобы оплачивать свое «хобби». Но когда Джоанна открыла, что Сара Глейстер потихоньку проходилась по кошелькам и бумажникам своих знакомых, приходящих в гости, это было для нее слишком.

Вскоре Джоанна начала работать младшим репортером в одной из либеральных утренних газет, «Кейп таймс», что позволило ей на время вырваться из дома. Предпочитая держаться подальше от «места боевых действий», она охотно соглашалась работать по четырнадцать часов в день. Редактор отдела новостей пользовался тем, что она постоянно была на работе, и поручал ей писать сначала небольшие заметки, а впоследствии большие статьи и передовицы.

Она с удивлением обнаружила, что несмотря на свою робость всегда стремится быть первой. Джоанна очень огорчалась, если важные статьи или материал для первой полосы предлагали писать не ей. Удвоив свои усилия, она энергично взялась за изучение опыта работы других журналистов. Семена честолюбия были посеяны на плодородную почву.

Сильное желание преуспеть в журналистской деятельности в сочетании с тем, что творилось у нее дома, привело к тому, что она решила поехать в Лондон, на Флит-стрит. С самого начала своей деятельности в «Кейп таймс» Джоанна хотела работать в Британской Национальной Прессе, лучшей в мире.

В начале восьмидесятых, в то время, когда Джоанна прибыла в Великобританию, все соперничающие газетные издательства располагались на тесном пространстве площадью в одну квадратную милю. В этом квартале, где жизнь кипела двадцать четыре часа в сутки, размещались также телеграфные агентства «Рейтер», «Ассошиэйтед пресс», «Пресс ассошиэйшен», представительства провинциальных и иностранных газет. Здесь же нашлось место и для других, более необходимых для жизни заведений — ресторанов, пивных баров, казино, букмекерских контор и ночных кафе. Все они были довольно тихими местечками, где журналисты, работники типографий и водители газетных фургонов могли немного отдохнуть от рабочей суматохи.

Позднее газетные редакции и издательства переместились в другие районы Лондона. Единственным напоминанием о былом «величии» Флит-стрит служат теперь фасады двух зданий, которые уже приобрели историческую ценность: «Экспресс Билдинг», сооружение из стекла и бетона, более известное под названием «Черная Лубянка» из-за сходства с московской тюрьмой, где мучали диссидентов, и по соседству с ним «Телеграф Билдинг».

Обычно иностранные туристы горят желанием осмотреть Бэкингемский дворец и лондонский Тауэр[43], но Джоанна сразу же помчалась на Флит-стрит, где, возможно, ей мог представиться шанс увидеть кого-нибудь из авторов, чьи фотографии и фамилии она запомнила еще дома, читая зарубежные издания. Когда некоторое время спустя она действительно с ними познакомилась, то поняла, что фотографии обычно мало похожи на свои оригиналы. Большинство из авторов использовали самые удачные снимки тех лет, когда их внешность еще не пострадала от неуемного употребления джина с тоником.

Повторяя путь тысяч молодых журналистов, приезжавших сюда до нее, Джоанна в поисках работы прошла всю Флит-стрит от начала до конца. Забыв обо всем, она изумленно глазела по сторонам, с восторгом обнаружив «Старый чеширский сыр» — старинный лондонский паб, где более двухсот лет назад Сэмюел Джонсон и его закадычные дружки любили пропустить по кружечке пива. Годы мало изменили облик этого многоэтажного заведения, построенного из смеси цемента с опилками, разве только фасад слегка потрескался.

На другом конце улицы Джоанна прочла надпись на мемориальной доске, установленной на том здании, в котором работал выдающийся автор триллеров Эдгар Уоллес: «Он отдал свой талант миру, а свою душу он отдал Флит-стрит».

Шагая вдоль этой улицы приключений, она внимательно разглядывала таблички на окнах и дверях домов, где размещались лондонские представительства газет со всего мира: «Скотмэн», «Ливерпуль дейли эхо», «Бостон глоб», «Геральд трибюн», «Саут чайна морнинг пост», «Джамайка глинер», «Джерусалем пост» и «Правда»[44]. Конечно, в какой-нибудь из этих газет для нее найдется работа!

Через несколько дней она поняла, почему Флит-Стрит называют Бульваром Разбитых Надежд. Если вы не являетесь членом Национального Союза Журналистов, вы не сможете получить там работу. А если вы не работаете, вы не получите заветный членский билет НСЖ.

Некоторые редакторы, вежливо согласившиеся дать Джоанне аудиенцию, в итоге довольно жестко отказывали ей в приеме на работу.

— Например, я вас пошлю в Селфридж[45]. И окажется, что вы наверняка не знаете, где это. И даже что это, — сказала одна первая помощница редактора, возглавляющая женское приложение одной популярной ежедневной газеты, явно незаинтересованная в приеме Джоанны на работу.

— Вам достаточно будет просто послать меня туда, — возразила Джоанна, уверенная в том, что она помнит названия всех универсальных магазинов Большого Лондона и прилегающих к нему районов. Но этого было недостаточно. Редакторы лучших газет в мире могли выбирать среди «сливок», поэтому им не нужна была юная иностранка без опыта работы, приехавшая из какой-то глуши. Никто не мог ей помочь получить место, а с трудом накопленные сбережения стремительно таяли.

То, что произошло потом, было результатом ее чисто провинциальной простоты и отчаянной потребности в любви. Причину того, с какой скоростью развивались события, Джоанна позже увидела в том, что была тогда наивной и неопытной девушкой. Пока она не уехала из дома, ни один мужчина не касался ее ниже мочки уха.

Пока не появился Нейл.

Через три недели после того, как Джоанна прибыла в Лондон, девушка, которая жила в однокомнатной квартире этажом выше, пригласила ее на ужин. Они проживали в лондонском районе Эрлс Корт, известном как Долина Кенгуру, так как там снимали квартиры выходцы из бывших английских колоний — иммигранты из Австралии и Южной Африки.

Это была первая вечеринка, на которую пригласили Джоанну в Лондоне. За час до ужина она перебрала весь свой гардероб. Рассматривая вещи перед окном, поближе к свету, она поняла, что вся та одежда, которую можно было бы одеть, была не совсем чистая. В загазованном и пыльном лондонском воздухе, к которому она еще не привыкла, очень быстро пачкались воротнички, манжеты и отвороты. Проводя дрожащей рукой по рыжим волосам, она прокляла свою неряшливость. Дома она привыкла, что за ее одеждой следила прислуга.

На ужин Джоанна явилась одетой в тонкую белую футболку, что позволило ей в выгодном свете продемонстрировать свой африканский загар, и в свои лучшие джинсы. Увидев, что другие гости в жемчугах и бархате, Джоанна была убита, но все же осталась и попыталась скрыть смущение, вспомнив, что встречают по одежке, но провожают по уму.

Это сработало. Ее забавные простые шутки и смешной рассказ о бесплодных поисках работы растопили традиционную британскую сдержанность.

Громче всех, среди сидевших за круглым столом, хохотал доктор Нейл Крейтон. Он только недавно приехал из Абердина, где у него был свой дом, и на днях должен был начать работать в престижной научно-исследовательской лаборатории. Перед тем как покинуть квартиру своей кузины, он осведомился насчет номера телефона Джоанны.

Через два дня, сидя за угловым столиком в модном бистро «Челси», Джоанна призналась этому любителю регби, что ее игра почти проиграна. Деньги на исходе, а работу журналиста, похоже, найти невозможно. Скорее всего ей придется возвратиться домой.

— Ты пробовала заняться чем-нибудь еще?

— Я не хочу заниматься чем-нибудь еще, — ответила она плачущим голосом.

Нейл задумался и осторожно поставил хрустальный фужер. Его синие глаза долго смотрели в смущенное лицо Джоанны, освещенное мерцающим огоньком свечи. Этот взгляд заставил ее почувствовать, будто в зале они только вдвоем.

Наконец он прервал молчание.

— Мне тоже не нужно ничего другого, — он сделал паузу. — Мне нужна только ты.

У нее во рту пересохло.

— Джоанна, я знаю, что кажусь тебе сумасшедшим, но я хочу жениться на тебе, и как можно скорее.

Она была ошарашена.

Нейл не сводил с нее глаз и ждал ответа. Казалось, время замерло. Позднее она не могла вспомнить, как долго он смотрел на нее; несколько секунд, или, может быть, несколько минут.

— Ну, — он улыбнулся. — Ты согласна?

Джоанна уступила ему, потому что он сокрушил ее волю тем, чего ей всегда недоставало, своим вниманием к ней. И, потом, это было так романтично. Она кивнула головой в знак согласия. Как позже Джоанна призналась одной из своих подруг, принимая это решение она так волновалась, что не могла вымолвить ни слова.

Второй мыслью Джоанны было: проявят ли родители хоть какое-либо желание приехать на ее свадьбу. Позже выяснилось, что они так запутались в долгах, что им пришлось заложить и дом и виноградники. Не зная теперь как расплатиться по закладным, они не могли в ближайшее время покинуть Кейптаун. Будущая новобрачная рассудила, что, пожалуй, не будет их дожидаться.

Свадьба состоялась через несколько недель. Церемония была превосходной. В отличие от самого брака. Он продлился менее года. После того как взятые напрокат свадебные наряды были возвращены, а подарки распакованы, они обнаружили, что у них фактически нет ничего общего, кроме интереса к игре в регби и взаимного физического влечения. В горизонтальном положении они были идеальной парой; как только вставали — тут же начинались проблемы.

Нейл любил, чтобы окна ночью были закрыты — Джоанна задыхалась, если они не были открыты. Нейл легко просыпался по утрам — он был жаворонок, она могла не спать всю ночь — типичная сова. Ее мало интересовала квантовая физика; он считал журналистику паразитической профессией, не «настоящей работой». На вечеринках он шутил на латыни; она, в тон ему, пыталась шутить на африкаанс. Никто не смеялся.

Но самым страшным для Джоанны стало то, что они начали ссориться. Она помнила как дома, в Констанции, родители кричали друг на друга. Приходя в ужас от мысли, что их брак станет таким же, она старалась не отвечать на крик Нейла тем же. Но Нейл чувствовал себя женатым мужчиной, только когда они ругались. Его только подхлестывало, если Джоанна уступала ему, пытаясь его успокоить.

Затем он снова влюбился.

Предмет его новой страсти был моложе Джоанны: виски «Гленфиддих» двенадцатилетней выдержки. За удивительно короткий срок эта новая привязанность полностью разрушила их половую жизнь. Наконец, после того как Нейл принял предложение занять более высокую должность в Штатах, не спросив мнения Джоанны, их брак приказал долго жить. Хотя потом они и предпринимали слабые попытки восстановить отношения, у них ничего не получилось, Так как еще перед свадьбой все ее знакомые советовали не спешить выходить замуж, она почувствовала, что никому не сможет сказать правду о том, почему они не живут вместе. Джоанна осталась совершенно одна в квартире, обставленной вещами, которые они выбирали вдвоем.

Нейл присылал деньги, чтобы платить за квартиру, но на жизнь ей этого не хватало. В конце концов она временно устроилась секретаршей через одно агентство, убедив себя, что еще сможет прорваться на Флит-стрит.

Ее первая работа в Лондоне была каким-то абсурдом. Она работала на знаменитого романиста, миллионера, чьим жизненным кредо было экономить гроши. Свое состояние он сколотил, написав несколько бестселлеров. Сначала Джоанне было смешно видеть хозяина, склонившегося над доской для резки овощей с ножом в руке и расщеплявшего спички, чтобы удвоить их число в коробке.

Однажды она вошла и застала его стоящим на письменном столе. Он пытался дотянуться до светильника. Когда Джоанна спросила, зачем это ему нужно, он объяснил, что, протерев лампочку от пыли, можно увеличить светоотдачу на двадцать пять процентов. И это говорил человек, в доме которого были все последние достижения бытовой техники, включая унитаз с подогревом, занавески, которые автоматически задергивались с наступлением сумерек, ванную, где из крана текла вода установленной температуры, кровать с регулируемой жесткостью, уж не говоря о стереосистеме с дистанционным управлением.

Веселое настроение Джоанны начало пропадать, когда он проинструктировал ее по поводу обработки приходящей корреспонденции. Не писем, а конвертов. Те конверты, которые не истрепались по пути следования, предназначались для повторного использования. Остальные хранились в плетеной бельевой корзине около телефона и употреблялись в качестве писчей бумаги.

Подобные его странности начали раздражать Джоанну. Одной из постоянных обязанностей работницы был сбор ворса, накапливающегося в фильтре стиральной машины. Его нужно было собирать до тех пор, пока не накопится достаточно для изготовления диванной подушки.

Сотрудникам и постоянным посетителям рекомендовалось ходить по краю ковра, постеленного на лестнице, чтобы он истирался равномерно и долго служил.

После того как из отпуска возвратилась его постоянная секретарша и сменила Джоанну, она по поручению агентства поехала проводить остаток серого лета в Мейфайр, на Халф-Мун-стрит, где должна была работать на одного бизнес-консультанта.

Этот сентиментальный мужчина так растрогался, узнав про ее недолгую и несчастную семейную жизнь, что, когда Нейл прислал ей письмо с просьбой о разводе, выдал Джоанне зарплату за три недели вперед и сказал:

— Тебе необходимо солнце. Попробуй съездить на Майорку. Это не дорого и, кроме того, там почти такой же климат, как в Кейптауне.

Почти все деньги, которые получила Джоанна, она заплатила адвокату а на то, что осталось, с грехом пополам ей удалось пережить не по сезону холодный август. Впервые в жизни она почувствовала себя неудачницей, незваным гостем в этой холодной дождливой стране. Она избегала немногочисленных знакомых, к которым они ходили с Нейлом, когда жили вместе, потому что не могла сказать им всю правду о том, что случилось, и проводила дни в работе. Она сменила несколько мест, но нигде работа не приносила ей удовлетворения. Поскольку ни на одном месте она подолгу не задерживалась, ей так и не удалось ни с кем по-настоящему познакомиться.

Джоанне приходилось отбивать атаки своих похотливых начальников, которые считали, что молодую привлекательную женщину нельзя оставлять одну, особенно ночью. Один предприниматель, попытавшись затащить ее в кровать и потерпев неудачу, уволил ее в середине недели, не заплатив денег.

Решение уехать из Англии возникло, когда она получила письмо с южно-африканской маркой. Соседка Джоанны из Констанции, Линетт Чехли, воодушевленная ее письмами своей старой няне, в которых правдой было далеко не все, также собралась за океан. Линетт хватило бы и пяти минут, чтобы понять, что так называемая интересная жизнь Джоанны была чистым блефом. А если бы об этом узнала Линетт, то с быстротой молнии об этом узнал бы и весь остальной Кейптаун. Джоанне срочно и непременно нужно было уехать из Лондона. Вспомнив слова консультанта по бизнесу, она отправилась в контору, где продавали авиабилеты по низкой цене, и купила билет на самый дешевый рейс. Самолет вылетал, в четыре утра из Гэтвика.

Джоанна прилетела на Майорку за сутки до того дня, когда Линетт должна была прибыть из Южной Африки в Лондон.

В Пальме, доехав до бухты, Джоанна вышла из автобуса, следующего по маршруту «Аэропорт — центр города». В руках она крепко держала отцовский потертый вещевой мешок из свиной кожи и старую печатную машинку.

Теплое утреннее солнце светило ей в спину, а через дорогу виднелся огромный залив, при виде которого захватывало дыхание. Ее очаровал шум скользящих по воде разнообразных лодок, от суденышек местных рыбаков до черных, с тонированными стеклами иллюминаторов океанских яхт мультимиллионеров.

По опыту Кейптауна Джоанна знала, что жилье около моря стоит дорого, поэтому она пошла по мощенным булыжником улочкам в глубь старого города, чтобы подыскать себе что-нибудь подешевле.

Она остановила свой выбор на маленькой, но уютной меблированной комнате, после чего отправилась на розыски Британского консульства. Хотя ей и не пришлось много путешествовать по миру, она усвоила еще когда жила в ЮАР, что консульство есть почти в каждом столичном городе.

Она проходила целый час, прежде чем смогла найти убогое неокрашенное строение, в котором размещалось это учреждение, его облик служил достаточным доказательством того, что выделяемые государством субсидии были настолько скудны, что их даже не хватало на ремонт. Тем не менее, в читальном зале консульства имелись все англоязычные газеты, включая местную газету журнального формата «Майорка ньюс», которая, как поняла Джоанна, прочитав последнюю страницу, издавалась в Пальме.

Секретарь британского консула сказал ей, что газета издается на небольшие средства одного местного бизнесмена, которому постоянно требовались люди, говорящие по-английски и не ожидающие большого вознаграждения, чтобы помогать издавать и распространять газету. Долго там никто не задерживался.

Джоанна попросила сделать ей ксерокопию карты этого района города, быстренько записала адрес и пошла к сеньору Эдуардо Гонсалесу, владельцу «Майорка ньюс».

Конечно, редакция газеты оказалась совсем не такой, какой она себе ее представляла. Джоанна дважды прошла мимо нее, прежде чем заметила в окне второго этажа приклеенную скотчем, написанную от руки табличку с названием.

Сеньору Гонсалесу было около тридцати пяти лет, для испанца его рост считался высоким, он выглядел как беспечный и преуспевающий мужчина. Ему принадлежал также garaje[46], размещавшийся на первом этаже. У него была обаятельная улыбка, и он превосходно говорил на английском, который изучил в Кембридже, на лингвистическом факультете. Несмотря на жару он носил черные шелковые брюки и белый льняной пиджак, который был надет поверх сочетавшейся с ним по цвету шелковой сорочки с открытым воротничком. Джоанна назвала его для себя Мистером Хладнокровие.

Через пять минут выяснилось, что для того, чтобы получить начальный капитал, он продал свою «альфу-ромео». Газета была новым замыслом этого предпринимателя, она должна была стать выгодным предприятием в связи со все увеличивающимся числом английских туристов, заполонявших остров.

Газета начала издаваться только несколько месяцев назад, но для Джоанны большое значение имел тот факт, что предыдущий редактор — репортер — рекламный агент — посудомойка в одном лице покинула остров несколькими днями ранее ее появления в редакции. Сеньор Эдуардо спокойно сказал об этом:

— Как это называется по-английски… утечка кадров.

Потом Джоанна узнала, что «утечка кадров» произошла по вине жены владельца, которой показалось, что ее муж проявлял слишком большой интерес к прежней сотруднице. С этого времени она решила сама проводить тщательное собеседование с каждой новой сотрудницей. К счастью, Джоанна блестяще выдержала это испытание.

Жены обычно последними узнают о любовных связях своих мужей, но, тем не менее, безошибочно чувствуют, может ли та или иная женщина стать их соперницей.

Эдуардо Фелипе сказал, что первая неделя работы Джоанны будет считаться испытательным сроком, и что он оплатит только служебные расходы. Если она справится со своими обязанностями, то можно будет говорить о зарплате. «О небольшой зарплате».

Наконец-то она журналист. Конечно она не репортер лондонской «Таймс», но все же.

По разнообразию задач работа в «Майорка ньюс» превосходила работу в «Кейп таймс». Джоанне не только нужно было придумывать темы статей, писать их, думать над художественным оформлением, но и находить рекламодателей. Она не уклонялась от этой деятельности, и даже получала от нее удовлетворение, радуясь всякий раз, когда рекламных объявлений набиралось хотя бы на четверть страницы.

Она узнала, как называются по-испански различные типы шрифтов, печатные формы, заголовки, выделенные объявления и объявления в рамке, а также точное значение слова тапапа[47] (Вначале она думала, что оно означает «зайдите на следующей неделе»).

Даже сиеста оказалась очень привлекательным испанским обычаем: после обеда она отправлялась на пляж, где загорала до пяти вечера. Часто она работала до одиннадцати, что говорило о том, что она полностью отдавалась делу, и не очень страдала от того, что у нее мало знакомых.

Прекрасная погода острова в самом деле напоминала климат Южной Африки, как и обещал один из ее прежних боссов. Теперь Джоанна радовалась жизни, потому что ее жизнь приобрела смысл. Ее скромная, даже по испанским меркам, зарплата уходила на еду и плату за квартиру, и постепенно Джоанна из иммигрантки превращалась в местную жительницу, нашедшую свое место среди богатых каталонцев и переселенцев всех национальностей.

К концу десятой недели пребывания на Майорке Джоанне вдруг пришло в голову, что она уже несколько дней не вспоминает о Нейле.


К столику в отеле «Гросвенор хаус», за которым собрались сотрудники программы «TB-Утро», подходили разные знаменитости, чтобы поприветствовать Катю. Директор «Канал 4» Майкл Грейд сжал ее в своих медвежьих объятиях, потом ее обнял сэр Дэвид Фрост, Майкл Дуглас поцеловал в щечку, а жена Майкла Кейна, Шакира, чмокнула в губы. Даже Хью Грант соблаговолил подойти к ней.

В этот момент что-то заставило ее поднять глаза. Через мгновенье взгляды Кати, Джоанны и Лиз встретились. Они смотрели друг на друга с разных концов зала, между ними были ряды столов и толпа загорелых мужчин и женщин. Это было одним из тех магических совпадений, которые были причиной их шуток о связи по телепатическому телефону.

Катя ужаснулась, ведь ни разу за весь вечер она не поинтересовалась, как себя чувствует Джоанна. «Что я за дрянная подруга, совсем забыла о ней», — упрекнула она себя.

Она обеспокоенно посмотрела на Джоанну. Джоанна похлопала себя по животу и сделала ей знак большим пальцем, что все в порядке.

Ведущий в красном пиджаке попросил внимания:

— Господа, леди и джентльмены, прошу вас стоя поприветствовать нашего президента, Ее Королевское Высочество Принцессу и сопровождающих ее лорда Аттенборо и леди Аттенборо.

Катя с сильно бьющимся сердцем посмотрела на лестницу, на принцессу в уиндзорских бриллиантах и мантии персикового цвета, потом выше, на улыбающегося Дика Аттенборо с пышными бакенбардами. Позади леди Аттенборо шли два неизвестных ей светила из Академии и их жены.

А где же ее любовь? Согласно правилам этикета никто не мог прийти позже или уйти раньше Ее Высочества, так где же, в таком случае, Ее Величество Министр Телерадиовещания?

Высокие гости спустились с лестницы, по двое, под традиционные аплодисменты собравшихся. С китайской улыбкой на лице, Катя хлопала, как робот. Что такое могло случиться, что министр не присутствует на самом главном событии года в той сфере, которую он возглавляет?

На секунду она позволила себе роскошь предположить, что он не пришел из-за нее. Если она будет удостоена премии БАФТА, а в этом не было никакого сомнения, это еще больше затруднит их положение. Им придется вместе сфотографироваться. Даже не нужно быть политиком, чтобы понять, какой катастрофой это может обернуться.

Но Катя была реалисткой. Хотя и с неохотой, но она призналась себе, что ни один министр не может игнорировать мероприятия такого уровня только потому, что у него проблемы в личной жизни. Должна быть более серьезная причина.

Ей нужно взять себя в руки. Для нее это очень важный вечер, да и ее босс дал четко понять, что это значит для компании. Нужно, чтобы сегодня их передача, которая делалась по образцу лучших американских утренних программ новостей бизнеса и политики, получила заслуженную оценку.

Сначала для Кати и ее коллег было очень тяжело выбрать кого и что показывать в программе, так чтобы с одной стороны передачу смотрело как можно большее число зрителей, а с другой стороны в телеаудитории должен быть определенный процент состоятельных граждан, которых заинтересовали бы не только новости, но и реклама; то есть, нужно было найти компромисс между массовостью и элитарностью.

Катин начальник, Мартин Пикард, директор программы, увидев, что она покраснела, дружески ей улыбнулся.

— Катя, не волнуйся. Речь идет не о жизни и смерти — а о гораздо менее важных вещах.

Катя едва удостоила его слова вниманием. Что же могло случиться? Она не могла не спросить об этом.

— Вы не знаете, почему министр не появился?

Мартин пожал плечами и покачал головой. Зато его жена, которой все, чем занимался ее муж, казалось скучным, пробормотала: Вероятно, министр нашел себе более приятное занятие на следующие семнадцать часов.


За соседним с Лиз столом сидел Стюарт Робертс, больше известный как «Роббо». Он махнул ей рукой в знак приветствия, а она одарила его улыбкой. Именно у него Лиз начала свою работу на Флит-стрит, он тогда возглавлял отдел новостей в «Дейли грэфик». Потом он стал писать статьи в «Санди гэзетт» о положении дел на фондовой бирже. Он постоянно надоедал Лиз своими разговорами о том, что если бы не он, Лиз бы никогда не стала тем, кем является сейчас. Правда, когда им случалось обедать вместе, речь никогда не шла о том, что она вкалывала на него в два раза больше, чем другие журналисты.

Лиз помнила до мелочей тот день, когда она встретилась с Роббо.

Однажды, в свое регулярное посещение Лондона, Уильям Бэтти, редактор «Нью-Касл ивнинг пост», делал обход популярных питейных заведений, расположенных на Флит-стрит: «Белый лебедь», получивший в народе название «Гадкий утенок» (там собирались журналисты из «Дейли мейл»), «Поппинс» («Дейли экспресс»), «Чернильница» («Дейли грэфик») и «Белый олень», более известный как «Нож-в-спину».

Все это происходило в обычную ночь с четверга на пятницу, когда утренние газеты были уже сверстаны и пошли в печать. Тогда же к Уильяму Бэтти и художественному редактору «Миррор» присоединился редактор отдела новостей из «Дейли грэфик» Стюарт Робертс, он же Роббо.

Шепотом, чтобы никто не подслушал, Уильям Бэтти сказал ему:

— У меня в газете есть девчонка, которая может оказаться тебе полезной. Она хочет поехать в Лондон, и мне бы хотелось, чтобы она работала на тебя, а не на того твердолобого педика. — Он показал на высокого, усатого мужчину, стоящего у стойки бара. — В «Миррор» все равно не знали бы, что с ней делать. Хочешь на нее посмотреть? Ее зовут Лиз Уотерхаус.

Лиз все давалось легко. Другим талантливым молодым репортерам требовались годы, чтобы получить место на Флит-стрит, а многим это так и не удавалось. Но у Лиз было особое чутье, она инстинктивно чувствовала, какой сюжет пойдет, а какой нет, какое совещание на местном уровне стоит того, чтобы о нем писать, а какое лучше пропустить. В отделе новостей «Нью-Касл ивнинг пост» ее статьи считались непревзойденными, и их перепечатывали даже некоторые общенациональные газеты.

Кроме того, ей везло. Например, однажды она писала серию статей об одном мужчине, который в порыве ревности обезглавил свою жену и двух маленьких сыновей. Его дело рассматривалось в окружном суде. Когда прокурор начал делать доклад о жутких подробностях этого преступления, Лиз затошнило и, покинув зал суда, она пропустила все самое важное. На следующий же день один опытный журналист из конкурирующей газеты, знакомый с ее первой статьей, сам великодушно предложил Лиз воспользоваться его записями — поступок, каких раньше за ним не замечалось.

Удача сопутствовала Лиз на протяжении всей ее карьеры.

Ее карьере помогало и то, что у нее была запоминающаяся внешность. Не то, чтобы она была очень высокого роста, тем не менее пять футов восемь дюймов, к тому же модная одежда из «бутиков» и высокие каблуки выделяли ее среди других женщин. Она тяготела к деловому стилю в одежде, но никаких джинсов или дешевых платьев. Что-нибудь более элегантное и оригинальное, а не то, что носит каждый второй в Северной Англии.

На пресс-конференциях она поначалу засыпала интервьюируемого своими вопросами, и лишь набравшись опыта, поняла, что необязательно задавать так много вопросов, потому что полученные ответы могут использовать и другие журналисты. Лучше потом взять интервью у выступавшего на пресс-конференции один на один.

Она не была красавицей, но если начинала говорить с воодушевлением, ее угловатые черты лица, полные губы и темные глаза приобретали такую живость, что Лиз преображалась и могла затмить любую красотку. И даже когда была спокойна, в ее лице было нечто такое, что располагало к ней людей и вызывало на откровение.

Лиз убедил стать журналистом ее отец, страховой агент, сам когда-то питавший надежду добиться в жизни признания. Уже с начальной школы он требовал от нее только отличных оценок. Он был скуп на похвалы, и Лиз, чтобы получить его одобрение, занималась все усерднее. Ей понадобились годы, чтобы осознать — как бы упорно она ни занималась, и какой бы успешной ни была бы ее карьера, угодить отцу и наладить с ним хорошие отношения все равно не удастся. Она поняла, что он мучает не только ее, но и себя, и исправить это уже невозможно.

Мать пыталась внести теплоту в семейные отношения, но она была слишком нервной и забитой, и в семье понимали, кто здесь главный.

У Лиз не было сомнения в том, что ее честолюбие произросло именно из детского стремления произвести впечатление на отца.

Те же методы применялись для воспитания младшей сестры Лиз, Сары, но та решила, что такая игра не стоит свеч. Сара прикидывалась, что она глупее, чем была на самом деле и в конце концов отец от нее отступился. В двадцать лет она вышла замуж за самого богатого в округе молодого человека и заполнила свою жизнь воспитанием троих детей.

Когда Лиз из работницы местной малотиражки перепрыгнула в журналисты «Нью-Касл ивнинг пост», имеющей самый большой тираж в регионе, отец что-то проворчал насчет того, что ему жаль, что она не работает в какой-нибудь престижной газете.

Он настаивал, чтобы она обосновалась в Лондоне, но когда в возрасте двадцати трех лет она действительно стала там работать, он обозвал газету, где она была репортером, «дерьмовой газетенкой». Ну, может быть, таковой она и являлась, но ведь это уже была Флит-стрит!

С того момента, как Лиз стала работать в столичной газете, началась и ее дружба с Катей Крофт. С первого же дня знакомства их судьбы переплелись.


Лиз трудно было чем-нибудь поразить, но все же отдел новостей «Дейли грэфик» был огромен по сравнению с подобным отделом в «Нью-Касл ивнинг пост».

Она в нерешительности остановилась в распахнутых дверях. Появление постороннего человека в отделе новостей вовсе не являлось редкостью, никто не обратил на нее внимания, и поэтому Лиз смогла получше рассмотреть помещение.

Его обстановка свидетельствовала о бережливости руководства. Ряды старых деревянных письменных столов выстроились в строгие колонны. Множество старых вращающихся стульев уже отвращали свое и теперь служили прессами для кип бумаг. Высокий потолок и стены были желтыми от табака, а свет из окон еле пробивался сквозь толщу сигаретного дыма. Следы никотина ощущались и на темно-красном паласе, который лежал на полу в течение многих лет и сейчас был усеян карандашной стружкой, окурками, жвачкой и покрыт пылью от копировальной бумаги.

Освещение также вносило в обстановку желтый оттенок. Лампы дневного света были спрятаны в плафоны янтарного оттенка, и по меньшей мере одна из них постоянно мерцала.

Наблюдая за всем этим, Лиз делала вид, что читает рекомендательное письмо.

Покрытые пылью стопы газет, старые журналы, бывшие когда-то нужными записи эксклюзивных репортажей, материалы, которые давно следовало возвратить в библиотеку, лежали по всему полу. Некоторые бумаги были аккуратно сложены, другие, особенно те, которые валялись вокруг корзин для мусора, были измяты и брошены, что указывало на неумение персонала организовать свое рабочее место. Лиз пришла сюда примерно за год до того, как на Флит-стрит началась компьютеризация, и, стоя в дверях, она слышала стук печатных машинок и раздававшийся через регулярные промежутки времени звон кареток, возвращающихся на начало строки.

Позднее она обнаружила, что в это время суток большинство журналистов занимались самой важной творческой работой: подсчетом представительских расходов. С большой изобретательностью и выдумкой они превращали посещение закусочной с приятелем в обед в дорогом ресторане со знаменитостью, называя это «подготовкой будущей статьи».

Лиз удивилась и пришла в восторг, увидев за письменными столами немало женщин. Одна из них, с окрашенными в рыжий цвет волосами, которая по возрасту годилась Лиз в матери или бабушки, медленно прошла через весь отдел и, протянув загорелую руку в направлении урны, чтобы стряхнуть пепел с сигареты, спросила: — Ты к нам на работу?

Лиз, смущенная ее недружелюбным тоном, невольно подалась назад, но решила, что если она будет выглядеть робкой, это не пойдет ей на пользу.

— Стюарт Робертс попросил меня прийти сюда, — она показала письмо. — Я Лиз Уотерхаус из «Нью-Касл ивнинг пост».

На женщину это произвело впечатление: — Сиди здесь, пока редактор отдела новостей не вернется с совещания. И не пугайся так — тебя пока еще ничего не просят делать.

По-прежнему с сигаретой в руке она медленно пошла назад, затем остановилась и кивком головы показала на коридор:

— Если приспичит — туалет вон там.

Лиз попыталась читать газету, она смотрела уже на четвертую страницу «Гардиан», когда осознала, что из-за дрожи в руках не может прочитать даже заголовок. Как раз в этот момент угловая дверь резко открылась, и вошла группа журналистов в белых рубашках, галстуках и мятых брюках. Тогда в отделе новостей, как это будет еще не раз в карьере Лиз, властвовали мужчины.

Через несколько секунд появился еще один. Он был ниже ростом, полнее и старше других, и он единственный был в пиджаке. Наблюдая за ним из дальнего угла помещения, Лиз поняла, что этот человек привык, чтобы ему подчинялись.

Стюарт Робертс, редактор отдела новостей, прошел туда, где, как решила Лиз, был его стол, и к нему сразу подошли люди. Когда он повернулся к Лиз, стекла его очков в стальной оправе сверкнули.

— О, к нам пожаловала Уотерхаус! — проревел он.

Лиз возликовала, что он запомнил ее фамилию.

— Здесь будет повеселее, чем в «Нью-Касл ивнинг пост». Вот что, Джонни Ренато сейчас в городе, и я думаю ты хочешь быть той счастливицей, которая возьмет у него интервью и спросит о его планах насчет женитьбы?

Она нервно кивнула в знак согласия, подумав про себя: «Господи, будет ли Джонни Ренато говорить со мной?» Джонни Ренато, сенсация Голливуда, певец и танцор, чей последний фильм принес ему гонорар номер один в Штатах. В Лондоне вскоре должна была состояться премьера его фильма, чья рекламная кампания была в самом разгаре. Она включала различные конкурсы и состязания, победителям которых доставался белый костюм с торговой маркой певца. Так же, с целью рекламы, он совершил поездки к дому, где родился, и в диско-клуб «Бронкс», где снимался фильм.

— Он остановился в «Дорчестере». — Лысоватый редактор отдела новостей взял карандаш и ткнул кончиком в воздух. — И слушай, леди, если ты не возьмешь у него интервью, можешь сразу же покупать билет на поезд до Нью-Касла.

Когда она ехала на такси в гостиницу, в голове все вертелись слова Стюарта Робертса. Лиз читала статьи о Ренато, ксерокопии которых она сделала перед тем, как уйти из отдела. Что бы такого сказать, чтобы знаменитый киноактер захотел ей довериться?

По мере того как Лиз приближалась к двустворчатым дверям отеля «Дорчестер», ее беспокойство нарастало. Она увидела сотни фэнов, столпившихся у входа, фоторепортеров и журналистов, размахивающих руками.

Швейцар отметил черный костюм из крепа и уверенную походку Лиз и решил, что она — одна из проживающих в гостинице. Он заставил толпу расступиться, чтобы Лиз смогла пройти. Этот костюм стоил ей месячной зарплаты, и, слава Богу, деньги потрачены не впустую — первое препятствие преодолено. Лиз осмотрела вестибюль. Что теперь? Она села на один из стоящих там роскошных диванов, наполовину укрытый от глаз огромным стеллажом, где росли орхидеи, и заказала официанту, который был поблизости, чашку кофе, занятая мыслями о дальнейших действиях. В Нью-Касле она брала несколько раз интервью у знаменитостей, останавливающихся в гостинице «Стэйшн», и знала, что звезды всегда снимают номер на верхнем этаже. Допив кофе, она пошла к лифту, стуча каблуками по мраморному полу и стараясь шагать как можно более уверенно. Одетый во фрак служащий отеля вопросительно посмотрел на нее, стараясь угадать, по какому она здесь делу.

— Мадам, я могу вам чем-нибудь помочь?

— Нет, спасибо. Меня ждут наверху. — Лиз прошмыгнула мимо него и с силой нажала на кнопку лифта.

Еще одно препятствие позади. Лиз начала надеяться, что она сможет справиться с заданием.

Двери лифта открылись на шестнадцатом этаже. К своему ужасу она увидела в холле с десяток мужчин, сидевших вразвалку на двух больших диванах и куривших и, вероятно, преследующих ту же цель, что и она. Судя по количеству пустых чашек из-под кофе и по горкам окурков в переполненных пепельницах, они сидели уже давно. На секунду Лиз растерялась, но тут же расправила плечи, сделала глубокий вдох и подошла к мужчине крепкого телосложения, стоящего спиной к двери, словно часовой.

— У меня на час дня назначена встреча с мистером Ренато.

— Мистер Ренато сейчас занят. Ваше имя?

— Занят? Странно. — Она заговорила властным тоном. — Встреча была назначена ровно на час дня. Я говорила с ним в Нью-Йорке.

— Хорошо, хорошо, но вы не сказали, как вас зовут, леди?

— Лиз Уотерхаус, — она постаралась сказать как можно отчетливее.

— Откуда?

Пришло время внести ясность.

— Газета из группы «Редвуд».

Другие журналисты сразу же заинтересовались этим диалогом. Они повскакивали с мест и крикнули почти одновременно:

— Какая газета?

Голос охранника отозвался эхом:

— Да, мисс, какая газета?

Лиз глубоко вздохнула, бешено прокручивая в голове, как бы выкрутиться, но избежать прямого ответа было невозможно.

— «Дейли грэфик».

Журналисты громко захохотали. Один из них усмехнулся: — И это после того, как вы писали про него всякую дурь в прошлом году? У вас крепкие нервы.

Шесть месяцев назад редактор отдела шоу-бизнеса «Дейли грэфик» смертельно оскорбил знаменитого актера, поместив на первую страницу газеты целиком фальшивую статью о его очень близких отношениях с замужней исполнительницей главной женской роли фильма.

— Не имею представления, о чем вы говорите, — резко сказала Лиз. — Я начала там работать только сегодня утром.

Она повернулась к охраннику.

— Вы впустите меня? У меня деловая встреча.

Он внимательно осмотрел ее с головы до ног.

— Леди, я восхищаюсь вашей выдержкой, но если вы сейчас же не уйдете отсюда, то мне придется вызвать службу безопасности гостиницы.

Все другие журналисты обрадованно зааплодировали. Лиз глубоко вздохнула и нанесла последний решающий удар.

— Скажите мне ваше имя. Я не собираюсь терпеть подобное обращение со мной. Мы обо всем условились в Нью-Йорке, и я свяжусь с ним, как только он освободится. — После этих слов Лиз решила удалиться, стараясь держаться достойно. Она вошла в лифт, а за ее спиной журналисты насмехались над ней.

Возвратившись в отдел, она выдала редактору слегка облагороженную версию случившегося:

— Ренато спал. Я зайду туда позднее.

— Ты не должна была уходить! — закричал Стюарт Робертс прямо в ей лицо. — Ты что, ничему не научилась в Нью-Касле? Тебе нужно было остаться и ждать, пока он выйдет. Именно так в прошлом году нам удалось написать о нем большую статью. Может быть, ему бы захотелось пройтись по магазинам, или еще что-нибудь?

Лиз покраснела.

— Охранник сказал мне, что он не выйдет из номера до вечера, у него сегодня премьера, — солгала она.

— Никогда не верь этому дерьму, они всегда так говорят. А теперь давай назад и запомни, что я тебе сказал. — Он протянул ей приглашение на вечеринку после премьеры. — Приклейся к нему как липучка и получи материал. Мне не нужны твои извинения.

Лиз быстро обнаружила, что длинный лимузин актера припаркован за отелем. Немного поразмыслив, она пошла в кафе через дорогу, села за железный столик у окна и целый день наблюдала за машиной. Она также делала попытки пробраться на стоянку, но когда работник второй раз отогнал ее, то отказалась от этой затеи.

В семь часов вечера у отеля внезапно засверкали фотовспышки, и появившийся Ренато направился к машине.

— Черт! — Она повесила сумку на плечо, выбежала из кафе и остановила такси. — Поезжайте за этим автомобилем! — крикнула она водителю.

Шофер повернул к ней свое усталое лицо:

— Послушайте, леди, я уже стар для этих кинотрюков. Скажите лучше, куда вас отвезти.

Она закричала еще громче:

— Мне нужно, чтобы вы ехали за этим длинным лимузином. Это машина Джонни Ренато, и мне нужно с ним поговорить. Я — журналист.

— Ладно, — ответил водитель, медленно трогаясь с места.

— Слушайте, вы не могли бы побыстрее? Мы от него отстаем.

— Все в порядке, поберегите нервы. Он застрянет на Пиккадилли, там ведутся дорожные работы.

Но этого не случилось, и она приехала лишь через десять минут после того, как Ренато, пробившись через толпу вопящих фэнов, удобно расположился в люксе отеля «Одеон» на Лейстерской площади. Там приглашенные ожидали прибытия Ее Королевского Высочества, собираясь отметить премьеру фильма шампанским. Лиз была готова разрыдаться. В голове звучали слова редактора отдела новостей, и она была готова попросить водителя такси отвезти ее обратно в Нью-Касл. Лиз потерянно стояла среди возбужденной толпы людей и проклинала Стюарта Робертса. Какого черта ему понадобилось посылать ее, неопытную молодую журналистку, брать интервью у одного из самых знаменитых и недоступных актеров Голливуда.

С обидой она подумала, что, вероятно, все в «Дейли грэфик» ожидают ее провала и это заставило ее расправить плечи. Будь она проклята, если сейчас сдастся. В сумке лежало приглашение на ужин после премьеры, который состоится в танцевальном зале «Лицеум», — ее последний шанс взять интервью.

Она взяла такси и поехала туда. Она не знала, что до «Лицеума» всего две минуты ходьбы, а водитель об этом, естественно, промолчал.

Позднее Лиз не раз сталкивалась с проблемой нехватки времени. А сейчас она с горечью подумала о том, что профессия журналиста непредсказуема. Тебя могут внезапно пригласить на самый шикарный ужин в городе, каким например был этот, и не будет времени ни чтобы принять душ, ни чтобы одеться как следует. Ты никогда не можешь поесть не торопясь и, что более важно, почти совсем не пьешь. И в то время, когда все развлекаются, ты не можешь расслабиться, потому что тебя переполняет ужас и боязнь неудачи.

В дамском туалете в «Лицеуме» она сделала все возможное, чтобы привести себя в порядок: причесала волосы, поправила макияж, подушилась, настроилась на вечеринку — приготовилась к предстоящей схватке.


Катя Крофт готовилась приятно провести время на том же самом вечере. Ее редактор тоже должна была там быть официальным представителем от журнала «Вива», но Катя сидела за дальним столом у стены, поэтому не боялась столкнуться с ней.

Будучи помощником редактора отдела красоты журнала «Вива», она присутствовала на приеме, потому что была в хороших отношениях с одним человеком из отдела по связям с общественностью, который участвовал в организации этого события. У него был лишний билет, и он отдал его Кате, надеясь на ответную любезность с ее стороны, когда через несколько месяцев начнется выпуск новых духов, специально ориентированных на молодежный рынок.

В отличие от «Дейли грэфик» «Вива» считалось серьезным изданием. Журнал печатался тиражом 300 000 экземпляров в месяц, таков был интерес к нему. По некоторым данным каждый экземпляр читали еще как минимум четыре подростка, поэтому общее число читателей превышало один миллион. Каждый подросток, считающий себя модным, элегантным и умным, не чувствовал от жизни полного удовлетворения, если раз в месяц не читал журнал «Вива». Это издание было его другом, оно точно попадало в цель, и его экземпляры расходились по всему миру. Что было еще более значимо, журнал не опускался до грязных статей, поэтому перед ним заискивали рекламодатели и агенты по рекламе голливудских звезд.

С мыслями о предстоящем вечере, Катя в тот день нанесла визит в отдел моды «Вива». В студии, располагавшейся внизу, шла фотосъемка двух моделей. Одну из них вызвали только за час до начала, и никак не удавалось получить нормальные кадры. Студия напоминала большую игровую комнату, только вместо игрушек там в беспорядке валялись платья, пояса, туфли и блузки. Катю это не остановило, она прошла через комнату, перешагивая через сумки с бижутерией, коробки с обувью, очки и шляпы, лежащие в ряд на ковре. Несмотря на присутствие других людей она, нисколько не стесняясь, разделась до нижнего белья и стала подбирать себе одежду. Она посмотрела по сторонам и вздохнула. Только бы ей подошло что-нибудь из представленных образцов.

— Это черное платьице будет мне как раз, или я обращу на себя внимание Джонни Ренато, если надену ярко-красное? Или, — она взяла другое, — может быть, одеться в белое?

Редактор отдела моды, окруженная толпой помощников, восхищаясь стройной фигурой Кати, крикнула: — Даже не думай об этом платье от Каролины Чарльз, ты его перепачкаешь!

— Хорошо, а могу я взять на время красные туфли?

— Да, если пообещаешь, что не будешь ходить в них по улице. На подошвы наклеена пленка.

Катя взяла туфли в руки и осмотрела их. Туфли возвратят в магазин, пленку, предохраняющую подошвы, снимут, и продадут их ничего не подозревающему покупателю.

— Ладно, я наряжусь в черное. Как насчет жемчугов? — Ее руки исчезли в сумке с украшениями и вытащили оттуда несколько ниток жемчуга всех цветов и размеров.

Катя не была помешана на одежде, но она уже давно поняла, что значит хорошее платье в таких местах, где люди могут его по достоинству оценить, и как полезно, чтобы на тебя обращали внимание.

Она выбрала черное короткое платье из шелка, вернулась к себе в отдел, открыла свой шкафчик с косметикой и стала размышлять над макияжем.

Губной помады ей хватило бы на всю оставшуюся жизнь, но у нее есть новинка, последнее поступление из Парижа, которая хорошо увлажняет кожу губ и делает их неотразимыми. Она может наложить французские золотистые тени для век от Сен Лорана, — посмотрим, как это будет выглядеть — но сначала нужно принять ванну. Она с нетерпением ожидала вечера.

Катя получала удовольствие от работы. Иногда у нее возникала мысль, что это она должна платить журналу, так как производители косметики просили ведущих визажистов проверить последние новинки на ее лице. Кому еще станут платить за то, что он летает на самолете на юг Фракции, чтобы испытать там новые духи? Или в отеле «Беркли» в Найтсбридже пользуется последними разработками в области ухода за волосами? Не говоря о том, что она провела неделю на лучшем курорте Европы, в Чемпниз, где, после сеансов массажа, она писала серию статей, в которых давались советы по уходу за своим телом. Сама она лишь две недели следовала этим советам, а когда возвратилась к обычному стилю жизни, решила еще раз туда съездить, чтобы зарядиться вдохновением.

Конечно, были и свои трудности.

Катя была одной из первых журналисток, осознавших, что для написания статей, посвященных косметической продукции, не нужно иметь большой коэффициент интеллекта. И она, одной из первых, поняла, что женщины хотят купить не просто косметику, обладающую некоторым набором свойств, они видят в коробке предмет своих грез.

Она проработала два года, и работа начала казаться ей однообразной. Сначала она писала о средствах защиты кожи от солнца и находила это интересным. У нее не было больших научных познаний, но мир производства косметики, включающий в себя лаборатории и различные исследования, околдовал ее, и она умела передать свое настроение читателям.

Проработав год, она все еще чувствовала интерес к тому, чем занималась, но еще через год стала подумывать, не сменить ли профессию. Может быть, именно потому, что Катя устала от своей работы, она и приняла Майка Стэнвея всерьез.

Их встреча произошла в клубе «Трампетс» при довольно странных обстоятельствах.

Некий производитель париков арендовал этот клуб на Риджент-стрит на одну ночь, чтобы доказать, что его продукция будет держаться на голове, даже если выполнять самые сложные гимнастические трюки. Длинноногие танцовщицы кабаре, которых наняли, чтобы провести этот эксперимент, кувыркались «колесом», садились на шпагат и делали головокружительные сальто назад, при этом ни одна заколка не выпала.

Катю и других сотрудников из отдела красоты уже не удивляли огромные суммы денег, которые платили производители, чтобы убедить журналистов написать пару абзацев. Производитель париков был одним из них.

Кроме того, что он арендовал один из самых дорогих клубов в Лондоне, он еще устроил отличный ужин, где шампанского было несколько ящиков, а икра подавалась чуть ли не бочками. Катя прикинула, что этот вечер ему обошелся минимум в двадцать тысяч фунтов. Она имела несчастье сидеть рядом с мистером «Парик», который, похоже, думал, что его предназначение в жизни — это расхваливание всех аспектов его бизнеса. Он заявил, что парики изготовлены из волос итальянок, постригшихся в монахини. Катя подумала, что даже для этого мероприятия не хватило бы волос монахинь всего мира. Скорее всего, эти парики делались на Тайване из нейлона хорошего качества, так же, как и подобная продукция других фирм.

Не успев закончить с первым блюдом, Катя уже была пресыщена сведениями о монахинях, шиньонах, плотности волос на квадратный дюйм и видах укладки. Единственным способом избежать продолжения лекции — было пойти в туалет. Когда она шла через коридор, вдоль стены которого стояли в ряд диваны, она поймала на себе взгляд высокого стройного метрдотеля. Она заметила его раньше, когда он стоял рядом с их столиком, наблюдая за сервировкой.

Мужчина подошел ближе:

— Я знаю, что вы журналист. Попозднее сюда прибудет Род Стюарт, и он пока еще не женился снова, — он подмигнул ей. — Хотите с ним познакомиться?

Итак, нужно выбирать между мистером «Париком» и Родом Стюартом.

Катя кивнула.

— Он будет здесь через полчаса. Его стол вон там. — Он указал на один из столов, вдалеке от того места, где сидел производитель париков. — Пока будете ждать, разрешите принести вам бокал шампанского.

Катя догадывалась, что представлять людей друг другу входило в его обязанности, но все же ей импонировало его внимание. Его остроумие развлекло ее. Она громко рассмеялась над одним из его анекдотов о постоянных посетителях клуба «Трампетс». Майк Стэнвей также осторожно задал ей несколько вопросов о работе, о журнале и о семье. Он отличался от большинства мужчин, встречавшихся ей прежде. Он привык иметь дело с богатыми воротилами шоу-бизнеса, и на него не производила впечатление роскошная жизнь людей, на которых другие смотрели с благоговением. Для Кати такая ситуация была новой: она чувствовала себя свободно с незнакомым мужчиной.

Он взял ее за руку.

— Кажется, Род Стюарт прибыл. Может быть, поговорим после того, как вечер закончится?

У Кати не было времени ответить, потому что знаменитый певец и два его атлетически сложенных телохранителя вошли в клуб. После того как телохранители доставили знаменитость к месту назначения, он попросил их ждать его в машине.

Род Стюарт повернулся к Майку, поблагодарил его за зарезервированный столик и добавил, лукаво поглядывая на Катю, что он надеется, Майк не слишком скучал, ожидая пока он прибудет. Затем они с жаром начали обсуждать футбольный матч между командами Тотнема и Манчестера, который показывали по телевизору прошедшим вечером.

Катя тоже вмешалась в дискуссию, выразив сожаление по поводу того, что игроки клуба из Тотнема всю игру держались в глубокой обороне. Род остановился на полуслове. Оба мужчины удивленно уставились на нее.

— Чтоб мне провалиться, приятель, — воскликнул Род. — Блондинка и футбольная болельщица. Если она еще и нимфоманка, то эта девушка по мне.

Все это было сказано с такой комической усмешкой, что Катя не могла не улыбнуться. Она удивилась, что ее некомпетентность не разоблачена. Она ничего не знала о футболе; в памяти случайно отложилась фраза спортивного комментатора, сообщение которого прозвучало в ночном выпуске теленовостей. Эта фраза, произнесенная в нужный момент, произвела впечатление, что она знает больше, чем на самом деле, и это сыграло ей на руку.

Рок-звезда, обладатель миллионного состояния, пригласил ее разделить с ним бутылочку шампанского. Она, к своему удивлению, отказалась.

Зачем я отказалась, думала она, возвращаясь в компании Майка к скучному мистеру «Парику».

— Как насчет того, чтобы нам вместе выпить по чашке кофе после закрытия клуба? — прошептал ей на ухо Майк.

Да, вот так. Она больше предпочитает пить кофе с Майком, чем шампанское со знаменитым певцом.

У Кати было такое хорошее настроение, что она ошарашила мистера «Парика», подарив ему свою самую ослепительную улыбку.

Вечер подходил к концу, и мало-помалу ее коллеги начали разъезжаться по домам. «Катя, тебя подбросить до дома?» — спрашивали они ее, и, каждый раз отказываясь от предложения, она начинала чувствовать себя неуютно. Нужно ли было соглашаться остаться? С той минуты, как она села за этот стол, Майк куда-то исчез, и Катя спрашивала себя, не совершает ли она глупость. В ней нарастало смущение.

Когда даже мистер «Парик» ушел, она решила скрыться на время в дамском туалете. Проходя по коридору, она чувствовала себя так, словно все на нее смотрят, каждый шаг ей давался с усилием. В зеркале она увидела свое бледное, неулыбающееся, неуверенное лицо — совершенно не похожую на себя в начале вечера. Она приняла решение. «Все, я возвращаюсь за стол, и если через пять минут он не появится, ухожу».

Она все еще жила с родителями, и она все еще была в какой-то мере от них зависима. Два часа ночи — это крайний срок, который они установили и к которому она должна вернуться.

Катя появилась на свет в госпитале королевы Шарлотты, что находится на лондонской Голдхок-Роад, но ее воспитывали так, словно она родилась и выросла в центре Варшавы. Ее отец, поляк, переехавший в Лондон и сменивший фамилию Крожинский на Крофт, был строгим и властным человеком, и даже сейчас он и его жена-англичанка следили за каждым шагом их дочери.

Выйдя из туалета и увидев, что Майк стоит на лестнице, она успокоилась. Он, очевидно, решил перехватить ее там, в случае если она попытается покинуть клуб.

— Я рад, что ты все еще здесь. Я подумал, ты можешь принять меня за ловеласа и захочешь уйти.

Катя была обезоружена его кажущейся ранимостью и снова согласилась выпить якобы чашечку кофе у него дома. Но сначала нужно было позвонить родителям.

Хотя было уже полвторого ночи, ее взволнованный отец сразу же взял трубку.

— С тобой все нормально?

— Конечно. Я с Лайзой из «Вог», я тебе про нее рассказывала, и с Люси, редактором отдела красоты из «Харперз». Они собираются на вечеринку и хотят, чтобы я пошла с ними.

— Ты знаешь, который сейчас час? — Отец повысил голос, она очень хорошо знала, что это означает — это означает, что он сейчас взорвется. — Тебе же через несколько часов уже на работу.

— Моим подружкам тоже. Слушай, пап, я переночую у одной из них. Не переживай, все будет хорошо. Я позвоню тебе с работы.

Она солгала в первый раз, и это было только начало.

Катя не была девственницей, но она мало что знала о сексе и совсем не знала, как заниматься любовью по-настоящему.

Хотя она считала, что отлично владеет искусством флирта, она обычно попадала в ситуации, заканчивающиеся тем, что оказывалась в постели неизвестно с кем. Для того чтобы ее увлечь Майку не потребовалось особых усилий. У него, очевидно, был очень большой опыт. До этого она старалась избегать мужчин, которые казались ей слишком искушенными в сексе. Но теперь это не имело значения.

Он был горячим и опытным любовником, но сначала она была холодна к его ласкам. Она чувствовала только его колючий подбородок на своей чувствительной груди. Майк целовал ее соски и водил по ним языком. Когда его тело содрогнулось в экстазе, Катя про себя вздохнула с облегчением, подумав, что все закончилось, сейчас он отвернется и уснет. Но тут она услышала, как он спросил шепотом: «Как близко ты была?»

Не получив ответа, он поцеловал ее плечи, потом груди, потом спустился ниже и провел языком вокруг пупка. Ее дыхание начало учащаться, она схватила его за густые, шелковистые волосы, сама не зная, хочет ли она продолжения. А когда его язык проник глубоко в нее, она почувствовала, как выгнулась ее спина.

Ей уже не хотелось, чтобы он остановился. До Майка она всегда владела собой, когда была с мужчиной, но сейчас у нее не было ни сил, ни воли, чтобы противостоять возбуждению, вызванному его настойчивым языком и пальцами к захлестнувшей ее сладкой волной. Эти волны становились все выше, и когда их сила достигла crescendo[48], Катя задержала дыхание и замерла без движения. Ее бедра напряглись, она ощутила толчок внизу живота, словно там произошел взрыв, потрясший все ее чувства.

Катя испытала свой первый оргазм. Испытав второй, или третий, она уже не помнила, где находилась. Ее возвратил на землю его торжествующий голос: «Теперь, милочка, ты моя. Да? — он прошептал более настойчиво. — Катя, Катя, Катя. Хочешь, чтобы я еще раз это сделал?»

Катя довольно улыбнулась, ничего не ответив.

— Я с тобой никак не могу остановиться. Смотри, что ты со мной делаешь. — Он взял ее руку в свою и направил вниз.

Они занимались любовью весь остаток ночи. Язык Майка вновь и вновь совершал свое эротическое путешествие. Майк знал, как доставить ей удовольствие и когда.

Позже, размышляя о том, как Майку удавалось воздействовать на нее, она никак не могла понять, почему такое, хотя и сильное, но преходящее ощущение оказалось таким могущественным.

На следующий день Катя серьезно поссорилась с родителями. Град вопросов о том, как она провела ночь, привел ее в смятение. Чтобы объяснить, почему она не пришла домой, ей пришлось изворачиваться и снова лгать. С одной стороны, работая в журнале «Вива», она не зависела от родителей материально. С другой стороны, каждый вечер ее ждали к ужину, а если она задерживалась, то вынуждена была звонить и извиняться, кроме того, ей до смерти надоело возвращаться домой не позднее строго установленного времени.

Она догадывалась, почему родители выдвигали эти требования. В свое время, когда ее отец, иммигрант из Польши, и, хуже того, безработный музыкант, собрался жениться на ее матери, дочери священника, который в самых далеких от религии терминах выступал против этого брака, родителям пришлось непросто, но они поступили по-своему. Катя надеялась на понимание с их стороны, если она им расскажет, что у нее есть парень. Несколько недель она прибегала к различным уверткам, объясняя свое отсутствие тем, что проводит время у вымышленных ею коллег по работе. Но после того, как однажды мать позвонила Кате в офис, а ей ответили, что она осталась дома, потому что заболела, Катя решилась представить Майка родителям.

После ужина, во время которого отец учинил Майку самый настоящий допрос, ее родителя были абсолютно убеждены, что он никогда не сделает их дочь счастливой и ясно дали понять Майку, что они не желают, чтобы их единственная дочь выходила за метрдотеля из ночного клуба.

— По-вашему, для меня только принц Чарльз будет хорош! — закричала она, когда Майк уехал домой.

— Ну что ты, маленькая, — увещевал ее отец. — Подумай, что это была бы за жизнь: тебе бы пришлось сидеть дома с детьми и ждать, когда он вернется из своих ночных клубов.

Ее родители, похоже, не понимали, что работа в клубе не хуже любой другой профессии. Споры стали накаляться… и учащаться.

Когда несколько недель спустя она сказала им, что решила бросить работу и поехать с Майком на Майорку, они пришли в ужас и несколько вечеров подряд отговаривали ее. Катя впервые нашла в себе силы сопротивляться их яростной атаке, и поняв, что убеждать ее бесполезно, они попытались взять с нее обещание, что она по крайней мере не выйдет за него замуж. И не будет жить с ним под одной крышей.

— Я знакома с одной девушкой, у которой есть свободная комната в квартире, — ответила она им.

Еще одна ложь.

Но в предвкушении самого грандиозного вечера в городе, проблемы взаимоотношений с родителями и с любовником были отложены в сторону.


Лиз сидела в глубине зала, за зеркальной колонкой, рядом с кухней. Ее место уже многое говорило о том, насколько авторитетна газета, которую она представляла. Рядом с ней расположились еще восемь женщин, а также двое мужчин, которых, как она поняла чуть позже, совсем не интересовал ее пол. Справа от нее сидела эта парочка мужчин, а слева — высокая, шикарная блондинка. Судя по всему она работала в журнале мод. С такой внешностью нельзя быть репортером новостей.

Лиз жалела, что у нее не было времени принять душ, и чувствовала себя неловко. Запах ее собственного пота — результат нервного напряжения — смешался со смесью табака, ароматов шампуня, пахнущего жасмином, незнакомых духов и «Живанши Энсансе».

Манерные, безукоризненно одетые мужчины справа от нее были также безупречны, как и блондинка слева. Глаза у всех троих были подведены, а волосы уложены, и здесь трудно было отдать предпочтение кому-либо из них. Перед блондинкой была карточка с надписью «Катя Крофт, журнал «Вива». Другие гости рядом с Лиз были представителями изданий «Тайм аут», «Для женщин», «ТВ-Таймс», «Женский журнал» и «Домашнее хозяйство». Лиз была разочарована — первый день работы на Флит-стрит она проводит в компании репортеров из журналов; она полагала, что ее настоящее место должно было быть радом с журналистами из «Дейли миррор», «Дейли экспресс» и «Дейли мейл». Она надеялась встретиться с кем-нибудь близким ей по духу, с кем она могла бы работать вместе. Вместо этого она оказалась с людьми, о которых злые на язык газетные репортеры отзывались с пренебрежением, называя их «клубничными журналистами». Позже Лиз обнаружила, что эти ребята из газет были совершенно не правы.

Блондинка из журнала «Вива» взглянула на карточку, лежавшую перед Лиз. Там значилось: «Питер Ерлинг», «Дейли грэфик».

— Что ты сделала с тем мужчиной, который должен здесь сидеть? — спросила она у Лиз.

— Сейчас я бы предпочла, чтобы он и сидел здесь вместо меня, — ответила Лиз с улыбкой.

— Правда? Я знаю многих людей, которые способны на убийство, только бы попасть на этот вечер.

— Я пришла сюда не развлекаться, — твердо сказала Лиз. — Если я не получу интервью от Джонни Ренато, мне конец, а я в «Дейли грэфик» еще и суток не проработала.

— Ты, должно быть, шутишь.

— Мой редактор в отделе новостей шутить не намерен. Он мне сказал, что если я не получу интервью, то могу отправляться хоть на тот свет.

— Он, наверно, просто измывается над тобой. — Она протянула руку. — Я Катя Крофт, будем знакомы.

— Очень приятно, покойная Лиз Уотерхаус.

Они обе рассмеялись.

— Ради Бога, выпей чего-нибудь. Судя по твоему виду, тебе это не повредит, — предложила Катя.

— Ладно, но только если я смогу набрать это в шприц и попасть в вену. — Это была любимая поговорка Лиз. — Мне нужен бинокль, чтобы наблюдать за движением губ Джонни Ренато отсюда. Ничто больше мне не поможет узнать, что он говорит.

— Вот это должно улучшить твое зрение, — сказала Катя, наполняя рюмку Лиз.

Они осмотрели похожий на огромный аквариум зал: мелкие рыбешки с телевидения и из мира шоу-бизнеса, редакторы, их жены, любовницы, писаки всех мастей кружились по залу под звуковую дорожку фильма Ренато.

Наступила эпоха, когда расходы на раскрутку фильма почти превышали стоимость его постановки. Танцевальный зал «Лицеум» выглядел внутри как дискотека «Бронкс», где разворачивалось действие фильма. Лиз с трудом верила своим глазам: так много редакторов самых популярных газет и журналов собралось в одном помещении. Они оказались старше и полнее, чем на фотографиях, которые она видела в британской «Пресс гэзетт», а волосы у многих оказались седыми.

— Пожалуй, многие из них при всем желании не смогут влезть в свои прежние белые смокинги, — прошептала Катя, и они понимающе заулыбались.

Четыреста порций мяса молодого барашка (по два кусочка, залитых клейким соусом, в каждой тарелке), с нарезанной дольками свежей морковью и молодым отварным картофелем появились на столах. Катя, которая начала соблюдать здоровую диету еще до того, как это вошло в моду, знала, что лакомства, подаваемые в подобных местах, не полезны для здоровья. Дома, пока она распаривала лицо в ванной, мать, потворствуя ее желанию, приготовила диетический салат. Сейчас Катя почти ничего не ела, только размазала еду по тарелке. Лиз также, перенервничав за день, не могла есть.

Ренато и сопровождающие его лица вошли в зал под гром аплодисментов, вызвав оживление среди присутствующих. Заметив их, Лиз покрылась гусиной кожей. Катя поискала глазами свою знакомую, Каролину Невилл, самую известную особу в области связей с общественностью. Кинокомпания «Фокс — Двадцатый век» платила ей деньги за руководство по проведению рекламной кампании фильма. Увидев наконец ее коротко стриженную седую голову, Катя грациозной, быстрой походкой направилась к ней. Та стояла рядом с Ренато.

— Дорогая, ты выглядишь великолепно. — Увидев Катю, Каролина пришла в восторг и поцеловала ее, едва коснувшись губами щеки.

— Сен-Лоран, Диор и, слава Богу, все бесплатно, — ответила Катя. Каролина знала, что это правда. Она отлично разбиралась в макияже и одежде, так как сама немало поработала над имиджем многих знаменитостей.

Кто-то похлопал Каролину по плечу. «Представьте меня вашей знакомой». Это был тот самый обезьяноподобный телохранитель, который не позволил Лиз проникнуть в номер Ренато в отеле «Дорчестер». Горилла обратился к Кате, расплывшись в улыбке:

— Почему бы вам не выпить вместе с Джонни? Он любит знакомиться с местными жительницами.

«Да, но только если они высокие, худые и изумительно красивые», подумала Каролина.

Горилла отвел Катю к столу, за которым люди в фирменных костюмах из компании «Фокс — Двадцатый век» оживленно обсуждали увеличение зрительского интереса к фильму за прошедшую неделю. Один из них с неохотой встал и уступил Кате место. Лиз смотрела на нее с другого конца зала, испытывая смешанное чувство восхищения и зависти. Она теряет время. Если Катя смогла, то и она сможет.

Ей не понадобилось много времени, чтобы протолкаться к столу, где находилась Катя. Но когда она наклонилась к своей новой знакомой, желая что-то сказать ей, кто-то крепко схватил ее за руку. Лиз удалось вырваться, но Горилла преградил ей путь.

— Леди, я думаю, мы уже встречались сегодня утром. Вы из «Дейли грэфик», и поэтому отношение к вам не изменилось.

— Послушайте, я в «Грэфик» работаю первый день.

— Да? — В его взгляде чувствовалось недоверие.

— На самом деле. И если я не получу от Джонни пару фраз для газеты, меня отправят обратно в Нью-Касл.

Горилла снова уставился на Лиз, внимательно осматривая ее с головы до пят. У нее качала появляться слабая надежда.

— Нет, леди, будет лучше, если вы удалитесь отсюда.

Лиз возвратилась в свой угол, чуть не плача от обиды. Весь ее пыл иссяк. Она чувствовала себя униженной и неудачницей. «Возможно, если бы на мне было платье с глубоким декольте, я бы сейчас тоже сидела с Ренато», угрюмо думала она. Она решила уйти и спрятаться на верхнем этаже гостиницы «Дорчестер». Когда Лиз уже взяла свою сумку, подошла весьма довольная собой Катя.

— Все, я получила неплохой материал. Он тебе пригодится.

Лиз была удивлена:

— А разве он не понадобиться для твоего журнала?

— Нет, — ответила Катя. — У нас хватит материала еще на три номера, а потом мы возьмем интервью у кого-нибудь другого. Интересы читателей очень быстро меняются, ты знаешь. Он рассказал мне кучу вещей о своей диете и атлетических тренировках. Я знаю, что он любит носить, каким пользуется кремом после бритья, что он сам ставил сцены танцев, а также, самое важное, что он уже отчаются жениться и иметь детей.

— Катя, большое тебе спасибо, но «Дейли грэфик» больше интересует, почему он в прошлые выходные поселился в одном домике с Джулией Райдер в кемпинге «Бель-Эр».

— Об этом я его не спрашивала.

— Пожалуйста, спроси его… О, он уходит. — Лиз была в панике. — Пожалуйста, попробуй его спросить. Подойди к нему, пока он не ушел.

Не сказав ни слова, Катя побежала по залу, огибая стулья, словно слаломист. Лиз увидела, что она схватила Ренато за рукав и он склонил свою темноволосую голову над Катиным лицом. В таком положении они оставались несколько секунд, затем разошлись, и Ренато со своими людьми покинул зал.

Катя возвратилась с улыбкой на губах:

— У меня получилось, получилось.

— Чш-ш. Не говори ни слова, — сказала Лиз. — Пойдем отсюда.

К Кате подбежал журналист из «Дейли мейл» и громко спросил:

— Что он вам сказал?

Лиз сжала Кате руку и прошептала:

— Ничего им не говори. Пойдем отсюда и поедим нормально. Ты была когда-нибудь в буфете «Дейли грэфик»?

Катя покачала головой.

— Я тоже, но думаю, что хуже, чем в «Нью-Касл ивнинг пост» не будет.

Но там оказалось хуже. Они все же скрепили свое знакомство — не кровью, а копченой свиной грудинкой. А на следующий день на страницах «Грэфик» появился эксклюзивный репортаж.

Загрузка...