Любить и беречь

13

Небеса возрадуются, земля расцветет, море взволнуется и все, что в нем скрыто; пажити возрадуются и все, что на них. Все лесные дерева возликуют в радости перед Господом, ибо он явился, явился судить землю.

«Когда он явится судить землю, – подумала Энни, – у меня будут неприятности. Потому что я пыталась совратить одно из его лучших созданий».

Сидя на теплой, мягкой церковной скамье семейства д’Обрэ, она подняла взгляд от своего молитвенника и остановила его на Кристи. Он читал 96-ой псалом, держа Библию в левой руке, поводя правой в медленном завораживающем ритме, точно попадая в тон радостной вести псалма. Его облачение было белым в честь праздника Рождества. В свете алтарных свечей, его праздничные одежды сверкали, как жемчуг, а его великолепные золотистые волосы излучали свет, который она могла считать только священным нимбом.

Священным? Боже правый! Но это правда, она часто думала о нем как о представителе небесного воинства, и это впечатление всегда усиливалось, когда он носил торжественные одеяния при свете свеч и золотого распятия. Она сомневалась, что кто-нибудь из прихожан удивился бы, если бы он неожиданно распростер крыла и обнажил огненный меч.

А она пыталась его соблазнить. Если бы воспоминание о том вечере в стойле Молли не было таким ярким, она могла бы подумать, что это галлюцинация. Соблазнить викария церкви Всех Святых? Посмотрите на него! Он читал краткую молитву, готовясь к отрывку из Писания и проповеди – она теперь знала литургию назубок, как примерная прихожанка, – и его голос возносился, провозглашая Рождество единственного сына Божия от Пречистой Девы и становление его человеком. Энни опустила глаза, испытывая стыд. Ей бы следовало попросить прощения у Бога, если бы он существовал, но, так как его не было, она подумала, что должна попросить прощения у Кристи.

Она не встречала его наедине после столкновения в конюшне. Он пригласил ее запиской посетить выступление церковного хора во время рождественского поста, и она пошла, не зная, чего ожидать. Как оказалось, ждать было нечего: после пения он исчез. Без сомнения по церковным делам, но она не хотела спрашивать преподобного Вудворта, по каким именно. И однажды он пришел в Линтон-холл, чтобы выгулять Дьявола, но сразу после этого ушел, не заходя в дом, не попытавшись увидеть ее; она бы даже ничего не узнала, если бы об этом в разговоре с ней не упомянул Уильям Холиок. С тех пор – ничего.

Это означало, что он пришел в себя, и это было хорошо. Это было лучшее из всего возможного. Да, да, да, но почему же она чувствует себя разочарованной? Весь этот пыл, это новое запретное желание, восторг и твердый, надрывающий душу отказ в конце – все исчезло! И, очевидно, забыто им, как будто этого и не было никогда. Неужели он на самом деле мог так легко ее отбросить, как опасную и не очень нужную вещь? Как тот вид греха, которого его душе лучше сторониться? Эта мысль не только печалила, но и причиняла постоянную боль, Она и без того гордилась его силой воли, ей не хотелось добавлять себя к списку удачно преодоленных им соблазнов.

Но он сказал, что любит ее. О Боже. Он ее любит.

Конечно, он ее не знал; если бы знал, то не смог бы любить. Внутри у нее слишком много горечи, слишком много отчаяния и пустоты. Если их сравнивать, то он – солнечный бог Аполлон, а она – Диана. О, но он сказал это: «Я люблю тебя, Энни», – а значит, он верит в это, Кристи никогда не стал бы врать. Так что она могла сохранить это на память, что бы еще ни случилось.

Но он явно боролся со своими запретными страстями и побеждал. Ей следовало бы радоваться за него, это было бы по-христиански. Но она не чувствовала ни малейшей радости. Она слушала его проповедь в плохом настроении. Это была простая проповедь и короткая, по его меркам, – о чуде Рождества Христова. Он полагал, что читает никудышные проповеди, но Энни с этим не соглашалась. Может быть, грешники и не падали сразу на колени, раскаиваясь и меняя свою жизнь, благодаря его вдохновению и проповедническому откровению, но она не думала, что такое вообще возможно. Кристи не мог понять, в чем его сила. Он провозглашал – подходящее слово – Божественное учение своим собственным человечным, мягким, возвышенным примером. Она могла слушать, как он проповедует целый день, потому что его устремления были так ясно видны. Он ей не раз говорил, что даже у него бывают иногда сомнения, случаи, когда его подводила его вера, – признание поразило и заинтриговало ее. Но если у него и были сомнения, этого нельзя было заметить в его проповедях, когда он славил Бога каждым словом. Его абсолютная честность была чудом.

Хор мальчиков пел ангельскими голосами «Се грядет младенец», дирижировала хором Софи Дин, которая выглядела красивой, несмотря на глубокий траур, который она носила по отцу. Когда настало время святого причастия, Энни осталась, как обычно, сидеть на своей скамье, наблюдая, как Кристи раздает хлеб и вино причащающимся. Бывали времена, когда она почти завидовала этой искренней вере простых людей. Кристи говорил, что вера – это дар, который невозможно ощутить, пока Бог не даст его. Наверное, поселяне удивлялись и перешептывались, видя, что леди д’Обрэ никогда не причащается. Их шепот стал бы громче, если бы они узнали, что она не проходила обряда конфирмации в их англиканскую веру. Они бы закричали, если бы знали, что она пыталась сделать с их пастором две недели назад в конском стойле…

Кристи благословлял прихожан:

– Пусть неисповедимая воля Господня сохранит ваши сердца и умы в понимании и любви к Богу и Его Сыну Иисусу Христу, нашему Господу.

– Аминь.

Энни отложила молитвенник и сборник гимнов, испытывая облегчение, что служба закончилась. Она не знала, как ей быть с Кристи; но если она собиралась отказаться от него, ей было лучше не смотреть на него.

Однако передышка будет короткой: он и сорок деревенских детей с родителями придут к ней домой через два часа, на ежегодный рождественский праздник.

Большой холл отказывался выглядеть уютно, невзирая на старания всей домашней прислуги, кухарок, мальчика на побегушках и молодого конюха, которых Энни бросила на работу. Размеры просторного, гулкого помещения отрицали уют, несмотря на целые снопы ветвей остролиста, плюща, ели и сосны, которые свешивались с закопченых стропил на высоте едва ли не в милю. Но с декорациями сцены Рождества, с яслями и живыми ягнятами, с рождественской елью, украшенной плодами остролиста и горящими свечами, с традиционно огромным поленом, потрескивающим в громадном камине, холл выглядел празднично, этого нельзя было отрицать. Когда стали съезжаться дети, разница между уютом и праздничностью стерлась, и новых гостей уже трудно было услышать из-за гвалта.

– Чем я могу помочь? – Мисс Уйди приходилось почти кричать. – Просто дайте самую тяжелую работу и забудьте обо мне.

Она казалась высокой и неуклюжей в бумазейном платье цвета спелой сливы, которое ей не шло; вообще оно выглядело так, будто принадлежало ее матери. Но ее заботливая улыбка была сама доброта, и Энни сочла очень привлекательной ее неяркую миловидность и взлохмаченные светлые волосы которые не хотели лежать, сколько бы заколок она в них ни втыкала.

Энни слегка ошарашенно осмотрелась вокруг. Взрослые жители Уикерли, может быть, и почитали леди д’Обрэ, но их дети уж точно нет, они вовсю веселились в ее большом холле, как будто это была деревенская лужайка в майский день. Как раз в этот момент девочка лет четырех налетела прямо на нее. Энни стоически вынесла удар, а девочка отлетела и шлепнулась на спину. Прежде чем она успела заплакать, Энни склонилась над ней и обняла.

– Ну, привет! – воскликнула она весело. – Как такое могло случиться?

Она поцеловала липкую щечку, и маленькая девочка радостно улыбнулась ей.

– Как тебя зовут?

– Птичка, – пролепетала она.

– Птичка? Это милое имя. А знаешь, как зовут меня?

– Нет.

– Нет? – Энни сделала удивленное выражение, которое развеселило Птичку, и она захихикала. – Ты не знаешь, кто я?

– Вы хозяйка Холла. Мы должны сделать реверанс, если увидим вас, и сказать: «Добрый день, миледи». – Ее личико, со вздернутым носиком, озарилось догадкой. – Я знаю ваше имя, – радостно крикнула она. – Миледи!

Энни рассмеялась. – Я думаю, так и есть, – сказала она, и успела еще раз ее быстро поцеловать, прежде чем Птичка освободилась и убежала.

Энни поднялась в задумчивости. Она, разумеется, понимала это и раньше, но никогда не чувствовала это так ясно: одна из трудностей с отказом от брака была в том, что приходилось отказаться и от детей.

Она сказала мисс Уйди:

– Так хорошо, что вы пришли. Как сегодня ваша матушка?

– Ей лучше, спасибо, она просила передать лично вам, как ей понравился тыквенный суп. Пока я здесь, с ней сидит мисс Пайн.

– Тогда я в долгу перед мисс Пайн тоже. Мисс Уйди покраснела от смущения.

– Как мне вам помочь? – повторила она.

– Вы могли бы сказать мне, кто догадался подарить мальчикам свистки и разрешил открыть подарки еще до начала праздника!

Мисс Уйди, которая всегда понимала ее буквально, сильно смутилась, а потом встревожилась.

– Это я сама виновата, – смеясь, объяснила Энни. – Наш конюх Колли Хоррокс в свободное время вырезает по дереву, и я попросила его вырезать двадцать пять свистков еще две недели назад. Теперь я жалею, что не раздала их как подарки на прощание, чтобы дети могли сводить с ума своих родителей этими проклятыми свистульками дома, а не здесь.

Мисс Уйди сочувственно пискнула.

– Ну, если вы и в самом деле ищете занятие, то можете помочь мисс Мэртон успокоить их и подготовить к исполнению рождественской пьесы. Я думаю, это первоочередное дело.

Привычное нерешительное выражение сразу же исчезло с лица мисс Уйди, и она поднялась, полная решимости.

– Вот и хорошо. Миледи, – не забыла добавить она и направилась выполнять задание. О, конечно, вспомнила Энни, когда-то она была деревенской школьной учительницей. Ведь она учила Кристи. Отлично, значит, она при деле.

А вот и Кристи, под рождественской елкой, прихлебывает горячий сидр и беседует с капитаном Карноком. Трехлетний карапуз обхватил руками его левую ногу и пытался вскарабкаться по ней. Кристи прервал разговор с капитаном, чтобы наклониться и подхватить малыша на руки. Хорошо, что из этого? Энни рассердилась на себя. Разве это не само собой разумеется, что он любит детей?

– Никогда не видел, чтобы большой холл так весело выглядел. Вы совершенно изменили его, леди д’Обрэ.

Энни быстро повернулась и увидела рядом с собой мэра Вэнстоуна, высокого, прилизанного, слегка похожего на тюленя со своими красиво седеющими волосами, гладко зачесанными со лба назад.

– Это дети его изменили, – скромно сказала она. – Я так рада, что вы и мисс Вэнстоун смогли прийти.

– Мы не могли этого пропустить. Все в долгу перед вами – вы поддерживаете традицию, несмотря на свою ужасную потерю.

– О, вы так думаете? Мне казалось, что некоторые могут увидеть в этом явное неуважение к памяти моего покойного мужа, – спокойно возразила она. Ей казалось, что она так и слышит подобные слова из уст Онории Вэнстоун.

– Конечно, нет, – вежливо запротестовал он. – Этот праздник так нравится детям, что лишь очень черствый человек может не расценить поддержание этой традиции как добрый и великодушный поступок нашей самой очаровательной дамы.

Ей оставалось только согласиться: Онория была черствой. Энни с трудом удержалась от улыбки, слушая описание своей персоны, и от вопроса – обращается он к ней или к Пречистой Деве. Ей не терпелось пересказать этот разговор Кристи.

Если, конечно, он снова заговорит с ней хоть о чем-нибудь. Сейчас он был занят тем, что помогал мисс Мэртон и мисс Уйди расставлять младших детей по местам, чтобы начать представление.

– Извините? – переспросила Энни, поняв, что мэр задал ей вопрос.

– Я надеюсь, что вы могли бы освободиться на один вечер на следующей неделе. Онория и я, разумеется, надеемся, что вы отобедаете с нами. Это будет, конечно, очень скромный прием, по-семейному, так сказать, для того чтобы соответствовать вашему состоянию духа. О, я хотел сказать, – быстро добавил он, – нашему общему состоянию духа.

– Вы очень добры. Прекрасная идея. Большое спасибо.

Это прозвучало неестественно, она не могла представить себе ничего более скучного. Но он был мэром, а она – все еще хозяйкой Линтон-холла; она чувствовала себя обязанной быть внимательной к вопросам местного управления хотя бы еще некоторое время.

Разумеется, она себя не обманывала: мистер Вэнстоун приглашал ее на ужин вовсе не для обсуждения серьезных политических вопросов и программ во благо Уикерли. Не в первый раз после смерти Джеффри он проявлял к ней особый интерес, хотя на этот раз более откровенно. Если она правильно понимала его намеки, то мэр Вэнстоун имел на нее виды. Она хотела довести до его сведения всю безнадежность его затеи, но так, чтобы не задеть его. Это было безнадежно не только потому, что он ей не нравился. Даже если бы она была от него без ума, ей все равно пришлось бы отклонить его предложение, потому что, приняв его, она стала бы приемной матерью Онории. Уф!

… Началось рождественское представление. Томми Найнуэйс, сын церковного старосты, играл роль Иосифа, и стало сразу ясно, что роли распределялись по знакомству, а не в соответствии со способностями. С другой стороны, Марию играла Салли Вутен – ее братьев учил Кристи, вспомнила Энни, – и если не считать неудачного момента, когда она уронила на пол куклу, изображавшую Иисуса, Салли, казалось, была рождена для сцены. В целом представление вышло милым, трогательным и очень смешным; не один взрослый зритель вынужден был кашлять в платок, чтобы скрыть неудержимый смех.

Удовольствие Энни портило то, что ей пришлось смотреть, как Маргарет Мэртон, стоя рядом с Кристи на протяжении всего представления, шепталась с ним, касалась плечом, опиралась на него, как будто ее переполняла гордость за воспитанных ею маленьких актеров. Без сомнения, она была прелестна, у нее были блестящие черные волосы и большие серьезные карие глаза. Но до этого Энни не было дела. Где ее чувство такта? Бога ради, она учительница в воскресной школе, дети смотрят на нее как на образец для подражания. Почему она облокачивается в общественном месте на викария? Да в любом месте, если на то пошло.

После представления Софи Дин запела с детьми хорал, встав вместе с ним под рождественской елкой, украшенной горящими свечами. Энни присоединилась, как только умела, своим хрипловатым контральто, как минимум на октаву ниже детских звонких сопрано. Как ни приятно было это мероприятие, благодаря детям, ей была в тягость постоянная чопорность, которую проявляли в отношении к ней большинство людей и которая усилилась после ее «тяжелой утраты». В качестве жены Джеффри она была объектом сплетен и любопытства. Когда она стала его вдовой, все изменилось к худшему она стала человеком, которому никто не знает, что сказать.

А Кристи думал, что хочет взять ее в жены. Это было бы смешно, если бы не было так грустно. Она взглянула поверх моря поющих лиц на миссис Найнуэйс, жену церковного старосты, на миссис Вудворт, жену помощника священника; они улыбнулись и кивнули, приветствуя ее под звуки песни «Славный король Венцеслав». Лора Вудворт, невысокая, плотная женщина, постоянно была в движении, всегда при деле, без устали навещала приходских больных, которые часто выздоравливали, как говорил Кристи, только под действием ее угроз. Эммелайн Найнуэйс, робкая и скромная, была необыкновенно набожна, если судить по ее поведению в церкви.

Сама Энни не отличалась ни благочестием, ни усердием, знала она и то, что в глубине души жители Уикерли никогда по-настоящему не будут ей доверять. Она стала бы бременем для Кристи, а не помощницей – если предположить, что она вдруг соберется за него замуж, хотя это было невероятно.

После пения пришло время открывать подарки: безумная возня, которую мисс Мэртон и ее помощники с большим трудом удерживали в рамках приличия. Кроме свистков для мальчиков и соломенных кукол для девочек – сделанных домашней прислугой в страшной спешке в течение двух дней, – Энни заказала в магазине в Тэвистоке карандаши и альбомы для рисования; их привезли вчера, в последний момент. Капитан Карнок великодушно пожертвовал несколько бушелей яблок, а мистер Фарнсворт, владелец единственного постоялого двора в Уикерли, внес баррель сидра со специями. Мэр подарил ель, украшенную сверху звездой. Однако, как это ни странно, самый теплый прием встретили аккуратно завернутые кексы и пирожные, которые в течении нескольких дней готовили кухарки Линтон-холла.

– Это надо было сделать прощальным подарком, – жаловалась Энни смеющейся мисс Уйди. – Теперь они ничего не съедят на ужин.

Напрасный страх: миссис Фрут и служанки едва успевали выставлять еду на длинные столы, стоящие на козлах; дети поедали ее как саранча.

Если Кристи и собирался произнести благодарственную молитву перед едой, то их волчий аппетит изменил его планы. Он смотрел на застолье с расстояния, держа руки в карманах и опять возобновив беседу с капитаном Карноком. Он выглядел немыслимо красивым в своем черном облачении. Онория Вэнстоун что-то говорила ей, но Энни не слышала. Поверх голов двух дюжин людей глаза Кристи внезапно встретились с ее глазами. Гул голосов смолк, и все люди вокруг нее стали бестелесны, как призраки. Ни он, ни она не улыбнулись; безмолвная весть, прошедшая между ними, не располагала к веселью. Но, когда этот необыкновенный, вневременной момент прошел и реальность вернулась, она почувствовала мрачное облегчение. Кристи не потому избегает ее, что позабыл о ней. О, нет. И их по-прежнему поджидало страдание, оно не уменьшилось ни на йоту. Ничего не изменилось. Они были по-прежнему одержимы друг другом.

Все раскаяние, которое она ощущала утром в церкви, испарилось вместе с ее добрыми намерениями. Она устала от попыток представить себе, что ничего не случилось, устала относиться к Кристи просто как к знакомому. Устала от его официальной вежливости. Устала смотреть, как на него вешаются женщины, такие как Маргарет Мэртон.

– Я только что вспомнила, что мне надо кое-что сказать викарию, – резко перебила она Онорию Вэнстоун на середине фразы. – Извините меня, хорошо?

Не ожидая ответа, Энни отдала проходящему слуге бокал из-под пунша и направилась прямо к Кристи.

Она не знала, как будет оправдываться, пока не открыла рот.

– Я набрела в библиотеке на небольшой сборник проповедей, преподобный Моррелл. Я подумала, он может вас заинтересовать. На вид довольно старый. Там есть весьма интригующие заметки на полях. – Она безрассудно разукрашивала свою выдумку. – Не хотите ли взглянуть?

– Да, очень, – ответил он серьезно, так серьезно, что она испугалась, как бы он и на самом деле ей не поверил. – Прошу меня извинить, – сказал он капитану Карноку, который поклонился им со словами:

– Да, пожалуйста.

По дороге из холла по коридору, отделанному панелями, в библиотеку ее и без того взвинченные нервы напряглись так, что, казалось, вот-вот грозили лопнуть. Все, о чем она могла думать, было: что, если сверх всего того, что было плохого и что еще, возможно, будет, Кристи рассердится, когда обнаружит, что никаких проповедей нет.

Она сама открыла дверь библиотеки и посторонилась, пропуская его; потом закрыла дверь и встала к ней спиной, перегораживая выход. Он повернулся в середине неосвещенной холодной комнаты и выжидательно посмотрел на нее.

– Я наврала насчет проповедей.

Он не рассердился. Улыбка осветила его лицо, как солнечный свет. Он подошел к ней, и внезапно она испугалась его, так он был красив. «Что, если он победит?» – успела подумать Энни, пока он еще не коснулся ее. Без спроса его руки скользнули под короткий жакет, надетый поверх ее лучшего траурного платья. Одна эта ласка так взволновала ее, что у нее перехватило дыхание. Его руки, лаская, обняли ее. Они стояли, прижавшись, не двигаясь, только ощущая глубокое дыхание друг друга. Она уже любила твердую мощь его тела, силу его рук; обнимать его было все равно что обнимать толстый каменный столб. Нет, неправильный образ, слишком холодный. Все равно что обнимать дерево, теплое и живое, твердо укоренившееся в земле. Несокрушимое.

Она разжала руки и отодвинулась, чтобы заглянуть ему в лицо.

– Я думала, ты хочешь заставить меня согласиться на брак, – упрекнула она его.

– Да, хочу. – Его улыбка потрясла ее, выбила последнюю опору из-под ног. – А я думал, ты хочешь соблазнить меня.

Она облизнула губы.

– Да, хочу.

Его улыбка постепенно исчезла. Когда он поцеловал ее, исчезла всякая иллюзия, что они знают, что делают, как исчезает тень, прогоняемая ярким светом. Она закрыла глаза и расслабилась, забыв обо всем, кроме удовольствия, которое поднималось изнутри, мягкое и неодолимое. Так вот для чего было предназначено ее тело женщины! Это открытие заставило ее вздохнуть и обнять его крепче, чтобы не потерять этого чувства. Ей казалось, что всю жизнь она была окутана какими-то пеленами, и они спали, когда Кристи прикоснулся к ней. Теперь она чувствовала себя обнаженной Евой в райском саду, не знающей никакого стыда.

Когда он перестал целовать ее, она почувствовала себя как курильщик опиума, лишенный своего зелья.

– Счастливого Рождества, – пробормотал он.

– Счастливого Рождества, – шепнула она в ответ, не давая ему отойти.

– Мы не можем долго оставаться здесь.

Она вздохнула.

– Останься на ужин. Оставайся, когда все уйдут.

– Не могу.

– Почему?

– Семейство Мэртон пригласило меня в гости.

– Маргарет Мэртон?

– Ее семейство.

– Это… та учительница воскресной школы, которая не может от тебя оторваться?

Его брови поползли вверх, голубые глаза выражали невинное удивление.

– Тебе она нравится? – настаивала Энни. – Она от тебя без ума. Так нравится?

– Да, она мне нравится, – ответил он абсолютно чистосердечно.

– Она согласна выйти за тебя?

– Да, возможно.

– Ты знаешь, я ревную.

– Я знаю. – Он протянул руку к ее щеке и нежно погладил. – Это лучшее, что было со мной за последнее время. С тех пор, как мы с тобой виделись.

– Почему ты не пытался увидеться со мной раньше?

Он опустил голову в раздумье, и она знала, что все сказанное им будет правдой. Разговор с Кристи отличался от разговора с любым другим известным ей человеком.

– Я хотел тебя видеть, – признался он. – Каждый день. Большинство дней у меня было занято встречами, делами, приездами настоятеля. Я не мог выбраться.

– А оставшиеся дни?

Он держал ее руки в своих, пальцами вверх, как для молитвы.

– Я боялся, – сказал он спокойно. Его прямота дала ей силы признаться:

– Я тоже боялась. Но хотела, чтобы ты пришел. Каждый день я ждала этого.

Их губы снова встретились в нежном поцелуе. Она сдавалась на его милость, и это не тревожило ее.

– О, Кристи, я не хочу томиться без тебя. Я просто хочу быть с тобой.

– Давай встретимся завтра, Энни. Пойдем погуляем.

– Погуляем? Да-да, – быстро повторила она, – погуляем.

Если бы он предложил ей, она согласилась бы посетить публичное повешение и сочла бы это прекрасным выходом.

– Когда?

– В три часа? Мы можем встретиться на перекрестке.

– В три часа.

– Молись, чтобы не было дождя, – сказал он, и в его глазах мелькнула усмешка.

– Может, и помолюсь, – ответила она со всей серьезностью.