Любовная игра. Книга вторая

34

— Я обнаружил, что по какой-то несчастливой случайности все еще хочу тебя, колдунья с нефритовыми глазами, распутным золотым телом и расчетливым умишком. И пока я буду тебя хотеть, ты останешься здесь, в моем серале — так мои неверные предки поступали с трепещущими рабынями-христианками — только для моих глаз и только для моего пользования. Тебя ужасает эта мысль bambina mia[42]? До того как ты мне надоешь, ты будешь только моей, и я буду делать с тобой все, что захочу.

— Как волнующе! А что ты захочешь? Только без извращений… — Слова замерли у нее на губах, и фраза осталась незаконченной, так как Марко накинулся на нее с безумными, грубыми поцелуями и добился от нее покорности, а затем ее охватил неистовый, безумный отклик, которому она была не в силах противостоять.

Она не хотела думать о способах, которыми он занимался с ней любовью, и способах, которые она инстинктивно открыла для себя, чтобы заниматься любовью с ним. Ей следовало чувствовать облегчение, а не разочарование от того, что он предпочел оставить ее одну на несколько часов, не навязывая ей своего присутствия.

Вскоре после того как он покинул ее, она услышала жужжание отлетающего вертолета и поняла, что он уехал… Повидаться с одной из своих любовниц? Какое ей до этого дело? Ему, вероятно, надо было поддержать свое уязвленное самолюбие, а это уж не ее проблема и не ее забота. Теперь, когда его не было поблизости, она могла сбежать.

Но зачем и для чего?

Вероятно, ее прострация имеет что-то общее с ее вновь обретенной способностью рационализировать, с горечью размышляла Сара, презирая себя.

Конечно, он вернется, сказала она сама себе вскоре после того, как он оставил ее. Он не мог отрицать, что хочет ее, бывали моменты, когда он признавался в этом. Он хотел держать ее пленницей, подобно средневековому сардинскому герцогу, который имел власть над жизнью и смертью своих подданных. Le droit du seigneur… He обернул ли он против нее ее собственные слова? Но, слава Богу, на дворе двадцатый век, и он не мог и в самом деле удержать ее, если бы она не захотела остаться. Чего же она хотела в действительности?

Он вернется, конечно. Такой, какой он есть, высокомерный, самовлюбленный. И может быть, еще один раз я позволю ему думать, что принадлежу ему… перед тем как уеду. В любом случае, этот маскарад почти окончен.

Ведь существует Анджело, несчастный, не имеющий своего места в жизни, наполовину родной брат, что, кажется, так возмущает Марко. К которому он ревнует! Анджело, жаждущий помочь ей бежать по своим собственным причинам. Рыцарь на блестящей черной «хонде». Ожидающий сигнала, что ее надо выручить… сигнала, который она все еще не подала, конечно, только потому, что знала и ожидала, что, несмотря на все свои презрительные взгляды и вводящие в заблуждение слова, Марко снова придет, разыскивая ее, как волк, унюхавший добычу и кружащий вокруг нее… доводя ее до паники, прежде чем покончить с ней. О, он вернется, можно не беспокоиться. Дав ей возможность посмеяться последней, прежде чем она уедет. Вот почему она еще не уехала. Очень важно осознавать, что можешь уехать, когда пожелаешь, и еще один раз доказать ему, что он все еще ее хочет, перед тем, как исчезнуть из его жизни навсегда.

Вошедшая в комнату Серафина вернула Сару к реальности. Серафина с ее строгими замечаниями, а до этого — «таинственное» появление на ее балконе нескольких последних международных бульварных журналов. Журналы, конечно, были любезностью со стороны Анджело, кого же еще? Мама Мона загадочно улыбалась ей с обложки одного из них, напомнив Саре, что находится теперь всего в нескольких километрах от нее, в Кальяри. С нетерпением пролистав журналы, Сара наткнулась (как и предполагал, без сомнения, Анджело) на несколько заставляющих задуматься статей о Марко. О герцоге ди Кавальери, несмотря на все его успехи в бизнесе, писали, в первую очередь, как о международном плейбое. В одной статье говорилось о его так называемой нынешней любовнице, известном французском дизайнере мод. В других говорилось о его прошлых увлечениях и упоминался тот факт, что он крайне непостоянен и бесчувствен — никогда не сохранял связь с женщиной более шести месяцев или около того и без предупреждения бросал ее ради следующей.

Ну, конечно, она знала, чувствовала, хотя ей об этом и не говорили, что он за человек. Почему он не вернется, черт побери его черную душу, чтобы она могла в лицо высказать ему всю правду о нем самом.

Сара слышала, как улетел вертолет, и в ближайшие сорок восемь часов он не вернется. Ублюдок! Что он делает? Чего он думает добиться? Да ее просто не будет здесь, когда он наконец соизволит вернуться. Держать ее здесь, чтобы лично ею пользоваться — никогда! Он в конце концов обнаружит, как она его одурачила, и это будет только частью ее мести. Он станет посмешищем, когда его отправят в тюрьму за ее похищение. Она наденет, идя на судебное заседание, девственно-белое платье и будет много плакать… и он никогда не сможет загладить свою вину. Папа об этом позаботится, если больше будет некому.

Как обычно, она легла загорать на своей личной террасе наедине с одними лишь своими мыслями.

Будь практичной, Сара!.. О да, легко говорить себе самой, предостерегающе тряся перед собой пальцем, несмотря на свою полную беспомощность перед лицом опасности, о существовании которой ей хорошо известно и которую она совсем не готова встретить, не дрогнув. Он, может быть, никогда не вернется. Ты же не знаешь, возможно, он уже забыл тебя. Еще один статистический случай. Сара вспоминала дни, когда Марко беседовал с нею, казалось, позабыв о том, кем он был и что думал о ней, позволяя себе выказать ощущаемую им горечь. Они обедали вместе, спорили… между ними происходил поединок. Они были в интимной близости, несмотря на те циничные, гадкие фразы, которыми он пользовался, словно ему надо было уменьшить значение того, что начало происходить и происходило между ними, назвав это мерзкими, грубыми словами, которые не объясняли ничего и ничего не значили.

Было даже хорошо, что он уехал, дав ей время вздохнуть, подумать и оценить.

Она лежала на солнце, позволяя его жарким лучам проникать сквозь поры, в то время как в голове у нее было смутно и неясно, когда пришла Серафина — впервые прервав ее уединение на террасе сама.

— Синьорина… пожалуйста, проснитесь. Небезопасно спать на террасе под горячим солнцем.

О Господи, она, должно быть, забыла о скромности с тех пор, как приехала сюда! Даже поняв это, Сара лениво повернулась на бок, заслонившись одной рукой от солнца.

— Что из этого?.. Это все? Или герцог соблаговолил вернуться?

Она не могла удержаться от язвительной ноты в голосе, произнося свои саркастические слова. Когда женщина ничего не ответила, она продолжила беспечным вызывающим тоном:

— Если он вернулся, вы должны передать ему, что мне скучно, как никогда. Мне не нравится быть пленницей против моей воли. Или он поступает так со всеми своими женщинами?

— Вы, синьорина, первая женщина, которую герцог привез сюда, в палаццо. Si[43], мы случайно узнаем из газет или giornale[44] о некоторых его увлечениях, но никогда он не привозил их сюда. Никогда… Простите меня, синьорина, что я говорю так откровенно, но иногда так бывает лучше. Я старая женщина и многое видела, но…

— Извините, Серафина!

Неохотно поднявшись, Сара внезапно пожелала чем-то прикрыть себя и с благодарностью приняла хлопчатобумажную одежду типа сари, которую Серафина молча вручила ей. Она чувствовала себя озадаченной как от солнца, так и от внезапного взрыва откровенности у Серафины. Что ей сказать? Как следует ответить?

Сара тянула время, застегивая легкий хлопчатобумажный саронг. Но голова у нее горела, и она сама не знала почему. Его интересы… Серафина сказала это голосом, в котором не чувствовалось и капли возмущения. Черт побери, она не намерена ублажать мужчину, который настолько непостоянен, что имеет целый легион любовниц. И он еще настолько лицемерен, что отрицает право своего брата жениться на женщине, которую тот любит, тогда как сам берет и использует ту же самую женщину — так он во всяком случае думает, — не заботясь о ее желании или последствиях своих действий.

— Серафина… что вы хотите сказать? Я больше не могу постоянно сталкиваться с увертками или грубой силой. Думаю, мне надо уехать отсюда поскорее, я уверена, что вы это понимаете.

Серафина словно нарочно отказывалась понимать, ухватившись вместо этого за какие-то незначительные мелочи:

— Вы слишком долго лежали на солнце, что я вам говорила? Это может быть очень опасно… Пожалуйста, войдите в комнату, синьорина.

Придется подождать, пока Серафина подойдет к главному, даже если она пришла с намерением что-то сказать, подумала Сара в нетерпении, позволяя, чтобы ее бранили и кудахтали над ней, как над ребенком, и даже ухаживали за ней в ароматной мраморной роскошной ванне. Глубокая ванна. Символ декадентства, сделанный для избалованных одалисок, чьим предназначением было угождать их высокомерным хозяевам. Размышляя подобным образом, Сара пыталась вытравить из памяти нежеланные, ненужные воспоминания о сильных смуглых пальцах, намыливавших ее всю…

Почему среди других роскошных аксессуаров этой громадной ванной комнаты не было душа? У него-то он был, в конце концов!

— Серафина…

Старая женщина с прямой спиной, строго заколотыми узлом волосами, одетая в черное платье, обычно оставляла Сару одну, пока та принимала ванну, но сегодня днем она, казалось, искала предлог, чтобы остаться, заботливо перебирая громадную кучу душистых полотенец, которые всегда были наготове, флаконы с маслом для ванны и пудру в хрустальных коробочках. Ей стало легче, когда Сара заговорила с ней.

— Si, синьорина!

— Серафина, когда здесь сделали… эту громадную ванну? И почему здесь нет современного, удобного душа?

— Я думаю, что это было сделано по приказу отца герцога, синьорина. Это очень старая часть палаццо. Но когда первая герцогиня увидела эти комнаты, она захотела занять их, — я помню, так мне говорила моя madre[45], она работала тогда здесь в той же должности, что и я сейчас. Я тогда была молода, но начала работать здесь с пятнадцати лет и помню герцогиню — обеих герцогинь — очень хорошо. Задолго до того как здесь сделали современный нагрев воды, я, бывало, носила сюда большие котлы с горячей водой! Ах! Как их было много!

Начав говорить, обычно молчаливая экономка стала почти болтливой, и Сара едва удержалась, чтобы не изогнуть в недоверии брови. Оказывается, в Серафине было много человеческого, хотя ее и трудно было вообразить юной пятнадцатилетней девочкой, с трудом идущей но бесчисленным ступеням с тяжелыми котлами горячей воды. Бедняжка, было ли у нее нормальное, беззаботное девичество?

— Может быть, я досаждаю синьорине… все это было много лет назад, и кое-что из тех событий лучше забыть.

— О нег, нет! — поспешно сказала Сара с пробудившимся любопытством. — Пожалуйста. Мне хотелось бы многое узнать, особенно о первой герцогине, потому что это ее комнаты, и ее портрет все еще висит здесь вместо того, чтобы висеть в картинной галерее. Она, должно быть, была… прекрасна! И она была испанкой, не правда ли?

— О да — она была испанкой — очень красивой, очень юной. Герцог, ее муж, не мог ей ни в чем отказать. О чем бы она ни попросила — драгоценности, изящные платья, — она имела все. А тогда в нашей стране были трудные времена, синьорина. Очень трудные. И тогда у семьи было не так много денег, как сейчас, благодаря нынешнему герцогу, и иногда бывало совсем туго — но, право, герцогине стоило только пожелать, и все. Ее желание мгновенно исполнялось!

— За исключением свободы, я полагаю! — Что-то побудило Сару несколько сухо перебить Серафину.

История отличалась от той, которую ей ранее рассказывала сама Серафина. Бедная юная невеста — игрушка для герцога-тирана, который, подобно своему старшему сыну, принадлежал средневековью.

— Вы же говорили что он покидал ее одну в этом просторном палаццо, пока сам путешествовал и, без сомнения, навещал своих любовниц? Вероятно, в этих великолепных комнатах с мраморной ванной, солнечной террасой и широкой мягкой постелью она начала чувствовать себя как в тюрьме, бедная женщина!

На мгновение лицо Серафины напряглось, и Сара подумала, что, может быть, сказала что-то лишнее, и гадала, почему у нее вдруг замерло дыхание. Но, казалось, что старая женщина сказала слишком много и зашла слишком далеко, чтобы остановиться на том, что уже сказала, хотя ее последующие слова и прозвучали, как упрек:

— Синьорина не понимает! Все было не так, хотя это правда, что герцогиня забеременела вскоре после замужества. Тогда она и попросила себе эти комнаты, после чего ее муж герцог и начал часто уезжать по делам, хотя dottore[46] был здесь, в резиденции, все время. Деньги необходимо делать, синьорина. А в те дни не было шумных летающих машин, которые могли здесь приземлиться. Путешествовать по дороге было очень, очень трудно и опасно. Banditi[47] повсюду охотились на путешественников. Герцогиня была не в состоянии…

— Ну, а после… — настаивала Сара, сама не зная почему. — Несчастная молодая герцогиня умерла — можно сказать, убита — просьба о простой медицинской помощи была отвергнута ее мстительным мужем. Если бы он на самом деле любил ее, он бы простил.

— Если у вас будет новорожденный, которого надо кормить, и материнские заботы, вы захотите уехать от вашего ребенка, синьорина?

— Touche[48], Серафина. — Сара неохотно покачала головой. — Нет, полагаю, что нет! Но я уверена, что и она также, не правда ли? И был ли герцог здесь, когда родился ребенок? Не мог ли он остаться с ней после этого?

Ребенок, о котором они говорили, был Марко; какая странная мысль и как трудно вообразить его ребенком, тем более беспомощным малышом.

Серафина также покачала головой, и ее обветренное смуглое лицо приняло почти задумчивое выражение.

— Герцог был здесь, конечно, хотя она — герцогиня — не хотела его видеть. Она кричала — несмотря на то, что dottore пытался подготовить ее, она была не готова к реальной боли при рождении ребенка, и как она кричала! Я, помню, закрывала уши от ее воплей и слов ненависти и гнева, пока моя madre не отослала меня прочь. И даже после…

— Да?

— После она не захотела видеть ни мужа, ни своего ребенка, синьорина. Она загоняла мою мать, не говоря уже о dottore. И только потому, что груди ее начали болеть от молока, она наконец разрешила принести своего сына, чтобы покормить его. Увидев малыша, она отвернулась от него, она даже не взяла его, не прикоснулась к нему — и кричала, вопила и бесилась, пока наконец ребенку на нашли кормилицу, женщину с гор, чей брат…

Серафина сердито сжала губы, но до того, как Сара смогла задать какой-то вопрос, быстро продолжила тем же безжизненным голосом:

— Но даже если о ребенке позаботились, у нее был муж, синьорина. Она отвернулась и от него, несмотря на все, что он пытался сделать, что он продолжал ей давать, несмотря на то что она не разделяла его постель и не желала, чтобы он разделял ее. Она требовала все больше и больше, как цену за то, что она родила сына — наследника, который должен был стать следующим герцогом, и он давал ей все, еще надеясь, что со временем она, может быть, изменится. Теперь-то, синьорина, он начал отсутствовать все дольше и дольше… И однажды, я сама слышала, как он сказал своему другу, который навестил его, что не может больше мириться с ненавистью, которую она питает и выказывает к нему, как он ни старался… уговорить ее.

Вода в ванне остыла — почти автоматически Сара повернула кран, чтобы долить горячей воды. Вопреки всему, история, которую Серафина неожиданно рассказывала ей со всеми интимными деталями, настолько увлекла ее, что она забыла о настоящем и реальности своего неприятного положения. Она забыла даже спросить, почему Серафина выбрала это время и этот момент, чтобы поведать семейные тайны совершенно посторонней женщине.

— Итак, он отсутствовал все дольше и дольше, в то время как она…

Сара произнесла эти слова задумчиво и почти про себя, пытаясь в то же время переключиться на совсем другую историю. Это похоже на японский фильм «Расёмон», сказала она себе самой. Несколько граней правды, которую каждый видит со своей точки зрения. Пытался ли кто-либо в действительности понять бедную маленькую испанскую герцогиню до того, как все ее осудили, как избалованного и капризного ребенка, которого ничто не заботит, кроме собственного комфорта?

Она взглянула на Серафину, которая, казалось, забылась, уйдя мыслями в прошлое, почти автоматически перебирая худыми натруженными пальцами деревянные четки, пока ее глаза смотрели куда-то в пространство поверх мокрой головы Сары. Это было, безусловно, время для воспоминаний и размышлений.

— Ну, ему следовало брать ее с собой! Может быть, она просто хотела побыть снова среди людей. Чтобы иметь возможность надеть свои красивые платья и драгоценности в оперу, балет или на вечерний прием. Он мог бы ее отвести к… ну, вероятно, тогда не было консультантов по браку, но, по меньшей мере, к психологу, который мог бы ей помочь. Если бы она не была так молода…

— Это было беспокойное время, слишком многое слишком быстро менялось, скажу я вам, синьорина. А потом война, о которой все говорили, поставила весь мир на уши. Ах, к несчастью, все сложилось так плохо. Хотя был момент — герцог тогда отсутствовал, когда мы все думали, что все еще изменится. Ребенок подрос и теперь, вероятно, от скуки — кто знает? — герцогиня разрешила приводить его к себе в комнаты. Она даже подружилась с кормилицей и проводила много времени, болтая с этой безграмотной женщиной с гор, которая потеряла своего собственного незаконнорожденного ребенка. Но эта странная дружба плохо для них кончилась…

— Вы, безусловно, несправедливы! — воскликнула Сара протестуя. — Что плохого в том, что бедная одинокая женщина искала и нашла друга, кого-нибудь, с кем она могла поговорить? А что касается ребенка — вы только что сказали, что она начала признавать своего малыша…

Голос Серафины посуровел, в то время как ее пальцы еще крепче сжали четки.

— Она обращалась с ребенком как с игрушкой, — иногда ласкала и баловала, а иногда отшвыривала прочь. А что касается дружбы — у женщины был брат, один из диких, опасных разбойников, грабивших беспомощных и неосторожных. Они встретились…

— И это был отец Анджело?

Слова слетели с ее губ прежде, чем она смогла остановить их, хотя сразу после этого прикусила себе язык. Но Серафина, казалось, совсем не была удивлена, когда посмотрела своими мрачными глазами на покрасневшее лицо Сары с падавшими на лоб и виски влажными прядями волос.

— Да, Анджело, безусловно, является сыном своего отца.

— Как и своей матери! — вспыхнула в ответ Сара, овладев собой. Она подумала с содроганием: бедный Анджело! Если кого-то и надо пожалеть, кроме глупой неосторожной герцогини, так это его. Ребенком его отправили в изгнание и затем… и сейчас…

— Анджело — забияка, синьорина! Я прошу прощения, но он пользуется преимуществом… своего положения. Герцог щедр к нему, и он уверен, что его не накажут, какие бы вольности он себе ни позволил. Он приехал сюда из Соединенных Штатов, потому что попал там в беду. А разве кто-нибудь, спрошу я вас, принуждал его вести там дурную жизнь, которую он вел? Он даже не попал в тюрьму, как многие другие — нет, было устроено так, что он вернулся сюда еще свободным человеком. И с тех пор… синьорина, я прошу вас, будьте осторожны! Не доверяйте Анджело, который приходит и уходит ночью, когда ему заблагорассудится, потому что пользуется преимуществом… Я сказала слишком много, и я знаю это, но только потому, что был другой ребенок, синьорина. Невинный ребенок, который рос с сознанием того, что мать никогда не хотела его и затем без сожалений бросила. Есть шрамы, с которыми дети вырастают и сохраняют их, даже когда они больше не дети, но взрослые мужчины, рано научившиеся скрывать свои чувства.