Любовница президента, или Дама с Красной площади

6. Март

Я не хочу пугать Наташу, поэтому не говорю ей об анонимном письме. Два дня старательно изображаю спокойствие. И длится это до тех пор, пока не раздается, все изменивший, звонок Наташи с просьбой о срочной встрече. Когда мы увиделись, первое, что она произносит: «Убили отца Серафима». Тогда я рассказываю ей все, ничего не скрывая.

Отец Серафим был убит у себя дома, в квартирке при церкви в Переделкино, где он жил. Рано утром его нашла бездыханным женщина, которая приходила к нему делать уборку и готовить. Руки и ноги у него были связаны толстой веревкой. Умер он в результате сильного удара по голове, раскроившего ему череп. Мотивом преступления, по первым предположениям милиции, явилось ограбление, совершенное кем-то, кого жертва хорошо знала и кому доверяла. В самом деле, не было обнаружено никаких следов борьбы, замок входной двери не был взломан.

Газеты сообщают другие детали. «Правда» высказывает сомнение в отношении убийства с целью ограбления, так как ничего не было взято: даже две старинные иконы в серебряном окладе остались на своих местах. «Известия» отмечают, что отец Серафим — уже третий за год священник, убитый в Москве, и не исключают, что эти преступления связаны между собой. Одна вечерняя газета утверждает, что убийца, возможно, принадлежит к какой-то сатанинской секте: с недавнего времени близ переделкинской церкви по утрам находят зарезанных животных, какие-то непонятные рисунки на земле, следы происходивших там церемоний. Расследование продолжается.

Но мы с Наташей уверены, что оно ни к чему не приведет и закончится безрезультатно. Нам кажется маловероятным, что отца Серафима убил грабитель или какой-то поклонник дьявола. Его смерть это явный сигнал. Второе предупреждение, следующее после полученного мною в редакции письма. Подтверждение того, что они, кто бы это ни был, все знают о нас. Того, что за нами следили, тщательно наблюдали, контролировали каждый наш шаг. И что если мы не хотим кончить, как этот священник, то должны прекратить встречаться.

Может, и впрямь пора мне отсюда сматываться, как приказано в анонимном письме? Я мог бы попросить Главного немедленно перевести меня в другое место — по личным мотивам, по состоянию здоровья, не давая других объяснений. Или же мог бы уволиться из газеты, переменить профессию, например попросить кого-нибудь из прежних соучеников по университету о местечке в его адвокатской конторе в провинции. Там мне бы ничего не угрожало. Но что, в таком случае, будет с Наташей?

Мы с ней никогда не строили планов на будущее. Мы всегда жили сегодняшним днем, радуясь каждой минуте, которую могли быть вместе. А теперь нам приходится задуматься о завтрашнем дне и мы обнаруживаем, что от судьбы нам нужно не так уж много. Мы только хотим быть вместе. Вот и все. Если в Москве это больше невозможно, поедем в другое место. Я ей говорю об этом, она повторяет за мной то же самое, я снова произношу… И это нас хотя бы чуточку успокаивает. «Это действительно так, — размышляю я. — Я не хочу с ней расставаться. Не могу. Не могу взять и уехать. Уж если на то пошло, то должна бежать Наташа. Куда-нибудь далеко. За границу. А когда она будет в безопасности, в надежном месте, я к ней приеду. Вот именно так и надо сделать, это ясно. Но от кого мы должны бежать? От чего? Кто написал анонимку и убил отца Серафима? Президент или шантажирующие его враги?»

1) Это сделал он. Потому что опасается, что я нарушу данное Наташе обещание. Напишу статью и осрамлю его на весь мир. Но неужели он мог дойти до того, чтобы убить несчастного безвинного священника только для того, чтобы нагнать на нас страху? Может и так, если он считает, что на карту поставлена его власть.

2) Это сделал глава КГБ. Его шантаж утратит силу, если секрет станет всеобщим достоянием, если я раскрою его всем в своей газете.

3) Нет, это все-таки дело рук Президента. Но не для того, чтобы не лишиться власти. Из-за ревности. Он хочет заставить меня навсегда порвать связь с женщиной, от которой был вынужден отказаться, но которую еще любит. Однако эту гипотезу я вслух не высказываю. Наташа и так достаточно тяжело переживает смерть своего старого духовника. Теперь у нее остался лишь я один.

Значит, решено. Бежать вместе с ней. Это означает навсегда отказаться от моих сенсационных разоблачений. Теперь я понимаю, что никогда не напишу эту статью, ни сейчас, ни потом. Дело в том, что Наташа выбила меня из колеи. Я переживаю кризис. Меня не только больше не интересует, как и чем кончится перестройка. Но главное — и это самое серьезное — в тот момент, когда я сажусь писать, у меня в голове словно срабатывает какое-то блокирующее устройство. Точно мотор, обычно сразу включавшийся после поворота ключа, вдруг начинает барахлить, кашлять, чихать, зажигание то на мгновенье включается, то опять выключается. После настойчивых попыток «машина» все же заводится, мотор начинает тарахтеть, статья написана. Но какого труда это стоит! Как только я сажусь за включенный компьютер, я испытываю чувство тошноты. В редакции я то и дело перечитываю заголовки корреспонденций и статей, отправленных мною с тех пор, как работаю в Москве. Я боюсь повториться — это уже начинает походить на паранойю.

«Читая роман перестройки»; «Три души перестройки»; «Опасность для перестройки»; «Смерть перестройки»; «Ленин в России умер во второй раз»; «В России воскрес Бог»; «Адская жизнь в Москве»; «У Президента нелегкая жизнь»; «Президент невиновен»; «Президент виновен»; «Кто стоит за Президентом»; «Вся президентская рать»; «Одиночество Президента»; «Политическое самоубийство Президента»; «Опасность переворота для Президента»; «Угроза переворота»; «Навязчивый кошмар переворота»; «Пахнет переворотом»; «Назревает буря»; «Тяжелая атмосфера»; «Напряженное положение»; «Давление усиливается»; «Бродит призрак»; «Призрак диктатуры»; «Вырисовывается опасность диктатуры»; «Красная Армия на марше»; «Тень КГБ»; «Тиски партии»; «Кризис в Кремле»; «Кризис в Москве»; «Тысяча кризисов в СССР»; «Кризис преодолен»; «Новый кризис в Кремле». И так далее и тому подобное.

И я спрашиваю себя, неужели это возможно, чтобы журналист каждый день, пожалуй, за исключением праздников, на протяжении тридцати лет работы, необходимых для выхода на пенсию, начинал свою статью каждый раз по-другому? Неужели в самом деле существует неисчислимое множество комбинаций подлежащее-сказуемое-дополнение? Один мой коллега, подпитывающий себя дозой цинизма, которая помогала ему жить, утверждал, что для написания хорошей статьи нужно не так уж много: красивое начало, красивый конец и чего-нибудь там посерединке. Все равно, мол, читатели читают редко и невнимательно; если «зачин» — lead, как мы говорим на нашем журналистском жаргоне, — привлекает читателя, он читает дальше, с пятого на десятое, если ему нравится и конец статьи, то он думает: молодец автор. Но между зачином и концовкой, полагал мой приятель, ты можешь вставить что угодно, хоть несколько рекламных объявлений, все равно никто этого не заметит. Может, и так. Но пока что где мне взять приличный зачин? Новое, неизбитое начало, которое не повторяло бы мои зачины вчерашний, неделю назад, прошлогодний?

В моменты просветления спрашиваю себя, может, это lead моего помешательства? Но неожиданные затруднения, возникающие в работе, имеют и свою положительную сторону: они усиливают мое желание резко изменить жизнь. Я всегда был не в состоянии принять самостоятельное решение. Судьбе всегда было угодно решать за меня. На сей раз моя судьба — это Наташа. В сущности, это та возможность, которую я ожидал. Это способ осуществить те немного ребяческие мечты, сны наяву: поселиться на каком-нибудь островке в тропиках, или в деревушке высоко в горах, или в маленьком средневековом итальянском селении и возделывать землю, или же запереться ото всех в белом домике на берегу моря…

Да, Наташа убежит. Через неделю или через месяц я приеду к ней. И мы начнем вместе новую жизнь. Я и она. Итак, решение принято. Остается, однако, нерешенным один вопрос и, к сожалению, главный: а как ей удастся бежать из СССР незаметно для глаз врага, которого мы к тому же даже не знаем?

Для советского гражданина выехать из СССР так же трудно, как убежать из тюрьмы. Получить заграничный паспорт — долгий, унизительный и сложный процесс, состоящий из допросов и анкет, в которых ты должен излагать историю своей семьи в течение по меньшей мере трех поколений. Какая-нибудь глупость, которую сболтнул дед, слишком темпераментная тетушка или вечно неработающий двоюродный брат — и прощай паспорт! А если его и удастся получить, то он действителен только на одну поездку и по возвращении вся волынка начинается снова.

У нее загранпаспорт есть, но это только лишь одна сторона проблемы: остается еще уйма других, связанных со «специальным наблюдением», под которым она находится как бывшая любовница Президента! Поэтому я не думаю, что нам это удастся. Пока что я ей этого не говорю, и мы продолжаем обсуждать разные способы бегства. Думаем о тайной посадке на самолет или на судно, стоящее в речном порту Москвы. Однако отказываемся от этих вариантов: уж слишком много людей были бы причастны к операциям «море» и «небо». Нам остаются три способа бегства: поезд, автомобиль, пешком. Вспоминается история, услышанная от старых итальянских коммунистов, бежавших с Запада в Москву в начале холодной войны: в те годы один итальянский ученый нелегально пробрался в Россию с женой и детьми из Финляндии, перейдя границу на лыжах в районе девственных лесов. Но он-то перешел границу из-за рубежа в Советский Союз, а не из Советского Союза! Кроме того, тогда были другие времена и вообще неизвестно, правда ли это.

Посмотрим. Дни становятся длиннее. Если подождем до весны, Наташа сможет сесть на поезд до Ленинграда, утром взять такси и доехать прямо до какой-нибудь приграничной деревни, а оттуда продолжать путь пешком или на лыжах через поля и леса, тайно перейти границу и попасть в Финляндию…

А что потом? Что она будет делать в Финляндии, одна, без документов? Я мог бы послать кого-нибудь из преданных друзей ее встретить. Мог бы поехать сам, думаю, мне не могли бы помешать. Но как покинуть Финляндию, если не просить по всем правилам политического убежища? Потребовались бы сообщники, подкуп чиновников. Да и кто же нам подскажет, в каком именно месте лучше всего переходить границу между СССР и Финляндией? В результате Наташа может замерзнуть в лесу. Или ее сожрут волки.

Нет, только в Италии я мог бы организовать все так, чтобы прятать ее столько времени, сколько будет нужно. Только в Италии я знал бы, к кому обратиться, чтобы добыть фальшивые документы. Я дал бы ей ключи от своей римской квартиры, попросил бы сестру помогать ей до моего приезда, нашел бы кого-то, чтобы защищать ее. А потом мы могли бы снять домик на берегу моря в межсезонье, когда вокруг ни души…

Пустые мечты. Тут потребовалась бы целая система, чтобы незаметно вывезти ее из СССР и привезти в Италию, миновав все пограничные проверки. Как это сделать? Начинаем с рассмотрения варианта с покупкой железнодорожного билета. Наташе пришлось бы ехать с фальшивым паспортом и фальшивой итальянской въездной визой. Поездка от Москвы до Милана длится три дня, надо пересечь уйму всяких границ. Также и в этом случае понадобилось бы много сообщников. Нет, поезд — это слишком трудный вариант.

Значит, ехать на четырех колесах? Но бегство в автомобиле не избавляет от проблем документов и виз. Если только не… Надо спрятать Наташу так, чтобы никто не спрашивал у нее документов и виз… Но как сделать ее невидимкой? Посадить в багажник? Но она там задохнется. И кроме того, ее легко найдут. На заднем сиденье под горой одежды и одеял? Да нет, это уж совсем глупо. Автомобиль — убежище слишком тесное, в нем можно спрятать наркотики, пистолет или деньги, но не человека. Ну так как же?

— Нам нужен был бы очень большой автомобиль, — говорит Наташа. — Вроде джипа, микроавтобуса или…

— Или грузовика! — заканчиваю я, и впервые мне кажется, что меня осенила идея, похожая на решение задачи. Да нет, сказать по правде, это пришло в голову не мне, а ей.

Идея пока еще весьма расплывчатая, но, по сравнению с другими вариантами, заслуживающая того, чтобы над ней подумать. Эта идея заставляет меня вспомнить о встреченном мною в Москве старом приятеле, друге детства — Стефано Бранкалеоне и его компании наземных международных перевозок — от Советского Союза до Италии через всю Европу. Это грузовики с прицепом — вот где легко можно спрятать Наташу! Затем пройдут какие-нибудь десять часов и она уже вне пределов Советского Союза. Путешествие почти комфортно, и немаловажно еще и то, что рядом с ней будет верный человек. Основные трудности ожидали бы их только при пересечении границ. И что-то мне подсказывает, что у старины Бранки надежные знакомства среди таможенников.

Когда я впервые услышал его имя «Нано» — «Гном» — Бранкалеоне, я подумал, что оно выдуманное. Однако его зовут именно так. Нано — это уменьшительное от Стефано, его так назвала мать, потому что он был ее седьмым — и она хотела, чтобы последним — сыном: семеро сыновей, совсем как семь гномов в «Белоснежке». Нано, Гном так прочно и приклеилось к нему с тех пор, как мы учились в школе. Так его называли потом все друзья и жена, все — несмотря на то, что «Гном», как и его братья, был настоящим гигантом: ростом метр восемьдесят пять, весом почти центнер, с плечами широкими, как шкаф, мускулами, накаченными работой и занятиями культуризмом в спортзале. Здоровенный мужик с умным лицом, весь густо заросший волосами; его буйная растительность, когда он сердится, придает ему весьма грозный вид. Но он добряк, каких не сыщешь. В детстве из-за своей физической силы он вечно участвовал в драках, защищая младших товарищей, таких, как я. Уверен, что это благородное чувство проистекает из его фамилии Бранкалеоне. Он полагает, что является потомком рыцаря Бранкалеоне, который участвовал в Крестовых походах, точно неизвестно, легендарного или подлинного персонажа. В качестве доказательства Нано называет городок Бранкалеоне с 4148 жителями в провинции Реджо-Калабрия. Кажется, это действительно древняя и достаточно распространенная на юге Италии фамилия. Но если в далекие времена в жилах рода Бранкалеоне, может, и была капля благородной крови, то в менее давние от нее не осталось и следа.

В 1945 году, спустя несколько месяцев после окончания Второй мировой войны, отец Нано должен был выдумать себе какую-то профессию. Это был молодой партизан, неграмотный и безработный. Так как он был такой же сильный, как сегодня его сыновья, он на последние оставшиеся у него деньги купил себе тележку и принялся ходить по домам, предлагая услуги по перевозке груза и переезде с квартиры на квартиру. В то время, когда было полно беженцев и бездомных, это оказалось нужно многим. Поначалу он зарабатывал мало, но тратил лишь собственный пот от тяжкого труда, хозяев у него не было, он мог работать хоть по пятнадцать часов в сутки, и по субботам, и по воскресеньям, и на Рождество. Вскоре он приобрел мотороллер «Ламбретту», к которому приделал более солидный прицеп. Потом купил машину «фиат-600», семейную модель, с багажной рамой на крыше. Потом грузовичок. Потом уже работал не один, а с двумя помощниками. А в один прекрасный день владелец ручной тележки стал хозяином маленькой империи, с гаражом и складом на окраине города, конторы с секретаршами, телексами и телефаксами.

Но для семейства Бранкалеоне умеренность — главная добродетель. Они продолжают жить в многоквартирном дешевом доме. Отец ездит на старом «фиате», купленном подержанным. Мать ходит сама за покупками на районный рынок. Сыновья с четырнадцати лет начали работать в отцовской фирме, за исключением Нано — единственного из сыновей, которому дали учиться до восемнадцати лет с тем, чтобы он окончил полную среднюю школу и получил диплом бухгалтера, который ныне украшает стену кабинета отца, словно родовой герб легендарного Бранкалеоне, сражавшегося в Крестовых походах. Нано учился, но после занятий он тоже должен был грузить и разгружать грузовик, чтобы научиться ремеслу.

В младших классах мы с ним даже сидели за одной партой, но потом постепенно потеряли друг друга из вида. Иногда мы ходили вместе погонять мяч или посмотреть какой-нибудь футбольный матч на стадионе. Позднее, когда я возвращался из Америки или из какой-нибудь другой зарубежной командировки, мы иногда созванивались, всякий раз собираясь вместе куда-нибудь пойти, но ни разу этого так и не сделали. У меня завелись новые приятели по университету, коллеги по работе. Журналисты всегда держатся своим кружком, говорят между собой о газетах — это единственная тема, которая их по-настоящему волнует.

Вновь мы с ним встретились случайно. Отец несколько лет назад поручил ему вести работу по перевозкам в Восточную Европу и Советский Союз. Теперь у фирмы «Бранкалеоне и сыновья» квартира в Москве, где отдыхают приезжающие водители-«дальнобойщики», маленький офис и многочисленная клиентура в городе. Помимо регулярных перевозок мебели, он каждый месяц возит итальянцам в Россию тонны спагетти, томатного соуса, сыра «грана» для натирки, оливкового масла, минеральной воды, красного и белого вина, кофе — основных продуктов, необходимых для того, чтобы не отказываться от привычной итальянской кухни. Думаю, дела у него идут хорошо, даже отлично. С тех пор, как я приехал, мы несколько раз виделись — вместе обедали и пару раз ходили в сауну. До тех пор, пока я не встретил Наташу. «Ты что, нашел себе русскую, которая ни на шаг не отпускает тебя от своей юбки?» — начал он меня упрекать. Я не отвечал на его шуточки.

— У меня есть такое местечко для сауны, которое тебе даже не снилось, — говорю ему по телефону.

— А твоя зазноба тебя одного отпустит? Или ты уже немножко подрос?

— Русские женщины уже начинают мне немножко надоедать.

— Уж не переменил ли ты случаем вкусы? Может, теперь тебя интересуют русские мальчики?

Мы смеемся и назначаем встречу.

— Я хочу свести тебя в бассейн, — говорю ему таким тоном, словно собираюсь сделать сюрприз.

Самый большой бассейн в Москве — затопленная огромная церковь. Это гигантская облупившаяся «ванна» под открытым небом с подогреваемой водой, в которой в среднем в день купается десяток тысяч человек. Там, где теперь бассейн, некогда стоял Храм Христа Спасителя, построенный в память о победе русских над Наполеоном и по приказу Сталина взорванный динамитом. Чтобы довести до конца строительство храма, понадобилось сорок лет, русские называли его восьмым чудом света, а рухнул он в несколько секунд по воле объявившего антирелигиозную кампанию диктатора. На месте собора Сталин хотел воздвигнуть Дворец Советов, но во время строительных работ фундамент постоянно затопляло водой. Вызвали экспертов-геологов. Они обнаружили, что место для строительства здесь неподходящее. Вот так в конце концов Сталин решил, что вместо Дворца Советов будет сооружен новый бассейн для народа, в шесть раз превосходящий по величине олимпийские бассейны. С вышки для прыжков видны кремлевские башни.

Для встречи с Нано я выбираю бассейн, потому что он огромен и полон людей. Кроме того, зимой он утопает в клубах пара, возникающего при соприкосновении теплой воды с ледяным воздухом. Купающихся почти не разглядеть — практически они невидимы для прохожих: во время холодной войны это было идеальное место для встреч западных шпионов с их советскими информаторами. Теперь наступила моя очередь стать невидимым.

Толстая и неприветливая женщина, какими в России обычно бывают гардеробщицы и сторожихи, вручает нам по веревочному браслету, на котором болтается ключик от шкафа, где мы должны оставить одежду. В раздевалке грязно, дурно пахнет, но тепло. Та же тетка, когда мы выходим в купальных трусах, дает нам за отдельную плату полотенца и яркие резиновые купальные шапочки, чтобы надеть их в бассейне.

Но до того мы, как и было условлено, идем в сауну. Потеем в ней примерно час с перерывами по десять минут. Сауна помогает мне расслабиться. Когда я вхожу в воду в дымящийся, как кастрюля с кипятком, освещенный бассейн, я чувствую, что готов изложить Нано свой проект. Плывем, удаляясь от остальных. Пар клубами вздымается в вечернюю полутьму, и я начинаю свой рассказ. Впервые я полностью рассказываю по порядку эту историю, и чем дальше рассказываю, тем легче становится на душе.

Прежде чем решиться к нему обратиться, я долго над всем этим раздумывал. Ведь, прося у него помощь, я подвергаю его серьезной опасности. Необходимо, чтобы он знал все или почти все, чтобы судить самому, насколько это серьезно. Чтобы решить, стоит мне помогать или нет.

Он слушает меня молча. Время от времени мы делаем два-три взмаха, чтобы поменять положение. Местные спецслужбы так вышколены, что способны читать по губам, поэтому, как только замечаю — на нас кто-то смотрит — перемещаюсь. Рассказываю ему историю нашей любви, об анонимном письме, о решении организовать бегство Наташи. Умалчиваю только об убийстве отца Серафима. «Конечно, с моей стороны, это подло, но, по существу дела, говорю я себе, ища оправдание, даже и сам я не на все сто процентов уверен, что священника убили из-за нее. Перечисляю все возможные варианты бегства — вплоть до той, которая мне кажется единственно реальной. Спрятать Наташу среди багажа какого-нибудь дипломата, журналиста или бизнесмена, который переезжает из Москвы в Рим в огромном фургоне фирмы Бранкалеоне.

— Но если ты согласишься, а дело кончится плохо, — говорю я, — ты рискуешь загубить свою деловую деятельность в СССР, если не чем-то куда более худшим. А то, что я в состоянии тебе заплатить, никогда не компенсирует твоих убытков.

— Если ты мне заплатишь, то обидишь меня. В таком случае не рассчитывай на мое согласие, — отвечает он своим басом. — А чтоб загубить мой бизнес в СССР, они прежде должны будут раскрыть, как нам удалось вывезти твою подружку. Не думай, что КГБ всегда удается обо всем пронюхать. Только дай мне немного времени.

Ждать долго не понадобилось. Всего четыре дня. На пятый раздался звонок в редакцию. Он спрашивает: «А ты был когда-нибудь на бегах?» Это приглашение. Идем на бега вместе с его водителями. Он меня убеждает делать ставки при каждом заезде: лошади бегут то рысью, то переходят в галоп на очищенной после недавнего снегопада дорожке. Но не холодно, чувствуется, что зима уже идет к концу.

Ипподром построен сто лет назад, но выглядит он, будто существует уже двести. Трибуны в таком плохом состоянии, что на половине скамеек невозможно сидеть. Но это удобное место, чтобы поговорить, — ипподром до отказа набит толпой оборванцев и бедняков, бегающих от трибун к кассам, где принимают ставки, с таким видом, будто покупают билет на последний поезд, уходящий из ада. Мы тоже находимся все время в движении — ходим ставить на лошадей. Как и бассейн, это прекрасное местечко, чтобы поговорить.

Нано вводит меня в курс дела. Он собирается ехать в Италию, сопровождая груз. На обратном пути проверит, кто несет дежурство на контрольных пунктах на границе в Австрии, Германии, Польше и на русской границе в Бресте. Он уверен, что удастся избежать слишком тщательных проверок.

— Пограничная служба подчинена КГБ, — говорит он. — Но что это значит? Работники КГБ тоже должны жить, а на зарплату, которую они получают, особенно не разживешься. На границе в Бресте я знаком с одним майором, за соответствующее вознаграждение он пропускает меня, не заставляя терять время на ожидание. Я ему привожу пару бутылок виски, американские сигареты, два-три номера «Плейбоя», иногда кассету с порнофильмом. Так делают почти все перевозчики грузов. Но в блок сигарет или между страницами журнала на этот раз я вложу пачку долларов. Предпримем еще одну предосторожность. В Москве есть один человек, который изготовляет огромные сундуки с двойным дном, вместительные, как шкаф. Это грузин, работающий с мафией на площади трех вокзалов: карманники, черный рынок, но главным образом экспорт-импорт. Знаешь, как они работают: прибывает поезд с каким-нибудь нелегальным товаром на Казанский вокзал, грузины получают товар, пересекают площадь и грузят его на поезд, отправляющийся с Ленинградского вокзала в Ленинград, где будет легче его вывезти в Финляндию. Так что в отношении сундуков и чемоданов с двойным дном они большие специалисты. Это как раз то, что нужно для Наташи. Большую часть пути ей придется провести запертой внутри фургона — она может сидеть в кресле или лежать на диване, которые я перевожу. Когда же будем подъезжать к Бресту, она залезет в секретное отделение сундука и ее никто не найдет.

— Но в Бресте же надо ждать целыми днями…

— Только не фирме Бранкалеоне! — говорит Нано и бьет кулаком по перилам трибуны. — Я выиграл! В тройном размере! Пошли получим мешок рублей!

Мы идем к кассам, и по дороге он продолжает излагать мне свой план. Его грузовики отправляются из Москвы всегда вечером, чтобы прибыть в Брест на следующее утро. Если все пойдет гладко, наши враги спохватятся, что ее нет, только тогда, когда Наташа уже пересечет советскую границу. «В Риме я отвезу ее к тебе домой и поручу охранять кому-нибудь из моих ребят, — говорит Нано. — Потом позаботимся обо всем остальном: документах, разрешении на временное проживание… Если хочешь, я тебе помогу. Я кое-кого знаю…»

Он пресекает все попытки выразить мою благодарность. Нано меня по-своему, немного грубовато, любит. Каждое мое «спасибо», каждое мое обещание отквитать мой долг, приводят его в ярость, он чуть ли не набрасывается на меня с кулаками.

— Но почему ты это делаешь? Почему хочешь мне помочь?

— Потому что ты мой друг, хотя это и не приходит в твою пустую башку, мой старый Сиско, — говорит он, называя меня прозвищем, которое мне дали, когда я был мальчишкой и мы увлекались футболом.

У меня рождается подозрение: может, Нано не в первый раз вывозит людей из Советского Союза?

— Ты дашь вперед сто очков всякому секретному агенту, — пытаюсь вызвать его на откровенность.

— Секретные агенты, мой дорогой, геройствуют в фильмах. А компании международных перевозок приходится действовать в реальной жизни. Уверяю тебя, что нам выпадают приключения почище, чем Джеймсу Бонду. И куда чаще. Ты позаботься о том, как доставить Наташу до моего фургона. Все остальное беру на себя я.

Сознание того, что мне помогает друг — сильный, практичный, решительный, меня ободряет. Я никогда не был человеком действия, хотя из-за своей работы и оказывался в отчаянных ситуациях и до сих пор выходил из них без ущерба для себя. Однажды, в Центральной Америке, во время боя между армией и повстанцами за какую-то деревню из нескольких хижин на вершине холма рядом со мной свистели пули, но я был совершенно уверен, что они меня не заденут. Вокруг стоял оглушительный грохот, непривычному человеку могло показаться, что палят не из ружей, а из пушек: и все же мне казалось, что я наблюдаю за происходящим откуда-то издалека. Я всегда считал, что решающую роль сыграло мое «боевое крещение» в студенческие времена, когда я удирал от полицейских, бросавших шашки со слезоточивым газом: с тех пор перед лицом насилия я больше не испытываю страха. Но тогда я был зрителем, а не участником спектакля, я шел скорее в рядах демонстрантов, а не нашего полувоенного формирования. Мое участие в насилии ограничивается тем, что я с любопытством его наблюдаю. Я смотрю на происходящее глазами журналиста, который рискует пару часов собственной шкурой, присутствуя, но не участвуя, потом пишет корреспонденцию и отправляется ужинать в «Гранд-Отель». Теперь же главным действующим лицом являюсь я сам. Но со мной Нано.

Впервые за последние месяцы пишу статью легко, без усилий: «зачин» выходит из-под клавиш компьютера чистенький, без исправлений, словно сам собой. Мне некогда подробно анализировать свое состояние, но я чувствую себя помолодевшим, мне кажется, что вновь испытываю чувство, которое ощущал до того, как мне стукнуло тридцать, и которое, я думал, меня покинуло — ощущение того, что жизнь идет не всегда только по заранее написанному сценарию. Женщина обратилась ко мне с просьбой о помощи, отвлекла меня от моих измышлений о Москве, от моих расчетов в отношении карьеры, благодаря ей я словно заново родился, начал новую жизнь. Я влюблен в Наташу. Я люблю ее, когда нахожу ее в постели ожидающей моего прихода, когда она сидит, закинув нога за ногу, и молча пристально смотрит на меня голубыми глазами, когда я вдыхаю ее дыхание, когда слушаю музыку ее голоса. Но не только это. Я благодарен ей за то, что она доказала мне, что жизнь — не только чередование более или менее заранее известных этапов, но также и нечто непредсказуемое.

Дежурный милиционер у моего «гетто» для иностранцев возвращает меня к действительности.

— Это ведь вы тот человек, за которым мы должны присматривать? — спрашивает он, пока я выхожу из машины.

— А что? — хочу понять, куда он клонит.

— Это вы получили анонимное письмо с угрозами? Не очень-то приятные угрозы… Не правда ли?

Он подходит ближе. От него несет алкоголем. Я чувствую себя не столько охраняемым милицией у дома, сколько находящимся под ее неусыпным наблюдением. И даже еще хуже: мне кажется, что она-то и есть нависшая надо мной угроза, она-то и есть готовый ударить меня враг. Но этот милиционер хочет лишь наколоть меня на сигарету.

— Не найдется закурить, шеф? — спрашивает он вдруг без всякой логической связи между намеками на анонимку и моей пачкой «Мальборо».

Отдаю ему всю пачку и поднимаюсь домой. Сам не знаю почему, но из-за этого милиционера я начинаю нервничать. На площадке восьмого этажа озираюсь, чтобы удостовериться, что никого нет. Лампочка у лифта, как всегда, перегорела. Запираю дверь на три поворота ключа.

Смотрю из окна вниз. Милиционер прогуливается взад-вперед, виден только светящийся кончик его сигареты. Это он-то должен защищать меня от угроз? Мне кажется, что он смеялся надо мной. Словно знал, что меня ожидают новые неприятности.