Любовница президента, или Дама с Красной площади

8. Май

Мы условились, что Наташа проведет последний день без меня, занимаясь подготовкой к отъезду. У нее есть бумаги, которые необходимо уничтожить. Предметы, которыми ей хочется полюбоваться, которые хочется потрогать в последний раз. Возможно, ей суждено никогда больше не возвращаться в Москву, но она не может ни с кем проститься. Поэтому последние часы перед бегством она проведет в одиночестве. Это будет ее прощанием с Россией.

Пытаюсь отвлечься работой, но время ползет нестерпимо медленно. Когда Нано позвонил, было уже около девяти часов вечера.

— Я уезжаю, — говорит Нано, — когда в следующий раз мы увидимся, в Риме, привези мне немножко икры.

Я желаю ему счастливого пути и думаю при этом, что через сутки отправится в дорогу также и Наташа.

Ночью не могу уснуть, верчусь с боку на бок, потом встаю и выхожу на балкон. Взору моему открывается всегдашнее унылое зрелище: фабричные трубы, металлические опоры линии электропередачи, больница, парк, похожие на казармы огромные жилые дома, в которых еще светятся некоторые окна. Но все равно до меня долетает дыхание огромного города. Сколько жизней, трагедий и радостей, надежд таится за этими светящимися в ночи прямоугольниками. Ветер шевелит листву тополей, и до меня долетает их шорох, меж крон зеленых деревьев высятся трубы и утыканные антеннами крыши домов, ночь теплая, небо усыпано звездами, высоко над городом сияет луна. Удастся нам осуществить свой план?

В шесть утра начинает светать. Согласно плану я должен заехать за Наташей в час дня, вместе с ней где-нибудь пообедать, потом позвонить по телефону Руди и назначить ему свидание на проспекте Калинина. В шесть вечера мы прибываем на Кутузовский, потом — столкновение машин, и начинается побег Наташи.

В одиннадцать утра приезжаю в редакцию. Долго задерживаться там я не собираюсь.

— Ты видел, что случилось с твоим приятелем-«дальнобойщиком»? — спрашивает Николай. И протягивает мне сообщение агентства ТАСС:

ИТАЛЬЯНСКИЙ КОНТРАБАНДИСТ АРЕСТОВАН НА ГРАНИЦЕ.

МОСКВА — Пограничники на таможенном пункте в Бресте вчера задержали итальянского гражданина, пытавшегося незаконно вывезти из СССР большое количество икон и икры. Этот человек, Стефано Бранкалеоне, 35 лет, совладелец транспортной фирмы международных перевозок, который давно работает на территории Советского Союза, был арестован во время обычной проверки, осуществляемой таможенниками. Внутри кузова грузовика были обнаружены пятьдесят старинных икон и в сундуке с двойным дном — банки икры общим весом в сто килограммов.

Общая стоимость груза, который пытался тайно вывезти Бранкалеоне, оценивается более чем в миллион долларов. «Надеемся, что сегодняшний арест послужит наглядным уроком, — заявил Иван Тарасевич, начальник контрольно-пропускного пункта в Бресте. — Иностранные спекулянты и контрабандисты, пытающиеся воспользоваться трудным моментом, который переживает наша страна, в целях незаконной наживы, получили предупреждение: силы правопорядка по-прежнему бдительны», — добавил полковник.

Стефано Бранкалеоне препровожден в Москву и помещен в место заключения в ожидании окончания расследования. Преступление, связанное с контрабандой произведений искусства и запрещенных к вывозу продуктов влечет за собой наказание от пяти до десяти лет заключения в тюрьме или исправительно-трудовом лагере.

10.34 — ТАСС

Николай морщит нос и говорит:

— Да ты не волнуйся. Он иностранец. Как-нибудь выпутается.

Я молчу. Звоню в фирму Бранкалеоне, в их офис на Кутузовском проспекте — никто не отвечает. Сажусь к телексу: вызываю главную контору в Италии. Отбиваю на клавиатуре:

«Ваше отделение в Москве не отвечает по телефону. Как это возможно?»

После продолжительной паузы приходит ответ:

«Произошел неприятный инцидент. Отделение в Москве временно закрыто. Здесь тоже никого нет. Звоните нам позже».

Меньше чем через час я должен заехать за Наташей. Нано арестован. Его офис в Москве закрыт. Что же, неужели наш план лопнул? Пытаюсь сохранить хоть каплю надежды, словно хочу суеверно уберечься от сглаза: до тех пор, пока я полностью не буду уверен, что операция окончательно провалилась, буду упрямо верить, что еще возможно что-то сделать. Может быть, второй грузовик все-таки сегодня вечером уедет, водители Нано — народ опытный, могут обойтись и без него.

Сажусь в машину, мчусь на Кутузовский, я должен удостовериться, на месте ли второй грузовик фирмы «Бранкалеоне и сыновья» — там ли он еще, где я вчера его видел — в том дворе, в котором Наташа выйдет из моего автомобиля, ее подменит Мисс КГБ, а она подбежит к грузовику и залезет в него.

Но арест Нано вряд ли случайность. За несколько часов до столь рискованной операции он не стал бы пытаться тайно вывезти за границу иконы и икру. Если он и занимается контрабандой — это его дело, но Нано ездит из Москвы в Рим и обратно раз в месяц, к чему ему было рисковать именно в этот раз, с опасностью, что кто-то найдет сначала икру, а потом Наташу. Если его арестовывают за торговлю иконами, он может заработать десять лет. Если же хватают за то, что он хочет помочь бывшей любовнице советского Президента тайно выехать за границу, то ему грозит остаться в тюрьме до конца своих дней. Нет, он не совершил бы подобной глупости. Иконы и икру в его грузовик наверняка подкинули пограничники. Ведь в СССР они подчиняются КГБ. Или же ему их подсунул кто-то другой при отъезде из Москвы. В грузовик их положил кто угодно, только не сам Нано. Его подставили. Помешали нашему побегу, сделали еще одно предупреждение…

Я на Кутузовском. Грузовик Бранкалеоне, второй его автофургон, исчез. Перед конторой Нано стоят две «волги», одна черная, другая белая. Их не спутаешь ни с одной другой машиной. Должно быть, арестовали всех — водителей, секретаршу, бухгалтера. Все кончено. Мы находимся в Советском Союзе, тут и останемся. Пленниками. Надо предупредить Наташу. Что я могу ей теперь предложить? Мы можем попытаться укрыться в итальянском посольстве. Просить политическое убежище. А если нас там будут держать взаперти долгие месяцы, а то и годы? Куда же тогда бежать? Спрятать Наташу тут, в Москве? Или же сказать ей: все бесполезно, лучше нам больше не видеться, ибо только поступая так, как хотят они, она сможет жить спокойно, сможет сохранить жизнь. Но кто эти они? КГБ? Враги Президента? Друзья Президента? Сам Президент?

Веду машину машинально, не думая, сворачиваю в какие-то улицы. А может быть, нам остаться здесь, вместе, навсегда? Я мог бы бросить писать, сменить работу, просить о советском гражданстве. Раз и навсегда избрав участь пленников, может быть, мы обрели бы свободу любить друг друга. И по воскресеньям ходить гулять на Ленинские горы, покупать мороженое, любоваться сверху на город, как тысячи других парочек…

Вот я и у дома Наташи. У подъезда нет машин с включенным мотором. Поблизости не видно типов в темных очках, делающих вид, что читают газету. Вхожу, вызываю лифт, нажимаю кнопку последнего этажа. Лифт, скрежеща, ползет вверх, останавливается, я выхожу на площадку. Я пунктуально точен, словно побег еще осуществим. Подхожу к двери Наташи, если мои часы правильны, до условленного часа нашей встречи осталось еще сорок пять секунд. Сорок секунд. Нажимаю кнопку звонка.

Никакого ответа. В уме считаю: раз-два-три-четыре, чтобы успокоиться. И дальше: пять-шесть-семь-восемь, чтобы знать, сколько прошло времени с момента нажатия кнопки, девять-десять-одиннадцать-двенадцать, сколько понадобится Наташе времени, чтобы открыть дверь, тринадцать-четырнадцать-пятнадцать… Ничего… Вновь смотрю на часы. Во второй раз нажимаю кнопку звонка. Сильнее, дольше. Звоню в третий раз. Потом — в четвертый, долго не отнимая пальца от кнопки. Без всякого результата. Что если ей вдруг стало плохо, она лишилась чувств?

Начинаю барабанить в дверь. Стучу один, два, три, четыре раза. Никакого ответа. Хватаюсь за ручку, опускаю ее книзу, одновременно наваливаясь всем телом на дверь в надежде, что она поддастся. Я чуть не падаю внутрь квартиры, так как дверь распахивается совершенно легко… Комнаты пусты. Абсолютно. Ни мебели, ни ковров, ни картин, ни занавесок на окнах, голые стены, ничего на полу. И ни малейшего следа Наташи. Никаких признаков ее присутствия, того, что она тут живет. Только пыль и безмолвие. Брожу из одной комнаты в другую. Я настолько ошарашен, растерян, что даже не испытываю ни страха, ни злобы, ни огорчения. Абсолютно ничего, никаких чувств. Выхожу на площадку. Звоню в соседнюю квартиру. Должны же они были хоть что-нибудь слышать. До вчерашнего утра она была тут, у себя дома. Соседи должны мне что-нибудь рассказать. Я заставлю их это сделать. Звоню снова.

Дверь приоткрывается сантиметров на десять, удерживаемая изнутри цепочкой. В щель вижу женское лицо. У нее на голове платок, в руке веник.

— Чего надо? — спрашивает она.

Я никогда не обращал внимания на соседей Наташи. Но уверен, что они меня видели. И, конечно, не могли не замечать ее: красивую, утонченную, нежную, любезную, благоухающую дорогими духами.

— Я знакомый вашей соседки Наташи, — говорю я, стараясь казаться спокойным. — Возможно, мы с вами иногда встречались на лестнице или в лифте. Вы меня помните?

— Какой еще Наташи?

Не отвечаю на ее вопрос. Я в растерянности, наверно, мой русский язык еще хуже, чем обычно, возможно, я недостаточно понятно говорю…

— На сегодня у нас была назначена встреча, но Наташи странным образом нет дома. Более того: ее квартира совершенно пуста. Она куда-то переехала? Не будете ли вы так любезны…

Но женщина меня уже не слушает. Захлопывает у меня перед носом дверь. Я снова звоню. Она из-за двери орет:

— Вали отсюда или я вызову милицию!

Пересекаю площадку и подхожу к двери напротив. Звоню. Дверь распахивается тотчас же. Словно жилец той квартиры ждал меня. На пороге появляется высокий грузный мужчина в майке и трусах. Не успеваю открыть рта, как он рычит:

— Да перестанешь ты или нет беспокоить людей? Хочешь получить в морду, идиот?

Отступаю на шаг и говорю:

— Я иностранный журналист. Если вы не ответите на мои вопросы, я позову милицию и КГБ. Разразится скандал и дело попадет во все газеты.

Мужчина, застыв на пороге, глядит на меня, раскрыв рот. В глазах его еще не погасла угроза, но мои слова возымели действие. Это всегда срабатывает: когда слышат, что ты иностранец да еще достаточно уверенно произносишь магическое сокращение КГБ, люди пугаются. И в общем-то не без оснований.

— Дама, которая жила рядом с вами на площадке, исчезла, — говорю я. — Квартира ее пуста. Вы ее сосед. Вы не могли ничего не слышать. Отвечайте.

Он чешет живот. Постепенно к нему возвращается наглая самоуверенность.

— Какого хрена, откуда мне знать о какой-то соседке? Я переехал сюда только этой ночью. Четырнадцать лет я ждал, когда мне дадут квартиру. Ну вот, мне ее дали вчера. При условии, что я вселюсь сразу же. Мы переехали ночью. Двадцать семей. Это был сущий ад. Ни минуты не спали. Однако, надо сказать, квартира что надо! Вот увидите, и ту квартиру тоже быстро займут. Можете не беспокоиться. Когда придете сюда следующий раз, наверняка она не будет пустовать. Вы говорите, что ищете даму? Так вот, на четвертом этаже есть одна дамочка, мы вместе переезжали… Ничего себе, настоящий класс… Вырез на платье такой, что все наружу…

Теперь я захлопываю у него перед носом дверь. Сбегаю по лестнице, звоню в квартиры. Везде дают один ответ. Никто не видел, никто не знает Наташи. Весь дом заселили в течение ночи новыми жильцами, они стояли на очереди в ожидании жилья много лет. Жили в коммунальных квартирах. Насколько я подавлен и близок к отчаянию в этих безуспешных попытках что-то узнать о Наташе, настолько они счастливы, что наконец получили человеческое жилье. И это мешает им меня серьезно выслушать. Никто из них не в силах допустить, что мир может быть так бесконечно жесток в тот день, когда ты получил квартиру, о которой мечтал всю жизнь…

На улице, из автомата, звоню Наташе — набираю ее номер, хотя у нее в квартире не видел даже телефонного аппарата. Однако где-то, неизвестно где, телефон звонит. После бесконечно долгого ожидания кто-то снимает трубку. Отвечает женский голос. Неужели Наташа? Да нет, это коммутатор. Женщина говорит: «Министерство труда». Наверно, я не так набрал номер или неправильное соединение, в Москве это случается часто. Набираю снова: тот же женский голос — «Министерство труда». Прошу сказать номер телефона — тот же, по которому до вчерашнего дня я звонил Наташе. Спрашиваю, с какого времени у вас этот номер телефона? «Да я не знаю, — отвечает телефонистка, — я новенькая». И кладет трубку. Звоню снова, прошу к телефону кого-нибудь из начальства, опять бесконечное ожидание, наконец меня с кем-то соединяют. Объясняю, что я иностранный журналист и добиваюсь ответа: «Знаете, этот номер… этот номер здесь по меньшей мере с тех пор, как я тут работаю… в июле будет уже почти семь лет». Звоню на справочную телефонов государственных учреждений, спрашиваю, как это может быть, говорю, что до вчерашнего дня телефон принадлежал Наташе, называю ее фамилию. «Наверно, это был спаренный телефон», — объясняют мне. Нельзя ли проверить, что стало со вторым телефоном? Его распарили? Или отключили? С какого времени? Почему?

— Вы что — родственник?

— Нет, но…

— В таком случае вы должны подать заявление — официальный запрос о предоставлении секретной информации — в ваше районное отделение милиции, указав мотивы запроса, — и вешает трубку.

Тщетные усилия! Ее увезли. Чтобы посадить в тюрьму, судить, убить. Сработали так, чтобы она бесследно исчезла. Но пока жив я, может быть, будет жить и она. Я по-прежнему служу страховкой ее жизни. Они боятся меня и того, что мне известно. Быть может, я смогу начать торг, как-то сговориться? Но о чем, с кем, как?

Бесцельно кружу по улицам. В шесть часов вечера думаю: вот в эту минуту машина резко тормозит, ее заносит, она разворачивается задом наперед, идущие следом машины налетают одна на другую, все глаза устремляются на груду искореженного металла посреди улицы, все движение останавливается и…

Но грузовика на Кутузовском нет. Нет и Наташи. И дорожный инцидент уже не к чему. Руди и Катя… О них я совершенно позабыл. Торможу у первого автомата. Звоню Руди в редакцию.

— Черт возьми! Я жду твоего звонка целый день! Куда ты запропастился? Что с нашим шоу — отменяется?

Прошу извинения, говорю, что все объясню ему в следующий раз.

Катя, возможно, еще стоит там на улице и ждет нас. Наш идеальный двойник. Но Кати нет. Жду пять минут, десять. Рядом со мной люди стоят в очереди к пивному ларьку, ребенок плачет, требуя, чтобы мать купила ему мороженое, кто-то ждет автобуса, девушка ловит такси. Жизнь продолжается. Но жизнь других — не моя.

Звоню в отдел печати КГБ. Говорю, что мне необходимо срочно связаться с их служащей Катей Петровой. Они несомненно ее помнят: она была выбрана Мисс КГБ, несколько месяцев назад я брал у нее интервью с цветными фотографиями для воскресного приложения к моей газете. Однако они ее не помнят. Обещают проверить. Мне позвонят через десять минут. Проходит двадцать, и вновь звоню я.

— Ах, да, капитан Петрова, — говорит работник отдела печати. — Ее перевели.

— Как перевели? Когда? Я с ней говорил всего несколько дней назад.

— Когда — не могу вам сказать, тут не указано.

— И где я могу ее найти?

— Мы не уполномочены давать сведения такого рода о наших работниках.

Уже наступил вечер. Еду в Старый цирк, дневной спектакль только что кончился, вхожу через служебный вход, ищу лилипутку, мать Кати: может быть, она сможет мне что-то объяснить, это моя последняя надежда. В актерских уборных полно лилипуток: они с любопытством разглядывают меня, некоторые смеются, снимая с лица клоунский грим. Но ни одна из них не похожа на ту, что я ищу. «Извините, — спрашивают меня, — но кто вам нужен?» Объясняю, описываю ее внешность. «Но как зовут вашу знакомую?» — следует вопрос. Я этого не знаю. И никогда не знал. Однако мне известна фамилия ее дочери Кати — Петрова. Отвечают, что о лилипутке с такой фамилией никогда не слыхали. Может быть, она носит фамилию мужа. Или свою девичью. Или…

Ах, вот: теперь вспоминаю: мне говорили, что она была замужем за человеком-змеей…

Смеются. У нас, говорят, такого случая не было. А как звали этого циркового актера? Наверно, из какого-то другого цирка. Возможно, они поссорились. Разошлись.

Я сам вижу, что не знаю ничего определенного, ничего конкретного, что могло бы помочь разыскать ее.

Но как это может быть? Неужели возможно, чтобы все исчезли, вдруг словно сквозь землю провалились? Чего же ждут, чтобы прийти и за мной?

Влезаю в машину, еду к Лубянке, медленно объезжаю площадь, в центре которой высится памятник Феликсу Дзержинскому, основателю КГБ. Однажды я был внутри здания на Лубянке. Помню лифт, кнопки в нем были белые, без цифр: если работаешь в штаб-квартире КГБ, также и этаж, на котором находится твой кабинет, должен быть засекречен. Я ходил смотреть выставку о борьбе против ЦРУ, войне между секретными агентами. В баре с красными бархатными диванами нам подавали пирожные безе и кофе. И зловещая Лубянка, увиденная в таком ракурсе, казалась просто одним из огромных московских зданий, ничем не отличающимся от других. Однако говорят, что в подземных этажах находятся страшные тюремные камеры. Говорят, что здание населяют призраки жертв, замученных в этих подземных застенках. Даже сегодня, после нескольких лет перестройки, москвичи избегают ходить по тротуару рядом с этим домом, словно боясь, что дверь вдруг неожиданно распахнется, из нее высунется рука и без всяких объяснений затащит внутрь. Теперь, возможно, там Наташа. А, может, и вся компания: Наташа, Катя, лилипутка, мой приятель Бранкалеоне, его водители. Не хватает только меня.

Провожу бессонную ночь. Кто мне может помочь? Кто еще знал что-то об этой истории?

Кто-то еще знал. Врач итальянского посольства, человек наших спецслужб. Он обещал мне свою помощь. Направляюсь к посольству, все места парковки заняты, приходится ставить машину во второй ряд. У входа в консульство стоит очередь из белокурых девиц, хлопочущих о визе, чтобы на летние каникулы или в отпуск поехать в Италию, к своим женихам, любовникам или «клиентам». Им-то удастся вырваться из Советского Союза, пусть хотя бы ненадолго.

Нажимаю на кнопку звонка, попадаю в объектив телекамеры, охранник меня узнает и открывает дверь, не задавая вопросов. Поднимаюсь по лестнице, прохожу контроль на «металл-детекторе». «Мне нужно бы поговорить с врачом, — объясняю дежурному карабинеру. — Я тороплюсь». Он за перегородкой из пуленепробиваемого стекла подносит к губам микрофон внутреннего переговорного устройства, вижу, как он с кем-то говорит, потом он пропускает меня. Поворачиваю направо, потом налево, вижу полуоткрытую дверь, доктор здесь, на месте, он стоит ко мне спиной и смотрит в окно. Я здороваюсь:

— Добрый день.

Он оборачивается и отвечает:

— Добрый день. Чем могу быть вам полезен?

Но это не мой доктор! Это какой-то другой врач.

— Мне, по правде говоря, нужен окулист… — растерянно произношу я.

— А я совсем наоборот — гинеколог.

— Да плевать я хотел, кто вы! Мне нужно поговорить с врачом, который сидел в этой комнате.

— Тогда вам надо ехать в Италию. Он там. По крайней мере, пробудет некоторое время. Он просил перевести его в какую-нибудь страну третьего мира — в Африку или на Дальний Восток. Ваш доктор — один из тех, кому нравится искать приключения. А мне нет. Но чего я совсем не выношу, так это плохо воспитанных, наглых журналистов.

Ухожу, хлопнув дверью. Иду обратно по коридору, стучу в дверь кабинета Карати, заведующего отделом печати посольства. Войдя, не говорю даже «чао». Он удивленно глядит на меня.

— Прежнего врача, окулиста, больше нет! — выпаливаю я на одном дыхании.

— Ну, и с чего это мы так разволновались? Что случилось?

— Знаешь, этот инцидент с Нано Бранкалеоне…

— Да, паршивое дело.

— Доктор недавно с ним встречался, я хотел что-нибудь узнать…

— Доктор вернулся в Италию. У него закончился срок командировки. Но о Бранкалеоне могу тебе кое-что сказать я. Пойдем, пройдемся немного.

Выходим на улицу. Солнце стоит высоко в небе, Москва утопает в зелени, цветут тополя. Карати рассказывает о подробностях ареста. Бранкалеоне находится в тюрьме усиленного режима. У него русский защитник, скоро приедет отец с итальянским адвокатом. Обвинение весьма серьезное. Есть надежда добиться того, что через пару месяцев его временно выпустят на свободу. Не раньше. Многое зависит от того, как будет развиваться политическая обстановка в Советском Союзе. Захотят или нет раздуть это дело, чтобы оно послужило уроком для других. В случае неблагоприятного исхода ему грозит попасть в исправительно-трудовой лагерь самое меньшее на шесть-семь лет.

— Что-нибудь известно о первых допросах?

— Нет, это следственная тайна.

— Могу я увидеть его, поговорить?

— В настоящий момент это исключено. Видеть его разрешается только русскому адвокату. Чуть позже позволят свидания, но только с родственниками. Если хочешь, я постараюсь передать Бранкалеоне от тебя привет или что-то, что хочешь ему сообщить.

— Я подумаю. Благодарю тебя. Но в отношении этого врача, окулиста… меня интересует другое…

— Что же именно?

— Мне хотелось бы получить одну конфиденциальную информацию… Конечно, если только ты можешь мне ее дать… Мне говорили, что он был человеком наших спецслужб тут, в посольстве…

— Он? Да ты что — с ума сошел?! — и Карати подходит ко мне вплотную и шепотом говорит: — Нет, человек спецслужб здесь — это я…

Лжет? Впрочем, теперь это уже не имеет значения. Все, кто знал или мог знать, исчезли — вот что имеет значение. Наташа. Жильцы ее дома. Катя. Лилипутка из цирка. Теперь еще и врач посольства. Все, кто хоть как-то мог бы подтвердить историю, в которой я оказался участником. Я остался один.

Провожу еще одну ночь без сна, наполненную бессвязными мыслями, самыми дикими предположениями, кошмарными видениями. Стараюсь не поддаваться отчаянию, ибо это было бы равносильно признанию — я никогда больше не увижу Наташу. Встаю очень рано. В редакции Николай занят приготовлением завтрака — жарит яичницу. Шофер на дворе возится с машиной — меняет свечи. А где Ориетта? Нашей секретарши нет на месте. Что с ней? Неизвестно.

Ориетта обещала помочь мне. Хватаюсь за этот последний шанс. Звоню ей. Отвечает еле слышный голосок, словно за тысячу километров.

— Я плохо себя чувствую, совсем плохо.

— Что с тобой, что случилось?

— У меня жар. Заболела. Не смогу прийти на работу.

Говорю, чтобы насчет этого не беспокоилась.

— Выйдешь на работу, когда захочешь, только когда по-настоящему поправишься. Отдохни несколько дней.

— Вот-вот, я хотела бы пораньше уйти в отпуск, один знакомый обещал мне устроить комнату в санатории в Ялте, — отвечает она.

Она тоже от чего-то спасается бегством? Или это мне везде мерещатся заговоры и опасности?

Николай напоминает мне, что сегодня в Верховном Совете решающая схватка, придут все важные шишки как правых, так и левых, говорят, что уже два дня, как в Политбюро идет тайное совещание, заседают даже по ночам. «Это может быть решающий момент для перестройки, — говорит он, — или, наконец, пойдут вперед по этому пути или вернутся назад и тогда — прощай демократия!» Предлагает мне часть яичницы, но я отказываюсь. Однако в парламент придется обязательно пойти, газета ждет от меня длинную статью.

Вхожу в Кремль, как автомат. У Мавзолея Ленина — смена караула, как всегда происходящая каждый час, минута в минуту, торжественная и воинственная. Интересно, в подземелья доносится этот стук сапог по асфальту? Вот, одно доказательство у меня еще осталось: подземный ход. Я мог бы повторить свое зимнее приключение: спуститься вниз по откосу в саду, войти в Тайницкую башню, пройти по подземной галерее до Наташиной квартиры… Вдруг она еще там? Может быть, ее похитил Президент, чтобы держать там и ни с кем не делить?

При входе в здание Верховного Совета предъявляю свои документы. Сижу полчаса в ложе иностранной прессы. Президент присутствует в зале. Выступающие, как уже несколько месяцев, твердят о политических и экономических реформах, не приходя ни к каким решениям.

Испытываю непреодолимое желание закурить. Обычно курительная комната в Верховном Совете похожа на газовую камеру, но сегодня она пуста, наверно, дискуссия в зале действительно очень важная, только меня она все равно ничуть не интересует. Прочитаю о ней в сводках новостей агентств печати, для этого они и существуют. Курю, пытаюсь сосредоточиться, выстроить в один ряд все произошедшее.

В курительную входит маленький человечек. Направляется в мою сторону медленным шагом, на расстоянии нескольких метров следом за ним идет здоровенный парень. У человечка под мышкой кожаная папка. Он незаметно оглядывается вокруг. Не верю своим глазам, но это именно он — глава КГБ со своим телохранителем. Вот он стоит в нескольких шагах от меня, молча, неподвижно, без всякого выражения на лице, похожий на какую-то рыбу. Он маленького роста, лысый, одет в черное, в маленьких очках в толстой оправе на носу, стекла которых скрывают выцветшие голубые глазки. Бросив на меня взгляд, он чуть заметно улыбается.

— Вы согласились бы ответить на несколько вопросов? — спрашиваю я неуверенным голосом.

— Пожалуйста.

Вытаскиваю из кармана блокнот. Задаю первый вопрос об общей ситуации в стране. Потом следующий — такой же избитый. Записывая в блокнот его ответы, думаю, как бы ввернуть какой-нибудь вопрос, касающийся Наташи. Глава КГБ всегда недосягаем для журналистов, на этот раз такое впечатление, что он сам ищет репортеров. Почему?

Он поворачивается ко мне боком, словно собирается уйти и закончить наш разговор.

Это для меня последняя возможность. Но я никак не могу сообразить, с чего начать.

— Правда ли, — говорю я, — что КГБ ставит микрофоны в квартиры и офисы иностранных журналистов? Правда ли, что вы за нами следите и вам известен каждый наш шаг?

— Наши возможности куда более ограничены, чем думаете вы на Западе. Мы не в состоянии записывать на пленку и слушать все то, что вы говорите. К сожалению. Но если кто-то из вас нарушает закон, будьте уверены, что это не укроется от КГБ. Мой ответ достаточно ясен?

— Да, но в этой связи я хотел спросить…

Он не дожидается, пока я закончу свой вопрос. Поворачивается спиной и покидает курительную. Пытаюсь пойти вслед за ним, но телохранитель меня решительно останавливает.

— Интервью окончено!

— Но я… прошу вас… я должен…

— У Председателя КГБ есть более важные дела, которыми он должен заниматься. Несомненно более важные, чем ответы на ваши вопросы.