Любовники и лжецы. Книга 2

Глава 34

Стрелки часов достигли шести и двинулись дальше. Паскаль сидел и ждал в розовой спальне на втором этаже. В пятнадцать минут седьмого он сошел вниз и начал прислушиваться, не подъедет ли к входу такси. Прошло тридцать минут, сорок пять, час. Его мозг бился в догадках, придумывая одно за другим объяснения тому, что могло задержать Джини. Конечно же, на Пэддингтонский вокзал поезд прибыл вовремя, а вот такси Джини сразу поймать не смогла. Или нет… Скорее всего опоздал поезд. Воображение услужливо нарисовало вагоны, неподвижно стоящие на путях. Какая-нибудь ерунда – и вот тебе, задержка минут на десять-пятнадцать. Потом Паскалю пришлось представить опоздание посерьезнее. В половине восьмого, когда его воображение иссякло, он позвонил на вокзал. «Поезд отправлением из Оксфорда в четыре тридцать прибыл вовремя», – прозвучал в трубке металлический голос. Паскаль почувствовал первые симптомы тревоги, но попытался успокоиться. Уточнив вечернее расписание поездов на ветке Оксфорд—Лондон, он занялся расчетами. Если Джини опоздала на этот поезд и села на следующий, ее следует ожидать около восьми. Некоторое время эта мысль поддерживала в нем оптимизм. Но стрелки часов все с той же неумолимостью миновали и восемь.

Он снова поднялся наверх, в темную спальню, и, припав к видоискателю, еще раз внимательно изучил тупик. Все те же тишина и покой. Ни в одном из соседних домов так и не появилось никаких признаков жизни. Ни в одном из окон даже на секунду не вспыхнул свет. Паскаль навел объектив вначале на крыльцо готической виллы, а затем на окна задней части здания. И там ничего нового: шторы по-прежнему подняты, бледные комнаты все так же призрачны, спокойны и пусты. Они словно ждали кого-то – точно так же, как и он.

Если бы Джини так надолго задержалась, она бы наверняка позвонила ему прямо с вокзала. Стрелки часов приближались к девяти, а это означало, что она пропустила уже два поезда. Если Джини намеревалась быть на станции в Оксфорде в четыре часа дня, то должно быть какое-то объяснение, на что потрачены прошедшие с тех пор пять часов. Оставались только два вечерних поезда из Оксфорда в Лондон. Один приходил около десяти, другой – вскоре после полуночи. Сидя в темной комнате, Паскаль физически ощущал течение времени.

Слух его, и без того обостренный, стал в темноте еще острее. Хотя в тупике по-прежнему было темно и тихо, он слышал малейший шорох, доносившийся с улицы. Вот жалобно заскулила собака за два дома отсюда, кто-то протопал по тротуару, открылась и хлопнула дверца машины, прошелестели колеса по мостовой. Обычный субботний вечер: люди прогуливаются, выходят из дому и возвращаются обратно. Но вместе с тем ни одного телефонного звонка, ни одного такси. Этой странной тишине не находилось объяснения. Немного походив из угла в угол, он снова спустился вниз.

Паскаль специально не брал телефонную трубку, надеясь, что ему позвонит Джини. Но к половине десятого терпению пришел конец. Перед его мысленным взором предстала Джини в машине-развалюхе, взятой напрокат. Скользкое загородное шоссе, резкий поворот. Колеса пробуксовывают, машину начинает заносить… Он позвонил в полицию. Флегматичная дама из отдела несчастных случаев говорила спокойно и размеренно. Каждое ее слово было наполнено здравым смыслом. Не торопясь, она навела справки. «Нет, – сообщила она через минуту, которая ему показалась вечностью, – сегодня вечером в районе Оксфорда дорожно-транспортных происшествий не зарегистрировано».

Паскаль попробовал обзвонить оксфордские больницы. Однако ни в один из приемных покоев в тот вечер ни одна женщина, хотя бы отдаленно напоминавшая Джини по описанию, не поступала. Тут его словно озарило: Джини упомянула, что взяла машину напрокат на железнодорожной станции! Позвонив на станцию, Паскаль узнал телефонный номер фирмы проката и тут же набрал его. На его звонок ответила женщина, но в отличие от предыдущей эта разговаривала раздраженным тоном. Как выяснилось, она ожидала последнего клиента, который должен был прибыть лондонским поездом. А иначе и ноги бы ее здесь не было – в такое-то время. Уж час назад смоталась бы! В субботу-то вечером!

Паскаль с ужасом почувствовал, что она вот-вот швырнет телефонную трубку. В отчаянии он забормотал что-то несуразное, призвав на помощь всю свою галантность. В конце концов ему удалось растопить лед. Недолго покопавшись где-то, нелюбезная дежурная выдала результат поисков: «Да, мисс Хантер машину вернула – вон во дворе стоит. И ключ вернула». Нет, она не может сказать, когда именно, потому что сама эту мисс не видела. Но, скорее всего, минут двадцать назад. С мисс Хантер занималась другая сотрудница, а у нее самой был тогда перерыв на кофе. Нет, с другой сотрудницей поговорить нельзя – уже ушла.

Паскаль положил трубку и посмотрел на часы. Пятнадцать минут одиннадцатого. Чувство облегчения и надежды снова наполнило его. Ну, конечно же, Джини благополучно доехала до станции. И, наверное, пыталась дозвониться, пока он, как сумасшедший, названивал в больницы и полицию. Наверное, едет сейчас потихоньку в Лондон – тем самым поездом, который отправился из Оксфорда всего лишь три минуты назад. Значит, приедет в полночь. Должна приехать. И все у нее хорошо.

Некоторое время Паскаль был почти счастлив. Он пошел на кухню, чтобы сварить себе еще кофе, и сел за стол, подперев голову руками. Весь день он ничего не ел, но есть не хотелось. Паскаль пил кофе, чтобы успокоиться и привести мысли в порядок, однако кофеин в сочетании с никотином действовал возбуждающе. Внезапно вспомнился список вещей Макмаллена, который продиктовала ему Джини. «Если только Макмаллен действительно погиб», – сказала она. Если!

Он вновь просмотрел список. Если бы Джини не произнесла этой фразы, если бы не указала на несоответствия в записанных полицией показаниях о том, где и когда побывал Макмаллен, он ни за что не заметил бы так быстро, что в этом списке не так. Но поскольку она рассказала ему о своих открытиях, в глаза тут же бросились явные несуразности. Паскаль смотрел на две строчки, привлекшие его внимание, и тревога овладевала им с новой силой.

Список был составлен в высшей мере педантично. Было указано точное количество мелочи, найденной в карманах покойного. Давалось описание печатки на перстне, перечислялись: марка наручных часов, марка зажигалки – «Данхилл», разновидности кредитных карточек, сорт сигарет. «Бенсон и Хеджес» с «шелковым» фильтром – сигареты в Англии довольно популярные. Но все дело в том, что это вовсе не тот сорт и тип сигарет, которые курил Макмаллен. Он курил «Кэмел» без фильтра – привычка настолько необычная, что Паскаль сразу ее подметил. К тому же Макмаллен ни разу не воспользовался зажигалкой – закуривая, он всегда чиркал спичкой.

Не выходит ли так, что Макмаллен инсценировал собственную смерть? Или, может быть, на него было совершено покушение, но вместо Макмаллена убили кого-то другого, какое-то подставное лицо? Паскаль пытался разобраться во всем этом. Он напрягал память, стараясь воскресить в ней детали разговора с Хоторном, который вчера вечером Джини вела у Мэри и потом пересказала ему.

Складывалось впечатление, что Хоторну ничего не было известно об их свидании с Макмалленом в Оксфорде, в то время как предыдущие встречи в Риджент-парке и Британском музее тайны не составляли. Еще вчера Паскаль приписывал это коварству Хоторна, рассматривая в качестве хитрой уловки с целью выудить у Джини побольше информации. То, что по пути в Оксфорд за ними неотступно следовал «хвост», казалось ему неоспоримым. Как тут останешься незамеченным, когда почти две недели за тобою постоянно следят и прослушивают твои телефонные разговоры? Получалось так, что они вывели на Макмаллена его злейших врагов, и через какие-нибудь несколько часов после того, как встреча окончилась, тот был мертв. Паскаль опасался, что стал невольным виновником его смерти. Да что там опасался – он был уверен в этом.

Хоторн и сам провел ту ночь в Оксфордшире. Паскаль и Джини своими глазами видели, как он приехал к себе в имение. Цель этого приезда представлялась Паскалю вполне очевидной: Хоторну нужно было лично убедиться, что на сей раз Макмаллену заткнут рот раз и навсегда. Подобный сценарий напрашивался сам собой, однако теперь в нем было впору усомниться. Что, если Макмаллен не погиб? Что, если предчувствие не подвело Джини? Возможно ли, что Джон Хоторн невиновен или несет только часть вины? А может быть, его вообще следует оправдать?

У Паскаля зародилась новая мысль, которая принесла с собой и новое сомнение. От этой мысли ему стало дурно, он весь похолодел от нахлынувшего ужаса. Но отмахнуться от нее было невозможно, а потому оставался единственный путь – как следует ее проанализировать. Так или иначе, у него не было возможности выяснить, находится ли сейчас Хоторн в Лондоне. Предположим, что он в Оксфордшире. Предположим, Джини знала об этом. Вот вам и объяснение, почему сегодня она так рвалась в Оксфорд. Если же она встретилась там с Хоторном, то объясняется и эта длительная задержка.

Паскаля будто пружиной подбросило с места. Он заметался из угла в угол. Нет, говорил он себе, это полностью исключено, это невозможно. Джини не стала бы лгать ему в глаза. Если бы ей было точно известно, что Хоторн в Оксфордшире, то она наверняка сказала бы ему об этом. С другой стороны, Джини могла действовать импульсивно. Она могла попытаться разыскать Хоторна и, узнав, где он находится, пошла к нему на свидание. В таком случае… Паскаль закрыл лицо руками. Он изо всех сил пытался унять свое отравленное ревностью воображение, но тщетно.

В его разгоряченном сознании проносились мимолетные образы, вспыхивали, распадаясь на искры, язычки злого пламени. Ему до сих пор не было доподлинно известно, что произошло прошлым вечером между Джини и Хоторном, и, кажется, он уже никогда в жизни не сможет узнать или понять этого. Перед его мысленным взором вставал Хоторн, бесстыдно прикасающийся к Джини. Паскаль отчетливо представил, как он трогал или мог трогать ее, и это было хуже всякой пытки. Потом представилась Джини, отвечающая на ласки Хоторна, но стыдящаяся этого и не желающая признаться в этом ни самой себе, ни Паскалю. Если вчера все обстояло именно так, а сегодня вечером встреча повторилась, то разве она не ответит на его ласки снова?

Джини в рука другого – эта картина вырисовывалась особенно контрастно, как молнией, озаренная болью. Хоторн прикасался к ее грудям и раздвигал ее нога. Паскаль затряс головой, чтобы отогнать это проклятое видение.

Джини была для него очень близким человеком. Эту близость хранила каждая часть его тела. И каждая частичка ее тела принадлежала ему. Не только его сердце, его глаза и уши, но и руки, гениталии, губы помнили ее любовь и ласки. «Стоп!» – говорил он самому себе, однако его воображение никак не унималось. Молнии продолжали выхватывать из тьмы сознания один знакомый образ за другим: выражение ее глаз, перед тем как он входит в нее, ее лицо, застывшее после этого в экстазе, ее тело, поднимающееся, чтобы слиться с его плотью, ее рот, расслабленно приоткрывающийся, когда он замедляет ритм, ее слепая, дикая одержимость, передающаяся ему, знающему, что после одного-двух движений она не выдержит и кончит. Все эти жесты, движения, прикосновения он считал теперь принадлежащими только ему и никому больше. Даже мимолетное воспоминание об этих интимных подробностях будило в нем ненасытное желание. Повернувшись лицом к стене, он за одну секунду вспомнил влажные пряди ее волос, соленый вкус ее груди и ту отчетливость, с которой в ее серых глазах читалось потрясение всякий раз, когда он входил в нее. Эти расширявшиеся глаза особенно возбуждали его.

У нее была особая манера двигаться, целоваться, всегда находились какие-то свои, особые слова. И Паскаль чувствовал себя исключительным собственником всего этого. Его не волновало, сколько любовников у нее было до него, кем они были и какие слова она говорила им. Эти мужчины из ее прошлого казались ему такими же далекими и призрачными, как и женщины, бывшие в его собственной жизни. И ему никогда, ни на секунду не приходило в голову, что те мужчины обладали ею точно так же, как и он. Но рано или поздно прозрение должно было наступить, и он вдруг с жестокой отчетливостью увидел крах своих иллюзий, поняв, какую злую шутку сыграло с ним его воображение.

Теперь – вспышка за вспышкой – перед его глазами высвечивались Джини с Хоторном вчера, Джини с Хоторном сегодня. И те же слова, те же прикосновения она точно так же, как и Паскалю, дарила другому. А этим другим был Хоторн.

Если это было ревностью, то такого приступа ему не доводилось испытать еще ни разу в жизни. Ощущение было такое, будто кто-то пропускал сквозь его тело ток, вонзая к тому же раз за разом нож то в сердце, то в пах. От эпизодов, которые ему услужливо подсовывало воображение, охватывал одновременно стыд и ужас. Все эти видения были злыми, нежеланными пришельцами, но у него не было сил противостоять им. Заставив себя остановиться, он огляделся по сторонам и увидел, что стоит на кухне, которая, как и все в этом доме, внушала ему отвращение. Было очень тихо. Паскаль невидящим взглядом уставился на гладкие панели кухонной мебели, сияющие больничной белизной, раковину и кран, поблескивающие хромом. Ему пришлось совершить насилие над собственным разумом, заставив себя рассматривать все эти детали, не имевшие для него ни малейшего значения. Взгляд бездумно фиксировал форму полок, ассортимент посуды: вот чашка, вот белая тарелка, вот нож, а вот ложки…

Постепенно Паскалю удалось успокоиться, кошмары, рожденные ревностью, отступили. Ему показалось, что он предает Джини, позволяя себе думать о ней такое. «Мое воображение лжет мне, – пришла в голову новая мысль. – Хоть бы она в самом деле приехала этим последним поездом». И тут же, проявив внезапную собранность, он резко повернулся на месте, чтобы прислушаться к звуку, донесшемуся с улицы. Паскаль вбежал в прихожую. Чуткий слух не подвел его. Теперь он явственно расслышал характерное пыхтение лондонского такси. Машина только что подъехала, ее мотор урчал на холостом ходу.

Чудовищное напряжение тут же спало, Паскаль помчался к входной двери, шепча имя Джини. Он уже занес руку, чтобы настежь распахнуть дверь, но тут услышал незнакомые голоса: мужчина и женщина болтали о вечеринке, на которой только что побывали. Их шаги удалялись. Собачий вой, раздававшийся весь вечер, сменился радостным лаем. Открылась и хлопнула дверь. Улица снова погрузилась в тишину. «Ну, скорее, – взмолился про себя Паскаль. – Скорее!» А пока лучше еще раз проверить аппаратуру, посмотреть, не появилось ли чего нового в тупике. Он был готов заняться чем угодно, лишь бы только не думать. Не думать ни о чем!

Паскаль намеренно не зажигал света в верхних комнатах. В доме горели всего две лампочки: одна – внизу, у телефона, другая – на кухне. Обе погасли, когда он подходил к лестнице.

Паскаль замер на месте. Он неподвижно стоял в темноте, но в голове его стучали тревожные мысли. Тихо подойдя к двери, он задвинул засовы, а потом ощупью прошел от одного выключателя к другому. Оба не работали. Пробравшись вдоль стенки на кухню, он открыл дверцу холодильника. Света не было и там. Осторожно ступая, Паскаль вернулся в прихожую и поднял телефонную трубку: гудка не было – линия отключена. Что и говорить, ситуация складывалась не из приятных: ни телефона, ни электричества.

Неслышно пройдя в гостиную, Паскаль чуть раздвинул плотно задернутые гардины и посмотрел в щелку. В двух домах напротив окна верхних этажей были освещены. Горели и уличные фонари. Их район не был обесточен. Значит, очередная игра – наподобие тех, в которые на этой неделе кто-то играл с Джини в ее квартире. «Ну вот, началось, – подумал он. – Кому-то известно, что я здесь». Его тело и воля испытали прилив энергии. Стараясь не шуметь, он вышел на лестничную площадку, но направился не вниз, а в соседнюю спальню.

Появление нового действующего лица состоялось как раз вовремя. Когда до воскресенья оставалось всего двадцать минут, готическая вилла приняла первого посетителя. Паскаль отлично видел в темноте. Для того, чтобы рассмотреть человека у входа, ему не нужен был даже инфракрасный видоискатель. Мужчина в черном шел к дому по подъездной дорожке. К тому моменту, когда Паскаль склонился над камерой, он уже поднимался по ступенькам крыльца.

Настраивая фотоаппарат, Паскаль поймал лицо мужчины в видоискатель. Должно быть, один из охранников Хоторна, «человек-тень», предположил он. Нет, это не Мэлоун. Скорее Фрэнк Ромеро. Внешностью мужчина вполне соответствовал описанию, которое дала Джини: высокий, темноволосый, плотного сложения. Паскаль сосредоточился на его одежде. На мужчине было незастегнутое темное пальто из толстого драпа. Сквозь распахнутые полы на животе сверкнул ряд медных пуговиц. Зябко притопнув на месте, мужчина подышал в кулаки и запахнулся в пальто поплотнее. Из его рта клубами валил пар. Подняв воротник, он озабоченно хмурился. Мужчина не проявлял намерения войти в дом – он просто ждал на верхней ступеньке крыльца.

Паскаль щелкнул несколько кадров. Лицо у мужчины было широкое и грубое, в нем проглядывало что-то зверское. На левой щеке виднелся порез от бритвы. Паскалю бросилась в глаза и блестящая нить, которой были обстрочены обшлага его пальто. Вначале мужчина сердито посмотрел на небо, потом обернулся и оглядел сад позади дома и наконец принялся внимательно рассматривать тупик. Так прошло несколько минут. Мужчина нетерпеливо взглянул на часы. Теперь в поле зрения оказалась его правая рука с покалеченными пальцами. Паскаль снова прильнул к видоискателю. Он выжидал, мужчина – тоже. Однако ждать пришлось совсем недолго.

Едва миновала полночь, через три минуты после того, как воскресенье вступило в свои права, к вилле подъехала черная машина. Это был внешне неприметный, но быстрый «форд-скорпио», в котором, кроме водителя, находился только один пассажир. Паскаль напрягся, тонко зажужжал моторчик фотокамеры. Он успел снять десять кадров. Проворно спустившись по ступенькам, человек подбежал к машине, остановившейся у крыльца, и открыл дверцу водителя. Из машины показался Джон Хоторн.

Положив руку на крышу автомобиля, он застыл, чтобы окинуть взглядом сад. Паскаль снял его крупным планом, стараясь, чтобы в кадре хорошо получилось лицо. Оно выдавало напряжение и какое-то странное, почти усталое нетерпение. На Хоторне тоже было темное пальто, под которым Паскаль увидел белое пятно сорочки. Хоторн был облачен в вечерний костюм.

Насупив брови, он обошел автомобиль спереди и снова остановился. Охранник скользнул на место водителя. Одновременно Хоторн открыл переднюю дверцу с противоположной стороны. На какую-то долю секунды дверца и плечо Хоторна загородили от Паскаля происходящее. Следующее, что он увидел, был длинный светлый локон. Паскаль снова напрягся, камера тонко взвыла. Из машины вышла женщина.

Ее лица не было видно, когда она в сопровождении Хоторна шла к вилле. Машина с охранником за рулем съехала с подъездной дорожки и, совершив в конце тупика разворот, унеслась вдаль по основной дороге в южном направлении. Ее габаритные огни в последний раз сверкнули на фоне ночного неба. Хоторн и блондинка поднимались по ступенькам крыльца. Они шли неспешно и с достоинством. В их движениях не было ничего вороватого. Рука Хоторна лежала на талии женщины. На ней было тоже черное пальто, а потому волосы, рассыпавшиеся по воротнику, казались ослепительно белыми. Они ненадолго замешкались у двери, и объектив камеры начал приближать их: близко, ближе, еще ближе. Паскаль наблюдал, как Хоторн, порывшись в кармане, вытащил ключ. Его губы зашевелились: он говорил что-то своей спутнице. Паскаль навел объектив на длинные белокурые волосы. «Ну, повернись, – тихо бормотал он себе под нос, – повернись же хоть разок».

Порыв ветра поднял белые локоны, которые оплели ее лицо, скрыв его от посторонних взглядов. Она слегка вскинула голову. Паскаль поймал в окошко фотоаппарата бледный профиль, бледные губы. В нервном исступлении он снимал, пока камера не остановилась, дав осечку.

Паскаль оцепенел. Женщина словно читала его мысли. В то время как Хоторн, повернув ключ в скважине, открывал дверь, женщина взглянула через плечо, наконец-то полностью открыв свое лицо. Ее прямые брови были слегка насуплены, что придавало лицу оттенок некоторой озадаченности. Оглядев пустой сад, она подняла глаза на окно, за которым прятался Паскаль. Она смотрела прямо в зрачок его объектива. Создавалось впечатление, что блондинка чем-то сбита с толку. Паскаль заметил, что лицо у нее очень приятное, однако не смог его сфотографировать. Руки не слушались его, пальцы словно одеревенели. Он смотрел в видоискатель, но в глазах рябило, сердце сжималось, как от холода. Выругавшись, он заново сфокусировал объектив и напряг зрение.

Этой женщиной была Джини.

Свет луны играл на ее нежной коже, волосы во тьме казались сделанными из серебра. Она была бледна и безжизненна, как призрак. Блондинка едва шевельнулась, и тонкие тени заструились по ее белому лбу, а волосы плавно потекли, как волна под дуновением ветра. Секунду, нет, какую-то долю секунды она смотрела ему прямо в глаза своим долгим, невидящим, пустым взглядом, а затем отвернулась, и белокурые волосы, взметнувшись, вновь скрыли ее лицо. Она вошла в открывшуюся дверь медленно, будто одурманенная. Из темноты прихожей Хоторн протянул ей свою руку, затянутую в черную перчатку. Ухватившись за его пальцы, она шагнула в тень. Светлый отблеск ее волос был виден еще некоторое время, но вскоре исчез. Дверь захлопнулась за ней.

Они облюбовали комнату на первом этаже в задней части здания, ту, что имела самые широкие окна. На окнах были шторы и ставни, но первые так и остались поднятыми, а вторые – открытыми. Внезапно кто-то невидимый зажег в этой комнате все огни, и тут же в ней появился Хоторн. Войдя, он посмотрел в окно и сбросил пальто. Развязал галстук-бабочку, расстегнул ворот вечерней сорочки. Заложив руки за спину, Хоторн подошел к окну и устремил хмурый взгляд в темноту сада.

Джини, должно быть, следовала за ним по пятам. Через секунду в кадре появилась и она. Склонив голову, она шла медленно и прямо, как сомнамбула или актриса, которая никак не может найти нужного места на съемочной площадке. Слегка обернувшись, Хоторн бросил ей что-то через плечо. В ответ Джини вскинула голову, и волосы снова взметнулись над ее лицом. Ее плечи слегка вздрогнули. Она встала так, что Паскалю была видна только ее спина, и сняла пальто. Паскаль со свистом втянул сквозь зубы воздух. Под пальто оказалось платье, которое он сразу же узнал. Она надевала его на вечеринку к Мэри – тонкий черный шелк, отливающий серебром, с двумя тонкими бретельками. Паскаль видел, как Хоторн что-то сказал, скорее всего задал какой-то короткий вопрос. Он протянул Джини какой-то предмет, и та взяла его. Хоторн заговорил снова, жестикулируя.

Джини колебалась. Она немного отошла в сторону, почти покинув кадр. Паскаль мог видеть только ее волосы, правое плечо и правую руку. Ему вдруг стало понятно, что Хоторн ей дал и что она сейчас делает. Она натягивала перчатки – пару длинных черных перчаток. Паскаль видел, как она шевелит пальцами, медленно поднимает руку и протягивает ее Хоторну. Черная перчатка обтягивала всю кисть, поднимаясь выше локтя.

Паскаль застыл в нерешительности, начисто лишившись способности думать и двигаться. Несколькими секундами раньше, в тот короткий период, когда они вошли в дом, но еще не зажгли света в комнате, он, бросив все свои камеры, выбежал на лестницу. Он уже ступил на первую ступеньку, когда, полуобернувшись, увидел, как осветилось окно в доме напротив, и ему пришлось вернуться. Теперь же его разрывали противоречивые чувства: происходящее казалось невероятным и одновременно логичным. Хоторн находился далеко, но стоило приникнуть к видоискателю, как он оказывался совсем рядом. Джини тоже находилась очень близко, пусть и на самом краю рамки. Казалось, протяни руку – и дотронешься.

Паскаль вытянул руку вперед, однако под пальцами оказалась только пустота. Рука дрожала. Он всегда верил своим глазам, верил своему зрению, которое было самой важной частью его ремесла. Но верить ли сейчас? Была ли это действительно Джини или какие-то сумасшедшие галлюцинации? «Я наблюдаю собственные кошмары, – подумал он, – наблюдаю собственные тайные страхи».

Паскаль весь обратился в зрение, словно мелкие детали могли подсказать ему, стоит ли верить своим глазам. Джини ни за что не надела бы такие туфли, пришла в голову мысль, показавшаяся спасительной. С другой стороны, именно такие были в посылке – черные, на тонких высоких каблуках. Паскаль отвернулся, потом посмотрел снова.

Теперь она повернулась лицом к Хоторну. Они стояли рядом, Хоторн смотрел ей в глаза. Паскаль видел, как шевелятся его губы. Подняв руку, Хоторн нежно привлек ее к себе. Она стояла спиной к Паскалю, преданно глядя в лицо Хоторну. А тот все говорил. Паскаль почти ослеп от боли и недоумения. Видеть и в то же время не видеть, иметь возможность наблюдать разговор, но не иметь возможности слышать – это было для него новой пыткой. Это не может быть правдой, все это только кажется, говорил он себе. Между тем в комнате напротив Хоторн только что взял руку Джини и медленно поднес ее к губам. Он поцеловал ее в кисть, обтянутую перчаткой. «Так вот что он делал вчера», – подумал Паскаль. Именно так все начиналось – так, как и рассказывала Джини.

Он отошел от своих камер. Паскаль потер лицо. Он чувствовал себя пленником собственных подозрений, вынужденным воочию наблюдать свои бредовые видения.

Некоторое время он стоял, не в силах отделаться от страха, неверия и чувства вины. Прошло лишь несколько секунд – каждая длиною в год. Одна часть сознания была загипнотизирована навязчивыми мыслями, крутившимися в голове, как белка в колесе, в то время как другая была поглощена расчетами. Тридцать секунд понадобится на то, чтобы сбежать по лестнице и выскочить на улицу. Еще тридцать – на то, чтобы пересечь сад и перескочить через ограду. Следующие тридцать – чтобы взбежать по ступенькам, прыгнуть на балкон и высадить балконные двери. Они казались достаточно хлипкими – откроются от одного хорошего пинка. Итого – полторы минуты. Паскаль чувствовал себя парализованным. Он двинулся было к двери, но повернул назад и в очередной раз прильнул к видоискателю.

Мужчина и женщина держали друг друга в объятиях.

Крепко обхватив свою избранницу, Хоторн начал поглаживать ее по спине. Оба казались крайне возбужденными. Ладони Хоторна легли на ее узкие бедра, он притянул женщину к себе. Она дернулась и положила голову ему на плечо. Белокурые волосы резко контрастировали с черной тканью его смокинга. «Подними голову, оглянись хоть раз», – вновь мысленно умолял ее Паскаль.

Женщина дрожала – это было хорошо видно. Руки Хоторна, путешествуя по ее телу, сняли с плеч тонкие бретельки – сначала левую, потом правую. Платье соскользнуло с ее плеч. Под платьем она носила черный корсет, который поднимал и поддерживал груди. Хоторн еще крепче прижал ее к себе, закрыв глаза. Словно обезумев, он начал целовать ее в губы и шею. Его руки поддерживали груди, поднимающиеся над корсетом. Он принялся ласкать их. Волосы женщины трепетали, словно живые. Внезапно темп движений изменился. Из медленных и ленивых они превратились в быстрые и ненасытные. Женщина, стиснув голову Хоторна в ладонях, потянула ее вниз, так, чтобы он своими губами прикоснулся к ее грудям. Она стояла к Хоторну вполоборота, ее движения стали исступленными и беспорядочными, ускорившись настолько, что Паскаль в какое-то из долгих, как вечность, мгновений не смог удержаться от мысли: «Сейчас он бросит ее на пол, и ее волосы ковром расстелются перед ним». Но он тут же осознал, что Хоторн не отвечает на ее ласки, не целует ее грудей. Женщина вела себя все возбужденнее, однако теперь в сознании Паскаля четко высветилось: «Нет».

Он не увидел лица этой женщины, по-прежнему скрытого волной волос, зато хорошо разглядел ее груди и линию плеча до самой ключиц. От этого сразу полегчало. Он слишком хорошо знал Джини – так хорошо, что узнал бы ее не только зрительно, но и на ощупь. Он знал линии ее шеи, изгиб спины и острые бугорки ее лопаток. Перед ним была не Джини. Даже возраст этой женщины был другим. Она была лет на десять старше – тридцать пять, а то и больше. Она была привлекательной, но с маленькими, почти детскими грудями. Ее соски были крохотными и вульгарно пунцовыми, да и движения были не такими, как у Джини. Сейчас Паскаль ясно это видел. Какое может быть сравнение? Джини двигалась легко и грациозно, а эта – резко, нагло, грубо.

Хоторн сместился немного влево, и женщина повернулась, продолжая алчно смотреть на него. Она взяла что-то со стола, который еле умещался в кадре, и принялась умащивать свои груди какими-то благовониями. Ее кожа стала лосниться. Руки в черных перчатках работали на совесть, соски возбужденно напряглись. Женщина на секунду прервала свое занятие и посмотрела на Хоторна, как если бы ожидала одобрения с его стороны. Склонив голову набок, она улыбалась.

«Все, все не так», – внутренне ликовал Паскаль, не понимая только одного: каким образом удалось столь искусно обмануть его глаза и рассудок? Волосы, прическа – все это было лишь тщательно выполненной копией Джини. Платье, конечно, было то самое, настоящее. В этом не могло быть никаких сомнений. Но сейчас, когда он смог увидеть лицо этой блондинки, всю ее фигуру при ярком свете, сходство с Джини оказалось минимальным. Это была не его Джини, а Джини в воображении кого-то другого, надо полагать, Хоторна. Эта мысль вызвала новый приступ ярости. Руки и ноги Паскаля опять стали послушными. Сейчас он разделается с этим негодяем раз и навсегда! Моторчик камеры взвыл, затвор защелкал.

Десять кадров, пятнадцать, двадцать. Паскаль снова стал самим собой – холодным и бесстрастным профессионалом. То, что происходило в окне напротив, его почти не волновало. Для него сейчас существовала только работа, которую надо выполнить, смена света, тени и ракурса. И ничего больше. Он наблюдал не занятие сексом, а просто взаимодействие форм. И эти формы следовало запечатлеть на пленке с учетом освещенности, расстояния и возможностей аппаратуры. Паскалю быстро удалось достичь абсолютной сосредоточенности. Единственной реальностью для него стали образы, движущиеся в видоискателе, которые необходимо надежно поймать с помощью бесконечно малых изменений фокуса и выдержки. Эти образы теперь не связывались в его сознании с конкретными людьми. Перед ним были не Хоторн с какой-то неизвестной блондинкой, а просто череда действий и движений. Используя точность аппаратуры, правильно выбрав угол и направление, он сделает все, чтобы остановить эти мгновения, которые после проявки пленки и отпечатки снимков превратятся в неопровержимые факты.

Паскаль прервал съемку, чтобы перезарядить камеру. Чертовски ныла раненая рука. Вытащив отснятую пленку и вставив новую, он опять нагнулся к видоискателю. Черный корсет немилосердно стягивал талию блондинки. Он был сделан из какого-то блестящего материала, преломляющего свет. Пришлось слегка подрегулировать камеру, чтобы избежать возможного брака. Пока он возился с пленкой, парочка отошла от окна. Хоторн был все еще полностью одет, и поза его никак не годилась для хорошего снимка. Он стоял где-то сбоку, опустив голову и глядя на блондинку сверху вниз. Она же задрала лицо, стоя перед ним на коленях. Отщелкав несколько кадров, Паскаль остановился в ожидании, когда Хоторн поднимет голову. Женщина тем временем принялась шарить у него между ног. Именно тогда у Паскаля появилось первое предчувствие, что действие развивается не по задуманному сценарию.

Нетрудно было заметить, что женщина вошла в раж. Она была крайне возбуждена – в той же мере, сколь холоден оставался Хоторн.

Он держал руки по швам и лишь бесстрастно смотрел на нее, ни одним жестом не намекая на ответное чувство. Не шевельнув даже пальцем, чтобы прикоснуться к блондинке или помочь ей, Хоторн приподнял голову. Паскаль сделал один снимок, потом другой и остановился. Его мозг заработал вновь, теперь уже более спокойно, а потому ему не составило труда прочесть на лице Хоторна красноречивое выражение, представляющее собой смесь неприязни и презрения. От страсти женщину передернуло, она потерлась грудями о его бедра. И в тот момент, когда она потянулась вверх, чтобы расстегнуть ремень его брюк, Хоторн наотмашь ударил ее. Это движение было быстрым и неожиданным. Рука его мелькнула в воздухе и резко опустилась на лицо женщины.

Удар был настолько силен, что она рухнула на пол. Приподнявшись, блондинка упала еще раз и тяжело отползла от него на пару метров. Теперь она вышла из кадра, притаившись где-то за краем окна. Как раз в тот момент, когда Паскаль осознал, что больше не может снимать, Хоторн полностью поднял голову. Он смотрел прямо в окно, в объектив камеры, и на губах его появилась напряженная торжествующая улыбка.

Выпрямившись, Паскаль отступил в глубь своей темной комнаты. Сейчас он увидел то, что должен был увидеть сразу. Это не было и не могло быть случайным. Неужели любой другой мужчина на месте Хоторна поступил бы так же? И с какой стати ему было при полном освещении стоять перед незакрытым, незашторенным окном? Зачем устраивать в доме напротив целый спектакль, в котором Джон Хоторн выступал в роли одинаково искусного актера и режиссера, исключительно для одного зрителя – Паскаля?

В растерянности Паскаль еще раз посмотрел в видоискатель. Даже если все это сделано намеренно, то не имеет абсолютно никакого объяснения. С чего бы это Хоторну вздумалось дать ему в руки подобные свидетельства? Ответ на этот вопрос Паскаль получил через секунду, когда женщина опять появилась у окна. Инстинктивно он защелкал фотоаппаратом, но тут же остановился.

Женщина, стоявшая перед ним, не была блондинкой. Волосы доходили ей только до плеч и были… черными. Вероятно, от удара и падения белокурый парик слетел у нее с головы, а может быть, она просто решила снять его. Очевидно было одно: отход от заранее согласованных правил поверг ее в крайнее отчаяние.

Лицо ее было белым как мел, она буквально тряслась от негодования. В раздражении та, которая всего минуту назад была блондинкой, сорвала перчатки и швырнула их на пол. С неожиданной яростью женщина набросилась на Хоторна, явно намереваясь вцепиться ему в лицо. Поймав ее за руки, тот легко сдержал атаку. Женщина оказалась отброшенной в сторону. И это, судя по всему, пришлось ей по вкусу. Вздрогнув, она словно специально повернулась так, чтобы целиком попасть в объектив камеры Паскаля. Потом с язвительной гримасой заговорила. Паскаль ничего не слышал, но прочитал эту фразу по ее губам. «Ударь меня», – сказала она, повторив то же самое во второй и в третий раз.

Хоторн посмотрел на нее холодным внимательным взглядом, а затем, подчеркнуто повернувшись к ней спиной, подошел к окну, чтобы закрыть ставни. В последний момент он посмотрел прямо в окно напротив, где притаился Паскаль. Эту кривую ухмылку и насмешку в глазах нельзя было истолковать двояко.

Его улыбка говорила: «Грош цена всем твоим фотографиям». Паскаль выпрямился, тупо глядя на захлопнувшиеся ставни. В ту же секунду он почувствовал очередной приступ ярости, который, впрочем, вскоре сменился острым чувством отвращения к самому себе. «Хоторн переиграл меня по всем статьям», – подумал он. Фотографии действительно никуда не годились. Они не доказывали ничего, кроме того факта, что посла и его супругу сближает общая страсть к сексуальным играм.