Любовники и лжецы. Книга 2

Глава 28

В пятницу, без четверти двенадцать, Джини уже сидела в нижнем зале бара-ресторана «Граучо». Ровно в двенадцать бар начал наполняться клиентами. Появилась кучка сотрудников рекламных агентств, потом – пара знакомых журналистов, актер, снискавший славу на озвучивании телерекламы… Однако того человека, из-за которого пришла сюда Джини, все еще не было. Джереми Прайор-Кент, близкий друг Макмаллена по школе и Оксфорду, не отличался пунктуальностью.

Она заказала минеральную воду, открыла газету и быстро просмотрела ее. На первой полосе самое видное место занимал материал о последней серии взрывов, устроенных людьми ИРА. Третья и четвертая пестрели статьями о нескончаемых скандалах в королевском семействе. На пятой красовался снимок супруги посла Соединенных Штатов. Вчера Лиз Хоторн посетила детскую больницу на Грейт-Ормонд-стрит. В настоящее время она председательствовала в комитете по сбору средств на благотворительные цели. На фотографии Лиз сидела в окружении маленьких жертв лейкемии. Ее лицо лучилось добротой и заботой.

Джини сложила газету. В бар ввалилось очередное пополнение, однако никто из новеньких не подошел к ее столу. Было пятнадцать минут первого – Прайор-Кент опаздывал уже на четверть часа. Она еще раз взглянула на фото Лиз – женщины, которую Макмаллен расписывал, как святую наших дней. В то утро, вернувшись из Оксфорда, они несколько часов провисели на телефоне в хэмпстедском доме, пытаясь уточнить те детали, о которых проговорился Макмаллен.

Им удалось установить, что утверждения Макмаллена о его связи с Гренвиллями, дальними родственниками Лиз Хоторн, соответствуют действительности. Однако, как они ни бились, попытки поподробнее узнать о болезни, которая, по словам Макмаллена, заставила его находиться в доме этих людей в 1972 году, не принесли успеха. Таинственный «недуг», поразивший его после внезапного и необъяснимого ухода из Оксфорда, заинтересовал Джини. Почему Макмаллен столь спешно бросил учебу? Какова истинная причина его болезни и как долго она продолжалась? На эти вопросы, надеялась она, ответы могут найтись у Прайор-Кента. Если он, конечно, вообще когда-нибудь появится.

Она еще раз нетерпеливо посмотрела на часы. Паскаль должен забрать ее отсюда в пятнадцать минут второго. Пока она сидела здесь, он продолжал наводить справки о том, имеется ли у Макмаллена разрешение на владение огнестрельным оружием, попутно выискивая дополнительные подробности его военной карьеры. До встречи с ней Паскаль намеревался забрать ключи от дома в Сент-Джонс-Вуде, чтобы отправиться туда и привести свои камеры в готовность к завтрашнему утру. Джини испытала знакомое чувство раздражения. Воскресенье уже на носу, а у нее нет почти никакой уверенности в том, что ему удастся получить фотографии, на которые они так надеялись. Впрочем, она ни слова не сказала Паскалю о своих сомнениях. Но реально ли ожидать, что Хоторн появится у того готического дома и картинно замрет на ступеньках под ручку с очередной блондинкой, которую только что подцепил? Напротив, это казалось ей крайне маловероятным, а в таком случае они обречены вернуться к началу пути и заново искать подтверждение или опровержение этой истории, но теперь уже иными средствами.

Позже, днем, они должны были встретиться с девушкой по имени Сьюзи из эскорт-агентства. Не исключалось, что или она, или Прайор-Кент сообщат неожиданные сведения, способные дать расследованию новый толчок. Однако если никаких существенных зацепок не появится, это будет означать, что они с Паскалем только и делают, что бьются о стенку лбом. Столько работы, а результат нулевой. Она подняла голову, когда в бар вошла новая группа посетителей, но Джереми Прайор-Кента среди них не было и на этот раз. Опять журналисты, которых она знала в лицо. В эту компанию затесалась и ее хорошая знакомая – Линдсей. Подружка в тот же момент заметила Джини и поспешила к ее столику.

– Привет, Джини! Подкатывай к нам. Мы как раз собрались пообедать.

– Извини, сейчас не могу. У меня назначено свидание с одним типом. Как съездила на Мартинику?

– Ой, просто сказка! – Линдсей закатила глаза. – Впечатлений – уйма. Вернулась вчера, а тут, в «Ньюс», такое творится, что чертям тошно. Ты слышала?

– Нет, меня на работе уже два дня не было.

– Сходи обязательно, – ухмыльнулась Линдсей. – Высокая драма. Нечто вроде пьесы времен короля Иакова Первого: головы летят, на пятнадцатом этаже – стоны, кровь хлещет.

– Неужто до убийства дошло?

– Ну, не в прямом смысле. Но на «ночь длинных ножей» очень даже похоже. Ты что, в самом деле ничего не слышала?

– Ни слова. А что все-таки случилось?

– Ну, тогда держись. Дэша уволили! Дженкинс лично дал ему пинка.

– Быть того не может! Дэш?! Не верится, хоть убей.

– Скандал разыгрался вселенский – чуть стекла не лопались. Николас обвинил Дэша в том, что тот за его спиной наушничает Мелроузу. Я от Шарлотты слышала, что Дженкинс нянчится с каким-то сенсационным материалом. Мелроуз велел ему это дело бросить. Ну, тот только сделал вид, что подчинился, а сам втихаря продолжает. А наш милашка Дэш, как и положено пай-мальчику, решил, что негоже утаивать такие дела от Мелроуза. – Ухмылка Линдсей представляла собой идеальный сплав радости и злобы. – К сожалению, Николас вел досье или что-то вроде этого, так что Дэшу не составило труда доказать, что все его слова – истинная правда. Короче говоря, все закончилось тем, что Дэша уволили и он проходил в безработных примерно три часа, пока не подоспел Мелроуз, который с ходу ворвался к Дженкинсу в кабинет…

– Когда же все это произошло?

– Вчера. Заперлись в кабинете и орали там во всю глотку. А как только Мелроуз умотал, Дэш вселился обратно в свою конуру. Полностью реабилитирован. Тоже мне, Кассий[7] сопливый. Улыбается во весь рот. Небось, самому не верится, что так легко отделался.

– А Дженкинс?

– Да черт его знает, – пожала плечами Линдсей. – Мы с ребятами как раз собрались поболтать об этом за обедом. Правда, слышала я стороной, что уже к концу сегодняшнего дня он может вылететь из газеты как пробка. Мы тут хотим заключить насчет этого пари. Хочешь сделать ставку? Тема спора – уволят ли Дженкинса и кто придет ему на смену.

– И каковы же шансы Дэша?

– Поначалу соотношение было пятнадцать к одному. Теперь – девять к одному, причем ставки против продолжают падать.

– Нечего сказать, успокоила. Если Дэш сядет на это место, то я наверняка останусь без работы.

– И я тоже. А что, мы могли бы вместе подать заявление об уходе. Потом вместе махнули бы на биржу труда. С другой стороны, – Линдсей устремила на нее жесткий взгляд, – мы можем начать будоражить повсюду народ. Все, после обеда сразу же сажусь на телефон. И ты садись.

– Не могу. Во всяком случае, не сегодня. Времени совсем нет. А может, нет худа без добра? – пожала плечами Джини. – Есть повод как следует задуматься о будущем. Уж во всяком случае, работать в «Ньюс» на Дэша я не останусь ни на секунду.

– Меня тоже здесь не увидят, – Линдсей обернулась, чтобы помахать друзьям, которые, видно, уже заждались се.

– Ну, Джини, мне пора. Увидимся позже. Да, кстати, – ее зрачки буквально воткнулись в Джини, – решились ли твои дела, ну, те самые, с Паскалем Ламартином?

– В какой-то степени да.

– Я так и думала. – Линдсей улыбнулась вновь, на сей раз с нескрываемой теплотой. – Знаешь, а ведь по тебе видно. Прямо светишься вся, и глаза у тебя такие… Ну ладно, Джини, я побежала.

Она отошла от стола и вместе с компанией приятелей вспорхнула по лестнице в ресторанный зал. Джини сидела, обдумывая свежую новость. Как быть, если Дженкинса в самом деле уволят? Она начала мысленно перебирать в уме названия других газет и журналов, которым при необходимости можно было бы предложить эту историю. Джини дошла почти до середины списка, когда, в двенадцать тридцать, дверь открылась и в бар вошел еще один человек. Это был высокий мужчина со знакомой внешностью, которую трудно забыть. Его рыжеватые волосы были гладко зачесаны назад и стянуты на затылке в хвостик. Как и раньше, на нем был костюм горчичного цвета от Армани. Окинув взглядом несколько столиков, он наконец начал пробираться к ней. Не было похоже, что старый приятель Макмаллена провел последние три дня, «подбирая натуру» в Корнуолле. Его одолевали совсем другие заботы: приходилось одновременно заниматься режиссурой видеофильма – учебного пособия по сексу, – руководить эскорт-агентством да еще присматривать за Берни, чтобы исправно работали все восемьдесят шесть линий «телефонного секса».

Прайор-Кент подошел к столику Джини. Оценивающий взгляд сменился широкой, во весь рот, улыбкой.

– Женевьева Хантер, если не ошибаюсь? – осведомился он. – Наконец-то мы с вами встретились. Прошу извинить меня за опоздание. Итак, что же я натворил? Чем обязан столь неожиданному интересу со стороны газеты «Ньюс»?

Его манеры были обезоруживающими, во всяком случае, он хотел, чтобы они были именно такими. Такое впечатление произвели на Джини первые минуты общения с этим человеком. Держался он очень непринужденно. Заказал себе мексиканского пива и пил его весьма современным способом: прямо из бутылки, в которую предварительно накапал сока зеленого лимона. Закурив небрежным жестом сигарету, Кент принялся болтать о всякой ерунде, горько жалуясь, в частности, на «мать всех похмелий», которая мучит его после вчерашней вечеринки. Вероятно, ему было уже за сорок, хотя выглядел он намного моложе. Его лицо, обсыпанное веснушками, было нежным, почти девическим. В общении с Джини он позволял себе легкий флирт, однако его зелено-голубые глаза смотрели настороженно, и она подумала, что ее собеседник, несмотря на напускную дурашливость, отнюдь не глуп.

Это впечатление подтвердилось, едва ей стоило назвать имя Джеймса Макмаллена. В отличие от своих служащих, Берни и Хейзел, Кент оказался далеко не столь простодушным. Не успела она подойти к главному, как он, слегка приподняв над столом руку, остановил ее.

– Ой, не надо так быстро. Позвольте мне самому догадаться. Так, значит, именно поэтому вам так срочно понадобилось увидеться со мной? Чтобы расспросить о Джеймсе? Зачем?

Джини была готова к такому вопросу.

– Мы можем беседовать конфиденциально? – спросила она.

– О, разумеется, разумеется. Это начинает становиться забавным. Слушаю вас внимательно.

– Что ж, расскажу вам о том, что меня интересует, в общих чертах. Джеймс Макмаллен помогает мне в подготовке моего материала, и…

– Какого именно материала?

– Это расследование. Я предпочла бы не вдаваться в подробности…

– Ах, милочка. – Он улыбнулся уголком рта. – Боюсь, без некоторых подробностей нам не обойтись. Как-никак Джеймс – мой друг.

– Прекрасно. Этот материал – об организациях британских наемников. Существует целый ряд таких групп. На международной арене их акции то падают, то поднимаются. В последнее время они особенно активны в Боснии.

– Как же, как же. Читал в газетах…

– Во главе большинства из них стоят отставные армейские офицеры. Это мир, окруженный тайной, и туда нелегко найти тропку. Джеймс Макмаллен был одним из моих источников. Но он исчез – как раз накануне Рождества.

– Джеймс исчез? Так-так-так. – Он вновь испытующе взглянул на нее. – Продолжайте.

– Мне надо найти его. Причем как можно быстрее. С полка, где он раньше служил, взятки гладки. Я пыталась связаться с его сестрой и некоторыми из друзей, но тщетно. Вот я и подумала, что, может быть, вы знаете, где мне лучше всего его искать.

– И всего-то? – ухмыльнулся Кент. – А я-то грешным делом подумал, вы мною интересуетесь. Какой афронт… – Он отхлебнул пива из горлышка бутылки. – Боюсь, ничем не могу вам помочь. Я не видел Джеймса целую вечность – с прошлого лета. Вы же знаете, что за человек наш Джеймс. Возьмет ни с того, ни с сего и исчезнет на несколько месяцев. С ним такое уже не раз бывало.

– Но вы виделись с ним летом?

– Как-то раз. В июле или августе, уже не помню точно когда именно. Он свалился как снег на голову. Помнится, поужинали вместе, выпили неплохо, во всяком случае, я. Сам Джеймс пьет мало, вы же его знаете. Пошли к нему в квартиру, что у реки. Кстати, вы там бывали?

– Бывала. Квартира превосходная.

– Вот видите, вы тоже заметили. В общем, пришли, поболтали, и я поплелся к себе домой. Было где-то около трех утра. С тех пор я его не видел.

– А вас не удивило, что он наведался к вам? Вот так, как снег на голову?

Он пожал плечами.

– Да не очень. Мы с Джеймсом теперь не поддерживаем столь тесных отношений, как раньше. Так, видимся время от времени. Обменяемся новостями, поговорим о работе, женщинах, о том, о сем.

В разговоре возникла пауза. Джини раздумывала о возможной дате этой встречи, которая, насколько можно было судить, состоялась как раз в то время, когда Макмаллен гостил в Оксфордшире, в особняке Хоторнов. Ей хотелось уточнить эту дату, чтобы наверняка знать, встретились ли приятели до или после того, как Макмаллен узнал от Лиз историю ее несчастливого брака.

– Тогда скажите, – продолжила она, – не показалось ли вам во время той встречи, что Макмаллен в чем-то изменился? Не обсуждал ли он с вами какого-либо важного события, которое накануне произошло в его жизни?

Кент задумался, потом неопределенно пожал плечами.

– Важное событие? Что-то не припомню. Вообще-то Джеймс не склонен изливать душу. Это не в его духе. Помнится, в том же году он бросил занудную работу в банке, которую сосватал ему его отец, но это произошло гораздо раньше. – Лицо Кента снова озарилось милой улыбкой, призывающей к доверию и состраданию. – Кажется, он помалкивал, а разговаривал в основном я. Трепался о фильмах, которые снимаю, и всем таком прочем. Стоит мне пропустить пару рюмок, как голова идет кругом и начинает казаться, что весь мир сосредоточен на мне одном.

Кент посмотрел в сторону стойки бара. Встретившись взглядом с королем голоса за рекламным кадром, он приветствовал его изящным взмахом руки. Потом снова присосался к бутылке с мексиканским пивом. Джини колебалась. Кент не был похож на человека, в котором можно было бы заподозрить хозяина публичного дома или режиссера порнофильмов. Она со страхом ожидала, что их разговор вот-вот кончится или соскользнет на забавные, но никому не нужные анекдоты. Из-за его опоздания Джини оказалась в цейтноте. И она поняла, что пора незамедлительно переходить к решительным действиям.

– Итак, – исподволь начала она, глядя прямо ему в глаза, – вы сказали, что говорили с Джеймсом Макмалленом о вашей работе. Интересно, вы говорили только о рекламе, которую снимаете для телевидения, или же упомянули и о других сферах вашей деятельности?

За столом наступила тишина. Кент поставил пивную бутылку на стол.

– Другие сферы деятельности?

– Я имею в виду те, которые не получили пока столь широкой известности. Те самые, что не попали в деловые реестры, где упоминается о фирме «Саламандер филмз». Например, видеопособия по сексу, которые вы делаете. Или эскорт-агентство, которым ведает ваша компания и которое расположено по одному с ней адресу. Или ваши операции в области «секса по телефону». Вы что-нибудь говорили Джеймсу Макмаллену об этом?

Вопрос был рискованным, и последовавшее за ним молчание несколько затянулось. Джини не удивилась бы, если бы Кент немедленно встал и в возмущении удалился, но вместо этого он посмотрел на нее долгим внимательным взглядом. Вначале в его глазах запрыгали смешинки, потом он улыбнулся и в конце концов от души расхохотался.

– Ах, мать твою… И тысячу чертей в придачу, – вздохнул он, насмеявшись вдоволь. – Попался, Джереми, попался, старый сукин сын. Правило номер один: никогда не болтай с репортерами. Правило номер два: если у этого репортера светлые волосы, голубые глаза и сладкая улыбка, то лучше сразу бежать без оглядки. Золотое правило. Жаль, не вспомнил вовремя. А-а, да Бог с ним, от судьбы не уйдешь: рано или поздно все равно попался бы. Что же ожидает меня теперь – разоблачение в «Ньюс» на целую полосу? «Король порнографии приперт к стене»? Он искоса взглянул на нее.

– Итак, вы неумолимы, и кара неизбежна. Но что будет с моей бедной почтенной матушкой, Женевьева, что я скажу соседям? Подумайте хотя бы о моем богатеньком бухгалтере. Что предстоит пережить ему, когда в его дверь забарабанит инспектор налоговой службы? – Его лицо опять растянулось в озорной улыбке. – Ах, Женевьева, неужели вы столь жестокосердны? Да это же легальный бизнес на все сто процентов и даже больше.

Положив руку на сердце и наморщив конопатый нос, он всем своим видом изобразил пародию на мольбу.

– Подумайте, Женевьева. Неужели вы хотите искалечить мою судьбу? Разрази меня гром, если я выживу после этого! Смилуйтесь, я и так достаточно наказан: у меня с похмелья голова раскалывается. Подумать только, прихожу еле живой в бар «Граучо» лишь затем, чтобы встретить здесь богиню мщения. Нет, это уж слишком. Без бочки джина с тоником тут не обойтись. Авось полегчает. Как вы сами насчет этого?

Не прекращая болтовни, Кент поднялся и засеменил к стойке. Вернувшись с двумя гигантскими стаканами джина и крохотной бутылочкой тоника, он мягко приземлился на стул напротив нее. Его все еще разбирал смех. Он закурил новую сигарету, отпил большой глоток чистого джина, и его передернуло.

– О, Господи, хорошо-то как. Вот теперь я чувствую себя намного уверенней. Послушайте, а что, если мне понравится дурная слава? Чем черт не шутит? Притерплюсь как-нибудь. Итак, что дальше?

Вопреки попыткам сохранить серьезность Джини стало смешно. Она осторожно взглянула на Кента. В ответ он одарил ее бесшабашной улыбкой.

– Что ж, – начала она разговор начистоту, – может быть, это вас и удивит, но мне в самом деле нужна информация о Джеймсе Макмаллене.

– В самом деле? – поднял он брови. – Но не по вышеупомянутым причинам?

– Нет, по другим. Мне нужны основные факты его жизни. Мне нужна информация. Вообще-то, я уже сейчас могла бы написать неплохую статью о вашей деловой империи. Правда, вы только что заверили меня, что у вас там все легально… почти. К тому же сейчас это далеко не первая задача в моем перспективном плане.

– О, кажется, я понемногу начинаю понимать вас. – Его рот растянулся до ушей, на лице отразилось облегчение. – Значит, чтобы получить нужную вам информацию, вы решили немножко поприжать меня? Как вам не стыдно, Женевьева? Фу, какой позор! – укоризненно погрозил он ей пальцем. Джини улыбнулась.

– Я буду жать на вас изо всех сил, чего бы мне это ни стоило. Мне действительно нужна эта информация, причем немедленно. И если окажется, что ее нельзя получить, не огорчив вашу бедную седовласую матушку…

– И моего бухгалтера. Не забывайте про него.

– И вашего бухгалтера. Если вашей помощи можно добиться только такой ценой, то уж не обессудьте. С другой стороны, если вы проявите готовность помочь…

– Еще как проявлю, – доверительно приблизил он к ней свое лицо. – А если вы согласитесь поужинать со мной сегодня вечером, то моя готовность оказать вам помощь вообще не будет знать границ… Нет? Стыдитесь… – Кент выпрямился и, добавив в свой стакан немного тоника, сделал маленький глоток. – Вам не стоило прилагать таких титанических усилий, – он оторвался от стакана. – Я отвечу на любой из ваших вопросов о Джеймсе. В самом деле, почему бы и нет? Все, что я знаю о нем, характеризует его только с выгодной стороны. Видите ли, Джеймс жутко правильный человек. Не то что я.

– Значит, вы готовы поговорить о нем?

– Здесь и сейчас, – дисциплинированно вытянулся он. – Спрашивайте. Я просто дрожу от нетерпения.

Джини вынула свой блокнот.

– Без диктофона? – нежно улыбнулся Кент.

– Здесь слишком шумно. К тому же диктофон мне вообще не нужен – я знаю стенографию.

– В самом деле? Ну просто чудо, а не девушка. Вам никто еще не говорил, что глаза у вас, как… – он прервал свой вопрос на полуслове и снова засмеялся. – Хорошо, хорошо. Прекращаю. Спрашивайте.

– Если не возражаете, начнем со встречи, которая состоялась у вас с Джеймсом Макмалленом прошлым летом. Не могли бы вы назвать более точную дату? Это было в июле или августе?

– Если хорошенько вспомнить, то скорее всего в августе. Да, точно! Джеймс тогда только что вернулся с охоты в Йоркшире. Просто отличный стрелок, доложу я вам. Любит это дело – любую птаху достанет влет. Сезон охоты на пернатую дичь открывается не ранее двенадцатого августа, так что наша встреча могла произойти только позже в том же месяце. Точно!

«Значит, объяснение с Лиз к тому времени уже состоялось», – отметила про себя Джини, забарабанив пальцами по открытому блокноту.

– Макмаллен задавал вам тогда какие-либо конкретные вопросы, касающиеся вашего эскорт-агентства?

– Дайте подумать, – озабоченно нахмурился Кент. – Вообще-то ему было известно об этом заведении – как и большинству остальных моих друзей. Кстати, я не единственный его владелец. Для меня это, знаете ли, так, побочный бизнес. Вот фильмы – те приносят по-настоящему неплохие деньги. Да-да, знаю, уже было. Но что касается агентства… А знаете, мы действительно о нем говорили! Теперь я точно вспомнил, потому что Джеймс интересовался всякими подробностями, вроде той, какие мужчины там работают… Ну и остальное в этом роде. Помню, я тогда еще страшно удивился. Ведь Джеймс весь из себя жутко положительный и никогда в жизни не одобрял ничего такого.

– Значит, Джеймс знал о существовании агентства и задавал вам о нем вопросы. А знал ли он его название и адрес?

– Ну да, конечно.

– Не говорил ли он, что может воспользоваться услугами вашего заведения?

– Джеймс? Господь с вами! Он себе даже шутки на этот счет не позволит. Исключено полностью.

– Не было ли в его словах намека на то, что ему известно некое лицо, которое хотело бы воспользоваться такими услугами?

– Нет и еще раз нет. Я же говорю: Джеймс крайне отрицательно относится к подобным вещам. Он придерживается очень строгих моральных правил.

– А о своей личной жизни он вам хоть что-то говорил? Не упоминал ли случайно о какой-нибудь сердечной привязанности или, скажем, о любовной связи?

– Нет, – усмехнулся Кент. – Сам я много чего наплел ему о собственной личной жизни, которая в чем-то похожа на оперетту. Что же касается Джеймса, – немного погрустнел он, – то мне всегда казалось, что в его жизни вообще никого не было. Во всяком случае, такое складывается впечатление. Он не слишком ловок в обхождении с женщинами, даже поговорить с ними толком не умеет. Тяжкое наследие армии, а может, и школы. А вот на мне это вообще не сказалось – я имею в виду школу. Столько лет угробил в этом мужском монастыре! Ну, ничего, стоило мне только выйти оттуда, и я сразу же наверстал упущенное.

– Хорошо, – взгляд Джини был задумчив. – Будьте добры, поправьте меня, если я в чем-то ошибаюсь. Насколько я знаю, вы вместе с Джеймсом Макмалленом вместе поступили в Оксфорд, в один и тот же колледж, в один год – осенью 1968-го. Я правильно информирована?

– Правильно. Шестьдесят восьмой… – его улыбка стала мечтательной. – Незабываемый год. В плане успеваемости мне до Джеймса было очень и очень далеко. Чего уж там, у него была стипендия, а я тянулся еле-еле. Но к тому времени наше знакомство насчитывало уже не один год. Впервые мы встретились в подготовительной школе. С восьми лет жили в одном пансионе. Типичное английское варварство: все регламентировано до мелочей, грубая пропаганда мужского начала, в общем, сами знаете.

– Можете ли вы рассказать, что случилось после поступления в Оксфорд? Послушать вас, так Джеймс Макмаллен буквально звезды хватал с небес. Почему же он бросил учебу?

– Ах, вы про это? А вы разве не знаете? – Он с подозрением взглянул на нее. – Заболел наш Джеймс. Мамаша у него сущий деспот. Примчалась и утащила сыночка чуть ли не под мышкой. Все подумали, что только на время, но ошиблись. Он больше не вернулся.

– Видно, заболевание было серьезным. Каким же именно? Физическим? Психическим?

– Не знаю точно, – пожал плечами Кент. – Джеймс никогда не говорит на эту тему. Да и его родня хранит молчание, все словно воды в рот набрали. Даже сестра. – Он снова поднял глаза. – Сестричка из преисподней… Вы с ней встречались? – Несколько секунд за столиком царило молчание. – Согласно официальной версии, он страдал каким-то хроническим заболеванием. Гепатит? Нет. Ревматизм? Что-то вроде этого. Сейчас трудно припомнить. Слишком давно все это было.

– Если это официальная версия, то какова, на ваш взгляд, истина? Вам она известна?

– Нет. Во всяком случае, не наверняка. Я всегда подозревал, что он пережил какой-то душевный надлом. Но если это и так, им удалось надежно спрятать концы в воду. Джеймса заживо схоронили в дебрях графства Шропшир. Он изредка писал мне, но после его ухода из Оксфорда мы не встречались года два-три. С одной стороны, можно решить, что с ним стряслось что-то серьезное настолько, что ему пришлось насовсем распрощаться с Оксфордом. С другой – эта штука не могла быть слишком уж серьезной. В конце 1972 года его приняли в армию. А британская армия, как вам должно быть известно, не слишком стремится пополнять свой офицерский корпус за счет пациентов психушек.

– Каково же ваше личное мнение?

– Думаю, он находился в состоянии глубокого стресса. Наверное, его родители каким-то образом одолели эту проблему, и позже он оправился от душевного потрясения. Когда в армии листали его историю болезни, ни у кого, судя по всему, не возникло никаких серьезных вопросов. А если и возникли, то в ход наверняка были лущены связи. У Джеймса чуть ли не каждый второй родственник имеет отношение к вооруженным силам. Дедушка, дядья, кузены – куда ни плюнь, попадешь в генерала или в полковника. Уж они-то могли при необходимости надавить на нужные пружины.

– Любопытно. – Джини по-прежнему пристально смотрела на него. – Вы его друг, и вам видно многое. Какое впечатление он производил на вас – тогда и позже? Можно ли сказать, что у него была тенденция к психической неуравновешенности? Не замечалось ли за ним порой, скажем, маниакальной одержимости? Может быть, болезненное воображение, некоторая склонность к паранойе или что-то в этом духе? Какое из определений, по-вашему, в наибольшей степени к нему подходит?

– Нет, – отрезал Кент без малейших колебаний. – Нет и еще раз нет. Скорее наоборот. Джеймс – человек трезвого рассудка, причем до такой степени, что иной раз просто оторопь берет. Он всегда таким был. Конечно, в определенные моменты каждый из нас может стать немножко параноиком, не так ли? Во всяком случае, про себя я это точно знаю. А вот Джеймс совсем не такой. Вообще-то у него есть одно слабое место: он не признает полутонов. У него все должно быть четко, ясно и разложено по полочкам. Буквоед страшный. Главное для него – факты. И ведь что интересно – он вовсе не обделен воображением, но, как мне кажется, всячески подавляет его в себе. Воображение вызывает у него тревогу. Так было всегда, даже в школе. Но есть в душе Джеймса и нечто стихийное. Знаете, эдакая страстная, романтическая струнка, что-то от крестоносца. Однако он не дает этим качествам выхода, держит себя в ежовых рукавицах.

– Значит, речь идет о человеке, которого можно подвигнуть на борьбу за правое дело?

– О, несомненно. Именно поэтому он и пошел в армию. Армия дала ему жизненные ориентиры, поставила очень простую, определенную и в то же время благородную цель: защищай отечество – и точка. Он полностью проникся этой идеей. – Кент ухмыльнулся. – Я был даже тронут, настолько мне это казалось тогда старомодным и милым. И все же в то время как Джеймс делал вид, что ему нравится лагерная муштра, я предпочитал топтаться на Кингз-роуд в сандалиях и индейских бусах. Мир и любовь. Лови кайф. И да здравствуют цветы! Так-то вот, дорогая Женевьева. – Его улыбка стала еще шире. – Все теперь позади, другие времена настали. В конце концов я открыл для себя капитализм и коммерцию, даже добился на этом поприще кое-каких успехов.

Глянув на нее с хитрецой, Кент вздохнул.

– Вы, конечно, не помните всего этого. Да и как вам это помнить! Вы слишком молоды. В вашем присутствии я ощущаю себя глубоким старцем. Но поверьте, Женевьева, именно так все было в тс далекие времена. Восхитительный мир конца шестидесятых – начала семидесятых. Казалось, перед тобой лежит долгий прекрасный путь. И я ступил на него. А вот Джеймс не ступил. Нет-нет, как можно!

Опять воцарилось молчание. Джини что-то царапала в своем блокноте. От нее не укрылась некоторая парадоксальность ситуации. С одной стороны – бывший хиппи Кент, превратившийся в преуспевающего дельца, облаченного в барахло от Армани и обеспокоенного только двумя проблемами: как приумножить свои доходы и избежать конфликта с законом. С другой – Макмаллен, рационалист и аскет, который нашел романтическую цель в армейской службе. Перевернув страницу, она подняла глаза на Кента, который озабоченно смотрел на часы.

– Из-за вас я пропускаю обед, – пожаловался он. – Впрочем, плевать. Черт с ним! Что может сравниться со сладостью воспоминаний! Ах, если бы вы встретили меня тогда, Женевьева, я бы вам точно понравился. Представьте себе: борода, как у Че Гевары, волосы вот досюда, – чиркнул он ребром ладони по груди.

Джини ответила ему улыбкой.

– Не сомневаюсь, – сказала она. – А нельзя ли подробнее рассказать о том периоде – в шестьдесят восьмом году, когда вы с Макмалленом поступили в Оксфорд? Ведь он ушел на следующий год. Вы полагаете, что причиной тому был какой-то нервный срыв. Были ли какие-нибудь намеки на это до того, как он покинул Оксфорд? Не казалось ли вам, что он находится в состоянии депрессии?

– Не то чтобы в настоящей депрессии. Да, он был подавлен, несчастен, это было видно невооруженным глазом. Он явно пытался заглушить свои печали – работал как лошадь. Стал нелюдим. Знаете, есть такие: на вечеринки не ходят, с девушками не гуляют, ни разу не напьются вдрызг. Наверное, мне следовало быть понастойчивее, поговорить с ним по душам, но знаете ведь, как обычно бывает. Я был слишком занят погоней за наслаждениями. А потом хвать – и нет его.

– Понимаю. Тогда, может быть, попробуем вернуться в еще более раннее время? В Оксфорде он чувствовал себя подавленным. А раньше? Часто ли у него бывали перепады настроения, приступы хандры в школе, например?

– В школе? Боже сохрани. Уж чего-чего, а такого за ним не водилось.

– Другими словами, он изменился? Постарайтесь вспомнить, когда начались эти перемены. Виделись ли вы, к слову, в период между школой и Оксфордом? Ведь жил же он после школы девять месяцев в Париже, посещая курсы в Сорбонне.

– Да ведь мы оба были тогда в Париже! – радостно сообщил Кент. – Вы что, не знали? Это время мы провели вместе. Я поехал туда с неохотой, поддавшись на уговоры Джеймса, но в действительности эта идея целиком и полностью принадлежала его старикам. Они оба были просто помешаны на культуре. Вбили себе в голову, что Джеймс не должен попусту тратить время, оставшееся до Оксфорда. Вот и пристроили нас обоих к одному парижскому семейству – Гравелье. Марк Гравелье держал картинную галерею на левом берегу Сены, и мамаша Джеймса сочла, что не найти лучшего места, где бы мы насквозь пропитались высокой культурой, усовершенствовали свой французский ну и прочее. Я поехал, потому что меня уговорил Джеймс. И еще потому, что мне казалось, будто я обязательно познакомлюсь в Париже с кучей симпатичных девчонок.

– Ясно. Вы были там вместе. Долго ли?

– Примерно полгода – с января по июль. Ну и времечко было, доложу я вам! – Он наклонился вперед. – Мамаша Джеймса, занимаясь дома планированием нашей парижской жизни, кое в чем просчиталась. Она полагала, что супруги Гравелье – очень bon genre.[8] Так оно и было – до известной степени. Но чего она в первую очередь не учла, так это того, что мадам Гравелье принадлежала к породе прекрасных, страстных французских интеллектуалок с богемными наклонностями. У нее было полно дружков среди леваков. Вечеринки до трех часов утра, Жан-Поль Сартр на ужин. Никаких домашних правил, никакого тебе комендантского часа. Можете себе представить, что мы должны были почувствовать после английского пансиона? Я точно с цепи сорвался. Вообще-то сейчас, – ухмыльнулся он, – я задним числом понимаю, что именно тогда заскользил вниз по наклонной плоскости. Я впервые дышал полной грудью. А воздух свободы очень вреден для организма. Уж можете мне поверить!

– С цепи, значит, сорвались? А Джеймс? Он пошел той же дорожкой?

– О, Джеймс, – засмеялся Кент. – Вначале он воспринял все это слишком серьезно. Курсы в Сорбонне – подумать только! Я-то бегал от них как от чумы… Впрочем, думаю, и он чувствовал эти веяния – веяния другого мира. Против них невозможно было устоять. К апрелю-маю весь Париж казался уже не городом, а целым миром, который вот-вот взорвется. Джеймс не смог полностью уберечься от пыла толпы, от всеобщего возбуждения. Вместе с другими студентами Сорбонны он участвовал в паре маршей протеста. Но пришел май, и им овладели совершенно иные заботы.

– Какие же?

– Втюрился, – комически пожал плечами Кент. – А уж если втюрился, то по уши. Надо знать Джеймса, чтобы понять, что с ним тогда начало твориться. Французы придумали для такого случая самое лучшее определение: un coup de foudre – удар молнии. Он сделался словно сам не свой. Bouleverse.[9] Но не упускайте из виду. – Он многозначительно поглядел на нее. – Тогда мы были двумя английскими школьниками, воспитанными в монашеских условиях. И, увы, девственниками. Нам обоим было по восемнадцать лет.

Внезапно прервав рассказ, он уставился на дверь. К их столику пробирался только что вошедший в бар Паскаль. Кент обескураженно вздохнул.

– Ах, черт… Это ваш дружок? А я уж было собрался повторить вам приглашение на ужин. Жаль. Не думаю, что теперь мне это удастся. Боюсь остаться непонятым. Он всегда такой хмурый или только тогда, когда видит, как мужчина с хвостом на голове угощает вас большой порцией джина, а вы не пьете? О-о, привет… – Кент проворно поднялся со стула, был представлен и сел на место. Пододвигая стул, он не спускал с Паскаля глаз.

– Так-так-так, – произнес он. – Паскаль Ламартин. Бедный Джеймс. Что же он такое умудрился натворить? Насколько мне известно, за кинозвездами Джеймс не приударяет… А я и не знал, Женевьева, что вы работаете при поддержке танковой бригады. Иначе и духа бы моего здесь уже не было.

Паскаль тоже захотел высказаться, но Джини под столом пнула его ногой.

– О, Паскаль всего лишь мой хороший знакомый, – беззаботно прощебетала она. – Иногда обедаем вместе, вот и все. Он не имеет никакого отношения ни к моему материалу, ни к вам лично. – Джини обворожительно улыбнулась Кенту. – Честное слово. Он не будет возражать, если я попрошу его подождать немножко. Не возражаешь, Паскаль?

– Конечно, нет.

– Вы как раз остановились на самом интересном. Что же было дальше?

– Я пойду куплю что-нибудь выпить, – поднялся из-за стола Паскаль. – Джин с тоником?

Джереми Прайор-Кент сперва задумался, потом зябко поежился.

– Нет, спасибо. Перейду-ка обратно на пиво. Мне – «Корону» с зеленым лимоном. За ваше здоровье.

Паскаль ушел. Кент закурил очередную сигарету. Он молча посмотрел на Джини, потом улыбнулся.

– Меня не покидает странное чувство, что здесь происходит нечто более важное, чем может показаться на первый взгляд. Интересно, с чего бы это?

– Может быть, сказывается ваша склонность к паранойе? Вы же сами сознались.

– Возможно, возможно… А впрочем, какого черта я боюсь? Не государственную же тайну я выдаю в конце концов. Вы в самом деле хотите, чтобы я продолжил свой рассказ?

– Разумеется. Давайте начнем с того, на чем вы остановились. Париж в 1968 году. Май. Джеймс Макмаллен без ума от любви. У него начинается первая любовная интрижка…

– Не надо торопиться. – Кент приподнял ладонь над поверхностью стола. – Я сказал «влюбился». Но я ничего не говорил о том, что у него была интрижка. Вот у меня были интрижки, даже больше чем достаточно. А у Джеймса не было. Насколько я знаю, его любовь была чисто платонической, что делало ее только жарче. За Джеймсом такое водится. Он любит ставить женщин на пьедестал, чтобы потом боготворить их и служить им верой и правдой. Эдакий рыцарь без страха и упрека. Весьма средневековый, в чем, на мой взгляд, и гнездится опасность. От этого бывают только всякие вредные мечтания. Хотя Джеймс, конечно же, так не считает.

– Кто же была эта женщина? Как он познакомился с ней?

– Самое грустное заключается в том, что я никак не могу вспомнить, как ее звали. Видел ее только пару раз. Она была старше Джеймса: ей было года двадцать два – двадцать три. Наполовину француженка – наполовину вьетнамка. Очень красивая, миниатюрная такая, хрупкая, с великолепными длинными волосами – черными как вороново крыло. Она доводилась племянницей мадам Гравелье, но в Париже не жила, а приехала только на время, погостить. Там тогда проходила какая-то конференция или что-то вроде этого, и в ней участвовал то ли ее отец, то ли дядя… Так давно это было, что всего и не упомнишь. Да и не знаю, так ли уж это сейчас важно. Я хочу сказать, что Джеймс никогда не упоминал о ней – ни разу в жизни. Наверное, уже и забыть успел о той своей любви.

– Вы говорите, она была наполовину вьетнамкой?

– Да. Ведь Вьетнам – бывшая французская колония, и у мадам Гравелье были там семейные интересы. Каучуковая плантация или еще что-то в этом роде. Мадам Гравелье выросла в Индокитае, а потом перебралась во Францию. Но одна из ее сестер осталась и ассимилировалась – вышла замуж за вьетнамца. Я почти уверен, что их семейные связи с Вьетнамом этим и исчерпывались. Но как бы то ни было, однажды эта девушка неожиданно появилась на одной из сумасбродных вечеринок, которые постоянно устраивались в доме Гравелье. Там толкались толпы народа: студенты и художники, актеры и писатели, интеллектуалы из кафе и еще Бог знает кто. Меня познакомили с ней, познакомили и Джеймса. Я отвлекся, а потом обернулся и вижу: сидят два голубка в уголочке и воркуют – наворковаться не могут. Так и просидели там часа четыре.

– Это была их первая встреча?

– Совершенно верно. Она не знала ни слова по-английски, но оба отлично владели французским языком. Вот и отводили душу в беседе. На ней тогда еще было надето что-то такое белое, вроде пиджака, что застегивается до самого горла. И юбка типа саронга. А волосы были распущены. Крохотная такая, тихоня, очень собранная. Помню, мне это тогда показалось очень любопытным. Джеймс с женщинами – тюфяк тюфяком. Уж очень был застенчив, почти не разговаривал с ними. Вот мне и стало интересно, какую же стратегию он изберет. Я будто невзначай все время вился вокруг этих голубков. Не думаю, однако, что хотя бы один из них обратил на меня внимание. С французским тогда у меня было неважно, так что я не сразу и понял, какого дьявола они там обсуждают. Выдержав паузу, он улыбнулся.

– И знаете, о чем они говорили? О политике! Можете себе представить? Сидит сногсшибательная женщина, и о чем же с ней ведет разговор наш Джеймс? Об идеях Хо Ши Мина!

Он замолк как раз в тот момент, когда к ним присоединился Паскаль, потом горестно пожал плечами.

– Такая вот история. Джеймс некоторое время продолжал встречаться с ней – это все, что мне известно. Она пробыла в Париже два месяца, после чего вернулась к себе домой. А потом расстались и мы с Джеймсом – где-то в июле-августе. Я вновь встретился с ним только в октябре того же года, когда мы оба приехали в Оксфорд.

– И он с тех пор ни разу не упомянул о ней?

– Ни единым словом.

– Могло ли оказаться так, что он продолжал поддерживать с ней связь?

– Думаю, что да.

– Вам никогда не приходило в голову, что именно с ней могла быть связана перемена в его настроении тогда, в Оксфорде?

– Вообще-то нет, – ответил он. – Честно говоря, я тогда уже почти забыл о ее существовании. Видите ли, в Париже было просто забавно наблюдать за сердечными страданиями Джеймса. Но когда мы встретились вновь в Оксфорде, с тех пор минуло уже несколько месяцев. Я полагал, он уже пришел в себя. Ведь нам было только по восемнадцать, а она была всего лишь одной из множества девушек.

Сделав большой глоток пива, он с какой-то опаской взглянул на молчавшего Паскаля и выразительно постучал пальцем по циферблату часов.

– Тысяча извинений, но мне действительно пора. Нужно хотя бы показаться на обеде, где меня ждут. – Он поднялся и неуверенно посмотрел на Джини. – Я надеюсь, с Джеймсом все в порядке? Он не попал в беду? Я люблю Джеймса. Нас так много связывает… – Он перевел взгляд на Паскаля. – Вы, надеюсь, не выслеживаете его?

– Нет, не выслеживаем.

– Ну, если уж для вас действительно так важно разыскать его, то у меня есть идея, к кому вам имеет смысл обратиться.

– К кому же?

– Ее зовут Лиз Хоторн. Знаете, жена американского посла. Я однажды встретил их вдвоем – совершенно случайно наскочил на них в каком-то занюханном ресторанчике. Ей может быть известно, где Джеймс. Они близкие друзья. – Кент опять ухмыльнулся.

– Когда вы их встретили?

– Как-то раз прошлой весной.

– Джеймс Макмаллен говорил, что они поддерживают дружеские отношения?

– Да, впоследствии сказал… Во всяком случае, так он утверждал. Правда, тогда у меня об их отношениях сложилось несколько иное впечатление… – Кент повернулся, чтобы уйти, однако, сделав шаг, остановился, оглянулся и с многозначительной ухмылкой посмотрел Джини в глаза.

– Они пожимали друг другу руки под столом. Из снисхождения к ним умолчу о других деталях. Она покраснела, да и Джеймс был не очень доволен, увидев меня. Мое появление оказалось оч-чень некстати. Но разве моя вина в том, что люди позволяют себе подобное в общественном месте? – Он изящно взмахнул рукой. – Очень рад был познакомиться с вами обоими. Не забывайте о моей седовласой матушке, Женевьева. Пока.

Дверь за ним захлопнулась. Никто не нарушил молчания. Паскаль и Джини смотрели друг на друга.

– Так-так-так, – произнес Паскаль. – Вот ведь что получается. Так кто же они: друзья, как это утверждает Макмаллен, или все-таки любовники?

– Ты не хуже меня понимаешь, что имел в виду Джереми Кент. Любовники. Тем не менее Кент битый час втолковывал мне, сколь строгих правил придерживается Макмаллен в подобных делах.

– Как раз такие люди в подобных делах и увязают глубже всех. Когда наступает их черед.

– Не спорю. Более того, Кент не просто старый школьный друг Макмаллена. Я узнала его, едва он вошел.

Он руководит эскорт-агентством, куда я ходила. Один из владельцев этого заведения.

– Он сам подтвердил это?

– Да. К тому же Джеймс Макмаллен знал об этом агентстве. Расспрашивал Кента об этой службе примерно через месяц, а то и меньше, после июльской встречи с Лиз.

– Значит, ты думаешь, что Макмаллен мог планировать воспользоваться услугами агентства Кента? В качестве ловушки для Хоторна?

– Вполне возможно, Паскаль. – Джини закрыла свой блокнот. – Если Лиз и Макмаллен действительно любовники, то мы должны рассматривать это дело под другим углом. Начнем с того, что в этом случае оба они лгали.

– Прекрасно понимаю. – Паскаль поднялся из-за стола. – Послушай, Джини, у нас еще назначена встреча с Сьюзи. Помнишь эту девицу? Мы должны увидеться с нею в три. У меня на улице стоит мотоцикл. Наступает очередь выслушать версию девки по вызову.

– Ты думаешь, она такая? Проститутка?

– Ох, Джини, а разве эта история не замешана на сексе? – Он взял ее за руку. – Есть в ней и другие вещи. Любовь? Возможно. Возможно, и война. Ложь – вполне определенно. Однако секс – прежде всего. Ясно как божий день, что нам предстоит встреча с проституткой. А ты как думала?