Любовный контракт

ГЛАВА 17

Салли

Во вторник у меня поздняя встреча, поэтому Тео едет на работу сама. Когда я возвращаюсь домой, она уже на заднем дворе с моим отцом, стол для пикника уставлен тарелками с лососем в лимонном соусе, арбузным салатом и спаржей на гриле.

Мой отец выглядит так, будто принял душ и, возможно, даже причесался. По крайней мере, пальцами.

Трапеза проходит в спокойной и расслабленной обстановке. Мы с Тео украдкой поглядываем друг на друга, сдерживая улыбки. Воспоминания о том, чем мы занимались прошлой ночью, нагревает атмосферу между нами. Теперь я даже сидеть рядом с ней не могу спокойно, чтобы у меня не покалывало кожу. Я не могу передать ей салфетку, чтобы между кончиками наших пальцев не проскочили искры.

Мы договорились, что это будет один раз, но я уже знаю, как тяжело будет лежать сегодня в своей постели, зная, что она всего в двух шагах от меня.

Тео так чертовски неотразима.

Она такая нежная и чувствительная… но, когда я прикасаюсь к ней, под поверхностью бурлит река.

Прошлой ночью я едва окунулся в этот поток.

Там намного больше, я знаю. Чертовски намного больше.

И я хочу этого.

Весь день на работе я представлял, как стрелки часов показывают полночь. Я выскальзываю из-под простыней, пробираюсь по коридору… костяшками пальцев тихонько стучу в ее дверь… Тео стоит в дверном проеме, ее темные волосы распущены, грудь мягкая без лифчика, футболка едва прикрывает бедра…

Нет, я не могу сделать это снова. Это создаст прецедент. Будто теперь это будет происходить каждую ночь. Ей может показаться, что она должна сказать «да», потому что накануне она сказала «да».

То есть, я надеюсь, ей понравилось говорить «да» накануне…

Но это неважно. Я не должен был спрашивать ее сразу после того, как мы договорились, что не будем трахаться.

Обычно я гораздо лучше держу свое слово.

Черт побери, Тео не упрощает мою задачу…

Посмотрите на нее сейчас, в этом темно-синем топе, как он спускается с ее плеч…

У Тео потрясающая кожа. Свет касается ее, как перламутра, высвечивая сотню тончайших оттенков голубого, зеленого, золотого и розового среди кремового.

Она создана для свечей, для ужинов во дворе, для соленого вечернего воздуха, который заставляет завиваться волосы вокруг ее лица. Она разговаривает с моим отцом, смеется, ее голос звучит в воздухе, мягкий, успокаивающий и мелодичный.

Тео испекла булочки с медовым маслом. Она уже съела четыре из них. Я съел шесть, так что осуждать не берусь.

Пока она намазывает маслом пятую, я говорю:

― Ты выглядишь голодной…

Она смотрит на меня из-под ресниц.

― Я умираю от голода.

Она отрывает кусочек булочки и макает его во взбитое масло. Когда она отправляет его в рот, то задерживает на мне взгляд, а ее язык слизывает немного масла с края большого пальца.

Вот дерьмо.

Может, Тео все-таки не будет возражать против моего визита…

Я не могу перестать вспоминать мягкость губ ее киски.

Как только прикоснулся к ней, я понял, что должен попробовать ее на вкус…

Пути назад уже не было, я словно спрыгнул с крыши. Момент, когда я сказал: «К черту!», и зарылся лицом в ее киску… вкус ее бархатистой сладости на моем языке…

Я знаю, что она тоже об этом думает. Она продолжает жевать краешек губы, а ее колени сжимаются под столом.

Мой отец должен понимать, что между нами что-то произошло. Не думаю, что он сегодня пил или, по крайней мере, не так много, как обычно, ― у него ясные глаза, и он наблюдает за нами с Тео слишком пристально.

― Вы вместе ходили в школу?

― Точно. ― Тео кивает.

― Хм… ― Он берет пальцами копье спаржи и перекусывает его пополам. ― Тогда почему я никогда не видел тебя здесь с остальными хулиганами?

― Папа…

― Я была ботаником, ― легкомысленно говорит Тео. ― И до сих пор им остаюсь, на самом деле.

― Ты не была ботаником. ― Не знаю, почему это прозвучало резко, как будто я на нее злюсь.

Тео смотрит на меня, приподняв бровь.

― Меня это не беспокоит, Салли.

То, что она назвала меня сокращенным именем, выводит меня из равновесия ― никто не называет меня так, кроме брата и отца. И мамы, раньше.

Мне нравится, как оно звучит на губах Тео. Оно мягче, чем Салливан, ― игривое и ласковое.

Тео не обижается на то, что ее считают ботаником.

А вот я ― да.

― Ты не была ботаником. Ты была просто… собой.

― Спасибо, ― говорит она без особого энтузиазма.

― Я имею в виду… в старшей школе все так отчаянно пытаются произвести впечатление, проявить себя, вписаться в компанию… ты, кажется, никогда не стремилась ни к чему из этого.

Тео покачала головой.

― Я просто не умела этого делать.

Помню, как в обеденный перерыв я наблюдал, как она читала роман в кафетерии, положив раскрытую книгу на колени, пока ела лапшу, разогретую в микроволновке. Она ни разу не подняла глаз, не отреагировала на шум или грохот подносов вокруг, полностью поглощенная историей.

Я наблюдал за эмоциями на ее лице ― волнение, интрига, беспокойство, облегчение… и завидовал тому, что Тео каким-то образом удалось сбежать, в то время как все мы все еще торчим в школе.

― Ты выделялась, ― говорю я. ― Даже не разговаривая. Вот почему те девчонки не оставляли тебя в покое.

То, что я говорю, ― правда. Некоторые тихие люди сливаются с фоном. Но было невозможно проигнорировать присутствие Тео в комнате. По крайней мере, я никогда не мог.

― Стелла часто говорила, ― замечает мой отец, нанизывая на вилку кубик арбуза и отправляя его в рот. ― Что некоторые люди обладают некой притягательностью, которая заставляет наблюдать за ними.

Я удивленно смотрю на него. Мой папа редко говорит о маме. Да он вообще мало о чем говорит ― ужинать со мной два вечера подряд ― это редкость. А болтать все это время? Беспрецедентно.

Блюда Тео вызывают желание задержаться. Они требуют, чтобы их смаковали, просили добавки, наслаждались ими за разговорами. Когда мы заканчиваем, чувство удовлетворения настолько сильное, что все, что мы можем сделать, ― это откинуться на спинки стульев и смотреть на звезды.

Мой отец спокоен и расслаблен, его руки свободно лежат за головой. Тео опирается подбородком на ладонь. Ее глаза глубокие, как ночное небо, а щеки сияют, как луна.

Она мягко говорит:

― Невозможно было оторвать глаз от Стеллы на экране.

По моей коже пробегает дрожь. Но отец только кивает.

― Она была лучшей.

Обычно, когда речь заходит о моей маме, у отца появляется опустошенное, лишенное эмоций выражение лица. Как будто ее имя ― это ветер, который задувает свечу за его глазами.

Но сегодня свет свечи пускает блики по его коже. Отец достает из кармана кусок мыльного камня и переворачивает его в руке, растирая его подушечкой большого пальца.

― Режиссеры всегда просили ее что-нибудь есть во время сцен. Потому что, что бы она ни делала, это завораживало. Она брала в руки какую-то вещь, и что бы это ни было… оно приобретало новый смысл.

Он переворачивает камень, потирая его большим пальцем, как будто это кусок стекла, и он очищает поверхность, чтобы увидеть что-то под ним.

— В «Безлунных ночах» режиссер дал ей гранат. Она разломила его, и красный сок потек по ее рукам… Фильм запретили в Китае, сказав, что сцена слишком провокационная… ― Мой отец ухмыляется, качая головой. ― Они не могли объяснить, почему. Но в этом была ее сила… она заставляла людей чувствовать.

У меня в груди что-то щемит и дрожит.

Я смотрю на Тео, на эмоции, захлестывающие ее. Ее глаза встречаются с моими, огромные и сияющие от невысказанных мыслей и чувств.

Некоторые люди ― это пустой колодец. А некоторые ― переполненная чаша.

― Я помню эту сцену… ― Тео улыбается. ― Я полюбила ее после этого фильма. Могу только представить, что вы чувствовали.

― У меня не было ни единого шанса, ― говорит мой отец. ― Ее невозможно было не полюбить.

Он перекидывает ноги через сиденье скамейки и собирает стопку тарелок.

― Спасибо, Тео. Я ждал этого весь день.

― Придете поужинать с нами завтра? ― спрашивает она. ― Я приготовлю лазанью.

― Ты умеешь готовить лазанью? Я думал, она бывает только замороженной.

Тео смеется.

― Будьте готовы к удивлению.

Мой отец несет тарелки на кухню и ставит их у раковины. Он не задерживается, чтобы помыть посуду, но я все равно ошеломлен. Он впервые за много лет переступил порог дома.

― Спокойной ночи, Салли. ― Проходя мимо, он говорит мне тихо, чтобы Тео не могла услышать: ― Если ты еще не встречаешься с ней, то ты дурак.

Я начинаю думать, что он, возможно, прав.

Встречаться с Тео по-настоящему звучит неплохо…

Но это может сильно запутать нашу ситуацию.

Я собираюсь сделать следующий ход с Ангусом. Наш ужин в пятницу вечером станет нашей первой встречей без его прихлебателей ― идеальная возможность направить его в нужную сторону.

Я не могу отвлекаться на отношения с Тео. Эмоции затуманивают рассудок. Я не могу создать ситуацию, когда мне придется выбирать между ней и этой сделкой.

Умом я понимаю, что правильный выбор ― сохранить профессиональные отношения, пока Ангус не поставит свою подпись на контракте.

Проблема в том, что… она мне нравится.

Чем больше времени я провожу с Тео, тем сложнее мне это отрицать.

Когда она приезжает домой раньше меня, а я въезжаю на подъездную дорожку к светящемуся дому, как только я открываю дверь и до меня доносятся запахи готовящейся еды и музыка, и это нарастающее предвкушение внутри меня, когда я с замиранием сердца иду на кухню, представляя, как она повернется, как улыбка озарит ее лицо…

Я уже с ужасом думаю, что она уедет в конце недели.

Тео оживляет дом.

Она открыла все ставни и обрезала глицинию, закрывающую окна. Она положила ветки в старую лейку, и пурпурные цветы рассыпались, как фонтан, текущий в обратном направлении. По утрам она читает новости за чашкой кофе, а как только я вхожу в комнату, сразу же заваливает меня сообщениями о событиях дня.

Я могу привыкнуть к этому.

Но я не должен к этому привыкать. Я должен воспринимать это как временное явление — через пять дней она вернется в свою квартиру с тараканами. А через несколько недель после этого мы расстанемся навсегда.

Но это не значит, что я не могу насладиться ее лазаньей.

Тео уже опускает руки в мыльную воду. Я отпихиваю ее в сторону движением бедра.

― Я мою.

― Я уже начала!

― Ни за что ― моя мама убила бы меня, если бы я позволил тебе готовить и мыть посуду.

Тео бросает на меня быстрый взгляд.

― Ничего, что я сказала раньше? О твоей маме?

― Все нормально. ― Наши плечи соприкасаются, когда она занимает свое место рядом со мной. Наши руки встречаются, когда я протягиваю ей миску для вытирания. ― Тебе нравились ее фильмы?

Она кивает.

― Я смотрела «Затерянные в снегах» каждое Рождество.

У меня в груди снова щемит.

Риз, наполняющий кружку зефиром больше, чем какао, мои родители, играющие в криббидж, мамин смех, когда она переворачивает карты, я, потеющий перед камином, потому что умолял включить его, хотя на улице шестьдесят шесть градусов¹⁵. На экране телевизора, украшенного мишурой, молодая версия нашей мамы кружится по заснеженному Центральному парку…

― Мы тоже, ― говорю я.

― Твой отец не расстроился? Я не должна была…

― Он не расстроился. То, что ты здесь, пошло ему на пользу. Ему нравится с тобой разговаривать.

― Правда? ― Кончики ее ушей становятся розовыми.

Я знаю, что ей это необходимо, она откровенно призналась мне, что ей нравится заботиться о людях.

Я мог бы предположить, что она попытается позаботиться о моем отце. Но совершенно не верил, что это сработает.

― Ты должна была заметить, что сегодня он выглядел лучше. ― Я прочистил горло. ― Я благодарен тебе.

Тео опускает голову.

― Я ничего не сделала.

― Он точно не надевает чистую рубашку ради меня.

Она смеется.

― Мне нравится твой отец. Он честный.

― Это точно. ― Я бросаю на нее сердитый взгляд. ― И почему в этой фразе я слышу упрек?

Ее выражение лица дерзкое.

― Угрызения совести?

― Я честен. ― Я подхожу ближе. ― С тобой.

Она вздергивает подбородок, складывая руки на груди.

― Тогда поделись со мной, что сказал твой отец, когда уходил.

Я заведен.

― Откуда ты знаешь, что мы говорили о тебе?

Она пожимает плечами.

― Ты не такой уж хитрый. Так что? Я думала, мы притворяемся, что встречаемся?

― Не для него.

― Я думала, ты сказал для всех?

― Мой отец не знает Ангуса. Они никогда не встретятся.

Она хмурится.

― То есть правила не для всех? Ты так много говорил об этом ― о том, что мы не можем никому рассказать правду.

― Ну, ты не можешь.

― Но ты только что это сделал!

― Я сказал ― ты не можешь.

Тео возмущенно смотрит на меня.

― Разве это справедливо?

― Потому что моя лучшая подруга — не Мартиника.

Она из всех сил старается сделать вид, будто не понимает, что я имею в виду.

― Мартиника ничего бы не сказала…

Это так неубедительно, что я бросаю на нее долгий осуждающий взгляд и качаю головой.

― Тео. Я знаком с ней.

― Она бы никогда…

― Я говорил с ней. Она рассказала мне все о тебе за десять секунд. Это она дала мне твой номер социального страхования; я получил его даже не в результате своих исследований.

Тео прекращает попытки убедить меня и закрывает лицо рукой. Она делает вид, что сердится, но я на сто процентов уверен, что это потому, что она улыбается.

― Послушай, ― говорю я. ― Я понимаю, что она твоя лучшая подруга. Лично я нахожу ее восхитительной. Но, пожалуйста, давай не будем рисковать нашим временем, деньгами и, возможно, единственным шансом на эту сделку из-за неспособности Мартиники держать язык за зубами.

Тео вздыхает и опускает руку.

― Ладно.

Она соглашается, но мне не нравится, что она выглядит побежденной. Это расстраивает меня. Ее плечи ссутулились, а голова понуро опущена.

― Что не так?

― Ничего.

― Ну же. Выкладывай.

Она вздыхает, а потом выдает.

― Это отстой!

― Что?

― Лгать ей! Я не хочу звонить ей только для того, чтобы сказать неправду. Теперь мы меньше разговариваем, и это странно и несправедливо! Ты можешь нормально общаться с отцом, а мне не с кем поговорить о… всякой ерунде.

― Ты можешь поговорить со мной.

Она закатывает глаза.

― Не обо всем.

― О, я понял, в чем проблема… ты хочешь посплетничать обо мне.

― Или выпустить пар. ― Тео хмурится.

Нет ничего менее пугающего, чем хмурый взгляд Тео. Мне хочется обнять ее и поцеловать в нос, но это не поможет нашей нынешней ситуации. Более того, скорее всего, именно об этом она и хочет рассказать Мартинике: Мой фальшивый парень дарит мне снисходительные поцелуи, когда я на него обижаюсь.

― Почему ты улыбаешься? ― сердится она.

― Я не улыбаюсь.

― Ты же понимаешь, что я смотрю прямо на твое лицо?

― Хорошо. ― Ухмылка прорывается наружу. ― Ты меня поймала.

― Что, черт возьми, смешного?

― Ты мне скажи ― ты тоже улыбаешься.

― Нет, не улыбаюсь! ― Тео кричит, и при этом действительно улыбается.

Мы оба ухмыляемся как идиоты, с наших рук капает мыльный раствор.

― Соберись, ― я брызгаю в нее пеной. ― Ты нас выдашь.

Она смахивает полотенцем пену, посылая целое облако прямо мне в лицо.

― Я — Мата Хари секретов.

― Ты знаешь, что Мату Хари застрелили?

― Вот черт, ― кухонное полотенце Тео замирает в ее руках.

Ненавижу то, что я ей сказал.

Этой ночью я лежу в постели, борясь с желанием прокрасться по коридору в комнату Тео.

Каждый раз, когда ворочаюсь, я думаю, делает ли Тео то же самое. Интересно, ей жарко и неспокойно, как мне, ее мучают воспоминания о прошедшей ночи… или она уже давно спит.

Однажды я даже выскользнул из кровати и встал в коридоре, прислушиваясь. Но без жужжания вибратора невозможно понять, спит она по ту сторону двери или нет.

Я возвращаюсь в свою комнату, проклиная себя за слабость.

Забудь о Тео. Ложись спать.

Но я не могу перестать думать об этой свободной, старой футболке, которая каким-то образом стала самым сексуальным предметом одежды, когда-либо обтягивавшим женскую фигуру…

Я думаю, как ее грудь двигается под тканью.

Я еще не видел ее грудь обнаженной.

Когда я наконец засыпаю, мои сны чертовски непристойные.

В среду я приезжаю домой и вижу, что мой папа возится с грилем, а Тео смешивает кувшин свежего лимонада. Это удивительно еще и потому, что мой папа не умеет готовить, и кроме всего прочего, на нем розовый фартук с оборками.

― Это мой, ― говорю я ему.

― Кто-то теряет, кто-то находит, ― ворчит он.

Он сжег чесночный хлеб, но Тео все равно съедает его, чтобы подбодрить.

― Ты не должна этого делать, ― говорю я ей. ― Тебе станет плохо.

Она наступает мне на ногу под столом и шепчет:

― Будь милым.

― Нет… ― шепчу я в ответ, достаточно громко, чтобы отец услышал. ― Он должен знать; он сжег все это дерьмо…

― Наверное, я установила слишком высокую температуру, ― говорит Тео. ― Дома я готовлю его на решетке.

― Не ищи для меня оправданий. ― Мой отец откусывает от самого обугленного куска тоста. Он издает ужасный хрустящий звук, и черные хлопья сыплются вниз.

― Вы не должны себя наказывать! ― Тео со смехом вырывает его и заменяет менее подгоревшим.

От ее лазаньи мне хочется основать какую-нибудь религию в духе Гарфилда. Это так вкусно, что я начинаю относиться к ней с подозрением.

― Как у тебя получается приготовить лучшую версию всего, что я когда-либо ел?

Тео трудно принимать комплименты. Она хочет их, она нуждается в них, но, когда она их получает, для нее они словно горячие, обжигающие угли. Ей приходится шипеть и терпеть.

Она вскидывает руку, словно это может охладить ее лицо.

― Я попробовала новый ингредиент — творожный сыр вместо рикотты.

― Получилось. ― Я наклоняю тарелку, чтобы съесть последние кусочки.

В четверг я прихожу домой и вижу двор, освещенный сказочными огнями. Огоньки вьются по всей беседке, золотят листья, освещают двор. Кто-то подстриг живую изгородь и подтянул лианы, чтобы освободить место вокруг стола для пикника. Даже кострище расчистили.

Тео высовывает голову.

― Я подумала, что после ужина мы можем сделать печенье с зефиром!

Я хватаю ее за локоть, когда она несет тарелки из кухни.

― Это ты все сделала?

Она яркая и жизнерадостная, скачет по двору в туфлях на плоской подошве.

― Это все твой папа! Он зажег фонарики, когда я вернулась домой. Я помогла ему с местом для огня.

Это безумие. Они оба ведут себя так, будто это совершенно нормально, но нет, я помню последние десять лет и знаю, что за все это время мой отец не сделал ни одного движения, чтобы навести здесь порядок.

А теперь он устраивает гребаные вечеринки в саду.

Вместе с Тео.

Это настоящее чудо. А моя волшебница… кажется, даже не понимает этого.

Тео только ухмыляется.

― Я же говорила, что здесь может быть красиво.

― Намного красивее, чем я представлял.

Я случайно смотрю на нее, когда говорю это, и она случайно замечает это.

― Тебе лучше не говорить этого обо мне.

Я знаю, что она шутит, но все равно качаю головой.

― Извини, но нет. Я всегда считал тебя сексуальной.

― Не считал.

― Откуда ты знаешь?

― Потому что ты был мудаком со мной!

― Я был мудаком со всеми.

― А со мной больше всех.

Я подхожу к ней вплотную. Ночь кажется опасной ― во дворе мерцают огоньки свечей.

― Может, я просто больше с тобой разговаривал.

Тео смотрит на меня снизу-вверх. Раньше, когда я подходил достаточно близко, чтобы заглянуть в эти большие голубые глаза, она отшатывалась от меня. Поворачивалась и убегала.

Эта Тео выглядит сильнее. Она говорит:

― Тебе стоит сходить на терапию, Салли. Мне это очень помогло.

Уф. Пуля в сердце, вот это снайпер.

Она подмигивает мне, проходя мимо. Ее рука скользит вниз по моей руке, ее ногти слегка касаются моей кожи.

Каждый дюйм моего тела пылает.

Я не доживу до конца недели…