Любовь и ярость

Глава 29

Не было такой силы, которая смогла бы остановить Тревиса, когда он ворвался в ворота женского монастыря, впрочем, никто особенно и не пытался это сделать.

Не обратив никакого внимания на крики и причитания испуганной монахини, он пробежал мимо нее к воротам. Понимая, что потерпела поражение, сестра Мария согласилась проводить его через плохо освещенный коридор, где почему-то противно пахло сырой шерстью и старыми газетами, в монастырскую больницу.

Тревис молча шагнул вперед.

В самом конце комнаты он увидел тоненькую женскую фигурку в белом, застывшую на коленях возле кровати, где неподвижно лежал человек. У Тревиса учащенно забилось сердце – неужели это его дочь, которую он не видел уже почти четырнадцать лет?!

Услышав звук приближающихся шагов, Дани подняла усталые, воспаленные глаза. Но судорога перехватила ей горло, когда она разглядела в полумраке направлявшегося к ней высокого мужчину.

Перед ней стоял двойник ее брата. То же великолепно сложенное, могучее тело, те же глубокие, чуть прищуренные серо-стальные глаза, что и у Джона Тревиса. Вот разве что седина, серебром поблескивающая в пышной гриве черных, как вороново крыло, волос, отличала его от Колта.

Чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди. Дани вцепилась в край железной кровати и попыталась встать. Слезы ручьем хлынули по бледным щекам, счастье и горечь соединились в ее истерзанной душе: счастье, что наконец обрела отца, и горечь, потому что никто не вернет им потерянных лет, когда они были в разлуке.

Потрясенный Тревис протянул к ней руки. Всхлипнув, Дани бросилась ему в объятия, и он крепко прижал ее к груди.

Их слезы смешались.

С трудом оторвавшись от дочери, Тревис чуть слышно попросил оставить их наедине. Дежурная монахиня удивленно взглянула на Дани, но спорить не решилась.

Дани торопливо передала отцу все, что ей было известно о состоянии брата. Колт до сих пор не приходил в сознание.

Ему не стало хуже, но и улучшения не было.

Оторвав глаза от сына, Тревис повернулся к Дани и посмотрел на нее с такой любовью и нежностью, что у нее слезы навернулись на глаза. Он ласково коснулся ее щеки.

– Расскажи мне, – тихо прошептал он. – Расскажи мне все.

Дани кивнула и смущенно протянула Тревису руку. Усадив его на другой кровати напротив Колта, она заговорила едва слышным голосом.

Дани рассказывала долго, с трудом подбирая слова, и в конце вдруг расплакалась. Отец слушал молча, не перебивая. Он чувствовал, что с каждым словом, слетавшим с уст дочери, глаза его все сильнее застилает кровавая пелена гнева. Наконец он узнал правду, и гнусное предательство Элейн потрясло его.

А Дани уже рассказывала о том, как был обманут Колт, и Тревис ужаснулся, какой плотной паутиной лжи оплели его сына.

– А теперь и Бриану похитили, – грустно сказала Дани. – Я лишь успела услышать ее крик, но найти ее нам не удалось.

Одна из сестер отважилась пройти немного дальше по тропе… – Она замолчала, еле удерживая слезы. – Она и нашла тело мистера Поупа. Он был тяжело ранен, но еще дышал. Сестра наклонилась к нему и услышала, как он прошептал: «Холлистер», – а потом умер.

Тревис на негнущихся ногах подошел к окну, пытаясь скрыть слезы. Осенний лес вокруг монастыря расплывался перед глазами. Природа умирала вместе с его сыном. Погиб друг. Семья была почти разорена.

Ему понадобилось собрать всю силу воли, чтобы сдержать бушевавшие в нем чувства.

Наконец он немного успокоился.

– Как только Колту станет хоть немного полегче, тут же перевезу его в Париж. По крайней мере он будет поближе ко мне – и к матери.

– Доктор, который вчера осматривал его, сказал, что он может очнуться в любую минуту, – быстро заговорила Дани. – Его состояние опасно именно из-за непредсказуемых последствий, ты ведь знаешь! – Затем вдруг усмехнулась:

– Колт? Вот странно, а я всегда называла его Джон Тревис.

Отец весело хмыкнул:

– Это что-то вроде прозвища. Мне-то Джон Тревис больше по душе, но вот поди ж ты, прилипло к нему именно Колт!

И будто услышав, что разговор идет о нем, Колт начал медленно приходить в себя. Сначала он почувствовал дикую боль, будто гигантский паук стянул свою паутину вокруг его мозга и по капле сосет из него кровь. А чьи это голоса слышны из-за черного облака, окутавшего его с ног до головы? Что это с ним такое, черт возьми?!

Дани приблизилась к отцу.

– Я бы так хотела поехать с тобой! Но к сожалению, мое место здесь.

– Но ведь ты сама так решила, – мягко напомнил Тревис. – Наверное, ты не сразу пришла к этой мысли. Почему-то мне кажется, что ты не из тех, кто любит авантюры.

Она не спорила, но попыталась еще раз объяснить, что побудило ее сделать этот шаг.

– Если бы все было по-другому, если бы я жила с теми, кто любил меня, может быть, мне это и в голову бы не пришло. Если бы для меня нашлось место в вашей жизни…

Тревиса бросило в дрожь. Конечно же, он часто позволял себе мечтать, что когда-нибудь дочь войдет в их с Китти жизнь, но заставить ее сейчас бросить все?.. Обняв Дани, Тревис прошептал:

– Я все понимаю, родная. Но не торопись, обдумай все хорошенько.

Господи, он чуть не застонал от нахлынувших воспоминаний. Девочка – вылитая мать! Конечно, он никогда не испытывал к Мэрили ту бешеную страсть, которую в нем будила Китти. Но она была чертовски привлекательна, и он по-своему был привязан к ней до самой смерти.

Прижимая дочь к груди, Тревис мысленно перенесся в ту далекую ночь, когда Дани появилась на свет.

Слабые, холодные пальцы Мэрили коснулись его щеки, и Тревис услышал ее тяжелое, прерывистое дыхание.

«Помнишь, что я говорила, дорогой? Помнишь, я сказала тогда, что ничто не вечно?.. А ты мне ответил, что в этом случае нужно самим создавать свою вечность, – с трудом прошептала она. – Ты так и делал, любимый! Ты создал свою вечность с единственной женщиной, которую по-настоящему любил».

Ее лицо исказилось страданием.

И Тревису никогда не забыть той боли, которая сжала его сердце, когда глаза Мэрили закрылись навеки.

Она молча ушла с его дороги, чтобы он снова мог любить Китти, свою жену.

Но их с Мэрили ребенок остался жив, и теперь Тревис был счастлив, прижимая к груди взрослую дочь. Бог свидетель, она так напоминала ему ту нежную, любящую женщину, которую он никогда не забудет, никогда не захочет забыть!

Внезапно прогремевший низкий голос заставил Тревиса очнуться:

– Догнать мерзавцев!

Дани с трудом подавила испуганный возглас, и Тревис круто обернулся. Это был Колт!

И через мгновение они припали друг к другу, забыв обо всем: о суровом монастыре на вершине горы, о тех трагических обстоятельствах, которые привели каждого сюда, о том, что разлука неизбежна. Хотя бы на несколько минут они были вместе.

Их всех подло предали, но горячая кровь Колтрейнов, текущая в их жилах, поможет им восстановить справедливость!

Хриплое дыхание чуть слышно вырывалось из разбитых губ Элейн. Дышать было больно, мешали переломанные ребра. Пелена застилала глаза. Все ее тело было страшно изуродовано.

Никто бы не поверил, что она сможет протянуть еще три дня после того, как рыбаки случайно заметили на камнях ее тело.

Доктор Жоффрей Робер был поражен не меньше всех остальных. Он еще раз послушал ее сердце, затем, с трудом разогнувшись, ошеломленно потряс головой.

– Она долго не проживет, – пробормотал он вполголоса, не видя никакого смысла лгать.

У двери стояли оба Колтрейна, отец и сын. Им не слишком приятно было видеть Элейн, но только она знала, куда исчез Мейсон.

– Она в сознании? – тихо спросил Тревис.

Доктор Робер пожал плечами. У него не было возможности понаблюдать за ней. За ним послали сразу, как обнаружили тело, чтобы он мог сделать то немногое, что было в его силах, и он до сих пор удивлялся тому, что Элейн все еще жива. Порой он злился, ему даже казалось, что женщина просто из упрямства оттягивает неизбежное – лишь бы заставить его метаться взад-вперед в напрасных попытках облегчить ей конец.

Взглянув на растерянную жену рыбака, первой заметившую тело, он спросил, не слышала ли та, чтобы графиня произнесла хоть слово.

Женщина покачала головой:

– Она с трудом дышала, доктор, но даже такая жуткая боль не могла заставить ее очнуться!

Ее, похоже, эта история не слишком взволновала. Если бы не муж, предположивший, что мсье Мейсон не забудет тех, кто позаботился о его несчастной тетушке, ее бы вообще здесь не было.

Тревис решительно шагнул вперед, глаза его сверкнули холодным светом.

– Ну, пришло время мне попытаться заставить ее прийти в себя. Похоже, ей уже ничем не навредишь, не так ли, док?

Доктор Робер покачал головой.

– Совершенно верно, но я так накачал ее наркотиками, что она вряд ли сможет понять вас.

Сунув стетоскоп в потрепанный кожаный чемоданчик, доктор с вежливым поклоном удалился. Ему вдруг захотелось оказаться как можно дальше от этого зловещего места, где двое иностранцев весьма странного вида собирались допрашивать умирающую женщину. Да, от этого дела дурно пахнет!

Тревис взглянул на Элейн и не почувствовал угрызений совести. Его душила бешеная ненависть. Она заслужила ее, всю жизнь принося горе тем людям, с кем сводила ее судьба.

– Элейн, – резко позвал он, стараясь не дотрагиваться до нее. Любое, самое легкое прикосновение причинит ей боль, а он никогда не был садистом. Ему только нужно было узнать то, что не знал никто, кроме нее, и, Бог свидетель, он узнает все, чего бы ему это ни стоило!

А Элейн в эту минуту казалось, что она попала в преисподнюю, в царство вечной мучительной боли и чья-то гигантская рука тянет и тянет ее в бездну, где языки адского пламени лижут ее израненное тело.

– Элейн, ты слышишь меня?

Внезапно окутавшие ее тяжелые тучи разошлись, и она с облегчением увидела синее небо. Теплые солнечные лучи ласкали тело, а под ногами была прохладная зеленая трава. Значит, она дома, в Кентукки, и вот над ней снова склоняется ее давно ушедший возлюбленный, и Элейн со слезами видит обожаемое и в то же время ненавистное лицо.

– Тревис, – прошептала она. Боль в горле стала нестерпимой, и Элейн закашлялась. По подбородку тоненькой струйкой потекла кровь. – Это ведь ты, Тревис Колтрейн? Ты снова хочешь меня, правда?

Тревис чуть слышно скрипнул зубами.

– Да, Элейн, я хочу тебя, – неохотно пробормотал он.

Какая разница, чертыхнулся он про себя. – Но ты должна помочь мне. Скажи, куда уехал Гевин?

Элейн недовольно поморщилась, и острая боль, будто раскаленный кинжал, пронзила ее.

– Мейсон, – коротко произнес Тревис. – Куда он поехал, Элейн?

На глаза несчастной опять опускалась черная пелена. Вдруг перед ее взором молнией сверкнул занесенный нож, а потом началось это бесконечное падение вниз. И безумная, отупляющая боль заслонила от нее весь мир.

– Думаю, что она ничем не сможет нам помочь, – прошептал Колт. – Я даже отсюда слышу, что дыхание у нее постепенно слабеет. И посмотри, отец, она бледная как смерть.

Тревис угрюмо кивнул. Он тоже почувствовал холодное дыхание смерти. Глаза Элейн смотрели неподвижно.

– Где Мейсон? – повысил голос Тревис. – Элейн? Ты слышишь меня?

Тело Элейн свело судорогой боли.

– Греция… Он уплыл на Сантор… – И она замолчала, не в силах произнести больше ни звука.

Она попыталась было протянуть к нему руку, чтобы снова ощутить его тепло, но искалеченное тело не повиновалось ей.

Элейн слабо шевельнула пальцами, и, заметив это, Тревис все понял. Он накрыл своей горячей ладонью ее руку, от души надеясь, что покой наконец снизойдет в ее душу. Губы ее дрогнули, и Тревис склонился, чтобы разобрать неясный шепот умирающей.

– Скажи мне… – едва проговорила Элейн. Черные тучи клубились перед глазами. – Скажи, что любишь меня.

Тревис прижался губами к холодеющему лбу.

– Да, Элейн, я люблю тебя, – твердо сказал он.

Слабая, жалкая улыбка, несмотря на боль, искривила губы Элейн. И этой улыбке суждено было навсегда остаться у нее на лице. С ней она и умерла.

Тревис выпрямился и, бросив быстрый взгляд на Колта, заметил осуждение на лице сына.

– Нет ничего постыдного в том, чтобы дать женщине умереть счастливой, – тихо прошептал он.

Колт молча кивнул. Все правильно. Отец, как всегда, прав. Он сделал все, что мог, чтобы позволить Элейн спокойно умереть.