Любовь под Рождество

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Она сидела в зале ожидания, чуть волнуясь и грустя. Влажные от дождя волосы, промокшее пальто. «Это было в Сочельник, и во всем доме…» Нет, не то, подумала она с мимолетной улыбкой. Сегодня Сочельник, верно, но в восемь часов она заметила из окна Восточного вокзала, что все вокруг суетились, включая, должно быть, и пресловутую мышку. Французскую, разумеется. Среди толчеи, смеха и слез взгляд притягивала одна пара: элегантная, необыкновенно красивая женщина — еще и капризная, добавила про себя, опять улыбнувшись, Франсин, хотя не слышала, что та говорила, а только видела, как шевелились накрашенные ярко-красной помадой губы, — и неподвижно стоявший рядом с женщиной внушительного вида мужчина. За такого мужчину жизни не жаль — высокий, широкоплечий, седеющий брюнет. Наверное, ему лет под сорок, подумала Франсин. А лицо такое каменное, что даже смешно. Интересная личность. И, видимо, при деньгах. Да, явно при деньгах, как и те люди у нее за спиной — в зале ожидания для особо важных лиц.

Она очнулась от легкого прикосновения к ее руке. Обернувшись, Франсин увидела перед собой улыбающуюся дежурную по вокзалу.

— Начинаем посадку, — вежливо произнесла дежурная. — Носильщик позаботится о вашем багаже. Будьте любезны следовать за ним.

Франсин кивнула и предоставила чемодан заботам носильщика в красном форменном пиджаке и кремовых перчатках, за которым и пошла к поезду. Вот я в Париже, говорила она себе, сейчас сяду, одна, в роскошный, баснословно дорогой «Европа-экспресс», известный своей изысканной кухней. Франсин с трудом верила, что ей это не снится, ведь этим экспрессом путешествуют исключительно знаменитости. Правда, состав ей показался короче, чем можно было ожидать. Всего четыре вагона: спальный, салон, ресторан и кухня. Кроме того, разумеется, локомотив. Окинув последним взглядом вокзальную сутолоку, гигантскую елку в самом центре вокзала и мужчину из тех, по которым женщины умирают, она вошла в вагон и окунулась в прошлое. Слегка потертые деревянные панели, латунная фурнитура, темно-красный ковер — все создавало атмосферу старины. Эдвардианское великолепие! Ее провели в превосходно обставленное купе и сказали, что ей достаточно позвонить, если что-то понадобится, а шампанское, чай, ликеры — напитки на любой вкус — приготовлены в салоне. И она осталась одна — распаковывала чемодан и наслаждалась началом путешествия по живописнейшим местам Европы. Эту поездку ей подарили в знак любви. И Франсин должна была ехать не одна…

Она прогнала грусть и легкую робость, которую у нее вызывала обстановка, помылась и переоделась в безумно дорогое маленькое черное платье — подарок любимой крестной мамы, пожелавшей не только оплатить, но и выбрать предназначенный для ее поездки гардероб. Франсин оглядела себя в зеркале и, несмотря на печаль карих глазах, попробовала улыбнуться. На мгновение она увидела в зеркале совсем другое отражение — затянутые в пучок седые волосы, выцветшие, когда-то голубые глаза, один из которых прищурился, как бы подмигивая. Но тут же это лицо вновь уступило место ее собственному, и облако пышных, орехового цвета волос заслонило призрачное видение Мари-Луиз, или Малли, как Франсин звала свою крестную. «Соверши эту поездку, — сказала Малли, — если не ради собственного удовольствия, то ради меня». Да, она сделает это ради Малли.

Убежденная, что страдает худобой, хотя, по общему мнению, высокая и стройная, Франсин чуть вызывающе выпятила подбородок, отчего ее лицо приобрело несколько суровую красоту, и направилась в бар, размещенный в салоне. Друзья Франсин твердили ей, что она производит впечатление особы высокомерной, самоуверенной, что в ней заметен снобизм. Вероятно, те, кто не числился среди ее друзей, просто сторонились Франсин. Доброжелательно же настроенные друзья заключили, что ее высокий рост, изящное сложение, орлиный нос придавали ее облику надменность.

Не найдя ни малейшего утешения в сознании этого и подумав, что женщине в двадцать восемь лет не пристало ходить с глупой улыбкой на лице, Франсин решила предоставить окружающим принимать ее такой, какая она есть. Впрочем, если она казалась слишком уверенной в себе, пусть на самом деле это было не так, — тем лучше, раз она попала в общество людей, скорее всего обладавших чувством уверенности с самого рождения. Казаться надменной все-таки лучше, чем явно нервничать.

Дойдя до салона, она задержалась на мгновение у порога и улыбнулась при виде того, что рояль запихнули в самый дальний угол. Потом она обменялась приветственными кивками со стоявшими поблизости людьми и с благодарностью приняла от обратившего на нее внимание улыбчивого стюарда высокий резной бокал шампанского. Ее волнение несколько улеглось, и, когда поезд тронулся, она выглянула в окно и усмехнулась: люди на перроне оборачивались, разглядывали шикарный поезд, махали рукой — будто радуясь необыкновенному везению отбывающих. И было бы чему радоваться, если бы с Франсин ехала Малли.

Услышав за спиной какой-то шорох, уловив чарующий акцент, Франсин обернулась и оказалась лицом к лицу с мужчиной, за которого жизни не жаль. С тем самым, которого она заметила на вокзале. На мгновение ее сердце замерло. Это судьба. Что за глупости, Франсин, сказала она себе.

Он не улыбнулся. Кивнув, мужчина повернулся к стоявшей справа от него паре. Они беседовали по-французски. Франсин прекрасно владела этим языком, но не стала прислушиваться, просто наблюдала за мужчиной, за его сдержанными жестами, за тем, как он откидывал голову. Этот человек нарочито ставил барьер между собой и окружающим миром. Убийственный мужчина. И хотя он не обнаруживал никаких эмоций, ей почудилось, что он чем-то раздражен. Он повернулся, чтобы еще кого-то поприветствовать, задел ее локтем и остановился, направив на нее такой взгляд, будто ожидал, что она станет извиняться. Но она всего лишь приподняла подбородок, отвечая взглядом на его взгляд, и мужчина, отмахнувшись, проскрежетал: «Pardon»[9], а потом двинулся дальше — высокомерный, богатый, привыкший, чтобы ему уступали, возвышающийся над толпой. Конечно, все это не оправдывало отсутствия учтивости. Пусть он был важной персоной, пусть перед ним всегда извинялись, не задумываясь о том, кто виноват, но она незнакома с такими людьми, не вращалась в таких кругах. И она не знала, как ей быть. Свободно передвигаться по салону? Или оставаться на месте, блистая в одиночестве, и дожидаться внимания? Второе ей казалось малопривлекательным, а Малли — та бы просто пришла в ярость. Малли велела ей приятно провести время. Подняв глаза, Франсин встретила один-два изучающих взгляда. Она не подозревала, что стала главным предметом разговоров, что о ней здесь спорили.

Короткий удар гонга прервал все беседы. Улыбчивый стюард объявил, что начинают подавать ужин. Путешественников проводили в вагон-ресторан, и Франсин села, одна, за столик, накрытый на двоих. Хорошо бы напротив сидела Малли… Малли, от острого языка которой досталось бы всем этим важным господам, которая в жизни ни перед кем не робела. Странно, но казалось, что все эти люди знакомы между собой.

— Vous permettez?[10]

Вздрогнув, она оторвалась от своих размышлений и, подняв глаза, увидела мужчину, за которого жизни не жаль. У нее опять оборвалось сердце. Машинально отвечая по-французски, она с удивлением спросила:

— Вы желаете сидеть со мной?

— Естественно.

Естественно.

— Почему естественно? — прохрипела она и поспешила прочистить горло. — Всего пять минут назад…

— Я отнесся к вам с презрением? Верно. — Скользнув на сиденье напротив Франсин, он выжидающе остановил на ней мрачный взгляд серых глаз.

Она почувствовала, что нервничает, а ведь от такого и взорваться можно, про себя сказала она, но, не найдя ничего лучшего, протянула ему тонкую руку.

— Я… — начала Франсин.

— Я знаю, кто вы, — резко перебил он ее. — Почему вы здесь?

Озадаченная его бесцеремонностью и тем, что он знает, кто она, Франсин с холодком ответила:

— Потому что меня пригласили.

Нет, мысленно поправилась она, меня вынудили. Вот как все было. Малли заставила ее дать слово.

Он окинул ее изучающим взглядом. Это становилось оскорбительным. И протянул на правильнейшем английском:

— Интересно, почему?

Выпрямившись и чувствуя, что начинает терять самообладание, она без труда перешла на родной язык:

— Полагаю, меня желали здесь видеть. Мой билет полностью оплачен.

— Оплачен?

— Да. Ну, платила не я, — честно призналась она, — но, конечно же, кто-то оплатил его.

— Вот как. Кто-то оплатил.

Поддаваясь гневу и невольно обретая вид, которым приводила в отчаяние своих друзей, она одарила его ледяной улыбкой.

— Знаете ли вы, — начала она непринужденным тоном, — до чего раздражает, когда передразнивают?

— Нет, — прямо ответил он.

Нет. Возможно, никто не смел передразнивать его. Но он заставляет ее чувствовать себя бедной родственницей. Ее это сердило, а когда она сердилась, то допускала промахи. Она считала, что прекрасно выглядит; считала — пока не вошла в салон и не увидела, в каких туалетах щеголяют остальные дамы. Несомненно, ее дорогое платье для них было не более чем тряпкой. И вот теперь это существо высшего порядка добивается, чтобы ей стало еще хуже. Зачем?

— Вы не знаете, кто я?

— Нет, — ответила она так же прямо, как отвечал он. — Мне следовало бы это знать?

— Не обязательно. Я Жиль Лапотер.

Жи-иль. Она беззвучно пошевелила губами и улыбнулась: какое прекрасное имя, сколько ассоциаций с истинно французским благородством рождает это сочетание звуков. Бедняжка его мать, как она была слепа, давая сыну такое имя!

— Вам смешно? — тихо спросил он.

— Нет.

— Ага.

Ага? Что он хотел сказать?

Он поманил официанта одним пальцем — в большинстве случаев жест этот был бы неправильно истолкован, потому что лишь немногие, очень немногие, способны воспользоваться им и при этом не нанести оскорбления или не показаться невоспитанными, — и заказал бутылку шампанского. Когда бутылку откупорили, он с машинальной вежливостью испросил взглядом ее согласия и, дождавшись беспомощного кивка, налил оба бокала, а потом молча поднял свой в ее честь.

Она ответила тем же и тихо добавила:

— Едем в Рождество.

— Именно — в Рождество. И несколько ближайших дней мы — интересные незнакомцы-попутчики.

Он говорил так, будто делал одолжение, и это заставило ее чуть поджать губы. Но его высокомерие, как и учтивость, возможно, было непроизвольным, свойственным его натуре, а вовсе не направленным на то, чтобы задеть. Возможно. А возможно, нет — как и то, что апельсинам свойствен синий цвет.

— А вы интересный человек?

— Нисколько, — ответил он.

— Совсем?

— Совсем.

— А я думала, все французы — интересные люди.

— Может быть, вам просто этого хочется?

— Может быть, и хочется, — покладисто согласилась она.

— Так выпьем за то, чего хочется, — провозгласил он, поднимая бокал. — Я швейцарец, а не француз, — пояснил мужчина. — Общеизвестно, что швейцарцы совершенно неинтересный народ.

В самом деле? Язвил он или иронизировал, она не могла понять, но он оставался мужчиной, за которого жизни не жаль, лишь до того, как открывал рот, чтобы отпустить свои едкие замечания. Сейчас этого мужчину она могла бы убить. Или по меньшей мере — покалечить. Так что элегантная красавица там, на вокзале, возможно, была права в своем гневе. Франсин утратила обычную для нее приветливость и приняла чуждый ей вид надменной светской дамочки. Она перевела взгляд на лампу с розовым абажуром, от которой алые отсветы ложились на белоснежную камчатную скатерть и сверкало изящное столовое серебро, вздохнула, а потом тихим голосом спросила:

— Вам часто случается вот так, ни с того ни с сего, неприязненно обходиться с людьми?

— То есть так, как с вами?

— Конечно, именно себя я имела в виду.

Он остановил на ней невозмутимый взгляд, не теряя самообладания, выдержал паузу и наконец пробормотал:

— Почему ж это ни с того ни с сего?..

— Нет? Так с чего же вдруг? — в недоумении спросила она. — Может быть, отсутствие учтивости — в ваших правилах?

— Наверное, так, — равнодушно согласился он.

— Но вы действительно питаете ко мне неприязнь, — настаивала она.

— Да.

— Но почему?

— Разве не ясно?

— Нет, — тихо ответила она и подняла на него глаза. — Нет, мне не ясно.

— В таком случае я разъясню вам. — Он перехватил изящно оформленное меню и карту вин, которые официант подавал ей, и продолжил: — Потому, что мы с Мари-Луиз были друзьями.

Ее ошеломили его слова, и она повторила вслед за ним:

— Друзьями?

— Да. Она была не такой, как все, человеком старой закалки. Владычицей, в заблуждении жертвовавшей собой ради своей семьи.

И это при том, что ее родня не заслуживала ее заботы. Пожалуй, Франсин не могла ему возразить. Дочь Мари-Луиз была несносной, а Сесил, ее внучка, и того хуже. Так что же, он решил, что ее крестница из той же породы? Без всякого сомнения.

— Заказывайте.

Франсин, поджав губы, приняла от него меню и, не вникая в перечень блюд, поспешно сделала заказ.

— Она мне писала перед смертью, — пояснил он тем же тихим голосом.

— Правда? — Она молчала в растерянности, не понимая, чего он от нее добивается.

— Да. Писала, что не сможет приехать.

— Не сможет? — Она нахмурилась, стараясь вникнуть в смысл его слов, и добавила: — Но она…

— Не знала, что умрет? Она знала и сообщила, что мне выпало счастье позаботиться о вас во время этой поездки.

— Счастье?.. — Франсин невесело рассмеялась. — Странно. — Ни выражение лица, ни его манеры не внушали мысль, будто ему с ней посчастливилось. Скорее, он считал ее обузой. В таком случае… — Нам, однако, везет, — проговорила она ему в тон, с еле различимой иронией. — Вам не придется обо мне заботиться. Я превосходно справляюсь сама.

— Мне известно, как вы справляетесь. — Даже не взглянув на нее, он продолжал изучать карту вин.

Стиснув зубы, она покосилась на острую вилку, но благовоспитанно промолчала. Строгих правил человек и — интересный грубиян. Такого мужчину она бы не встретила в своем кругу. Такие мужчины вращались совсем в иной среде. Все присутствующие были в смокингах, но его не просто хорошо сидел — его черный пиджак, казалось, любовно льнул к его широким плечам и мощной груди, а рубашка, простого покроя, без жабо, была сшита из тончайшего шелковистого льняного полотна. Узкие манжеты, на скромных золотых запонках, обхватывали кисти крупных изящных рук с длинными пальцами. Колец он не носил. Не женат? Она взглянула ему в лицо, и ее привели в восхищение его правильные черты, глубоко посаженные ясные серые глаза, тонко очерченные брови, властный подбородок, гордо посаженный нос, чувственный рот. Нелепо увлекаться одной лишь внешностью, но женщины нередко поддаются этой слабости.

Он посмотрел на Франсин и задержал взгляд. Сложив карту вин, он протянул ее, — одновременно делая заказ, — официанту, кивком отпустил его, переплел пальцы рук и продолжал смотреть на Франсин с чувством уверенности и превосходства. С ощущением своего мужского достоинства, которого не могла не ощущать и она.

— Вы были ее адвокатом? — наобум спросила она. Ей показалось, что он мог бы отлично вести допрос или заниматься юридическими делами.

Он покачал головой.

— Я банкир. Серый человек, совершенно неинтересный. А вы… — он склонил голову набок, выбирая слова, — вы светская дама.

— Светская? Нет, вы ошибаетесь. — Это Малли сказала ему такое? Милая Малли, ничего не понимавшая в ее занятиях и не одобрявшая их. Нет, — повторила она, — я удовлетворяю спрос. С несколько новаторским подходом.

— Объясните.

Он произнес это без улыбки, без просительной интонации. (Надеялась ли она ее услышать?) Это был приказ. Короткий и недвусмысленный. Решив, что злиться на него было бы пустой тратой нервов, она ответила так же сдержанно:

— То, что я делаю, необходимо людям.

— И что же это?

Она слегка повела плечом и, найдя подходящий пример, тихо проговорила:

— Если вам понадобится определенного фасона зажим для галстука, а вы не знаете, где такой можно приобрести, я возьмусь отыскать его для вас, а если не найду — побеспокоюсь, чтобы такой изготовили. — Она приподняла ресницы, чтобы посмотреть, как он на нее смотрит.

— Зажим для галстука.

— Да. Или шляпную булавку для тети Элис, или платье, шаль, лакированный комод, замену фигурке из вашего любимого набора шахмат. Что-то необычное, особенное. Недоступное. Сколько раз приходилось слышать: «Найти бы то-то…» Или: «Знаете, я это уже столько времени ищу!»

— И тут подходите вы и предлагаете?..

— Да.

— Торговля с рук.

— Нет!

Его жест был выразительнее слов — он пожал плечами.

— Я не торгую! Хотите — верьте, хотите — нет, но я творю. Перекапываю всякий хлам у старьевщиков, вытаскиваю на свет примечательные вещицы. Мне удается откопать такое, до чего никому не докопаться.

— Иначе говоря, вам — слава, а другим — унижение.

Озадаченная такими словами, она нахмурилась.

— Не понимаю, что вы этим хотите сказать.

— Не понимаете? Бог с ним. Зачем это?..

— Зачем я этим занимаюсь?

— Да.

— Не знаю, почему я вам должна что-либо объяснять, — с некоторой резкостью в голосе возразила она, — но все-таки объясню, ведь я в состоянии это сделать. Я училась дизайну и моделированию, создавала вещи для друзей, потом — для друзей моих друзей, когда же получила диплом, столкнулась с бешеной конкуренцией, а вакансии были считанные. Я по-прежнему продолжаю работать, просто чтобы не сидеть сложа руки. И если нет заказов, я изготавливаю вещи, чтобы продавать их в торговых рядах и местных лавках.

— А места в каком-нибудь модном салоне вы все не находите… — заметил он. — И вы ухитряетесь зарабатывать на жизнь этим… новаторством?

— Я зарабатываю достаточно, чтобы быть вполне счастливой.

— И что же составляет счастье?

— Достаточно денег, чтобы оплачивать счета, питаться, быть прилично одетой, обутой и чтобы в конце каждого месяца еще оставалось столько, сколько нужно, чтобы чувствовать себя… стоящим человеком. Это чтобы было с кем посмеяться, было кого любить; чтобы были друзья, которые смотрят на жизнь, как я, и думают так же, а если нет, то у них хватает ума не забивать мне голову собственными идеалами.

— К тому же вы любите старушек, детей и животных.

— Не насмехайтесь надо мной.

— А почему бы и нет? Вы хотите, чтобы я вам верил? Я же сказал, я знал Малли.

Что ему могла наговорить Малли?

— И есть кого любить сейчас?

— Нет, — прямо ответила она.

Он как-то странно усмехнулся.

— Нет, — задумчиво повторил он. — И у меня — нет. — Тут он произнес короткий, исполненный иронии тост, которого она совершенно не поняла.

— Жиль?

На его плечо опустилась рука с ярко-красными ногтями, а к голове его прильнула белокурая головка. Он не спеша обернулся.

— Маргерит.

— Как ты обращаешься с Клэр! — возмущенно заговорила она.

— А как я должен обращаться с ней? — небрежным тоном спросил он.

— Ты ужинаешь без нее!

— Как видишь!

— Ты несносный! Она где — у себя в купе?

Вместо ответа он уставился на Маргерит из-под полуопущенных век, и она, фыркнув, убрала руку, вскинула голову и направилась к спальному вагону.

Ни его лицо, ни голос ничего не выражали, когда он протянул:

— Зачем я пригласил ее?

— Может быть, по той же причине и Малли отправила меня в эту поездку? — кольнула его Франсин.

— Возможно.

— А откуда все знают вас? И друг друга?

Уловив укоризну в ее голосе, он повел бровью и подсказал ответ:

— Наверное, мы все… дружим?

— Все? Вот как! — Значит, это коллективная поездка, сказала себе Франсин. — Малли тоже их знала?

— Кое-кого. Но не всех.

— Вот как… — задумчиво повторила она. Теперь ей многое становилось понятным.

— Закончили дознание? — ехидно спросил он.

Она посмотрела на него с неприязнью и пожала плечами.

— Пока — да. А вы?

Он кивнул и встал.

— Приятного аппетита.

— Вы не будете есть?

— Нет. — Он с насмешкой в глазах поднял в ее честь бокал, который еще держал в руке. — Bon appйtit![11] Думаю, вам понравится вино, которое я выбрал для вас. — Он поставил на стол бокал и, прикрыв веки, еле слышно добавил: — Попробуйте что-нибудь натворить — вас тут же высадят из поезда.

Задыхаясь от возмущения, она воскликнула:

— Натворить?! Я в жизни ничего не натворила! — Раздосадованная тем, что ее слова прозвучали громче, чем она хотела, и привлекли внимание окружающих, она злобно сверкнула глазами. — Что вам наговорила Малли?

— Для меня того вполне довольно.

Мысли теснились у нее в голове, и она выпалила:

— Малли не могла ничего такого сказать. Я ничего такого никогда себе не позволяла.

— Вы так считаете? — Он сделал еще один продуманный жест, из тех, что начинали раздражать ее, затем, как обычно, пожал плечами. — Возможно, это вы так считаете… Но если бы вы нашли в себе силы держаться подальше от женатых мужчин, — с подчеркнутой мягкостью в голосе произнес он, — я был бы вам очень признателен. Тем не менее присоединяйтесь к нам в салоне, когда будете готовы, — успокаивающе продолжил он. Его губы издевательски искривились, когда он добавил: — Там, кажется, собираются… повеселиться.

— Святоша!

На этот раз он улыбнулся настоящей улыбкой. Засветились даже глаза. Он повернулся и направился в противоположный конец вагона, кивком поприветствовал двух-трех человек и скрылся из виду.

— Мадемуазель готова приступить к супу? — учтиво осведомился официант.

Нет, мадемуазель не была готова приступить к супу! Мадемуазель была готова прыскать ядом! Она резко обернулась, заставила себя изобразить подобие улыбки и слегка откинулась назад, чтобы позволить официанту поставить перед ней тарелку.

— Спасибо. — Голос у нее скрипел, но, возможно, он не обратит внимания. Она взялась за ложку как за клинок. И надо же такое сказать! Наверное, эта колкость касалась истории с Эдвардом. Но ведь Франсин не знала, что Эдвард женат. Она впервые узнала об этом, когда к ней явилась его жена, и была потрясена не меньше, чем все остальные. Но зачем Малли рассказала Жилю? Наверняка это она! Франсин во всем призналась, по секрету, своей крестной и не забыла гнев Малли, но была уверена, что крестная возмущалась Эдвардом, а теперь выходило, что ею. А что еще Малли могла рассказать? Припомнила каждую мелочь из ее жизни? За что? За то, что Франсин выбрала ее в наперсницы? А как часто они, Малли и Жиль, виделись? Франсин много раз гостила у крестной, но никогда там не встречала его. Даже не слыхала о нем. Малли, во всяком случае, в последние годы мало с кем виделась. Говорила, что стара для светской жизни. Почти не выходила из дому! Она жила в своей вилле на окраине Нанси, и если что было нужно, это поручалось экономке или гостившей у Малли Франсин. Может быть, он работал в Нанси, хотя и был швейцарцем, о чем с таким важным видом сообщил ей. Тут она нахмурилась: Жиль Лапотер не какой-нибудь там менеджер. Скорее всего, он владелец банка! И хотя она уже поняла, почему Малли написала ему, Франсин недоумевала, почему же Малли скрыла от нее, что это будет коллективная увеселительная поездка. И в самом ли деле она знала, что умрет?

Машинально отправляя в рот еду, Франсин продолжала ломать голову над поведением Малли. Франсин была более чем удивлена предложением крестной! Она тревожилась, думая, что поездка окажется слишком утомительной. И чтобы человек, который, как Малли, никогда и никуда не выезжал, вдруг решил предпринять длительную поездку железной дорогой, пусть даже в самых комфортных условиях? Уже это поражало. Но если Малли знала, что умирает, зачем заказывала билеты? Чтобы Франсин поехала? Без крестной матери, Малли знала, она не поедет. Все это казалось таким запутанным! Но ведь что-то заставило Малли так поступить. Малли никогда ничего не делала без причин.

Последнюю тарелку убрали со стола и принесли кофе, а Франсин, ничуть не приблизившись к разгадке, сидела и в задумчивости разглядывала попутчиков. Их было не более двадцати человек, и это тоже ее удивило. Ей казалось, такой малочисленный состав пассажиров не мог сделать поездку рентабельной. Но, наверное, была какая-то прибыль, иначе владельцы поезда не стали бы себя утруждать.

Люди со средствами, думала Франсин, все еще разглядывая пассажиров. Решили таким необычным способом отметить Рождество. На следующий вечер предстояло торжественное празднование Рождества в фешенебельном отеле в Куре. А потом, наверное, придется пересесть на другой, не менее роскошный поезд — из-за разницы в ширине колей или чего-то в этом роде — и отправиться в глубь страны. Франсин не вникала во все подробности маршрута, она только ознакомилась с расписанием, которое, как она слышала, изменялось в зависимости от погоды, настроения машиниста, постановлений швейцарского железнодорожного ведомства или стихийного бедствия.

Можно ли поведение Жиля отнести к категории стихийных бедствий? Пожалуй, можно, мрачно подумала она. Допив кофе, Франсин пошла привести себя в порядок в свое купе, преобразившееся в спальню. За окном Франсин увидела вместо мокрого снега пушистые хлопья. Поезд приближался к швейцарской границе. Светлеющие белесыми пятнами поля скоро сольются в сплошной белый покров, и наступит белоснежное Рождество. Она взглянула на часы и отметила, что до Рождества оставался всего лишь час. До первого Рождества, которое она справляла одна. Нет, что за чушь, не одна, но она всей душой желала, чтобы здесь была Малли.

Причесавшись и вновь подведя губы помадой — вновь надев маску надменности, вздохнула она, — Франсин направилась обратно в салон и на пороге невольно улыбнулась. Сверкала елка, по всему периметру вагона зажгли красные свечи, и в приглушенном верхнем свете они весело горели в канделябрах. Все вдруг стало выглядеть по-рождественски. Но Рождество — семейный праздник, а у нее не было семьи. Ну, не хнычь, одернула она себя.

Вслед за ней вошла пожилая пара супругов-американцев. Они встретили перемены радостным возгласом, и Франсин, обернувшись, улыбнулась им. Они ответили ей тоже улыбкой, и у Франсин сразу как-то полегчало на душе. Есть с кем обменяться улыбкой, кого поздравить. Жиль вел себя так, что она чуть было не составила обо всех в этом поезде неверное мнение. А большинство из них, отметила она, были симпатичными людьми. Несколько минут ее деликатно корили за то, что она ужинала в одиночестве, приглашали присоединиться к тому или иному кружку, подносили напитки. Все понемножку оттаивали, избавлялись от скованности, и, когда пианист заиграл на рояле, Франсин оправилась от смущения и решила, что будет веселиться.

Большинство говорили по-французски и по-английски, иногда вставляя два-три немецких слова, чтобы понять друг друга. Слышался смех, когда собеседники путались, переходя с одного языка на другой. Франсин, не особенно прислушиваясь к общему разговору, отвечала, когда обращались к ней, танцевала, когда приглашали, но взглядом искала Жиля Лапотера. Ведь он присоединится к ним? Не будет же она флиртовать со всеми женатыми мужчинами, пока его нет, пока он не видит! Хотя, судя по насмешливому тону, каким он говорил о предстоящем веселье, возможно, Жиль и не появится. Возможно, он сидит в своем купе и читает деловые бумаги, недовольно хмурясь над цифрами, указывающими на превышение кредита… Тут она увидела, как он вошел, и, все еще рассерженная его нападками, зло усмехнулась. Было ясно, что он в самом деле чем-то недоволен. Она даст ему повод для недовольства со своей стороны. Он запомнит, что люди не прочь оправдать свою репутацию. Особенно — женщины.

С бокалом в руке он переходил от одного кружка к другому, обмениваясь с каждым двумя-тремя словами, но держался сухо, судя по выражению его лица. Быть может, он предостерегал их всех против попавшей в их общество Иезавели? Ему бы познакомиться с Сесил, подумала она. Тут бы он узнал, что такое настоящая Иезавель. А когда он обошел всех, будто это он всех сюда пригласил, то постоял, наблюдая за собравшимся обществом с тенью улыбки на лице, выражавшей скорее насмешку, чем удовольствие. Как будто вокруг были какие-то непонятные существа, к которым он проявлял терпимость. Вдруг она увидела Маргерит — тоже с хмурым лицом. Заметив, что Франсин на нее смотрит, та подошла и, оглядев Франсин с ног до головы, холодно улыбнулась.

— Не в лучшем вкусе, — грубо бросила Маргерит, не обращая внимания на потерявших дар речи от изумления собеседников Франсин, и продолжила: — Ну, так где же она?

— Кто?

— Клэр.

— Понятия не имею.

Маргерит недоверчиво фыркнула.

— Ты надолго не задержишься. Ты совсем не в его вкусе. Будь это обычный пассажирский рейс, я бы смело сказала, что ты ошиблась классом.

Не дожидаясь ответа, Маргерит направилась к роялю и облокотилась на инструмент в том месте, где выемка, воображая, будто обольстительна. Франсин не удержалась от смеха. Вот нелепость придумать такое!

— Я в жизни ничего подобного… — Американка задохнулась от возмущения. — А говорят, будто европейцы такие воспитанные!

— В большинстве случаев — да, — постаралась успокоить ее Франсин еще смеющимся голосом. — Как и все получившие приличное воспитание люди — независимо от того, где живут. Надо полагать, ей просто не привили хороших манер.

— Что она имела в виду, когда сделала выпад насчет вкуса? У вас прелестный наряд.

— Но он не от модельера.

— Если то, что на ней, от модельера, лучше одеваться в универмаге!

Франсин рассмеялась и порывисто обняла собеседницу, а потом обернулась на смех у себя за спиной. На всех подобных празднествах, где бы и кто бы их ни устраивал, непременно раздают шляпы и серпантин. В данном случае этим занималась дама по имени Анис. Она не принимала никаких возражений от не желавших рядиться шутами и хотела, чтобы все обязательно надели шляпу, даже Жиль. Сценка вызвала всеобщий хохот. Что там такое? — любопытствовала Франсин.

Не моргнув глазом Жиль отказался от предложенной ему пиратской шляпы, храня бесстрастие, порылся в коробке, которую Анис держала в руках, и вытащил корону. С уморительно невозмутимым лицом, но со смешинкой в глазах он торжественно водрузил ее себе на голову.

— Bon Noлl[12], Анис.

Та присела в реверансе и пошла дальше со своей коробкой, а когда, к ее удовольствию, все, кроме Маргерит, оказались в шляпах, с сияющей улыбкой велела пианисту играть и объявила: «Все кружатся!»

Собеседников Франсин перетащила к себе стоявшая рядом группка людей. Франсин невольно подалась к другой, но ее тут же подхватил и потащил за собой седой мужчина с веселыми голубыми глазами. Он говорил с очаровательным акцентом:

— Все о вас расспрашивают, но учтивость им не позволяет обратиться к вам. А вот я намерен вас допросить! Верно ли, что вы у нас едете зайцем?

— Зайцем? — в изумлении повторила Франсин. — Все так считают?

— Именно. Загадочная дама, кто вы?

На ее губах заиграла лукавая улыбка. Заметив, что Жиль наблюдает за ней, Франсин тихо ответила:

— Конечно, еду зайцем. Вы… э… женаты?

Его губы медленно растянулись в одобрительной улыбке, как будто он все отлично понял. Или ему показалось, что понял.

— А это имеет значение?

— Да.

— Почему?

Она усмехнулась, потом залилась тихим грудным смехом, не отдавая себе отчета в том, как будоражил этот смех собеседника.

— Потому что я флиртую только с женатыми мужчинами. Я только флиртую, — подчеркнула она и многозначительно посмотрела на него из-под опущенных ресниц, чтобы он наверняка ее понял.

— А! И только на виду у… Non, non, non! [13] — вскричал он, когда Анис потащила его прочь. — Я как раз… — Его не спасли разъяснения: веселившееся общество даже без помощи Анис разъединило их, и другой кружок поглотил Франсин. Она смеялась, все еще видя разочарованное лицо своего нового друга, когда ее прижали к стойке бара. Вдруг она заметила — поднимается ветер. Выглянув в незашторенное окно, она увидела, что на оконной раме скапливается снег. Франсин поежилась.

— Своевременное вмешательство, — тихо протянул Жиль у нее за спиной. — Хотя тут есть мой психологический просчет.

Она обернулась и оказалась с ним лицом к лицу. У нее снова екнуло сердце. Почему это, подумала Франсин, он никому не сказал, кто она? Наверное, было бы естественно объяснить, что крестница Малли займет ее место в поезде.

— Полный крах, — сладеньким голосом сказала Франсин. — Я даже не успела выяснить, женат ли он.

— Он женат.

Она улыбнулась, надеясь, что улыбка получится как у кошечки, и решила непременно поупражняться, когда останется одна в своем купе. Во что бы то ни стало она избавится от этого своего неприступного вида и будет светской львицей, за которую он явно принимал ее. И он никогда не догадается, какую шутку она сыграла с ним. После неприятного эпизода с Эдвардом она ведь заигрывала только с соседкиным котом!

— А жена этого человека здесь?

— Нет. Но вы о нем даже не помышляйте!

— А то?..

— Да, будет, как я сказал.

По-прежнему улыбаясь и любуясь короной, все еще венчавшей его гордо посаженную голову, она тихо спросила:

— Кто такая Клэр? Та дама на вокзале?

Он ответил улыбкой.

— Понимаете, просто интересно. Все только и говорят о ней.

— Не выдавайте своего интереса.

— Вы с ней разругались, верно? — Выглядели они так, будто ругались. Нет, Клэр, если это была Клэр, выглядела так, будто была в бешенстве. Жиль хранил невозмутимость. Почти как сейчас. И сказал же он, пусть и насмешливым тоном, что у него нет любимой женщины. А значит… — И почему это, — с лукавством продолжала Франсин, — Маргерит так не терпится разыскать ее?

— Может, она потерялась?

Нехотя сдавая позиции, она перевела атаку на другой фланг:

— Хорошо, тогда объясните мне, почему все так преклоняются перед вами и повторяют вам, как тут все замечательно?

— А вдруг это мои гости?

— Гости?

— Да. Все, кроме вас, разумеется.

— Разумеется, кроме меня, — мягко согласилась она. — И вы им не сказали, кто я, верно? Так что они, кажется, думают, будто я еду зайцем.

— В самом деле?

— Да! Почему вы им не сказали? Чтобы люди не заблуждались?

— Что, если мне показалось забавным ничего не говорить им?

О, этому она может поверить.

— Если вы их пригласили, надо думать, вы оплатили им поездку?

Он кивнул.

— А значит, вольны поступать как вам вздумается?

Он снова ответил этой бесившей ее улыбкой.

— Должно быть, это вам стоило целого состояния!

— Мне везет: у меня оно есть, — спокойно подтвердил Жиль. — Ваш бокал пуст. Позвольте предложить вам другой. — Он подозвал бармена, обменял ее пустой бокал на полный и продолжил: — Могу вас заверить, что я не присваивал банковских фондов…

— Я и не предполагала этого.

— И поезд я не захватил, а просто зафрахтовал его.

— Зафрахтовали поезд?

— Видите ли, я не люблю принимать гостей.

— Не любите…

— Принимать гостей, — услужливо повторил он. — И заниматься покупкой рождественских подарков. Мне показалось это удачным способом… э… одним махом убить двух зайцев. Разом расплатиться со всеми за гостеприимство, которым я пользовался в течение года.

Не зная, верить ли ему, она с сомнением произнесла:

— Вы зафрахтовали поезд и оплатили поездку всем этим людям, потому что не любите покупать рождественские подарки, и теперь вынуждены провести неделю в их обществе, потому что не любите гостей?

— Но я не останусь с ними на целую неделю. Я сойду с поезда в Везене и буду кататься на лыжах. Разочарованы?

Она покачала головой и отпила вина из полного бокала.

— Обрадована, — пробормотала она и только потом отдала себе отчет в том, что сказала. Он платил за всех, наверное, и за Малли. А Малли… Потрясенная, она вскинула голову и уставилась на него. — Вы платили за меня?

— Не стоит так пугаться.

Но она была испугана. Это ужасно, что он платил за нее.

— Я думала, это подарок Малли, — озабоченно сказала Франсин.

— Так и есть. Ей хотелось, чтобы вы сюда попали, и вот вы здесь.

Но ему не хотелось, чтобы она была здесь. Просто он заплатил за все…

— Вы пригласили Малли, а Малли спросила, можно ли мне…

— Спросила? Нет, она не спрашивала. Если бы вы ее знали, как утверждаете, вы бы догадались. Всю жизнь Малли ставила всех перед фактом.

Верно. Вот и ее, Франсин, Малли лишь потрудилась поставить в известность, что она совершит эту поездку. Испытывая смущение, Франсин пробормотала:

— Ясно. Неудивительно, что вы…

— Оставьте это, — оборвал он ее голосом, в котором снова слышались скука и желание поскорее покончить с разговором.

Но она так не могла. Не хотела, чтобы он за нее платил. И она не знала, злиться ей на Малли или на него.

— Я думала, билет заказала и оплатила Малли, чтобы сделать мне подарок… Я не знала… не знала… — глупо повторяла она. Вспомнив о достоинстве, она выпятила подбородок и сказала: — Я выйду на ближайшей станции.

— Мы не останавливаемся на станциях, — спокойно сообщил он ей.

— В таком случае…

— Бросьте свои выдумки. Вы останетесь и будете вести себя прилично.

Его голос потеплел? Ему забавно? Почему она пасовала перед ним? Оттого ли, что все еще не пришла в себя? А может, оттого, что его наружность, обаяние, притягательная сила его мужского естества, перед которой она была неспособна устоять, заставляли забыть о его возмутительном поведении, теперь уже несколько более понятном? Немало женщин, подумала она, многое простили бы этому мужчине. И вовсе не потому, что он, несомненно, богат. Хотя, наверное, именно богатство сделало его таким. И по правде говоря, ей не хотелось покидать поезд. Она начинала входить во вкус этих поединков с Жилем. Она оживилась, чего уже с ней давно не случалось.

Вдруг он улыбнулся. Вполне приятная улыбка, сказала она себе и стала гадать, каков же он на самом деле.

— Вы не совсем такая, какой я представлял вас.

— Нет? Не такая? — деланным тоном спросила она.

— Нет. — Но он не стал говорить, какой он представлял ее себе. От нового порыва ветра поезд слегка качнуло, и она потеряла равновесие, но не упала, а только пошатнулась. Он с легкостью подхватил ее, помог твердо встать на ноги и не убрал обхватившей ее руки.

Она испытующе посмотрела на него, а он снова улыбнулся, теперь с насмешкой. Его улыбка стала еще насмешливее, когда пианист обрушил на собравшихся исполненный пафоса каскад звуков.

— Ага, полагаю, это означает, что мы дожили до полуночи и наступило Рождество Христово. Все будут петь рождественские гимны, — торжественно объявил он ей…

Ее губы тронула улыбка.

— Такие, как «Добрый король Венцеслав»? — шутливо спросила она, обращая выразительный взгляд на его корону.

— Возможно. Кажется, Анис еще предусмотрела игры. Но я, — тихо предупредил он, — ни в какие игры, кроме гольфа, не играю.

— И это при том, что вы даже не женаты, — с лукавством заметила она.

— Да, я холост — и не намерен ничего менять. — Под шум поздравительных возгласов, сопровождавшихся, как она видела, бурным весельем и поцелуями, он склонился к ее лицу и, с озорством в глазах, прошептал: — Счастливого Рождества!

А потом поцеловал ее — сосредоточенно, умело, полностью обезоружив. Она была совершенно потрясена. Франсин не представляла, что поцелуй может быть таким. Она отодвинулась и, тяжело дыша, смотрела на него. Скажи же что-нибудь, мысленно приказывала она себе и не могла отвести взгляд от его глаз. Скажи что угодно, только прогони это мгновение.

— Ну как, земля поплыла под ногами? — нервно сострила она.

— Нет, — наконец ответил он. — Просто поезд трясет.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Он насмешливо улыбнулся, отпустил ее и неторопливо двинулся прочь. А потом затерялся среди гостей.

— Наконец-то! — воскликнул кто-то рядом с ней.

Она обернулась и увидела мужчину с веселыми голубыми глазами. Он не отводил от нее горящего взгляда. С рассеянной улыбкой на губах, она старалась овладеть собой. Она старалась… но ей вдруг стало неинтересно флиртовать. К счастью, шум и хохот позволяли ей притворяться, будто она его не слышит, и, решив, что на сегодня и так достаточно, она старательно проговорила:

— Пойду-ка я к себе. Одна, — твердо добавила она, заметив его заинтересованную улыбку. — Я на ногах с шести утра — день сегодня что-то уж очень долог.

— Вы правы, — согласился он, — и похоже, что еще не скоро кончится. — Ласково улыбаясь, он поймал ее руку и поднял к своим губам. — Пожелаю вам доброй ночи, милая дама. Благодарю вас за приятное общество. Но завтра — новый день, а я тверд в своих намерениях.

Она со смешком высвободила руку и стала пробираться к выходу. Стремительное бегство не спасло Франсин от поцелуев, объятий, поздравлений мужчин и женщин, на которых она натыкалась, и она заставляла себя отвечать в нужном тоне, но теперь ей это давалось с превеликим трудом, дух веселья ее покинул. Однако Франсин не утратила чувства достоинства, к тому же ее подстегивало несколько насмешливое выражение лица наблюдавшего за ней Жиля.

Пробравшись наконец к выходу, она прошмыгнула в дверь и пошла по тряским вагонам к себе в купе. Припав спиной к своей двери, она устремила взгляд в пустоту. Это всего лишь поцелуй, внушала она себе, но знала, что лжет. Это был не просто поцелуй. Это была предумышленная атака на ее чувства. Зачем? Если она была ему так неприятна, как он говорил, зачем было целовать ее? Она не могла объяснить свое состояние усталостью. Она действительно рано встала, но так случалось часто. А путь до Гатвика и рейс до Парижа не были такими уж долгими. Она дольше сидела в автодорожных пробках в Лондоне. Может быть, она еще не оправилась от потрясения, вызванного смертью Малли? Но ей было ясно, что это не так.

Был ли он на похоронах? Франсин не провожала Малли в последний путь из-за тяжелого гриппа. Легло ли отсутствие Франсин пятном на нее? Если да — опять тот же вопрос: зачем он поцеловал ее? В наказание? Но ведь нет же! Нет? Выпрямившись, она сделала медленный, глубокий вдох и стала готовиться ко сну. Из всех мужчин, которые ее целовали, в шутку или любя, ни один не вызвал у нее такого чувства. И оно не проходило. Одно воспоминание об этом поцелуе заставляло ее трепетать. И она здесь лишь потому, что он оплатил ей поездку. Единственная незваная гостья. Зачем ты это сделала, Малли? — мысленно вопрошала она. Зачем ты заставила меня поехать?

С тревожным чувством она лежала на узкой полке и прислушивалась к доносившемуся из салона праздничному шуму, к взрывам хохота. Она… такая заброшенная. Как все глупо. Мелодичные звуки и ритмичное постукивание колес постепенно стали ее успокаивать, и вдруг ни с того ни с сего ей вспомнилось прошлое. Почти забытое далекое прошлое — голос отца, забавный стишок, который он для нее, еще маленькой, сочинил тоже в поезде:

Странно, что она сейчас вспоминает об этом. С грустью, даже с тоской смотрела Франсин сквозь стекло в темную ночь. Он не знал, до чего пророческими окажутся его слова. Ей виделось его лицо, его теплая, ободряющая улыбка и глаза, искрящиеся весельем, когда он сочинял эти стишки, чтобы развлечь ее. Ей было восемь лет, они ехали в Шотландию провести каникулы, которые так и не начались, потому что на следующий день он умер от разрыва сердца и отправился в самый богатый приключениями путь. Франсин всей душой надеялась, что там, в Раю, он встретился с ее мамой, умершей, когда Франсин родилась. Малли сказала, что встретился. И еще она сказала, что теперь он счастлив. Так началось новое приключение — с Малли, во Франции. Теперь и ее любимая Малли умерла, а она уже не ребенок.

Она проснулась в пять утра и с минуту не могла понять, где она. Потом успокоилась и посмотрела в окно. Было еще темно, призрачно сиял снег. Рождество. Счастливого Рождества, шепнула она себе. Ее мучила жажда. Это из-за выпитого вина, подумала она. А если просыпаешься с чувством жажды — уже не заснешь: все мысли сосредоточены на питье. Ее мысли сосредоточились на апельсиновом соке. Организм требовал витамина С. Лежа в постели, она постаралась убедить себя, что ничего такого ей совсем не хочется, она решительно закрыла глаза, потом вздохнула. Она почти ощущала вкус сока во рту, ощущала прохладу и свежесть… А, ну ладно. Она откинула в сторону одеяло, прошлепала в крохотную ванную комнату и посмотрелась в зеркало. Ужас! Она плеснула себе в лицо холодной воды, почистила зубы, накинула халат, сунула ноги в тапочки и осторожно приоткрыла Дверь. Приглушенный свет в коридоре мягко освещал закрытые панельные двери чужих купе. Поколебавшись всего мгновение, она тихо зашагала к салону. Фантастический рассеянный свет мерцал на латунных дверных ручках, серебрил шнуры штор на окнах. Вдруг она обратила внимание на тихие звуки рояля, и дрожь пробежала у нее по спине. Франсин узнала несмело звучавшую мелодию. «Элизе» [14]. Дивная, незабываемая мелодия.

Тихо напевая, она беззвучно шагнула к двери и заглянула в салон. Жиль. Распустив узел галстука и небрежно накинув на плечи пиджак, с бесстрастным лицом, с потемневшим от щетины подбородком, он продолжал подбирать мелодию одной рукой, не подозревая о том, что его слушают. Он казался… одиноким. Эти губы прикасались к моим, подумала она и снова затрепетала при воспоминании о муке и наслаждении — о пережитом потрясении. Эти губы тогда медленно приближались к ее губам, и она вспомнила дрожь охватившего ее желания, разлившийся по телу огонь, от которого подгибались ноги, и щемящую боль внутри. Ей захотелось вновь ощутить эту ни с чем не сравнимую боль, испытать это не изведанное ранее чувство. Загореться тем же огнем.

Неожиданно он поднял голову, и она, застигнутая врасплох, покраснела. Она чувствовала себя по-дурацки. Отступить — значило признать свой страх, и она шагнула вперед, изобразив насмешливую улыбку.

— Счастливого Рождества.

Он кивнул, не переставая касаться клавиш.

— Мне захотелось пить.

— Надо было позвонить стюарду.

Она чуть не сказала, что не решилась сделать это, но передумала. Молодые светские львицы, уводящие чужих мужей, всегда звонят стюардам. По крайней мере ей казалось, что должны звонить. Она обнаружила свою неопытность, поэтому промолчала. Прошла к бару, налила себе соку и, поколебавшись, спросила:

— Вам — тоже?

Он покачал головой.

— Вы не ложились? — Глупо, Франсин. Разве похоже, чтобы он ложился?

— Сейчас пойду — сосну пару часов, — рассеянно пробормотал он.

— Приятная мелодия.

— Угу. — Он поднял руку, оборвав мелодию, осторожно опустил крышку рояля и перевел взгляд на Франсин. — Вы не были на похоронах, — без обиняков сказал он.

— Нет. — Странно: Жиль говорил о том, о чем недавно она сама думала.

— Никто из родственников не присутствовал. — Это звучало как осуждение: они не выполнили своего долга.

— А вы были? — тихо спросила она.

— Разумеется, иначе я бы не знал, что вас там не было.

— Ну, вам могли сказать об этом.

Он пожал плечами.

Отпив сока, которого ей уже не хотелось, она тихо произнесла:

— Я очень любила Малли.

— В самом деле? — равнодушно спросил он. — В таком случае вы своеобразно выказываете свою любовь.

— Вы ничего не знаете! Вы никогда не видели нас вместе.

— Верно.

— А слухи — не доказательство.

На его губах мелькнула слабая, совсем невеселая улыбка. Плотнее натянув на плечи пиджак, он встал, с нарочитым безразличием посмотрел на нее и вышел.

Он что, считал, она лицемерит? Это было не так, да он и не вправе судить ее. Подавленная, она дала ему время дойти до своего купе и медленно двинулась следом. Она пыталась заснуть, но эти несколько слов с Жилем не давали ей покоя. А если бы она сказала ему, что у нее был грипп? Что тогда? Вряд ли бы что-нибудь изменилось: он, скорее всего, не поверил бы. Было ясно, что судить справедливо он не способен.

В семь часов ей показалось, что поезд сменил ход, и она встала, чтобы выглянуть в окно. Подъезжали к Женеве. Здесь штаб-квартиры Всемирной Организации Здравоохранения и Красного Креста. Светало, и Франсин смогла различить серебристый блеск реки. Рона, вспомнила она. Мимо пролетел какой-то вокзал и тут же расплылся пятном, они снова набирали скорость, проезжая пригороды Женевы, не отличавшиеся от любых других пригородов. В свете начинающегося дня постепенно проступали сельские пейзажи, они с грохотом неслись к Лозанне. Озеро должно появиться справа. Холодное, глубокое. Замерзло, наверное. Вдруг она почувствовала, что дрожит от холода.

Она приняла душ в крохотной ванной. Ручной душ был неудобным. Но уж лучше такой, чем никакого, сказала себе Франсин. Потом она растерла тело подогретым махровым полотенцем. Не спеша, ведь времени у нее было достаточно, она надела новое кружевное белье и ярко-красное платье, которое сочла элегантным и подходящим для случая, когда она его покупала, но теперь платье казалось Франсин нелепым: ей только длинной седой бороды и мешка с игрушками не хватает… Внимательно разглядывая свое отражение в зеркале, она передернула плечами, потом коротко усмехнулась. Нет, так нельзя, сказала она себе. Малли велела ей приятно провести время, и, очевидно, Жиль не солгал: Жилю она объявила, что ему посчастливилось. Что ж, Посмотрим, насколько мы способны его осчастливить. Забудь, говорила себе Франсин, что он за тебя платил. Забудь его поцелуй… огонь испепеляющий — скорее всего, Жиль кружит головы всем женщинам, от самого нежного до преклонного возраста, и вперед, в атаку. Весь твой многочисленный род, Франсин, отличался воинственностью! Она не знала, так ли это, но мысль воодушевляла. А если Жиль решил вести себя грубо… Подумаешь! Не станет же она опускаться до его уровня. Она не вторглась без приглашения — вот чего ей не следует забывать. Не явилась незваной гостьей! А значит… Кроме того, после окончания этой поездки она вряд ли кого-нибудь из них снова увидит.

Она достала свою косметичку, аккуратно разложила все необходимое и взялась за дело. Через полчаса она снова разглядывала в зеркале свое отражение. Оно ее рассмешило. Смешок перешел в беззвучный хохот — роковая женщина! Карикатура на обольстительницу! Чтобы смягчить эффект, она промокнула салфеткой алую губную помаду. Округлила глаза и в задумчивости склонила голову набок. Решительно не хватало чего-то еще. В поисках вдохновения она выглянула в коридор, все еще пустой, хотя уже было слышно, как начинают шевелиться остальные гости, и ее глаза заблестели при виде гирлянды поинсеттий, изящно обвивающей рожок светильника. С шаловливой улыбкой она осторожно оторвала цветок и поспешила обратно в купе. Приколов над левым ухом, она любовалась эффектом. Превосходно. Впечатляет. Настоящая Кармен Миранда!

В черных туфлях, с черной сумочкой и в черно-красном шарфике, она, высоко подняв голову, вышла. Все еще борясь со смехом, она шествовала по коридору. Навстречу ей шел стюард с подносом чая и, взглянув на нее, опешил, потом ухмыльнулся, попробовал придать лицу невозмутимое выражение, вновь ухмыльнулся и тихонько фыркнул. Широко улыбаясь, она весело спросила:

— Очень вызывающе?

Он прикусил губу и кивнул головой.

— Отлично. Самого счастливого вам Рождества! Чую запах кофе.

Он указал рукой на салон, и она величаво проплыла мимо стюарда, а он прыснул.

Подносивший кофе официант был лучше вышколен — во всяком случае, лучше владел мимикой лица, и только чуть расширившиеся глаза выдавали его удивление. Она обнажила зубы в улыбке и встала в позу. Он заулыбался.

— Bon Noлl, мадемуазель.

— Bon Noлl, — ответила она, напуская на себя важность.

— Это шутка? — с надеждой в голосе спросил он, оглядывая ее с ног до головы.

— Конечно, шутка.

— Ah, bon![15] Кофе? Шампанского? Шипучки?

— Пожалуйста, кофе. — Взглянув на его приколотую к карману визитку, она с теплотой в голосе добавила: — Разрешите сказать вам, Жан-Марк, что у вас совершенно очаровательный акцент.

— Merci[16], — поблагодарил он, слегка склонив голову. Широким жестом пригласив ее сесть, он перебросил через руку салфетку, поставил перед Франсин чашку и осторожно наполнил ее. — Такой шикарная дама заслюжил… почести, — веско заключил он.

Она опустила голову, и он улыбнулся.

— С волками жить — по-волчьи выть, верно сказано?

— По-моему, да, — с чопорным видом согласился он.

— И вот сегодня я решила всех повеселить. Стать предметом разговоров.

— Вы уже им стали, — протянул Жиль с порога.

— Это только потому, что они не знают, кто я, а вы не пожелали сообщить им.

— Как и вы. Жан-Марк, кофе, пожалуйста.

Жан-Марк поклонился и пошел за чашкой, тем временем Жиль уселся напротив нее.

— Не буду вставать, — спокойно предупредила она. — Сегодня я во всеоружии.

— Гм.

С издевательской улыбкой оценивая Франсин, он придвинулся ближе, чтобы разглядеть ее явно накладные ресницы, не приобретенные по случаю этой поездки, а забытые в косметичке со времен костюмированной вечеринки, на которую ее приглашали в День Всех Святых. Наткнувшись на них утром, Франсин решила, что лучше переборщить, чем оказаться тусклой, и тщательно наклеила их. Не отвалятся ли они до вечера — вот был вопрос. Она одарила Жиля ангельской улыбкой.

— Вы выглядите как…

— Кокотка? Знаю. Но мне показалось, что это платье — моя ошибка, а ошибки либо скрываешь, либо… усердствуешь в них. Я выбрала последнее.

— Наверное, было бы лучше первое, — деликатно возразил Жиль. Тихо поблагодарив Жан-Марка, он взял у официанта кофе и отхлебнул, глядя на нее поверх чашки. Она разглядывала его. Он, по всей вероятности, принял душ и явно побрился. Подбородок был идеально гладким, от него пахло, несомненно, дорогим лосьоном для бритья. На нем были отличная итальянская трикотажная рубашка и джинсы.

— Вы оделись не по-праздничному, — проговорила она с неодобрением в голосе.

— Нет. Я заметил, до чего вы эффектно выглядите, еще с утра, когда вы совершили святотатство над праздничным убранством возле вашего купе, и понял, что мне не тягаться с вами, — сухо ответил он.

— Я вас не видела.

— Знаю. Еще раз — счастливого Рождества.

— А первый раз вы мне его желали?

— Я сделал это мысленно, — ответил он еще более сухим тоном, а она улыбнулась, вспоминая, как он поцеловал ее, и ей стало грустно.

Что испытывает женщина, добившаяся любви этого человека? Или просто симпатии?

— Клэр тоже должна была ехать? — неожиданно для себя спросила она.

Он изменился в лице. Замкнулся.

Опустив глаза, она уставилась в чашку.

— Я видела вас на вокзале.

Молчание.

Она с недовольством подняла взгляд и переменила тему:

— Что вам принес Рождественский дед?

— Он еще не приходил. Поезда у него всегда на последнем месте — тут он отдыхает, прежде чем олени помчат его домой, в Лапландию. — На мгновение вскинув голову и взглянув на потолок, Жиль тихо сказал: — Мне послышалось, что он спустился.

— Болтун, — бросила она, не сознавая, что смотрит на него и грустно улыбается.

Он допил кофе, встал, на мгновение устремил на нее пристальный взгляд, как накануне в вагоне-ресторане, и лукаво, с невыразимым обаянием улыбнулся.

— Ваша маргаритка поникла.

Машинально подняв руку, она поправила цветок и с укоризной пояснила:

— Не маргаритка, а поинсеттия.

— Что бы там ни было, она все-таки поникла. Простите, мне пора выставлять херес и пирожки.

Она нахмурилась, потом поняла: это значит, играть роль Рождественского деда с оленями. Нет, она не думала, будто он станет этим заниматься, просто он воспользовался предлогом, чтобы уйти. А вот ее покойный отец — другое дело. Она хорошо помнила ритуал с чулком и оживление в доме после посещения Рождественского деда. Малли ничего такого не изобретала. Она не признавала сентиментальщину, как сама выражалась, хотя всегда была необыкновенно щедра, что касается подарков. Если не говорить про этот, последний. Доставшийся от Жиля.

— Где же ваша веселость? — пожурил ее Жан-Марк, стоя у Франсин за спиной.

Она обернулась и с улыбкой протянула чашку, чтобы он вновь ее наполнил.

— Извините.

А когда стали собираться остальные гости, она воспрянула духом и вместе с ними смеялась над своим шутовским видом, притворялась общительной и оживленной. Притворялась, пока в салон не вошла Маргерит, взглянувшая на нее не то с неприязнью, не то с насмешкой, а возможно, с неприязнью и насмешкой. Еще у двери Маргерит грубо щелкнула пальцами, требуя шампанского.

Когда объявили, что завтрак подан, все направились в вагон-ресторан — гурьбой, как возбужденные дети, подумала Франсин. Они смеялись, переговаривались, а потом громко выражали восторг при виде всевозможных подарков в яркой обертке, грудами наваленных на каждом столе, включая ее стол. Она в недоумении подняла глаза на Жиля, севшего напротив нее.

— Может, вы мне и не нравитесь, — тихо произнес он, — но выказывать грубость к вам я не намерен. — Дотронувшись до свертков, он сказал: — Разверните — это вам.

Она не собиралась…

Вдруг задохнувшись, отчаянно дергая носом, чтобы не разреветься, а то наверняка отвалились бы накладные ресницы, она опустила голову и стала возиться с розовой ленточкой на одной из коробок.

— Это — так, пустяки. Я не ожидал, что вы появитесь здесь.

— Почему же? — хрипло спросила она. — Вот мне никто не сказал, что меня не приглашали. Я не знала, что поезд зафрахтован.

— Я уже понял, дело не в этом. Я думал, вы найдете способ лучше употребить свое время.

— Найду что-то лучше дорогостоящей поездки по Швейцарии?

— Да.

— А если бы вы думали, что я поеду, вы купили бы мне подарки?

— Да.

— Но я вам несимпатична, а вы не любите ходить за покупками.

— Я и не ходил. Ходила моя секретарша, — ответил он. — Я всего лишь составил список.

— Но, судя по их виду, подарки упаковывал знаток своего дела, — проговорила она.

— Разумеется.

— Так как же…

С неожиданной улыбкой он заговорщически наклонился к ней и шепнул:

— Я оторвал несколько карточек.

— С подарков, предназначенных другим дамам? С тех, что подошли бы женщине независимо от возраста и вкуса?

— Угу.

Молча остановив на нем взгляд, все еще с недоумением на лице, она тихо сказала:

— Я вас не понимаю.

— Не понимаете?

В растерянности указывая на подарки, она пробормотала:

— Прекрасный жест. Спасибо.

— Пожалуйста. И разверните их, будет вам любоваться красивой упаковкой. Позже увидимся. — Он встал и направился в салон.

Интересно, он ест когда-нибудь? — подумала она. А он — он получил подарки?

— Эй, Красный Цветок! — крикнул кто-то с другого конца зала. Она подняла голову и криво усмехнулась своему другу с веселыми голубыми глазами. — Зачем же сидеть одной? И киснуть?

— Все в порядке! — ответила она. — Правда!

— Вздор!

Выбравшись из-за стола, он подошел к ней, собрал в охапку ее коробки и зашагал обратно к своему столу.

Делать было нечего, она взяла сумочку и последовала за голубоглазым весельчаком. Супруги-американцы сидели по ту сторону прохода, и она улыбнулась им, поздравила с Рождеством. Они тоже улыбнулись, похвалились подарками. Наконец и она развернула свои: черный, вызывающего фасона пеньюар, который она поспешила запихнуть обратно в пакет, обратив внимание на то, как оживился при виде вещицы ее приятель, заколка для шарфа, шарф — с маркой «Гермес», обомлев, отметила она, духи, бальзам для ванны, коробка швейцарских шоколадных конфет. И это он назвал «пустяки»? Оглядываясь вокруг, она увидела, что у других было нечто в том же роде; у мужчин — галстуки, сигары, булавки для галстуков. Она в изумлении покачала головой. Конечно, все это стоило ему целого состояния. Но он располагал состоянием, он так и сказал.

— Флиртуем все время, — игриво спросил ее новый друг, — или только до и после еды?

Вздрогнув, она подняла на него глаза и усмехнулась. Лицо его светилось надеждой. Приятнейший человек.

— До и после.

— D'accord [17]. И только на глазах у Жиля? — задумчивым голосом тихо протянул он.

— Нет! — Чувствуя, что краснеет, она быстро опустила глаза и фыркнула. — Но лучше всего на глазах у Жиля.

— А причина?

Она встряхнула головой, а он расплылся в улыбке. В его глазах заплясали смешинки.

— Поскольку Жиль в настоящий момент отсутствует, поговорим без затей, да?

— Да, пожалуйста.

Во время еды они развлекались ничего не значащей беседой и Франсин разглядывала альпийские луга, проносившиеся мимо роскошные особняки и ветхие деревянные домики.

— Подъезжаем к Лозанне, — объяснял он. — Видите, там, на горизонте, Савойские Альпы? Смотрите, — указал он, — вон шпиль собора.

Она кивнула в знак того, что видит и что поняла, город, старинный и красивый, построен как бы террасами, а потом обратила взгляд в другую сторону — на озеро. Оно было свинцово-серым — как тяжелые облака в холодном небе над ним. Франсин подумала, что хорошо бы увидеть озеро летом, под ясным голубым небом, когда пароходики снуют взад-вперед. Даже в этот пасмурный день везде бросалась в глаза поразительная чистота.

Она продолжала с интересом разглядывать все вокруг: многолюдный вокзал, мимо которого они проехали, сбавив скорость, огромную елку, сверкавшую огнями и украшениями. Она знала, что скоростным поездом из Парижа сюда чуть больше трех часов езды. Они двигались немного медленнее — не прямиком. В этом и был весь смысл поездки — увидеть как можно больше великолепных пейзажей. Когда они закончили завтракать, Лозанна скрывалась позади. Они вернулись в салон. Ее новое прозвище, Красный Цветок, к ее удовольствию, прижилось. Все называли ее только так. Кроме Маргерит, подчеркнуто игнорировавшей Франсин. Маргерит сопровождал высокий худой мужчина, которого Франсин еще не видела. На его изможденном лице запечатлелся страх. Франсин поинтересовалась, кто это.

— Ее муж, — сухо произнес Жиль у нее за спиной. — Он не выходил из купе. Неважно себя чувствовал.

— Неудивительно…

— Но-но, — тихо предостерег он.

— Я просто хотела сказать…

— Знаю, что вы просто хотели сказать. Любуйтесь пейзажем.

Внезапно почувствовав, что его присутствие смущает ее, она обернулась к нему с небрежной улыбкой и скользнула к месту неподалеку. Она совершила ошибку — Жиль тут же подсел к ней, и так близко, что это было чересчур.

— Маргерит — сестра Клэр.

Он стал ей что-то объяснять! Это ее так удивило, что на мгновенье она забыла, как ее стесняет то, что он сидит слишком близко, и, повернув голову, почти коснулась его лица. Тут же резко отвернувшись, она пустыми глазами уставилась в окно.

— А-а.

— Вот именно.

Лихорадочно соображая, что бы такое сказать, чтобы ослабить напряжение, которое, скорее всего, ощущала только она, Франсин вдруг обратила внимание на вид за окном.

— Какая красота! — воскликнула она.

— Монтрё, — сообщил он тоном еще суше.

— Такое впечатление, будто город растекается вниз по склонам… А эти железные дороги!.. Почти вертикальные! — Прекрати болтовню, мысленно одернула себя Франсин.

— Фуникулер… — Легким прикосновением к ее плечу он привлек внимание Франсин к виду с противоположной стороны, и у нее глаза расширились от восторга. — Замок Шильон.

— Он будто встает из воды!

— Угу… — Жиль?

Он поднял голову и улыбнулся кому-то поодаль.

— Извините.

Скрывая легкую насмешку во взгляде, он соскользнул с сиденья и отошел — наверное, чтобы рассказать кому-то об увиденном в окне. Она смотрела ему вслед, восхищаясь его мощной фигурой, но вдруг перед ней встала другая. Она захлопала глазами и улыбнулась любителю пофлиртовать.

— Ну-с? — лукаво протянул он.

С жалким смешком она подняла руку и, зная, что он поймет ее правильно, погладила кончиками пальцев щеку своего голубоглазого друга. Она заметила, что Жиль следит за ней. Оторвав от Жиля взгляд, она опустила руку. Нелепо только и думать о нем! Ей все равно, как он воспримет ее шалости.

— Да-да, — согласилась она.

Голубоглазый весельчак сел напротив нее и стал отчаянно с ней любезничать, при этом нисколько не нарушая приличия.

Поезд повернул, и сказочный замок скрылся из виду. Она снова смотрела на заснеженные горы, но думала только о том, что в противоположном конце вагона находится Жиль. Она будто все еще ощущала его прикосновение к плечу и его дыхание, щекотавшее ей щеку. Все оплачено. Прекрати, прекрати же!

Горы, альпийские луга, заснеженные поля, красивые деревушки, почти не тронутые современной цивилизацией. Заброшенные, дикие, прекрасные. По мере того как один дивный вид за окном сменялся другим, у нее иссякал запас восторженных эпитетов. Путешественники сидели и тихо беседовали, любовались видами, рассказывали друг другу о себе, а небо постепенно прояснилось и стало голубым. За окном все казалось резко очерченным и холодным: тени, ярко освещенные склоны гор, зеленые шатры елей, качнувшийся высоко над ними вагончик канатной дороги, солнечные блики, отскакивавшие от стекол в вагончике.

Они сделали долгую остановку в Бриге. Зачем, она не знала. Может, чтобы восполнить запасы. Все, у кого были с собой теплые пальто и зимняя обувь, вышли размяться и разглядывали три золоченые маковки выстроенного в стиле барокко и недавно отреставрированного замка. Ей захотелось побывать в городе, осмотреть его, ощутить хруст снега под ногами, пообщаться с людьми. Оказаться подальше от Жиля и от чувств, которые он в ней пробуждал. Она последней вернулась в поезд и пошла в купе привести себя в порядок. Сменила сапоги на туфельки и направилась в вагон-ресторан. Запах жареной индейки щекотал ей ноздри.

Бригада поваров и официанты великолепно поработали. Франсин, нагуляв аппетит на свежем воздухе, поспешила к своему столу и обнаружила, что Жиль намеревался обедать в ее обществе.

— А я уже думала, вы вообще не едите, — сказала она глупейшую фразу, на что он повел бровью и бросил на Франсин насмешливый взгляд. Отвернувшись к окну, чтобы не смотреть на Жиля, она обратила внимание на почти вертикально вставшие рельсы и удивилась тому, что находятся храбрецы или безумцы, ездившие по дорогам, которые ведут прямо в небо. Эта страна была как художественная открытка, а Жиль говорил, что швейцарцы — народ неинтересный. Может, это их национальная шутка, означающая совсем обратное?

— Не одни банки и часы с кукушкой, — заметил он, улыбаясь.

— Нет, одни горы и фуникулеры, — ответила она ему в тон, понимая, что он наблюдает за ней.

Почему, почти с отчаянием думала Франсин, он так странно действует на нее? Почему он то толкает ее на резкость, то лишает дара речи? Она не владеет собой. Откуда у нее эти смутные желания?

Обед продолжался долго, гости веселились, и Франсин была рада, когда кто-нибудь подходил во время перемены блюд и присаживался у их стола, чтобы обменяться двумя-тремя словами с ней и с Жилем. Над Жилем подшучивали. Почему? Неужели он жил не как все? Похоже, они думали, что он только и делает, что сидит в своем банке. А еще играет в гольф, вспомнила она. И катается на лыжах. Жиль во время обеда следил за ней и очень ее смущал. Когда обед закончился и гости перешли к коньякам и ликерам, она не удержалась и спросила:

— Почему они подтрунивают над вами?

Он, расслабившись, откинулся на спинку кресла, улыбнулся.

— Потому, что знают, что я терпеть не могу приемов, почти никогда не посещаю вечера, не следую за сливками общества в Санкт-Мориц или в Клостерс, или туда, где сейчас модно бывать. Потому, что им не верится, что я — и вдруг затеял такую поездку.

— Вы не любите общество людей?

— Конечно, люблю, но — понемногу.

— Вы любите наблюдать, а не общаться, верно?

— Угу. А вот вы, Красный Цветок, человек общительный, да? Порхающая бабочка. А людей вы совсем не любите.

— Люблю… и очень многих, — тихо возразила она. — А вам не следует делать выводы из того, что могла, не подумав, сказать Малли.

— В том, что касается вас, полагаю, можно смело делать выводы.

— Вот как? — Она рассердилась и стала собираться, чтобы уйти. — Извините, мне не хочется выслушивать это. То, что вы оплатили мою поездку, не дает вам права оскорблять меня.

— Моя с Малли дружба дает мне право вступиться за нее.

— Нет. Малли любила меня, как и я ее, и мы очень хорошо понимали друг друга.

— Увы, она слишком хорошо вас понимала. Если и вы понимали ее так хорошо, как вам казалось, зачем было обижать ее?

— Я ее не обижала! — с возмущением ответила Франсин. — Мне было восемь лет, когда она стала моей попечительницей, наставницей и наперсницей. Если кто знал ее, так это я! Не вздумайте касаться моих чувств к ней или ее — ко мне! — Лицо Франсин выражало негодование. Она вскочила на ноги, схватила сумочку и зашагала к спальному вагону.

Жиль догнал Франсин и заставил остановиться. Прижав ее к стене, он стоял перед ней с суровым лицом.

— Она любила вас, а вы были к ней так невнимательны. Она говорила…

— Слышать не хочу, что она говорила! — в исступлении перебила Франсин. — Она меня любила, я знаю, это так, и не поверю, чтобы она дурно обо мне отзывалась. Это в вашем понимании я безнравственная эгоистка.

Поймав ее за руку, он холодно произнес:

— Не надо тыкать меня в грудь.

— Предпочитаете остаться без глаз? Я сейчас на все способна. Я бы вам голову оторвала! — Франсин редко выходила из себя, редко так обижалась, как сейчас. Она еще не оправилась после неожиданной утраты, еще не была готова говорить о Малли и обсуждать свои чувства к покойной крестной. — Кто дал вам право выступать в роли благодетеля, который заботится о спасении моей души?

— Малли!

— Не зовите ее так! Это я ее так звала!

Она отвернулась в сторону и смотрела невидящими глазами в конец коридора.

— Вы плачете, — мягко произнес он.

— Ну и что? — с вызовом спросила она.

— Зачем бы Малли стала рассказывать мне о вас небылицы?

— Не знаю. Не знаю, зачем ей вообще было нужно что-либо рассказывать вам! Я о вас слыхом не слыхала! Если бы вы с Малли были такими друзьями, как говорите, уж мне было бы про вас известно!

— Необязательно. Малли четко разграничивала свою личную и деловую жизнь.

— Вы — о деньгах? — Громко фыркнув, в надежде скрыть, до чего она расстроена, Франсин бесцветным голосом произнесла: — Полагаю, теперь вы станете утверждать, будто я просто гонялась за ее состоянием.

— Нет, потому что к концу жизни у нее почти ничего не осталось, и я уверен, вам это известно.

— Да, — проговорила она сквозь зубы. — Так сколько длилось ваше знакомство?

— Много лет. Мой отец распоряжался ее делами при жизни ее мужа, а когда мой отец ушел на покой, а ее муж умер, мне по наследству достались ее дела. Я летал к ней два-три раза в год. Она была мне очень дорога.

— А я ее любила!

Он не сводил с Франсин задумчивого взгляда.

— Почему вы не приехали на похороны?

— У меня был грипп, — прямо ответила она.

— Понятно.

— Слава Богу. — Франсин оттолкнула его и поспешила в свое купе. Войдя, захлопнула за собой дверь. Она судорожно втянула воздух, медленно выдохнула и, совершенно расстроенная, устремила взгляд в пустоту. Она ничего не сделала и не заслужила такого обращения. Франсин была совершенно уверена в этом. Так вот, как только они сойдут с поезда на первой станции и поедут в отель, она подумает, как ей самой вернуться домой. Возможно, ей удастся сесть на поезд до Цюриха, а оттуда можно будет лететь. Сейчас она смоет весь этот безобразный грим, приведет себя в порядок и вернется в салон, где проведет время в тихой беседе. Через несколько часов они попадут в отель, и все будет хорошо.

Она выпрямилась, взяла косметичку и начала приводить себя в порядок. Убрала дурацкий цветок, расчесала волосы, надушилась, сделала глубокий вдох и вышла. Жиль ждал, прислонившись к окну напротив ее двери. Только взглянув на него, она решительно направилась в салон, но он остановил ее.

— Я не хотел вас расстроить, — тихо произнес он. — Я не думал, что расстрою…

— Вы меня не расстроили, — поспешно возразила Франсин. — Но не думали же вы, что своими оскорблениями меня развеселите!

— Нет, — наконец тихо произнес он с задумчивым лицом. — Мари-Луиз была в преклонном возрасте, возможно, ее взгляды устарели и она не понимала современных нравов. Вероятно, у нее сложилось ложное представление о вашем поведении.

— Вероятно, — холодно согласилась она, все еще не поворачиваясь к нему.

— И я не думал, что для вас так много значит мое о вас мнение.

— Ровным счетом ничего не значит!..

Он странно улыбнулся и повернул ее к себе.

— Вы потеряли свой цветок.

— Я убрала его, — коротко ответила она.

— Так нельзя. — Он протянул руку и, у нее за спиной, сорвал другой цветок. Потом аккуратно заткнул его ей за ухо. Прикосновение его длинных пальцев к ее шее и волосам вызвало у Франсин мгновенную дрожь, и она попробовала отстраниться от него.

— В чем дело? Вы замерзли?

— Нет. — Она не могла замерзнуть. Поезд хорошо отапливался. — Отпустите меня, Жиль. Мне кажется, нам больше нечего сказать друг другу.

Не обращая внимания на ее слова, он бережно взял ее за подбородок и заставил поднять лицо.

— Я не понимаю вас. И не могу поверить, чтобы Малли лгала. Но пусть все, что она сказала, — правда, даже зная о вас все, что я знаю, мне хочется прикоснуться к вам. Поцеловать вас. Вам это известно, верно? Вы это поняли вчера, когда я поцеловал вас.

— Нет, — ответила она безжизненным голосом, но вновь вся затрепетала. Она упорно продолжала смотреть вниз.

— Не лгите мне.

С возмущением посмотрев на него, она спросила:

— Зачем вы меня поцеловали? В насмешку? В наказание?

— Нет, — просто ответил он. — Мне так захотелось.

— И вы считаете это оправданием?

— Нет. — Не отпуская ее подбородок, он взял в ладони ее лицо, наклонился и нежно прикоснулся губами к ее губам. Она дернулась, будто от укуса.

— Не надо, — прохрипела она.

— Тогда отбивайтесь.

— Нет, — простонала Франсин. Потрясенная, она обмякла, будто тряпичная кукла, когда он повернул ее лицо к своему и снова прикоснулся губами к ее губам. От этого нежного, невероятно возбуждающего прикосновения она еще раз глухо застонала и почувствовала, что ее тело тает. Франсин собралась с силами и оттолкнула Жиля. Прерывисто дыша, она с негодованием смотрела на него, но, когда он положил ей руки на спину и мягко притянул к себе, она позволила, да, позволила ему заключить ее в объятия. Она и впрямь лишилась воли. Где-то в уголке ее сознания билась мысль — освободиться, но Франсин уже отдалась наслаждению. Ей было страшно стыдно, но она сама хотела этого! А он — он так и предполагал, верно? Если считал ее распутной?

Ее ладони скользнули ему на грудь и задержались там. Оглушенная, утратив чувство реальности, она смотрела ему в глаза, взгляд которых уже не был ни злым, ни задумчивым, ни безразличным. Эти глаза искали ее глаза, прежде чем он склонился к ее губам. Он снова поцеловал ее, нежно касаясь и отпуская, касаясь… впиваясь в ее рот, и влечение, нараставшее в ней с той минуты, как она его увидела, переросло в желание. Она ответила на его поцелуй. Дождавшись ответной вспышки, он стиснул ее в объятиях. Их желание, их страсть уже не знали преград.

Прикосновения, поцелуи — больше ничто не имело значения. Его запах, тепло его тела и сила, наслаждение и боль… Поезд грохотал в унисон с ее колотившимся сердцем. Они целовались с упоением, охваченные, казалось, одинаково сильным желанием, а ее тело как бы проснулось от спячки, и она тянулась к нему, поудобнее прилаживаясь к его крупному телу, и ощущала его силу, его самообладание и страсть.

— Я знал… я не ошибался, — тихо прошептал он.

— Не ошибался?..

— Ммм… Мое купе там, в конце, — хрипло добавил он, и его губы потянулись к ее щеке, к уху и обратно — к ее губам.

— Что?

— Мое купе. Там удобней.

Вдруг осознав, что он имеет в виду, она испугалась и замотала головой.

— Пошли.

— Нет, — шепнула она.

Он отодвинулся и пристально посмотрел на нее.

— Нет? — тихо спросил он.

— Нет.

— Почему?

— Потому что мы незнакомы, потому что…

— Раньше для тебя это не было препятствием.

Она остолбенела, устремив на него непонимающий взгляд.

— Что?

— Говорю — раньше для тебя это не было препятствием. Ты доступна для всех. Почему же — не для меня?

— Так вот в чем дело? — произнесла она, все еще не веря услышанному. — Вы пытаетесь мне что-то доказать? — Не задумываясь, она оттолкнула его. Она замахнулась, чтобы ударить по этому заносчивому лицу. Он без труда, будто уже не раз делал это, поймал ее руку за запястье и сжал с такой силой, что руку свело от боли. Вдруг раздался грохот, похожий на раскат грома. Он застыл, наклонил голову, будто прислушиваясь, и, не отпуская ее руки, схватился за поручень, когда поезд рвануло и завизжали аварийные тормоза. От внезапного снижения скорости вагон угрожающе качнулся, и их отбросило назад, потом резко зашатало — машинист силился остановить бегущий поезд.

— Хватайся! — закричал Жиль.

Но, кроме него, хвататься было не за что.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Внезапно поезд остановился, и их бросило вперед. Жиль держался за поручень и не дал им упасть, но Франсин больно стукнулась об обшивку вагона. Франсин вскрикнула, а потом застыла на месте, ожидая, что будет дальше, но тут зашевелился Жиль и вывел ее из столбняка.

— Проверь, не пострадал ли кто, — приказал он на ходу. — Мне надо выяснить, что произошло.

Она слабо кивнула, а он открыл дверь вагона, впустив струю морозного воздуха, спрыгнул вниз и захлопнул дверь. Овладев собой, она поспешила в салон. Франсин увидела, что там все тоже оцепенели, как еще недавно она, ухватившись кто за что и за кого мог. Что не было привинчено, посыпалось, как карточный домик. Тарелки, бокалы, бутылки, закуски громоздились вперемешку на полу. Стояла гулкая тишина, которую прервал визг Маргерит.

— Заткнись! — рявкнул кто-то.

Маргерит, как ни странно, замолкла.

Франсин поспешила к лежавшей на полу женщине, над которой склонился ее муж. Оглядев ее, Франсин опустилась на колени и спросила:

— С вами все в порядке? Вы можете передвигаться?

Женщина кивнула. Ее подняли на ноги и помогли сесть. Люди приходили в себя, нервно переговаривались, пересмеивались. Франсин схватила салфетку и бросилась в другой конец вагона — к мужчине, у которого по лбу текла кровь, а потом огляделась — проверила, есть ли еще раненые и все ли на месте.

— Где Жиль? — спросил кто-то.

— Пошел узнать, в чем дело, — сразу ответила она, ободряюще улыбаясь. Вдруг поезд заскрежетал, будто придавленный немыслимой тяжестью, и все разом задержали дыхание и вместе выдохнули. Звук был как тихий шелест. С чуть менее уверенной улыбкой она повернула голову и заморгала от изумления: с левой стороны все окна были белыми. Она почти могла разглядеть отдельные снежинки в напиравшей на оконные стекла массе. Что это, снежный обвал? Кто-то застонал у нее за спиной, и она, повернувшись, увидела, как Жан-Марк с трудом поднимается на ноги за стойкой бара. Одну руку он бережно прижимал к груди, и кровь медленно стекала с его ладони на стойку.

Франсин поспешила к нему по трещавшим под ногами обломкам и осколкам. Морща нос от нестерпимого запаха разлившегося из разбитых бутылок спиртного, она подхватила с пола салфетку. Франсин заставила Жан-Марка опустить руку. Обилие крови не давало как следует осмотреть рану, но было похоже, что повреждена ладонь. Скинув хлам со стойки, Франсин задрала юбку, перемахнула через стойку и потянула Жан-Марка к умывальнику — чтобы подержал руку под холодной водой. Глубокая рваная рана пересекала по диагонали ладонь официанта. Франсин встряхнула салфетку, убедилась, что на ней нет битого стекла, и сложила ее в несколько раз. Вытащив руку пострадавшего из-под крана, Франсин приложила подготовленный тампон к ране и приказала Жан-Марку:

— Прижмите покрепче.

Он, все еще в шоке, кивнул, а Франсин стала искать, чем бы перевязать руку, и с чувством благодарности улыбнулась, когда какой-то мужчина предложил свой галстук.

— Серьезная рана? — спросил мужчина.

— Надо бы наложить швы. Сейчас ему лучше присесть.

Когда они выводили Жан-Марка из-за стойки, она заметила Жиля. Он стоял в дверях салона и наблюдал за ней. Она вскинула брови, а он покачал головой, бросил быстрый взгляд вокруг, как бы оценивая ущерб, и исчез. Она не забыла, как он обошелся с ней, но сейчас было не время сводить счеты — пусть ей хотелось не замечать его… показать ему, как она его презирает.

Она усадила Жан-Марка рядом с пожилой дамой, еще не оправившейся от сильного потрясения, и попросила ее присмотреть за пострадавшим — главным образом для того, чтобы та смогла отвлечься от собственных страданий. Официанту Франсин приказала не опускать руку.

— Снежный обвал? — тихо спросил он.

— Похоже.

Он кивнул.

— Жиль найдет выход из положения. — С явным усилием официант улыбнулся и постарался превратить все в шутку. — Эти швейцарцы — молодцы. Я уверен, они сообщили обо всем по радио, и скоро мы снова тронемся.

— Конечно.

Франсин и Жан-Марк обменялись взглядами и улыбнулись, постаравшись сделать вид, будто верят в это.

— А из вас получился бы замечательный доктор, — похвалил он ее.

— Я училась на курсах неотложной помощи, — рассеянно объяснила она. Это было во время болезни Малли, когда Франсин не знала, что же ей делать.

— Красный Цветок!

Она обернулась и направилась туда, где сидел, подавая ей знаки, ее седовласый друг. Он кивнул головой в сторону женщины в конце вагона, француженки. Кажется, ее звали Анжеликой. Она была женой Клода.

— По-моему, у нее сломана рука, — шепнул друг подошедшей Франсин.

Она пошла посмотреть. Ободряюще улыбнулась женщине, бережно ощупала ее руку. Успокоила:

— Похоже, ушиб. На всякий случай подвешу вам ее. — Франсин сняла с себя шарфик, связала концы и осторожно подвесила руку.

Все пусть медленно, но уже приходили в себя. Большинство мужчин направились к двери, чтобы узнать, что же случилось, а Франсин, не меньше остальных терзаемая любопытством, но не желавшая видеть Жиля, двинулась в противоположном направлении. В любом случае Франсин нужно было пройти на кухню. Когда она дошла до тамбура, то вдруг спросила себя, почему она не в шоке и не испугана. Да, она была необыкновенно спокойна. Возможно, она все еще слишком переживала предыдущее злоключение, и это не могло ее сильно потрясти. Тот поцелуй и впрямь был злоключением, и теперь, когда непосредственная опасность миновала, Франсин только и вспоминала о нем, все еще ощущая вкус поцелуя на губах. Вспоминала, как потом вел себя Жиль. Ей хотелось скрыться в каком-нибудь укромном уголке и все обдумать, найти этому разумное объяснение. А потом — забыть. Ее много раз целовали за ее двадцативосьмилетнюю жизнь, но никогда — так. Никогда еще в поцелуе не было столько чувства, столько жажды. Ей хотелось снова испытать все это, отдаться страсти, но не с ним. Только не с ним, мрачно повторяла она; поджав губы, с потускневшим взглядом, она спешила через вагон-ресторан. Казалось, сюда угодила бомба. Чашки, бокалы, бутылки, скатерти — все было сметено со столов и валялось по скамьям и на полу. Вздохнув, Франсин заторопилась дальше. Но прежде, чем пройти туда, где, должно быть, находилась кухня, она приоткрыла дверь и выглянула наружу.

Вид вокруг был безрадостный. Небо уже темнело, мягкими хлопьями падал снег, будто и неспособный навлечь беду, но Франсин не видела, что заставило поезд остановиться. Вдоль путей снег был утрамбован ногами сновавших взад-вперед машиниста, охранника, а возможно, и Жиля. Любопытство одержало верх над рассудительностью, и она, дрожа от холода, осторожно спустилась по ступенькам, а потом пробралась к голове поезда. Тут она обомлела: впереди, насколько было видно, белела снежная гора, скрывшая под собой пути. Франсин отступила на шаг и подняла взгляд: над крышами вагонов нависала снежная глыба.

— Ты что тут делаешь? — сердито одернул ее подошедший сзади Жиль. — Это тебе не шутка, не экскурсия по живописным местам!

Она резко обернулась и увидела, что он был с каким-то мужчиной, возможно машинистом. Оба стояли по колено в снегу. Машинист обхватил себя руками, стараясь согреться. Жилю, казалось, мороз был нипочем.

— Немедленно возвращайся в поезд. Ты так замерзнешь, полуголая.

— Я не полуголая, — небрежно ответила она. — И не вижу здесь шуток! — Моля Бога, чтобы не вышла какая-нибудь глупость, например, чтобы ей не кувыркнуться, Франсин поспешила обратно к двери и перед тем, как подняться в вагон, оглянулась на горы. Если и отсюда пойдет лавина…

Дрожа от холода и стараясь отогнать эту мысль, Франсин взялась за ручку двери, ведшей на кухню, в тот момент, когда в вагон ввалился Жиль. Топая ногами, чтобы отряхнуть снег, он закрыл за собой дверь, и они оказались вдвоем в тамбуре. Он как будто не собирался проходить в вагон-ресторан, а стоял и смотрел на нее.

— Очень глупо так вести себя.

— Правда? — с холодком спросила она. — По крайней мере я не забиралась в снег по колено. — Она почувствовала облегчение, услышав, что голос ее звучит обычно, спокойно, и спросила: — Плохи дела?

— Довольно плохи. Машинист ждет инструкций. Надо узнать, сколько снега висит над нами и не поползет ли он, если мы тронемся с места. Спасательный состав уже выехал.

— Конечно, этот неинтересный народ, эти швейцарцы не сидят сложа руки. — Франсин злилась на него, злилась на себя, ее душила ярость, и она отвернулась к внутренней двери.

Он опустил руку ей на плечо и остановил ее.

— Красный Цветок…

У нее перехватило дыхание, и она процедила сквозь зубы:

— Не трогайте меня.

Он убрал руку и уже резким голосом сказал явно не то, что намеревался:

— Не поднимать паники и не пугать людей! Обойдемся без истерии.

— Я не страдаю припадками истерии, — так же холодно заявила она, — и не поднимаю панику и не пугаю людей.

— Нет, — ответил он, и на мгновение его голос показался ей усталым, — вы только лишаете людей присутствия духа. — Не дождавшись ее ответа, он протиснулся мимо нее в вагон-ресторан.

Она лишает людей присутствия духа? Неправда, только она сама и позволила себе впасть в тоску. С горечью вздохнув, она прошла на кухню, посочувствовала поварам, переживавшим из-за последствий аварии, поинтересовалась, есть ли пострадавшие, и спросила, нельзя ли приготовить горячих напитков. Через пять минут будут, ответили ей, а когда она вернулась в салон, то обнаружила, что там люди зря времени не теряли. Собрали мусор, вернули на место светильники, и если атмосфера не была праздничной, то все же никто не унывал. Она прошла к Жан-Марку. Решительно отводя взгляд от Жиля, она присела возле официанта, осмотрела его рану и осталась где сидела. Когда подали чай, люди засуетились. Вдруг зазвенел висевший на стене телефон, и Жиль подошел. Все замолчали, повернули головы в сторону Жиля. Ждут, как стадо овец, с горечью подумала она, что скажет пастырь.

Он слушал несколько минут, потом повесил трубку.

— Спасательный состав прибудет в течение получаса. Боюсь, мы можем замерзнуть и промокнуть, ведь нам — перебираться к нему через завал. Так что одевайтесь потеплее. Сложите все, что вам понадобится в отеле, в чемодан, сумку, во что удобно, и оставьте в коридоре, у дверей ваших купе. Стюарды все доставят. Надеюсь, наш поезд окажется в полном порядке и будет ожидать нас завтра утром. Сожалею о временном нарушении нашего маршрута. — Он поблагодарил всех кивком головы, подошел обменяться двумя-тремя словами с Жан-Марком, потом — с Анжеликой, а Франсин без лишней суеты удалилась в купе укладывать вещи.

Жиль переносил на руках тех дам, у которых не было с собой сапог. Среди них оказалась и Маргерит. У Франсин, к счастью, сапоги были, и она замыкала шествие вместе с супругами-американцами.

Луна светила ярко, мороз был трескучим… Раздраженная тем, что ей приходилось плестись следом Бог знает за кем — а ведь она бы пошла только за Добрым королем Венцеславом, — Франсин ускорила шаг. Чем скорее она доберется до того состава, тем скорее окажется в Куре. Потребовалось немало времени, чтобы одолеть каких-то пятьсот ярдов, но, хоть и было холодно, ночь выдалась тихая и обошлось без зловещего громыхания над головой — с гор.

Опустив на землю Маргерит, Жиль вернулся, чтобы проверить, все ли у них в порядке — или все ли в порядке у американки. После того что он наговорил ей, Франсин не могла поверить, чтобы ему было интересно, как дела у нее. Подхватив американку на руки, он зашагал прочь.

— Не отставать! — крикнул он через плечо.

Ее попутчик несколько удивился, но Франсин не стала ему объяснять, что эти слова были обращены к ней — не к нему. С облегчением забравшись в спасательный состав, в тепло, они скинули с себя верхнюю одежду и уселись. Через считанные минуты они уже катили к Куру.

Набрав скорость, поезд медленно сбросил ее перед длинным Фуркским тоннелем, соединяющим Обервальд и Реальп. И, хотя ей бывало не по себе в тоннелях, в обступившей темноте Франсин занимали мысли о том, что, добравшись до отеля, она уедет, уедет домой и больше никогда не увидит Жиля. Этого Жиля, который уделял внимание каждому, который умел великолепно принимать гостей. Когда он подошел к местам, где они сидели, Франсин отвернулась к окну, нарочито не замечая его, но слышала, как он непринужденно беседовал с сидевшей напротив парой, что-то говорил о соотношении доллара со швейцарским франком, а потом вспоминал о каких-то незнакомых ей людях. Она не стала слушать дальше и вздрогнула, когда он, легонько подтолкнув ее, невозмутимо спросил:

— Верно, Красный Цветок?

— Pardon?

— Витаем в облаках? — заметил он и с насмешкой во взгляде пояснил: — Я как раз рассказывал, почему вы на меня дуетесь.

У нее округлились глаза от испуга и возмущения при мысли, что он в самом деле обсуждал происшедшее между ними. Она с негодованием посмотрела на него, потом, сбитая с толку, нахмурилась, когда он добавил:

— Очень глупо в таких случаях ходить без пальто.

— Что? — Осознав, что он играл с ней в кошки-мышки, она слащаво улыбнулась ему. — Конечно, это не глупо, когда так ходите вы. Ведь вы-то были заняты важной разведкой.

— Конечно.

— Но если выходит женщина, это посчитают праздным любопытством или глупостью. Впрочем, вы правы, — добавила она, улыбнувшись еще приятнее, — мне не надо было выходить без пальто, ведь я могла замерзнуть насмерть.

— И тогда избавили бы меня от необходимости вас отчитывать, — с невозмутимым видом согласился он.

Ей так хотелось осадить его, сказать всем правду — она отворачивается от него, потому что он, поцеловав, тут же оскорбил ее. Она открыла рот, посмотрела в его ехидные глаза и не проронила ни слова. Ему было смешно? Оттого, что она собиралась дать ему пощечину? Что-то непонятно: большинство мужчин разозлились бы. Уже одно ущемленное достоинство заставило бы их злиться, верно? Хотя, возможно, он и злился, но искусно скрывал это.

— Не надо так расстраиваться, — успокаивал он ее с притворным сочувствием.

— Я и не расстраиваюсь, — ответила она. — Не станем вас задерживать: наверняка вам не терпится побеседовать с остальными гостями.

Он просто кивнул и, довольный, ушел. Она услышала, как он говорил с сидевшими у нее за спиной. Заметив, что американцы как-то странно смотрят на нее, она заставила себя улыбнуться.

— Уже недолго… — невпопад пробормотала она. Когда они наконец остановились у станции Кур, откуда-то донесся бой часов, и она машинально стала считать удары. Семь. Через часок-другой она будет уже в пути. Если, конечно, повезет — если на Рождество поезда ходят по графику. А если нет, то она уедет с утра пораньше.

Все уже приготовились выходить, когда Жиль задержал их на минутку.

— Если все соберутся на привокзальной площади, будет легче организовать посадку на транспорт, заказанный, чтобы перевезти вас в отель. Еще раз прошу прощения за осложнения.

Он, как обычно, скупо улыбнулся и сошел с поезда. Когда Франсин спустилась с подножки, первой, кого она увидела, была Клэр — та женщина, которую она заметила в Париже. Если бы даже Франсин ее не узнала, громкий возглас Маргерит все объяснил бы. Клэр стояла у входа, как статистка из постановки «Доктор Живаго»: в длинной шубе, шапке из того же меха и сапогах. Позерша. Не злись, Франсин. До смерти уставшая, она бросила взгляд туда, где стоял Жиль, наблюдая, чтобы все благополучно покинули поезд. Он тоже посматривал на Клэр, но его лицо не выражало никаких особенных чувств. А может, он знал, что она будет здесь?

Франсин шла вдоль платформы и смотрела, как встретились Маргерит и Клэр. Ее поразила явная холодность обеих. После того как Маргерит постоянно требовала объяснить, куда девалась Клэр, можно было ожидать, что сестры кинутся друг другу на шею. А они, казалось, даже не испытывали симпатии друг к другу.

— Интересно, зачем она допытывалась, где сестра, — пробормотала себе под нос Франсин и была крайне удивлена, услышав ответ женщины, стоявшей позади.

— Она не хотела, чтобы та уехала в Грецию с миллионером, которого где-то подцепила. А если сестры не было на поезде, наверняка она была в Греции. Хотя, очевидно, туда она не попала, а то ее не было бы здесь.

— А я думала, у нее связь с Жилем! И ведь Маргерит — замужем, — заметила Франсин.

Ее собеседница повела бровью.

— Не будьте простодушной, милая. Такие женщины выходят замуж по расчету. Им нужно богатство и положение. Трудно себе представить соперничество этих двух сестер.

Франсин не могла удержаться и продолжала наблюдать за ними. Клэр освободилась от хватки своей сестры, Маргерит что-то сказала, и обе стали смотреть на Франсин: Маргерит — с торжеством в глазах, а Клэр — с холодным любопытством, сменившимся равнодушной улыбкой, когда женщина направилась к Жилю. Она в самом деле была красива. Поразительно красива. Против воли Франсин наблюдала за встречей. Клэр протянула руки, обвила шею Жиля, встала на цыпочки и поцеловала его. Франсин стало неприятно, она отвернулась и поспешила вдоль платформы, но ее внезапно остановила Маргерит, преградившая ей путь. С гримаской, она тихо произнесла:

— Никакого сравнения, верно?

— А с вами? — Не слишком она любезна, но порой приходится клин клином вышибать. Франсин обошла Маргерит, чувствуя себя униженной из-за обмена колкостями, и поспешила догнать остальных гостей. Если бы не багаж, который перевозили отдельным транспортом, Франсин вышла бы в город и нашла бы другую гостиницу. Вдруг она вспомнила, что не попрощалась с Жан-Марком. Она огляделась, но не увидела его и вздохнула. Хочу домой, с грустью повторяла она про себя. И все-таки она познакомилась с несколькими приятными людьми: с американцами, весельчаком мужчиной, у которого голубые глаза. Если бы не Жиль, она бы действительно прекрасно провела время.

Обещанный транспорт ожидал их. Это были запряженные лошадьми сани. Золотые колокольчики весело позвякивали, когда лошади храпя вскидывали головы, и Франсин радостно улыбнулась, забыв на время о своих неприятностях. Она сделала шаг вперед и погладила по шее ближайшую лошадь. Лошадь вскинула голову, покосилась на Франсин и фыркнула. Посмеиваясь, Франсин залезла в сани, подвинулась, чтобы освободить место еще двум пассажирам, тепло закутала колени в край полости и заметила, что Жиль наблюдает за ней. Вскинув голову, почти как та лошадь, она демонстративно отвернулась.

Узкие улочки, мощеные переулки, старинные дома со ставнями, собор двенадцатого века; они ненадолго остановились, чтобы послушать хор, стоявший на улице. Певчие были в национальных костюмах. Яркие фонари рассеивали тьму. За хором расположился небольшой оркестр, держа инструменты наготове. Как только все сани остановились и наступила тишина, зазвучала музыка. Франсин узнала мелодию, хотя и не понимала слов. Исполняли «Первый день Рождества». У Франсин комок подступил к горлу, слезы застлали глаза; она не понимала почему, но так случалось каждый раз, когда она слышала этот рождественский гимн. Она быстро заморгала. Как зачарованная, прислушивалась Франсин к взлетавшему в тихое ночное небо дисканту.

Следуя за звуками, она устремилась взглядом к звездам, так ярко и ясно светившим теперь, когда кончился снегопад, потом взглянула на возвышавшиеся над городом заснеженные, как в сказке, леса.

— Ах, — прошептал кто-то рядом, — какая красота. Вот это настоящее Рождество!

Не в состоянии говорить от волнения, она только кивнула. Когда сани медленно тронулись, хор следовал за ними до отеля, самого шикарного отеля в городе, и не переставая пел. Певчие вошли вместе с гостями, и служащие отеля встретили всех горячими напитками и закусками. Франсин, оказавшись рядом с одной из певчих, прикоснулась к ее руке и с улыбкой тихо поблагодарила девушку. Франсин все еще хотелось плакать.

— Держите ключ.

Она резко обернулась и, заморгав, посмотрела сначала на протянутый ей ключ, потом — в лицо Жиля. У него был строгий вид.

— Спасибо, — тихо сказала она и взяла ключ с его ладони.

— Чемодан занесут к вам в номер через несколько минут.

Она кивнула и отвернулась, увидела лифты и поспешила к ним. Ее номер оказался просто роскошным. Здесь не экономили, даже если дело касалось незваного гостя. Чемодан уже стоял у изножья кровати, а на туалетном столике лежала записка от администрации. Нет, не записка, а приглашение с золоченым обрезом. Да, Золушка пойдет на бал. Пусть она не Золушка, но будет бал. Костюмированный, ровно в девять. И в скобках было приписано от руки: «Костюм в шкафу».

Ей стало интересно, и она пошла взглянуть. Белое, до пят, несколько в греческом духе, с очень глубоким декольте платье. Мешочек с иголкой и нитками аккуратно приколот у талии. У подола она заметила пару золотистых босоножек и — на ленте — веточку мелких белых цветочков, вероятно для украшения прически. Франсин была поражена; онемев, какое-то время она смотрела на все это. Кто этот наряд выбрал? — думала она. Безликая администрация? Жиль? Но ведь Жиль не знал, что она приедет, верно? Впрочем, какая разница, сказала она себе, она не пойдет на бал. Она прикрыла дверку шкафа и пошла открывать чемодан. Она примет душ, перекусит, потом наведет справки о поездах. Почему ей казалось, что, поступая таким образом, она обманет Малли? Приятно проведи время. Обещай мне, говорила крестная. И Франсин обещала. Это была последняя просьба Малли.

Если бы не Жиль… А, черт с ним, с Жилем, вдруг рассердившись, подумала она. Целые сутки она проявляла слабость и позволяла себя обижать, целовать, приставать к ней с недвусмысленными предложениями… Хватит. Она пойдет на бал! Она будет флиртовать с каждым встречным мужчиной, женат он или нет. Сейчас Рождество, и ей осточертело подчиняться Жилю! Уедет она утром.

Без пяти девять. Критически разглядывая себя в зеркале, она пребывала в нерешительности. Прическа в порядке, думала Франсин. С помощью ленты ей удалось уложить волосы почти что в греческом стиле. Дело в платье. Несмотря на то что Франсин старательно поработала с иголкой и нитками, оно оголяло тело! Не только бедро мелькало в глубокой шлице, но было полностью обнажено плечо, и грозила обнажиться грудь. Покрой не позволял надеть бюстгальтер… Услышав за дверью хохот и приглушенное хихиканье, она приоткрыла дверь, увидела группу ряженых гостей, шагавших по коридору, и отпрянула: ей показалось, что, возвышаясь над всеми, там шествует прямо-таки настоящий страус. Он и был причиной веселья. Под сенью страусовых перьев она разглядела своего седовласого друга и прикусила губу.

— Чур, не смеяться, — предупредил он.

— Кого вы изображаете?

— Кажется, мушкетера.

— Но мушкетеры не покрывают голову целым страусом!

— Почем знать? По крайней мере я не в неглиже!

— А я… как раз думала, что не стоит идти…

Он хмыкнул, перешагнул через порог — к ней в номер, схватил ее сумочку, ключ, вытащил ее в коридор и захлопнул дверь.

— Теперь уже нечего думать.

Они смотрели друг на друга и посмеивались.

— А-а, что там! Рождество ведь.

— Oui[18].

— Мы — бравые солдаты?

— Oui.

Рука об руку, смущенно смеясь, они шли мелкими шажками, чтобы не выставлять на всеобщее обозрение бедро Франсин и панталоны, которые она надела на всякий случай. Вслед за остальными они сошли по парадной лестнице и направились в бальный зал. Они были ошеломлены: зал, где они увидели белый шелковый балдахин, галереи, колонны, кишел древними римлянами, бриттами, викингами, самураями, гейшами, составлявшими, казалось, целый боевой отряд, пиратами, аристократами, падшими женщинами. А при виде крупной дамы, походившей одновременно на королеву Елизавету и мисс Марпл19], Франсин поперхнулась смехом.

Свет огромной, с подвесками, люстры играл на многоцветных украшениях стоявшей в углу гигантской елки, слепил глаза, отражаясь от медных духовых оркестра в полном составе, и добавлял великолепия причудливо убранной гирляндами и даже греческой вазой стойке буфета.

— Как я рада, что мы здесь! — воскликнула восхищенная Франсин.

— Oui, — только и произнес ее ошеломленный друг.

— Я, кажется, еще не видела такой роскоши.

Среди незнакомых лиц, скорее всего — гостей отеля, Франсин заметила несколько своих попутчиков. Маргерит не обманула ожиданий — она нарядилась Золушкой, какой та стала после вмешательства доброй феи, и явно разыскивала своего принца, не иначе как Жиля. Но на его счет Маргерит ошиблась — он не захотел наряжаться, то есть наряжаться в маскарадный костюм: он надел смокинг, наверное считая, что ходить ряжеными могут только дети. Франсин не видела Клэр. Жиль поймал взгляд Франсин, и она демонстративно отвернулась и улыбнулась своему кавалеру.

— Закусим? — непринужденно предложила она.

После закусок и нескольких бокалов пунша, вызвавшего у нее очаровательный румянец — а судя по всеобщему поведению, способного привести к полной раскованности, — Франсин совершенно твердо решила веселиться. Кто-то увел от нее любителя пофлиртовать, но было еще много мужчин, жаждавших потанцевать с ней, и, если только семенить, если держать, не отрывая, левую руку по шву, можно было надеяться, что все обойдется. Иногда она замечала, что Жиль следит за ней, а когда она стала рискованно кокетничать с сиамским императором, он даже подошел к ней со злым лицом и в тот момент, когда император отвлекся, чтобы ответить кому-то, довольно грубо оттащил ее в сторону.

— Прекратите позориться!

— Почему? Вы ведь ожидали этого, не так ли? И кто, как не вы, выбирал это платье!

— Я его не выбирал.

— Ну да, вы бы, скорее, надели на меня панцирь.

— Э-э! — вскричал император, заметив, что кто-то посягнул на его даму. — Найди сам кого-нибудь!

Она не расслышала, что ответил Жиль. Но, судя по выражению его лица, ответ был выразительным и недвусмысленным. Да не все ли равно…

— Клэр не пришла? — ласково спросила она.

— Нет, — ответил он с каменным лицом.

— Как жаль. — Улыбаясь с деланной нежностью и выставляя напоказ ногу, Франсин закружилась со своим императором.

— Что ему надо? — спросил император.

— Понятия не имею, — ответила она, и в самом деле не догадываясь… Она же не флиртовала с его друзьями. Так или иначе, она была свободна — ни поклонников, ни мужа; она не огорчала чьей-либо супруги, просто флиртовала с теми, кто затевал с ней флирт. Но каждый раз, когда она замечала полное осуждения лицо Жиля, она, в мыслях повторяя, что это ее нисколько не трогает, начинала вести себя еще скандальнее. Ну, не то чтобы она вела себя скандально, но — не так, как обычно. Впрочем, виной мог быть и пунш. Конечно, она не пьяна, просто… навеселе. То есть была… Его слова как ошпарили ее, и настроение у нее пропало.

Во время танца с симпатичным лесорубом она почувствовала, что ей жарко, к тому же, она кажется, растрепалась. Она попросила прощения и направилась к туалетной комнате.

— Франсин!

Она обернулась и увидела догонявшую ее американку, в каком-то несуразном костюме Горгоны Медузы. Франсин приостановилась и тут же заметила еще одну приближавшуюся фигуру.

— Франсин? — осуждающе переспросил Жиль. С неприязнью взглянув на него, она отвернулась.

— Она назвала вас Франсин.

— И что же?

— Но почему?..

— Что — почему? — с раздражением спросила она, отступая еще на шаг.

Он поймал ее за руку.

— Почему, — спросил он, теряя самообладание, — вы выдаете себя за какую-то Франсин?

— Я ни за кого себя не выдаю! Отпустите-ка руку! Привет, Медуза! Звала меня?

— Я просто хотела сказать «Спокойной ночи!», дорогая. — Американка улыбнувшись, потянулась к Франсин, чтобы поцеловать в щеку. — Я с ног валюсь от усталости. До завтра. — Она повернулась к Жилю, поднявшись на цыпочки, поцеловала и его, погладила по плечу и шутливо отчитала: — Не надо таким букой смотреть на бедняжку Франсин. Все подумают, что вы ее не любите.

— А он и не любит, — проворчала Франсин. Но Медуза только рассмеялась.

— Не дурачьте меня. Ваши чувства у вас обоих на лице. — Заговорщически улыбаясь, она шепнула: — Счастливо оставаться. И… не будьте паинькой.

И она ушла, оставив Жиля с Франсин, исподлобья смотревших друг на друга. Жиль схватил ее за руку, поволок куда-то в угол и еще раз со злобой спросил:

— Почему?

— Наверное, — ледяным тоном изрекла она, — потому, что это мое имя. А вы думали, я — Дездемона?

— Нет, — ответил он в тихой ярости. — Сесил.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

— Сесил? — потрясенная, переспросила она. — Как вы смеете! Я вам не какая-нибудь Сесил! Одно сравнение оскорбительно!

Он долго не мог выговорить ни слова, а злобный взгляд постепенно становился непонимающим.

— Вы не Сесил?

— Что? — Она уставилась на него, и ее бешенство тоже сменилось недоумением. Она медленно проговорила: — Вы действительно принимали меня за Сесил?

— Конечно, я считал, что вы Сесил! За кого еще я мог вас принимать? Неужели вы не Сесил?

— Вот это да! Вы принимали меня за Сесил? За эту Сесил, которая… которая… Да как вы посмели! Сесил самая беспутная дворовая кошка, какую мне когда-либо довелось… — Она запнулась и, потрясенная, смотрела ему в лицо. — Вот почему вы…

— Да, — тихо подтвердил он.

Вглядываясь в его лицо, Франсин вдруг поджала губы.

— Последнее, что я о Сесил слышала, — со злобой заявила Франсин, — это что она во Флориде. Так что, если вам хочется с нею переспать, советую искать ее там!

— Я ни с кем не хочу переспать! Тем более с Сесил!

— Не надо лгать! Вы приняли меня за Сесил и пытались затащить к себе в купе!

— Я принял вас за Сесил, — огрызнулся он, — и не сомневался, что вы пойдете ко мне в купе!

— Как будто это не одно и то же!

— Нет, не одно и то же! Не сомневаться и надеяться — совсем разные вещи!

— Но кончилось бы одним и тем же, не так ли? Если бы я пошла, кончилось бы унижением!

Он пожал плечами и продолжил:

— Итак, если вы не Сесил, то кто же вы?

Она была в ярости. С недоброй улыбкой начала:

— Шла я по вокзалу, смотрю — хорошенькие вагончики, дай, думаю…

Жиль так сдавил ей руку, что не только прервал ее скороговорку, но, кажется, даже… кровообращение. Он проскрежетал:

— Почему вы здесь?

— Потому что Малли пригласила меня!

— Малли пригласила Сесил! Она предупредила меня письмом, вы что — забыли?

— Малли больше года не виделась с Сесил! Малли совсем ее не любила и вряд ли стала бы приглашать в эту вашу проклятую поездку!

— Она писала мне!

— Меня не интересует, писала она или нет! Она бы ни за что не стала приглашать Сесил!

Франсин высвободилась таким резким движением, что чуть не опрокинула Жиля, и рванулась к туалетной комнате. Жиль поймал ее за руку, пихнул в соседнюю дверь, за которой оказался чулан, нащупал выключатель и щелкнул им. Навалившись спиной на дверь, Жиль скрестил руки на груди и злобно уставился на нее.

— Выкладывайте! Почему вы здесь? И почему выдаете себя за Сесил?

— Не выдавала я себя за Сесил! Когда я вам говорила, будто меня так зовут? Никогда! А другим? Тоже нет! Вспомните, — подчеркнула она, сама только вспомнив, — я пыталась вам представиться, а вы заткнули мне рот и объявили, что вам известно, кто я! Вот так! — воскликнула она, увидев, что он вдруг нахмурился. — И кто же виноват?

Совершенно взбешенный, он процедил:

— Как бы то ни было, я хочу знать, почему вы здесь.

— Потому что Малли заказала нам обеим билеты на «Европа-экспресс» на рождественские каникулы. Я не догадывалась, что вы ее пригласили. Не догадывалась, что вы не приглашали меня! Она сказала, что сделала мне подарок, и перед смертью настояла на том, чтобы я поехала. Она даже заставила меня пообещать…

Злобно вглядевшись в ее лицо, он спросил:

— Вы кто такая?

— Франсин!

— Какая такая Франсин?

— Уорд!

— В жизни не слыхал о Франсин Уорд!

— Я, что ли, виновата?

Он еще раз вздохнул и заскрежетал зубами.

— Вы что — ее горничная?

— Горничная? — вскрикнула она от изумления. — Нет, я ей не горничная! А если бы и была, нечего рожу кривить! По правде говоря, ее горничная не хуже любого из этих ваших шикарных друзей!

— Я и не говорил, что хуже! Даже не думал говорить! Так кто же вы? Дальняя родственница? Компаньонка? Кто?

— Ее крестная дочь!

— Ее… — Он нахмурился, не сводя с нее изумленных глаз, потом его лицо исказила гримаса отвращения. — Не лгите мне!

— Я не лгу!

— Конечно, лжете! Вы не можете быть ее крестницей!

— Почему не могу? — надменным голосом спросила она.

— А потому…

— Так почему же? — резко спросила она. — Почему? — с нетерпением добивалась она ответа, когда он хмуро вглядывался ей в лицо. — А?

— Вам слишком много лет!

— Мне много лет? Мне двадцать восемь!

— Ее крестница совсем ребенок! Моя крестная доченька, говорила она, милое дитя…

— Ну да… — смущаясь, пробормотала Франсин. — Она забывала, что я уже взрослая. В сравнении с ней я и была ребенком. Наверное, когда человеку восемьдесят семь, каждый, кто моложе тридцати, кажется ребенком. Как бы то ни было, она все-таки пригласила меня! Я действительно ее крестная дочь!

Он еще долго не сводил с нее хмурых глаз и молчал. Потом вдруг выругался.

— Вот потому-то я и удивлялся.

— Удивлялись?

— Вы казались не такой, какой она всегда описывала вас… описывала Сесил. Меня это запутало.

— Так вы извиняетесь? — ехидно спросила она.

— Что? Нет, — ответил он, все еще хмуря задумчивое лицо. — Но вы говорили…

— Я много чего говорила, — дерзко перебила она. — А теперь будьте любезны открыть дверь…

Он заморгал, снова сосредоточил взгляд на ее лице и недоуменно покачал головой.

— Если вы — не она, совсем не такая, как она, почему мой выпад насчет женатых мужчин вас возмутил?

— Вас это не касается, — отрезала Франсин. — Я хочу выйти отсюда. — Теперь, когда злоба и недоумение в ней затихали, она стала слишком остро ощущать его близость, и, осознав это, обнаружила, что задыхается… Он слишком ее возбуждал, чулан был слишком тесен. И до чего же неприятен ей этот человек!

— Крестница, внучка… — бормотал он себе под нос. — И впрямь. У нее был такой корявый почерк.

— Как вы великодушны, — издевалась она над ним и, сделав глубокий вдох, с сарказмом, на какой только была способна, высокомерно протянула: — Вы не могли бы отложить на время ваши размышления? Мне надо идти. К тому же ваши гости наверняка уже хватились вас.

— Гости? Вряд ли. — Не сводя с нее взгляда, он вдруг улыбнулся настоящей улыбкой, от которой у глаз разбежались морщинки. — Приятно убедиться, что мое чутье не совсем подвело меня.

Силясь не поддаваться обаянию его улыбки, перебирая в уме все обиды, которые он нанес ей за последние сутки, она деланным голосом сказала:

— Вам приятно? Я очень рада. А теперь выпустите меня.

— Меня смущало, — продолжал он, не обращая внимания на ее требование, — что мне приятно целовать женщину, которую, я думал, я презираю. Но теперь, конечно…

Она рассмеялась, не веря своим ушам. В ее смехе угадывался страх. Она воскликнула:

— Вы надеетесь, что я вот так прощу и позабуду? Что все будет как было? Что я позволю вам снова целовать меня только потому, что вам это приятно?

— Конечно. Ведь вам тоже было приятно, разве нет? — негромко спросил он. — Медуза ведь сказала…

— Не важно, что сказала Медуза! — с испугом запротестовала она, когда он сделал к ней шаг. — Только дотроньтесь, я…

— Что?

— Закричу!

— Совсем не оригинально, — протянул он, растягивая рот в улыбке.

— А я и не оригинальничаю.

— Конечно, нет. Вы нервничаете.

— Нисколько! Я просто не желаю вести эту нелепую беседу в каком-то чулане.

— Так где нам продолжить?

— Нигде! — огрызнулась она. Он ее вывел из терпения.

— А большинство женщин, — назидательным тоном произнес он, — на многое пошли бы, только бы вести вот такую беседу со мной в каком-нибудь чулане.

— Я не принадлежу к этому большинству. Вы возмутительно высокого о себе мнения.

— Но это факт — они сами признавались. Жиль, признавались они, было бы невообразимо приятно побеседовать с тобой в чулане.

— Прекратите!

— А все потому, что я очень богат. Я не говорил вам? Конечно, говорил, ведь я думал, что вы Сесил.

— Прекратите паясничать и выпустите меня отсюда!

— Нет. И я вовсе не паясничаю. К тому же я не какой-нибудь Квазимодо, не страшен, как леший. Уверяю вас, это правда — я очень нравлюсь женщинам. Жиль, признаются они, ты такой мужчина, такой… Вот, вы уже улыбаетесь!

— И вовсе нет! — возразила она, и лицо ее вдруг стало серьезным.

— Жаль. Было бы веселее, если бы вы улыбнулись.

— Какое тут веселье. Я хочу выйти отсюда. И бросьте этот дурацкий тон соблазнителя!

— Так я соблазнил вас?

— Нет!

— А жаль. Я старался. Вы и теперь хотите кричать? — спросил он.

— Нет!

— А то я знаю замечательный способ закрыть кому-то рот.

— Еще бы, — огрызнулась она. Упираясь в больно резавшую лопатки полку, она предупреждающе выставила перед собой руки.

— Франсин, — тянул он, будто смакуя звучание этого имени. Легко увернувшись от ее руки, метившей ему в бок, он провел пальцами по ее щеке. — Франсин.

— Перестаньте повторять мое имя! — Она повернула голову и остановила взгляд на ручке метлы.

— Но мне оно нравится.

— А я не хочу, чтобы вы произносили его!

— Конечно, это имя дала вам крестная. Вы-то англичанка.

— Да! Неужели вы воображаете, что я растаю и брошусь к вам в объятия после того, что вы наговорили мне? Вы меня опорочили, вы со мной так обращались!..

— Все потому, что я принял вас за Сесил.

— Да пусть бы вы приняли меня за Клеопатру! Это же было!

— Да, было.

— А Клэр вы забыли? — в отчаянии спросила она.

— Кого? — лениво протянул он.

— Прекратите! Прекратите наконец! Вы в самом деле надеетесь, что я выброшу из головы ваше прежнее обращение со мной? Угодное вам одному? Смотрите на меня зверем, отчитываете, просто оскорбляете…

— Я никогда не смотрю зверем.

— То вы как черт, — не давая себя сбить, продолжала она, — то вдруг становитесь сладеньким.

— Как яблочный пирог?

— Что? — Она опешила и чуть не топнула ногой. — Ну, знаете!.. Я никогда этого не забуду! При первой же возможности я уеду, вернусь домой и даже вспоминать о вас не стану! А до тех пор… прекратите же ухмыляться, черт возьми… я буду вам очень признательна, если вы соблаговолите держаться в стороне от меня, как и я намерена… не замечать вас! И еще, — добавила она в ярости, — я верну вам ваши подарки! Обрадуйте ими Клэр или Сесил!

С ухмылкой и недобрым блеском в глазах он протянул:

— Вы всегда так непоследовательны?

— Кто — я? Это я непоследовательна?

— А разве нет?

— Нет!

Она прошмыгнула мимо него, рывком открыла дверь и побежала. Он молча бежал следом. Он похлопал ее по плечу, когда она безуспешно пыталась отпереть дверь своей спальни.

Она в ярости обернулась и крикнула:

— Оставьте меня!

Он улыбнулся и прислонился к стене рядом с ней.

— Может, я хочу, чтобы вы сделали мне зажим для галстука?

— Замолчите! — потребовала она. — Замолчите же, наконец! — Она проскочила в комнату, захлопнула дверь перед ним и услышала его смешок.

Заснуть, а она всегда отлично спала, Франсин не удавалось. Вряд ли она раньше кого еще так ненавидела!..

Поездов не будет, ответили ей на следующее утро. Диспетчер очень сожалел, но поездов не было. Что ж, в течение нескольких часов она потерпит Жиля, а там они доберутся до Везена, где, если она ничего не перепутала, он должен был сойти с поезда, чтобы кататься на лыжах. Могла же она потерпеть всего несколько часов?

Когда Франсин пришла завтракать в малую столовую, она сразу увидела его. Он сидел один. Она резко отвернулась, но успела заметить его ехидную усмешку и заметила, что он привстал, чтобы поклониться ей. Она почувствовала облегчение, обнаружив за столиком своего седого приятеля, имени которого она до сих пор не знала, и подсела к нему. Она сказала несколько противоречивых слов о бале и вскользь упомянула о том, почему, не попрощавшись, неожиданно исчезла. Она оживленно болтала о предстоявшем пути, не обращая внимания на заинтересованный блеск в голубых глазах ее друга, но вот подошло время ехать. Запряженные лошадьми сани отвезли их обратно на станцию, к их составу, вызволенному из-под снега. Ее несколько удивило, что ни Маргерит, ни ее мужа в их обществе не было. Впрочем, не придавая их отсутствию особого значения, Франсин не стала ни о чем расспрашивать.

Она зашла в салон, улыбнулась стюарду и спросила, как поживает Жан-Марк. Стюард ответил, что ему оказали помощь в местной больнице, а потом Жиль отправил его домой авиарейсом. Не имея желания говорить о Жиле, Франсин попросила кофе. Она сидела, попивая кофе, и любовалась пейзажем за окном. Большинство гостей притихли после продолжавшегося за полночь бала. Некоторые страдали от похмелья, но настроение у всех было доброжелательное и умиротворенное.

— Родные края Хайди [20], — тихо произнес Жиль и сел рядом с ней. Франсин вся напряглась и не обернулась к нему. — Здесь ее подруга Клэр надеялась исцелиться от паралича…

Она не обращала на него внимания, но не могла не ощущать, каким теплым было его тело, прижавшееся к ней. Она не сводила глаз с вида за окном.

— А вон там, — продолжал он, протягивая руку и то ли нарочно, то ли нечаянно задевая ее грудь, — там вершина Фалькнис. Видите лыжников?

Ну да, вижу, лыжники — хотелось ей прорычать. Не слепая, хорошо вижу.

— Вы так и не простите меня? — тихонько спросил он. — Больше никогда не позволите поцеловать вас? Обнять?

Она подскочила от возмущения, повернулась к нему и пожалела об этом: слишком близко оказались эти серые глаза, его губы. Она резко вдохнула и поспешила отвернуться. А поезд катил и катил. Скоро, в отчаянии говорила она себе, через полчаса, ну, через час, его здесь не будет.

— Вы много бывали с Малли? Вы любили ее? Ухаживали за ней? — Его длинные пальцы прикоснулись к ее волосам, убрали непослушную прядь. И Франсин задрожала. Закрыв глаза, она молила Бога, чтобы не дал ей потерять голову.

— Я, кажется, чуть не забыл, что живешь только раз, что жизнь — стоящая вещь. И что посмеяться так же важно, как усердствовать в трудах. Мне хочется смеяться с вами, Франсин.

Если не бежать от него поскорее, она вот-вот забудет, как он с ней обращался. Еще чуть-чуть, и она поддастся обезоруживающему обаянию этого непостоянного человека.

— Вы с Клэр так же разговариваете? — подколола его Франсин и с ужасом заметила, что голос у нее хрипит. Она подумала, что сейчас Жиль рассердится, но ошиблась.

— Клэр уже нет и никогда не будет. С Клэр я ошибся. Клэр… все эти Клэр не перевязали бы руку какому-то бармену. Не помогли бы подняться упавшей старушке. Не подчинились бы приказу, если бы их только что оскорбили. Не догадались бы раздобыть чаю для людей в шоке. Вы видели меня с Клэр в Париже?

— Я видела, как вы ссорились.

— Да. Она как раз тогда сказала мне, что не будет участвовать в этой поездке. Не захотела выступать в роли хозяйки и принимать всех этих буржуа. Она получила предложение получше.

— От грека-миллионера.

Он улыбнулся.

— Угу.

— Но ведь и вы — миллионер.

— Угу. Но я не ревнив. По крайней мере, не ревную Клэр.

— Вы должны были умолять ее…

— …

— …и не сделали этого.

— Нет. Но я согласен умолять вас, — шепнул он. А она проглотила подступивший к горлу комок.

— Я не хочу, чтобы вы умоляли меня.

— Знаю. Я видел, как вы появились на парижском вокзале. Вы казались печальной и слегка растерянной, а потом вы исчезли. Мне хотелось узнать, кто вы такая, куда пропали, каким поездом будете ехать. Мне в голову не приходило, что моим.

— А когда вы наконец увидели меня здесь, в салоне, вы подумали, что я еду зайцем.

— Нет. Я подумал, что это Сесил, ведь я спросил у стюарда, кто вы такая, а он сказал, что у вас билет на имя мадам Мари-Луиз Патри. Я же получил от нее письмо, не разобрал почерк и решил, что вы Сесил.

— Так.

— А вчера вечером я разозлился, потому что меня захватило чувство, которого была недостойна Сесил. Чувство к… той, которая плакала, слушая рождественский гимн, которая гладила лошадь и улыбалась. Благодарила певчую за то, что она не пожалела своего времени. Надела красное платье, чтобы всех развеселить.

— Я его надела, чтобы поднять себе настроение, я бросила вызов. А еще я надела его потому, что обещала Малли — хорошо проведу время.

— Знаю.

— Нет, не знаете, — тихо возразила она. — Вы совсем меня не знаете.

— Но начинаю узнавать. И хочу узнать еще ближе.

— Не надо.

— Озеро Валензе, — машинально пояснил он, выглянув в окно.

— Что? Ах да. — Мельком взглянув на озеро и на горы по ту его сторону, уверенная, что, если не уйдет сейчас же, кончится тем, что она как набитая дура поверит ему, Франсин выпалила: — Извините, мне кое-что нужно в купе. — Неловко протиснувшись мимо Жиля, она полубегом пустилась по поезду. В купе она могла запереться и сидеть, пока он не уйдет. Пусть это чересчур, но, возможно, так ей удастся избежать совершенно неразумных колебаний.

Она подошла к своей двери, и тут ход поезда изменился: перестук колес стал другим. Загорелся свет. Они въехали в тоннель. Она напряглась и, подумав, что лучше не оставаться одной взаперти в своем купе, пока они в тоннеле, решила подождать у окна. Наверное, они проедут тоннель за несколько минут. Несколько минут не имели значения. Она не услышала шагов Жиля, когда он подошел к ней сзади, и не заметила в окне его отражения. Когда он обратился к ней, она подскочила, как спугнутый заяц, и обернулась, округлив глаза от ужаса.

— Что вы, это я, — успокоил он ее. Заглядывая Франсин в лицо, он ласково спросил: — Что с вами?

Франсин чувствовала себя глупо. Она издала нервный смешок.

— Ничего. Просто я не люблю тоннелей. — Вдруг поезд начал замедлять ход, и она с опасением заглянула в темноту за окном. — Почему мы замедляем ход?

— Так надо, — успокоил он ее. — Ничего особенного.

— Правда, — неуверенно согласилась она. И тут состав остановился. Она вцепилась в свитер Жиля, ожидая какой-то катастрофы, когда послышался грохот. Что-то пронеслось мимо, и она, вскрикнув, подскочила, а Жиль прижал ее к себе. Он старался не рассмеяться.

— Это другой поезд, — успокаивающе произнес он прямо у нее над головой. — Поездам иногда необходимо разойтись.

Ей стало неловко, и она попробовала отстраниться от Жиля.

— Да, да.

Заметив, что она натворила с его свитером, Франсин поспешила разжать руки и попыталась разгладить измятую шерсть.

— Ничего, хватайтесь, — сквозь смех прошептал он. — Мне нравится, когда вы за меня хватаетесь.

— Перестаньте, — пробормотала она.

Он коснулся ее подбородка и приподнял пальцами лицо Франсин. Улыбнулся, глядя ей в глаза.

— Вы флиртовали со всеми, кроме меня, — мягко упрекнул он ее.

— Я не хотела флиртовать с вами.

— Знаю. Потому что это серьезно.

Ее глаза недоверчиво расширились, и она покачала головой.

— Неправда. Вы думаете, я такая неопытная, что не способна уловить искру влечения?

— Меня не интересует ваш опыт.

— Зато ваш меня беспокоит. — В отчаянии она вздохнула и вновь попробовала отстраниться от него. — Не надо. Пожалуйста, не надо.

— Но мне хочется поцеловать тебя. Мне все время хочется целовать тебя.

— Нет, — задыхаясь, проговорила она.

— Нет — да.

Поезд снова двинулся, и она покачивалась в новом ритмичном движении.

— Ты скоро сойдешь.

— Сойдем вместе.

— Нет. Мне надо домой.

— Зачем?

— Мне…

— Тебе страшно. Не бойся, с тобой не случится ничего такого, чего бы ты не хотела. Как же ты наконец меня узнаешь, если ты вечно бежишь от меня?

— Я не бегу.

— Но пытаешься.

— Я не умею кататься на лыжах, — глупо ответила она.

— Я научу тебя.

— Тебе это будет скучно.

— Нет, не будет.

— Только потому, что я не такая…

— Но-но, — с упреком в голосе оборвал он ее и прикрыл пальцем ей рот. — Не вздумай обвинять меня в снобизме… смеяться — спускается, мол, со своих высот, чтобы якшаться с простым людом.

— Но ты в самом деле паришь высоко.

— Мне там одиноко. Орлу нужна пара.

— Я не умею летать.

— Зато я умею. — Он наклонил голову и губами поймал ее губы — мягко, нежно. Он был настойчив.

Она содрогнулась от вырвавшегося у нее вздоха. А когда его рот оторвался от ее рта, она подняла взгляд на Жиля.

— Почему?..

— Не знаю. Кто знает, что влечет одного человека к другому? Профиль, голос, какой-то жест? Я только знаю, что меня влечет к тебе и что хочется узнать тебя поближе.

— Куда пропала Маргерит?

— Не уклоняйся от нашей темы.

— Я как раз и хочу уклониться от этой темы.

Его изящно очерченный рот дернулся, и ее охватило отчаяние.

— Наверное, понеслась к этому греку-миллионеру, чтобы опередить Клэр.

— Но у Маргерит есть муж!

— Угу! Ты бы этого не сделала, будь ты замужем, верно?

— Нет.

— И не убежала бы с чужим мужем? — выспрашивал он.

— Нет. Если бы знала, что он чей-то муж, — уточнила она.

— А был такой?

— Да. Но я не знала. Правда не знала, — с серьезным лицом проговорила она. Она действительно не знала. Он казался таким милым, простым. Она думала, что любит его. Думала, что и он ее любит. А потом на пороге появилась его жена, и Франсин почувствовала, что ее неслыханно предали. С тех пор она боялась каких бы то ни было связей. — Я думала, он меня любит, а это было не так. Но я не знала, что он женат.

Он прижал палец к ее губам и кивнул. Он ей верил.

— Я не женат, — тихо сказал он.

— Нет?

— Нет.

Наконец она подняла на него взгляд и простодушно сказала:

— У тебя глаза улыбчивые.

— Правда?

— Да.

— Наверное, мне есть с чего улыбаться. Верно? Я тебе нравлюсь?

— Да, — пробормотала она. За такого мужчину жизни не жаль.

— Но ты не хочешь, чтобы тебя обидели. И думаешь, что я меняю женщин как перчатки. Нет. Клэр пыталась припереть меня к стенке, потому что она не была моей.

— Но ей хотелось…

— Угу. Она не замужем, привлекательна, а поскольку я не люблю приемов и вообще малообщителен, то подумал, что она, возможно, не откажется быть за хозяйку и поможет создать нужное настроение. Я в этом деле не мастер, — добавил он с кривой усмешкой. — Но если ты не сойдешь со мной в Везене, я поеду с тобой обратно в Париж. Впрочем, там нам вряд ли удастся уединиться, а мне кажется, нам это нужно. И лучше бы никто не знал наших имен… Если только ты не любишь, чтобы тебя разглядывали, как золотую рыбку в аквариуме.

Она покачала головой.

— Тогда позволь мне… ухаживать за тобой. Дай мне возможность тебе доказать, что я не всегда высокомерен, груб и нелюдим. Остановимся в отдельных номерах. Даже обедать будем за отдельными столиками, если захочешь, — проговорил он с улыбкой.

Она снова покачала головой.

— Не надо отдельных столиков. Я не люблю есть в одиночестве.

— Так ты согласна? — настаивал он.

С озабоченным лицом, на котором не было и следа надменности, неприступности, не было ничего, кроме нерешительности, она вздохнула.

— Малли писала, что мне посчастливилось. Признаюсь, тогда я подумал, что она язвит, но теперь… Сказала же она тебе, чтобы ты приятно провела время. Даже заставила дать слово… Может быть, вот для чего она отправила тебя в эту поездку — чтобы ты встретилась со мной.

Неужели так? Если знать Малли, вполне возможно. На лице Франсин проступила робкая улыбка, и он взял в теплые ладони ее милое лицо.

— Согласна?

— Я не…

— Не привыкла ездить с незнакомыми мужчинами? — улыбаясь, спросил он.

— Нет. Но если… — поспешно добавила она.

— Если ты решишь, что я тебе совсем не нравлюсь, даю слово, я не позволю себе… Я сделаю так, что тебе будет нетрудно уехать. Не стану устраивать сцен. Никаких упреков. Никакого… снобизма. Я даже отправлю тебя на самолете домой. Или поручу это кому-нибудь. Обещаю не давить на тебя. Но было бы ужасно обидно так и не узнать друг друга поближе, верно?

— Да.

Он улыбнулся.

— Тогда поцелуй меня. Скрепим печатью наш договор.

Она вновь ощутила тот странный трепет у себя внутри и вдруг оробела… Положив руки ему на плечи, она встала на цыпочки, прикоснулась губами к его губам.

Он дал ей пять секунд — пять секунд, чтобы она справилась с робостью… А потом, нежно прижав к себе, страстно ответил на ее поцелуй. На этот раз она едва не задохнулась от блаженства. В самом деле, за такого мужчину жизни не жаль. Нет, мысленно поправила она себя, с таким мужчиной рядом жизнь только начинается.

Оригинал: Emma Richmond «A Man to Live For», 1994

Переводчик: Арсеньева К.