Львица и лилия

Глава 1

1841

Подъезжая к огромному особняку эпохи короля Георга, принадлежавшему семье Рокбруков еще со времен Карла II, граф почему-то не испытывал никакой гордости при мысли о том, что владеет этим домом.

По правде говоря, он едва ли даже взглянул на него, глубоко погруженный в свои размышления. Карета проехала по подъездной аллее, обсаженной по обе стороны старинными дубами, и остановилась у лестницы, ступени которой вели к парадным дверям, расположенным позади высоких коринфских колонн.

Один лишь взгляд на лицо нового владельца особняка подсказал слугам, одетым в форменную одежду дома Рокбруков, с фамильным крестом на пуговицах, что тот пребывает в мрачном состоянии духа.

Они немного нервничали, поскольку для всех он являлся совершенным незнакомцем.

Ведь никому из них и в голову не приходило, что после смерти последнего графа поместье может перейти к кому-то еще, кроме его единственного сына. И тем более никто не ожидал смены владельца так скоро, напротив, предполагалось, что это случится спустя по крайней мере десять, а то и все двадцать лет.

Однако во время катастрофы, которая произошла, когда старый граф и виконт путешествовали вместе на одном из этих «новомодных»и, по мнению большинства, опасных поездов, оба, отец и сын, погибли, и графский дом перешел к одному из двоюродных братьев виконта, никогда и не помышлявшему о подобном наследстве.

Новый граф, в свои тридцать два года испытавший все тяготы суровых армейских будней и скудно обеспеченной жизни, был восхищен, хотя и в некоторой мере подавлен размером и грандиозностью полученного наследства.

Принадлежащие ему отныне обширные владения, его особая роль в делах графства, а также определенное положение при дворе — все это требовало времени, чтобы привыкнуть.

Нельзя сказать, что он оказался новичком в церемониальных отношениях Букингемского дворца и Виндзорского замка.

Весь предыдущий год он служил адъютантом у полкового генерала, пользовавшегося особым расположением королевы Виктории и часто гостившего в королевских дворцах.

Генерал каждый раз настаивал на присутствии там и своего молодого адъютанта:

— Вы находитесь возле меня уже достаточно долго, чтобы изучить мои привычки, Брук, и не задавать мне все эти треклятые глупые вопросы. Поэтому, если я еду в Виндзор, вы отправляетесь туда вместе со мной!

Молодой офицер с благодарностью принял это, хотя и знал, как ревниво относились к подобной благосклонности генерала другие адъютанты, жалуясь на пристрастность своего начальника. Однако генерал оставался непреклонен, и они ничего не могли с этим поделать.

Правда, теперь граф понимал — во время этого весьма приятного на ту пору перерыва в его армейских буднях он дал увлечь себя иллюзиям и попался в ловушку.

Он пересек большой мраморный холл, обставленный статуями греческих богов и богинь в альковах, и прошел в великолепную библиотеку, где, как он слышал, его дядя предпочитал проводить время, когда оставался в доме один или с друзьями, если они гостили у него без своих супруг.

Он подумал, что позже, когда начнет вводить в доме новые порядки, ему лучше подобрать себе для отдыха более удобную, уютную и, конечно, более теплую комнату.

Но на какое-то время он решил оставить все в доме как есть, по крайней мере до того момента, пока он не ощутит себя полновластным хозяином особняка, способным изменить здешний порядок вещей.

Сейчас же он не чувствовал никакой радости, не испытывал никаких положительных эмоций при виде всех этих картин, мимо которых он только что прошел по коридору, этих книг, выстроившихся рядами на стеллажах во все стены, от сверкающего паркетного пола до расписного потолка, — всего того, что отныне принадлежало ему. Нет, он ощущал лишь мрак, словно туманом окутавший всю его жизнь.

За окнами под лучами весеннего солнца золотистым ковром сияли распустившиеся нарциссы, а кусты жасмина и сирени окутались легкой цветочной дымкой.

Еще ребенком, частенько приезжая в Рок вместе с отцом и матерью, он находил поместье самым красивым местом в мире.

В изнуряющей жаре Индии он часто мечтал о прохладе озера, в котором так любил купаться, и тенистых дубравах, где отдыхали пятнистые олени, пока их не спугивало приближение человека.

Он помнил, как играл здесь в «прятки», находя укромные уголки в бесчисленных коридорах и на чердаках, где полно было заброшенных и позабытых реликвий прошлого, и как старый дворецкий показывал ему подвалы, и ему казалось, что холодные каменные полы и тяжелые двери с огромными замками делают эти подвалы похожими на могилы.

И вот неожиданно, совсем как гром среди ясного неба пришла весть о переходе поместья к нему. А ведь он ни на минуту не допускал даже мысли о возможности получить в наследство Рок-Хаус.

Известие о смерти дяди и двоюродного брата потрясло его.

Прошли похороны, и родственники, о которых он годами почти ничего не слышал, и важные сановники графства, раньше обходившиеся лишь легким поклоном издали, стали заискивать перед ним. Так он осознал изменение своего положения. Одно дело быть незаметным членом знатной семьи и совсем другое — возглавлять эту семью.

Но, к сожалению, этим все не ограничилось.

Даже теперь, после бессонной ночи, когда он лежал с открытыми глазами, глубоко погруженный в размышления обо всем случившемся, ему все еще не верилось, что перед ним разверзлась земля и ему не дано найти выход из создавшегося положения — остается лишь сделать шаг вперед и утонуть в бездне отчаяния.

Вскоре после Рождества генерал получил приглашение погостить в Виндзорском замке и, как обычно, подозвал к себе любимого адъютанта:

— Вы отправитесь со мной!

И хотя зимой в замке бывало холодно и неуютно, и не слишком знатные гости обычно испытывали чрезвычайные неудобства, нынешний граф, а тогда капитан Литтон Брук, с удовольствием принимал на себя эту обязанность.

— Мы не задержимся там дольше необходимого, — объяснил генерал, — но мне бы хотелось посмотреть, не произвел ли там какие-нибудь улучшения этот немец, супруг нашей королевы.

— Да, там многое можно было бы подправить, сэр, — заметил адъютант, и генерал одобрительно пророкотал что-то в ответ.

Помимо невыносимого холода, царившего в покоях замка, гости Виндзора и других мест обитания королевской четы незамедлительно сталкивались там с отсутствием всякого порядка.

Порой затруднительно было отыскать хоть кого-нибудь из слуг, чтобы те показали гостям, где их поместили, и вновь прибывшие часто вообще не имели возможности отыскать путь к своей кровати по окончании обеда.

Брук вспомнил, как однажды французский министр иностранных дел потратил почти час, блуждая по галереям и коридорам Виндзора в безуспешных попытках отыскать свою спальню.

Наконец открыв дверь, показавшуюся ему верной, министр оказался лицом к лицу с королевой, ожидавшей, пока горничная расчешет ей волосы перед сном.

Другой гость, приятель графа, рассказывал ему, как он однажды в отчаянии совсем отказался от поисков.

— Я пристроился на ночлег на диване в королевской галерее, а когда горничная нашла меня там утром, она решила, что я наверняка пьян, и привела стражника!

Бруку эта история показалась чрезвычайно забавной, и он пересказал ее генералу, а тот в ответ поделился другим рассказом, где речь шла о лорде Палмерстоне, которого за глаза по весьма веским причинам называли Купидончиком.

Когда тот искал комнату одной очень привлекательной молодой дамы, по ошибке ворвался в спальню к другой леди, которая при его появлении стала звать на помощь, приняв его за насильника!

Теперь же, по слухам, принц-консорт поставил перед собой почти непосильную задачу с помощью барона Стокмара привести в порядок домашнее хозяйство королевы и обеспечить соблюдение всех правил и приличий во всех домах ее величества.

К несчастью, для графа эти перемены несколько запоздали.

В прошлое свое посещение замка он отправился спать, полностью удовлетворенный не только превосходным обедом, к которому подавали на редкость хорошие вина, но также и устроенными после обеда танцами. Танцевать было гораздо приятнее, чем довольствоваться отрывочной беседой в одной из королевских гостиных.

Прочитав пару газетных заметок, он собирался уже погасить свечи у кровати, как вдруг дверь открылась, и, к своему изумлению, он увидел, как в комнату проскользнула леди Луиза Велвин.

На мгновение он принял ее за видение, такой призрачной казалась при свете свечи ее фигура в легком светлом пеньюаре.

Но затем, по мере того как она приближалась к его кровати с чувственной усмешкой на губах и алчным блеском в темных глазах, Брук начал понимать, что все слышанное им о ней — чистая правда.

Офицерское братство причисляло ее к тем молодым дамам, что вели себя, совсем как леди Августа Сомерсет, старшая дочь герцога Бьюфорта. Ее отца не раз предостерегали, сообщая о предосудительном поведении дочери, привыкшей любыми средствами удовлетворять свои капризы или чувственные наклонности.

Какой шум поднялся в обществе, когда молва разнесла слух, будто князь Джордж Кембриджский, весьма влюбчивый, но достаточно робкий молодой человек, наградил ее ребенком.

Впоследствии слух оказался ложным, однако «новость» послужила поводом для многочисленных сплетен, а знатные старухи едко замечали, что «нет дыма без огня», и леди Августа постепенно исчезла со сцены, уступив свое место леди Луизе.

Леди Луиза обладала несомненными прелестями, и граф не был бы живым человеком, если бы не принял этот «дар богов» или, по крайней мере, дар самой леди Луизы.

Кроме того, как он цинично вспоминал позже, ночи стояли холодные, теплых одеял не хватало, и близость прекрасной молодой женщины, конечно же, помогла ему согреться.

По правде говоря, его сильно поразил огонь, зажженный Луизой в них обоих.

За всю его жизнь с ним нередко приключалась «любовь», но ни одна женщина не оставляла в душе его заметного следа, и чаще всего «жар любви» остужался слишком уж быстро.

Происходило это отнюдь не только из-за переменчивого нрава самого Брука, скорее полковые обязанности мешали ему вживаться в роль и изображать пылкого возлюбленного, поэтому случалось подобное лишь эпизодически.

И само собой, в Виндзор он прибыл безо всякой мысли о возможности любовного приключения.

Он дважды танцевал с леди Луизой после обеда и, хотя нашел ее весьма привлекательной, но, по правде говоря, беседа с другой камеристкой королевы показалась ему гораздо более забавной. Однако леди Луизу, очевидно, наполняли более пылкие чувства к нему.

— Я хотела попросить вас прийти ко мне, — искренне призналась она, — но мне не удавалось избавиться от чужих ушей, поэтому я вынуждена была сама отыскать дорогу к вам.

В добавление ко всем историям о ней, рассказанным ему другими, графу оставалось только отметить безрассудную смелость этой женщины, решившейся на подобное приключение, пусть даже и в поисках предмета удовлетворения своей страсти.

Он провел в Виндзоре три дня, и каждую ночь леди Луиза пробиралась в его спальню, и если он чувствовал себя несколько истощенным на следующий день, ему все же казалось, что игра стоила свеч.

Однако распрощался он с ней в последнюю ночь без всякого сожаления.

— Благодарю вас, — сказал он при расставании, — никогда раньше я не проводил время в королевской резиденции так восхитительно.

Она ничего не ответила, только притянула к себе его голову, и ее губы, неистовые и жадные, еще раз пробудили в нем желание обладать ею.

Однако вернувшись в казармы, молодой офицер подумал, что принцу-консорту стоило бы, в качестве нововведения, в первую очередь удалить от двора молодых женщин, подобных леди Луизе и леди Августе, избавив королеву от их постоянного общества.

Граф находил королеву очаровательной и, по его мнению, именно такой следовало быть молодой женщине.

Ему нравилось то, что она «по уши» влюблена в своего мужа-немца, нравилось, что она молода и, несомненно, добродетельна, что она во всем стремится быть «хорошей».

Когда ее объявили королевой, она именно так и сказала:

— Я постараюсь стать хорошей королевой.

Он замечал, как со времени бракосочетания королевы атмосфера при дворе все больше стала напоминать обстановку спокойного, уютного, отмеченного уважительным отношением к правилам хорошего тона семейного дома, о котором, как полагал граф, мечтает каждый мужчина.

Лондон удовлетворял вкусам праздных господ и офицеров (в те редкие моменты, когда армейские могли позволять себе это) с самыми разнообразными эротическими пристрастиями.

Но то был совсем другой мир. И ни один считавший себя приличным человеком мужчина не позволил бы этой «изнанке жизни» вторгаться в быт его семьи самыми своими темными, неприглядными сторонами.

По правде говоря, граф, будучи честным перед самим собой, признавался себе, что потрясен поведением леди Луизы. И не столько из-за ее легкомыслия или пламенной страстности по отношению к первому встречному, сколько из-за того, что их мимолетная связь осквернила святость дома королевы.

Теперь он убеждал себя, что был совершенно прав, считая необходимым не допускать присутствия женщин так называемой свободной морали рядом с достойными уважения дамами, независимо от происхождения и знатности первых.

Они распрощались с леди Луизой, и оба не сомневались — они разошлись навсегда, как корабли, случайно встретившиеся в бурном море.

Луиза не выказала ни малейшего желания увидеться снова, а граф, у которого накопилось множество дел и которого впереди ждали одни заботы, даже и не вспоминал о ней.

Он смутно предполагал, что они могут встретиться на каких-нибудь балах или, возможно, когда оба будут гостить в чьем-либо доме. Но лично для него приключение закончилось, хотя он и не таил от себя, сколь много она, безусловно, добавила к более чем традиционным развлечениям, как правило, ожидавшим его в Виндзорском замке.

Но вот вчера, как гром среди ясного неба, на него буквально обрушилось, придавив своей тяжестью, то, чего он менее всего ожидал.

Граф получил приглашение на обед в Букингемском дворце, некое полуофициальное мероприятие государственного уровня, одно из многих развлечений, устраиваемых в ознаменование начала очередного Сезона королевских приемов: малых, проводившихся в гостиных; торжественных церемоний представления ко двору; балов и появлений на публике монаршей четы.

На сей раз его пригласили не как адъютанта генерала, а как графа Рокбрука, и это показалось ему несколько забавным.

Несомненно, бывший лейтенант остро ощутил аристократическое звучание своего нового имени, когда громоподобный голос одного из королевских дворецких объявил о его прибытии.

Королева любезно приветствовала его особой улыбкой, которой она одаривала лишь красивых мужчин.

После представления граф опустился на одно колено и поднял правую руку в торжественном приветствии.

Королева протянула ему руку для поцелуя.

Поднявшись с колена, граф молча поклонился ее величеству, затем принцу Альберту и, отойдя от них в сторону, отправился искать знакомых.

Он отметил, как сверкает бриллиантами, украшающими дам, огромная гостиная, заново декорированная во времена Георга IV. Мужчины пестрели мундирами или щеголяли в придворных костюмах со шпагами на боку — бордовых сюртуках, панталонах до колен, белых чулках, черных ботинках с пряжками.

Удовольствие Литтону доставило присутствие среди гостей премьер-министра сэра Роберта Пила, которым он восхищался с искренней симпатией.

Сэр Роберт мог проявлять жесткость в решении некоторых государственных вопросов, и именно это качество отличало премьер-министра от его обворожительного и добродушного предшественника лорда Мельбурна. С графом сэр Роберт разговорился на интересные политические темы, и их беседа продлилась вплоть до самого обеда.

Рокбрук отметил, что меню обеда изменилось в лучшую сторону. С тех пор как принц-консорт взял в свои руки управление хозяйством, во дворце изменилось и качество обслуживания. Глядя на принца, сидящего во главе стола, напротив своей супруги-королевы, граф подумал, что тот верно начал и, несомненно, ему стоит продолжать в том же духе, поскольку еще очень многое здесь нуждается в переустройстве.

Он знал, что, в то время как простой народ уже без опасений относится к его королевскому высочеству и с восторгом приветствует его всякий раз, когда тот появлялся на публике, высшее общество по-прежнему с осторожностью воспринимало принца, а вся королевская семья до сих пор не скрывала своей враждебности.

— Интересно, почему они его остерегаются? — удивлялся граф.

Казалось странным, что благоразумие принца Альберта, его ум, его охотничьи успехи, его талант музыканта и певца, не говоря уже о блестящих способностях к бальным танцам, — что все это рождало в окружающих скорее ненависть и ревность, нежели восхищение.

Очевидно, правда заключалась в том, что принц-консорт, как бы упорно он ни старался стать англичанином, по-прежнему оставался несгибаемым и частенько высокомерным немцем.

Внезапно граф понял, что испытывает симпатию и сочувствие к принцу.

Тот оказался оторван от дома и всего, что ему знакомо и близко с детства, к тому же поставлен в положение, не совсем естественное для любого мужчины, ведь принцу Альберту отныне приходилось всегда выступать на вторых ролях рядом с женщиной, пусть даже и королевой Англии.

«Брак, любой брак, вот первопричина всех наших несчастий!»— размышлял граф.

И снова, как много раз прежде, он посчитал за благо свое холостяцкое существование, отметив про себя множество преимуществ, которые подобное положение предоставляет неглупому и честолюбивому мужчине.

— Когда-нибудь мне будет нужен сын, — внезапно вспомнил он о своих обязанностях главы рода, которому нельзя позволить иссякнуть. Но впереди еще много времени, и в тридцать два года спешить ему не пристало.

Когда королева и принц удалились, пришло время и всем остальным пожелать друг другу спокойной ночи. Перекинувшись напоследок несколькими словами с премьер-министром, граф направился к выходу, но тут к нему приблизилась герцогиня Торрингтон.

Эта дама представляла собой весьма внушительное зрелище. Диадема, превосходящая все мыслимые размеры, три белых пера в прическе, воистину целый каскад жемчуга на пышной груди и в довершение всего — шлейф платья, явно превышающий в длину три с четвертью ярда.

— Я как раз собиралась писать вам, милорд, — обратилась она к нему официально, — но наша встреча избавит меня от этого.

Граф слегка наклонил голову, ожидая получить приглашение, и, вспомнив, что герцогиня приходилась леди Луизе матерью, решил вежливо отказаться.

— Мы бы хотели видеть вас нашим гостем в замке Торрингтон в следующую среду, — произнесла герцогиня.

Граф не успел открыть рот, чтобы отказаться, сославшись на занятость и предыдущие договоренности, как герцогиня заговорила, одарив графа широкой улыбкой:

— Насколько я поняла свою дочь Луизу, у вас имеется особая причина для встречи и разговора с моим супругом.

Он будет с нетерпением ожидать вас, а я могу уже теперь признаться, мой дорогой лорд Рокбрук, что вы сделали меня очень, очень счастливой.

Она ласково похлопала графа по руке своим веером, затем отошла, оставив его в полном недоумении.

Сначала он подумал, что, должно быть, ошибся и не совсем правильно понял смысл ее слов. Но сомневался он недолго, осознав, что никакой ошибки нет и что он оказался в ловушке, выхода из которой он не видел.

Герцог Торрингтон имел большой вес при дворе, герцогиня являлась наследной фрейлиной королевы, и если они решили или, возможно, Луиза решила за них, что он может стать для них подходящим зятем, графу ничего не остается, как взять Луизу в жены.

Он пришел в ужас от одной этой мысли. И хотя леди Луиза умела пробуждать в нем неистовое физическое влечение, он никогда никоим образом не относился к ней как к той, что могла бы стать его женой, сидеть напротив него за семейным столом и вынашивать под сердцем его детей.

Он всегда знал, какими качествами следовало обладать той женщине, которой он даст свое имя.

Во-первых, она должна быть красивой лицом и телом, высокой, с горделивой осанкой, способной с достоинством носить бриллианты Рокбруков.

Во-вторых, граф, раздумывая о достоинствах своей будущей жены, еще не обретшей в его представлении реальных очертаний и тем более не имевшей имени, не допускал даже тени мысли о том, чтобы жениться на женщине, пробудившей в нем только те чувства, которые сам он считал достаточно приземленными и постыдными.

Ему хотелось испытывать к будущей жене более глубокие и возвышенные чувства. Она должна быть достойна его уважения, а он, со своей стороны, постарается оградить ее от всяческих забот и домашних неурядиц, которые могут возникнуть в семейной жизни.

Ему казалось, что начиная уже с ранней юности, когда он только-только стал задумываться над подобными вопросами, — уже тогда он чувствовал, что женщины, вызывающие уважение, совсем не похожи на тех, с кем можно приятно провести время и поразвлечься.

Ему хотелось бы видеть в графине Рокбрук образец достойного поведения, настоящую даму в полном смысле этого слова, чтобы само присутствие ее в доме делало бы ему честь.

Он знал — леди Луиза не соответствовала ни одному из лелеемых им образов. Знал наверняка, что отнюдь не был единственным мужчиной, которому она дарила ласки. И ни минуты не сомневался — замужество не остановит ее, она будет везде вести себя так же бесцеремонно, как там, в Виндзорском замке.

«Готова на все, лишь бы удовлетворить свой каприз или похотливую страсть».

Правда, так здесь говорили о леди Августе, но эти слова вполне можно было отнести и к леди Луизе. Граф пришел в неописуемый ужас от одной мысли о женитьбе на женщине, к которой — тут он не мог покривить душой — он испытывал меньше уважения и сочувствия, нежели к проституткам, выходившим на Пиккадилли с наступлением сумерек.

«Что же мне делать? Боже мой, что же мне делать?»— терзался он.

На рассвете он оставил Лондон, так и не найдя ответа на этот вопрос, но почему-то решив, что в Роке он окажется в большей безопасности.

Однако теперь настроение Литтона только ухудшилось, поскольку вид родового имения лишь усугублял его отвращение и ярость при мысли о необходимости ввести в этот дом леди Луизу в качестве хозяйки..

В библиотеке он плюхнулся в кресло и принялся рассматривать цветные кожаные переплеты книг, словно те могли помочь ему найти выход.

Дверь открылась, и в комнату вошел дворецкий в сопровождении лакея с подносом.

— Ленч будет готов через пятнадцать минут, ваша светлость, но я подумал, может быть, ваша светлость захочет что-нибудь выпить.

— Налейте мне бренди, — сказал граф.

Он, как правило, предпочитал бокал хереса или мадеры, но сейчас чувствовал такую тяжесть на сердце, что нуждался в чем-то значительно более крепком, хотя ничто не могло помочь ему забыть о грозящей опасности.

Оставшись в одиночестве, он снова вернулся к поискам выхода из создавшейся ситуации, хотя и сомневался в наличии такового.

Он мог, конечно, не ответить на приглашение герцогини и продолжать избегать запланированного ими разговора с герцогом до тех пор, пока леди Луиза не откажется от своих притязаний.

Но он прекрасно понимал, что она легко могла прибегнуть к клевете, «признавшись» отцу и матери, будто это он соблазнил ее во время своего пребывания в Виндзоре.

И тогда разразится скандал, совсем как тот, что был вызван ссорой между герцогиней Кембриджской и герцогом Бьюфортом, когда распространились слухи о беременности леди Августы Сомерсет.

Тогда имелись значительные основания для подобных слухов, хотя и наполовину ложных, и принц Альберт твердо поверил в их истинность.

И он, и королева перестали разговаривать с леди Августой, когда она появлялась при дворе, и запретили дамам общаться с ней.

Когда наконец принца торжественно заверили в необоснованности сплетен, тот ответил, что он «легко мог предположить обратное».

Его ответ никоим образом не мог удовлетворить семейство герцогов Кембриджских, а Бьюфорты продолжали кипеть негодованием и обидой. Граф не мог вообразить себе ничего хуже подобного скандала и слухов о себе и леди Луизе в самом начале своей новой жизни в качестве главы семьи Рокбруков.

Но избежать скандала он сумеет, лишь попав в капкан, приготовленный ему леди Луизой, и женившись на ней.

Больше же всего его приводило в бешенство другое. Он прекрасно понимал: она и не вспомнила бы о своем приключении с молодым адъютантом, не унаследуй он своего нынешнего титула.

Герцог Торрингтон никогда не счел бы бедного, пусть и с хорошими связями, молодого офицера достойным претендентом на руку его дочери, но граф Рокбрук, выражаясь по-простому, это уже совсем «другой коленкор».

Однажды графу уже довелось испытать подобное острое чувство, опасность, правда, случилось это на войне, на северо-западной границе Индии, когда его вместе с небольшим отрядом окружило свирепое местное племя, намного превосходившее их по численности.

Англичане понимали — впереди у них только кровавая бойня. Графа и его солдат в самый последний момент спасло какое-то чудо, но сейчас ему никто не мог прийти на помощь, и надеяться было не на что.

Что же предпринять?

Проклятый вопрос не давал ему покоя и снова и снова стучал в мозгу подобно маятнику часов, стрелки которых неумолимо приближаются к той минуте, когда ему придется писать герцогине ответ на ее приглашение.

В тот вечер ему удалось собрать всю свою волю и произнести сдавленным голосом:

— Вы чрезвычайно добры ко мне, ваша светлость. Вы не возражаете, если я сообщу вам в письме, свободен ли я в следующую среду?

— Конечно, — ответила герцогиня и снова улыбнулась ему во весь рот. — Но если вы заняты в среду, тогда мы, несомненно, рады видеть вас в любой день, когда вы будете свободны.

Графу хотелось сказать ей «никогда», но герцогиня лукаво добавила:

— Я знаю, как страстно вы стремитесь повидать мою Луизу, совсем как и она вас.

К счастью, она не стала ждать от него ответа на свою реплику, а направилась к другим гостям. Ноги его сделались словно ватными, и он, с трудом передвигая их, двинулся в противоположную сторону.

Покинув гостиную после ленча, не помня толком, что он ел или пил, граф медленно побрел через анфиладу комнат снова в сторону библиотеки.

Каждая из них производила весьма внушительное впечатление, хотя и нагнетала, подобно всему остальному дому, некоторую тоску чопорностью и холодностью обстановки. Уж слишком они напоминали музей, где выставлены напоказ сокровища, собранные Бруками за прошедшие столетия.

Здесь требуется женская рука — граф даже вздрогнул от промелькнувшей мысли.

Тетушка его умерла десять лет назад, и дом постепенно утратил уют, так что теперь он казался чересчур по-мужски педантичным.

Но для него, нового владельца, так было лучше. Ему не хотелось видеть в Рок-Хаусе женщину. Ему не нужна была здесь женщина, с ее болтовней и вечной претензией на внимание, но больше всего, видит Бог, он не хотел видеть Луизу рядом с собой на брачном ложе.

Обессиленный, он упал в кресло. Но потом решил, что больше не выдержит, если снова окунется в страдальческие мысли о неизбежности предстоящего.

Надо куда-то пойти, чем-нибудь заняться. Надо перестать думать только о Луизе и не вспоминать больше ее страстные поцелуи, тот неистовый огонь, которым она выжгла его душу, оставив там, внутри него, одно лишь отвращение.

Он поднялся и позвонил в колокольчик. Когда появился слуга, велел подготовить лошадь.

— Позаботьтесь, чтобы это был самый резвый жеребец; в конюшне.

— Будет исполнено, ваше сиятельство. Желаете, чтобы грум сопровождал ваше сиятельство?

— Нет, я поеду один.

Он поднялся наверх переодеться для верховой езды. Его бывший ординарец, хорошо изучивший его характер за несколько лет, угадал плохое настроение своего хозяина и не имел никакого желания усугублять его.

Граф молча переоделся, потом обратился к ординарцу:

— Я не знаю, как скоро я вернусь, Бейтс. Но если меня долго не будет, не нужно, чтобы за мной кого-нибудь посылали, мне этого не хочется. Я в состоянии сам о себе позаботиться, ты это прекрасно знаешь.

Бейтс понимающе усмехнулся.

Будучи вышколенным слугой, он лучше многих знал, насколько хорошо граф может позаботиться о себе и тех, кто служит под его началом.

— Я скажу им, чтоб не волновались за вас, милорд, — сказал он в ответ, но граф уже спешил по коридору к лестнице.

Когда он оседлал жеребца, поджидавшего у парадного выхода, тот немедленно продемонстрировал свое чрезмерное своенравие, вызывающе взбрыкивая.

Граф надеялся, что пребывание на воздухе освободит его голову от дурных мыслей и поможет ему найти решение проблемы, и вот теперь на какое-то время ему пришлось сосредоточиться только на том, как справиться с норовистым жеребцом, и мгновения этой извечной борьбы между человеком и животным подарили ему истинное наслаждение.

Когда деревья парка остались позади, он пришпорил коня, и тот помчался галопом по полям с такой скоростью, что думать о чем-либо другом стало совсем невозможно.

Это принесло облегчение если не голове, то хотя бы телу.

И лишь когда наконец его конь устал и, полностью смирившись с седоком, перешел на размеренный шаг, граф снова обратился в мыслях к вопросу о своей предполагаемой женитьбе.

«Почему, — спрашивал он себя, — я так глупо позволил вовлечь себя в любовные сети (если вообще к подобной связи можно применить слово любовь) незамужней девицы?»

По правде говоря, он, конечно, мог бы тогда, хотя она и не оставила ему большого выбора, прогнать Луизу. Безусловно, ему следовало поступить именно так, хотя он чувствовал бы себя после этого напыщенным индюком и педантом.

До этого случая во всех его любовных интригах участвовали лишь искушенные замужние женщины, прекрасно знавшие правила игры и, конечно, не делавшие никаких попыток их изменить.

Нельзя утверждать, что все те женщины не горели желанием покрепче привязать его к себе, если бы это было в их силах.

Они неизбежно жаждали этого, потому что он имел красивую внешность и умел быть пылким любовником. Он покорял сердца женщин, хотя сам при этом желал обладать лишь их телами.

«Я люблю вас. О, Литтон, как я люблю вас!»— не раз в своей жизни он слышал подобные слова из женских уст.

Тогда он испытывал удовлетворение, и его переполняло чувство благодарности. Но при этом его никогда не преследовало желание продлить отношения, сделать их постоянными, и он без всякого труда и даже малейшего сожаления говорил им «Прощай».

«Остерегайся честолюбивых мамаш и их достигших брачного возраста дочерей!»

Как часто его предупреждали об осторожности? Ведь не зря же тех девиц, что встретились ему в Индии, Брук неизменно относил к тем представительницам женского пола, которых следовало избегать.

Когда-то — это было сразу после окончания Оксфорда — его отец раз и навсегда определил отношение сына к слабому полу.

— Я посылаю вас в гренадеры, Литтон, — напутствовал он своего отпрыска. — Это наш семейный полк, и я постыдился бы видеть вас в любом другом полку.

— Я очень благодарен вам, сэр.

— Так и должно быть! — сказал отец. — Скоро вы поймете, что вы не можете позволить себе быть расточительным, а значит, и бегать за хорошенькими женщинами, способными своим обаянием выуживать гинеи из кармана молодого повесы.

— Я буду помнить ваше предостережение, сэр, — заметил Литтон Брук с улыбкой.

— Вы не сможете позволить себе жениться, но я дам вам совет, который получил еще от моего отца: люби женщин, но непременно забывай их, расставаясь с ними! Это хороший совет и требует гораздо меньше средств, нежели женитьба!

Тогда Литтон Брук только рассмеялся, но с той минуты он никогда не забывал этот совет своего отца.

Нельзя, однако, сказать, что честолюбивые матери испытывали к нему особый интерес. Они всегда имели довольно четкое представление о том, каким доходом должен располагать стоящий мужчина, и молодой офицер без гроша в кармане являл собой отнюдь не самый заманчивый вариант потенциального жениха как для самих девиц на выданье, так и для их мамаш.

Но теперь граф отчетливо понимал, что, став обладателем древнего титула, наследником рода, которому молва приписывала чрезвычайные богатства, он немедленно превратился в вожделенную добычу коварных женщин, желающих приобрести мужа либо для себя, либо для своих дочерей.

Но леди Луизе удалось ближе всех подобраться к финишному столбу, в то время как остальные все еще находились у стартовой черты. Ее охота за его деньгами оказалась рекордно быстрой.

«Она поймала меня, как цыпленка. Я достался ей тепленьким», — исступленно корил он себя в который раз, прекрасно осознавая, что бессилен что-либо изменить.

Почувствовав, как все внутри него клокочет от ярости, он стегнул коня кнутом. Тот взвился, скорее от негодования, чем от боли, и рванул вперед.

Было похоже на то, что конь вознамерился преподать урок своему наезднику. Он сорвался в такой необузданный галоп, что граф немедленно ощутил, насколько сложно будет справиться с ним.

Однако не было никакого смысла даже пытаться удержать коня, и Литтон решил еще раз насладиться дикой скачкой навстречу ветру. Впереди показались деревья, и граф понадеялся, что конь не станет на полном ходу продираться сквозь торчащие в стороны ветви, которые легко могли выбросить всадника из седла.

Конь мчался, не замедляя галопа, как вдруг копыто его попало в кроличью нору, и он споткнулся.

Из последних сил граф пытался все же удержать коня на ногах, а самого себя в седле.

Но не успел он даже сообразить, что уже падает, как ощутил резкий удар о землю и услышал треск собственной ключицы.