Мадам Икс

ГЛАВА 10

— Привет. Похоже, один из нас перепутал уборную, — его голос такой низкий и тёплый, удивлённый и добрый, обволакивает меня.

Я не могу двигаться, не могу дышать. Он смотрит на меня такими голубыми глазами, от которых сердце подпрыгивает в груди, глазами, которые не поддаются описанию.

В них бесчисленное множество оттенков синего. Лазурный. Барвинковый. Нежно-голубой. Темно-синий. Ультрамариновый. Небесный. Сапфировый. Электрический. И много других вариантов.

И индиго.

О, ну надо же, какая ирония.

Его глаза. Они цвета индиго.

Я пытаюсь говорить, но мой рот только открывается и закрывается без звука. Что-то во мне сломалось и выбило из колеи.

— Ты в порядке? Выглядишь расстроенной, — он делает быстрый шаг, и меня окружает аромат жвачки с корицей, пронизанной нотками алкоголя и сигарет. Но корица… она во мне, в моём носу, на моих вкусовых рецепторах.

Его рука касается моего локтя, а другая двигается мимо моей щеки и, не касаясь кожи, убирает непослушные локоны подальше от глаз.

— Всё хорошо, — удаётся прошептать мне.

— Я не вчера родился, сладкая. Попробуй ещё раз, — смеется он.

Я не спускаю с него глаз.

— Сожалею, что побеспокоила вас.

Я заставляю своё тело двигаться и прохожу мимо него. Он хватает меня за руку, разворачивает и привлекает к своей твёрдой тёплой широкой груди.

— Ты не беспокоила меня. Наоборот, если уж на то пошло. Подожди минуту. Не нужно спешить.

— Мне нужно идти.

— Тем более, стоит остаться.

Святые небеса, этот голос. Тёплый, как полуденное солнце, согревает кожу.

Я не понимаю, что мужчина имеет в виду, но его руки мягко, вежливо и твёрдо лежат на моих плечах, а я щекой прислоняюсь к его груди — это не вежливо, неправильно. Но я не хочу двигаться. Никогда. Моё ухо находится на уровне его сердца, и я слышу...

Тук-тук, тук-тук, тук-тук...

Медленно, спокойно и ободряюще.

— Как тебя зовут? — спрашивает он, кончиком пальца интимно прослеживая линию от моего виска, далее по контуру уха и вниз, к основанию челюсти.

Такая простая вещь, как спросить имя. Настолько лёгкая для всех остальных.

Я паникую. Отталкиваю его. Отступаю. Мужчина снова ловит меня и удерживает.

— Эй, эй, всё хорошо. Прости, всё хорошо.

— Мне пора, — я качаю головой.

— Просто скажи своё имя.

— Не могу, — я не хочу лгать.

— Что? Это тайна? — фыркает он недоверчиво.

— Я не должна быть здесь.

Мне удаётся сделать ещё один шаг в сторону.

— Без шуток. Это мужская уборная, а ты определённо не мужчина.

Его рука легко обхватывает моё запястье и удерживает меня на месте.

Он делает рывок, и я возвращаюсь к его твёрдой груди. Его палец, который проследил дорожку за моим ухом, прикасается к моему подбородку. Я должна — хотя понимаю, что не следует — посмотреть ему в глаза, такие фиолетовые, такие пленительные этим странным оттенком синего. Такие понимающие, такие тёплые, они читают меня как книгу, моя душа обнажена для него, открыта.

— Послушай, Золушка. Всё что я хочу — это знать твоё имя. Скажи мне его, и я сделаю всё остальное.

— Остальное? — я понимаю, что должна отстраниться, уйти, убраться отсюда, пока не произошло что-нибудь компрометирующее. Но не могу. Я похожа на существо в глубоком, глубоком море, пойманное на крючок. — Что остальное?

Я с трудом сглатываю. Во мне всё закипает, запутывается, сверкает, смешивается, теряется и становится диким.

— Остальное насчёт нас с тобой.

— Не понимаю, о чём вы.

— Понимаешь, Золушка. Ты чувствуешь это, я знаю, — он хмурится, и даже это выражение его лица головокружительно великолепно. — Я не должен здесь находиться. Ни на этой вечеринке, ни в этой уборной, и, конечно, не с такой, как ты. Я не принадлежу этому обществу. И ты тоже. Но вот я здесь, и ты здесь, и... есть что-то ещё. Если бы я мог подобрать это чёртово слово... что-то происходит между нами.

— Вы сумасшедший. Мне пора.

Я ухожу.

Мои руки дрожат. Что-то в самой глубине моей сущности негодует по поводу каждого сантиметра пространства, что я оставляю между нами, между ним и мной. Что-то просит, чтобы я осталась, сказала ему, кто я, дала ему то, что он требует от меня.

Но это невозможно.

— Да, я сумасшедший. Не буду с тобой спорить. Но это не имеет ничего общего с нами, сладкая.

— Нет никаких нас, и перестаньте называть меня «сладкой».

Я не смею повернуться, не смею показать ему свою спину. Пячусь назад к двери и хватаюсь за ручку.

— Назови своё имя, Золушка.

Моя рука сжимает дверную ручку. Я нажимаю на неё вниз. Тяну дверь на себя, не отрывая от него глаз. Мне нужно отвести взгляд, но я не могу. Не могу. Я в ловушке его пристального взгляда. Попала под его тепло, не только физическое, но и уютное, обволакивающее, всепоглощающее тепло его души. Это растапливает во мне лёд, распространяется через зияющую пропасть моей одинокой души.

— Нет, — мой шёпот не слышен из-за стука сердца. Если я назову ему своё имя, то отдам всю себя.

Имя — это сила.

— Почему нет? — он подходит ко мне широкими лёгкими шагами. Его руки обвиваются вокруг моей талии и тянут на себя, дверь со щелчком закрывается, и я вновь прижата к его груди, вдыхаю аромат корицы и сигарет.

— Тогда я назову тебе своё, хорошо? Меня зовут Логан Райдер.

— Логан Райдер... — я прищуриваю глаза, пытаясь дышать, мои руки лежат на его груди, я чувствую его дыхание, ощущаю грохот его сердца под моей правой ладонью. — Привет.

— А твоё имя... ?

Он так близко, и всё, что я ощущаю и чувствую — это запах, его всепоглощающий аромат и обволакивающее тепло. Я не могу сказать ему своё имя, потому что это всё, что у меня есть, валюта, которую я не смею тратить.

— Я не могу. Не могу, — я лишь качаю головой.

Отхожу от него, заставляя свои ноги подчиниться благоразумию моего разума, а не желанию моего сердца и тела.

— Могу я открыть тебе секрет, Золушка?

— Если хотите, — я всё ещё изо всех сил пытаюсь заставить лёгкие работать, и мой голос звучит хрипло.

— Понятия не имею, что происходит прямо сейчас.

Его пальцы впиваются в плоть чуть выше моего копчика, крепко прижимая к себе.

Я не в состоянии двигаться, просто парализована этим ощущением.

— Я тоже, — звучит моё признание.

Он ухмыляется и поднимает руку к моему лицу. Обхватывает ладонью мою щеку, поглаживая скулу большим пальцем.

По какой-то необъяснимой причине я чувствую себя нелепо взволнованной.

— Может и так, но я сделаю именно это... — он делает вдох и целует меня.

Целует меня.

Целует меня.

Или... поцеловал бы, но я возвращаюсь к моменту секундной давности, до того, как его губы касаются моих, и просто устанавливаю достаточное расстояние между нами, отчего поцелуй прекращается, прежде чем он сможет уничтожить меня.

Мужчина вздыхает, таким коротким, маленьким вздохом удивления, отчаяния и желания.

БАМ! БАМ! Тяжёлый кулак два раза ударяет в дверь, и я, вздрагивая, спотыкаюсь и отхожу подальше. Я смотрю на Логана, глаза щиплет, лёгкие ноют от нехватки воздуха, а мои руки дрожат.

Рывком открываю дверь, выскальзываю из туалета и тут же ударяюсь о грудь Томаса.

— Куда вы ушли? — его голос с сильным акцентом, густой словно масло, и глубже, чем каньон.

Руки охранника сжимают мои плечи, отстраняют меня на несколько футов назад, подальше от себя, и разворачивают.

— Я по ошибке зашла не в ту уборную.

Лапа Томаса больше, чем у медведя, обхватывает верхнюю часть моей руки, мягко, но неумолимо, заставляя меня отойти прочь от уборной.

— В следующий раз, я пойду с вами.

Мы уходим прочь, обратно в танцевальный зал. Лен стоит там с недовольным взглядом, скрестив руки на груди. И ты в баре в нескольких футах, выпиваешь.

Что-то заканчивается, а что-то другое берёт своё начало.

— Мадам Икс. Вы должны уделять больше внимания тому, в какую уборную направляетесь, — голос Лена острый, с оттенком искусственного дружелюбия. — Вы же не хотите, чтобы я беспокоился о том, куда вы пошли, я прав?

— Нет, простите, — я подбираю подходящее объяснение. — Такое случается с женщинами. Совершенно неожиданно. Я уверена, что вы понимаете.

Рука Томаса по-прежнему на моём плече, передо мной стоит Лен, а я борюсь за дыхание, за спокойствие. Притворяюсь, что аромат почти-поцелуя уже исчез с моих губ. Надеюсь, что мой бешеный пульс не слышен. У меня кружится голова.

Разговоры заканчиваются, и все делятся на пары для танца, несколько человек вдоль края толпы наблюдают, выпивают, ожидают.

Ты забираешь меня на танцпол, где пары вальсируют, кружатся и покачиваются. Одна твоя рука вежливо размещается на моей талии, а вторая берёт мою ладонь, такую тёплую и сухую. Ты ведёшь с опытной непринужденностью, управляя мной один танец, затем другой. Мы останавливаемся, когда музыкальная группа берёт перерыв, и потягиваем вино, которое я нахожу слишком лёгким, слишком фруктовым и сладким. Когда группа начинает играть снова, ты ведёшь меня обратно, кладёшь руки на мою талию, где твоё прикосновение не может быть истолковано никак, кроме как платоническое. Ты что-то говоришь, но я оставляю твои фразы без ответа, и ты, кажется, ожидаешь такого, понимаешь это, продолжая односторонний разговор, а я даже не знаю, о чём он.

Я совсем не думаю о тебе.

— Я могу украсть вашу даму?

О, его голос. Теперь резкий и выжидающий, не оставляющий места для неповиновения.

У тебя нет ни единого шанса, милый Джонатан.

Большие сильные и одновременно тёплые руки Логана берут меня и кружат, уводя прочь. Его шаги ощущаются не гладкими и плавными, а более мощными, непримиримыми и уверенными. Его рука находится не на талии. Она на моём бедре. Не совсем неуместно, но на грани. Пальцы мужчины переплетаются с моими, а не просто сжимают, как это делают друзья.

— Привет, — говорит он, и его глаза цвета индиго находят мои.

— Привет, — выдыхаю я.

И мы танцуем. Мы вращаемся и скользим в изящном круге, и время утекает, как вода, переходит сначала в одну песню, а потом во вторую, и я не могу отвести взгляд. Не хочу. Его глаза впиваются в меня, и, кажется, разглядывают. Читают меня, как будто я его знакомая и любимая книга, давно потерянная и вот наконец-то вновь найденная.

— Как тебя зовут, Золушка?

Его лоб касается моего, и я боюсь интимности этой сцены, его рука всё ещё на моём бедре, его пальцы всё также сплетены с моими, и наши тела слишком близко друг к другу.

Мне нужно прекратить этот танец.

Я отталкиваю его.

— Стой!

Он ловит меня за руку и притягивает обратно к себе.

Мы теряемся в толпе танцующих, но я знаю, что Лен наблюдает за нами, как и Томас, а также Джонатан, и это не может произойти, этого не должно случиться. Он находится слишком близко. Мужчина прикасается ко мне, как будто мы сформированы, приспособлены и созданы, чтобы принадлежать друг другу, как будто он знает меня, как будто только ему разрешено касаться моего тела.

— Почему ты не говоришь мне своё имя? — в его голосе слышится отчаяние.

— Я не могу, — не знаю, как ему это объяснить.

— Просто имя, милая.

— Это не просто имя. Это гораздо больше. Это то, кто я есть.

Мне хочется улыбаться, хочется наброситься на него, почувствовать вкус его губ, тепло его твёрдой груди и рук. Я хочу рассказать ему миллион предательских вещей.

— Точно, — его пальцы покидают мои, скользят вверх и, Боже, оказываются на нежной нижней части моего предплечья. Это так интимно и настолько мягко, что я не могу дышать и чувствую возбуждение от этой невинной близости, мои бёдра сжимаются вместе, и я смотрю на него, ощущая кончики его пальцев у себя на плече, которые поглаживают меня от запястья и вверх до локтя. — Я хочу знать, кто ты.

Пальцами я касаюсь своих губ там, где его губы чуть не коснулись моих.

— Нельзя.

— Почему нет?

— Это невозможно.

— Нет ничего невозможного.

У меня нет ответа на это, я могу только освободить руку, и он не может сделать ничего, кроме как позволить мне это. Я ухожу, и мне больно, меня тянет оглянуться. Тянет вернуться к нему и закончить тот почти-поцелуй. Это как натянутая проволока, пронзающая моё сердце, как порванная струна арфы. Каждый шаг прочь от Логана заставляет всё моё существо играть на этой порванной струне.

Я обнаруживаю тебя в дальней части зала, ты стоишь, прислонившись к стене с бокалом вина в руке, и разговариваешь с Леном. Я слышу слова, вы обсуждаете автомобили, то, что мужчины обсуждают между собой на непонятном языке: мощность, крутящий момент и цилиндры.

Томас, однако, находится с краю толпы танцующих, его чёрные глаза смотрят на меня, и мне интересно, сколько ещё они видели.

— Мадам Икс? — ты произносишь моё имя, как будто что-то подозреваешь.

— Я в порядке, Джонатан.

Я отказываюсь смотреть куда угодно, только на тёмно-красную розу в лацкане твоего костюма. Я не заметила её раньше. Её цвет точно совпадает с оттенком моего платья.

— Нас уже рассаживают на ужин.

Ты сопровождаешь меня, ведёшь сквозь толпу через ряд охраняемых дверей в огромный зал, заполненный большими круглыми столами на шесть персон каждый.

В передней части зала есть сцена. На ней кафедра с микрофоном.

Ужин долгий, тихий и формальный. Большие вилки, маленькие вилки, большие ложки, маленькие ложки. Вода со льдом. Я делаю глоток белого вина. Пробую салат из зелени с овощами, откусываю кусочек хлеба, а затем ем основное блюдо из измельчённого перепела и пряного коричневого риса и гороха, приготовленных на масле. И вот ужин заканчивается, подаётся нежный мусс из тёмного шоколада, и в это же время полный пожилой человек выходит на сцену, поправляет микрофон и стучит по нему. Он говорит медленно, точным, размеренным голосом о товарах, которые должны быть проданы с аукциона сегодня вечером. Бесценный оригинал картины. Единственное в своём роде двухсотлетнее сапфировое колье. Стул, который некогда принадлежал королю Людовику XVI. Древнеримский гладий [4].

Ты предлагаешь цену за ожерелье. Сто тысяч. Двести тысяч. Двести пятьдесят тысяч. Мне кажется, ты опрометчиво поступаешь со своими деньгами, выигрывая лот.

Меч захватывает моё внимание. Ножны из бронзы, рукоять из полированной кости, лезвие настолько древнее и проржавевшее, что его форма почти потеряна. Это жемчужина аукциона. Торги начинаются с невероятных сумм. Трое мужчин делают ставки — старик с четырьмя прядями белых волос, прикрывающими его лысину, невероятно красивый мужчина, которого я принимаю за кинозвезду, и...

Он.

За его столом сидят две другие пары, одна пара знаменитостей, другая пожилая, совершенно не обращающая внимание на аукцион. Стул рядом с Логаном пуст, сервировочного набора тоже нет.

Он откидывается на спинку кресла, держа бокал красного вина за ножку. Пока торги продолжаются, мужчина поднимает его, словно сигнал, отчего жидкость плещется в бокале.

Торги достигают семизначных цифр.

Мне нужно отвести взгляд, но я не могу.

Он — ягуар, гладкий, с идеальными чертами, в нём угадывается легкая сила, источающая угрозу одним своим существованием. Светлые волосы, словно золото, откинуты назад и заправлены за уши, концы касаются воротника костюма. Глаза цвета индиго обыскивают комнату.

Находят меня.

Логан не отворачивается. Даже когда поднимает свой бокал вина в молчаливом приветствии — он не отрывает взгляд.

И я тоже.

Ты рядом со мной. Логан в другом конце зала. Калеб Индиго у меня под кожей.

У меня нет пульса, нет дыхания, не работают жизненно важные функции. Всё что я могу — это смотреть, чувствуя внутреннюю войну и огонь потребности, ощущая, как страх встаёт комом в горле.

— Твой друг? — спрашиваешь ты таким тихим голосом, что только я могу тебя слышать.

— Нет, — это единственный ответ, на который я способна.

— Ты лучшая лгунья, Икс. Я видел, как вы танцевали, — ты делаешь долгий глоток виски. Ты очень много пьешь. Я волнуюсь. — Логан Райдер. Я слышал о нём.

— Да? — я стараюсь отвечать спокойно, и почти преуспеваю в этом. Но мой взгляд всё ещё в ловушке, Логан притягивает и гипнотизирует через всю комнату. Я должна отвернуться или продолжить себя предавать. Только... я не в состоянии. Я стала слабой.

Моё желание разрушено воспоминанием о том почти-поцелуе. Я сгораю от нетерпения закончить его, завершить начатое.

— Логан своего рода загадка в деловом мире. Он запустил свои руки в десяток самых прибыльных предприятий в городе, но никто ничего о нём не знает. Откуда у него деньги, какое состояние, где живёт — ничего. Просто однажды он появился на сцене, вкладывая деньги здесь и там, в то и в это. У него есть удивительная способность продавать, когда цена наилучшая. Однако он никогда не приходит на такие мероприятия. Полный отшельник. Логан твой клиент?

— Нет.

— Но ты знаешь его.

— Нет, правда, — я отвечаю холодно, почти даже правдоподобно.

Ты наклоняешься ближе.

— Я поверю в твою ложь, Мадам Икс. Я у тебя в долгу.

— Я не...

— Просто сделай мне одолжение, хорошо?

— Какое?

Я опускаю свой взгляд на пустую тарелку. Не знаю, когда успела съесть десерт, но там ничего не осталось, кроме крошек и коричневых пятен. Я чувствую, как глаза Логана по-прежнему смотрят на меня.

— Брось притворяться, я хорошо тебя знаю. Перестань делать вид, будто не знаешь, что я видел, как вы танцевали. Вы можете не знать друг друга, но вы хотите.

— Нет.

— В самом деле? — ты смотришь очень острым взглядом, слишком острым.

— Нет, — я с трудом сглатываю и смотрю тебе в глаза. — Я лояльна к Калебу. Но я согласна оставить эту тему, если ты тоже сделаешь это.

— Я не против, — ты встаёшь. Протягиваешь руку, помогая мне подняться. Как только я встаю на ноги, ты отпускаешь меня. — С меня хватит этого дерьмового шоу. Пойдём.

— Очень хорошо.

Я совершаю чудо. И не оглядываюсь. Ни разу.

Ты, Томас и Лен — все трое провожаете меня. Я иду впереди, спасаясь от горячей атмосферы этого здания. Как только мы выходим в ночь, на меня обрушивается вой сирен и рев клаксонов, восемь человек проходят мимо нас, разговаривая и смеясь в ореоле сигаретного дыма и веселья. Мои пальцы запутались в тонкой алой ткани на моих бёдрах, я подбираю юбку, поднимая её выше от тротуара. Смотрю вверх на ночное небо, на окна, на знакомые здания, которые можно увидеть с незнакомого ракурса, на жёлтые такси, проезжающие мимо плотными рядами. Смотрю на светофор, переключающийся с одного цвета на другой, отсюда его огни намного ярче и больше.

Я игнорирую Томаса, игнорирую твой вопрошающий взгляд, игнорирую недоумённые брови Лена, которые он изогнул. Шагаю прочь, юбка шелестит вокруг моих лодыжек, туфли цокают по тротуарной плитке. Свобода. Спелый и густой воздух в моих лёгких, шум в ушах.

Каблук моей туфли застревает в трещине между плиток, но я продолжаю идти, теперь уже одной босой ногой по холодному бетону. Я спотыкаюсь, чуть не падая на землю. Но меня подхватывает крепкое тело, чьи-то руки оборачиваются вокруг моей талии.

Вдруг я чувствую знакомый взрыв аромата — корица, вино и сигаретный дым.

Я смотрю вверх и вижу его.

— Золушка. С тобой всё в порядке?

Я не могу находиться к нему так близко. Не могу.

Отворачиваюсь, не намереваясь возвращаться за туфлёй, застрявшей в плитке. Я должна убежать от него, прежде чем поцелую. Потребность почувствовать его рот — подавляющая, потребность почувствовать его руки вокруг меня — всепоглощающая.

— Твоя обувь.

Логан нагибается, берёт туфлю и протягивает мне.

Я проскальзываю в неё ногой, после чего появляется Томас, огромной рукой сжимая моё плечо и разворачивая меня на месте.

— Настало время вернуться, Мадам Икс.

Я замечаю блеск в глазах Логана, когда Томас произносит моё имя, и возвращаюсь с охранником к машине.

О, и я оборачиваюсь, оглядываюсь назад. Потому что должна.

Ставлю ногу на порог автомобиля, а моя рука лежит на крыше. Я уставилась на длинную крышу и гладкий капот, смотрю, как светофор загорается ярко-зелёным, и ряд автомобилей начинает движение. Толпа людей выходит под навес, но это случайные люди, они не общаются между собой.

Логан стоит там, смотрит на меня, его волнистые светлые волосы растрёпаны. Рука в кармане брюк, другая поднимает сигарету к губам, оранжевый огонёк на миг освещает высокие скулы — пауза — и облако белого дыма поднимается вверх, чуть в сторону и рассеивается.

Томас подталкивает меня мягко, но уверенно, заставляя сесть в машину, дверь закрывается с глухим стуком, и когда Майбах поворачивает за угол, Логан исчезает из поля зрения.

Но я до сих пор его вижу, его взгляд на моём теле сквозь завесу дыма, он смотрит на меня, желая меня так же сильно, как и я его.

Я стою у двери дома в сопровождении Томаса, Лена, и тебя. Хочу побыть с тобой наедине, поговорить. Вместо этого Лен и Томас задерживаются в дверях лифта, блокируя тебя, давая понять, что ты не едёшь со мной внутрь, что я еду наверх только с охраной.

— Спасибо за вечер, Мадам Икс.

— Всегда пожалуйста, — я дарю тебе маленькую, грустную улыбку. — До свидания, Джонатан. И удачи в твоём бизнесе.

— И тебе тоже, — твои пальцы исчезают в правом кармане. — Подожди.

Я останавливаюсь у открытых дверей. Ты подходишь ко мне, берёшь меня за плечи и разворачиваешь. Становишься позади меня. Я чувствую тебя, слышу твоё дыхание. Что-то холодное и тяжёлое ложится мне на декольте. Я смотрю вниз и вижу огромный сапфир. То старинное ожерелье, что ты выиграл на аукционе.

— Джонатан...

— Это не обсуждается, Икс, — ты опускаешь руки на мою шею, закрепляя застёжку, затем делаешь шаг назад. — Вот.

Я поворачиваюсь и вижу, что ты улыбаешься. Киваешь головой.

— Почему? — спрашиваю я.

Ты пожимаешь плечами, и я вижу ухмылку, похожую на беззаботную усмешку.

— Потому что я могу. Потому что хочу. Оно идеально смотрится на тебе.

— Зачем ты купил это, Джонатан? Не для меня уж точно.

Снова пожимаешь плечами, на этот раз уже не так легко.

— Потому что отец был там. Я хотел что-то ему доказать.

— Ты потратил четверть миллиона долларов, чтобы насолить отцу, чтобы показать ему, какой ты?

— В принципе, да.

— Это ребячество.

Я протягиваю руки, чтобы снять ожерелье.

— Возможно, да. Но таково моё детское решение. Сохрани его, Икс. Это мой подарок тебе.

Что-то в твоём голосе и в твоих глазах убеждает меня.

Я опускаю руки. Поднимаюсь на носочки, чтобы обнять тебя платонически.

— Хорошо, Джонатан. В таком случае... спасибо.

— Всегда пожалуйста, — ты салютируешь мне, прикасаясь к виску указательным и средним пальцами. — Увидимся.

И ты уходишь.

Я никогда тебя не увижу. И чувствую себя от этого печальней, чем ожидала.

Наконец, в одиночестве я стою у своего любимого окна. Смотрю, как проезжают такси и грузовики, как ближайший светофор меняет цвета по зелёно-жёлто-красному циклу, чувствую, как свободно дышат мои лёгкие, слышу звуки клаксонов и сирен, голоса и запах города.

Глаза цвета индиго.

Большой палец на моей щеке, губы на моих губах, какая-то необъяснимая тайна навсегда исчезла украденным моментом в мужской уборной, дыхание одно на двоих, тёплый голос и сильные нежные руки, запах корицы и сигарет.

Мне хочется плакать от того, что я оставила в той мужской уборной.

Но я не могу, поскольку не знаю, что же такое я потеряла, осознаю только, что оно ушло, и что это значило для меня всё.