Магия и кровь

Глава девятнадцатая

Весь показ папа сидит неподвижно и даже головы не поворачивает в мою сторону, хотя я то и дело бросаю на него выразительные взгляды. У меня была тетушка, которая очень хотела бы присутствовать здесь, на показе коллекции своей дочки, и никто не желает обсуждать, почему ее нет. Тетушка, которая, как и я, любила готовить и, как и я, оказалась связана с людьми из «Ньюгена». Тетушка, о которой папа прекрасно знает, но отказывается говорить.

Как мне надоело блуждать в потемках.

После показа я посылаю Люку сообщение:

Я знаю, как нам выяснить кое-что про тетю Элейн и Джастина, но для этого ты должен приехать ко мне, лучше прямо сейчас.

Он отвечает мгновенно:

Адрес?

Я отправляю ему адрес и встаю с кресла.

Иден тащит своих родителей посмотреть на модель, наряженную в блестящие черные перья, на свету отливающие изумрудом. Мама с тетушкой не спешат уходить, а поскольку папе придется везти всех домой, они с Прией еще задержатся.

У меня хватит времени приехать раньше.

Кейс, должно быть, прочитала мои мысли:

— Я с тобой.

— Нет.

— Что?!

— Мне надо, чтобы ты осталась здесь. Проследи, чтобы никто не поехал домой слишком рано. — Я нервно ломаю руки. — Чем больше у меня будет времени наедине с Люком, тем лучше. Мне надо выполнить задание. Не так-то просто влюбиться в человека, когда вокруг толкутся родственники.

Кейс поджимает губы:

— Ладно.

— Спасибо огромное! — Я бегу к выходу, где стоит Кейша и смотрит в телефон. Судя по ее напряженному взгляду, она договаривается о свидании.

— Ты куда? — спрашивает она.

Я едва сдерживаю стон досады.

— Домой.

— Зачем так торопиться?

— Начну готовить ужин.

— Врешь. Ты вчера вечером все приготовила — только разогреть.

Почему у нас в семье все такие приставучие?

— Я хочу увидеться с Люком, попросить его узнать еще кое-что о тете Элейн.

— Это то, что я думаю?

— Это Люк, он же мой Ньюген-партнер, он же жертва моего задания. Так что нет. Это не то, что ты думаешь.

Кейша кивает и снова начинает набирать что-то в телефоне, хотя губы у нее сжаты так сильно, что ей, наверное, больно.

— Хочешь еще что-то сказать?

— Я уже выражала свое мнение тысячу раз. И вообще, мы же не можем вернуться в прошлое и принять более удачное решение. Надо спасать Иден. Это не значит, что мне это нравится.

— Мне тоже не нравится! — огрызаюсь я, но вполголоса, чтобы не ввязываться в спор и не получить тычка острым ногтем.

— Вот, посмотри-ка. — Голос у Кейши смягчается, она машет рукой, чтобы я подошла поближе.

Я несмело приближаюсь, и она показывает мне экран. На нем ее страничка для знакомств — то есть ее обычная страничка плюс кое-какие дополнительные сведения, например, что она предпочитает встречаться с девушками. Там появилось новое слово: «Демиромантик».

— Я решила, надо сразу показывать, что я не из тех, кто за неделю поймет, нравится мне человек или нет, — говорит она. — Раньше я не хотела быть настолько прямолинейной. Но даже моя сестра иногда говорит не полную чушь.

— Да, у нее бывают просветления, — улыбаюсь я в ответ. — Здорово, Кейша. Честно.

Она пытается сделать вид, что это ничего не значит, но на самом деле надувается от гордости, а на губах проступает улыбка.

— Может быть, это слово описывает меня не очень точно, но сейчас подходит. — Кейша пихает меня в бок. — Я вот всегда знаю, что мне подходит, и уверена, что и ты все про себя знаешь, так что не оглядывайся на то, что я думаю. Иди, делай, как считаешь нужным.

Не то чтобы одобрение — но признание моих прав. Кейша, как и ее мама, не всегда находит деликатные формулировки, но намерения у нее всегда хорошие. И если она устроила нам скандал, то только потому, что ей не все равно, — я в этом уверена.

— До скорого, — говорю я.

Оборачиваюсь поглядеть на родных — и обнаруживаю, что Прия смотрит мне вслед, крепко-крепко держа Иден за руку. Взгляд у нее напряженный, умоляющий. Я сглатываю и еле заметно киваю ей.

«Я над этим работаю».

Я выхожу на улицу и еду домой. Все, что я делаю, я делаю ради будущего своей семьи, и мне этого достаточно. Как сказала Кейша, нельзя вернуться в прошлое и все исправить.

Добравшись до дома, я обнаруживаю, что Люк уже здесь — сидит на ступеньках нашего двухэтажного особняка в плантаторском стиле, который выглядит так не к месту в нашем районе. Зато Люк в свете фонарей на фоне белоснежных колонн и запертых окон смотрится просто как дома.

— Ваш район — просто экспонат для музея плохой урбанистики.

— Супер. Да ты просто гений по части говорить гадости. Мне очень жаль, что здесь нет дорогих типовых высоток, лофтов или где там ты живешь.

— В высотке. — Люк встает и отряхивает штаны. — Я же не говорю, что у тебя дом некрасивый. От него так и веет историей, и это здорово. Просто обидно, что вокруг такой бардак.

Я огибаю его и вхожу в дом. Знал бы Люк, какой именно историей тут на самом деле веет.

— Пошли ко мне в комнату.

Люк закрывает за собой входную дверь.

— А твоя мама не против, что ты приглашаешь к себе в спальню парней?

Ноги у меня так и примерзают к лестнице на второй этаж, я резко оборачиваюсь. В обычных обстоятельствах мама была бы против, но в нынешней ситуации, пожалуй, даже предпочла бы такой расклад. Особенно после того, что сказала мне вчера на празднике. Она хочет, чтобы с заданием было наконец покончено раз и навсегда. Так или иначе, я до сих пор почему-то не задумывалась, к чему может привести пребывание в спальне наедине с мальчиком, который мне вроде бы даже нравится.

Я втягиваю голову в плечи.

Люк улыбается своей типичной короткой улыбкой, прикусывает губу — он понял, что я растерялась, но не до конца верно это истолковал.

— Ты об этом не подумала, да?

Я спускаюсь на ступеньку ниже. Лицо у меня пылает, я с силой тру его руками.

— Давай тогда поговорим в кухне.

Мы входим в кухню, где на столе стоит мой планшет — я оставила его здесь еще вчера вечером, когда изучала рецепты тети Элейн. Я включаю духовку и ставлю туда ужин разогреваться. Даже если учесть, сколько раз мне придется снова ее включать, к приезду домашних все будет готово.

— Неловкости можно было бы избежать, если бы мы встретились где-нибудь вне твоего дома, — задумчиво произносит Люк.

— Иначе никак. Альманах у нас на локальном сервере. Доступ к нему есть только из дома.

— Альманах?

— Семейные хроники. Мы любим историю и все записываем.

— И держите на защищенном локальном сервере, причем настолько хорошо защищенном, что, полагаю, тебе нужен я, чтобы его взломать? А еще полагаю, что это тот самый сервер, куда переслали секвенированную ДНК твоей тети — так ведь? — Люк опускает глаза на планшет в моих руках. — Что у вас за семейная история, если ее надо так защищать?

Колдовская.

Я пропускаю его вопрос мимо ушей, вывожу на экран директорию с файлом тети Элейн и протягиваю планшет Люку.

— На.

Люк разминает пальцы и принимается за работу — копается в меню, о существовании которых я не подозревала.

— Кто-то уже пытался получить к нему доступ снаружи.

— К альманаху?

Меня это не удивляет. Я уверена, в общине есть немало тех, кто мечтает подглядеть, что у нас за секреты. В основном это советы, как поставить цель так, чтобы чары стали сильнее, но еще и рецепты нашей косметики, правда, без того особого ингредиента, который добавляет туда бабушка. Однако и без него они могут оказаться ценными для колдунов из семейств послабее.

— Да. И пытался подгрузить туда файлы.

— Ты знаешь, кто это?

— Сейчас проверю айпи-адрес и посмотрю — может, установлю, откуда он. Ага, вот.

Пальцы Люка на планшете замирают.

Я подхожу к нему сзади и наклоняюсь через его плечо. Он напрягается.

— Ты чего?!

— Личное пространство.

— Потерпи. Что ты нашел? — Правда, я все-таки отхожу на шаг назад.

— Филиал «Ньюгена» под Йорквиллем. Это частная территория, там бывают только Джастин и другие Трембли.

Я холодею.

— Выходит, это Джастин пытался послать нам те загадочные файлы?!

— Причем жутко по-дилетантски. Не знаю, что за муха его укусила, раз он пошел на такой риск. — Люк барабанит по планшету. — Это было одиннадцать лет назад или около того.

— Хорошо. С ним тогда ничего особенного не происходило?

Люк сдвигает брови.

— Он тогда открыл технологию геномод, но это, возможно, совпадение.

Его пальцы так и бегают по экрану, глаза сощурены.

Я подхожу как можно ближе, но личное пространство Люка стараюсь не нарушать.

— Ничего, — говорит он. — Можешь подходить. Я пошутил.

— Ты еще и шутить умеешь?!

— Бывает! — огрызается он. — Неважно! Смотри сюда.

Я тут же подбираюсь так близко, что прямо дышу ему в шею. Из-за его плеча я вижу несколько строчек — простых, черным по белому, через дефисы: наши гены. Ава Томас, Уильям Джеймс, Ама Томас…

Секвенированные ДНК всей нашей семьи.

— Не понимаю. Ему были нужны наши генетические данные?

Если Джастин сотрудничал с тетей Элейн, они и так должны были быть у него.

— Думаю, да. В базе «Ньюгена» их нет.

Люк знает не все, и он в этом не виноват. Он столько всего мне рассказал — но я не могу объяснить ему, откуда знаю, что Джастин и Элейн работали вместе, не выдав, что мы семья колдунов.

— А что за файлы он пытался нам послать?

Люк еще немного барабанит по экрану и мрачно смотрит в него.

— Ничего не понимаю.

— Что там?

— Это в точности те же самые файлы. И имена те же, и содержание. Зачем ему посылать вам файлы, если он знал, что они у вас уже есть? И зачем пытаться получать к ним доступ, если они у него и так были? — Люк трясет головой, потом открывает два файла с маминым именем и сканирует код. — Постой! Они не одинаковые! Почти все гены тождественны, но в файле Джастина есть несколько других…

— Каких именно?

— Дай проверю остальные. — Люк перебирает все пары файлов, открывает их, закрывает. — Эти изменения в коде… Гены подправлены так, чтобы обеспечивать предрасположенность к крайней жестокости.

Я так и отпрыгиваю от Люка.

— Наверное, если бы у нас в семье была подобная предрасположенность, я бы знала.

— Предрасположенность не обязательно проявляется.

— Я в курсе! Но этого не может быть. Данные, которые мы храним в альманахе, — это всегда оригиналы, не копии.

— А откуда у членов твоей семьи первоначально взялись данные о секвенировании их ДНК?

Я прикусываю губу. У нас в жизни не было денег на полное секвенирование. Делал его, скорее всего, Джастин, но у него не было доступа к альманаху. Значит, данные загрузила тетя Элейн.

— Посмотри на дату изменения. Метаданные геномов менять нельзя, так ведь?

— Нельзя, но Джастин мог изменить их, если хотел. Давай посмотрим. — У Люка уходит несколько секунд на то, чтобы сопоставить данные двух файлов, — и все совершенно очевидно. Первоначальные файлы из альманаха созданы на несколько месяцев раньше, а файлы Джастина — в тот же день, когда он пытался их подгрузить.

Правильно Люк говорит — по-дилетантски. Что бы ни двигало им в тот день, он был явно не в себе и не понимал, что надо вести себя осторожно.

Люк резко выдыхает и смотрит в экран.

— Проверим, правильно ли мы понимаем друг друга, — негромко говорю я. — В альманахе хранятся файлы с первоначальными данными секвенирования ДНК членов моей семьи. Одиннадцать лет назад Джастин попытался подгрузить на наш сервер точные копии этих файлов, но с данными, измененными так, чтобы указывать на нежелательную генетическую предрасположенность, если можно так выразиться. Я предполагаю, что он хотел получить доступ к альманаху, чтобы записать измененные поддельные файлы поверх первоначальных правильных. У него не получилось, а если бы получилось, сохранились бы только искаженные данные о ДНК взрослых членов моей семьи, которые говорили бы о том, что они потенциальные опасные преступники.

Люк кивает:

— Да. Так это выглядит. Я просто не понимаю, зачем все это Джастину.

Если бы у нас выявили предрасположенность, о которой говорит Люк, это бы нас погубило. Конечно, генетическая склонность не обязательно приводит к активным действиям, но это привлекло бы внимание службы защиты детей. Возможно, там отнеслись бы к нам по справедливости. Возможно, все обошлось бы. Но сколько бы людей ни встало на нашу защиту, в правительстве еще остались те, кто не в состоянии преодолеть предвзятое отношение к цвету нашей кожи и поэтому просто не в силах трезво нас оценить.

Нашу семью затаскали бы по проверкам, нам пришлось бы платить адвокатам, на которых у нас нет денег, нас, детей, могли вообще забрать навсегда. Дискриминация и так существует, сколько бы ее ни отрицали, а данные о генетической предрасположенности только усилили бы ее. Клиенты отказались бы с нами работать и покупать наш товар, приток денег прекратился бы, даже если бы нас не разорили юристы, — и тогда кредиторы забрали бы дом, месяца бы не прошло.

Вообще-то у нас никогда не было денег на полное секвенирование — а тем более на то, чтобы повторить анализ и доказать нашу невиновность. Если бы Джастину удалось переписать файлы, нам было бы нечем отбиться.

Тете Элейн нужно было защитить нас от него. Вполне правдоподобно. Но если Джастин просто не смог взломать альманах, вряд ли это остановило бы его — нет, он пошел бы гораздо дальше, раз уж был в таком отчаянии. Как Элейн удалось удержать Джастина, неизвестно. Точно так же неизвестно, как и то, почему мы, дети, забыли ее. Как и то, почему она умерла.

А главное, как правильно заметил Люк, неизвестно, зачем все это Джастину. Бессмыслица какая-то.

Глаза Люка мечутся по экрану, ищут новые наводки — возможно, ему не меньше моего хочется понять, почему его покровитель так поступил.

— У меня тут видео, погоди. — Люк запускает единственный видеофайл, мы наклоняемся поглядеть.

На экране женщина — темно-коричневая кожа, короткая кудрявая стрижка: тетя Элейн. Глаза у нее красные, опухшие, в уголках морщинки, слишком заметные для ее лет. Первые две минуты она с недоумением смотрит в камеру.

Потом начинает говорить.

— Иногда люди оказываются совсем не теми, кем ты их считал. — Она сцепляет пальцы. Этот жест сильно напоминает мне собственную привычку ломать руки, когда я нервничаю. — Вероятно, это очевидно. — Уголок ее губ дергается, но бледная улыбка тут же гаснет.

Видео обрывается.

Люк вздыхает и снова принимается копаться в планшете.

— Ничего интересного.

Я не готова так сразу списывать это видео.

— Какая на нем дата?

— Девятое января две тысячи тридцать восьмого.

— А когда была попытка переписать генетические данные? Когда были созданы файлы, которые хотел загрузить Джастин?

Пальцы Люка порхают по экрану — и после паузы он оборачивается ко мне через плечо и губы у него кривятся:

— Девятое января две тысячи тридцать восьмого.

Джастин! В тот день он стал не тем, кем она его считала, поскольку попытался испортить генетические данные нашей семьи. Мне становится нехорошо. Она так о нем говорила, на ее лице было такое выражение… Они не просто сотрудничали. Отношения между ними были гораздо глубже. Трудно назвать словами признаки влюбленности, но самих влюбленных видно сразу.

— В тот день умер папа Джастина, — говорит Люк.

— Что?!

— Он лежал в хосписе, в Бриджпойнтском реабилитационном центре. Рак. Джастин в этот день каждый год берет выходной и исчезает.

Я выпрямляюсь на табурете.

— Моя тетя была медсестрой. Если она работала в той больнице, возможно, там они и познакомились. Ты смог узнать об этом что-нибудь?

— Нет, а то бы написал тебе.

Тогда я снова горблюсь.

— То их фото в больнице — может, они вместе работали?

Слова вылетают сами, и я рада, что могу сказать Люку что-то, что я знаю, не упоминая о колдовстве.

— Над чем?

— Пока не знаю, — вру я. — А ты можешь узнать дату ее смерти?

Люк снова барабанит по экрану. Я слежу за его движениями. Написано, что тетю Элейн зарезали в темном переулке где-то в Ричмонд-Хилле, в часе езды к северу от центра Торонто. Я пробегаю глазами по строчкам — и вижу дату.

Девятое января две тысячи тридцать восьмого.

День, когда Джастин пытался испортить наши семейные данные, день, когда умер его отец, день, когда тетя Элейн записала видео, — и, очевидно, день, когда ее убили.

Я ерзаю.

— Ты сказал, что Джастин одиннадцать лет назад изобрел геномоды?

— Да. — Люк проводит ладонями по лицу и вздыхает. — Первую установку он построил сам, с нуля. Даже не стал договариваться ни с какими фирмами. — В его голосе звучит внезапный энтузиазм. — Ее выставили в Научном центре Онтарио. Джастин теперь держит ее у себя в кабинете вместе с пробной моделью первого «Ньюсапа».

— Значит, твоя первая любовь теперь у всех на виду.

За это Люк испепеляет меня взглядом.

— Даже странно, что он сохранил первого «Ньюсапа»: он же напоминает ему о неудаче.

Первые образцы были совсем примитивные — громоздкие дорогущие версии небольших домашних роботов, которые умели разве что включать и выключать свет. В основном они предназначались для богатеев, которым деньги некуда девать, и одиноких людей, которые брали огромные кредиты ради механических друзей, потому что не могли без компании.

Взгляд Люка прикован к планшету.

— Потому-то он ее и держит. Джастин из тех, кому нравится, когда ему напоминают о неудачах в прошлом.

Живо представляю это себе. Джастин смотрит на пробную модель «Ньюсапа» с голубой кожей и вспоминает свою единственную неудачу, стараясь забыть о том, что теперь он директор многомиллиардной корпорации.

— А когда Джастин сделал свое чудесное открытие?

Энтузиазм у Люка мигом гаснет, голос звучит тише.

— Восьмого января две тысячи тридцать восьмого. — Он смотрит на меня. — Думаешь, они открыли геномоды вместе, а на следующий день она…

А на следующий день все пошло под откос.

Тетя Элейн была зачем-то нужна Джастину, а он был нужен ей. Вместе они должны были избавить нас от генетической аномалии. А может быть, хотели еще и вылечить папу Джастина.

Вместо этого Джастин сделал величайшее открытие столетия, а потом умер его отец, а мою тетю зарезали и бросили в переулке.

Я стискиваю кулаки. Теперь я уверена, что геномоды Джастин открыл не в одиночку.

С восьмого до девятого января что-то изменилось.

Всего лишь день. Его хватило, чтобы моя веселая, улыбчивая тетя Элейн, только что помогавшая совершить один из величайших научных прорывов в мире, осталась лежать мертвая на улице.

Наверное, смерть отца поспособствовала этим переменам, но как она могла заставить Джастина пойти против тети Элейн и ее родных? Может, что-то не заладилось в их договоренности помогать друг другу?

Дверь в кухню распахивается, я едва не падаю с табурета. Входит бабушка и при виде нас с Люком поднимает бровь.

Я тут же кошусь на планшет — но Люк уже все убрал с экрана.

Бабушка улыбается такой улыбкой, от которой у меня поджимаются пальцы на ногах. Улыбкой, в которой читается полная противоположность самой идее улыбки.

Я булькаю и бешено машу рукой в сторону Люка:

— Это Люк, он работает стажером в «Ньюгене», у нас генетическая совместимость.

Еще это тот мальчик, которого я должна хладнокровно убить, если мы хотим сохранить свою магию. Вероятно, бабушка, ты помнишь его покровителя Джастина, которому моя тетя каким-то образом помогла совершить великое открытие. Еще он шантажировал нашу семью генетическими данными и, возможно, убил мою тетю. Ты же знаешь тетю Элейн, правда, бабушка? Ту самую, о которой все вы отказываетесь говорить?

— Здравствуй, Люк, — говорит она. — Пойдите-ка погуляйте, что ли.

Люку не нужно было вырасти рядом с моей бабушкой, чтобы уловить, что это не предложение, а приказ. На самом-то деле бабушке надо быть на седьмом небе от счастья, раз мы с Люком общаемся. Это значит, что я выполняю задание.

Но это не значит, что она хочет, чтобы все происходило у нее на глазах. Она не хочет, чтобы Люк бывал у нее в доме, рядом с ней, чтобы она смотрела на него, живого и настоящего, надеясь, что я его убью. Это словно смотреть, как рушится на глазах магическая чистота, ради которой она столько трудилась.

Она хочет, чтобы я разобралась с ним подальше отсюда.

Меня охватывает злость, я прикусываю губу, чтобы не наговорить такого, о чем потом пожалею. Я даже не знаю, какими были бы эти слова. Знаю только, что грубыми и обидными.

Люк слезает с табурета и неискренне улыбается в ответ бабушке:

— Конечно, мэм.

Бабушка сияет еще пуще.

— Вот и хорошо.