Маленький скандал

Глава 32

Ужин у папы проходил, как обычно, без происшествий. Мы говорили о его бизнесе, о погоде и о спорте.

— «Храбрецы» в этом году непременно выйдут в следующую серию, — сказал отец, когда мы убрали посуду в посудомоечную машину. — Точно выйдут.

— Ты каждый год это говоришь, — поддразнила его я. — А выиграли они только однажды. Ты вообще никогда не сдаешься?

— Никогда, — сказал отец, протягивая мне сковородку из-под рыбы. — У них есть и талант, и желание. И потом, надо же мне во что-то верить. Почему бы не верить в «Храбрецов»?

Я вытерла сковородку и аккуратно убрала ее на нижнюю полку буфета, где она всегда хранилась. Все то время, пока мы ели, обсуждая ход продаж автомобилей и успехи «Храбрецов», у меня на кончике языка вертелся вопрос: где она? куда уехала мама? и почему?

— Ты что-то сегодня слишком тихая, — сказал папа, вытирая кухонную стойку. Он подошел к холодильнику, вытащил банку пива и протянул мне. Я отрицательно покачала головой.

— Тебя что-то гнетет? На работе что-то не так?

— Все в порядке, — сказала я. — Да благословит Бог Уилла Махони. Если бы не он и не Малберри-Хилл, мне бы, возможно, пришлось идти торговать бакалеей.

Отец глотнул пива и нахмурился.

— Может, мне поговорить с Дрю Джерниганом начистоту? То, что произошло между тобой и Эй-Джи, конечно, никуда не годится. Но твоей вины в том нет.

— Не думаю, что Джерниганы разделяют твою точку зрения, — сказала я.

— Дрю всегда был сукиным сыном, — сказал папа. Он помолчал. — Знаешь, я больше не завтракаю в «Старом колонисте». Я как-то вошел, а Дрю увидел меня, встал, бросил деньги на стол и вышел. Мне было очень неловко. И не только мне. Так что я просто стал ходить в кондитерскую. И потом, булочки у них мне все равно нравятся больше.

— Папочка! — Я обняла отца за шею. — В кондитерской не делают такого печенья, и все твои друзья ходят в «Старый колонист». Я каждое утро, когда иду на работу, вижу, как они сидят за столиком у окна.

— Ну, не все, — сказал отец и усмехнулся, может, сам того не желая. — И потом, я, кажется, становлюсь старым занудой. Надо немного встряхнуться, а для этого полезно поменять обстановку.

Я взяла влажную салфетку и повесила ее на металлический крючок, прикрепленный к двери кухни. Я делала так каждую среду после ужина.

— Это все моя вина, — сказала я. — Надо было мне держать рот на замке в тот раз и выйти за Эй-Джи замуж.

— Нет, мэм, — решительно воспротивился папа. — Ты правильно сделала, что отменила свадьбу. Ты сделала то единственное, что могла сделать.

— Возможно, но не стоило устраивать спектакль, — сказала я. — Именно поэтому, я думаю, Джерниганы так бесятся. Я их унизила. И себя заодно.

Я поцеловала отца в щеку. Ему не мешало бы побриться.

— К тому же подставила под удар тебя и Глорию, и теперь их семейка ополчилась на нас. Я заварила очень нехорошую кашу.

Папа не очень ловко похлопал меня по макушке.

— Насчет меня не беспокойся, и насчет Глории тоже. Мы уже взрослые. И нас не так-то просто выбить из седла. Каким-то там Джерниганам это не под силу. Позаботься лучше о себе. Ты всегда это умела.

— Ко мне приходил Эй-Джи, — сказала я. — Когда вернулся из Франции.

Папа нахмурился и хотел было что-то сказать.

— Он вел себя очень любезно. Тихо и смирно, — продолжала я. — Сказал, что ему меня не хватает, что он виноват. Он говорит…

Я прикусила губу, спрашивая себя, до какой степени откровенности мне следует доходить.

Отец скрестил руки на груди.

— Я хочу слышать все, — сказал он.

— Он сказал, что это Пейдж во всем виновата. Он сказал, что был пьян, что они просто валяли дурака, и что он потерял контроль. И он клянется, что это был первый и последний раз, и все в этом духе.

— И ты ему поверила?

— Я вышвырнула его из салона, сказав, что не верю ни одному слову. Но я не знаю… — На глаза накатили слезы. — Я его любила. И он любил меня… Я просто знаю это. Но если Эй-Джи меня любил… как мог он сделать такое со мной?

Папа вздохнул и протянул мне сухое кухонное полотенце:

— Возьми и успокойся. Как насчет того, чтобы покататься? Когда мы последний раз вместе ездили кататься?

Я промокнула мокрое лицо.

— Не помню. Мы же любили кататься, верно?

Он кивнул, взял ключи, и я пошла следом за отцом к его большому белому «шеви-тахо».

Отец завел машину, и мы поехали. Ему не обязательно было говорить мне, куда мы едем. Я и так знала.

По воскресеньям после церкви делать в таком городке, как Мэдисон, было особенно нечего. Когда мы возвращались домой, мы переодевались в одежду попроще, мама ставила запекать мясо в духовку, папа шел возиться в гараж, а потом мы отправлялись на воскресную прогулку на машине.

Папа обычно привозил из салона новую модель на пробу. Сиденья были покрыты пластиком, на полу картонные коврики, и запах новой машины бывал сильнее, чем «Джой» — мамины духи.

Место назначения наших поездок никогда не менялось. Мы выезжали на старую дорогу на Ратледж, 12-е шоссе, и перед въездом в Ратледж сворачивали направо. Там была бензозаправка, которая работала по воскресеньям, и мы с папой забегали в магазин купить на всех кока-колы. Затем ехали в парк Хард-Лейбор-Крик.

Я пила коку мелкими глотками, стараясь сберечь главное для пикника. Папа припарковывал машину в тени, как можно дальше от других машин, и тогда мы вытаскивали напитки и бутерброды и пировали у старой мельницы. Если дело было летом, я переодевалась в купальник и плавала в речке, больше похожей на ручей, а мои родители усаживались на раскладные алюминиевые стулья и смотрели, как я плещусь. Иногда папа тоже ходил плавать со мной, но мама не плавала, она не хотела мочить волосы, поэтому всегда оставалась на берегу и звала меня, если ей казалось, что я заплыла далеко. Домой я ехала, завернувшись в большое махровое полотенце, и засыпала под тихие голоса родителей, о чем-то по-приятельски болтавших друг с другом.

Я проезжала мимо этого парка несчетное число раз, но с тех пор, как внезапно прекратились эти воскресные поездки, я ехала туда впервые.

Въезд в парк перегораживала цепь, а вывеска у входа указывала на то, что после девяти вечера парк закрыт.

— Это мы еще посмотрим, — сказал отец. Он вышел из машины, наклонился над цепью и, повозившись немного, расцепил ее.

— Ты нарушитель закона! — заявила я ему, когда он сел обратно в машину. — Ты хочешь, чтобы нас кто-то увидел и вышвырнул отсюда?

— Нет, — сказал папа. — Я играю в гольф со смотрителем этого парка. В это время, да еще с учетом того, что «Храбрецы» уже закончили игру, старина Джо уже давно в постели.

Папа направил «тахо» к кромке озера.

— Знаешь, старой мельницы больше нет, — сказал он спустя какое-то время. — Снесли ее, когда строили площадку для гольфа.

Я выглянула в окно.

— Здесь все изменилось, — сказала я.

— Озеро осталось таким же красивым, — сказал отец. — Тебе когда-то тут нравилось. Для нас это место было чем-то вроде Французской Ривьеры.

— Да, мне здесь нравилось, — сказала я, вспоминая. — Пап, почему мы перестали сюда приезжать, после того как мама ушла?

Отец ответил не сразу:

— Не знаю. Все изменилось. После того, как она уехала, сами воскресенья стали другими. Я продолжал работать по субботам, поэтому воскресенье было тем единственным днем, когда я мог что-то поделать по дому, купить еды на неделю вперед и сделать все то, что она обычно делала в течение недели. На долгие поездки к озеру просто не оставалось времени.

Отец засмеялся.

— Я даже представить себе не мог, как много работала Джейни, пока она не ушла и не оставила всю эту работу на меня.

Я пристально поглядела на отца. У него была такая смешная кривая усмешка на губах.

— Мама заставляла нас думать, что все это легко, — сказала я. — Даже сейчас я задаю себе вопрос о том, чем же она занималась весь день. Конечно, я знаю, что она убирала дом, обслуживала тебя и меня и…

Мы припарковались под ореховым деревом на краю стоянки и вышли. Трава уже была влажной от росы, так что, поколебавшись минутку, я сняла босоножки в машине и ступила на землю босиком.

Мы нашли деревянный стол для пикника перед озером.

— Это тоже что-то новое, — сказала я.

Отец присел рядом со мной. Мы смотрели на воду.

— Джаннин никогда не жаловалась, — сказал он внезапно. — Мы никогда не ссорились. Я думал, что счастливее нас во всем Мэдисоне никого нет. — Отец погладил мою руку. — Нас троих. Ты ведь была счастлива, да, дочка?

Я кивнула.

— Люди не все говорят друг другу, — сказал папа. — Иногда, когда дела идут не очень хорошо, вместо того чтобы что-то сказать, чтобы все разложить по полочкам, они продолжают вариться в своем котле, и так далее, и так далее. Но это неправильно. Он повернулся ко мне.

— Ты ведь не хочешь быть замужем за человеком, которому ты не веришь?

— А что, если я люблю его? Что, если я хочу ему верить? Может, стоит дать ему еще один шанс? Вот о чем я все время думаю. Может, мне стоило дать Эй-Джи еще один шанс? Людям свойственно ошибаться.

— Заводить шашни с подружкой невесты накануне свадьбы — это не просто ошибка, — сказал отец. — Это изъян характера. И серьезный изъян, скажу тебе.

Я погрузила пальцы в мокрый песок.

— Глория говорит, что все Джерниганы такие. Она говорит, что Дрю и Чаб тоже любили ходить налево, когда были моложе.

— Ей не стоило тебе этого говорить, — медленно проговорил отец.

— Но ведь это правда? Папа отвернулся.

— Об этом поговаривали. Но я не люблю сплетен. Никогда не любил. И после того, как твоя мама ушла, я… я знаю, что все в городе только об этом и говорили, и я ничего не мог с этим поделать. Но я не стану одним из них. Я не стану говорить о Джерниганах.

Я положила локти на стол и опустила голову на руки. Я слушала, как воркуют голуби, как квакают лягушки у самой кромки воды. Луна была почти полной, и ее отражение, казалось, покрывало собой всю поверхность озера.

— Ты говорил о том, что люди держат многое в себе, — осторожно подбирая слова, начала я. — Ты и себя при этом в виду имел?

Отец молча кивнул, ожидая продолжения.

— Выходит, что ты до сих пор не смирился с тем, что она ушла?

— Иногда. А ты? Я рассмеялась.

— Остин говорит, что у меня синдром брошенной. Он говорит, что у меня никогда не установятся нормальные отношения с мужчинами до тех пор, пока я не разберусь в своих чувствах к маме. Он говорит, что мне надо закрыть эту тему.

Отец прихлопнул комара, севшего ему на предплечье. — Остин что, практикующий психиатр?

— Я думаю, что он насмотрелся тех программ, что идут по телику днем, — согласилась я. — Но даже маститые психиатры время от времени говорят о том же. Я ведь действительно хочу знать, что же на самом деле случилось с мамой. Почему она нас оставила? Куда она поехала?

— И почему она не послала за тобой? — Папа смотрел мне прямо в глаза.

Я почувствовала, как у меня расширились зрачки.

— Так ты знал?

— О чемодане у тебя под кроватью? Да. Я нашел его в тот первый и последний раз, когда я делал настоящую генеральную уборку перед Пасхой. Я вытащил его и открыл. И нашел твою маленькую пижаму, твои голубые джинсы, и тенниску, и твою любимую куклу Барби. И у меня чуть сердце не разорвалось оттого, что я понял, зачем ты его там прятала.

— Я хотела быть готовой, — сказала я тихо. — Я думала, что мама однажды подкатит на своем «малибу» и нажмет на сигнал. И я выскочу за дверь и увижу ее. «Давай, Кили, живее; минута — доллар!» — крикнет она мне. И ей не придется меня ждать, потому что мой чемодан уже собран.

— Что случилось с тем чемоданом? — спросил отец. — Я проверял потом, но его там не было.

— Я выросла. — Я взяла отца под руку. — И до меня дошли сплетни. Я знала, что мама уехала с тем мужчиной… с Дарвисом Кейном. Я знала, что она разбила не только мое сердце, но и твое. Я ее возненавидела. И сказала себе, что, если она когда-нибудь позвонит или напишет, я ей не отвечу. Не напишу в ответ. И если она появится, я прямо в лицо скажу ей, чтобы убиралась к черту.

Отец покачал головой.

— Мы слишком многое держали в себе слишком долгое время, ты согласна?

— Да.

—Я помню тот день, когда я заглянул к тебе под кровать и увидел, что чемодана нет. В ту ночь я впервые спал спокойно.

— Почему?

— Потому что ты была всем, что у меня осталось, — сказал он и снова отвернулся. — И я думал о том же, о чем думала ты. Я думал, что Джаннин вернется за тобой. И тогда у меня совсем ничего не останется.

Я снова просунула руку под руку отца и пожала его большую мозолистую ладонь. И он пожал мою.