Марсельская сказка

Глава 4. Левша

Это было немыслимо.

Абсолютно немыслимо.

Я так чётко, так ясно видела себя со стороны, будто была лишь случайным наблюдателем, очередным безликим пятном в серой массе людей, окруживших меня. Стоя посреди огромной лекционной аудитории, я страстно и яростно читала свой роман, и все слушали меня, знаменитую писательницу, с замиранием сердца, внимали каждому моему слову. Я пребывала в агонии истинного счастья, чувствуя на себе все эти благоговейные взгляды, и никто не смел меня осудить, никто не решался меня прервать. Плакаты с обложками моего великого романа украшали эту аудиторию, как и каждую стену в Кембридже, а моя книга лежала на столе у каждого, кто пришёл, чтобы меня послушать.

Пришёл, чтобы меня услышать.

Осознание этого посылало по всему телу импульсы несокрушимой уверенности, и я чувствовала себя так, будто в одиночку могу свернуть горы, искоренить всё зло на пленете, написать ещё сотни книг. Мне нужен был лишь мой голос, лишь моя вера в себя.

Но затем весь мой серый, но такой эмоционально красочный мир затягивало в безумный водоворот, и я больше не была страстной девушкой в унылом шерстяном костюме терракотового цвета – мне едва исполнилось пять, и я бежала навстречу отцу, чтобы прыгнуть в его объятия. Голубое ситцевое платье в белый мелкий цветок и огромный бант на макушке – я снова смотрела на себя со стороны и умилялась тому, как крепко, как бережно меня обнимал папа. Мы стояли посреди сада, того самого розового сада, от которого ничего не осталось, и щурились от редкого весеннего солнца. Морна только что поставила в духовку апельсиновый кекс, наш чудесный и умнейший фокстерьер Люк носился у нас под ногами и радостно вилял хвостом, а мы были самыми счастливыми на свете, сбежав от полумрака поместья вечером в среду, чтобы полюбоваться на бабочек.

Всё было таким настоящим, таким… совершенным. И улыбка не покидала моего лица до тех пор, пока что-то с силой не встряхнуло моё тело, заставив меня с трудом приподнять налившиеся свинцом веки, но тотчас обессиленно их опустить. Тогда я услышала странный шум волн, почувствовала странную качку, словно на корабле, и запах… всюду витал солёный запах моря. Но вдруг прогремевшие во тьме низкие мужские голоса обрушились на меня ослепляющей болью, и я вновь провалилась в небытие. Больше мне не снилась ни огромная лекционная аудитория, ни крепкие объятия отца. Я будто утонула, даже не пытаясь всплыть на поверхность. А оба мира – реальный и мир моих грёз – поглотила глубокая непроглядная тьма.

Я точно помню, что приходила в себя дважды. И во второй раз, когда тёмная пелена на мгновение рассеялась перед моими глазами, а в рассудок начала медленно проникать осознанность, я смогла увидеть перед собой расплывчатые силуэты как минимум двоих мужчин. Они сидели передо мной, а я лежала мешком в окружении сухой соломы, и моё тело было мне совершенно неподвластно. Больше не было ни качки, ни запаха моря. Теперь кряхтение мотора заглушало все прочие звуки, и я с опозданием поняла, что нахожусь в чем-то похожем на кузов грузовика, несущегося вперёд по ухабистой дороге. Всё было размытым, как во сне, призрачным и мимолетным, и я будто снова смотрела на себя со стороны, совершенно не ощущая никакой связи с происходящим. Я несколько раз поморгала, шевельнула кончиками одеревеневших пальцев, продолжая блуждать взглядом по окружающему меня нечеткому пространству, как вдруг один из сидящих передо мной силуэтов дернулся, навалился вперёд, прямо ко мне, и, грубо схватив меня за подбородок, прижал к моим губам и носу влажную тряпку, крепко пропахшую чем-то едким и удушающим. У меня не было ни сил, ни единого шанса сопротивляться.

Прошла секунда, две… и вот я вновь вернулась в наш дивный розовый сад. Морна вынесла нам с папой по кусочку кекса.

***

– Так а козырь-то какой?

– А ты, я смотрю, совсем ослеп? Вот, на-ка, взгляни, увидел?

– Да что ты мне её в лицо суешь, идиот?! Вижу я, вижу! Шулер чёртов. Только тебе на пики и везёт.

– Помалкивай и ходи.

Неясные отголоски – низкие, хриплые, будто помехи на радио – едва прорывались сквозь густое марево крепкого сна. Состояние небытия оставляло меня постепенно, позволяя сосредоточиться на пробуждающихся во мне ощущениях. В основном преобладала боль. Сплошная тупая боль, сковавшая все моё тело и плавно продвигающаяся к затылку, где становилась обжигающе яркой, почти невыносимой. Мне пришлось крепко зажмуриться, застонав, и только потом с трудом распахнуть налившиеся свинцом веки. Дыхание тотчас сбилось.

Я обнаружила себя, навзничь лежащей на холодной сырой земле. Грязный потолок, в который был вонзён мой остекленевший взгляд, слишком низко висел над головой. На нем застыл конденсат, и крупные капли так и угрожали сорваться вниз, чтобы протаранить мой лоб. Вдохнув спертый воздух, я медленно повернула голову вправо и широко распахнула глаза, увидев перед собой невысокую ржавую решетку. За ней проглядывались тёмные силуэты людей, я уже слышала их голоса раньше, и мне пришлось несколько раз моргнуть, чтобы придать своему зрению ясность. Бесполезно. Кругом господствовал гнетущий полумрак, разгоняемый лишь тусклым светом керосиновой лампы, стоящей у миниатюрной калитки. Сердце глухо застучало в груди.

Что, чёрт возьми, происходит?

Паника овладела мной настолько быстро, что тело едва успело среагировать. Я резко дернулась, приняла сидячее положение и бросилась к калитке, обхватывая ледяными пальцами грязные прутья решётки. На полу за ней были разбросаны карты, и две пары глаз немедленно обратились ко мне, когда я подняла взгляд выше и увидела двоих мужчин, сидящих на полу в турецкой позе. Голова закружилась, я пошатнулась и закричала ослабшим голосом:

– Кто вы такие?! Где я? Живо выпустите меня отсюда!

Яркие картинки минувших событий замелькали у меня перед глазами, и я резко потеряла равновесие, рухнув на колени. Не помню… я совсем ничего не помню. Как я здесь оказалась? Меня похитили? Но когда? Я ведь… только сегодня приехала в Роузфилд, только спустилась к обеду…

Огромная пропасть разверзлась в сознании, и все воспоминания канули в неё, оставив меня опустошенной и обессиленной. Внезапно меня затошнило, желудок скрутило, и я с трудом подавила рвотный рефлекс, согнувшись пополам. Где-то над моей головой уже гоготали те люди за решёткой, но их смех терялся в собственном бешеном стуке сердца. Я сглотнула обильную слюну, а вместе с ней и горечь, заполнившую всю мою ротовую полость. Веки стали тяжёлыми, в глазах потемнело, и все моё тело снова обмякло. Грубый мужской смех утих, ритм сердца замедлился, и сквозь глухую тишину вдруг прорезался визгливый скрип открывающейся калитки.

Казалось, я была без сознания вечность. Будто полноценный сон, не прибавляющий сил. Но когда я открыла глаза, сморщившись от боли в плече, то с ужасом поняла, что меня только что вытащили из этой чудовищной комнаты, похожей на тюремную камеру, и теперь тащат вверх по ступенькам. Я открыла рот, чтобы закричать, но из моего горла не вырвалось ни звука – во рту оказался кляп, пропитанный чем-то едким. Глаза в испуге распахнулись, я замычала, пытаясь оттолкнуть от себя человека, который, сжав моё плечо своими грубыми пальцами, тащил меня вперёд. В глазах защипало от горьких слёз страха, недоумения и обиды. А он с удивительным хладнокровием выполнял свою задачу, словно вёл скот на убой. Я не смирилась с этой внезапно обрушившейся на меня судьбой, начав яростно толкать его локтями, упираться пятками в деревянные ступеньки и пытаясь ухватиться за сырые бетонные стены, окружившие меня с двух сторон. И после очередной попытки высвободиться незнакомец грубо тряхнул меня и рявкнул прямо в ухо:

– Хватит брыкаться, дура! – закричал он на французском.

Ужас мгновенно парализовал меня. В глазах замелькали маленькие яркие звёздочки, голова опять закружилась. Какого чёрта он говорит на французском? Но вопрос тотчас испарился в туманном облаке головной боли, что разлила по всему телу предательскую слабость. Неизвестный воспользовался этим и, толкнув дверь, вдруг возникшую перед нами, выволок меня наружу. Я замычала и сощурилась от тусклого дневного света, ударившего по глазам, и он отпустил меня, грубо толкнув вперёд. Упав на колени, я счесала кожу с ладоней, но это меня не отрезвило: мир вокруг продолжал кружиться, или это кружилась я, как волчок, заведенный руками кого-то, кто сейчас возвышался надо мной. В глазах заблестели жгучие слезы обиды и непонимания. Сглотнув, я попыталась встать, но грубая мужская рука опередила меня, подняв с земли и усадив на, как я позже поняла, стул. Вопреки всем моим попыткам вывернуться из его хватки, он резко дёрнул меня за запястья, связав их сзади, а затем, присев передо мной на колени, увернулся от моих ударов ногами и крепко схватил меня за лодыжки. Паника забилась в душе, как моль в банке – если я не освобожусь сейчас, то не освобожусь никогда! В жалком стремлении высвободиться я едва не упала со стула, но подонок удержал меня, и когда я опустила взгляд вниз, то с ужасом осознала, что мои ноги привязаны к ножкам стула. Сердце пропустило удар, из глаз хлынули горькие слёзы. Это провал, это самый настоящий провал! Он собирается меня пытать!

Я яростно завертела головой, хаотично изучая обстановку вокруг. Это было просторное помещение с круглыми кирпичными стенами, а винтовая лестница неподалеку от маленькой двери в ту комнату, из которой выволокли меня, тянулась далеко вверх. Подняв голову и увидев больше, я почувствовала, как сердце гулко ухнуло в пятки. Башня… я находилась внутри башни! Высокой и холодной, с витающей в воздухе сыростью и тонкими лучами света, падающими откуда-то сверху! Но где же ещё одна дверь? Попытавшись обернуться, чтобы узнать, что находится позади меня, я столкнулась с новой порцией боли в висках, и, вернув голову в прежнее положение, испуганно дёрнулась, когда увидела склонившегося надо мной человека. Запах перегара и дешёвых сигарет ударил мне в нос, когда он зашипел:

– Хорошая девочка. Такая покладистая. Такая тихая. Дай мне насладиться последними минутами твоего молчания, красавица, а потом я разрешу тебе высказаться. Ты же понимаешь, о чём я говорю, правда? По глазам вижу, что понимаешь. По твоим огромным заплаканным глазам.

Незнакомец продолжал говорить на французском, и я с сожалением понимала каждое чёртово слово. Каждое лето мы с Шарлотт проводили у нашей тетушки Меррон в Париже, так что язык этот был для меня не менее родным, чем английский. Стоило ли мне кивнуть в ответ на вопрос этого мерзавца? Или осыпать его порцией отборного французского мата? Я сжала зубы, насколько мне это позволял кляп, и с ног до головы оглядела стоящего передо мной мужчину. Я уже видела его, когда несколько минут назад очнулась в том сыром подвале – он и его сообщник играли в карты. Высокий, с грубой щетиной, непослушной копной смоляных волос и улыбкой человека явно опасного. Он был красив, но эта красота отталкивала, как озеро с чёрной водой, как извергающийся вулкан. Одетый в тёмный костюм, он смотрел на меня своими серыми глазами и ухмылялся, играясь пальцами с пуговицей чёрной рубашки. Когда я гордо встретила взгляд подлеца, он скользнул кончиком языка по своим тонким губам.

Если бы не кляп, я бы плюнула прямо в его красивое лицо.

– Эй, левша! Она уже очнулась? – вдруг прогремел мужской голос откуда-то сверху, и я подняла голову, заметив тёмный силуэт на помосте у лестницы.

«Левша. Они не хотят раскрывать свои личности. Значит ли это то, что у меня есть шанс на побег?» – надежда кольнула сердце.

– Да! – заорал мой похититель, обернувшись. – Хватит уже возиться! Тащи свой зад сюда!

Что-то звонко лязгнуло наверху, послышался всплеск воды. Сердце моё сжалось в испуге и в панике заколотилось, когда «левша» наклонился ко мне с протянутыми ручищами. Вжавшись спиной в спинку стула, я вдруг замерла и вздохнула – он резким движением сдернул с меня кляп.

– Сволочь! – первое, что выкрикнула я охрипшим голосом. Он взглянул на меня с непониманием, и я мгновенно исправилась, закричав на французском. – Бастарды! Ублюдки! Что бы вы ни задумали, вы заплатите за это!

– О, не-е-ет, милая, заплатишь ты, – он погладил пальцами щетину и отстранился от меня.

– Выкуп за меня потребуете? – из горла вырвался истерический хохот, но тут с лестницы спустился человек, как две капли воды похожий на стоящего передо мной левшу. Только одет он был рваный свитер, а в руках нёс два ветра с водой. Всё внутри меня похолодело от ужаса. Близнец? Это его брат-близнец? Голос обрёл новую силу: – Что вы задумали?! Выпустите меня отсюда! Вы не знаете, с кем связались! Мерзавцы! Отребье! Вы пожа…

Закончить фразу мне не позволила рука, вдруг сомкнувшаяся на моей шее. Я широко распахнула глаза, уставившись на склонившегося надо мной преступника, а он надавил сильнее, не только лишая меня воздуха, но и задевая пальцами болезненную точку где-то под ухом. Наклонившись так близко, что его длинный нос с горбинкой едва касался моего, он хрипло зашептал:

– Куда отправилась лодка твоего папаши «Фиона» седьмого октября тридцать третьего года?

Страх, парализовавший меня, не позволил мне даже как следует расслышать его вопрос.

– Эй! Гляди-ка, она уже вся позеленела! Раньше времени её собрался прикончить? – завопил близнец моего мучителя.

Хватка на шее ослабла, но руку он не убрал. Это не стало для меня облегчением – горло по-прежнему жгло от нехватки воздуха.

– Я повторю: куда отправилась лодка твоего отца седьмого октября тридцать третьего года? – я вытаращилась на него с широко распахнутыми глазами, и тогда он обернулся, крикнув стоящему за его спиной близнецу: – Иди за водой, кретин. Твой крошечный мозг решил, что двух вёдер хватит?

– Что вы задумали?! – мой голос сорвался.

Левша отстранился, сделал пару шагов назад и наклонился, взяв одно из вёдер с водой в руки. У меня не было ни секунды на то, чтобы обдумать его вопрос, чтобы ответить, что у моего отца никогда не было лодки, и задать несколько встречных вопросов в промежутках между проклятиями. Всё произошло быстро и почти парализующе: он замахнулся и вылил ведро ледяной воды прямо мне в лицо. Это было как пощёчина, только более мощная, более оглушающая, более хлёсткая. Глаза и кожу щёк начало жечь, губы затряслись, и прежде, чем я успела сделать вздох, он снова выплеснул на меня воду из ведра. Я закашлялась, царапая горло, попыталась вырваться из заточения веревок, и затряслась от обрушившегося на меня холода. Это было чудовищно. Ничего более унизительного мне ещё не доводилось переживать. Сделав несколько судорожных вздохов, я часто заморгала и посмотрела вниз. Платье, и без того грязное и порванное на бедре, намокло и прилипло к моему телу. Я молилась Всевышнему о том, чтобы этот примат не проследил за моим взглядом и был слишком увлечён пытками, чтобы заметить открывшуюся перед ним картину. Я бы не справилась с этим. Только не с этим.

– Это к-какая-то ошибка! – увидев, что он обернулся в поисках ведра, я закричала, все ещё кашляя и трясясь, как в лихорадке. – Вы перепутали меня с кем-то другим! Кх-ха! У моего отца н-никогда не было лодки!

Зловещая ухмылка блеснула на его губах, и он снова приблизился ко мне. Ни я, ни эта сволочь не заметили, как на пол приземлились ещё два ведра с водой.

– Ну, конечно, все знают, как папочка Том любил свою маленькую дочурку. Хочешь сказать, он не посвятил тебя в свои грязные тёмные делишки? Или что ты не была в тот день с ним на пирсе? Хватит играть, идиотка, и отвечай – где наши деньги?!

Мысли лихорадочно завертелись в голове: покойный отец, грязные делишки, лодка, пирс, деньги… Я не успевала ни за одной из них, ни за одну из них я не могла ухватиться. Мерзавец сам не позволил мне этого, снова выплеснув воду мне в лицо. За ней ещё одно ведро, и в перерывах, пока я пыталась отдышаться и не захлебнуться водой, которая попадала мне в горло, глаза и нос, без конца орал:

– Признавайся, стерва! Куда он отправил лодку седьмого октября?! Отвечай! Ты была там, ты все видела!

Холод пробирал до самых костей. Зубы стучали так сильно, что пару раз я едва не откусила себе кончик языка. А из-за сплошной пелены воды в глазах ничего не было видно. Вода была настолько ледяной, что казалось, её набрали прямо из проруби. Мне отчаянно хотелось жить, в то же время, я мечтала лишь о том, чтобы всё это поскорее закончилось, и я погрузилась в безопасную тьму без единого шанса выбраться. Мои лёгкие и моё сердце, казалось, вот-вот перестанут справляться с задачей поддерживать во мне жизнь.

– Отвечай!

– Хватит! – во все горло завопила я. – Я н-ничего н-н видела! Я-я к-клянусь! Я не видела никаких лодок! Он…

Самой большой моей ошибкой было открывать рот, когда он держал ведро наготове. Я крепко зажмурилась, уже приготовившись к новой порции унижения и холода, когда негодяй вдруг отшвырнул ведро с водой в сторону и подошёл ко мне почти вплотную. Его взгляд упал на мою грудь, и тогда я поняла, что пытка водой – не самое худшее наказание. Органы в животе сделали сальто, когда на его губах нарисовалась масляная ухмылка.

– И почему это я раньше не замечал, какие прелести скрывает это дерьмовое платье? Эй, братик, иди-ка сюда! У меня появилась отличная идея, как разговорить эту прелестницу…

У меня не осталось ни сил, ни молитв. «Бороться! Ты должна бороться! Будь дипломатом, отстаивай свои права, защищай свою территорию!» – жалобно стонало подсознание, но я не могла даже разлепить посиневшие губы. Моё тело было мне неподвластно. Я уронила подбородок на грудь, веки отяжелели. И прежде, чем что-то вопиюще ужасное успело произойти, я услышала чужой голос, с ледяной угрозой процедивший:

– Верните её в подвал. Живо.