Марсельская сказка

Глава 5. Вонжонс

Он не смотрел мне в глаза. Как всегда улыбчивый, слегка смущённый и тихий, он стоял напротив, но его взгляд был направлен куда-то за моё плечо. Это могло значить только одно: он чертовски волнуется и что-то скрывает. Я встревожилась не меньше и, коснувшись его плеча, кивнула в сторону окон, выходящих на библиотеку. Только тогда он обратил на меня внимание.

– Тебе очень нужно в библиотеку?

Когда он задал этот вопрос, я слегка опешила. Мы с Генри были знакомы на протяжении вот уже трёх лет – с тех пор, как перепутали учебники друг друга на совете старост. Кажется, с первого дня мне удавалось разгадать все его эмоции и желания, в конце концов, Генри никогда ничего от меня не утаивал. Мы не были друзьями, между нами всегда теплилось что-то большее, но его приятель, Джош, как-то случайно обмолвился о том, что Генри с первого курса влюблён в мою однокашницу – Мэдлин. Я не собиралась спрашивать напрямую. Возможно, это разбило бы мне сердце.

Или сломило бы моё эго.

– Завтра нет занятий, так что никакой необходимости… – пробормотала я, усиленно роясь в памяти.

– Послушай, я знаю, что Улла ждёт тебя, но ты не могла бы уделить мне пару минут? Я думаю, нам нужно поговорить. Конечно, если это не создаст неудобств.

Он провел пальцами по виску и лучезарно улыбнулся, пытаясь скрыть волнение. В толпе студентов, заполонивших холл, я разглядела Оуэна, Джоша и Кларка – сокурсников Генри. Они стояли возле стенда о Первой Мировой, который соорудили студенты исторического факультета, и мельком поглядывали на нас. Боже, как они все были похожи между собой в этих одинаковых шерстяных костюмах-тройках и с одинаковыми ухмылками! На их сияющих лицах никак не отразилась вся тяжесть и весь ужас экзаменов. О, как я ненавидела эту троицу!

– Улла подождёт, – вернув к Генри решительный взгляд, ответила я.

Снаружи моросил тёплый июньский дождь, и когда мы вышли из колледжа, Генри предложил мне свой пиджак. Очередное мрачное и холодное лето, окрашивающее двор колледжа в самые удручающие оттенки. Оливковые стены, мокрые от моросящего дождя, отбрасывали высокие тени на каменную плитку, пока насыщенный зелёный газон создавал иллюзию обманчивого лета посреди поздней осени. Впрочем, из сезона в сезон картина здесь не менялась; лишь изредка маленькие лужайки заливал редкий солнечный свет, выглядывающий из-за высоких шпилей.

Дождь, казалось, усилился.

С каждым пройденным шагом пульс мой учащался, а непонятный ком сдавливал горло. Куда мы идём? Мне не хотелось задавать вопросов, не хотелось разрушать этот волшебный миг, когда тебя окружает лишь трепетная неизвестность. Я теплее укуталась в пиджак Генри и вдохнула запах его парфюма. Нужно запомнить этот миг. Запомнить, какой аромат меня окружал. Как сильно было затянуто небо тучами. И как украдкой на меня поглядывал Генри, чем-то взволнованный и явно воодушевленный. Всё было прекрасно этим холодным июньским вечером. Я не ждала, что он закончится плохо.

– Помнишь историю, которую профессор Маккарти рассказывал на одной из самых первых лекций? Об этом дубе, – голос Генри эхом звучал в моей голове, и если бы он не указал рукой в сторону раскидистого дуба всего в нескольких ярдах от нас, на мокрой лужайке напротив часовни, я бы, возможно, так и утонула бы в своих мыслях. – Пойдём.

Мы направились прямиком к дубу вдоль по истоптанной тропинке, и, следуя за Генри, я всеми силами пыталась вспомнить историю профессора Маккарти. Проблема была в том, что я не имела и малейшего представления о том, кто такой этот профессор Маккарти и мог ли он когда-то вести у меня лекции. Впрочем, все мысли улетучились, стоило нам остановиться под широкой кроной с тёмно-зелёными листьями, защищающими нас от дождя. Я взглянула на Генри – цвет его глаз был столь же насыщенным, как и зелень вокруг. Он взял меня за руки, и колени мои задрожали.

– Эйла, – его рот приоткрылся, и лишь спустя секунду он вздохнул, посмотрев в небо. – Я репетировал этот разговор весь предыдущий вечер.

– Генри, всё в порядке? – мягко спросила я, сжав его ледяные ладони.

– Да. Да, всё просто… просто замечательно. Ты знаешь, через пару недель закончатся последние экзамены, и ты уедешь в Дирлтон. Я – в Плимут. Два месяца будут тянуться целую вечность: я буду ждать твоих писем, которые ты никогда не отправишь, и сотни раз прокручивать в голове этот разговор. Но прежде чем ты обнимешь меня на прощание, прежде чем сядешь в поезд, я хотел бы… хотел бы признаться тебе, Эйла.

Генри перевёл дыхание, а я уже едва стояла на ногах. Когда он заговорил, кажется, даже дождь перестал стучать по листьям древнего дуба.

– Я влюблен в тебя. Влюблен, Эйла, влюблен очень давно. Я больше не в силах это скрывать, ведь с каждым днем чувства становятся всё ярче, всё невыносимее. Прости, если моё признание покажется тебе неуместным. Я поступаю крайне эгоистично, ведь я не уверен, что мои чувства могут оказаться взаимны…

Мир замер, а затем окрасился самыми яркими красками и волчком завертелся вокруг нас. Я смотрела на Генри остекленевшими глазами, возможно, целую вечность, прежде чем броситься в его объятия, крепко обняв за шею.

– Генри, – прошептала я сквозь широкую улыбку, – о, милый мой Генри, это взаимно! Это совершенно взаимно. Боже мой, я так счастлива!

«Я так сильно в тебя влюблена, Генри».

***

Крупная капля разбилась о лоб.

Я приоткрыла глаза и подняла уголки губ в ленивой улыбке, ожидая увидеть перед собой счастливое лицо Генри, но взгляд сфокусировался и застыл на низком бетонном потолке. Вена на шее запульсировала, да такой адской болью, что рассудок, всё ещё рисующий образы двух стоящих под дубом молодых людей, мгновенно прояснился. Стихли голоса, оставив лишь бешеный грохот моего сердца и рваное хриплое дыхание. Пошевелив кончиками пальцев и часто заморгав в попытке отогнать слезы осознания, я приподнялась на локтях и села.

Это был всё тот же подвал. Те же капли на потолке, та же паутина в углу. Зарывшись пальцами во влажные волосы, я уткнулась носом в колени и шумно задышала, пытаясь справиться с подступающей к горлу паникой. Она затуманивала мой разум, загоняла меня в клетку, сотканную лишь из страхов, но я не должна была ей поддаваться. Унижение, пережитое мной бог знает сколько времени назад, сдавливало горло, и мне хотелось кричать, вопить во всё горло, проклинать всех на свете за эту несправедливость… но это было бы самоубийством. Кто знает, на что способны эти головорезы и сколько их на самом деле? Я помню безжалостную ухмылку того, кто остервенело выплёскивал воду мне в лицо в надежде заполучить правду, помню угрожающий голос мужчины, приказавшего вернуть меня в подвал. Он прятался в тени коридора, лишив меня возможности разглядеть его лицо. Почему? И почему остановил этих мерзавцев? Неужели придумал пытку поизощрённей?

Вонзив испуганный взгляд в сторону ржавой клетки, отделяющей меня от свободы, я заметила несколько предметов возле калитки. Миска с куском хлеба, кружка с водой, пустое ведро и какие-то тряпки. Едва я двинулась в сторону, чтобы осмотреть то, что мне принесли, как боль в висках ослепила меня, обездвижила. Стиснув зубы, я обхватила голову дрожащими руками. Кожа была адски горячей, будто по венам у меня бежала лава, а не кровь, а в некоторых местах подушечки пальцев нащупывали крохотные царапинки. Это ещё что? Сердце в панике забилось о грудную клетку, стало трудно дышать.

Они чем-то меня опоили. И те тряпки, которыми мне затыкали рот…

И мой сон…

То, что случилось год назад под дубом, было правдой только отчасти. Генри был влюблён в меня на самом деле, но в тот вечер, когда он привёл меня к дубу и признался мне в любви… я не смогла ответить ему взаимностью. Я не бросалась в его объятия и уж точно не кричала о том, как счастлива! В здравом уме, даже терзаясь чувством вины, я бы не позволила своему рассудку так исказить реальность. Я никогда не любила Генри, он даже не был удобен для меня, как человек, с которым я могла бы связать свою жизнь. Только с чужой помощью мой мозг мог выдать подобную чушь.

Невольно вспомнились и сны с участием моего отца, и чтение книги в лекционном зале… что, чёрт их подери, за дрянь заставляет меня видеть это?

– Эй, вы! – закричала во всё горло я, запоздало осознав, что сильно охрипла после ледяных водных процедур.

Стало так больно, будто кто-то поджёг мои лёгкие, и я обхватила шею руками, крепко зажмурившись. Проклятье. Это просто невыносимо. Я больше не могу оставаться здесь ни на секунду. От голода тошнило, здесь пахло сыростью и плесенью, а старомодная керосиновая лампа трещала так раздражающе, что я была готова в любую секунду дотянуться до нее и разбить о стену. Но она оставалась единственным источником света здесь, в этом промозглом подземелье, обнажая все худшее, что могло попасть под мой испуганный взор. Что я здесь делаю? Голод и жажда замедляли все мыслительные процессы, и я бросила взгляд на миску с сухим куском хлеба. Нет, я не стану это есть. И пить воду из заржавевшей чашки. Сменившись на отвращение, голод притупился, но мерзкий, пронизывающий насквозь холод остался. Я обхватила себя руками, дрожа. Платье превратилось в бесполезную тряпку, жемчужные серьги и ожерелье наверняка прикарманили эти демоны, а укрываться валяющимися рядом с ведром лохмотьями я не стала бы даже под страхом смерти. И все же долго на сыром полу я не протяну. С этим нужно что-то делать. Немедленно.

Придвинувшись к решётке, я обхватила холодные прутья руками и уставилась в темноту маленького коридора, заканчивающегося лестницей. Керосиновая лампа стояла всего в ярде от меня, и если бы моя рука пролезла через прутья, я бы смогла её достать. Засунув ладонь в маленькое пространство в надежде проверить собственную теорию, я потерпела неудачу. «На свободе» могли оказаться только мои пальцы. Разочарованно вздохнув, я оглядела крошечную дверь. Замочная скважина была совсем крохотной и заржавевшей. Возможно, будь на мне мои серьги, я бы попыталась придумать что-нибудь, чтобы вызволить себя отсюда.

Но что бы я делала дальше?

Я даже не представляю, кто эти люди. Очевидно, я оказалась здесь по ошибке, ведь мой отец не мог иметь дел с этими свиньями, но ведь они об этом не знают! Не хотят знать, ведь их крошечного мозга просто не хватит на понимание очевидных вещей! Тогда вопрос остаётся открытым – что мне делать? Поднявшись наверх, сразить их своими дипломатическими способностями? О, бога ради, я даже не смогла уговорить свою мать устраивать этот чёртов маскарад!

Маскарад…

Ну, разумеется! Провал в памяти стал стремительно заполняться событиями, заставляющими мою голову разрываться от невыносимой боли. Они были там… люди в дешевых костюмах… мужчина, что увлек меня в танец и не проронил ни звука. И шампанское… я все еще помню его приторную сладость.

– Доброе утро, Эйла.

Грубый мужской голос, прозвучавший в унисон шагам, заставил меня вынырнуть из вороха предположений, дёрнуться и, отпрянув от решётки, отползти назад – в надёжное укрытие паутины. Я затаила дыхание и стала ждать того, кто придёт к калитке. Сердце грохотало где-то в горле. Первая и единственная мысль: «Меня снова будут пытать».

Вот только никто не подошёл.

– Почему ты не притронулась к своему ужину? Ты же понимаешь, что нужна нам живой?

Голос затих, а я широко распахнула глаза, вглядываясь в темноту. Он говорил на английском, и прежде я уже слышала его. Перед тем, как меня снова кинули в эту клетку, я его слышала. Это он отдал приказ запереть меня здесь. Но почему я его не вижу?! Виски запульсировали ещё яростнее.

– Откуда вы знаете моё имя? – с трудом вымолвила я и прикусила язык, сдерживая целую очередь оскорблений.

Где-то снаружи запищала мышь. Поморщившись в отвращении, я ещё крепче обхватила руками колени. Замечательно. Это именно то, чего мне не хватало!

– Эй?! Вы здесь?

Приглушённый смешок разрезал тишину. Конечно, он не хотел показываться. Значит, он всё же рассматривает мысль о том, что я могу выбраться на свободу и заложить их всех полиции?

– Я здесь. Размышляю, под каким соусом подать информацию о степени идиотизма твоего отца.

Я мгновенно подскочила со своего места и рванула к решётке, вглядываясь в кромешную темноту вокруг. Едва различимый силуэт стоял там, где должна начинаться лестница – он был неподвижен, точно статуя, и если бы его плечи не дёрнулись, я бы решила, что человека там и в самом деле нет. Страх медленно уступал место ярости.

– Кто ты такой, чтобы говорить о моем отце? Вы ещё не поняли? Я здесь по ошибке! – воскликнула я и закашлялась, прижав ладонь к пылающей груди.

– По ошибке? По-твоему, если бы это действительно была ошибка, я бы мог назвать твоё имя?

– Ты мог слышать его, – колени подкосились, заставив меня упасть на землю. Я припала лбом к решётке и озвучила мысль, секундой ранее родившуюся в моей голове вместе с мимолётными, но такими яркими воспоминаниями. – На маскараде. Вам крупно повезло. Все были в масках…

– Томас был прав, говоря о том, что у него растёт очень смышленая дочь, – ответила тень в углу.

Я скрипнула зубами.

– Замолчи. Ты не мог его знать. Ты…

– «Маклауд Текстиль» был весьма известен в Шотландии, верно? – прервал меня мерзавец. – До кризиса. Твой отец был так привязан к фабрике, которая досталась ему от покойного тестя, что пошёл на сделку с самим дьяволом, чтобы спасти дело всей своей жизни. Но, как оказалось, Томас и сам был не из святых.

Сглотнув, я почувствовала, как горячие слёзы обжигают щёки. Никто не имеет права говорить о нём. Тень продолжила:

– Щедро одолженные нами деньги, много денег, фабрику почему-то не спасли, и это было весьма странно, ведь в его владении оказалось целое состояние, которым можно было обеспечить весь остров. Знаешь, что он сделал с нашим великодушным пожертвованием? О, конечно, ты знаешь. А теперь это хотим знать и мы.

Всё внутри меня заледенело и онемело, а надрессированная ярость была вот-вот готова вырваться из своего заточения. Неужели мой отец был способен на такое? Связаться с бандитами, взять у них долг, а затем просто… спрятать полученные деньги? Я сжала зубы и злобно сверкнула взглядом в сторону неподвижной тени. Пусть Розалинда и живой пример того, что нельзя доверять членам семьи, я не могла принять это. Он блефует. В этой истории что-то не сходится.

– Зачем вам похищать меня? Рано или поздно вы поймёте, что я ничего не знаю, – подыграла я, сглотнув. – Вы же для этого опаиваете меня какой-то дрянью, верно? Кто вы такие, чёрт вас возьми?

Он хмыкнул и слегка сдвинулся с места. Я услышала, как хрустнула его шея, когда он её разминал.

– О, моя драгоценная Эйла, мы всего лишь честная и порядочная семья, которая по воле судьбы-злодейки связалась с вашей нечестной и непорядочной семьей.

– Семья!? Так вы мафиози!?

Его молчание было громче любых слов. Тогда паника, пожаром разрастающаяся в груди, не дала мне в этой тишине погрязнуть. Я заговорила быстро, отчаянно боясь, что в любой момент он может просто уйти:

– Придёт время, и вы поймёте, что крупно оплошали. Те дни, а может быть, и месяцы, потраченные на попытку выбить из меня правду, могли быть заняты настоящими поисками.... что вы там ищете, лодку? – мой мозг работал отчаянно и яростно, генерируя всё новые и новые идеи, заставляя меня говорить, едва побеждая болезненную хрипоту. – Послушай. Я не знаю, насколько вы влиятельны в вашем мире, но моя семья влиятельна тоже. Ты мог видеть это, когда был в поместье. Потребуй выкуп, и моя мать отдаст все свои и чужие сбережения, чтобы спасти меня. В противном случае, она отдаст все свои и чужие сбережения, чтобы найти и уничтожить вашу шайку. Но если ты позвонишь или пошлёшь к ней своих головорезов, клянусь, она вернёт вам всё до последнего пенни, всё, что задолжал мой отец, и даже с процентами. Никто не станет обращаться в полицию, ведь нам не нужна дурная слава о связях с мафиози. Стоит только… поменять свой курс.

К концу своего монолога я совсем потеряла голос. Вода в ржавой кружке уже не казалась мне такой отвратительной, хотя нет, всё же казалась. Я вздохнула и дёрнулась, когда услышала размеренные хлопки. Он аплодировал мне?

– Браво. Прекрасная речь. Но дипломат из тебя никудышный, – эти слова врезались в мою душу, заставив меня сжать кулаки и сидеть неподвижно в попытках успокоиться. Это неправда. Я могла бы стать хорошим дипломатом. – Неужели ты ещё не поняла, моя маленькая гостья, что тебе отсюда не выбраться? Тебя видели на берегу в день отправления лодки, ты стояла рядом со своим отцом. Мой тебе совет: кончай тратить силы на этот спектакль. Всё слишком очевидно. Или мы узнаем правду, или мы тебя убьём. И нет, это не очередной метод шантажа и вовсе не манипуляция. Всего лишь констатация факта.

Я решительно не хотела его слушать.

– Вы ошиблись. Всё это глупая и чудовищная ошибка, я не видела никакой лодки! Я не участвовала ни в чём подобном!

Он раздражающе молчал. Какая наглость! Я вскинула руки и накрыла ими лицо, шумно задышав. Они ошибаются, все они ошибаются, и я по жуткой случайности оказалась втянута в этот непрекращающийся кошмар! Я металась по пространству подвала, не в силах совладать с собой, не ведая, ушел ли мой мучитель… мафия… я читала о них в книгах и в колонках газет… но я совсем ничего о них не знала.

– Все это неправильно, – не уставала бормотать я. – Вы ответите за это… ответите…

Я услышала его кроткий вздох, и новый оттенок страха внезапно затмил мою душу. Остановившись у самой решетки, я прошептала, скорее обречённо, чем в любопытстве:

– Какая же вам выгода от моей смерти?

Тишина терзала меня недолго.

– Ты знаешь, во французском языке есть такое слово. Вонжонс, – в глубине мрака скрипнула ступенька. – Подумай об этом. А я, пожалуй, пойду. Ах, да. Советую тебе надеть вещи, которые я принёс, если не хочешь, чтобы мои шакалы на тебя набросились.

Тень, стоящая в углу, исчезла, а спустя несколько секунд раздался оглушающий хлопок двери. Паника, ужас, одиночество, ярость – все худшие чувства обрушились на меня, когда я осталась одна. В сумбур моих мыслей закралась лишь одна ясная мысль:

Мне не выбраться отсюда живой.

Они хотели возмездия.