Маски. Незримые узы

Четырнадцатая улица

Если Сорок четвертую улицу называли сердцем Манхэттена, то, следуя этой анатомической терминологии, Четырнадцатую улицу можно было отнести к органам, расположенным пониже, — например, к пищеварительным.

Когда-то этот район считался центром нижней части Ист-Сайда, куда стекались обитатели квартир, сдаваемых внаем, — чтобы развлечься, посмеяться и забыть о своих житейских проблемах в еврейских театрах, украинских клубах, турецких банях и дешевых ресторанчиках, где официанты в черных костюмах разносили посетителям бутерброды и доброе старое немецкое пиво.

Однако к началу семидесятых европейцы, заселявшие район, либо вымерли, либо переехали куда-то, и на смену им появились новые, многонациональные и разноязычные жители, у которых не было ничего общего, кроме нищеты. Четырнадцатая улица переживала тяжелые времена. Первые этажи домов, которые еще не были заколочены, превратились в винные погребки, шляпные мастерские, лавчонки уцененных товаров, пиццерии, а в нескольких шагах, на Третьей авеню, расположилась скромная юридическая контора «Аронов, Мартинец энд Брайден».

Перебравшейся в Нью-Йорк Аликс здесь нравилось, хотя все теперь было настолько по-другому, как если бы она перенеслась на другую планету.

Сэм исчез. Возможно, она больше никогда не увидит его. Пока же ей никак не удавалось наладить свою жизнь.

Когда Аликс закончила университет, перед ней открывались большие перспективы с точки зрения устройства на работу. Барьеры, ставившиеся раньше перед женщинами в профессиональном плане, постепенно рушились, особенно для выпускниц Гарварда. Аликс могла поступить в одну из солидных юридических фирм и помахать ручкой своим финансовым проблемам. Но после всего пережитого она просто не могла так поступить: Сэм запрезирал бы ее. Да она и сама себя запрезирала бы…

Ей казалось неприличным, что лучшие специалисты в области юриспруденции занимаются таким неблагородным делом, как увеличение капиталов и без того состоятельных людей. Именно неимущие в большей степени нуждаются в защите своих прав. Им приходилось туго в этой жизни, им грозили всевозможные неприятности: потеря имущества, депортация, тюрьма… Помощь юристов высокого класса зачастую была для них вопросом жизни и смерти. Трудно было получить большее моральное удовлетворение, чем оказывая им эту помощь.

Коллеги Аликс разделяли ее чувства.

Как и она, Джефф Аронов и Эдди Мартинец были детьми шестидесятых годов: светлые головы, энтузиасты, преданные идее социальной справедливости. Не будучи партнерами в полном смысле этого слова, они делили между собой текущие расходы и обменивались знаниями и опытом.

Понимая, что в этом мире понятия «делать добро» и «процветать» вовсе не идут рука об руку, они отдавали предпочтение первому.

Работу свою ребята выполняли просто и буднично, без всякого важничанья. Официальная униформа их состояла из голубых джинсов и безрукавок с треугольным вырезом. Причем, Джефф вообще утверждал, что трудится наиболее плодотворно, если у него на голове задом наперед надета спортивная кепка. Теоретически каждый их них выполнял в конторе любые обязанности (включая вытряхивание пепельниц), но наряду с этим существовала и определенная специализация: Джефф Аронов считался экспертом по вопросам гражданских правонарушений, Эдди Мартинец, бегло говорящий по-испански, занимался проблемами иммигрантов, а Аликс вела уголовные дела.

Из них троих она единственная не гнушалась общением с уголовниками. Она понимала, что те и сами являются в определенном смысле жертвами — расизма, злоупотребления наркотиками, жестокого обращения в детском возрасте… Аликс никогда не проявляла излишнюю щепетильность при выборе клиентов: как говорится, поручи ей совет присяжных защищать бутерброд с ветчиной, она бы и его защищала.

То, что дела в их конторе шли бойко, но особенно большой прибыли не приносили, становилось ясно с первого взгляда на ярко освещенную приемную. В рабочее время в ней обычно находилось человек шесть посетителей, ожидающих своей очереди на пластмассовых стульях. Они перелистывали старые номера «Ньюсуика» и «Спорте Иллюстрейтед», беспокойно елозя ногами по протертому линолеуму. Общая картина напоминала парикмахерскую. Остальная часть помещения конторы состояла из трех маленьких кабинетиков, разделенных между собой деревянными перегородками, в каждом из которых стояло по обшарпанному письменному столу и шкафу с выдвижными ящиками для папок с документами. Хозяйкой приемной была секретарша Тери Чикарелли — маленькая толстушка с бронксовским акцентом и незаурядными организаторскими способностями, у которой всегда можно было стрельнуть жетон на метро, опаздывая на судебное заседание.

— Один выпускник Колумбийского университета, один Нью-Йоркского и одна из Гарварда, — ворчала в таких случаях Тери, — и все бы померли с голоду, если б не я…

— Как ты могла допустить, чтобы эта мразь снова оказалась на свободе? — допытывался Джефф Аронов у Аликс после того, как она добилась освобождения грабителя Мачете на том основании, что в ходе следствия был допущен ряд нарушений формального характера. — Разумеется, презумпция невиновности… каждый человек, даже если он подонок, имеет право на защиту… и прочая муть, которой нас учили. Возможно, я и не должен задавать тебе такой вопрос, но все-таки… Долг человека прежде всего.

— Конечно, конечно, — откликнулась Аликс, — ты прав! А теперь поставь себя на мое место. В этом… в этом несимпатичном деле я тоже выполнила свой долг. Долг адвоката — и долг человека: я не имею права судить. Именно ты должен понять меня лучше других! В нашей профессии, Джефф, нет парий — только клиенты, нуждающиеся в помощи.

Аликс усмехнулась. Впервые дело, которое она вела, попало на страницы газет, хотя тон их был оскорбителен. Однако она ни на секунду не усомнилась в собственной правоте. Полицейский превысил свои полномочия, она уличила его в этом, допрашивая как свидетеля, и это было ее правом и обязанностью. Виновность или невиновность подсудимого ничего общего с этим не имела.

Аликс представляла себя «одним в поле воином» в неравной схватке с многочисленными врагами. С одной стороны, аппарат окружного прокурора, да и вся система правосудия в целом, а с другой — она и ее клиент. Вполне вероятно, грабитель Мачете и был мразью… Но он имел статус человеческого существа, и только Аликс стояла между ним и неотвратимостью сесть в тюрьму. Каждый раз, когда она побеждала в таких битвах, она ощущала удовлетворение, которое можно было сравнить лишь с гордостью Давида, одолевшего Голиафа.

Как и все адвокаты, занимающиеся уголовными делами, Аликс обычно вступала в переговоры с обвинителем (который, как правило, был примерно одного с ней возраста) еще до суда. Они усаживались друг против друга, и начинался торг по поводу определения срока заключения.

Он напоминал процесс покупки какой-нибудь тряпки у продавца-сенегальца, разложившего свой товар на открытых лотках вдоль Четырнадцатой улицы, — например, вязаного пуловера. В результате торга первоначальная цена в 6,95 доллара снижалась до 3,98, или покупались два свитера, но всего за 7,5. Только на Сто десятой улице валютой были не доллары, а годы тюрьмы.

— Предлагаю часть «Б» данной статьи уголовного кодекса, от шести до девяти лет, — заявлял обвинитель.

— Считаю, что нужно применить часть «В», от трех до шести.

— Согласен, но не меньше пяти.

— Три, или будем решать этот вопрос в суде.

— Три с половиной за вычетом времени нахождения под следствием, — била в одну точку Аликс. — Какого черта, ведь он уже восемь месяцев сидит за решеткой!

— Тогда возвращаемся к четырем годам.

— Договорились.

Чаще всего сделка бывала обоюдовыгодной, но сама процедура ее заключения вызывала у Аликс отвращение: ведь в результате человек все равно оказывался в тюрьме.

Аликс страстно ненавидела тюрьмы. Первое же посещение «Райкерз Айленд» показало ей со всей очевидностью, что ни один человек, какое бы преступление он ни совершил, не заслуживает подобной участи: грязь, вонь, шум — невыносимо! В зоопарке и то лучше обращаются со своими обитателями. Кроме того, она никак не могла отделаться от мысли, что на месте любого заключенного мог оказаться Сэм Мэттьюз…

В результате Аликс чаще других адвокатов продолжала бороться за своих подопечных непосредственно на суде и, ко всеобщему удивлению, выигрывала многие весьма сомнительные дела, приобретя вскоре репутацию смелого и результативного защитника — как среди судей, так и среди нарушителей закона.

— Не журись, я теперь буду валить к тебе всех своих корешей, — с ухмылкой сообщил ей грабитель Мачете, когда они покидали здание суда.

— Крайне признательна! — возмутилась Аликс. — Только этого мне не хватает для полного счастья! Не забудь, кстати, о моем гонораре.

Не то чтобы она собиралась до конца своих дней защищать подобных личностей… Она мечтала о громких судебных процессах в лучших традициях профессии, на которых произносила бы пламенные речи, становящиеся чуть ли не историческими и заставляющие поеживаться в своих креслах чопорную знать. Однако пока подобные дела не ложились на ее рабочий стол, и она продолжала возиться с карманниками, грабителями, хиппи-наркоманами и тому подобными субъектами. Однажды ей даже поручили выступить в качестве общественного защитника человека, совершившего непреднамеренное убийство.

Если бы понадобилось, она бы сумела вызвать в себе расположение и к самому Дракуле…

Аликс никогда не жалела о сделанном ей выборе профессии, как не жалела и об утрате состояния. Все к лучшему!

Чего такого особо ценного она лишилась? Нарядов? Чтобы они пыль в шкафу собирали? Ей вполне хватало приличного костюма для выступления в суде. Подозрительности? Опасений, что окружающих привлекает к ней только ее богатство? По крайней мере, теперь она если и вызывала у людей симпатию или антипатию, то лишь благодаря своим личным качествам, а не туго набитому кошельку!

«Я бывала бедна, бывала и богата, — вспоминала она слова писательницы Фанни Брайс. — И хотя я никого ни к чему не призываю, лучше все-таки быть бедным, поверьте!»

Когда Аликс только приступила к работе, она хотела переменить фамилию, чтобы установить как можно большую дистанцию между собой и отцом, но потом передумала: она родилась Брайден, ею и останется. И если дела с ее участием освещались в каких-нибудь бульварных газетенках, если ее клиенты были «последним отребьем», вызывающим у Льюиса Брайдена отвращение, — тем лучше! Перспектива досадить ему была даже заманчивой.

— Мои подзащитные — обычные бесхитростные, откровенные преступники, — любила она повторять, — не то, что эти змеи подколодные — негодяи из Уотергейта!

За неделю до своего двадцатипятилетия Аликс получила заказное письмо из некой конторы с очень длинным названием на Парк-авеню.

— Это одна из древних юридических фирм, — сказала Тери, протягивая ей послание. — Они хотят с вами встретиться.

Заинтригованная, Аликс пошла по указанному адресу, и главный из компаньонов фирмы поведал ей, что она вступает в права владения фондом, учрежденным, когда ей исполнился год.

— Мне не нужны деньги моего отца! — запротестовала Аликс. — Кроме того, я уверена, что он больше не хочет, чтобы они перешли ко мне.

— Условия перехода фонда в ваши руки не подлежат изменениям, — заметил мистер Хэвершем, — и ни вы, ни ваш отец здесь ничего поделать не можете.

— Но я могу раздать его, — сказала Аликс, уже прикидывая в уме, как это лучше осуществить. — Я создам свой собственный фонд. Скажем, Фонд защиты гражданских прав или Фонд помощи амнистированным…

— Не торопитесь, — посоветовал ей старый законник. — Вы можете получать с него вполне приличный годовой доход. Придет время, когда у вас появятся свои дети… — И он начал быстро говорить о материнском долге, о расходах, неизбежных, когда в семье растут дети, о том, что нельзя оставлять своих наследников без средств к существованию. Аликс выслушала его из вежливости и улыбнулась.

— У меня уже есть ребенок, — сообщила она. — И я не хочу, чтобы она росла так, как выросла я — слишком много денег и слишком мало всего остального.

Она приняла решение, и оно, как и фонд, не подлежало пересмотру. Аликс поспешила на метро, чтобы успеть вовремя покормить Саманту ужином.

Саманту — свет ее очей.

Если послушать маму Саманты, то есть Аликс, выходило, что ее дочь — самый красивый, самый удивительный, самый смышленый и самый чудесный ребенок на свете со дня сотворения мира.

— Другими словами, — неизменно заключал Эдди Мартинец, сам имеющий двоих детей, — абсолютно нормальная девочка.

— Ага, — соглашалась Аликс. — И это тоже.

Долгие месяцы беременности были наихудшим периодом ее жизни. Снова и снова Аликс терзалась мыслью, что приняла неверное решение. Что было эгоистичнее: оставить ребенка Сэма или избавиться от него? Хватит ли у нее денег, чтобы оплатить пребывание в больнице? Не родится ли малыш обезображенным, как когда-то случилось с ней? Этого она не перенесет!

За несколько недель до родов ее гарвардские друзья рьяно взялись за подготовку приданого будущему младенцу, чем растрогали Аликс до слез. Если бы все обстояло так же просто с питанием и жильем! Ей пришлось переехать из квартиры в Кеймбридже, и она выбивалась из сил, стараясь удержаться на плаву: занималась репетиторством, корректорской работой, спала по четыре часа в сутки и питалась исключительно консервированными спагетти. Рос живот, она становилась неуклюжей и неповоротливой, быстро уставала.

Может, жизнь стала бы лучше, сделай она аборт… А уж легче — это наверняка. Но Аликс казалось, что она несет ответственность перед Сэмом.

Если бы только, мучала она себя, если бы только он оказался сейчас рядом и, держа ее за руку, помог принять трудное решение! Аликс была беспросветно одинока. Случались дни, когда ей буквально выть хотелось в отчаянии, и ночи, когда от нескончаемых рыданий начинало ныть все тело. Она любила Сэма, тосковала по нему, желала его, пыталась представить, как бы все обернулось, если бы она поехала вместе с ним…

Резонанс, вызванный организованным им взрывом, постепенно стихал, бледнел перед лицом новых, более кровавых историй: в Гринвич-Вилледже трое молодых террористов из вполне приличных семей подняли на воздух дом, после чего по всей округе находили куски человеческих тел; в Калифорнии религиозный маньяк вырезал семью из пяти человек, утверждая впоследствии, что так повелели ему карты Таро; в штате Кент четверо студентов были избиты солдатами Национальной гвардии. Страна застыла в горе и отчаянии.

Так что хоть имя Сэма и оставалось на одном из первых мест в списке лиц, объявленных в розыск ФБР, из периодической печати оно исчезло.

Даже когда Аликс поступила в родильное отделение Кеймбриджской больницы, ей казалось, что он вот-вот должен объявиться рядом с ней, перенесшись откуда-то самым чудесным образом еще до рождения их ребенка.

— Имя отца? — спросила дежурная сестра.

Аликс назвала.

Женщина и глазом не моргнула: имя не вызвало у нее никаких ассоциаций.

— Могу ли я связаться с ним для вас?

Аликс поморщилась — как от анекдотичности ситуации, так и от боли, причиняемой схватками.

— Если бы! — ответила она.

Но когда новорожденная инфанта была поднесена к Аликс перед тем, как перерезать связывающую их пуповину, все ее сомнения улетучились. Были забыты и родовые муки, и сложность ее положения. Исчезли даже мысли о Сэме!

Аликс была охвачена благоговением.

Она пересчитала у малышки пальчики на ручках и ножках, полюбовалась густыми темными волосенками на головке… Это крошечное сморщенное, тихонько поскуливающее создание с красным, но чистеньким, ничем не испорченным личиком было чудом, превосходящим всякое воображение.

«И это я сотворила его! — думала Аликс. — Я сотворила это чудо!» Ее переполняла гордость.

— Она красавица, правда? — выдохнула счастливая мать.

— Нормальный здоровый ребенок, — ответил доктор, улыбаясь.

— И целиком и полностью мой!

Ей хотелось кинуться акушерке на шею, расцеловать всех медсестер, щедро отблагодарить тех, кто помог произвести на свет этого необыкновенного, удивительного младенца. Будь Аликс богата, она пожертвовала бы больнице миллионы долларов! Десятки миллионов… Но вместо этого ей приходилось просто лежать, купаясь в волнах счастья.

— Все правильно, — подтвердил доктор, — а теперь перережем пуповину и наложим вам несколько швов… — Но Аликс почти не слушала его, наслаждаясь последними мгновениями такой тесной взаимосвязи со своей дочерью.

Пока врач занимался своим делом, она улыбалась, прикрыв глаза. «Я никогда больше не буду одинокой…» — неожиданно осенило ее.

Спустя три года она уже произносила эту фразу по-другому, с притворным сожалением: «Я ни минутки не могу побыть в одиночестве!»

Ее контора походила на сумасшедший дом, в квартире все было перевернуто вверх дном, дни загружены сверх всякой меры. Аликс вечно куда-то неслась — как правило, опаздывая: с развевающимися по ветру волосами, в хлопчатобумажной кофточке и голубых джинсах или деловом костюме — так обычно она выглядела. Держа на одной руке малышку, еще нетвердо стоящую на ножках, другой рукой пролистывая материалы дела, Аликс ухитрялась вести одновременно три параллельные беседы. Не жизнь, а сплошная тропическая лихорадка! Но если не слишком задумываться на эту тему, — вполне нормальная, интересная жизнь.

Аликс сменила свое амплуа «одинокой женщины» на амплуа «женщины нарасхват». Теперь она была знакома с огромным количеством людей: художниками, писателями, студентами, адвокатами, родителями детей, с которыми Саманта гуляла и играла на детской площадке; не говоря уж о беспутных клиентах, обрывавших ее телефон днем и ночью. В нижней части Ист-Сайда (правда, жители стали называть его Ист-Вилледж) жизнь била ключом, хотя, казалось, ни у кого не было и гроша за душой. У Аликс даже случилось несколько мимолетных любовных приключений, не имевших, впрочем, продолжения и не укравших ни минуты у Саманты. Просто Аликс не видела смысла строить из себя монашку…

Какое-то время с ней флиртовал Джефф Аронов, утверждая, что почувствует себя счастливейшим человеком, обнаружив однажды утром рядом со своей кроватью домашние тапочки Аликс.

— Я не завожу романов с бейсболистами и юристами, — парировала она. — Первые вообще не умеют разговаривать, а вторые не умеют вовремя заткнуться.

Джефф оказался настолько бесстрашным, что даже намекнул о женитьбе.

— Вы с Самантой сможете сделать из меня порядочного мужчину.

Аликс была тронута. Он обладал всеми качествами, которые необходимы мужу или, по крайней мере, любовнику: был умным, трудолюбивым, с хорошим характером, по-своему привлекательным внешне, в очках, делающих его похожим на Кларка Кента, и с улыбкой добродушного медвежонка.

Время от времени, когда Аликс совсем уж начинала «зашиваться», ей становилось жалко себя, и она принималась фантазировать о замужестве как о Великом Спасении, живописуя себе идиллическую жизнь в пригороде в окружении детей и лохматых собак, заполненную ковырянием в грядках и приготовлением гастрономических изысков для своего Избранника, возвращающегося со службы вечерним поездом на 5.33.

Картинка получалась миленькой, и Джефф, возможно, вполне годился на роль Избранника. Разумеется, она относилась к нему достаточно хорошо для того, чтобы подумать над его предложением, однако мечтательное настроение никогда не длилось дольше получаса, после чего Аликс возвращалась на грешную землю к текущим делам и заботам.

Потому что вопреки всякой логике она по-прежнему ждала возвращения Сэма: ее ухо было чутко настроено на поздние телефонные звонки, глаза внимательно всматривались во всех прохожих сильного пола. Иногда ей казалось, что она видит что-то знакомое в фигуре человека, быстро идущего впереди нее по улице, и, охваченная надеждой, с готовым выпрыгнуть из груди сердцем, спотыкаясь, она бросалась его догонять. «Подожди меня, Сэм! Подожди меня!» — стучало у нее в мозгу. Но каждый раз оказывалось, что она принимала за Сэма совершенно незнакомую личность, и тогда приходилось резко сворачивать за первый же угол, сгорая от стыда.

Принимая все это во внимание, как могла она связать свою судьбу с Джеффом? Может быть, позже, когда ее сердце станет свободно…

— Я слишком хорошо к тебе отношусь, чтобы согласиться жить с тобой, — честно призналась она. — Оставайся-ка пока лучшим другом.

Ее семья — Саманта, и ей этого вполне достаточно. Кроме того, существовал еще и мистер Рабинович.

Он был одним из ее первых клиентов — слабый пожилой человечек, пришедший в их контору наугад, в поисках любого незанятого адвоката, готового взяться за его дело. По воле случая этим адвокатом оказалась Аликс.

Его история, рассказанная на смеси иврита, испанского и английского, была исполнена пафоса.

Дважды в жизни его изгоняли из собственного дома! Сначала Гитлер. Потом Кастро. Он потерял жену, дочь уехала в Австралию. И вот сейчас над ним снова нависла угроза лишиться крыши над головой. Он протянул Аликс извещение о выселении.

— Боже, я умру под забором, сеньора… И ради этого я приехал в Америку?!

Аликс пообещала быстро во всем разобраться.

Дело неожиданно оказалось довольно сложным: бесконечные переносы судебных заседаний, отнимающие массу времени; хозяин жилья, заслуживающий того, чтобы его утопили и четвертовали; ничтожество, занимающее место судьи на данном процессе… Тем не менее ей удалось отстоять для Рабиновича квартиру, хоть она и не понимала, как этот милый человек может жить в таких кошмарных условиях. Она даже добилась снижения арендной платы!

Его признательность не знала границ, чего нельзя было сказать о финансовых возможностях: уплатить гонорар ему было не по силам. Он спросил, не согласится ли Аликс, чтобы он сшил для нее пальто? Хорошее зимнее пальто? Ведь он превосходный портной!

Аликс была заинтригована. Как случилось, что маленький польский портной впал в немилость у Кастро? Она, правда, выразилась более тактично.

Глаза мистера Рабиновича повлажнели. Его преступление заключалось в том, что ему как-то раз привелось сшить выходной костюм предшественнику Кастро — пользующемуся дурной славой генералу Батисте.

— Длина брючины у него составляла восемьдесят пять сантиметров! — вспоминал старик. — Такая сложная фигура!

— Почему? Из-за длины брючины?

Рабинович поморщился, как будто понюхал что-то дурно пахнущее.

— Диктаторы! Никогда не имейте дела с диктаторами, деточка.

Аликс рассмеялась и пообещала следовать его совету.

Настала очередь мистера Рабиновича задать вопрос. Почему она берет с собой в контору дочурку?

Аликс почти уже решила оставить вопрос без ответа, но все-таки не выдержала.

— Потому что мне не с кем ее оставить, — спокойно сказала она. — Хотите отработать мой гонорар?

Так все это и началось.

Меньше чем через год, когда дела Аликс пошли в гору, она переехала в меблированную квартиру на первом этаже на площади Св. Марка. Там имелась и лишняя спальня. Ничего особенного, но все же лучше, чем та крысиная нора, за которую мистер Рабинович так отчаянно сражался.

— Что скажете, мистер Рабинович? Комната и полный пансион плюс зарплата, какую я буду в состоянии выплачивать.

Он ответил согласием, и они стали жить одной семьей.

Саманта его обожала. Аликс тоже.

— Это ваша нянька? — иногда спрашивали ее.

— Нет. — Она старалась продемонстрировать свое уважение к нему, которого он несомненно заслуживал. — Скорее, член семьи.

Как-то раз летним днем, вскоре после оправдания грабителя Мачете, Аликс вышла из полицейского участка Гринвич-Вилледжа, направляясь к себе в контору. В ожидании зеленого сигнала светофора она обратила внимание на потрясающую женщину на противоположном углу перекрестка, облаченную, несмотря на жару, в безукоризненного покроя льняной костюм розового цвета, плотно облегающий ее фигуру, розовые же лакированные туфли и увешанную гроздьями ювелирных украшений. Платиновые волосы красавицы были высоко зачесаны и уложены в замысловатую прическу.

Было похоже, что и она неотрывно смотрела на Аликс, и та инстинктивно заправила фалды рубашки поглубже в джинсы. Встречая элегантных женщин, она всегда чувствовала себя безвкусной и жалкой.

Светофор переменился. Женщина бросилась навстречу Аликс, и по мере приближения ее улыбка становилась все шире.

— Аликс! — закричала она. — Это же я!

Аликс прищурилась. Вгляделась пристальнее.

— Боже мой! Кимберли Вест!

Это действительно была она, хотя и очень изменившаяся по сравнению с той четырнадцатилетней девочкой, которую Аликс помнила: волосы Ким стали еще светлее, носик — еще вздернутее, тело приобрело более пышные формы, от которых так и веяло чувственностью… Аликс подумала, уж не побывала ли ее бывшая подружка в клинике пластической хирургии еще раз. Или два, а то и все три…

Через несколько минут они нырнули в спасительную прохладу кафе «Павлин» и теперь сидели, попивая ледяной кофе со взбитыми сливками — «капуцин», — лакомясь пирожными канноли, начиненными потрясающе вкусным взбитым кремом, и делясь новостями, накопившимися у каждой из них за прошедшие с последней встречи восемь лет.

— Ребенок! — восхищенно выдохнула Ким. — Счастливая! Значит, ты нашла своего прекрасного принца?

— Не совсем так, — ответила Аликс. — Мы никогда не были женаты с отцом Саманты. Его здесь нет, и одному Богу известно, где он сейчас находится.

— Что же ты скажешь ей, когда она подрастет и начнет задавать вопросы? — Фиалковые глаза Ким засветились сочувствием.

«Ну конечно же… — догадалась Аликс. — Ведь Ким сама прошла через это».

— Понятия не имею, — состроила она в ответ гримаску. — Скажу, что любила, а потом потеряла свою любовь.

— Ты всегда можешь наврать, что ее папа погиб во Вьетнаме, — заметила собеседница. — Погиб как герой. Моя мама так и сделала. — Заметив, как хмуро Аликс встретила ее предложение, она продолжила ободряющим тоном: — Бьюсь об заклад, что в один прекрасный день он вернется, и все будет хорошо! А пока съем-ка я еще канноли — они великолепны! Беда всей моей жизни — любовь к сладкому!

Аликс завороженно наблюдала, как Ким уплетает пирожные с толстым слоем кремовой начинки, деликатно держа их пальчиками с накрашенными коралловым лаком ногтями. Покончив с тремя и облизав последние сладкие капли с пальцев, она извинилась и поспешила в дамскую комнату. Не было ее довольно долго. Когда она наконец вернулась, на лице ее светилась улыбка, а на губах был наложен свежий слой помады. Аликс подозрительно взглянула на нее:

— С тобой все в порядке?

— Разумеется. А что?

— Ну, знаешь, если бы я ела столько, сколько ты, то либо уже в дверь не пролезала, либо просто заболела.

Ким рассмеялась:

— Со мной было бы то же самое! Поэтому я сразу же выдаю все обратно. Не смотри на меня так! Это обычный трюк всех манекенщиц.

Дальнейший разговор касался уже более приятных тем, в особенности успехов, достигнутых ими по линии карьеры. Нет, Ким ничего не слышала о деле грабителя Мачете и вообще не интересовалась криминальной хроникой. Аликс, в свою очередь, никогда не видела знаменитый плакат с изображением Ким.

— «Сон девственницы», говоришь? Звучит потрясающе. Могу я где-нибудь приобрести экземплярчик?

— Да, но… — Ким почувствовала себя слегка смущенной. — Мама называет это искусством, но на самом-то деле плакат здорово отдает пошлостью. Однако именно благодаря ему моя фотография, где я в купальнике, красуется на обложке «Спорте Иллюстрейтед»! Весь номер посвящен купальникам, новому направлению в их моде. Убеждена, что уж его-то ты видела!

Это была правда: Эдди Мартинец всегда приносил в контору уже прочитанные им журналы.

За второй порцией охлажденного кофе подруги продолжали обмениваться историями из своей жизни. Ким так и сыпала именами известных модельеров, названиями шикарных ресторанов, жаловалась на гадкие выходки некоторых продюсеров, с которыми ей приходилось иметь дело. Аликс же рассказывала о жизни «Райкерз Айленда» и Сентрал-стрит, о мистере Рабиновиче. Ким находила все эти байки «клевыми». И обе несколько приукрашивали свои истории…

Наконец Аликс посмотрела на часы и обнаружила, что опаздывает на деловое свидание. Девушки обменялись телефонами и договорились поужинать вместе на следующей неделе. Разумеется, с Бетт.

— Странно, правда? — задумчиво протянула Ким. — Мы обе все это время живем в Нью-Йорке, но ни разу не встретились — до сегодняшнего дня.

Аликс улыбнулась.

— Не так уж это и странно. В конце концов, мы ведь вращаемся в разных кругах.

Официант принес счет и положил его перед Ким.

— Это потому, что я одна слопала почти все пирожные!

Аликс рассмеялась.

— Это потому, что ты выглядишь как дочь миллионера, а я похожа на бродяжку! Давай заплатим пополам.

Они расплатились и собрались уходить. Но в дверях ресторана Ким внезапно остановилась и схватила Аликс за руку.

— Если бы то, что ты сказала насчет нашей принадлежности к разным мирам, было правдой, мы бы не встретились и сегодня.

— Простая случайность, — улыбнулась Аликс и уточнила: — Счастливая случайность.

— Нет-нет! Не случайность! Это судьба. Рок. Словно наши жизни связаны. Твоя, моя и… — Взгляд ее стал отсутствующим. — Помнишь «леди Икс» и ту ночь в «Маривале»?

— Что за вопрос! Конечно, помню, хотя нельзя сказать, что часто о ней думаю.

— А я часто. Гадаю, где она сейчас может быть, благодарит или проклинает меня за то, что я сделала.

— Но почему, Ким? — Аликс была озадачена. — Ведь все это было сто лет назад!

— Наши судьбы взаимосвязаны, ты ведь сама так говорила.

— Мы тогда были детьми, Ким, а дети часто болтают всякую ерунду.

— Судьба… Предназначение… — Ким застенчиво засмеялась, но глаза ее заблестели. — Знаешь, я во все это верю. Честное слово! Вот однажды сверну за угол, а там — она. Из ниоткуда. Совсем так, как случилось сегодня с нами. Только это тоже не будет случайностью. Но самое таинственное в том, что когда это произойдет, я ее не узнаю. — Ким толкнула дверь, и они вышли на улицу. — А она меня узнает.

Не смотря на палящую жару, Аликс почувствовала, как по спине пробежал холодок.

Манхэттен

— По-моему, она просто круглая дура.

Вернувшись от Аликс, пригласившей их к себе домой на площадь Св. Марка поужинать, и потрясенная превратностями ее судьбы, Бетт Вест делилась впечатлениями с дочерью.

— Убожество! Только так можно определить ее образ жизни. Улица! Окружение! Фу! Мебель такая, будто ее доставила Армия спасения. Плюс ко всему она абсолютно не следит за собой. Мне так и хотелось расчесать ее своей расческой. По крайней мере, она хоть одеваться привыкла прилично, хотя, должна признаться, этот классически-аристократический стиль не в моем вкусе. Подумать только, и я еще ей завидовала в «Маривале»! Благодаря отцу у нее было все, что ни пожелаешь, — наряды, лимузины, шикарные рестораны! Помнишь того великолепного фазана в Гловере? И с таких высот свалиться до запеченного одним куском мяса и картофельного пюре! А этот Рабинович, который присматривает за ребенком… он даже неправильно говорит по-английски! Честное слово, я была шокирована!

— Однако она выглядит счастливой, — вставила Ким.

— Счастливой! Скорее, ненормальной! Подумать только: отказаться от состояния ради любви! — Бетт и не старалась скрыть презрения. — У парня даже не хватило совести жениться на ней! А ты заметила, как она замкнулась, когда я стала вдаваться в подробности? Бьюсь об заклад, ей стыдно! Некоторым людям не мешало бы проверить свои мозги, — заключила она тоном, не терпящим возражений.

Но Ким была в восторге: отказаться от всего ради любви — разве это не замечательно?

Ким верила в настоящую любовь, как и ее астролог. В тот день, когда они с Аликс столкнулись на Десятой улице, она как раз возвращалась от своей вещуньи, которая предсказала ей, что в следующий период совпадения фаз Венеры, Марса и Луны Ким захлестнет волна великой страсти.

— Вам уготована удивительная судьба, — поведала ей мадам Аллегра.

То, что Ким пребывала в ожидании больших перемен в собственной жизни, способствовало еще большему ее уважению к Аликс. Какое мужество! Какое самопожертвование! Как Аликс, должно быть, страдала!

Правда, сейчас Аликс вовсе не походила на страдалицу. Когда Ким спросила, счастлива ли она, вопрос застал подругу врасплох.

— Не знаю, — призналась Аликс. — Наверно, у меня просто не хватает времени задуматься над этим.

Ким перевела это для себя как «да», если считать счастье противоположностью скуке. И хотя Бетт разочаровалась в Аликс, с Ким этого не произошло: она была в восторге от энергичности своей подруги, от стиля ее жизни, от ее малышки!

Позднее в Ким начало расти недовольство своей участью. Дни сгорали в беготне по магазинам и заботах о поддержании достойного внешнего вида; свободные вечера она проводила с Пьером. Плакат «Сон девственницы» потерял свою сенсационность, появились новые, более экстравагантные экспозиции. У Ким все реже брали интервью, все реже снималась она для рекламы, да и после того, как подобные мероприятия заканчивались, Бетт моментально перехватывала ее и увозила домой. Так что по большей части они сидели вечерами перед телевизором или играли в бридж. Никто и представить себе не мог, что жизнь «шикарной девушки» бывает такой скучной!

Больше всего Ким завидовала беспорядочности образа жизни Аликс. Сама она была, как постоянно напоминала ей Бетт, «фигурой на виду» и поэтому не могла себе позволить, скажем, пройтись босиком или ругнуться… да и вообще сделать что-нибудь свойственное обычному человеку. Это привело к тому, что близких друзей у нее совсем не было, а приятелей было очень мало. Иногда она казалась себе древней старухой…

А Аликс! Аликс смогла пренебречь отцовским богатством и при этом — Ким чувствовала нутром — приобрела больше, чем потеряла, хотя мать Ким вряд ли бы с ней согласилась.

— Она не настоящая леди в истинном смысле этого слова! — фыркала Бетт. — Не удивлюсь, если узнаю, что она курит марихуану! Не хочешь же ты попусту тратить время в этом сумасшедшем доме!

— Все, чего я хочу, — это общаться с людьми моего возраста.

Аликс ее понимала и сочувствовала ей.

— Заходи вечерком, — звонила она Ким. — Ничего особенного не обещаю, но познакомлю с интересными людьми.

По дороге в гости Ким чувствовала себя школьницей, сбежавшей с уроков, — юной и свободной. Это ей и было нужно: расслабиться и вести себя непринужденно.

Но как только она переступала порог шумной гостиной Аликс, у нее словно отнимался язык. Конечно, было здорово сидеть на полу, скрестив ноги, попивать легкое немецкое пиво и не беспокоиться, в каком состоянии у тебя прическа, но дальше этого раскрепощение не шло. Что интересного могла она сказать этим остроумным молодым художникам, журналистам и юристам? Их беседа напоминала какое-то популярное телевизионное ток-шоу. Один написал роман, другой вернулся из командировки с Ближнего Востока… А чем могла похвастаться она? Что позировала обнаженной в обнимку со змеей?

Поэтому чаще всего она просто сидела молча и улыбалась.

— Весьма прискорбно! — сказала Ким в конце одной такой вечеринки. Она задержалась после ухода остальных гостей, чтобы помочь привести все в порядок. — Я все время чувствовала себя каким-то манекеном. Я имею в виду, что у каждого есть свое собственное мнение по любому вопросу, а я даже не знаю, как отношусь к Никсону, не говоря уж о Сэмюэле Бекетте или положении в Чаде.

Но Аликс, вместо того чтобы рассмеяться и успокоить Ким, сказав, что вполне достаточно быть приветливой и хорошо выглядеть, нахмурилась.

— Тебе надо бы изменить свою жизнь, — заметила она. — Заняться чем-нибудь полезным. Узнать, что творится на белом свете. Лиха беда начало, как говорят. Например, почему бы не пройти парочку курсов, почитать для разнообразия хорошие книги — вместо этой мути, Барбары Картлэнд. Я тебе составлю список.

— У меня не такие уж светлые мозги… — начала было Ким.

— Это все отговорки! — перебила ее Аликс. Она взяла руки Ким в свои. — А теперь послушай меня, Кимберли Вест. Не пытайся спрятаться под маской маленькой девочки. Я тебя лучше знаю, и уверяю тебя: в тебе столько же природного интеллекта, сколько во всех тех, кто был здесь сегодня. Это чистая правда! Ты сообразительна, у тебя развита интуиция, есть способности к языкам — я помню, как быстро ты научилась говорить по-французски в «Маривале». Ты умеешь слушать. Зачем же зарывать в землю свои таланты? И в этой связи: зачем тратить время на такого пустого парня, как Пьер Воксмэн? Конечно, если только ты его не любишь.

— Пьер — рохля.

— Тогда в чем же дело? Еще один повод заявить о своей независимости! Ты — двадцатидвухлетняя женщина, перед тобой открыты все пути, а ты все чего-то ждешь. Чего?

— Не «чего», а «кого». Прекрасного Принца… — пустила пробный шар Ким, сделав вид, что шутит.

Аликс в отчаянии закатила глаза:

— На свете нет такого зверя, поверь мне!

— Но по моему гороскопу…

— Пошли к черту свой гороскоп, Ким! Мы сами должны творить свое счастье, и мы способны на это, только если реально смотрим на вещи! Иначе я бы все еще прозябала в Кеймбридже, ожидая Сэма… Боже, не могу видеть, как ты проводишь свою жизнь в бесплодных мечтах!

Ким смахнула непрошеную слезинку.

— Ты права…

Аликс вышла в спальню и вернулась с несколькими книгами.

— Вот… «Гроздья гнева»… «Счастливый Джим»… последние вещи Меламеда… и подумай о том, что я сказала.

Ким кивнула. Она обязательно прочтет книги, предложенные ей Аликс! И определенно задумается о поступлении в колледж. Изучать историю, литературу… Кроме того, ее всегда интересовали живопись и искусство дизайна.

В самом деле, наверное, ей и вправду пора на что-то решиться! На следующей же неделе. Если не на следующей, то немного позже…

Однако возвращаясь домой на такси, она почувствовала, что ее решимость слабеет.

Возможно, она вообще провалится на экзаменах… Кроме того, ей надо обсудить новую идею с Бетт.

Она уже слышала комментарии матери: «Образование — это великолепно, но как же твой режим, твои занятия аэробикой, послеобеденный сон? Дорогуша, ты же не можешь тратить свое время понапрасну!»

Однажды утром Ким отправилась в Манхэттенский уголовный суд посмотреть на Аликс за работой.

— Ты занята в шоу-бизнесе, — сказала Аликс, — посмотри же и на мое выступление «на подиуме».

Слушавшееся дело было сенсационным даже для Нью-Йорка: проститутка, некая Нэнси Грэйвс, обвинялась в убийстве своего клиента в припадке ярости. Она нанесла ему сорок семь ударов острым ножом для колки льда. Пресса уделяла этой криминальной истории живейшее внимание и даже окрестила ее «делом о швейцарском сыре» — видимо, исходя из характера нанесенных жертве повреждений, — а теперь с нетерпением ждала, чем закончится судебный процесс.

Суд присяжных вынес вердикт о непредумышленном убийстве.

— Неплохо! — заявила потом Аликс, жуя на ходу бутерброд с салями, так как уже опаздывала на очередную деловую встречу. — Хотя я надеялась на оправдательный приговор.

— Ну, так или иначе, а ты была великолепна! — искренне сказала Ким. — И так красноречива! Мне очень понравилось, как ты стучала кулаком по столу.

Аликс ухмыльнулась:

— Знаешь, как у нас, юристов, принято говорить: если на твоей стороне закон — опирайся на закон, если факты — опирайся на факты, если ни то, ни другое — бей по столу. Господи, терпеть не могу проигрывать!

На самом же деле Аликс была довольна собой.

С того дня, когда она вскочила на импровизированную трибуну рядом с Сэмом Мэттьюзом в Бостоне и обнаружила в себе ораторские способности, она продолжала совершенствовать свое «актерское мастерство». И хотя Аликс радовалась, выиграв дело, используя формальные погрешности обвинения, все же настоящим блаженством для нее было покорить судебных заседателей своим красноречием.

В зависимости от ситуации она могла быть ироничной, злой, страстной, жалобной, но, как и у большинства хороших актеров, у нее были свои излюбленные приемы. Один из них заключался в ее появлении в зале суда в самый последний момент — запыхавшейся, как от быстрого бега.

— Простите, — с трудом выговаривала она, — моя няня по вызову опоздала. — Иногда, когда что-то не ладилось так, как ей хотелось, она «случайно» роняла раскрытый портфель, из него разлетались бумаги, и она со смущенным видом начинала неловко их собирать. Она старалась одеваться так, чтобы между нею и присяжными не чувствовалось особой дистанции, чтобы выглядеть скромной и даже беззащитной. Как же могли судьи не проникнуться сочувствием к этой отважной молодой женщине? А через нее и к ее клиенту…

Но настоящим ключом к успеху была способность Аликс влезть в шкуру своего подзащитного. Прежде всего она спрашивала себя, «почему» и «как»: как я бы поступила на их месте, почему я могла бы почувствовать то же, что и они? Отталкиваясь не от обстоятельств преступления, а от личности человека, его совершившего, она бросалась на его защиту от чистого сердца. Аликс ни на минуту не забывала, что повернись судьба иначе, она сама могла бы оказаться в его положении. Или Сэм!

Однажды Аликс привела Ким в свою контору и познакомила с коллегами. У Джеффа Аронова чуть глаза из орбит не выскочили.

— Вы та самая девушка с удавом! — выдохнул он.

— Вообще-то это был питон…

— Боже, Аликс! Ты никогда не говорила, что знакома со знаменитостями!

Они немного поболтали, а потом Джеффу надо было уходить. Сделал он это с явной неохотой.

То, что Ким Вест совершенно очаровала Джеффа, было неудивительно: Ким была «девушкой мечты» каждого мужчины. Но ему удалось встретиться с ней только раз. Опыт оказался не из приятных.

— Поначалу она вела себя очень любезно, — рассказывал потом Джефф Аликс, — хотя сейчас мне уже непонятно, откуда что взялось. Я имею в виду мать Ким. Она прибыла на встречу вместе с ней в роли дуэньи под маской матери Терезы — наверное, чтобы учинить мне допрос с пристрастием. Как бы там ни было, я повез их ужинать в «Кво вадис».[11] Боже, эти двое умеют поесть! Хотя миссис Вест только и делала, что выражала недовольство и кушаньями, и обслуживанием — то есть тем, что все было не на должном уровне, включая, видимо, и меня самого: она все время твердила, что мечтает о блестящем будущем для Ким, и дала понять, что я никак не вписываюсь в эту картину. Бедняжка Ким… Она сидела там как какая-нибудь кукла, пока старая кошелка подтирала мною пол… А после ужина у мамаши хватило наглости попросить «презент собаке»! Представляешь?

Аликс кивнула:

— По крайней мере, не прикарманила чаевые.

— Я отдал за ужин половину месячной квартплаты! О Господи! — Он поежился. — Представить Бетт Вест своей тещей!.. Вот такая вышла история. Похоже, я дешево отделался.

«Тещей»? Аликс была поражена, что Джефф мог даже просто думать в этом направлении.

— Стало быть, Бетт дала тебе отставку.

— Она даже не подзывает Ким к телефону!

Аликс была задета. Ей нравилось тешить себя мыслью, что высокие чувства Джефф приберегает для нее. В глубине души она по-прежнему считала его человеком, за которого могла бы выйти замуж, если во всем остальном потерпит крах… Своей надеждой и опорой.

А он вместо этого неделями ходил как лунатик, став жертвой пылкого увлечения… Снова и снова пережевывал свои впечатления от единственного вечера, проведенного в обществе Ким Вест.

— Знаешь, она ведь совсем не глупа! Люди считают ее такой из-за ее красоты. Думаю, можно скорее назвать ее неопытной. Кстати, Аликс, ты видела ее фотографию в «Спорте Иллюстрейтед» за этот месяц?

— Чуть ли не на каждом газетном стенде.

— А-а… — Джефф вздохнул и уселся на край письменного стола Аликс, далекий от реальной действительности. — В этом потрясающем белом купальнике… Какая прекрасная девушка…

— Ты сидишь на моей корреспонденции, — резко сказала Аликс.

— Ох, прости! — Он соскочил со стола и принялся поправлять бумаги. И вдруг увидел нечто, от чего у него отвисла челюсть.

— Господи, Аликс! Что это за чертовщина?!

— Как она выглядит?

— Как письмо от Винса Мазетти с просьбой выступить в качестве его адвоката! От Большого Винса, как его прозвали торговцы цементом, насколько я знаю. С каких это пор ты связалась с мафией?

— С тех пор, как потратила кругленькую сумму на дело этой шлюхи Грэйвс: независимое расследование, проверка свидетельских показаний, разные другие мелочи. Все это даром не дается. Я выложила из собственного кармана семь тысяч долларов! Послушай, парень, если бы я строила защиту только исходя из платежеспособности своих клиентов, мне пришлось бы просить признать их всех виновными! — Внезапно Аликс рассмеялась: — Боже, да в этом «деле о швейцарском сыре» дырок было больше, чем в самом покойнике! Однако оно несомненно пошло на пользу моему бизнесу. Не только с Мазетти: я защищаю еще и интересы Майка Роумэнса.

— Этого мошенника с Уолл-Стрит?

— Подозреваемого в мошенничестве, — поправила Аликс.

— Какой ужас! — воскликнул Джефф. — Как я понимаю, эти отвратительные типы тоже просто-напросто неправильно понятые ребятишки?

Аликс засмеялась и откинулась на спинку кресла, довольная собой.

— Ты смешной, Джефф! Ты хочешь совместить несовместимое: хочешь защищать маленького человека и при этом самому остаться чистеньким, да еще и не внакладе. Роумэнс дает мне за защиту тридцать тысяч баксов вперед, Мазетти согласился на двадцать. Что ж, за пятьдесят тысяч можно и побороться.

— Мисс Робин Гуд, — с жаром возразил Джефф, — вы же знаете, что клиенты такого сорта не пойдут на пользу вашей популярности!

— Конечно нет. Но они привлекут ко мне еще более богатых клиентов. И Робин Гуд здесь ни при чем. Так случилось, что мне надо содержать семью. Ты знаешь, что Эдди Мартинец перебирается в Бронкс и ко мне переходят его дела. Потом еще я собираюсь взять в помощники какого-нибудь приятного и смышленого выпускника юридического колледжа.

Джефф улыбнулся.

— Если ты не шутишь, то быстро разбогатеешь и станешь знаменитой. Совсем как твой старик.

— Богатой я уже была, — ответила Аликс, — теперь я хочу прославиться.

Однажды утром в понедельник, вернувшись домой после аэробики, Ким застала Бетт в состоянии крайнего возбуждения.

— Смотри! — скомандовала мать.

Как же Ким было не смотреть! Вся квартира буквально утопала в орхидеях: они стояли в вазах, кувшинах, свисали из настенных горшков и источали волшебный аромат.

Ким робко переходила от цветка к цветку, не веря своим глазам и своему обонянию. Комната походила на тропические джунгли, сверкающие всеми цветами радуги: бледно-лиловым, изумрудным, ярко-желтым, светло-розовым… Орхидеи были самых разных форм — от элегантных до экстравагантных. Некоторые нежны, словно чайные розы… Другие похожи на праздничные новогодние гирлянды… У нескольких цветков был прямо-таки вызывающий вид. Зрелище это создавало впечатление неописуемой красоты.

— Невероятно!

У нее голова пошла кругом. Кто мог их прислать? Не Пьер — у него сенная лихорадка, у этого несчастного слюнтяя. Джефф? Он для нее как будто умер.

— А визитная карточка есть? — спросила она Бетт дрожащим голосом.

Мать протянула ей записку на кремовой бумаге. На ней ровным твердым почерком было начертано: «Самой красивой на свете женщине — несколько самых красивых цветов из моего сада». Подпись отсутствовала.

Сюрприз доставили на машине. Шоферу пришлось сделать три ходки, чтобы перенести все цветы.

— Таинственный поклонник! — глаза Бетт неистово сверкали.

Остаток утра они провели, гадая, кто бы это мог быть — круг «подозреваемых» получился довольно широким: от Говарда Хьюза до Элвиса Пресли. Ясно только, что это человек очень состоятельный. Возможно, его сразила фотография в «Спортс Иллюстрейтед»…

Этот специальный выпуск журнала мгновенно вызвал целый шквал писем от фанатов, которые редакция аккуратно пересылала Вестам. Они изобиловали самыми невероятными предложениями, попадались даже предложения руки и сердца. Ким смеялась и выбрасывала письма пачками.

Но такое… Настоящая романтика!

— Наверное, какой-нибудь столетний старик, — заметила Ким, стараясь не обольщаться понапрасну, — и мы больше никогда о нем не услышим.

— Старость — понятие относительное, — тоном наставницы возразила Бетт. — У тебя не должно быть предубеждений заранее!

Если бы Ким в этот момент заглянула ей в глаза, то наверняка увидела бы отражение долларового знака…

Во вторник был доставлен ящик с кондитерскими изделиями: засахаренные фрукты, трюфеля из Бельгии, пралине из Нового Орлеана, миндальное драже из Франции, нуга из Монтелимара, шоколад, ароматные турецкие лакомства… Таинственный обожатель, видимо, обшарил кондитерские магазины всего мира.

«Сладости — сладкой женщине», — говорилось в приложенной записке.

Ким кинулась к телефону и позвонила мадам Аллегре.

— Я должна знать, на этой неделе Венера в одной фазе с Марсом и Луной?

— Возможно, — мудро и уклончиво ответила гадалка.

Напряжение росло.

В среду прибыл ларец, обтянутый крокодиловой кожей, — с набором духов: «Шалимар», «Арпедж», «Л'Ор Блю», «Белуджиа», «Шанель», «Диор» — все в изящных подарочных флакончиках вместимостью не менее унции. Ароматов должно было хватить на всю жизнь.

Записка гласила: «Скоро!» И больше ничего.

Ким не могла заснуть всю ночь. Она поднялась на рассвете в ожидании очередного подношения. «Если оно, конечно, будет; надо постучать по дереву, чтобы не сглазить», — суеверно подумала Ким.

Около десяти прибыл посыльный с коробкой от «Ревлона». Ким зарылась лицом в мягкий мех цвета пчелиного меда. Никогда еще не доводилось ей видеть столь бьющей в глаза роскоши.

— Это норка? — спросила Бетт. — Похоже, да! Ну же, детка, дай мне получше рассмотреть!

Но Ким рылась в тонкой упаковочной бумаге, ища записку.

— А, наконец-то! Вот, мама, прочти, что там написано!

«Чтобы Вы не замерзли до нашей встречи. Завтра в девять вечера».

— Ого! — воскликнула Бетт, которая уже успела нацепить шубку на себя. — Это русский соболь! Интересно, что еще он придумает?

Рано утром в пятницу очередную посылку принесли в подарочной коробке от «Тиффани». Торопливо открыв ее, Ким обнаружила картонный футляр, очень похожий на упаковку для яиц, при виде которого у нее и Бетт одновременно вырвался возглас удивления.

Наконец Ким решилась заглянуть внутрь, боясь, что там и вправду обыкновенные куриные яйца, а сама она стала объектом грандиозного розыгрыша. От того, что она увидела, у нее перехватило дыхание.

В каждой ячейке покоилось по одному драгоценному камню. Все разные, но каждый первоклассного качества. Двенадцать сверкающих и прекрасных ювелирных изделий…

— Я не приму этого! — начала было она, но Бетт продолжала внимательно разглядывать подарок с поджатыми губами.

— Это гранат, это аметист, тот желтый, наверное, топаз. Бриллиант… Надеюсь, настоящий. А посмотри, как играет на свету опал! Слушай, это ведь твой камень, Кимми! Так вот оно что, здесь все камни подобраны по месяцам рождения! Что там в записке? Посмотри скорее!

Она передала бумажку Ким.

«Я не знал, какой камень соответствует Вашему дню рождения, а поэтому купил их все. Я заеду за Вами сегодня в девять вечера».

Не прошло и часа, как Ким развила бурную деятельность. Сегодня вечером она должна выглядеть безупречно! Красивее, чем всегда, настоящей богиней любви, достойной мечты всесильного магната…

Утро прошло в салоне Жоржетт Клингер, где с Ким провели целый сеанс разнообразных косметических процедур. Затем последовал визит в парикмахерскую Мишеля Казана — подровнять и уложить волосы, выщипать брови, сделать маникюр. Когда Ким вернулась домой, то оказалась перед лицом новой и, пожалуй, самой трудной проблемы: что надеть?

— Ну, соболя-то уж, во всяком случае, обязательно! — заметила Бетт. — Но что под них?

Дискуссия длилась час — длинное или короткое платье? Было решено, что длина платья для коктейля, пожалуй, наиболее подходящая. Но осталось ли у них время быстро съездить в магазин Марты, чтобы купить что-нибудь шикарное?

— Какого черта! — заявила Бетт. — Пусть об этом позаботится Пьер!

— О Боже! — Ким даже побледнела. — Я совсем забыла! Пьер приглашал меня на бейсбольный матч! Что же делать? — Ким стиснула руки. — Я ведь никогда его не подводила…

— Не беспокойся, малышка! Я отменила вашу встречу. Я сказала ему, что ты лежишь дома с маской на лице. Так, а что ты думаешь по поводу зеленого шифона…?

К семи вечера все имеющиеся у Ким наряды были извлечены из гардероба, забракованы, потом рассмотрены снова, опять забракованы, и наконец женщины остановили свой выбор на скромном бледно-желтом платье для коктейля: в нем Ким выглядела и по-девичьи трогательно, и весьма женственно — иначе говоря, на любой вкус.

Пока Бетт его отглаживала, у Ким было достаточно времени, чтобы принять ванну, защитив прическу полиэтиленовой шапочкой. Лежа в душистой пене, она размышляла о своем будущем.

После свидания с Джеффом Ароновым — по сути, первым настоящим свиданием в ее жизни — Бетт вдруг занялась восхвалением достоинств Пьера: Пьер уступчив, нетребователен, удобен.

— Очень удобен! Если он не силен по мужской части, Ким, то считай, что тебе крупно повезло! Значит, тебе не придется каждую ночь уступать его домогательствам, будешь всегда свежей, выспавшейся. И потом, кто еще, кроме тебя, поддержит меня в мои годы? — Произнося эти слова, Бетт выглядела такой печальной, как будто кто-то умер. Сердце Ким затрепыхалось от жалости.

— Ты же знаешь, дорогая, я посвятила тебе всю свою жизнь, каждую минуту. Я экономила на всем, откладывала на черный день, отказывалась от самого необходимого для себя, чтобы у тебя были красивые наряды и хорошие перспективы. Ты же должна как-то отплатить мне за это…

Могла ли возразить ей Ким, не оказавшись неблагодарной? Она опустила глаза, и Бетт приняла это за согласие.

Неделю назад она поместила объявление о помолвке в «Нью-Йорк Таймс». Пьер не возражал, хотя и не выказал, по своему обыкновению, бурного восторга.

Вспоминая об этом, Ким глубже погрузилась во вспененную воду.

Что ж, пришло ей в голову, если уж она вынуждена выйти замуж по расчету, какая разница, за того или за другого? А ее таинственный обожатель должен быть неизмеримо богаче Пьера. Вне всякого сомнения!

Однако логика этих рассуждений все-таки не слишком ее успокаивала. Потому что если Пьер человек среднего достатка и не слишком противный, каким может оказаться этот незнакомый новоявленный Мидас?

Лысым, уродливым горбатым карликом (Ким готовилась к худшему) с желтыми зубами и торчащими из ноздрей пучками волос. Ее даже замутило.

И все же!.. Вряд ли это было страшнее пластической операции. А если лежать, уткнувшись лицом в подушку, можно просто и не смотреть… на мужа.

Без четверти девять она была уже одета и волновалась как невеста. Бетт торчала у окна, выглядывая на улицу.

— Ким! Быстро! Смотри! Только не испорть прическу.

К их подъезду подкатывал черный внушительный кадиллак. Ужасно длинный. Такие машины можно увидеть только перед зданием ООН и в гангстерских фильмах. Издали нельзя было рассмотреть, кто сидит внутри. Ким перекрестилась и начала молиться про себя.

Через минуту раздался звонок в дверь.

Бетт отправилась открывать гостю. Ким изо всех сил сдерживала подступающую тошноту.

— Миссис Вест? — услышала она слова, произнесенные с легким французским акцентом. — А это, должно быть, Кимберли! Да-а… Ваша фотография не идет ни в какое сравнение с оригиналом. Того фотографа следует расстрелять за то, что он так преуменьшил ваши достоинства! Позвольте мне представиться… Я — Тонио Дюмен из Сан-Мигеля.

На мгновение Ким показалось, что она сейчас упадет в обморок.

Потому что в нескольких шагах от нее стоял высокий, стройный, безукоризненно одетый Прекрасный Принц.

Сан-Мигель

В справочнике «Государства сегодня» за 1975 год Республика Сан-Мигель стояла на втором месте по численности населения среди стран Карибского бассейна и на втором же, только уже от конца — по грамотности.

Официальный язык — французский. В высших слоях общества принято говорить по-английски. Практически же население объясняется на сочном местном диалекте — смеси испанского, французского, португальского языков и восточноафриканских племен — еще с эпохи рабовладения. Официальная религия — католицизм, хотя процветают и древние культы — у низших, невежественных слоев.

В Сан-Мигеле можно встретить и негров, и креолов, и метисов (так же как и мелких торговцев из Сирии, владельцев магазинов из Индии и американо-европейский контингент, хлынувший в страну эксплуатировать ее природные ресурсы и выкачивать из населения деньги в выросших как грибы после дождя казино и игорных домах). С этой точки зрения Сан-Мигель можно сравнить с миром в миниатюре. Но основная классификация его жителей была куда проще — богатые и бедные.

Главный остров (Сан-Мигель Мэйджор), напоминающий очертаниями мужскую шляпу, примечателен по многим показателям: горы вулканического происхождения; первобытные лиственные леса (постепенно вытесняемые песками и низкорослыми кустарниками); сахарные плантации, растянувшиеся на много миль вдоль берега, окаймленного, словно бахромой, пальмами; коралловые рифы, равных которым нет в Карибском бассейне. Здесь, на уровне моря, тропическая жара несколько смягчается воздействием встречных ветров, непрерывно дующих девять месяцев в году, хотя в сезон дождей (с июня по август) температура нередко превышает 30 градусов по Цельсию.

Столица, имеющая глубоководный порт, носит название «Бенедикта» — в честь монашеского ордена бенедиктинцев, основавшего здесь монастырь в 1548 году. Хотя сами монахи-основатели поумирали в течение первого же десятилетия, монастырь сохранился, и теперь в нем находится Национальный музей. В настоящее время Бенедикта — метро-полис с более чем миллионным населением.

Сержанту Тито Дюмену по прозвищу Тигр, корсиканцу по происхождению, едва исполнилось тридцать лет, когда он организовал дворцовый переворот и после его успешного претворения в жизнь объявил себя президентом Республики Сан-Мигель. В течение последующих двадцати лет он направлял все усилия на сохранение и укрепление своих позиций, умело действуя и политическими методами, и террором. Образцом политика для него стал Муссолини. Как и дуче, Тигр был уверен, что люди в основной своей массе предпочитают стабильность свободе. Он управлял страной как частным феодальным поместьем.

При новом режиме были запрещены любые забастовки, огромные налоги взимались неукоснительно и безжалостно, пресса полностью оказалась под каблуком у власти. Общественный порядок поддерживали вездесущие лу-лу (lou-lous) — спецподразделение полиции, узнаваемое по черным рубашкам, фуражкам с кокардами и дымчатым очкам. Отличительной чертой этих ребят было то, что они приносили присягу на верность лично Тигру и имели право поддерживать дисциплину с помощью дубинок и ружейных прикладов. Некоторым могло показаться, что новый режим фактически возрождает институт рабовладения, однако очень немногие были настолько недальновидны, чтобы говорить об этом вслух. Диссиденты в Сан-Мигеле обычно попросту исчезали. Ходили слухи о тайных массовых захоронениях.

В 1954 году было открыто прибрежное месторождение нефти. С 1956 года при содействии компании «Хилтон» остров стал пользоваться вниманием иностранных туристов. В 1960 году Тигр объявил себя пожизненным полновластным бенефицием (то есть «благодетелем» в переводе с латыни), а своего сына Тонио — единственным преемником своей власти.

По разным оценкам, приведенным в последнем номере «Форбс», личный капитал семьи Дюменов составлял от двух до шести миллиардов долларов; большая часть этих денег хранилась в надежных сейфах зарубежных банков.

Таковы были результаты частного расследования Бетт Вест, которая провела целый день в публичной библиотеке, по крупицам собирая необходимую информацию. Вышла она оттуда чрезвычайно довольной.

Что же до неравенства между имущими и неимущими, то кто такая Бетт, чтобы судить об этом? Некоторым в этой жизни везет, некоторым — нет. Возможно, Тонио Дюмен, которого так щедро одарила судьба, — последний шанс Ким!

Ведь годы не молодят ее, волновалась Бетт. Скоро уже двадцать пять, и неизвестно, как долго еще возраст будет щадить ее внешность. Но что гораздо хуже — Ким становилась какой-то неуравновешенной. Бетт боялась, что начинает терять влияние на нее, и винила в этом Аликс Брайден и ее компанию.

— Ты начнешь с сидения на полу, — неодобрительно ворчала Бетт, — распивания пива с какими-то хиппи и баловства марихуаной, а кончишь тем, что растолстеешь, а кожа твоя испортится. И что тогда?

В ответ Ким только стонала и призывала мать реально смотреть на вещи. Но с точки зрения Бетт именно Ким теряла чувство реальности: рекламный плакат с питоном давно уже отыграл свою роль, обложка «Спортс Иллюстрейтед» — тоже, а приобрести настоящую известность было, как и раньше, непросто. Бетт пришлось признать, что звезды из Ким не получится: у нее просто красивое тело, которое хорошо смотрится в купальнике, но с годами время неминуемо окажет на него свое разрушительное действие. Оставался единственный выход — замужество.

Помолвка с Пьером была шагом, совершенным от отчаяния. Бетт рассматривала этот брак как «пробу пера», за чем последует скорый развод, из которого можно будет извлечь определенную выгоду. А потом Ким снова может выйти замуж, даже удачнее.

И вдруг, словно манна небесная, — Тонио Дюмен: с привлекательной внешностью, красивым голосом и баснословным состоянием. Бог наконец услышал молитвы Бетт!

Это было даже больше того, на что Ким могла рассчитывать! Грандиознее, чем карьера на Бродвее или в Голливуде… грандиознее даже, чем титул «Мисс Америка»!

Какой великолепный жених получится из Тонио! Какой зять! Если бы только Ким удалось его заарканить!

— Ты должна вести себя приветливо, — поучала Бетт, — и быть красивой. И не забывай улыбаться, глядя ему в глаза! И дай понять, что ты порядочная девушка — из тех, кто бережет себя для будущего мужа.

Ким не нуждалась в этих советах: впервые желание матери совпало с ее собственным.

— Я влюблена! — изливалась Ким Аликс по телефону. — Не могу поверить, что это происходит со мной! Прямо как в сказке… Каждый вечер мне кажется, что лимузин превратится в тыкву, когда часы пробьют полночь… Я уже наделала себе синяков: постоянно щиплю себя, чтобы убедиться, что это не сон. Ох, Аликс, в Тонио соединилось все, о чем я когда-либо мечтала! Красивый, романтичный, образованный… Играет в поло — как принц Чарльз. У него собственная конюшня с пони. Он очень разносторонний спортсмен — даже участвует в охотничьих состязаниях. А еще коллекционирует старинное оружие.

— Звучит неплохо, — заметила Аликс.

— Кроме того, он занимается разведением борзых. Он и сам напоминает мне борзую — такой же элегантный и аристократичный. Ручаюсь, он мог бы стать кинозвездой, если бы захотел… если, конечно, не учитывать, что он — будущий бенефиций Сан-Мигеля! Так там называют президента, хотя по тому, что рассказывает Тонио, это скорее король или император.

— Думаю, определение «диктатор» здесь более уместно… — мрачно изрекла Аликс, но Ким, охваченная счастьем, вряд ли слышала ее.

— Тебе надо с ним познакомиться, Аликс! Мы вместе поужинаем. Я сказала ему, что ты — дочь Льюиса Брайдена.

— Бывшая дочь, — поправила Аликс, хоть и поняла: Ким необходимо было произвести впечатление на своего поклонника, показав, что и у нее есть высокопоставленные друзья. — Но я обещаю вести себя хорошо. А что с твоим прежним женихом? Ведь ты была помолвлена…

На другом конце провода возникла небольшая пауза, и Аликс подумала, что Ким уже забыла, как его зовут.

— Ты имеешь в виду Пьера? О, там все кончено! Мама дала ему от ворот поворот. И мне жаль твоего приятеля, Джеффа, но, значит, не судьба. Потому что сейчас я и в самом деле… — она вздохнула, — и в самом деле влюблена по уши!

Как нечто сверхъестественное могло в то же время быть реальностью, оставалось выше разумения Ким. Даже в своих любимых романах она не встречала ничего подобного по сравнению с тем, как ухаживал за ней Тонио. Они ужинали и танцевали в роскошных ресторанах и, поскольку оба обожали ходить по магазинам, часто проводили время в «Бергдорфе» и «Балгари», скупая все, что привлекало внимание Тонио.

— Мы ведем себя как дети в магазине игрушек, — заметила как-то Ким, вызвав смех Тонио. Они были вместе ежедневно с полудня до позднего вечера.

Он был сногсшибательно красив, ее Тонио, со своей смуглой кожей, темными сверкающими глазами и черной шевелюрой. Стройное телосложение он унаследовал от своей матери, бывшей французской манекенщицы. Во всем остальном он походил на отца, то есть был энергичным, властным и подверженным резким перепадам настроения.

Тонио мог становиться высокомерным, если что-то ему не нравилось. Когда они с Ким ужинали вместе еще только во второй раз, он чуть не добился увольнения официанта, который принес им недостаточно горячее блюдо, — расценив это как преступление. Ким отметила про себя его вспыльчивый нрав, но тут же решила, что для нее это не имеет значения, потому что не могла представить себе ситуацию, при которой стала бы в чем-то ему перечить: Тонио был таким опытным и уверенным в себе мужчиной!

Тридцатитрехлетний Тонио был среднего роста, с подтянутой и мускулистой фигурой бегуна. По утрам он два часа занимался спортивными упражнениями и строго соблюдал диету. В Нью-Йорке он остановился в консульстве Сан-Мигеля, занимавшем особняк из известкового кирпича на Восточной Семидесятой улице, где у него были отдельные апартаменты, обставленные антикварной мебелью времен Французской Империи. Формально он входил в состав дипломатического корпуса.

— Внешний вид значит очень много, — внушал он Ким.

Его собственный внешний вид был безукоризненным — от искусной, по последней моде удлиненной стрижки до итальянских костюмов и обуви из крокодиловой кожи. Он преклонялся перед физической красотой. Именно она в первую очередь привлекла его внимание к Ким.

— Это вовсе не значит, что одной красоты достаточно, мой ангел, — объяснял он ей одним ясным вечером, когда они плыли на зафрахтованной яхте по Ист-Ривер, — потому что у меня было много красивых женщин, могу тебя заверить. Но они очень быстро разонравливались мне: я находил их бездушными, холодными и жадными созданиями. Не надежнее стекла. В них не было… как бы это поточнее выразиться… чистоты, что ли. И вдруг я увидел твою фотографию на обложке журнала… Я был околдован. Твое лицо выглядело таким нежным и целомудренным… И я решил, что должен посмотреть в эти живые фиалковые глаза и убедиться, что ты действительно такая, какой я представил тебя по снимку.

— И?.. — Ким посмотрела на него этими фиалковыми глазами, излучающими любовь. С Тонио ей незачем было сдерживать свои чувства.

— И! — Он нежно поцеловал ее в губы. — Ты оказалась даже лучше.

Больше всего она нравилась ему в одежде белого или мягких пастельных тонов, потому что они как бы подчеркивали ее молодость и невинность. Он называл ее «мой ангел», «моя принцесса», «моя жемчужина».

Однажды они танцевали в музыкальном салоне с зеркальными стенами.

— Взгляни на нас со стороны… — шепнул он ей на ухо.

Она посмотрела. Привлекательный, смуглый, элегантный молодой человек с черными блестящими волосами и нежная златокудрая красавица — они являли собой пару, словно сошедшую с обложки модного журнала или со страниц волшебной сказки.

Больше всего Ким удивляло то уважение, с которым Тонио относился к ее матери. Они прекрасно ладили друг с другом и часто вели долгие беседы, пока Ким переодевалась к выходу, поэтому она даже не знала, о чем они говорят.

— Мне нравится, что вы с матерью так близки, — как-то признался Тонио. — Уважение к старшим, признание их авторитета нечасто теперь встречаются в нашем мире. Слишком много девушек твоего возраста стараются вести мужеподобный образ жизни. Вся эта болтовня о свободе, независимости… Все это ненамного лучше, чем быть обыкновенной шлюхой. — Черные глаза его сердито сверкнули. — Феминистки — так они себя называют… Меня коробит от одного только этого слова! Что может быть женственнее нежности и покорности? Я иногда думал, что мне следует поискать свою суженую в монастыре. Но воспитанницы монастыря слишком провинциальны! И ни одна из них так не хороша, как ты!

Ким покраснела и опустила глаза: впервые он заговорил о браке.

— Что ты думаешь об этом, мама? — В тот вечер она забралась к матери на кровать, трепеща от волнения. — Он собирается сделать мне предложение, да?

Бетт была в этом уверена. Но наряду с предложением, действительно последовавшим через несколько дней, на свет появились и определенные условия.

В то утро Ким отправилась по магазинам, а когда вернулась, то застала Тонио и Бетт, о чем-то совещающихся с заговорщицким видом в гостиной. Лица их были очень серьезны. Ким отослали в ее комнату до специального приглашения. Она попыталась подслушать под дверью, но тщетно. Самый громкий звук, который она слышала, оказался биением ее собственного сердца.

Немного погодя в комнату вошла Бетт, раскрасневшаяся от волнения.

— Тонио уехал, — сообщила она. — Если все пойдет хорошо, он вернется вечером с обручальным кольцом. Он уже разговаривал со своим отцом. Теперь о том, до чего мы с ним договорились.

Тонио потребовал от своей невесты две гарантии. Первая: они будут венчаться в католической церкви.

— О Боже! — простонала Ким.

— Никаких проблем, моя радость. Мы всегда были католиками.

Ким в изумлении уставилась на нее.

— Не слишком ревностными, признаю, — продолжала Бетт, — но уверяю тебя, что в три месяца тебя крестили в… в общем, я забыла название церкви — какого-то святого, — но было это в Сан-Диего, в Калифорнии. Священника звали О'Доннелл, это точно.

— Неужели! — Ким слушала раскрыв рот.

— Положа руку на сердце. Так что вопрос с религией можно считать решенным. Теперь второй пункт. — Бетт сощурилась. — Я могу сказать только одно, дорогая: надеюсь, ты была пай-девочкой, как и должно было быть. Все теперь зависит от этого.

Медицинский осмотр Ким штатным врачом был назначен на этот же день в консульстве Сан-Мигеля. Если подтвердится, что она девственница и способна к деторождению, Тонио женится на ней. Венчание состоится в кафедральном соборе Св. Бенедикта первого мая, в годовщину прихода к власти отца Тонио. Если же с Ким не все будет в порядке, она может оставить у себя сделанные ей подарки с наилучшими пожеланиями, но Тонио больше не увидит.

Ким вытерла лоб, покрывшийся испариной от облегчения. Наконец-то она вознаграждена за годы верности своему идеалу! И все же она была обескуражена. Что это, интересно, за любовь на каких-то условиях? Любовь, которую можно подарить, а потом забрать назад? Она бы вышла замуж за Тонио сию же минуту, вне зависимости от того, что он натворил до встречи с ней! Даже если он переспал с тысячью женщин… Прошлое есть прошлое.

Тонио вернулся вечером того же дня с обручальным кольцом, украшенным бриллиантом в восемнадцать каратов, принадлежавшим когда-то императрице Евгении. Встав перед Ким на колени, он надел ей кольцо на палец, и в тот же момент она почувствовала, что все ее сомнения улетучились как дым.

Пока они целовались, обнимались, обменивались нежными бессмысленными словами, Бетт с головой ушла в составление сообщения для прессы о предстоящей свадьбе.

— В самом деле, он же не может быть свободен в выборе, — вразумляла Ким негодующую по поводу истории с медицинским освидетельствованием Аликс. — В конце концов, он же наследник…

— Трона? — фыркнула Аликс. — Мы имеем дело с мужским шовинизмом, и этим все сказано! Впрочем, ты его любишь, а только это и имеет значение.

— Когда ты с ним познакомишься, — осторожно начала Ким, — ну, в общем, я надеюсь, он тебе понравится. Для меня это очень важно. Я знаю, что ты обо всем этом думаешь — о его отце и так далее. Я помню ту встречу со студентами у тебя дома, когда разговор шел о политической ситуации в Сан-Мигеле, о том, что обстановка там накаляется. Но ведь я выхожу замуж не за всю страну, а за конкретного мужчину! И я хочу, чтобы ты была на моей свадьбе подружкой невесты. Итак, до вечера! Встретимся на ужине. Я знаю, ты будешь чудесно выглядеть!

Аликс рассмеялась, уловив в голосе Ким нотку предостережения.

— То есть ты хочешь, чтобы я надела свои лучшие джинсы? Не беспокойся, Ким! Я не поставлю тебя в неловкое положение.

Как Аликс и предполагала и чего Ким и опасалась, ужин оказался сущей катастрофой: Аликс почувствовала к Тонио резкую антипатию с первого взгляда.

Он начал беседу с сообщения о том, что Министерство обороны Сан-Мигеля поддерживает тесные деловые связи с фирмой отца Аликс. Сам же он беспредельно восхищается Льюисом Брайденом и горит желанием поскорее с ним познакомиться. Аликс холодно улыбнулась:

— Боюсь, тут я ничем не могу быть вам полезна. Мы с отцом не разговариваем уже несколько лет.

— Могу я узнать причину?

— Мой отец фашист и тиран.

Глаза Тонио гневно сверкнули.

Встревоженная Ким перевела беседу на нейтральные темы, и в продолжение всего вечера она проходила под маской показной учтивости. Однако нет-нет, да и проскальзывали прозрачные намеки, колкости, язвительные замечания, а временами все замолкали, и тогда над столиком нависала тяжелая тишина. В конце концов Аликс ушла так быстро, как только позволяли приличия.

— Ничтожная адвокатишка с левацкими взглядами! — взорвался Тонио, едва они остались с Ким одни. — Я не желаю видеть ее на нашей свадьбе! Я хочу, чтобы она вообще исчезла из твоей жизни!

— Но, дорогой! — глаза Ким наполнились слезами. — Я уже пригласила ее.

— Стало быть, ты отменишь это приглашение и распрощаешься с ней навсегда! Это мое последнее слово. Ты займешься этим завтра, прямо с утра.

Когда Ким позвонила Аликс на следующий день в неурочный час, та сразу почуяла неладное и отослала Саманту и мистера Рабиновича на прогулку в парк. Из окна она наблюдала, как шофер мерседеса с трудом втиснул свою машину на стоянку, где могло поместиться три нормальных автомобиля. Длинный черный лимузин напомнил Аликс об отце.

Через минуту в дверь постучали. Мрачная, непохожая на себя, с отекшими глазами, но все-таки это была Ким.

— Кто умер? — спросила Аликс, впуская ее.

— Почему умер?! Что ты городишь?

— Ну, у тебя такой похоронный вид…

— Это не смешно, Аликс! Совсем не смешно.

И, бросившись на диван, Ким разрыдалась. Она провела ужасную ночь, ее мучили угрызения совести.

— Я такая малодушная, Аликс! — проговорила она между всхлипываниями. — Я не знаю, как тебе сказать, но…

И, сжав кулачки, она выпалила то, что велел ей передать Тонио.

— Я чувствую себя больной от всего этого! В конце концов, ты моя самая давняя и любимая подруга… Черт побери! Ты просто единственная моя подруга за исключением мамы! Я умоляла его как могла, но он не уступил ни на йоту… Иногда он бывает таким упрямым! А ты ведь знаешь, как я ненавижу разногласия. И что я вообще могу сделать? Вот я и сдалась… Но, Аликс, ты ведь сама сходила с ума от любви, ты должна понять, что я чувствую!

— Никаких проблем, — успокаивающе сказала Аликс. — Поверь, уж я-то знаю, на что мы бываем способны ради наших прекрасных принцев! И я совсем не удивлена, что все так произошло. Мы не слишком поладили с Тонио, а это ведь и его свадьба. Я не хочу хоть чем-то омрачать ваше счастье.

— Я всю ночь не спала, все думала, как тебе сказать…

— Я тоже не спала, — в тон ей ответила Аликс, — все думала о тебе, о твоем будущем. Послушай, Ким, я хочу сказать тебе кое-что важное.

Она взяла наманикюренную руку девушки и накрыла ее своей ладонью.

— Судьба предоставила тебе не только возможность стать счастливой — а я уверена, что так и будет, — но и нечто большее. У тебя есть шанс сыграть свою роль в истории. Ты выходишь замуж за человека, обладающего неограниченной властью, а это не может не пугать. Но не забывай: у тебя тоже есть власть. Потому что ты любима. Как Тонио влияет на твои поступки, так и ты, в свою очередь, можешь влиять на него. Ты можешь направлять его на хорошие, добрые дела. Отец Тонио — чудовище. Ну и что, у меня такой же. Но из этого не следует, что мы, дети своих родителей, должны быть марионетками в их руках! Мы вольны выбирать свой собственный путь в жизни. Тонио выбрал тебя, и это, несомненно, отличный знак! В один прекрасный день ты, Ким, станешь первой леди Сан-Мигеля…

Ким через силу улыбнулась:

— У них это называется «бенефиция».

Аликс согласно кивнула.

— Бенефиция. Да. Хорошо звучит. И я надеюсь, что ты будешь ею — Благодетельницей! Делающей благо. Сильной, отзывчивой и сердечной женщиной. Как жена Тонио, своим личным примером ты сможешь влиять на формирование нравственных и моральных устоев всей страны, изменить жизнь тысяч людей к лучшему… Вчера ты сказала, что выходишь замуж не за страну, а за мужчину. Но на самом-то деле невозможно разделить эти две вещи! И, думаю, не следует даже пытаться.

— Ох, Аликс, — сдавленным голосом произнесла Ким, — если бы ты только могла быть там рядом со мной и придавать мне мужества!

С улицы донесся автомобильный гудок. Ким вздрогнула.

— Мне нужно идти. Я опаздываю на примерку. Мое свадебное платье… Оно весит, наверное, целую тонну. Слава Богу, семья Тонио платит за все! — Она порывисто обняла Аликс и прижала ее к себе. — Я бы так хотела… так хотела…

— …чтобы я могла придти на свадьбу? Мыслями я буду там! Желаю тебе счастья, Ким, большого счастья.

Ким вытащила из сумочки серебряную пудреницу и провела пуховкой под глазами.

— Я не должна больше плакать — не хочу выглядеть уродиной в глазах Тонио. Прощаться всегда так тяжело… не думаю, что смогу заставить себя произнести это слово… — Она с трудом сглотнула вставший в горле комок. — Поэтому я и не скажу тебе «прощай». Просто буду молиться, чтобы мы еще встретились в этой жизни.

Она повернулась и выбежала за дверь.

Без ума от любви, думала Аликс. Влюбленный человек всегда немного сумасшедший. А если нет, то обязательно станет им. Что еще, кроме любви, может бесповоротно загубить жизнь?

Что ж, Аликс сама однажды сошла с ума от любви — со всеми вытекающими отсюда последствиями…

Да, она продолжала жить, родила ребенка, сделала карьеру, у нее были кратковременные любовные связи. Правда, ни одна из них не затронула всерьез ее сердца: секс сам по себе не имел для нее большого значения. А любовь — имела. Невероятная, не поддающаяся определению любовь. Самая ненадежная вещь на свете.

Как выяснилось, любовь Аликс была безрассудной и не принесла ей счастья. Но была ли она любима? Она так и не забыла слова отца о том, что Сэм Мэттьюз встречался с ней только из-за ее принадлежности к семейству Брайденов. Если Льюис был прав, значит великая любовь в жизни Аликс — Сэм — рядовой пройдоха.

Она отказывалась в это верить. Само это предположение было унизительным. После всех прошедших лет она все еще тосковала по нему. И несмотря на неприязнь к Тонио Дюмену, завидовала счастью Ким.

Сэм Мэттьюз… К настоящему времени он либо уже умер, либо сидит в тюрьме, либо совершенно «одомашнился». Последний вариант наиболее вероятен. Сейчас когда-то молодой и лихой подрывник приближается к сорокалетнему рубежу — староват для прежних забав.

Аликс попыталась представить себе, как он мог выглядеть в этом возрасте. Поредевшая шевелюра и кругленький животик. Спокойная жизнь в Швеции или где-нибудь еще, жена и дети (тут она почувствовала укол ревности), курительная трубка в зубах. На жизнь зарабатывает аккомпаниаторством…

Аликс вздохнула, переодела туфли и отправилась на работу.

В тот вечер Аликс легла спать в совершенно расстроенных чувствах. Прошло целых семь лет, а этот человек по-прежнему занозой сидит в ее сердце!

«Будь ты проклят, Сэм Мэттьюз! — шептала она в подушку. — Когда же ты окончательно исчезнешь из моей жизни?»

Снова полюбить! Быть захлестнутой волной страсти! Что может сравниться с этим?..

Четырнадцатая улица

В начале июля мир потрясла страшная весть реактивный пассажирский лайнер компании «Транс-Атлантик», следовавший рейсом 106 «Нью-Йорк — Лондон», взорвался над территорией Ирландии. Все пассажиры и весь экипаж самолета погибли. Сведений о технических неисправностях на борту его не поступало, следовательно… Террористический акт?

Только в августе арестовали виновника этой трагедии. Ко всеобщему изумлению, террористом оказался семнадцатилетний подросток Родни Джилкрист из Ривердейла, ученик средней школы, никаких криминальных проступков в прошлом не совершавший: парень просто решил свои личные и финансовые проблемы, подложив самодельную бомбу в портфель отца перед отлетом родителей в Лондон.

То, что должны были погибнуть и другие люди, являлось частью его плана: Джилкрист счел, что вина за взрыв будет возложена на террористов, а он спокойно получит в наследство значительную сумму…

Так бы и случилось, если бы домработница Джилкристов не наткнулась на его дневник и не помчалась с ним прямиком в ФБР. На допросе Родни полностью во всем сознался.

— Они постоянно ко мне придирались, — таково было его объяснение своего преступления.

В течение нескольких недель эта история находилась в эпицентре внимания средств массовой информации. Она вызвала такую бурю негодования, которую можно было сравнить только с реакцией на зверское преступление Чарльза Мэнсона. В день, когда Родни должно было быть предъявлено обвинение, тысячная толпа собралась на площади перед зданием суда на Фоли-сквер, взывая к отмщению. Потому что если бы смертная казнь не была введена снова, это надо было бы сделать из-за Джилкриста: несовершеннолетний Родни Джилкрист отправил на тот свет 271 человека…

По утверждению Аликс, не она добивалась передачи дела в ее руки, а совсем наоборот, ее уговаривали об этом.

— Но ты могла отказаться! — возразил Джефф Аронов.

Он влетел в ее кабинет «попросить об одолжении», но вместо этого завел пустой разговор о предстоящем судебном заседании.

— Нет, не могла. — Аликс покачала головой. — Никто больше не возьмется за его защиту.

— Аликс Брайден, святая с Четырнадцатой улицы…

— Заступница в безнадежных ситуациях? — Аликс рассмеялась.

— Ты прямо предвкушаешь удовольствие, — заметил Джефф.

— Что ж, это действительно великолепная возможность для меня поднять свой престиж. И есть еще одна приятная сторона — я смогу попортить нервы Биллу Кернсу. — Аликс усмехнулась, представив себе эту перспективу. — На случай, если не знаешь, это один из самых безжалостных и наглых прокуроров. Как-то мы крепко сцепились с ним на одном процессе, и он одержал победу, так что теперь я хочу взять реванш. Вот как я думаю построить свою защиту…

Еще несколько минут она продолжала быстро рассказывать, что собирается делать, прежде чем заметила, что Джефф с отсутствующим видом рассматривает свои руки и не слушает ее. Бедный дурачок, он все еще переживает по поводу замужества Ким… Аликс знала только одно противоядие в таких случаях. Она твердо верила — и лучшим доказательством тому была ее собственная жизнь, — что самым надежным лекарством от разбитого сердца являются напряженная работа и время. А что может быть более захватывающим, чем взяться за труднейшее и громкое дело об убийстве!

— Стоит попробовать. Как ты насчет этого?

— Насчет чего «этого»?

— Насчет того, чтобы взяться со мной за это дело.

Джефф провел пальцем по горлу.

— Надо понимать, это означает «нет», — констатировала Аликс. — Что ж, по крайней мере, я предложила… Ладно, ты сказал, что зашел о чем-то попросить.

— Ты не могла бы одолжить мне немного денег до завтра?

Аликс вытащила кошелек.

— Бери сколько надо.

Он отсчитал пятьдесят долларов и отдал кошелек обратно.

— Тебе не интересно узнать, почему я на мели? — спросил он.

— Нам не обязательно отчитываться друг перед другом.

— А я все-таки скажу, почему! Когда я выходил сегодня из зала суда, где бился изо всех сил за своего подзащитного, то обнаружил, что у меня пропал бумажник. Думаю, это дело рук моего клиента, этого маленького негодяя. Господи, тебя грабят люди, защищая которых, ты набиваешь себе синяки и шишки!

— Да, хреново, конечно, но что поделаешь, бывает! — вздохнула Аликс.

— Хреново… — поморщился Джефф. — Что за выражение! Ты не замечала, что мы начинаем походить на тех бездельников, чьи интересы отстаиваем? Может наступить день, когда мы уже ничем не будем отличаться от них. Посмотри на это! — Он брезгливо взял двумя пальцами кусок остывшей пиццы с ее стола, словно это была дохлая крыса, и с возгласом: «Экая мерзость!» — швырнул ее в мусорную корзину.

— Эй! — возмутилась Аликс. — Это был мой завтрак!

Однако Джефф не выказал и тени раскаяния. Уголки его рта были опущены, ноздри презрительно раздувались.

— Все мерзость! — продолжал он. — Едим мерзость! Говорим мерзости! Слушаем мерзости! Одеваем на себя мерзость!

— Может, тебе купить костюм-тройку и пойти работать юрисконсультом в какую-нибудь корпорацию? — спросила Аликс.

— Может быть. — Он наклонился вперед и уставился на нее, как будто видел впервые в жизни. — Ты меня поражаешь, Аликс! Как в тебе уживаются студенческие идеалы с неразборчивостью в тактических методах? Ты словно не замечаешь грязи вокруг себя! Ну а я так не могу… Наверное, я безнадежно буржуазен по своей природе.

— Я тоже, — заметила Аликс, удивленно подняв брови.

— Не-а! — протянул Джефф, покачав головой. — Ты выросла в богатой семье. Все, что отличается от тех условий, в которых ты воспитывалась, кажется тебе ужасно романтичным. Ты не боишься окружающей тебя действительности так, как я. А я ненавижу своих клиентов за то, что они бедны, обсыпаны перхотью, невежественны и сквернословят. Я ненавижу их даже за то, что от них пахнет чесноком! Дело в конце концов дойдет до того, что я утрачу способность к состраданию и сочувствию. Сегодняшнее происшествие было последней каплей. Знаешь, что я особенно ценил в Ким Вест? Просто смотреть на нее уже было удовольствием. Что, звучит не слишком серьезно? Ты выглядишь удивленной.

— Так и есть! — Она могла бы добавить, что и огорченной тоже — ведь Ким обладала не только хорошеньким личиком, но и другими, более важными человеческими достоинствами. Но Джефф продолжал как ни в чем не бывало:

— Наверное, все дело было в разительном контрасте между ней и людьми, с которыми мне приходилось чаще всего общаться, — моими клиентами. Она всегда была такой аккуратной, безукоризненно одетой… Как луч света в царстве тьмы… Вот так все просто объясняется. Ну ладно… — Он поднялся. — Спасибо за пятьдесят баксов! Желаю удачи в деле Джилкриста. Если кто и может вытащить это маленькое ничтожество, то только ты.

Спустя несколько дней Джефф объявил, что переезжает в Бингемптон и будет работать на своего отца в ресторанном бизнесе.

— Хороший город. Работа с девяти до пяти. Может, мне повезет найти девушку, которой я действительно буду нужен. Говорят же — Бог троицу любит. Прости, Аликс, что оставляю тебя в трудном положении, — я имею в виду аренду помещения. Хочешь, найду кого-нибудь вместо себя?

— Нет проблем, Джефф. Я сама займу твою площадь, хотя мне ужасно жаль, что ты уезжаешь… Сначала Эдди Мартинец, теперь ты… Старая банда распадается. — Она проглотила вставший в горле ком. Джефф был важной частью ее жизни. — Знаешь, я не оставляла надежды, что в один прекрасный день мы с тобой…

— Будем ставить зубные щетки в один стакан? — поддразнил он ее.

— Что-то в этом роде. Похоже, я прозевала свой шанс. И что я буду без тебя делать? Ты мне нужен, Джефф! Твоя дружба.

— Тебе никто не нужен, — возразил он с натянутой улыбкой. — В этом и твоя сила, и твоя слабость.

После отъезда Джеффа она наняла на работу под свое начало двух молодых юристов, секретаря-машинистку и стажера и сменила вывеску на дверях конторы.

«Аронов, Мартинец и Брайден» превратились в «Аликс Брайден и партнеры».

«Парадиз»

Задолго до возвращения молодоженов из свадебного путешествия стали прибывать вещи, приобретенные ими в поездке. Редкий день проходил без новых поступлений: коробки, ящики, контейнеры, битком набитые всевозможными сокровищами чуть ли не изо всех стран мира.

Чего тут только не было: наряды от лучших модельеров Парижа и Милана, антиквариат из Англии, богемское стекло, сундуки с отрезами богатейшей материи, рояль марки «Стейнвей» из Гамбурга, обеденный сервиз «Розенталь», окаймленный золотом, парусная яхта с внутренней обивкой из леопардовых шкур, железная птичья клетка с редкими экземплярами пернатого царства из Туниса, монгольская живопись семнадцатого века, маски из Бенина, кукольный театр теней с острова Ява… Из кустарных мастерских азиатских и африканских стран было привезено столько скульптурных и керамических изделий, канделябров, национальных украшений и прочих безделушек, что впору было открывать магазин на Пятой авеню.

На всех приходящих грузах красовалась надпись: «"ПАРАДИЗ". ОБРАТИТЬ ВНИМАНИЕ МИССИС БЕТТ ВЕСТ». Казалось, конца этому потоку не будет!

Бетт надеялась, что молодожены возьмут ее с собой в путешествие. А почему бы и нет? Если уж в состав сопровождающей их свиты входили камердинер, горничная, секретарь и шофер, вряд ли еще один человек был бы в тягость… Но Тонио, обычно такой любезный, в этом вопросе остался непреклонен.

— Взять в свадебное путешествие тещу? Нет, моя дорогая. — Он чмокнул ее в щеку. — Это просто не принято, такое встречается только во французских водевилях.

Он поблагодарил Бетт за то, что она дала Ким великолепное воспитание, затем принялся петь дифирамбы ее организаторским талантам и признался, что хочет доверить ей важную работу непосредственно в Сан-Мигеле.

В качестве свадебного подарка Тигр преподнес Тонио просторную виллу в парковой зоне Бенедикты. Воздушное, выкрашенное в белый цвет здание, получившее название «Парадиз», в самом деле навевало мысли о земном рае.[12] Оно было выстроено в восьмидесятых годах прошлого столетия для любовницы тогдашнего премьер-министра, англичанина. Место отличалось уединенностью, хоть и находилось всего в нескольких минутах езды на машине от резиденции самого Тигра — «Кастл».

То, что вилла была предназначена для амурных увеселений, становилось ясно с первого взгляда: лепные купидоны над парадным входом, зеркальные потолки в спальнях, железные ставни на окнах с изображениями сердец, пронзенных стрелами фаллической формы, — все это превращало «Парадиз» в настоящий храм любви.

Ким он очень понравился таким, как есть, однако у Тонио были другие планы.

— Претензия на викторианский стиль, — подшучивал он над Ким, — хотя зеркальные потолки я, пожалуй, оставлю. Тонио вовсе не был против роскоши как таковой, он просто хотел, чтобы она дополнялась современными техническими удобствами и соответствовала последним веяниям моды. Поэтому его могла удовлетворить лишь ни много ни мало, как капитальная переделка: кондиционирование, солярий, спортзал, джакузи, кинозал, фонтанчик с содовой водой (к своему собственному удивлению, он решил установить скрытые телекамеры в комнатах для гостей, хотя ничего не сказал об этом Ким). И для полноты картины — небольшой личный зоосад с экзотическими птицами и животными. Тогда «Парадиз» до конца оправдает свое название!

Для переделки виллы были приглашены мастера из разных стран: архитектор из Мексики, специализирующийся на обустройстве фешенебельных курортов; художники-декораторы из известной нью-йоркской фирмы; стилисты по интерьеру из Милана — муж и жена Бардини. Все планы по перестройке были согласованы и утверждены.

— А вы, Бетт, будете наблюдать за ходом работ! — заявил Тонио.

— Муа (Я)? — только и смогла вымолвить она одно из немногих известных ей французских слов.

— Туа (Вы)! Разумеется, вам отведено отдельное крыло здания, где вы сможете устроить все по собственному вкусу. Что же касается всего остального дома — просто следите за выполнением моих инструкций.

Бетт предоставлялись большие права: она могла нанимать на работу и увольнять с нее, подгонять нерадивых, и вообще — делать все, что ей заблагорассудится, лишь бы реконструкция виллы была закончена к возвращению молодоженов.

— Прямо дрожь пробирает! — воскликнула Бетт. — Подумать только, вы возлагаете на меня такую ответственность!

— Но вы же член семьи! — возразил Тонио. — Кому еще доверять, как не своим родным?

Бетт давно уже поняла, что Дюмены доверяют только членам своей семьи. Аутсайдеры не допускались к управлению страной.

Если Тонио в настоящее время был министром культуры (ранее он имел титул посла в чине генерала с четырьмя звездами на погонах), то его дядя — министром обороны, мать курировала национальную лотерею, один из его кузенов управлял государственными капиталовложениями в Европе, другой занимался тем же самым в Нью-Йорке. Почти все ключевые посты в правительстве и дипломатическом корпусе находились в руках семейства Дюменов, вплоть до троюродных и четвероюродных братьев и сестер и их дражайших половин.

Бетт восхищалась такой сплоченностью, которая казалась ей чрезвычайно трогательной. Она и сама получила приличествующие ее статусу «первой тещи» привилегии: собственный офис, штат подчиненных, жалованье, машину с личным шофером и даже звание заведующей национальными памятниками.

Это означало, что помимо надзора за перестроечными работами в «Парадизе» в ее обязанности входили также завтраки с дамами из высшего общества Бенедикты дважды в неделю. В этот приятный ритуал включались обязательный обмен последними сплетнями и игра в бридж, из которой Бетт неизменно выходила победительницей.

Праздность, отсутствие недостатка в деньгах, личная горничная — в таких условиях Бетт чувствовала себя как рыба в воде. Впервые в ее жизни люди относились к ней с почтением. Она имела влияние на Тонио Дюмена, и вовсе не собиралась скрывать это от других. Новое положение опьяняло ее.

Бетт была благодарна судьбе и за то, что это положение имело под собой прочную основу, так как брак, заключенный между Тонио и Ким по католическому обряду, исключал возможность развода.

Обязанности Бетт, касающиеся работ, проводимых в «Парадизе», оказались не слишком обременительными. По большей части они заключались в осуществлении контроля над приемкой поступающих грузов и оформлении счетов. На начальной стадии у Бетт вышел конфликт с одним из декораторов — прилизанной молодой девицей по имени Лаура Винсент, которая должна была оформлять ее личные апартаменты. Лауре не понравились обои, которыми Бетт пожелала оклеить свою спальню.

— Золотые узоры на бархате?! — переспросила она, не веря своим ушам.

— Мне так нравится, — ответила Бетт. — Имеете что-нибудь против?

Молодая женщина порозовела.

— Выглядит немного… э-э… аляповато!

Лауре пришлось улететь первым же самолетом на следующее утро, а Бетт получила свои обои без ненужных пререканий.

Пример оказался назидательным для других, и Бетт поняла: ничто так не способствует развитию хорошего вкуса, как туго набитый кошелек.

Еще только раз возникло трение с персоналом по поводу одного груза, доставленного самолетом из Руанды. Маленькое испуганное существо оказалось живым, но умирало от жажды. В транспортной накладной оно фигурировало как шимпанзе.

Когда Симона Бардини увидела его, у нее глаза на лоб полезли:

— Это же горная горилла…

Бетт хихикнула.

— Прелесть, правда?

— Но это очень опасное животное, миссис Вест! — Декораторша выглядела сильно обеспокоенной. — Торговля ими и вывоз их из страны запрещены законом…

— Может, для обычных людей и запрещены, — презрительно фыркнула Бетт, — но только не для моего зятя! У него дипломатический статус. Он может поступать так, как ему заблагорассудится.

Синьора Бардини, видимо, вспомнила участь, постигшую Лауру Винсент, потому что больше не произнесла ни слова.

«Мой зять!»

Как же нравилось Бетт без конца вставлять в разговоре эти слова: «Мой зять Тонио Дюмен»…

Звучит почти так же здорово, как «свекор моей дочери Эль Тигр».

Вот это действительно было имя, по-настоящему внушавшее страх! А она щеголяла им совершенно свободно…

Старик был просто плюгавым замухрышкой — настолько же уродливым, насколько красивым был Тонио. Его внешний вид вполне соответствовал его репутации — репутации убийцы. Бетт старалась держаться от него подальше. Не то чтобы ее так уж часто приглашали в «Кастл», хотя она приходила туда по первому зову, чтобы поиграть в карты с матерью Тонио, Альбертиной… У Бетт хватало сообразительности проигрывать ей, несмотря на то что ставки были неприлично высокими. Фактически грабительскими. Она понимала: ее дурачат, — но что можно было сделать?

Между тем мадам Альбертина всегда проявляла необыкновенную любезность. Элегантная женщина хрупкого телосложения в молодости была манекенщицей, и Тонио именно ей был обязан привлекательной внешностью.

— Должно быть, вы очень скучаете по своей прелестной Ким, — сочувствовала она Бетт.

— Еще бы! — откликалась Бетт. — Мы никогда раньше не разлучались.

— Материнская любовь — такое радостное чувство! Вам ведь не нужна эта восьмерка червей? Да, и я тоже жду не дождусь возвращения наших дорогих детей!

Бетт почти не спала в первую ночь после свадьбы Ким. Как бы ей хотелось быть рядом с ней и вовремя придти на помощь советом!

Бедняжка Ким! Такая невинная и наивная! Как она воспримет этот первый опыт семейных отношений… сексуальных отношений? Сами эти слова вызывали у Бетт неприятный привкус во рту. Оставалось лишь надеяться, что Ким не будет очень больно.

— Не жди, что приятное для него будет приятно и тебе, — предупреждала она дочь. — Мужчины, даже такие чудесные, как Тонио, по натуре — животные. Тем не менее тебе придется сделать его счастливым! Это твоя обязанность.

Она посоветовала Ким закрыть глаза и отнестись ко всему как к неизбежной и необходимой процедуре.

— Как к какой-нибудь хирургической операции, понимаешь?

Но когда Ким позвонила ей с Бермуд, где молодожены проводили начало медового месяца, по ее голосу было похоже, что она находится в состоянии эйфории. Она восторженно заверяла, что Тонио оказался великолепен. Такой сильный! Такой мужественный! Замужество — это блаженство, блаженство и еще раз блаженство! Они не выходили из номера Целых три дня!

Бетт почувствовала одновременно и смутное разочарование, и облегчение. Интересно, они хоть из постели-то вылезают иногда? — размышляла она. Когда же они начнут регулярно питаться, ходить по магазинам, вести нормальный образ жизни?

— Я рада, что он такое совершенство, — мрачно отреагировала Бетт в телефонную трубку.

— Ну, не абсолютное совершенство… — хихикнула Ким. — У него есть один маленький тайный физический дефект…

— Неужели? — забеспокоилась Бетт. — Что-нибудь такое, о чем мне следует знать?

Хихиканье переросло в откровенный громкий смех:

— Не волнуйся, мамочка! Ничего такого, что могло бы плохо повлиять на его… Ну, ты понимаешь, на что! Он на голове, под волосами. А теперь мне надо торопиться: через час наш самолет.

На протяжении всего путешествия Ким и Тонио часто звонили Бетт, чтобы сообщить об отправке очередных своих приобретений и узнать, как продвигается реконструкция виллы. Тонио интересовался даже самыми незначительными, на первый взгляд, деталями. Он был весьма дотошным человеком и хотел, чтобы все его указания выполнялись в точности.

В сентябре новоиспеченные супруги позвонили из Палм-Спрингса и сообщили, что возвращаются через две недели.

— Все уже готово? — требовательно спросил Тонио.

— Мы уже подошли к заключительному этапу. Сейчас декораторы развешивают картины на стенах. Я думаю, вы будете потрясены результатом.

Да и как тут могло что-нибудь не понравиться? На переделку виллы ушло десять миллионов долларов!

В то утро Бетт прошла в свои апартаменты, вытянулась на кресле, обтянутом бледно-желтым бархатом, и приказала принести себе пунш со свежей мятой. Пока она потягивала напиток и грызла миндальные орешки, ее горничная Мария массировала ей ступни, предварительно смазав их душистым кремом.

— Полегче с моими несчастными мозолями, — пробормотала Бетт. На самом же деле она чувствовала себя на верху блаженства, но нельзя портить слуг чересчур снисходительным отношением. Она удовлетворенно и глубоко вздохнула.

Ей понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к тому, что ее ублажают, — к богатой и беспечной жизни, — но теперь она вполне с этим освоилась.

Посмотрев в зеркало на себя и горничную, склонившуюся у ее ног, Бетт подмигнула своему отражению.

«Кончилось время, когда тебе приходилось воровать со стола чужие чаевые, дорогуша. Отныне все должно быть по высшему разряду!»

Бетт приехала в аэропорт встречать молодоженов, когда там уже собралась половина жителей Бенедикты.

Стоял чудесный день, ясный и прохладный — лето подходило к концу. На бетонированной посадочной полосе посверкивал на солнце лайнер «Сан-Мигель-1». Когда сотрудники наземной службы подкатили к реактивному самолету трап, духовой оркестр грянул «Моя цветущая Родина» — национальный гимн Сан-Мигеля. На втором куплете ему начали подпевать зрители. Бетт пела вместе со всеми, охваченная волной патриотизма: «Моя цветущая Родина, мое любимое отечество!»

Затем дверь самолета распахнулась, и в проеме появились они — Тонио и Ким. Два загорелых великолепных человеческих экземпляра — высокие, горделивые, в безукоризненно сшитых белых шелковых костюмах. От них будто исходило свечение…

Тонио держал в руке трость из слоновой кости, шею Ким обнимали бриллианты. Они держались за руки. Оркестр смолк. Толпа затаила дыхание.

Даже Бетт, которая считала, что все уже повидала на своем веку, — даже Бетт застыла в оцепенении. Она, как и все остальные, безмолвно созерцала явление двух божественных существ, спускавшихся к ним с неба.

Фоли-сквер

— Знаете классическую еврейскую притчу, объясняющую смысл понятия chutzpah? — Билл Кернс похлопал Аликс по спине, когда они покидали здание суда. — Мальчик, убивший своих родителей, бросается в ноги судьям, умоляя о прощении на том основании, что он сирота. — Кернс рассмеялся. — Вы приводите в защиту Джилкриста очень странные аргументы. Даже судья Бирнбаум был обескуражен. Нет, вы и правда просто поразительная женщина, Аликс!

Она искоса взглянула на него. «Интересный парень…» — однажды высказал о нем свое мнение мистер Рабинович. «Вы думаете?» — Аликс тогда с сомнением воззрилась на старика.

Что ж, возможно, это и так, если вам нравится кельтский тип: резкие черты лица, бледная веснушчатая кожа, рыжие волосы, которые уже начали редеть на затылке… Билл напоминал ей борзую — невысокую, но гибкую, словно созданную для быстрого бега. Можно поспорить, что он и в самом деле бегает трусцой по утрам.

Спустившись с лестницы, они одновременно остановились. На улице шел легкий снежок, ложась на тротуар мягким пуховым покрывалом. В этот час Фоли-сквер выглядела тихой и безмятежной — именно таким показывали Нью-Йорк в полузабытых довоенных кинофильмах.

— Затишье перед бурей, да, Аликс?

Она кивнула и застегнула пальто.

— Увидимся в суде, — сказал Билл и быстрыми шагами свернул за угол. Всегда торопится. «Живчик», «Неумолимый Билл» — так прозвали его бульварные газетенки. А ее — «Поразительная Аликс».

Она брела домой в густеющих сумерках. Сегодня был день последних приготовлений к предстоящему судебному заседанию. Ей не удалось добиться многого из того, на что она рассчитывала. Она, разумеется, и не собиралась использовать такую линию защиты, как жалость к «несчастному сироте», но надеялась одержать победу по другому пункту. Аликс хотела, чтобы семьям погибших было запрещено присутствовать на процессе.

— Это же раздражающий фактор! — доказывала она. — Каково будет присяжным видеть их ежедневно, да еще если они решат вынести оправдательный приговор?

Но судья Бирнбаум не согласился с ее доводами.

— Если речь идет о том, чтобы запретить людям, потерявшим родных и близких, своими глазами наблюдать за свершением правосудия только на том основании, что члены присяжной комиссии будут неуютно себя чувствовать… — Он вздохнул. — Этот процесс трагичен по своей сути, и присутствие или отсутствие на нем родственников погибших ничего не изменит.

Аликс шла не торопясь, проигрывая в уме возможные сценарии предстоящего процесса. Но перейдя Хьюстон-стрит, она выбросила невеселые раздумья из головы: работа есть работа, а семья есть семья, и если не уметь четко разграничивать эти аспекты жизни, недолго и свихнуться. Процесс Джилкриста можно предать забвению по крайней мере до тех пор, пока Саманта отправится спать.

Аликс заскочила в химчистку забрать вещи, потом в магазинчик Вин Ли. Обычно перед уик-эндом она выбирала какое-нибудь китайское блюдо быстрого приготовления, чтобы облегчить себе жизнь. Мистер Рабинович, наверное, уже накрыл на стол, покончив с последней домашней обязанностью на этот день…

— Вам бы стоило посмотреть, как моя крошка управляется с китайскими палочками! — похвасталась Аликс. Миссис Ли только усмехнулась и положила в бумажный пакет еще несколько печений с предсказанием судьбы.

К тому времени, когда Аликс подходила к дому, настроение у нее уже совсем поднялось.

В свои шесть лет Саманта Брайден представляла собой точную копию отца: такие же черные кудрявые волосы, сверкающие глазенки и высокие скулы. Одна восьмая часть индейской крови, если утверждения Сэма были правдой, сыграла свою роль.

Она унаследовала от своего отца и говорливость, болтая без умолку на протяжении всего обеда, выкладывая все накопившиеся за день новости: противопожарные учения в школе, шалости Берта и Эрни, что говорила учительница о продолжительности жизни грызунов…

Когда обед подошел к концу, они разломили свои печеньица «с секретом» — в них вкладывались бумажки с предсказанием будущего.

— Прочитай мне мое будущее, мамочка! — попросила Саманта.

Аликс взглянула на бумажный клочок. «Бойтесь волка в овечьей шкуре», — прочла она и простонала. Кто сочиняет всю эту ерунду?! Что случилось с добрыми старыми предсказаниями, которые обещали вам долгое путешествие или встречу с симпатичным черноволосым незнакомцем? И, кстати, куда эти незнакомцы потом деваются…

— В предсказании говорится, что уже поздно и тебе пора спать.

— Не пора, ведь правда не пора, дед? — воззвала Саманта к высшей инстанции.

— Твоя мама всегда права, — заверил девочку мистер Рабинович.

— Да-а… — протянула Аликс. — Просто сама себе удивляюсь!

В половине восьмого она уже уложила дочку, прочитала вслух отрывок из «Сильвестра и волшебного камушка» и поцеловала Сэмми, пожелав ей спокойной ночи.

Затем Аликс вымыла голову и, завернувшись в махровый халат, пару часов работала в своей комнате. «Блестящая жизнь преуспевающего адвоката…» — саркастически подумала она, потирая уставшие глаза.

Круглая площадь с радиально расходящимися улицами напоминала арену цирка. Это сходство усиливали установленные на ней прожектора для подсветки и разыгрывающиеся здесь интермедии: публичных выступлений было едва ли не столько же, сколько непосредственно в зале суда.

День за днем на площади собирался народ. Хотя нет, скорее это была толпа… Безжалостная, готовая устроить суд Линча.

Каждое утро к половине девятого она уже была на месте: шумная, разнородная по составу, изменчивая по настроению. Ее составляли друзья и знакомые погибших, члены Союза авиаторов, студенты Корнуэлльского университета (их команда фехтовальщиков в полном составе летела на злополучном самолете), военнослужащие Американского Легиона с базы на Стэйтен-Айленде, авиапилоты, члены Общества обеспечения безопасности полетов, Общества англо-американской дружбы, активисты борьбы за сохранение смертной казни и рядовые зеваки, которые обычно фигурируют в газетных интервью как «некий мистер Джон» или «некая миссис Смит».

Всегда присутствовали и телевизионщики, надеявшиеся поймать интересные кадры для вечерних новостей, а также мелкие кустари-галантерейщики, торгующие майками, на переде которых большими буквами было написано «Смерть Джилкристу», а на спине красовалось изображение электрического стула.

Появление Аликс неизменно сопровождалось презрительными насмешками и оскорбительными выкриками.

— Можно подумать, это я сижу на скамье подсудимых! — жаловалась она.

В самом зале заседаний атмосфера была хоть и поспокойнее, но не менее напряженная: все места забиты близкими погибших.

Итак, ждать сочувствия с этой стороны не приходилось, тем более, что и поведение Родни Джилкриста не способствовало его проявлению: он принадлежал как раз к типу подсудимых, вызывающих отвращение. Тюремный распорядок жизни мало отразился на внешности парня, но он пополнел, а кожа его стала пергаментного цвета. Во время заседаний он сидел как куль с мукой, бессмысленно уставившись куда-то в пространство, то и дело ковыряя в носу.

Обычно, выступая в защиту практически безнадежных обвиняемых, Аликс напоминала себе, что даже самый презренный негодяй — чей-то сын, чья-то дочь. В случае с Родни даже эта тактика не работала…

По большей части Аликс устремляла взгляд на присяжных, свидетелей и обвинителя, а именно — Уильяма Ф. Кернса.

В начале процесса они с Биллом заключили пари: проигравший приглашает победителя на ланч и платит за обоих.

— В ресторане по выбору победителя, — уточнил Билл.

— Тогда я проявлю милосердие: ресторан Ва Ки в Чайнатауне. Я-то уж знаю, как мало вы получаете.

Билл был достойным противником: как и сама Аликс, самолюбивый, жадный до работы, безжалостный к тем, с кем вступал в единоборство. Каждый раз, когда они сталкивались, между ними буквально искрило.

Тактика поведения на процессе включала в себя все вплоть до одежды: если команда обвинителей предпочитала черные костюмы и белые рубашки, Аликс выбирала красивые материалы теплых тонов — «дружелюбную» одежду, которая могла бы произвести благоприятное впечатление на членов судейской коллегии, а оно, может, автоматически перенеслось бы и на Родни Джилкриста…

— Вы великолепно выглядите! — прокомментировал как-то утром Билл персиковое платье Аликс. Она зарделась от удовольствия, хотя и не смогла бы точно сказать, был ли это искренний комплимент или военная хитрость с целью обезоружить ее.

Она все время ворчала: процесс нарушал ход ее семейной жизни, оказываемое на нее давление было убийственным, силы, ей противостоящие, — слишком могущественными. Все так… Но во время процесса она испытывала удивительный, ни с чем не сравнимый подъем. Это была настоящая дуэль умов — с неожиданными выпадами и ответными ударами; дух противоборства в то же время странно объединял противников. В крайнем своем выражении получаемое при этом удовольствие было похоже на сексуальное, а в каком-то смысле даже лучше его. Потому что даже потерпев фиаско в личной жизни, Аликс в суде могла доказать хотя бы самой себе свою состоятельность и выйти из поединка победительницей.

А самое привлекательное во всем этом то, что Биллу Кернсу, скорее всего, придется раскошелиться на обед в китайском ресторане. Она полакомится мясом по-сычуаньски и жареными креветками, а он признает себя побежденным…

Отель «Плаза»

Всю ночь накануне последнего заседания по делу Родни Джилкриста Аликс работала над своей заключительной речью, оттачивая каждое слово. На рассвете она приняла душ, оделась, взглянула на себя в зеркало — и у нее непроизвольно вырвался стон.

Она выглядела ужасно: худющая словно бродячая кошка, словно каждый фунт, набранный за время процесса Джилкристом, был взят у нее. Под глазами красовались черные круги, а голова раскалывалась так, будто она пробоксировала десять раундов с Мохаммедом Али. Аликс не могла припомнить, когда в последний раз она нормально и спокойно поела или посидела у телевизора.

Проклятый процесс! Он перевернул привычный уклад ее жизни. За последние месяцы, что бы она ни делала, мысли ее были заняты этим процессом. Если дела шли хорошо, она пребывала в эйфории, если что-то не ладилось — приходила в отчаяние. Но теперь, когда столько душевных сил было растрачено, она и подумать не могла о возможности поражения!

Будто ей и так не было неимоверно тяжело в ходе процесса, на нее еще и сыпались угрозы расправы над ней. Не то чтобы они представляли собой реальную опасность… но на нервы действовали основательно. Дня не проходило, чтобы не раздавались злобные телефонные звонки или не приходили не менее злобные анонимные письма.

— Не волнуйтесь, — успокаивали ее в полиции. — Все сразу прекратится, как только суд вынесет обвинительный приговор.

С личной жизнью дела обстояли не лучше: сначала дезертировал Джефф, а совсем недавно Аликс бросил любовник.

— Терпеть не могу заниматься любовью на скорую руку! — заявил Боб Джекобе во время их последнего полуденного свидания в загородном отеле.

— Но у нас есть целых сорок пять минут… — заикнулась было Аликс.

— Кроме того, я устал ложиться в постель с Родни Джилкристом!

Аликс была подавлена. Вернее, была бы, если б нашла на это время…

— Я позвоню тебе, когда все кончится, — сказала она.

— Все уже кончилось. — Он поцеловал ее в щеку и удалился.

Но самый серьезный удар ожидал ее совсем рядом с домом.

Бедная Саманта! Известность коснулась даже ее. Но вместо того чтобы гордиться своей знаменитой мамочкой, она чувствовала себя парией. Почему Аликс не может быть «как все нормальные люди?»

Как-то раз, когда заседание в суде закончилось раньше обычного, Аликс рванула в город, чтобы самой забрать дочку из школы. Там-то на нее и накинулись другие матери.

— Как вы можете защищать такое чудовище?! — с горечью воскликнула Филис Лэнгли.

— Это ужасно! — добавила Эви Брукс.

— Прошу вас… — прошептала Аликс, — только не при дочери…

Но Саманта уже разразилась слезами.

Аликс успокоила ее двойной порцией пломбира в «Анжелике» и, пока девочка лакомилась, старалась объяснить ей абстрактные принципы справедливости и правосудия. Но Саманту нимало не интересовали эти тонкости. Единственное, чего ей хотелось, — это того, чтобы подружки перестали ее донимать.

— Скоро, скоро! — обещала Аликс.

Но Саманта не поверила ни единому слову. А Аликс подумала, что в свои шесть ее дочь уже законченный циник.

В девять часов утра Аликс прибыла в суд с решительным настроем, словно финалистка Уимблдонского турнира. Фоли-сквер заполняла обычная стая стервятников, но Аликс и бровью не повела: слишком важный день предстоял впереди.

По коридору она прямиком направилась к комнате 506, но ее перехватил судебный исполнитель.

— Судья Бирнбаум хотел бы немедленно видеть вас.

У Аликс подпрыгнуло сердце. Может, государственный прокурор решил, наконец, пойти на переговоры и сделать последнее заседание закрытым? Она уже почти ощущала во рту вкус ужина в честь ее победы…

Она пригладила волосы и подавила довольную усмешку, входя в совещательную комнату.

Билл Кернс и судья Бирнбаум находились уже там; там же была и незнакомая ей пожилая женщина с копной седых волос. Все выглядели довольно мрачно. Судья не стал дожидаться, пока Аликс усядется.

— Прошлой ночью, — начал он дрожащим голосом, — между тремя и четырьмя часами Родни Джилкрист скончался в своей камере в результате сердечного приступа.

— Не верю! — вскричала Аликс.

Это было невероятно… Ужасно! Какая-то ловушка.

Самоубийство — да, это она могла понять. Или если бы его убил сокамерник… Но сердечный приступ?!

После всего, через что она прошла, — тяжкого труда, самопожертвования… А ее заключительная речь?! Ей хотелось закричать. Как быть с ее речью, в которой она вылизывала каждую фразу, пока та не становилась образцом ораторского искусства? А теперь все это навсегда канет в небытие…

— Это несправедливо! — простонала она. Билл проворчал что-то, соглашаясь.

— Сама жизнь несправедлива, — заметил судья. — Послушайте, вы оба проделали блестящую работу за последние четыре месяца. Никогда не видел ничего лучшего. Но сейчас все кончено. Смиритесь с этим.

Опустив глаза в пол, адвокаты проследовали за Бирнбаумом в битком набитый зал заседаний. Судья сделал короткое сообщение о «естественной смерти» Родни Джилкриста. Никаких деталей, практически две фразы. Он поблагодарил присяжных и стукнул по столу судейским молоточком.

— Дело закрыто.

В следующие мгновения, пока сказанное еще не дошло до сознания присутствующих, Аликс и Билл обменялись быстрыми взглядами и ринулись к выходу словно два смерча. Еще секунду в зале стояла гробовая тишина, а потом начался невообразимый шум.

— Бежим! — скомандовал Билл, и его слова чуть не потонули в общем гаме. Двери зала распахнулись настежь, и толпа повалила наружу: присяжные, зрители, репортеры, размахивающие блокнотами и рвущиеся к телефонам.

— Вот они! — закричала какая-то женщина. — Адвокаты!

Человеческое стадо развернулось и кинулось за ними.

Аликс обуяла паника.

— О Боже! Билл, выведите меня скорей!

— Сюда! — Он схватил ее за руку и побежал, увлекая за собой по коридору, вверх по лестнице, вниз по другой, слыша за собой шум не отстающей погони.

— А теперь сюда! — Он втолкнул Аликс в какую-то дверь, захлопнул ее за собой и закрыл на задвижку. Внутри была тьма кромешная, и только узкая полоска света пробивалась из-под двери. Топот за стеной становился то громче, то тише, но не прекращался.

— Где мы? — задыхаясь, спросила Аликс.

— Понятия не имею! — так же запыхавшись, ответил Билл, но тут же наткнулся на что-то металлическое и чертыхнулся. — Похоже, это кладовка для метел.

Она чувствовала на своей шее его горячее дыхание.

— Кладовка! Вам нужно было выбрать местечко посимпатичнее. Мы можем навсегда тут застрять.

Внезапно ее охватили такая горечь и тоска от пережитого напряжения, что она разрыдалась.

В следующий момент она очутилась в объятиях Билла Кернса и сама не поняла, как это произошло, но они уже обменивались быстрыми жаркими поцелуями.

— Это безумие! — Он сжал ее грудь.

— Ты мне это говоришь! — Ее пальцы нащупывали молнию на его брюках.

— Правда, можно? — Он прижал ее к стене, вибрирующей от все еще продолжающегося топота.

— Нужно! — Она притянула его к себе.

Никогда еще секс не казался ей таким необходимым. Таким логичным. От полного уныния — до кульминации всех чувств! Разрядиться после всех неприятностей можно было только таким способом. И только с Биллом Кернсом.

Минут через десять, тяжело дыша, но утолив свое желание, они выпустили друг друга из объятий и принялись приводить себя в порядок.

— Прислушайся! — прошептал Билл.

Аликс подняла голову.

— Они ушли.

Билл шумно выдохнул и рассмеялся своим заразительным смехом:

— Я думал об этом моменте уже несколько месяцев!

— Не может быть… — Аликс была поражена.

— С того самого дня, когда ты появилась в оранжевом платье с кружевным воротничком.

— В персиковом, — поправила она. — Платье было персикового цвета.

— Боже, ты выглядела так аппетитно, что я готов был наброситься на тебя прямо там же и тогда же! А ты?

Аликс возилась с пуговицами.

— Я — что?

— Ты когда-нибудь думала обо мне в романтическом плане?

— Ты это называешь романтичным?!

— Ты знаешь, что я имею в виду.

— Нет… да… может быть. Но уж, во всяком случае, не в кладовке для метел. Это уж точно.

Он поцеловал ее.

— Да-да… И все-таки это было совсем неплохо. Давай повторим.

— Обязательно. Только не здесь.

— Правильно! Избавимся от запаха этих тюремных стен.

— Да, а то он, кажется, просто въелся в нас.

— Ну, тогда — на волю, в пампасы!

— И на улицу?

— … и в «Плазу». В номер с красивым видом из окна.

— … с ванной на двоих.

— … и шампанским…

— … и бутербродами с копченой лососиной.

— Никакого телевизора…

— Никаких газет…

— Ничего, кроме нас двоих.

— И очень много бутербродов с копченой лососиной!

— Дороговато встанет…

— Копченая лососина?

— Все в целом.

— Расходы пополам?

— А как же!

Аликс скрипнула открываемой дверью. Коридор был пуст. Билл зашнуровал ботинки.

— Теперь вперед!

Точно пара воришек, они прокрались по боковой лестнице вниз, прошли по каким-то коридорам, о существовании которых Аликс даже не подозревала, и вышли через служебный выход на улицу. За углом, на Фоли-сквер, бушевала толпа демонстрантов. То и дело раздавался вой сирен. Аликс догадалась, что это гудят машины «скорой помощи», вызванные для пострадавших в давке.

Билл запихнул ее в такси.

— В «Плазу»! — скомандовал он шоферу. — И как можно скорее.

Оказавшись в безопасном салоне автомобиля, они снова бросились друг к другу в объятия, словно изголодавшиеся.

— Послушай, — сказала Аликс в перерыве между поцелуями, — я кое о чем должна тебя предупредить.

— М-м-м, — невнятно промычал он, покусывая мочку ее уха.

— Я никогда не завожу романов с бейсболистами и юристами.

— Очень разумно… — пробормотал он. Они снова поцеловались. Он провел рукой по ее бедру.

— Господи, — заметил он, — кожа да кости.

— Что за выражения!

— Обожаю такой тип женщин.

— Ты ведь не женат, а, Билл?

— Конечно нет! А почему тебя это интересует?

— Я не завожу романов с бейсболистами, юристами и женатыми мужчинами.

Она запустила пальцы в его волосы, счастливая оттого, что находится в данный момент именно здесь, и нигде больше. Они снова поцеловались.

— А знаешь, я бы все равно выиграла у тебя пари! — произнесла она, оторвавшись от него и отдышавшись.

— Ничего подобного! Ты была у меня в руках.

— Я подготовила такую замечательную речь…

— А моя была просто совершенством…

Аликс выглянула в окно. Уличные часы на здании «ИБМ» на Мэдисон-авеню показывали немногим более десяти утра. Впереди у них был целый чудесный день. Город выглядел чистым и симпатичным.

— В общем-то это неважно. — Она потерлась о его щеку своей.

— Что неважно?

— Кто бы выиграл. Потому что мы этого никогда не узнаем. Правда?

— Правда, милая. Мы никогда этого не узнаем.