Маски сброшены

Глава десятая

Алексис с заботливостью любящего сына и с усердием сиделки смочил пересохшие губы Елизаветы водой и поправил подушки на её кровати. Она спала тем сном, который приходит вслед за тяжелыми физическими страданиями или кризисами болезни, когда страдания и болезнь преодолевают критическую точку и отступают. Именно такую критическую точку накануне вечером преодолела страшная болезнь Елизаветы.

Всю ночь Алексис не сомкнул глаз. Он выглядел усталым, вымученным и встревоженным. Через полчаса у него была назначена важная встреча с Владимиром Вольшанским. Эта встреча так или иначе была связана с тем тяжелым состоянием, в котором находилась Елизавета, и пойти на неё Алексис считал для себя необходимым. Но перед уходом он решил ещё раз зайти в комнату матери, чтобы удостовериться, что с ней все в порядке.

— Когда она проснется, дай ей две ложечки вот этого средства, наказал он Анфисе.

— Хорошо, барин, — ответила та.

— Проследи, чтобы питье или еда, которую она будет принимать, никоим образом не проходила через чужие руки. По возможности, не оставляй её одну и не впускай к ней никого.

— Будьте спокойны, барин. Я все сделаю, — заверила его Аафиса.

Алексис уже собирался уходить, когда Анфиса его окликнула:

— Барин, кажется, она проснулась!

Алексис поспешно вернулся к изголовью кровати своей матери. Растерянный взгляд Елизаветы остановился на нем.

— Матушка, как вы себя чувствуете? — поинтересовался он.

— Ужасная слабость, — еле слышно произнесла она. — И в голове… Все шумит, стучит… Как в аду. Что со мной?

— Вчера вам стало плохо, — объяснил Алексис. — Вы потеряли сознание прямо на лестнице. Вы помните?

— Да, — растерянно произнесла она. — Как странно!

— Вы нас очень напугали, — сказал Алексис.

— Нас?

— Меня, графа Вольшанского, Анфису и всех домашних, — перечислил он.

— Да, барыня, — подтвердила Анфиса. — Уж как мы тревожились за вас! Вы были такая бледненькая и совсем не дышали. А потом приехал доктор. Мы ещё пуще испужались за вас, когда увидели, как испужался доктор. Он достал какой-то странный предмет: какую-то трубку, и стал через эту трубку вливать в вас жидкость. Уж одному богу ведомо, сколько он влил в вас жидкости!

— Что она говорит? — изумилась Елизавета и впилась глазами в своего сына, ожидая объяснений. — Что со мной произошло?

— Не волнуйтесь так, матушка! Никто ещё толком ничего не знает. Но мы постараемся выяснить.

— А граф? — спросила Елизавета, вспомнив, что сын упоминал его. Откуда ему стало известно обо мне?

— Он был здесь, — ответил Алексис. — Вчера вечером он отправил кого-то из своих людей с запиской для вас. Его человек приехал как раз в тот момент, когда здесь был доктор, и в доме был ужасный переполох из-за вас. Он рассказал графу обо всем, что происходило здесь. Граф немедленно примчался сюда. Он первый высказал предположение… Он оказал некоторое содействие доктору в определении вашей болезни. И как знать: быть может, если бы не удалось установить причину и правильно оказать первую помощь… Я и представить не могу!

— И все-таки, что со мной было? — ещё раз спросила Елизавета.

— Не знаю, матушка.

Алексис многое не договаривал, однако она не настаивала и не требовала от него откровенности. Она была слишком слаба для этого.

— А теперь, извините меня, матушка, — сказал Алексис, — коли уж речь зашла о графе, я должен сказать вам, что у меня сейчас назначена с ним встреча.

— Встреча с графом? — в недоумении переспросила она.

— Да, — подтвердил он.

Вопреки его предположениям, она не стала интересоваться, зачем им понадобилось встречаться. Она только сказала:

— Тогда иди. Обязательно с ним встреться и поблагодари за все от моего имени.

Когда Алексис подъехал на извозчике к месту назначенной встречи с графом Вольшанским, тот уже ожидал его в своей карете. Алексис отпустил извозчика и перебрался в карету графа Вольшанского.

— Извините, что заставил себя ждать, граф, — первым делом сказал Алексис.

— Ничего, — произнес Владимир и тут же спросил: — Как она?

— Ей намного лучше.

— Слава Богу! — прошептал Владимир.

— Она попросила поблагодарить вас. И я благодарю вас, граф, от имени своей матушки и от своего имени, за все то, что вы для нас делаете.

— Не стоит, поверьте мне, сударь! Мне очень дорога ваша матушка.

— Вы что-нибудь узнали? — осведомился Алексис.

Владимир передернулся. И по этому передергиванию несложно было понять, что Алексис затронул неприятную и скверную тему.

— Да, узнал, — ответил Владимир.

— Все как вы предполагали?

— Да. Это был мышьяк.

— О Господи! — со стоном прошептал Алексис и обхватил руками голову. Но почему? Вы в этом уверены?

— Мышьяк обнаружили при помощи так называемого аппарата Марша[26], сказал Владимир. — Современная наука, хоть и не так давно, но все же научилась выявлять этот яд. Мышьяк содержался в кофе. Причем, довольно большая доза. Это большое счастье, что Елизавета только отпила, а не выпила целиком этот распроклятый кофе.

— Прошу вас, не надо больше, — умоляющим голосом произнес Алексис, которому одно предположение, что его матушка могла умереть, доставляло невыносимые страдания.

— Я вас понимаю, — сочувственно произнес Владимир, который страдал не меньше его, но как человек более взрослый, а соответственно, более сильный, он умел сдерживать свои чувства.

— Ну, кому? — с гневом и отчаянием произнес Алексис. — Кому понадобилось отравить мою матушку?

— Вы выяснили, кто к ней приходил перед тем, как она потеряла сознание? — спросил Владимир. — С кем она пила этот злосчастный кофе?

— Да, это было несложно. К ней приходила девушка из дамской лавки мадмуазель Софи.

— Зачем?

— Показать новый товар.

Владимир в недоумении посмотрел на него, как бы спрашивая: «Что ещё за товар?»

— Так сказал мне лакей, — объяснил Алексис. — Дело в том, что матушка часто покупает в её лавке различные дамские штучки: перчатки, веера, кружева и тому подобное.

— Странно, что эта девушка пришла к княгине только ради того, чтобы показать товар, — с сомнением произнес Владимир.

— Как раз в этом ничего странного нет, — возразил Алексис. — Эта девушка иногда приходит к нам в дом. Один раз я даже видел её с матушкой. Поверьте, граф, это безобидная девушка.

— За безобидной внешностью порой скрываются страшные личности, подметил Владимир. — Не забывайте, что именно с этой безобидной девушкой княгиня пила кофе, в котором оказался мышьяк. Кто, кроме неё мог его туда добавить?

— Вы думаете, это она?

— Я только спросил: кто, кроме неё мог добавить мышьяк в кофе?

— Может быть, его добавили туда раньше? Может быть, кто-то тайно проник на кухню или… Я не знаю! Но если предположить, что это она пыталась отравить мою матушку, то возникает вопрос: зачем ей это нужно?

— Возможно, не ей, а кому-то, кто за ней стоит. Возможно, кто-то ей что-то пообещал за подобное действо. Вы об этом не думали, сударь?

— Я уже не знаю, о чем думать, — в отчаянии произнес Алексис. — Мою матушку пытались отравить! У меня все смешалось в голове! Она могла умереть! Я как только представлю себе это, меня сразу охватывает такой ужас!

— Не нужно этого представлять, — произнес Владимир, мягко по-отечески сжав его руку. — Она спасена с Божьей помощью.

— Да, с Божьей помощью, — повторил Алексис.

— Но чтобы несчастье не повторилось, — заметил Владимир, — нам нужно найти отравителя. Ради блага той, которая нам обоим дорога, мы должны отбросить свои чувства и эмоции и быть рассудительными и объективными. У княгини имеются враги?

— Ну что вы, граф! — простодушно воскликнул Алексис. — Какие могут быть у матушки враги? Она никому никогда не делала зла. Она со всеми учтива и добродушна. И вы уже имели честь в этом убедиться.

— Ясно, — вполголоса произнес Владимир, в душе умиляясь наивности молодого человека. — А как насчет завистников? Княгиня красива, занимает высокое положение в обществе.

— Но это не повод, чтобы её убивать, — заметил Алексис.

— Согласен, — задумчиво произнес Владимир. — Хотя иногда людская зависть бывает настолько сильна, что доводит до преступления. Может ли быть такое, что княгиня нечаянно, невольно кому-то перешла дорогу?

— Я не знаю, — ответил Алексис.

— А эта девушка? Как и когда она впервые появилась в вашем доме? Кто её рекомендовал вашей матушке?

— Не знаю. Никогда этим не интересовался.

— Возможно, именно тот, кто привел эту девушку в ваш дом или порекомендовал её, — принялся размышлять Владимир, — и есть главный преступник. Или же… У меня имеется ещё одно предположение. Кто может быть заинтересован, чтобы Елизавета?.. У кого может быть материальный интерес в этом? Насколько мне известно, всеми делами управляла ваша матушка, не так ли? Возможно, у неё имелись должники?..

— Столько предположений и отсутствие сведений, — вздохнул Алексис. Если продолжать в том же духе, то можно зайти в такой тупик!

— Вы правы, сударь, — согласился Владимир.

— И вообще, к чему высказывать предположения и выдвигать версии? возмутился Алексис. — К чему терять время и все усложнять? Не проще ли заявить в полицию, что эта девушка пыталась отравить мою мать? А там уж они сами решат, как через неё добраться до настоящего преступника.

— Если она не будет покрывать этого человека, — заметил Владимир. Вполне возможно, она возьмет всю вину на себя и придумает какой-нибудь нелепый повод типа неприязни или зависти.

— Как бы то ни было, я все же считаю, что это дело полиции.

— Пожалуй, вы правы, сударь, — согласился Владимир. — Вам нужно пойти в полицию. Лучше вам пойти туда одному. Моя излишняя заинтересованность в судьбе княгини, может скомпрометировать её.

— Да, наверное. Я прямо сейчас пойду в полицию.

— Хорошо. А я постараюсь найти эту лавку и эту мадмуазель Софи. Если, конечно, мадмуазель не исчезла, что весьма вероятно. В любом случае, попытаюсь разузнать что-нибудь об этой девушке.

На этом они распрощались. Алексис ловко выпрыгнул из кареты графа Вольшанского и перешел на другую сторону улицы, а карета графа, проехав два квартала, скрылась за поворотом.

Но обстоятельства сложились так, что Алексису не удалось заявить в полицию, что его мать пытались отравить. По дороге туда он почти лоб в лоб встретился с предполагаемой отравительницей, о которой они только что говорили с графом Вольшанским. И хотя он видел Софью Немянову лишь один раз, он её узнал.

«Какое совпадение! — подумал он. — Неужели подобное возможно? Интересно, куда она направляется?»

Алексис последовал за ней. По счастью, она его не заметила. Вряд ли она, вообще, была способна кого-либо заметить. Она была погружена в какие-то собственные мысли, которые на данный момент занимали её больше, нежели мелькающие перед ней силуэты. Она машинально направлялась к какому-то заветному месту, не оглядываясь и не сбиваясь с пути, словно знала наизусть каждый поворот и закоулок.

Холод пронзил изнутри Алексиса, когда она остановилась у особняка князя Ворожеева.

«О, нет! — в ужасе подумал он. — Мой отец никак не может быть в этом замешан!»

Прежде, чем войти во владения князя Ворожеева, Софи осмотрелась вокруг. По счастью, Алексис уже успел укрыться от нее. Убедившись, что её никто не заметил, Софи быстро юркнула в полуоткрытые ворота. Через минуту в эти же ворота вошел Алексис. Минутное отставание заставило его потерять её из виду. Но он не сомневался, что она где-то внутри громадного дома. Ему не составило особых трудностей пробраться незамеченным внутрь дома и обнаружить преследуемую им девушку. Уже в вестибюле он услышал приглушенные голоса — мужской и женский, доносящиеся из правого крыла дома. В мужском голосе он узнал своего отца, а женский — предположительно принадлежал Софи Немяновой. Алексис остановился под дверью прилегающей комнаты, откуда мог слышать все, о чем они говорили, и краем глаза наблюдать за происходящем.

— Ну как? — поинтересовался Ворожеев у Софи. — Мне впору надевать траур и играть роль безутешного вдовца?

От его цинизма у Алексиса больно сжалось сердце, а лицо передернулось от отвращения.

— Вашу жену удалось спасти, — без всякой интонации сообщила Софи.

— Вот досада!

— И, кажется, она идет на поправку.

— На поправку? — возмутился Ворожеев. — Ты хочешь сказать, она выздоравливает?

— Да.

— Она должна была уже умереть или, во всяком случае, находиться при смерти, но никак не выздоравливать! Что это значит? Как такое могло случиться? Это было верное средство. Или ты что-то сделала не так, плутовка? Ты меня, часом, не провела?

Он сильно сжал её руку. Девушка вскрикнула от боли.

— Я все сделала, как вы велели! — со стоном сказала она.

— Тогда почему она так легко отделалась?

— Не знаю.

— Не знаешь?

Он ещё сильнее сжал её руку, словно хотел передавить её.

— Быть может, яд не успел подействовать, — страдальческим голосом произнесла девушка. — Ей быстро сделали промывку от яда.

— Промывку от яда! — поморщился Ворожеев над этой фразой. — Дура! Это тебе надо сделать промывку… от глупости! Ты наверняка оставила следы. Как узнали, что она приняла яд? Кому могло прийти это в голову?

— Не знаю. Я ничего не знаю!

Вне себя от гнева и досады, Ворожеев резко и грубо толкнул её. Она упала на диван.

— А я даже рада, что все так произошло! — пытаясь подавить свой страх, произнесла Софи. — Господь не допустил, чтобы я совершила душегубство.

— Моя очаровательная крошка! — с ухмылкой произнес Ворожеев. — Неужели ты думаешь, что на этом все так и остановится? Ну нет! С тебя ещё станется! Тебе придется по-новому проделать то, что ты уже проделала. Только без всяких «промывок» и «поправок»! Ты меня понимаешь?

Не в силах более выносить гнусное вероломство отца, Алексис вышел из укрытия. Его лицо было искажено болью и презрением.

— Какой же вы отвратительный и ничтожный человек! — воскликнул он.

— Алексис! — растерянно пробормотал Ворожеев. — Как ты здесь оказался?

— Мне кажется, в данный момент это не имеет значения, а имеет значения то, что мне все известно. Вы руками этой особы пытались отравить мою мать.

— Послушай, сын… — пытался что-то сказать в свое оправдание Ворожеев.

— Не называйте меня сыном! — резко оборвал его Алексис. — Я стыжусь, что во мне течет ваша кровь!

— Но это так, — с самодовольством заметил Ворожеев. — Ты мой сын, и в тебе течет моя кровь. Нравится тебе это или нет. Ты дитя двух врагов. И пора бы уже с этим смириться, сынок.

— Какой бред! Смириться с тем, что вы едва не отравили мою мать!

— Она наверняка сделала бы то же самое, покуда была бы на моем месте!

— Она никогда не была бы на вашем месте!

— Всякого может постичь несчастье, разорение и бедность, — возразил Ворожеев.

— Она никогда не дошла бы до преступления, даже если бы её постигло самое страшное несчастье! И никогда не опустилась бы ни до одного из ваших недостойных и бесчестных поступков. И знаете: почему? Потому что благородство — не только у неё в роду, но и в душе. А вам неведомо, что это такое.

— Красиво и легко рассуждать о благородстве души, — непримиримым и обвиняющим тоном произнес Ворожеев, — имея при этом приличный дом, процветающее поместье и капитал в банке. Но совсем иное, когда ты вынужден влачить такое жалкое состояние. И все по её вине! Она сама вынудила меня пойти на такой крайний шаг.

— Вам нет никакого оправдания!

— А я и не пытаюсь оправдаться! — с ехидством произнес Ворожеев. — Тем более перед тобой — жалким подобием своей маменьки. И коли ты стыдишься, что в тебе течет моя кровь, то я стыжусь, что у меня такой сын девицеподобный святоша. Ты вобрал в себя все то, что мне ненавистно!

— Вот вы и показали свое истинное лицо! — с хладнокровным безразличием, за которым скрывались огромная обида и разочарование, произнес Алексис. — В полной мере проявили свои отцовские чувства. Не сложно же было сбросить с вас эту маску лицемерия.

— Полно! Кто бы говорил о лицемерии! Ты всегда изображал передо мной хорошего сына, а ведь ты никогда не питал ко мне сыновней привязанности.

— Не легко питать сыновнюю привязанность к тому, кто сам не питает к тебе никакой привязанности.

— Ну вот, — заключил Ворожеев. — Похоже, мы оба сбросили свои маски. И каков же итог? Твоя мать — мой враг, впрочем, как и я — её. Ты на стороне своей матери. Это неудивительно, поскольку ты всегда принимал её сторону, что бы она не совершила против меня. Следовательно, ты и мой враг, поскольку ты на стороне моего врага.

— Что ж. Тогда избавьтесь от меня, как вы пытались избавиться от моей матери! — с ненавистью воскликнул Алексис. — Никто не знает о том, что знаю я. А я знаю достаточно. И если со мной что-нибудь случится, никто не посмеет обвинить в этом вас. Это было бы слишком чудовищно! Правда, есть эта особа, — Алексис небрежным жестом указал на Софью, которая молча следила за этой моральной битвой отца с сыном. — Особа, которая тоже знает достаточно. Но она тем более не посмеет обвинить вас. Как я понял, вы держите её в жестком кулаке и в большом страхе. К тому же она ваша сообщница.

— Да, это было бы слишком чудовищно, — согласился Ворожеев. — Одно дело — отправить на тот свет жену, которую ты ненавидишь, совсем другое сына, в котором течет твоя кровь. При том, единственного продолжателя рода князей Ворожеевых. Нет, сын, пусть ты полное подобие своей маменьки, но твоя жизнь для меня священна.

— Благодарю за величайшую милость, — с сарказмом произнес Алексис. Только вот ответной от меня не ждите. Потому что если мою мать снова постигнет несчастье от вашей руки, ваша жизнь для меня не будет стоить ничего! А теперь, прощайте! Я не желаю более знать вас и видеть!

Алексис резко дернулся и стремительно ринулся прочь из дома своего отца.

— Проклятая Эльза! — вне себя от ярости крикнул Ворожеев. — Она отняла у меня все! Мое состояние, мое былое величие, и даже моего сына!

— Ваш сын сам отрекся от вас, и не без причины, — дерзко заметила Софи. — Ваше состояние вы прокутили. Теперь мне это ясно. А ваше величие…

— Заткнись, дура! — крикнул на неё он. — Сделай ты все как надо, не было бы этих проблем!

— Вы думаете, ваш сын выдаст нас полиции? — поинтересовалась она.

— Нет, — возразил он. — Он слишком благороден, чтобы пойти на это. Он будет страдать, ненавидеть, но он ничего не сделает против меня.

— Пока вы ничего не сделаете против его матери, — прибавила она.

Алексис выбежал из особняка. Охваченный чувством огромного разочарования, разбитый душевной болью, он вцепился в колонну, словно искал у неё поддержки. Из его груди вырвался душераздирающий вопль, переполненный таким отчаянием, что оно вне сомнения способно было бы вызвать содрогание и отклик в душе у любого, услышавшего этот вопль. Алексис несколько раз ударил кулаками ни в чем не повинную колонну, вымещая на ней все свои болезненные эмоции. Но как бы Алексису не было тяжело и больно, он не позволил своим эмоциям окончательно раздавить его. Он собрался духом, взял себя в руки и побежал прочь от этого проклятого места, где даже земля, деревья и кирпичная ограда — внушали ему отвращение.