Мать Сумерек

Глава 7

Когда Агравейн заявил, что отправится на Ангорат вместе с Шиадой, Удгар ударил сына по лицу.

— Ты не можешь срываться за ней всякий раз, как кобель!

— Она моя жена! — настоял король.

— Она — Вторая среди жриц. И делает, что должна. А ты — король, так что бери пример, и делай, что положено королю Архона, Агравейн!

— То есть, следи за своей королевой? — подначил король.

— Не огрызайся.

Агравейн сцепил зубы, зашагав взад-вперед посреди просторного кабинета.

— Ты даже представить не можешь, как меня трясет при одной мысли, что она едет туда к Нэлейму осеннего равноденствия. Такое чувство, будто то, что наш брак освятил верховный друид, больше не имеет никакой силы. О!

— Агравейн, — Удгар нагнал сына, положив на плечо руку. — Ты должен был предусмотреть это, когда выбрал её.

— Я её — или она меня? — усмехнулся Агравейн совсем горько. — Я как больной, отец, — Агравейн сник, всхлипнув, пожав плечами. — Честное слово, как больной! — повторил он.

«Я вижу».

Удгар не стал говорить вслух. Он действительно не помнил Агравейна таким, каким сын стал после женитьбы на Шиаде — взвинченным, вечно настороженным, мрачным. Рядом с королевой мужчина расцветал, без неё чах, как самый неприспособленный оранжерейный куст без солнца.

Удгар обнял сына. Агравейн отозвался мгновенно, возвышаясь над ссыхающимся отцом на полголовы. Удгар потрепал по спине и спросил:

— Что у вас произошло?

Агравейн вздрогнул. Чуть отстранился, поглядел на отца недоверчиво.

— Я… не то, чтобы произошло, — уклончиво ответил сын.

— Но ты боишься, что произойдет, — Удгар не стал настаивать и отошел от короля.

— М-м, — Агравейн кивнул.

Удгар по старой привычке безотчетно уселся за главенствующее место за столом короля. Сел, огляделся по бумагам — так все незнакомо. Потом опомнился:

— Ох! — засмеялся Старый король. — Прости-прости, я что-то растерялся.

Агравейн только махнул рукой: пустяки. Удгар все равно правитель гораздо больше, чем он сам.

— Так чего ты боишься? — напомнил отец.

— Я… — Агравейн по-прежнему отказывался смотреть отцу в глаза. — Не могу сказать.

— Агравейн, — настойчиво позвал Удгар. — Я могу помочь.

Король мотнул головой.

— В таком толком и не признаешься.

Удгар длительно оглядел сына — с головы до ног и обратно. Вдумчиво кивнул.

— Вот значит, как. Что ж, не думаю, что Нелла потребует от Шиады какого-то участия, зная её нынешний статус. Чем-чем, а безумством Первая среди жриц не грешила никогда.

— Не сомневаюсь в этом, — отмахнулся Агравейн, снова зашагав туда-сюда.

— Тогда неужели ты сомневаешься в женщине, за которой гонялся так долго?

Агравейн, наконец, остановился. Поднял на отца глаза, горящие безумством ревности:

— Глупо, да?

Удгар вздохнул:

— Глупым было жениться на Второй среди жриц. Будь она просто любой другой служительницей культа, даже главой храма Нанданы, клянусь, было бы меньше сложностей. Но она — следующая храмовница, и её обязанности там больше, чем здесь.

— Но там — проклятый Артмаэль!

Вот, в чем все дело, качнул головой Удгар.

— Стало быть, все дело в друиде. И, кстати, дальнем родиче, — вдруг сообразил Удгар, вспоминая, через кого из родственников дом Тандарионов был связан с главой храма Шиады.

— Плевать я хотел на родство! Ему нравится Шиада!

Удгар захохотал:

— Ну, знаешь, Агравейн, если ты готов воевать только по этой причине, знай, что твоя жена нравится абсолютно всем мужикам, которые не знают, какой скверный у неё на деле характер.

Агравейн нашел в себе силы улыбнуться и почти сразу помрачнел обратно.

— Но в отличие от всех других мужиков Артмаэль наверняка убежден, что может … может… — столь страшное предположение просто не шло с языка, и от этого Агравейн проникался поистине суеверным ужасом перед размахом собственных чувств. — Может на что-то рассчитывать, — наконец, подобрал он.

Удгар вздохнул опять.

— Я уже говорил. Убедись, что она зачла, и тогда тебе не придется сомневаться, что ребенок у неё под сердцем — твой.

Агравейн всплеснул руками:

— Как я могу в этом убедиться?! Я что, повивальная бабка? Или я могу, запихав в неё… — Агравейн сглотнул грубость — прежде привычную, а сейчас, в отношении Шиады, почему-то жутко кощунственную, — или я могу нащупать ребенка внутри неё?! Даже если что-то есть, она ничего не говорит!

Удгар перевел дыхание. Когда Агравейн был женат на Ришильде, ему, Удгару, конечно, тоже доводилось вести такие разговоры, но, во-первых, Старый король искренне надеялся, что ко второму браку сын будет мудрей, а, во-вторых, Ришильда не была ангоратской жрицей, и это всерьез облегчало все хлопоты.

— А вы регу….

— Каждый день! — гаркнул Агравейн. — Каждый день и каждую ночь! И… Боги, я в жизни не занимался любовью так часто!

Удгар взметнул брови вверх:

— Она бесплодна? — спросил в лоб.

Агравейн развел руками: я не знаю.

Делать было нечего, прикинул Удгар. В таком растревоженном, воспаленном состоянии, что ни скажи, пока человек не убедиться или не опровергнет свои страхи, иметь с ним дело бессмысленно. Покоя не будет ни ему, ни другим.

Удгар подошел к сыну вплотную, взял голову в ладони, заставляя прямо смотреть с свои строгие глаза.

— Раз уже так все непросто, поезжай с ней, поговори с Неллой, что к чему. И забери её сразу, как будет возможно.

Агравейн кивнул.

В тот же день он присоединился к Шиаде в путешествии, чем немало удивил.

Шиада сняла капюшон, но плащ не скинула. У берега уже ждал Артмаэль, протягивая руку и сияющими глазами глядя на жрицу. Он улыбнулся приветливо:

— Ал твой закат, Вторая среди жриц.

— Богиня в каждом из нас, Артмаэль, — позвала Шиада по имени, и тут из-за её спины поднялся на могучих ногах громадный Агравейн. Артмаэль помрачнел в одночасье — жрица чуяла — но в лице не изменился.

— Будь благословен, Молодой король, — поприветствовал он учтиво. Агравейн только кивнул.

Артмаэль проводил прибывших к храмовнице, хотя Шиада и сама прекрасно знала дорогу. Увидеть Агравейна Нелла тоже была не готова. Поприветствовав путников, она перевела на Шиаду упрекающий взгляд:

— Твоего внимания на этот раз ждет другой человек.

Агравейн напрягся и даже чуть подался вперед, чтобы его недовольство было очевидно.

— Артмаэль, — обратилась храмовница, и Агравейн сцепил зубы, — позови их.

Тот кивнул, Агравейн нахмурился: что еще? Ожидание тех, за кем отправился друид, было молчаливым и потому особенно напряженным. Но когда неподалеку от домика храмовницы Шиада учуяла знакомое тепло, жрица вскинула на храмовницу изумленное лицо: неужели?

Нелла кивнула.

— У вас только этот вечер. Ему не следует отрываться от обучения и забывать, что к чему.

Шиада, не вполне отслеживая удары в груди, взвилась со стула, обратилась к двери.

— Шиада? — настороженно позвал Агравейн, пристрастно вглядываясь в лицо супруги.

Артмаэль вошел первым, за ним Гленн, а за тем — Растаг. И Шиада, не раздумывая, приблизилась к брату. Молча обхватила ладонями лицо, вгляделась с легкой степенью неверия, резко прижала к себе, по-родному. Растаг прикрыл глаза и вдохнул запах сестры. Агравейн наблюдал, щурясь. Лицо мужчины казалось ему знакомым, но ничего не говорило. Он перевел взгляд на Гленна, приветственно кивнул.

— Сестра, — Растаг отстранился, развеяв одним словом все опасения короля. — Так это правда? — спросил мужчина, поглядев через голову жрицы на Агравейна. — Ты теперь королева Архона?

Утратив всякий интерес к брату Шиады, Агравейн уставился на Артмаэля:

— Да, она теперь — королева Архона.

— Шиада, — запоздало кивнул Гленн. Та чуть приблизилась, безмолвно провела по братскому предплечью до кисти.

«Я признательна».

— Да, — Гленн тряхнул головой, будто опомнился, когда жрица коснулась его запястья, — вот, держи. Я давно должен был отдать его тебе.

Он стянул с руки широкий золотой браслет Таланара.

— Но Таланар, — качнула Шиада головой.

— Дал его тебе. Он твой. Мне он помог, давал сил, когда для чар не оставалось своих. Но сейчас, — не продолжая, Гленн молча взял жрицу за руку и, задрав рукав платья, натянул украшение на предплечье. Агравейн смотрел на происходящее с тревогой.

Ситуацию спасла Нелла.

— Распорядись временем с умом, Вторая среди жриц, — напутствовала храмовница и кивком указала на дверь. — Со мной и Гленном ты вполне можешь поговорить и утром, но Растаг утром снова будет обучающимся жрецом без права общения с близкими.

Шиада благодарно поклонилась, взяла брата за руку, увела за собой — в отведенный ей домик из двух комнат.

— Король Архона волен выбрать ночлег: в обители Илланы, рядом с Гленном, или в моем доме.

«В конце концов, я тоже поцелована Илланой» — подумала жрица про себя.

— Я останусь здесь, — Агравейн ответил тут же. Нелла степенно кивнула, дожидаясь, когда гости покинут её дом.

— Жрица позаботится о тебе, — обронила она в сторону архонца. Но тот не собирался так просто отпускать храмовницу.

— У меня вопрос.

— О моем старом друге Удгаре мы поговорим завтра, король Архона. А сейчас мне стоит отдохнуть, — вздохнула жрица, подчеркивая свой возраст.

— У меня важный вопрос, — по отдельности произнес Агравейн и тут же деликатнее добавил. — Пожалуйста, Нелла.

Та обернулась, поглядев через плечо, замерла, прислуживаясь к себе. Потом взглядом прогнала явившуюся жрицу-прислужницу, и вскинула подбородок.

— Ты многого хочешь, Агравейн Железногривый.

— В каком смысле? — архонец чуть отступил, испугавшись всеведения храмовницы.

— Ты попросил себе женщину, не предназначенную для брака — я позволила. Во многом потому, что таково было её желание. Ты попросил женщину, на священную жизнь которой покусился в святая святых нашего острова — я согласилась, потому что она была согласна. А теперь ты хочешь, чтобы эта женщина отринула обязанности, которые существуют дольше, чем все царства Этана?

— Я всего лишь прошу, — Агравейн не растерялся и уверенно шагнул вперед, — не привлекать её к великим свадьбам плодородия. Хотя бы пока она не родит мне сына.

— Хм, — Нелла усмехнулась, все еще приглядываясь к мужчине. Тому неожиданно захотелось провалиться сквозь землю, но он переборол себя и глаз от храмовницы не отрывал. — Хочешь её верности, добейся этого сам, Агравейн Железногривый. Или иные победы, кроме как на поле брани, тебе недоступны?

Агравейн рыкнул яростно, безотчетно шагнув к Нелле в недвусмысленной угрозе.

— Думай, что говоришь жрица, — не удержался король.

— Или что? — Нелла невозмутимо взметнула бровь. Агравейн, вспомнив опыт завесных троп, тут же отступил, осознав, что в самом деле — ничего.

— Я Шиаде наставница и госпожа, но не хозяйка. Однажды я уже выучила эту разницу. Теперь твой черед. Ты — король, Агравейн Тандарион, но не жрец.

Агравейн вспылил:

— Откуда вообще взялась эта сумасбродная идея со жрецом?! Это ты внушила ей, будто отцом следующей храмовницы может быть только служитель культа, не уступающий силами верховному друиду?

— Я? — Нелла так удивилась, что даже не поняла вопроса. Потом, осмыслив, засмеялась. — Нет, Агравейн. Это внушила нам тысячелетняя история острова.

— Шиада твоя племянница, не так ли?

Нелла подтвердила, что так.

— Значит, её мать — жрица из рода Сирин. А её отец? — с вызовом бросил Железная Грива. Нелла приняла заинтересованный вид:

— А что её отец?

— Прекрати это, храмовница! Я помню, как встретил её впервые! Она была на свадьбе Виллины в свите христианского герцога! И это — не мешает Шиаде быть Второй среди жриц! Так почему отцом её дочери не могу быть я?!

Нелла замолкла на несколько минут. Затем подошла к Агравейну вплотную, положила старую ладонь на щеку, но от чужого прикосновения мужчине отчего-то сделалось удивительно тепло.

— Я могла бы ответить на твой вопрос, если бы ты так не боялся собственных домыслов.

— Я не…

— В первый и последний раз, Агравейн, я отпущу Шиаду сразу после равноденствия в Архон. На будущее запомни, что осенний срок, от Небесной Девы, что полощет косы, до Заклинателя, что носит на своем теле змей, Шиада будет находится здесь, нравится тебе или нет. Если же ты не готов принять в ней Голос-и-Длань-Той-что-дает-Жизнь, то уезжай в одиночестве уже сейчас и найди другую королеву.

Агравейн оскорбился и сбросил руку женщины:

— Я не для того бился за неё столько лет, чтобы сейчас отпустить.

Теперь оскорбилась Нелла.

— Ты бился? Или Праматерь дала тебе шанс, который ты так отчаянно клянчил? Что ты сделал для того, чтобы получить Шиаду? Ни-че-го.

— Я обрушил весь Ила…

— Из мести за сестру. Шиада оказалась просто по дороге. И она прекрасно это понимает. От неё требуют принадлежности человеку, который ничего не сделал ради обладания. Даже Берад Лигар сделал больше, чтобы звать Шиаду женой.

— Мы обещаны друг другу Праматерью! — в бессилии крикнул Агравейн. Слова храмовницы били по самолюбию совсем немилосердно. Он боролся ведь! Боролся!

Почему-то кроме атаки Иландара, никаких других действий в направлении воссоединения со Второй среди жриц в его голову не приходило. Но ведь быть не может, чтобы храмовница оказалась в этом права!

Нелла, отслеживая домыслы богатыря, ухмыльнулась:

— Если бы я не отправила её на ту свадьбу, ты бы даже не узнал о существовании Шиады.

— Вот и неси ответственность за то, что натворила! — злобно бросил Агравейн.

Нелла повела бровью.

— Думаю, тебе все же остановиться на ночь в обители друидов.

— Я остановлюсь в доме своей жены.

— Здесь у тебя нет жены.

— Я могу помочь? — подала голос прислуживающая жрица. Дикость: в таком тоне разговаривать с Первой среди жриц.

— Отведи его к Гленну, — Нелла мотнула головой, давай понять, что разговор закончен.

— Мы еще поговорим, — гаркнул Железная Грива. Уйти просто так не позволяло достоинство, но испытывать на себе гнев храмовницы побаивался даже он. А ведь и Шиада почти такая же! — вдруг с ужасом понял король. Неужели и она может нагнетать безумную ауру, пугающую до жути? Агравейн мотнул головой: нет желания думать об этом сейчас.

Ближе к ночи в дом храмовницы постучал Артмаэль. Нелла дала добро, и друид вошел.

— Я был с Гленном, когда привели Агравейна. У него в голове такой бардак. Шиада все время это слышит?

— Спроси у неё, — Нелла присела и откинула голову на спинку кресла, закрыв глаза.

— С радостью. А можно?

Нелла пожала плечами, не открывая глаз. Она окончательно запуталась в судьбе преемницы и едва ли теперь хотела принимать в ней какое-то участие. По крайней мере — сегодня вечером.

Артмаэль уловил все верно и тоже присел.

— Ты расскажешь Агравейну, о, почтенная?

— Агравейну? — Нелла разлепила глаза и выпрямилась. — Нет. Он и так почти безумен от ревности, которой нет причин.

— А Шиаде?

— Сложнее, — вздохнула жрица. — Она всю жизнь прожила с той правдой, какую знала с детства. Едва ли сейчас имеет смысл что-то менять.

Артмаэль молча кивнул.

Выехав от Бану, озлобленная и обиженная, Джайя взяла курс на столицу. Чтобы её путешествие имело хоть сколько-нибудь оправданный вид, она заехала по дороге к Ююлам на день, к Аамутам — на два (чем впоследствии вызвала некоторую настороженность свекрови).

По возвращению в Гавань Теней раманин не была расположена ни докладывать об успехах предприятия, ни слушать нотации. Потому, сказавшись на сложность своего положения, Джайя спряталась в покое на несколько дней и едва казала нос наружу.

Кхассав, будучи занятым с одной стороны делами правления, которые мало-помалу пытался вытащить у матери из рук, а с другой — неуемной, на взгляд Джайи, жаждой разврата, оставил супругу в покое и почти не давал о себе знать. Наверняка девчонка пережила непростой опыт, посмеивался в душе ахрамад. Что ж, оно того стоило: пусть воочию убедится, чего он, Кхассав, ждет от своей раману. Если Джайя не способна даже поладить с собственными подданными, если она даже не считает нужным ладить с ними, полагая, будто почтением ей обязаны только в силу статуса, ей придется поумнеть. Либо стать такой же, как его, Кхассав, отец: абсолютно безучастной к делам страны и увлеченной чем-нибудь или кем-нибудь еще.

Впрочем, сейчас это все занимало его не сильно. О Джайе Кхассав всерьез вспомнил, только когда в его кабинет ворвался один из смотрителей дворца, всполошенный и запыхавшийся, и сообщил, что у раманин начались роды.

Как велел обычай, Кхассав оставил все дела и расположился у дверей покоя супруги в томительном ожидании. Если подумать, Джайя довольно узкокостна, и роды могут оказаться испытанием более серьезным, чем Кхассав привык думать.

Время тянулось бесконечно медленно, но в итоге, промучившись восемнадцать часов, Джайя справилась с ролью матери.

А вот с ролью раманин — нет, подумал Кхассав, принимая на руки дочь.

Как только Джайя оправится, он, Кхассав, возьмется за исполнение священного долга с новой силой. И больше джайино нытье по поводу и без на предмет их постели он точно слушать не станет.

Начались масштабные приготовления к свадьбе Иввани, а когда лаваны Дайхатта заверили, что брачный договор не знает изъянов, засуетились с удвоенной прытью — и на севере, и на юге.

Сив держалась с Бансабирой чудовищно холодно. Демонстративно отстраненно, едва слышно здоровалась, говорила односложно, старалась избегать вовсе, а если вдруг оказывалась в поле зрения танши, всем видом показывала, как неприятно ей тут находиться, кривила лицо, будто оказалась в отхожем месте, обходила Бансабиру стороной, как чумную.

Бансабира вздохнула тяжело по этому поводу — один раз. А потом занялась делами — выперла из чертога Дайхатта, послала в академию за Руссой.

Ведь, пока она была на севере и занималась судьбой Иввани, которая от общения с Аймаром зацвела, как майская роза в Гавани Теней, Тахбир сделал все необходимое. И первое, что сообщил Гистасп по возвращении тану с кручин Астахира — к бракосочетанию все готово: невеста в нетерпении, все заинтересованные стороны и лица собрались, жрецы прибыли в чертог и ждут момента своего вмешательства.

— Раз так, — объявила Бану, — нет смысла оттягивать. Как только уедет Аймар, поженим вас.

Гистасп кивнул.

— Не передумал? — спросила Бансабира, покидая кабинет, где выслушала доклад генерала.

— Как можно, — снисходительно отозвался Гистасп, оборачиваясь танше вслед.

«И я тоже», — непререкаемо подумала Бану, открывая дверь.

За день до свадьбы Гистаспа Серт попросил внимания тану Яввуз: пока её не было, Вал доставил останки Ри. Их захоронили на кладбище внутри чертога.

— Простите, если позволил себе лишнего, — повинился Серт. Бану качнула головой: они все сочувствовали судьбе Ри. Будь возможно, она бы захоронила его даже в семейном склепе.

— Проводишь меня?

Серт, к удивлению, Бану, тоже качнул головой.

— Если позволите, я привел Айлэн. Думаю, вам стоит поговорить с ней.

Бансабира прикрыла глаза в согласном жесте. В кабинет вошла молодая женщина — ниже танши на целую голову, белокурая, голубоглазая, с двумя длинными косами, высокой небольшой грудью и аккуратными бедрами. С первого взгляда молчаливая, скромная и очень красивая, подумала Бану.

А еще глубоко печальная и явно не одна.

Одним взглядом Бану велела Серту выйти.

— Айлэн, — произнесла танша.

— Да, тану. Это честь для меня, встретиться с вами.

Бансабира прошла за стол сама и жестом пригласила девушку сесть напротив.

— Когда у тебя срок?

— Через четыре месяца, — голос твердый и спокойный. Бану усмехнулась: северянка, от крови.

— Не знаю, соболезновать тебе или поздравлять, — обронила танша. Айлэн не отозвалась. — Где ты сейчас живешь?

— Вал поселил меня у своей сестры.

Бансабира прищурилась:

— Его сестру, насколько я помню, всегда охраняют.

Айлэн кивнула.

— Да. Еще сам Вал, Маджрух и Серт регулярно навещают нас.

— Хорошо. Когда почувствуешь, что срок подходит, сообщи любому из них. Пусть тебя перевезут сюда. С тех пор, как я чуть не прибила нашего прошлого семейного лекаря, нынешний, говорят, хорошо знает свое дело. В том числе, повивальное.

— Что вы, госпожа, это лишние хлопоты для вас.

— Айлэн, — осекла Бану резче, чем хотела. — Я сочувствую твой утрате, поверь, она и моя. Но у меня нет ни времени, ни желания препираться еще и с тобой.

Айлэн покраснела.

— Простите, госпожа. Я не хотела…

«Еще один Юдейр», — в сердцах подумала Бану.

— Когда ребенок родится, будь то мальчик или девочка, для него будет припасено место в военной академии. Уверена, друзья его отца помогут ему стать или стоящим «меднотелым», или хорошим офицером. Если нет, возможно, он будет талантлив как зодчий или осадный мастер — в любом случае, я дам ему крышу над головой и открою любую дорогу. Это большее, что я могу дать ребенку Ри. От тебя требуется одно — он должен родиться здоровым и дожить до зрелых лет.

— Я сделаю все зависящее, тану, — Айлэн обвила живот руками. — Это… вы очень добры, — в её глазах собралась влага.

Бансабира не могла сказать, что чувствует, глядя на печаль молодой женщины. Был ли в её жизни человек, чья погибель также заволакивала бы её глаза?

— Да благословит его или её Мать Сумерек. А тебя, Айлэн — Иллана. Надеюсь он будет рыжим.

Айлэн нашла в себе силы усмехнуться, но в усмешке глаза закрылись сами собой, и по щекам стекли слезы.

— И я.

Серт проводил молодую женщину, оставив Бану в одиночестве. На совести от выполненных обязательств перед безвременно погибшим Ри было спокойнее. На душе — мрачнее.

Иттая была хороша, Итами, её мать, недовольна, Гистасп — равнодушен.

Его облачили в дорогой бархатный костюм белого оттенка, отчего альбинос окончательно стал похож на пух или снежинку. Бледно-серые глаза то ли скрывали, то ли подчеркивали его безучастность ко всему происходящему. И глядя на радушие в улыбке генерала, с которой он обращался с новообретенной супругой, её родственниками, и всеми прочими поздравляющими и празднующими, Бансабира мрачно торжествовала.

Не ошиблась ли она, уступив Иттае? Она неспроста сомневалась в способности собственных рук, обагренных кровью тысячи раз, греть других людей, и не была уверена, что подобное под силу Гистаспу.

Впрочем, за все поступки в жизни Бансабира ответила сама. Если Иттая будет мерзнуть ночами — это последствия её выбора. Бану он уже не касается.

Гуляли в чертоге от души, и даже, когда новобрачные удалились, кутеж шел полным ходом.

Только Русса иногда с тоской поглядывал на Бансабиру и больше молчал.

Когда танша попросила брата проводить её до кабинета и составить компанию — он приехал из военной академии только утром в день свадьбы, и им совсем не удалось пообщаться! — Русса отказался. Прежде он всегда бы поддержал затею проболтать ночь напролет.

Впрочем, лезть с вопросами танша не стала. Не прекратит кручиниться в ближайшую пару дней, вот тогда и стоит поднимать тревогу.

Ни тени улыбки не проходило более по его лицу. Он был сосредоточен и сдержан.

«Ну вот и все» — сказал себе альбинос, оглядывая отражение в зеркале. Надо идти.

Оскалился.

Все-таки, тану Яввуз удивительная женщина, раз, выдав за него сестру, поддерживает в их браке его сторону. Поддерживает ведь?

Иттая дрожала, сцепив тонкие пальцы и почти заламывая кисти. Расхаживала по комнате, отведенной для новоявленных супругов. Временами вытирала о сорочку потеющие ладони, приглаживая наряд — тонкий и кружевной, едва ли скрывающий многое, — подтягивала вниз длинные узкие рукава. Если бы только Тал, её брат-близнец, мог присутствовать на свадьбе, она бы чувствовала себя сейчас намного храбрее! Он всегда-всегда знал, как поддержать её. Жаль, что он сейчас где-то в Северном море, отец посылал Ному Корабелу весть перед свадьбой, но Тала не было на верфях.

Очень жаль.

От сострадания к себе Иттае вдруг захотелось взвыть волком. Как же страшно, в самом-то деле! Поэтому, когда в комнату зашел Гистасп, затворив дверь, от звука девушка содрогнулась, будто пронзенная стрелой меж лопаток.

— Мать Сумерек, Иттая, — мягко позвал Гистасп. — Не нужно так нервничать.

Сейчас его выражение лица ничуть не отличалось от привычной благосклонности. И только теперь, наедине, оно отчего-то начало внушать Иттае странное беспокойство, от которого девушку мутило. Неужели все происходящее для него ничего не значит?

— Ну же, — Гистасп подошел вплотную, — улыбнись мне.

Он положил ладонь на щеку Иттаи и приподнял её лицо:

— Я жду, — напомнил альбинос, и девушка улыбнулась, все еще трясясь от непередаваемого волнения. — Спасибо, — он чуть взметнул брови и прошелся взглядом по плечам супруги, укутанным в тонкое пурпурное кружево. — Ты дрожишь. Холодно?

— Нет, — Иттая неуверенно качнула головой, будто и впрямь сомневалась, отчего трясется. Она положила ладонь поверх руки Гистаспа на своем лице и чуточку вздернула подбородок. Она должна быть смелее. Обязана быть смелее! Праматерь через Бану послала ей исполнение мечты. Она здесь, в спальне с мужчиной, к которому испытывает самые трепетные чувства, которым восхищается во всех ситуациях. За которого всегда переживает и которого вожделеет каждой клеткой.

Иттая заглянула в светло-серые, чистые, как астахирский снег, глаза, стараясь передать, насколько доверяется мужчине.

И в Гистаспе, наконец, что-то дрогнуло, надломилось.

Эта девочка… действительно испытывает к нему чувства? Не увлеченность, не мимолетную страсть — да и откуда ей знать о страсти — а серьезные чувства? Иначе, что бы она, сестра тану Яввуз, обещанная госпожой Серебряного дома, делала здесь, будучи названной его супругой? Поверить, что он мог понравиться девушке на семнадцать лет моложе его самого, Гистаспу удавалось с трудом.

— Что-то не так? — видя его задумчивость, спросила Иттая. Гистасп встрепенулся:

— Да, — улыбнулся мужчина. — Я дурак, — усмехнулся он и наклонился к девичьим губам.

Сначала поцеловал только нижнюю — аккуратно, пробуя и ожидая отклика. Но Иттая замерла, перепуганная будоражащим ощущением волнительного восторга, который, казалось, вот-вот разорвет изнутри. Гистасп, наблюдая перемену, чуть отстранился и прищурился:

— Тебя не целовали прежде?

Иттая покраснела, смущаясь, отвела глаза. Слишком двусмысленный ответ, оценил Гистасп и предпочел не уточнять. Да и вообще — не время болтать.

Мужчина запустил обе ладони в каштановую копну, притягивая Иттаю ближе и одновременно наступая, заставляя пятиться к кровати.

Гистасп будоражил. Твердыми губами — тело, редкими словами — душу. Он легко касался прикрытых тканью плеч, гладил тонкие жилистые руки, обхватывал длинными пальцами изящные запястья. Гистасп заставлял её пробуждаться, отбрасывать страхи, отзываться на каждый невесомый поцелуй — в веки, в шею, в мочку уха — ловить губами и кожей каждый его выдох.

Гистасп улыбался: он делал все нарочно, и самодовольно скалился — в душе — от того, как остро Иттая реагировала на его близость. Её сердце колотилось так сильно, что генерал, не задумываясь, начинал действовать еще решительнее. Загнать, поймать, поглотить, доказав превосходство — вот, что велел мужчине инстинкт хищника.

Отвлечь внимание — и схватить добычу, велел инстинкт змея.

Когда девушка коснулась края ложа коленными впадинами, сердце в панике толкнулось о ребра, замерло — и полетело вниз. Гистасп мягко и непреклонно надавил Иттае на грудь, заставив подчиниться и лечь. Уложив девушку поудобнее, альбинос накрыл её собой, оперевшись на локоть, ткнулся Иттае в шею, поймал губами бьющуюся вену. Обжег языком, заставив девушку судорожно выгнуться в спине и потянуть мужчину за волосы. Чуть откинув голову, Гистасп рыкнул.

Вот почему он весь белый, успела подумать Иттая краем сознания. Чтобы в полумраке ночи и горящего камина раскрываться всеми цветами мира в её объятиях.

От его ласк у Иттая опухали губы и дрожали ресницы. Гистасп не останавливался. Склонившись, впился в девичий рот и одновременно свободной рукой угрожающе схватился за вырез кружевной сорочки. С треском разошлась ткань от рывка. Глядя в обычной жизни на непритязательного с виду Гистаспа, кто бы подумал, что в нем столько силы?

Иттая нервно схватилась за дранные полы одеяния, надеясь прикрыться. Гистасп ничего не сказал, но отвел её руки, приподнялся и освободил девушку от остатков ткани. А кроме разодранной сорочки на ней и не было ничего.

Гистасп оглядел её всю. Под мужским взглядом Иттая краснела еще сильнее, старалась спрятаться, прикрыться.

Альбинос облизнулся. Недобрая улыбка мимолетно тронула мужские губы.

Он разделся быстро и замер. Иттая окончательно смутилась и, повернув голову, уставилась на матрац. Гистаспу не понравилось. Он скрипнул зубами и сказал:

— Смотри на меня.

И от того, каким тоном были сказаны эти слова, Иттая поняла: ей приказали.

Дождавшись её взгляда, Гистасп снова лег, потянулся к девичьему рту, но стоило коснуться, Иттая уперлась в мужскую грудь, перевитую узлами жил и мышц, слабой ладошкой, второй коснувшись уст.

— У… у меня губы болят …

Гистасп оторвался взглядом от ладони на груди и поднял глаза к женскому лицу. Молча отодвинул разделявшую их длань и, не закрывая глаз, с особым нажимом поцеловал девушку.

— У меня болят губы! — толкнула она его, отвернув лицо, когда появилась возможность. Гистасп чуть приподнялся, возвысившись, выдохнул, оскалился. Потом развел руки жены по обе стороны от неё и опустился к губам нарочито медленно.

Все шло совсем не так, как она представляла. Все должно было быть совсем иначе! Она хотела сказать ему о своих чувствах, но рот был занят чужим языком. Или — собственным рванным выдохом от того, как и в каких местах Гистасп дотрагивался.

Когда мужчина склонился к груди, она опять ощутила, как сжимается все внутри — от легкого, как майский ветер трепета. От прихотливой нежности, с которой свободно свисающие белые волосы Гистаспа щекотали грудь. От того, какое горячее его дыхание — даже для её распаленной кожи.

Зная, что Гистасп не видит, Иттая зажмурилась, закусив губу.

Все это было слишком.

Сколько она намекала, сколько раз пыталась сократить дистанцию между ними прежде. Но Гистасп всегда держался на расстоянии, и самое большое, что позволял себе со дня объявления помолвки — взять её за руку или напутственно приобнять за плечо. Даже сегодня у алтаря в храме, даже на пиршестве в чертоге, он нарочито избегал любых трогательных ласк.

Сейчас Гистасп бушевал, как вулкан, погребая под собой любые протесты. Чем дальше он заходил вперед, тем сильнее у Иттаи возникало чувство, будто её за что-то наказывают. Она снова безумно задрожала, напуганная необъяснимым поведением мужа. Почему он такой? Где всегда вежливый и добродушный генерал? Почему не улыбается? Почему не пытается успокоить? Мама ведь говорила, что в первый раз мужчина обязательно будет мягок и терпелив!

Почему, о, Праматерь, у него такие твердые руки?!

Вместо ответа она почувствовала, как чужая ладонь протиснулась меж бедер. Гистасп наблюдал с удовольствием. Действовал не грубо, но на той самой тонкой грани насилия, которую, в силу опыта, осознавал только он.

— Гис-тасп, — наконец, безвольно позвала девушка, ловя губами воздух и заставляя мужа согнать с глаз стеклянную пелену самовлюбленного наблюдателя.

Тот чуть дрогнул в лице, будто говоря: «Я слушаю».

Иттая повела плечиком, провела ладонями по груди мужчины, по плечам, по каждому шраму, до какого смогла дотянуться, не прерывая зрительного контакта. Может, он таков, потому что она совсем не думает о нем? Он ведь делает все, чтобы Иттая сошла с ума от восторга и неведомых прежде ощущений, а она… что сделала она, чтобы Гистаспу было приятно?

Облизав губы, Иттая прошлась по лицу мужчины рассеянным взглядом. Она мало что знала об отношениях мужчины и женщины и о том, что может порадовать Гистаспа сейчас. Поэтому решилась сделать то, что наверняка возымеет эффект.

— Я слушаю, — напомнил о себе Гистасп с чуть уловимыми нотками недовольства, что его прервали.

— Я хочу верить тебе, Гистасп, — собралась Иттая с духом и открыто призналась. — Я не говорила этого, но ты ведь наверняка знаешь, как… дорог мне. Гистасп, я лю…

Он закрыл ей рот ладонью, которая мгновением раньше была совсем в другом месте. Понаблюдав за переменой чувств в карих глазах, Гистасп наклонился к женскому уху и погрузил влажные пальцы Иттае в рот, прошептав:

— Солнце мое, я так не люблю, когда женщины болтают в постели.

Иттая сдалась. Гистасп был настойчив и нетерпим к любому протестующему жесту. Он не хотел слышать никакое её слово. И заставлял слизывать с пальцев её собственный привкус.

А потом раздвинул девичьи ноги и, пристроившись, толкнул бедрами вперед.

Неудачно. Завизжав от боли, поджавшись всем телом, Иттая отодвинулась к изголовью кровати, оставшись нетронутой. К такому Гистасп готов не был. Он сжал зубы и рванулся еще раз. Иттая, уже не скрывая всхлипов и слез, успела отползти опять.

— В чем дело? — за низким голосом и требовательной интонацией Иттае впервые в жизни открылась натура Гистаспа. Та самая, за которую Бану раз за разом призывала кузину подумать насчет генерала еще разок.

Девица только успела пискнуть, пораженная открытием бездушного убийцы в ледяных серых глазах, прежде чем почувствовала на обоих плечах неумолимые мужские руки.

— Ты же сама этого хотела, — напомнил альбинос и толкнул девчонку себе навстречу.

Иттая заверещала, и Гистасп не стал успокаивать — ни словом, ни поцелуем.

Ну вот и все, цинично подумал он. Можно заканчивать фарс.

Не двигаясь внутри, Гистасп поймал одну из ладоней Иттаи, которыми она закрыла заплаканное лицо, заставляя посмотреть на себя полными обиды и боли глазами.

— Если ты хотела мне верить, Иттая, то почему не поверила сейчас? Без всего этого, — он взглядом прошелся по её лицу, будто указывая на слезы, — можно было обойтись.

Танин не нашлась с ответом — только всхлипнула, утирая капли с лица.

Гистасп отпустил руку жены, отвел от её лица сладко надушенную каштановую прядь. Сбивчивое дыхание женщины приходило в порядок, всхлипывала она чуть реже. Зато Гистасп был на пределе.

— Если ты готова теперь верить мне, — хрипло попросил он, — поцелуй меня.

Боясь, что на её протест Гистасп унизит как-то еще или причинит новую боль, Иттая кое-как подняла голову и коснулась губ мужчины. Едва он ощутил теплое и влажное касание к устам, измученный долгими ласками зверь ткнулся вперед. Иттая пискнула, но, проглотив вскрик, больше не пыталась отстраниться.

Вот. Вот ответ на её давний вопрос: если нет шансов доказать надежность временем, её можно доказать верой.

Иттая, немного вздрагивая, лежала рядом с мужем, не зная, можно ли прижаться к нему в поисках утешения, или стоит кинуться и расцарапать лицо, грудь — все, что попадется под руку. У неё саднило все тело, кожа горела, и Иттае казалось, что в скором времени она вся превратится в один большой синяк.

— Ну хватит уже трястись, — проговорил Гистасп, привлекая супругу за плечо. Иттая тут же легла головой ему на грудь. Правда, растерянности в ней не убыло. Он такой странный! Он совсем не такой, каким был всегда! Что же на самом деле…

Гистасп настойчиво сжал женское плечо.

— Ты все еще дрожишь, — напомнил он осуждающе. — А я очень хочу спать. Если тебе очень больно, давай я позову кого-нибудь из лекарей.

Иттая дёргано мотнула головой.

— Не надо.

Она ненадолго затихла, всеми силами стараясь унять дрожь, а потом все-таки, едва Гистасп начал засыпать, спросила:

— Почему ты так холоден? — чуть приподнялась, оперевшись на грудь мужа.

— Тебе холодно? — безучастно переспросил альбинос, косясь на жену. — Мне казалось, я разогрел тебя достаточно. Если хочешь, можем повторить, но, — он глазами указал куда-то дальше, в одеяло, и его взгляд сделался сочувственней, — думаю, тебе нужно время, чтобы все немного зажило.

Иттая едва не зарыдала от его слов и тона, которым они были сказаны. Но сдержалась: он обидел её достаточно, чтобы унижаться еще.

Гистасп мог вздернуть её на самый пик безумия и даже удовольствия, несмотря на боль — Иттая запомнила. Но тут же скинул обратно — намерено и жестоко, показав, сколь обыденно для него происходящее. Это она тоже запомнила — и сжалась. Нет ничего больнее, чем любить человека, несмотря на разочарование в нем.

Усталость сморила женщину накрепко, но, когда Гистасп неожиданно вывернулся из-под головы супруги и аккуратно положил её на подушку, Иттая, разлепляя глаза, встревожилась.

— Куда ты идешь?

— Надо идти, — исключительно бессодержательно отозвался мужчина.

Женщина перевела взгляд на камин — огонь еще не потух. Выглянула в окно: рассвет только подкрадывался. Вряд ли они проспали больше двух-трех часов.

— Куда ты? — настояла она. Как ни крути, а она все-таки госпожа танской крови, и благодаря ей Гистасп породнился со своей обожаемой таншей. Так что пусть знает свое место: у неё есть право требовать отчета.

Гистасп так не считал. Он обязан не причинять ей намеренный вред — это все, о чем его попросила Мать лагерей.

— Я, конечно, твой муж, но я еще и генерал, — со скучающей физиономией объяснил мужчина. — Тану свалила на меня кучу работы в последнее время, мне некогда спать долго.

Иттая хотела, было, заявить, что все это полнейшая чушь, но не была уверена, что это в самом деле так.

Гистасп оделся.

— Зачем ты говоришь со мной в таком тоне?

— Праматерь! Иттая, давай без идиотских вопросов, — отмахнулся мужчина. — Я со всеми говорю в этом тоне.

Но она же — не все! — взбрыкнула в душе женщина.

— Я совсем не могу тебя понять, — в её глазах, обращенных прямо на мужа, застыли слезы.

Гистасп такому заявлению немало удивился.

— А должна? — искренне поинтересовался он. Не дожидаясь ответа, приблизился к изголовью кровати со стороны, где лежала жена.

— Отдыхай, — посоветовал генерал и улыбнулся.

Добродушно, светло. И очень страшно, подумала женщина, ощущая, как непроизвольно все меняется в душе. Кажется, она повреждается умом, раз не в силах даже разобраться, как теперь к нему относится, и насколько вообще её отношение к Гистаспу зависит от неё самой.

Генерал, между тем, провел по щеке и вышел из комнаты, пообещав на прощанье все-таки прислать лекарей.

Иттая смотрела в закрытую дверь с брачного ложа. Теперь, когда Гистасп вышел, она вся померкла, подобралась на кровати и ссутулилась, обхватив одеяло. Её снова заколотило — сначала просто, потом до сокрушающих слез. Гистасп сегодня не провел ночь с женой, он показал роли. Его «А должна?» до сих пор стояло в ушах. Что же он, совершенно не смыслит в отношениях мужчин и женщин?! Или это она ничего не смыслит?!

Иттая зарыдала горше.

Что она сделала не так? Где?! Когда?! Почему Бансабира не сказала, насколько он непредсказуем?!

Гистасп! — сдавленно, сквозь всхлипы, пробормотала женщина в сжимаемое одеяло. И от его имени в сердце опять против воли сладко замерло. Он показал ей роли, и как минимум одна из них совершенно удивительная — та, о которой она мечтала из ночи в ночь, представляя перед сном их близость, их жизнь. Жаль, он не показал, как добиться того, чтобы перед ней всегда было именно это, желаемое обличие Гистаспа!

О, она очень хотела его понять! Ей было жизненно необходимо разобраться в душе Гистаспа, но сейчас Иттая и в своей бы не нашла ни одного знакомого очертания. И эти его маски… Она надеялась, что, оставшись наедине, увидит Гистаспа таким, каков он на самом деле, а он…

Иттая содрогнулась: а что, если вот этот мужчина, неуправляемый, не допускающий возражений своей воле, и есть настоящий Гистасп? Он же был самым великодушным человеком, самым мягким и деликатным в окружении Бансабиры! И никто, как бы Иттая ни пыталась узнавать, не мог сказать о Гистаспе ни одного плохого слова. Даже братец Тал, мнению которого Иттая верила безоговорочно, был высокого мнения об альбиносе. Прощаясь в их последнюю встречу, он, первым узнавший о тайне сестры, заявил, что, несмотря ни на что, Гистасп по-настоящему достоин и восхищения, и женской любви.

Братец Тал… Если бы он только был сейчас здесь, подсказал бы, как быть.

Гистасп — совсем не Тал. Он никогда не будет заботиться о чувствах Иттаи. Гистасп — генерал, и он выполняет приказы. Как, например, этой ночью, с ужасом осознала женщина. А раз так, идти жаловаться к Бану — бессмысленно. Да и на что жаловаться? На то, что Гистасп оказался не таким, каким Иттая мечтала его видеть? Или каким он заставлял её видеть до этого? Иттая не могла даже себе объяснить внятно.

И потом, Бану ведь сразу сказала, что этот брак — уступка, и нечего потом ныть.

Терзаясь безрезультатными раздумьями и душившими слезами, Иттая завались сначала набок, ни на миг не отпуская одеяла. Поплакала еще и незаметно провалилась в спасительное беспамятство сна.

— Вы не спите еще? — задал абсолютно бессмысленный вопрос Гистасп.

Выйдя из комнаты Иттаи (то есть, их совместной комнаты, поправился генерал), он замер на мгновение у двери, не зная, куда податься. Но уйти было необходимо: находиться в постели с Иттаей мужчина больше не мог.

Он соврал. Конечно, он устал, но спать хотел не поэтому. Уснет — и наутро станет яснее, как жить дальше, так думал Гистасп, призывая Иттаю утихнуть и не мешать ему заснуть. Но не вышло. Генерал промаялся до предрассветного часа, бездумно пялясь в потолок, пока на его груди сопела молодая женщина. Его всерьез жгла обида на судьбу. Тогда, в столице на праздновании юбилея рамана, он, наконец осознал, что принципиальным видит для себя безоговорочную верность одной-единственной женщине, которой присягал сам — Бансабире Яввуз. Он радовался, что их отношения носят именно тот характер, который носят, потому что они возвышали его порыв над обыденной интимной верностью, цена которой не так уж и велика. А теперь внезапно — от него требуется быть способным на эту самую обыденную и примитивную верность в постели женщине, к выбору которой он не имел особого отношения.

Когда от неудобной позы все затекло, и неудержимый поток мыслей уже вконец доконал, Гистасп попросту подскочил с постели.

Оказавшись в коридоре, он растерялся опять. Тишина и одиночество собственной спальни ничем не отличались от тишины и одиночества его супружеского ложа. И Гистасп, пусть не впервые, но точно как никогда остро ощутил потребность в общении с кем-то, кого мог хотя бы с натяжкой назвать другом.

Такой человек на всем свете был один.

Они оба никогда бы не признали, что стали друзьями давно. Мужчины не дружат с женщинами. Господа не дружат с подданными.

Но никакой регламент не мог ни стереть, ни скрыть правды. Когда Гистасп постучал и зашел, без предупреждения, ибо в честь праздника Бану отослала стражу отсыпаться, это стало ясно по тому, как спокойно, без всякого удивления, танша подняла голову от каких-то бумаг за столом.

Против дневного облачения, торжественного и роскошного, сейчас перед Гистаспом сидел главнокомандующий. Разве что меч стоял в стороне, но вот ножи — Гистасп готов был поклясться — наверняка как всегда были распределены в известных местах.

— Как видишь, — ответила танша. Оглядела мужчину с головы до ног, лишь слегка нахмурилась и поинтересовалась:

— Что-то случилось?

— Нет.

Немного потоптался несвойственно для своей привычной манеры держаться, потом спросил:

— Могу я остаться?

Бансабира изучающе всмотрелась в лицо мужчины, после чего мимикой указала на стул по обратную сторону своего стола.

— Все в порядке? — уточнила тану.

Гистасп понял, к чему задан вопрос и не стал увиливать.

— Думаю, я разочаровал её.

Бансабира небрежно кивнула:

— Я сразу говорила ей, что ты — не тот мужчина, о котором стоило бы фантазировать.

Гистасп не нашел, что на это ответить. Зато его лицо, перекошенное неожиданно большим количеством эмоций, которые в присутствии танши генерал в сегодняшнюю ночь позволил себе отпустить из-под контроля, выдавало с головой. Бансабира замолчала, принялась дальше изучать донесения и сообщения по поводу строительства города: какие материалы завезены из тех, что она не успела лично проверить, в каком состоянии находится фундамент, в чем нуждаются зодчие и рабы. Разбирая по содержанию, Бансабира вдумчиво читала каждый из листков, раскладывая по маленьким стопкам.

Вот это — вопросы, которые определенно надо обсуждать с казначеем, а ему пока не до этого. Вот с этими — опять ехать к корабелу. Да и Тала бы пора потрясти. Впрочем, эта беседа, несмотря на то, что напрямую связана со строительством подземного города и флота, явно непервоочередная.

Вот эта пачка, самая солидная, требует обстоятельной беседы как с разведкой, так и с палачами. Здесь проблемы не только с какими-то лже-жрецами, которые продолжают пребывать к морским границам танаара, и не только с дисциплиной при строительстве — здесь, как и говорил Юдейр, опасности на южном рубеже с Раггарами. Беспорядки, волнения. Пока Бану каталась по северу, ситуация немного обострилась. К тому же Раггары в союзе с Каамалами, и Бану понимала — ждать беды. Наличие родственных связей и прочих множественных оговорок требовало решать вопрос чуть деликатнее, чем одной лишь грубой силой. Затягивать нельзя, но и форсировать чревато, особенно после того, как Этер всерьез разобидился.

С подобным ворохом за раз не разберешься, решила Бану, и всю пачку пергамента с пометками и сообщениями для разведки и палачей отложила в сторону. Возьмется позже, когда уладит более мелкие дела, которые можно решить, не выезжая из чертога.

Вроде вон той небольшой папки, требующей вмешательства Бугута и его проходцев. Здесь будет достаточно послать какого-нибудь десятника с поручением. Наконец, с вот этой парой листков хорошо бы наведаться в академию — надсмотрщикам нужны новые товарищи на всякий случай, раз уж количество пригнанных рабов увеличивается.

Время от времени потирая переносицу, Бансабира тихонько раскладывала бумаги, нет-нет, что-то чиркая на полях пергамента.

Гистасп наблюдал за госпожой с полнейшим недоумением в лице. Она что, всерьез сейчас занимается вот этим?! Это заботит её больше, чем благополучие сестры, счастье которой тану поставила почему-то выше собственного?!

— Вы … вы что… — не удержался альбинос, — и впрямь не будете выспрашивать у меня как… Или вы намерены все узнать у Иттаи, потому что так и планировали с самого начала за мной сле…

Увидев скривленное пренебрежением лицо госпожи, Гистасп умолк на полуслове. Его собственная физиономия преобразилась неузнаваемо, и Бану заухмылялась.

— Ты думал, я буду на тебя давить? — спросила она, и Гистасп скроил изумленную физиономию. — Побойся Праматери, Гистасп. Я просто удовлетворила просьбу сестры, подумав, что это может хотя бы на время облегчить тебе жизнь.

Гистасп все еще выглядел остолбеневшим.

— А? — только и нашелся он.

— Когда стало ясно, что Иттая влюблена по уши, я подумала, что она могла бы быть неплохим щитом для тебя.

Гистасп окаменел. Бансабире пришлось объяснить:

— Тебя явно пытались убить, и неоднократно, — танша сделала жест головой, будто указывая взглядом на недавнее ранение генерала в бедро. — А все почему?

Причина нападок до сих пор оставалась загадкой для самого Гистаспа (хотя он и имел одно правдоподобное соображение) так что ответить затруднялся. Но если вдруг танша знает, кто и за что портит ему жизнь, голову оторвет обидчику.

Вглядываясь жадно, так, что даже глаза, обычно абсолютно невыразительные, расширились от напряжения, Гистасп внимал.

— Потому что ты один. У тебя не было дома где-то отдельно от этого чертога, семьи и еще чего-то такого. Никто не знает твоих друзей, и вообще все сомневаются в их наличии. И даже простыми влюбленностями ты не славился никогда. Тебе нечего охранять и нечего терять…

«Кроме вас» — отозвалось в душе генерала.

— … поэтому били туда, куда только и оставалось — в твою жизнь. Ничего другого у тебя попросту нет.

Гистасп судорожно выдохнул. Он всегда это знал, всегда понимал, что одинок, как сумеречный волк в горах. Но услышав это из уст танши, генерал растерялся, чувствуя себя несколько жалким.

— И бил явно человек, знающий тебя на более или менее близкой дистанции. Ни рядовой, ни «меднотелый», ни сотник и, скорее всего, не из числа разведчиков. Просто потому, что они знают совершенно особенного Гистаспа, не очень похожего на настоящего, — Бансабира улыбнулась, а генерал, разглядывая её лицо, позволил себе колкость.

— У нас с вами много общего, стоит признать.

Бансабира не обиделась, а только пожала плечами: отрицать бессмысленно.

— Я тоже нередко думал, — отважился генерал, — что за нападениями стоит кто-то из вашего ближайшего окружения.

Он осторожно затих, вглядываясь в реакцию танши. Та молчала и лишь едва-едва повела бровью, чтобы альбинос продолжал.

— Я полагал, это Тал. Он узнал о … симпатии Иттаи раньше вас. Если так, то Иттая, госпожа, для меняя скорее не щит, а меч над головой.

— А есть причины полагать, что это Тал? — почти безынтересно спросила Бану, в тайне ревностно уцепившись за домысел.

— Требование не трогать чью-то сестру. Скажем честно, ни с одной другой девицей я не имел столь постоянного взаимодействия, как с вашими кузинами во время тренировок.

Бансабира надолго замолчала. И впрямь только домысел, но мало ли?

— Это бы объяснило, почему Тал отказался приехать на свадьбу сестры, — обронила она, наконец.

— С верфи присылали, что Тал в Северном море, — признался Гистасп.

— Ты проверял?

Гистасп мотнул головой.

— Но ведь они могли быстренько подружиться с Номом, и тот бы встал на его сторону.

— Ном на моей стороне. А уж с тех пор, как надел генеральский камзол — и вовсе.

— Приглашение на свадьбу писали не вы, а Тахбир, — заметил мужчина.

Слишком запутано, отмахнулась в душе Бану. И слишком мелочно, чтобы утруждать себя этим.

— В любом случае, пока у тебя есть Иттая, жить тебе должно быть попроще. Если это Тал — он обидится на меня и присмиреет. Если не Тал — бить будут в Иттаю. Кто знает, может, атакуя тебя, обидчики что-то пытались доказать мне?

Значит, таншу даже не коробит, что ненавистники Гистаспа могут теперь убить её сестру?

— Мне казалось, вы привязались к Иттае, — заметил Гистасп почти скромно.

Бансабира откинулась на спинку кресла, больше не пытаясь вернуться к недоразобранным бумагам.

— Привязалась. Но я все еще убеждена, что слишком сильная привязанность, как и любовь, не заканчиваются добром.

Гистасп захихикал: в её духе.

— Интересно. Если ты силен и свиреп и можешь не дать победить себя, и, если ты одинок — ты недосягаем для любого врага. Неуязвим для любой опасности. Неуправляем никакими интригами. Может, поэтому Гор в свое время отказался от меня? — спросила танша, толком не обращаясь к Гистаспу. Тем не менее, тот мгновенно подстроился под задушевное настроение интимной ночной беседы.

— Думаете поэтому? — движением головы Гистасп указал на стоявшее на прикроватном столике разбавленное вино и поздние фрукты, будто спрашивая разрешения. Бану кивнула, и альбинос налил им обоим из стройного, как грациозная лань, серебряного кувшина.

— Не знаю.

Гистасп, вернувшись на место, предложил тану кубок и изрек:

— Второй человек в жизни — всегда мишень для удара или выстрела.

А потом закусил губу и тихонько добавил, обнажив всю утраченную и похороненную человечность:

— Одиночество болезнено, но безопасно.

Бансабира сдержала вздох. Ей это было хорошо понятно. Только признав в Гистаспе ту же измученную страхом душу, она позволила ему сделать их отношения дружескими.

Мужчина широко хлебнул вина, чувствуя, как позвякивает в голове.

— Может, вам помочь? — он собрался и с готовностью воззрился на заваленный бумагами стол.

Бансабира тоже взяла себя в руки, скроила пренебрежительную физиономию, и отозвалась:

— Разумеется, помочь! Или ты думал, притащился ко мне среди ночи и будешь сидеть без дела?

С важным видом Гистасп кивнул и передвинул свой стул поближе к танскому столу с той же стороны, где сидела Бану, чтобы удобнее было работать. Но когда он, находясь плечом к плечу, украдкой кинул на таншу краткий взгляд, Бансабира, успела заметить в них редкое, всковырнутое из-под руин генеральского чина озорство.

Поднялось солнце — рассветная заводь надежды. Тихой феей скользнул луч в оконный проем и лег полосой на пергамент, ставя под сомнение надобность настольных свеч. Бансабира потерла переносицу — в который раз за ночь? — и сладко потянулась в кресле. Вытянув позвоночник, бросила искоса взгляд сверху-вниз на генерала.

— Клянусь, ты единственный мужчина, который провел первую брачную ночь за разбором бумаг и составлением посланий для подчиненных.

Гистасп потянулся тоже. В самом деле, все кости затекли от этой рабочей бессонницы.

— Кажется, я понял, почему раньше вы все время прятались от Сагромаха за работой, — разоткровенничался альбинос. Бану усмехнулась.

— Когда долго занят делами, оказываясь наедине с живым человеком, понимаешь, что умеешь только убивать, спрашивать и приказывать.

— И попросту не знаешь, что делать, — закончил мысль генерал. — Кстати об отношениях. Я не стал отвлекать вас раньше, но перед отъездом Маатхас просил передать, что к концу сентября все будет готово. Поскольку вы оба таны, он предложил устроить свадьбу на границе между танаарами или сделать два отдельных гуляния в каждом чертоге.

Бансабира усмехнулась.

— Напиши, что я за первый вариант.

Теперь усмехнулся Гистасп.

— Думаю, ваш отец хотел бы увидеть это.

— Но, по крайней мере, может увидеть дед. Пригласим его. Скажи управляющему, пусть поддерживает с Сагромахом контакт. Ничего особенно пышного.

— Разве вам не хочется хотя бы одну свадьбу сделать как положено? Даже для Иттаи Тахбир постарался устроить гуляния и представления.

— Сказители и воинские состязания — это все, что нужно.

— Как скажете.

— И никакой бравурной торжест….

Шум в коридоре возник внезапно. Стражников не было, и Бансабира напряглась, напряженно уставившись в сторону входа. И она, и Гистасп вышли из-за стола. Бану чуть подтолкнула из зарукавных ножен тонкое лезвие клинка. Гистасп по кивку госпожи пододвинулся ближе к мечу.

Дверь распахнулась с грохотом.

— Ба…. О, и ты здесь! — рассвирепевший Русса, почти багровый от ярости, ткнул пальцем в Гистаспа. — Отлично! — гаркнул не своим голосом.

Не давая опомниться, бастард стрелой метнулся к генералу и от души приложился тому в челюсть.

— Русса! — бросила Бансабира, не понимая, что к чему. Русса повалил наставника и лупил беспощадно, краснея, изрыгая все бранные слова, какие знал.

— Прекрати немедленно! — заорала Бану. Гистасп не стал позволять слишком долго дубасить себя безнаказанно и, уловив момент, поймал занесенную над ним руку за локоть правой рукой. Левым локтем ответил ударом под ребро, быстро двинул той же рукой в почку, а когда Русса согнулся, Гистасп правым локтем нанес добивающий в челюсть, так что в шее Руссы что-то опасно хрустнуло.

— Прекратите вы оба! — разъярилась танша и кинулась разнимать их. — СТРАЖА!

Голос опытного командующего, чьи «приказы должны быть слышны издали», как повторял в юности Гор, донесся на весь коридор через открытые двери.

Гистасп, захватив преимущество, уже сидел верхом на Руссе, удерживая его руки, однако сам атаковать не спешил.

— Русса! — одновременно с танским призывом в комнату влетел Раду. — Не смей! Праматерь! — оглушенный стечением обстоятельств, Раду заметался, озираясь, после чего кинулся к дерущимся. Гистасп отодрался от Руссы без труда — его оттащила Бансабира. А вот пунцовый от гнева бастард попытался броситься с кулаками снова, но пылу убыло, да и Раду связал накрепко.

На шум и возню сбежались телохранители, кто был неподалеку и уже успел заступить на пост. Даже Серт, покои которого располагались в этом же крыле за следующим поворотом коридора, примчался сломя голову. Выбежал, соскочив прямо с постели, в одних лишь льняных исподних штанах, схватив меч в ножнах и кликнув встречному стражнику созвать отборную десятку из его людей.

У Гистаспа заплывало лицо, он схватился за ободранную чужими кулаками щеку. Когда альбинос перевалил Руссу и сел сверху, потянул недавно поджившую рану в бедре, и теперь ныла и она. Кажется, он стал хуже переносить ранения. Неужели начал сказываться возраст?

— ЭТО КАК ПОНИМАТЬ?! — зарычала тану. — ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ, РУССА?!

— Отпусти меня, Раду! — гаркнул бастард, и Раду ослабил захват.

— Не смей! — приказала танша. Раду растерялся: его верность другу и верность танше были тождественны и никогда прежде не противоречили друг другу. Что делать? Держать Руссу или сделать вид, что тому все-таки удалось вырваться?

— Выведи его отсюда!

Раду колебался, и танша рассвирепела еще больше:

— Ты не слышал, что я сказала?!

Вмешались сразу трое — Вал, Шухран и Серт.

— Ты не слышал приказа? — жестко осадил Серт наглеца. Бросить вызов огромному Раду, а с ним и кровному брату госпожи, мог позволить себе только самый отчаянный храбрец. Как бы необъяснима ни была ситуация.

Блондин шагнул вперед, и хоть был ниже Раду на голову, в его глазах не было ни тени сомнения в верности поступка или успехе. Голый по пояс, Серт светился в лучах раннего солнца буграми натренированных мышц.

Раду хотел было оскорбиться и почти шагнул на Серта, грозя нависнуть тенью, но от движения хрустнули заломленные руки Руссы, и бугай остановился.

Бансабира стояла, как оглушенная.

— И это тебе я доверяла свою жизнь? — шепнула она голосом, от которого Раду вздрогнул: бесповоротно разочарована.

Вот проклятье! Не этого он добивался! Дурень! Дурень! Но Русса его друг с детства, а… а она — его владыка! Ох!

— Простите, тану! — и, не понимая, что делает, вместо послушания, отпустил Руссу и сам завалился на колени. Впрочем, Русса, наконец, присмирел (видимо, глядя на раскаяние товарища) и более не выказывал агрессивных намерений.

Донесся топот из коридора. Видать, из караулок нижних этажей мчится подмога из его сотни, прикинул Серт, ни на секунду не отрывая взгляда от провинившихся.

— Гистасп! — вздохнул женский голос. Бану отозвалась на него, глянув коротко — в дверях возникла Иттая, прибежавшая на шум. Новобрачная теперь пыталась сдержать рыдания, закрыв рот обеими ладошками. Ну почему ей все время приходится находить его в подобном состоянии?! Почему!! Праматерь Всеединая…

Гистасп отозвался нечленораздельно. Похоже, Русса выбил ему зуб, и генерал сплюнул кровью. Благо, челюсть, кажется целая. Иттая кинулась вперед, объяв мужа, отчего тот только испытал новый спазм в сократившихся от соприкосновения с другим телом мышцах. Но отталкивать жену не спешил. Иттая помогла присесть на стул. Теперь понятно, почему он настолько бешеный и неудержимый в душе, подумала Иттая. Она сможет сделать его добрее! Сможет! Конечно, кто не озвереет, находясь в постоянной угрозе, не способный нормально заснуть из опасения за жизнь! Теперь Иттае было все понятно, и все обиды рассеялись вместе с жалостью.

Бану бросила на пару короткий взгляд и вернулась к брату.

— Встань и объясняйся, — жестко приказала тану. В дверях показались Тахбир, подопечные Серта, еще кто-то, но Бансабира более не обращала на них внимания.

Русса сглотнул и встал. Накуролесил — отвечай. Впрочем, вот сейчас его правда и восторжествует. Он сделал то, что обещал ей делать всегда — попытался защитить единственную родную сестру и госпожу всего клана.

— Он предатель! — уверенно заявил бастард и ткнул пальцем в Гистаспа. Тот помаленьку приходил в себя. В голове больше не звенело, хотя дикая усталость из-за бессонной ночи и полученных повреждений наваливалась с удвоенной силой.

— Гистасп? — уточнила Бансабира. Подобное обвинение звучало абсолютно абсурдно. Бансабира могла сомневаться в том, что Гистасп всегда помнит отведенное ему место, но в том, что он доподлинно знает, что это место рядом с ней, Бану, танша перестала сомневаться очень давно.

— Гистасп! Этот выродок!

Альбинос нашел в себе силу на насмешку: кто бы говорил! Но вслух промолчал, чтобы не драконить лишний раз Мать лагерей.

— С чего ты взял? — Бансабира размерено заняла место за столом. Подобные обвинения не бросают просто так, и брат наверняка приготовился.

— Ему нельзя верить, Бану! — Русса принялся активно жестикулировать. Бансабира только без выражения поглядела на брата: это она уже слышала. Доказательства?

— Гистасп может убить тебя в любой момент! Он ведь уже пытался это сделать!

Тут остолбенели все. О преданности альбиноса госпоже хорошо известно, во многом, именно поэтому к нему столь уважительно относились в рядах.

— Ты несешь чушь, — вынесла заключение Бану, всем видом давая понять, что разговор закончен. Сейчас она вынесет какой-нибудь приговор на его счет, и делу край.

Но сдаваться Русса намерен не был.

— Когда ты рожала Гайера, и Гистасп узнал об этом, он запретил лекарям из твоего лагеря добраться до тебя! Почему, если он верен тебе, Бану?! — красными от возбуждения глазами бастард уставился на генерала. Тот тоже немало удивился такой претензии. Если танша сейчас спросит, он непременно растеряется. Тогда, в той ситуации, это решение казалось наиболее верным. Все равно лекари из захваченной Сабиром крепости прибыли бы быстрее, чем из их собственного обоза.

К счастью, Бансабира пока не обращала внимания на альбиноса и всерьез слушала брата.

— Ты бы умерла там, не поспей отец вовремя!

Бану повела головой, просто не представляя, что может ответить на это. Русса продолжил с удвоенной прытью: если сестра не выставляет его вон, стоит пользоваться шансом.

— Когда ты выбралась из осады, Гистасп убил твоего мужа!

Это обвинение выглядело еще более нелепым, чем первое, но Бану не перебивала.

— Я точно знаю, что, когда тебе доставили голову Нера, он заплатил за неё убийце! А ведь, выживи этот тюфяк, у тебя не было бы сейчас тех сложностей в союзе с Каамалами, какие есть!

Бансабира соображала быстро и отчетливо: Руссы не было с ней в обоих случаях, так что картина выглядела слишком очевидной.

Подоспевшая подмога рассредоточилась полукругом вокруг бунтаря с ладонями на рукоятях оружия. Половина из них тоже имела вид только что вскочивших с постели. И все, как один, ждали приказа госпожи.

— Значит, — Бану брезгливо глянула на преклонившего колени Раду сверху-вниз. Тот прижух, — когда ты перестал доносить за каждый мой шаг отцу, стал доносить брату? — спросила тоном, не требующим ни объяснений, ни ответа.

Раду все же попытался:

— Не совсем так, — виновато объяснил он. — Но я же видел вас там! — вдруг заорал громадина. — Я был в том шатре и видел, как вы едва не отдали душу Праматери Богов и людей! И когда узнал, что этот … этот сучий потрох, — не сдержался телохранитель, в упор глядя на Гистаспа, — намерено запретил ехать за вами лекарям… Что еще я мог подумать?! Что я мог сделать, как не сообщить об этом человеку, которому вы дороги?!

Лицо Бансабиры по мере рассказа приобретало все более сухое и бесцветное выражение, в то время как в глазах все сильнее проблескивало отвращение к происходящему.

— Тогда я и приказал Раду следить. Не за тобой. За Гистаспом, — с ненавистью прошипел Русса.

Гистасп не верил своим ушам. Что происходит? Почему происходит? Это же Русса. Русса. Мальчишка, которого он с девяти лет учил держаться за меч. С которым у него давно сложились приятельские отношения. Мальчишка, который ему в чем-то стал как родной.

Что за?!

— Если я настолько чудовищен, почему же ты не пришел сразу ко мне? Почему не спросил лично? — отозвался генерал вперед танши. — Я же учил тебя!

— Вот именно! И только поэтому ты еще жив! — взвился бастард. — Только поэтому я дал тебе с десяток шансов просто исчезнуть! Я же говорил, уходи, проваливай, оставь в покое мою сестру! Уберись ты из чертога, я забыл бы все! Но нет! Ты не только остался, ты еще и нажаловался Бану! Занял место возле танши, не имея никаких прав! И больше того! — заорал Русса совсем неистово. — Мало было пригреть этого ублюдка, так ты его еще и женила на нашей кузине! Его, Бансабира! — Русса почти зарыдал и в конце концов окончательно взвыл. — Почему его?!

— Это что? — растерянно и негодуя спросила тану. — Такая ревность, что ли?

Русса даже не слышал вопроса.

— Клянусь, я убил бы тебя после всего, что ты сделал! — бросил он в лицо наставнику.

— Сделал Гистасп и в самом деле много, и в большей степени в пользу, — бесстрастно заметила Бану, теряясь в том, что должна испытывать и как реагировать.

— А Отана он помиловал тоже в твою пользу, Бану?! — спросил бастард. — В твою пользу он помешал мне спустить с выродка заживо шкуру?

— Я оставил его гнить в темнице, — защитился Гистасп, — пока решение не примет, как и положено, тану Яв…

— Оставил, пока не пришел бы час воспользоваться его участием и, наконец, добиться чего хотел! Убить Бану и усадить малолетнего ребенка, неспособного править самостоятельно, в танское кресло!

— Напомню, что участь Отана в конечном счете решил Адар, — напомнила Бану.

— А кто решил участь нашего отца?!

Затихли все. Тахбир, стоявший в дверях, давно закрыл дверь, чтобы шум не привлекал остальных, а если и привлекал, чтобы более никто не вошел в танский покой. Да и не безразмерный же он!

Бансабира вглядывалась в брата с пристрастием и опасением за его душевное здоровье. Она сделала шаг навстречу, приближаясь к бастарду, будто так отчетливее услышит слова, которые не смогла разобрать.

— Что?

— Гистасп убил вашего отца, тану, — тихо и твёрдо проговорил Раду, не поднимаясь с колен.

— Тебя я вообще не спрашивала! — рявкнула танша. — И откуда тебе знать? Когда мой отец погиб, тебе не было в той охоте. Ты был со мной в Гавани Теней. Или ты, в моем лагере, у меня за спиной устроил собственный шпионский отряд?! А я еще в свое время обвиняла во всех склоках Юдейра! Говорила, это он источник скандалов, он не знает своего места! — разошлась танша. — Ради чего я убила его? Чтобы сейчас слушать клевету на одного из своих генералов от настоящего предателя?

— Я не … Я НЕ ПРЕДАТЕЛЬ! — от досады Раду пополз на коленях вперед, но Бану отступила, даже не взглянув.

— Когда-то он был генералом нашего отца, Бану, — влез Русса. — И убил его безжалостно. Когда ему будет нужно, он и тебя убьет. Ему не место в мире живых, — пригвоздил.

— Это не тебе решать, — сухо ответила женщина.

— Мне и только мне! — Русса взметнулся, бросился вперед, поймав руки сестры, и затряс её. — Я клялся защищать тебя и столько раз терпел неудачу! Так что теперь я костьми лягу, но спасу тебя!

— Ты сам слышишь, что говоришь? — брезгливо спросила женщина, вырываясь. — Наш отец погиб на охоте!

— Нашего отца убил Гистасп! Гистасп! Только ты отказываешься это признать!!

— Русса, ты не в себе, — Бану предприняла последнюю попытку. По всему виду было ясно, что сейчас ей противна сама мысль о родстве с ним.

— Я, если помнишь, вернулся позже всех тогда, — жестко заговорил мужчина. — Я все обыскал в тот день. И никакого кабана, убитого за несколько часов до происшествия, не было на весь лес!

Беда с этими мужиками! — в сердцах подумала Бану. Сейчас, когда позади праздное гуляние, а за ним полная работы ночь, соображать и докапываться, кто прав, кто виноват, нет никаких сил.

— Бансабира, — позвал брат, но танша воздела руку, перекрывая все дальнейшие разговоры.

— Серт! — скомандовала госпожа.

— Слушаюсь, — блондин размашисто и твердо шагнул вперед. Его ребята напряглись сильнее.

— Увести обоих, — бесстрастно отдала указание. — В темницу по разным камерам. Решу позже.

— Госпо… — Раду только подал голос — и зря.

— Его тоже в темницу!

— Бану, прошу тебя! — Иттая бросилась перед ребятами Серта, но тысячник, взглядом испросив разрешение, отодвинул Иттаю в сторону — деликатно и непреклонно. Новобрачная тут же бросилась к Бансабире.

— Сестра, умоляю!

— Все вон, — оборвала танша. — Шухран, выстави стражу снаружи.

— Да!

— Никого не пускать.

Телохранители быстро и решительно вытолкали всех за дверь. Бессильный комок ярости — Иттая — удалялся с наибольшим шумом, попеременно глядя на сестру и мужа. Гистасп на супругу даже не взглянул. Его взгляд был прикован к Матери лагерей и не выдавал ничего.

Вскоре после инцидента Бану велела отрядить в камеры пленников по лекарю — оба пострадали в драке.

Танша надеялась, что думать на свежую голову будет легче, и надо бы отдохнуть, но уснуть не удавалось. Гистасп… Гистасп не шел из головы… Как и предательство брата.

Один следил за ней. Раду тоже следил за ней, доносил, действуя за спиной, а сегодня даже посмел не подчиниться прямому приказу. Раду, на которого она возлагала невиданные надежды во всем, что касалось боевых условий. Что до Гистаспа… В памяти танши всплыли их многочисленные разговоры — раза два или три, кажется, Гистасп намекал на что-то, сродни признанию. «Я не для того зашел так далеко, чтобы потерять вас!», «Я хотел бы признаться кое в чем, что касается вашей семьи, но пока не набрался мужества» — были оговорки, которые должны были насторожить Бансабиру.

Но давно не настораживали. Потому что в глубине души с дня, когда альбинос молчаливо одобрял пытки в её шатре, Бансабира знала, что Гистасп мог сделать, а чего — нет.

Что ж, какое-то наказание придумывать надо для обоих — как ни посмотри. Как минимум за драку. И, яды Шиады, Всеединая Мать Сумерек! Почему за всеми этими несчастьями Гистаспа стоял именно Русса?! Почему все хорошие люди — и он, и Вал — предпочитают умалчивать долго-долго, но не обсуждать проблемы с ней самой, чтобы потом, в один прекрасный день устроить скандал при всех?!

Ведь когда обвинение было брошено или доказано публично, казнь тоже должна быть публичной. Это самое плохое. Это никак не усвоят те, кто неспособен действовать в тени ночи и предпочитают все выносить на солнечный свет. Мать Сумерек не зря заповедала почитать ночь, или еще лучше — всеизменчивую тень, и из всего её, Бансабиры, окружения только трое — Серт, Гистасп и Юдейр — смогли осознать это в полной мере.

Самые глубокие реки бесстрастны снаружи и богаче всего внутри. Самые крутые горы сложены природой из отвесных, голых и обглоданных скал, никак не прикрашенных буйством леса.