Мечты камня

Мой противник издаёт грубый, почти животный рык и несётся на меня, движимый неконтролируемой яростью. Гнев ослепил его, он не замечает больше ничего вокруг.

Я успеваю уклониться в подходящий момент и чуть ли не улыбаюсь, когда лезвие его клинка застревает в стволе дерева, находившегося позади меня. Не теряю времени зря. Прыгаю на принца так резко, что валю его с ног. Мы катаемся по земле, размахивая руками, дёргая ногами, продолжая нашу борьбу. Когда я неосознанно попадаю ему кулаком прямо в лицо, он выглядит слишком обескураженным, чтобы защищаться. Я возвышаюсь над ним, выиграв этот бой, и встряхиваю его за плечи.

— Хватит! — командую я. — Ты же Артмаэль, принц Сильфоса! Единственный принц! Приди в себя.

— Отпусти меня! Отвали!

— Нет! — хватаю рукой его за подбородок, чтобы он перестал так вертеть головой. — Пока ты не станешь собой. Иначе ты никогда не будешь героем! Или ты уже решил сдаться? Этого ты хочешь? Отступить от задуманного?

Кажется, мне удалось до него достучаться. По крайней мере, он на мгновение прекращает борьбу и смотрит на меня прищуренными глазами. Он реально меня услышал? Или он совсем ничего не воспринимает, как я несколько минут назад?

Ответ на этот вопрос я не получаю, потому что в следующий момент мы оба слышим взрыв.

Поднимаю глаза и вижу, как пламя распространяется по одному из деревьев. С трудом сглатываю и ищу взглядом Хасана, упавшего на землю от отдачи собственного заклинания.

И снова голоса словно бы замолкают на секунду.

Опускаю взгляд. Принц зажмуривается, а затем, вновь открыв глаза, смотрит на меня. Выглядит испуганным. Мне тоже страшно.

— Надо убираться отсюда.

Я не жду от него ответа: срываюсь с места и тяну его за собой, давая время только на то, чтобы он вытащил свой меч из дерева, в котором тот застрял.

После чего мы бросаемся наутёк. Шёпот, поначалу совсем тихий, звучит снова, становясь всё громче и громче.

— Тебе не сбежать, Линн.

— Ты ни на что не способна, Линн.

— Твоё место здесь, Линн.

— Ты моя, Линн.

Нет. Нет. Нет. Нет.

Огни горят со всех сторон, и тогда я понимаю, как можно покинуть это проклятое место. Единственный способ.

— Мы должны бежать в противоположную сторону от огней! Всё время в другую сторону! Они заманивают нас туда, куда им надо!

Никто со мной не спорит. Мы бежим, пока хватает дыхания. Бежим, пока есть силы. Когда один из огоньков встаёт у нас на пути, мы разворачиваемся и убегаем прочь.

Мы всё бежим и бежим.

— Убийца.

— Шлюха.

— Ничтожество.

— Убийца.

— Шлюха.

— Ничтожество.

И смех, смех, смех…

А затем мы замечаем его. Там, вдалеке. Солнечный свет. Настоящий свет. Деревья, освещённые им. Мы все ускоряемся, даже когда сил больше нет.

Ещё немного. Совсем близко. Уже рядом…

Дневной свет кажется ещё более ярким и тёплым, чем он был вчера, перед тем как сменился тьмой.

Мы падаем.

Лежим так втроём без задних ног, тяжело дыша, не в силах дать своим лёгким достаточно воздуха, не в силах выкинуть из головы голоса, всё ещё терзающие нас, хоть и замолчавшие. Наступила тишина, прерываемая только пением птиц и нашим тяжёлым дыханием. А над нами чистое голубое небо.

Накрываю лицо рукой, продолжая лежать на земле. С трудом нахожу в себе силы заговорить:

— Отдохнём немного… А потом продолжим путь. И на этот раз, куда я скажу.

Никто не решается возразить.

АРТМАЭЛЬ

Марлонский лес остаётся позади, а мы продолжаем свой путь.

Само собой, до меня доходили слухи об этом зачарованном месте. Мол, тот, кто в него попадает, никогда больше не возвращается. Что там царит вечная ночь. И что ты будешь блуждать меж деревьев, как в лабиринте; видеть и слышать то, чему невозможно противостоять, и сходить с ума.

Разумеется, я не намеренно завёл нас в этот лес, но, видимо, нельзя быть таким идеальным, и при всех моих достоинствах всё же есть один маленький недостаток: Стихии не пожелали одарить меня хорошим ориентированием на местности. Но мы ведь всё равно справились, да? Это самое главное.

Однако какой ценой?

Мы идём молча. Не знаю, что видели остальные, но я прекрасно помню, что привиделось мне. Это был Жак с моей короной. Он восседал на моём троне и рассказывал, как хорошо смотреть на меня сверху вниз. Мой отец, стоя рядом с ним, без остановки повторял, как гордится своим первенцем. Каким хорошим человеком он вырос, каким щедрым, как его любит народ, как мудры его решения…

Встряхиваюсь. Хотя над головой палящее солнце и вообще день довольно жаркий, я чувствую, как холод пробирает меня до костей, и начинаю дрожать. Закутываюсь в плащ.

Вокруг Жака собрались придворные и простолюдины, рассказывающие, как они довольны своим новым королём.

Поджимаю губы. Ноги тяжелеют, каждый шаг становится пыткой. Моё тело всё в каких-то порезах, одежда превратилась в лохмотья. Я весь грязный, измученный. Голова, кажется, вот-вот взорвётся от боли.

Бросаю украдкой взгляд на девушку, идущую на пару шагов впереди меня, с маленьким волшебником, держащим её за руку.

Эти двое спасли меня.

Несмотря на то, что они мне ничего не должны.

Несмотря на то, что мы знакомы меньше суток.

Это делает нас друзьями?

Наверное, я должен их поблагодарить…

Но не делаю этого. Сохраняю молчание, которое на поверку оказывается довольно неудобным, но это всё равно проще, чем поделиться всем, что творится в моей голове. Или признать, что я благодарен. Что я обязан им жизнью.

— Так, значит, кто-то хочет забрать у тебя корону.

Вздрагиваю. Девчонка заговорила. Она не смотрит на меня, даже не оглядывается, но, очевидно, обращается ко мне. Опускаю глаза, разглядывая свои перепачканные сапоги, пока мы все продолжаем идти. Должен ли я рассказать им всё? Стоит ли… не знаю… попросить их о помощи? Герои из легенд обычно совершают подвиги в одиночку, но порой у них есть оруженосцы или товарищи, выполняющие менее важную работу — например, разбивают лагерь, разжигают костёр или постоянно попадают в неприятности, чтобы настоящий герой имел возможность показать своё величие и отвагу. Иногда даже есть сюжетное ответвление, в которой благородный рыцарь проявляет смекалку, помогая спутникам найти суженых или впечатлить родителей.

— Не хочу об этом говорить, — в итоге отвечаю ей, решив, что это моё личное дело, и я не обязан ничего им рассказывать. Хотя оно уже не будет личным, когда об этом узнает весь Сильфос…

— В этом всё дело? — настаивает она, обводя рукой окружающее пространство. Она что, не знает, когда лучше держать свой длиннющий язык за зубами? Нужно найти ей кляп. — Ты пытаешься доказать, что достоин трона больше, чем… — она запинается, — кто бы то ни было?

Скрещиваю руки. Может, если я соглашусь, она оставит меня в покое.

— Да, в этом всё дело.

Она замолкает. И это, признаться, сильно меня удивляет. Никаких претензий. Никаких вопросов. Спустя тридцать-сорок благословенных шагов я снова начинаю слышать свои мысли. Безрадостные, ввиду всего произошедшего, но, по крайней мере, тишина немного притупляет головную боль.

— Мне кажется… нам стоит поговорить об этом.

Мы оба смотрим на мага, внезапно нарушившего спокойствие.

— И ты туда же? Что непонятного в словах «не хочу об этом говорить»?

Мальчик оглядывается на меня. При свете дня он кажется ещё младше с румянцем на щеках и по-детски круглыми чертами лица. И несмотря на ясный, пронзительный взгляд настоящего волшебника, его нежно-голубая рубашка под цвет глаз не позволяет воспринимать мальчишку всерьёз. К его одежде прилипли листья, но он, похоже, даже не замечает этого.

— Я говорю не только о твоей истории, а… вообще обо всём случившемся, в целом. Это было… очень странно. Даже мне показалось, я слышал голос своей сестры, зовущей на помощь, — он нервно потирает руку. Полагаю, ему так же неловко, как и всем нам. — Мы мало знаем друг о друге, но, думаю, после всего увиденного в такой непростой ситуации, мы могли бы укрепить наши отношения.

О, великолепно. Теперь мы от совместного путешествия перешли к укреплению отношений. Следующим шагом, видимо, сядем вокруг костра и будем делиться своими переживаниями.

Что ж, на меня пусть не рассчитывают.

— Есть кое-что, о чём я умолчал, — признаётся волшебник.

— Умолчал? — удивлённо повторяет простолюдинка.

— Я… возможно, что я… — он заминается, словно ему сложно подобрать слова, — несколько преувеличил, говоря про волшебника.

Не знал, что своё ремесло можно преувеличить. Неловко дёргаю плечом. На самом деле, если так подумать, то я и сам несколько преувеличил, назвавшись наследником престола. Но то, что у отца появился другой кандидат, не означает, что всё решено. Это временное преувеличение.

Я верну всё на свои места, как только смогу.

— И что это значит?

— Что я не волшебник.

— Но у тебя же есть палочка… И ты колдовал ею.

Он достаёт палочку и показывает нам. Она кажется обычной веткой, поднятой с земли. Хасан взмахивает ей, но ничего не происходит.

— Я только учусь… Вернее, учился.

— Учился? — мне не нравится эта оговорка. Как и не нравится откуда-то взявшаяся во мне жалость к нему, потому что он выглядит очень грустным. Я бы не хотел сочувствовать ему. Ещё два дня назад я был первенцем, а теперь… уже нет.

Мальчик краснеет до кончиков волос и весь как будто съёживается. С этим у него проблем не возникает. Рубашка на нём слегка великовата, и я опасаюсь, что он может затеряться в её складках.

— Меня исключили из Башни, в которой я учился, — сдавленно признаётся он.

Девушка стоит рядом с ним, не зная, как реагировать. Поднимает руку и, к моему удивлению, улыбается, взъерошивая его волосы. Я застываю на секунду, глядя на неё, и только сейчас понимаю, что не рассматривал её до этого при свете дня. Её длинные каштановые волосы взлохмачены и из них торчат листочки и веточки, как будто птицы решили свить там гнездо. На щеке какое-то пятно под цвет глаз. Она вся грязная и потрёпанная после нашего ночного приключения в лесу. Встреться мы в Дуане, я бы не стал задерживать на ней взгляд.

Смотреть тут, конечно, особо не на что. Опускаю взгляд чуть ниже. Подол платья разорван, мельком открывая вид на белые ноги.

— Пусть так, и что? — спрашивает она.

Подхожу к ним на шаг ближе. Ткань её платья довольно простенькая. Под слоем пыли и грязи виднеется насыщенный гранатовый оттенок. На мой взгляд, это довольно вызывающий цвет для простой девушки. Платье буквально создано, чтобы привлекать внимание, и совсем не подходит недотроге… Встряхиваю головой.

— Я не могу колдовать, — поясняет волшебник. Вернее не-волшебник. Я теперь не совсем понимаю, кто он. — Точнее могу, но на деле всегда получается катастрофа. Так я превратил себя в лягушку и наколдовал селёдку… Магистры сказали, что я недостаточно хорош и что мне никогда не стать магом. Словно я ни на что не годен…

— Глупости! — девчонка переводит взгляд на меня, вырывая из раздумий, и жестом просит сделать что-нибудь. — То, что у тебя нет звания, не означает, что ты бесполезен. Без твоей помощи мы бы никогда не смогли выбраться из этого леса. Правда, принц?

Мне хочется сказать им, что нельзя просто отказаться от звания. Как тогда окружающие поймут, кто ты? Принц, дворянин, пекарь, волшебник, пекарь, чей-то сын или чья-то дочь. Имена не имеют значения. Важно только то, какое положение мы занимаем в обществе, где каждый играет свою роль.

Я честно пытаюсь придумать что-нибудь ободряющее.

— Ты мог бы… стать оруженосцем, — добавляю я. Он, как минимум, сумеет разжечь костёр. А ещё из него вышла бы неплохая приманка для чудищ. Они любят детей с их нежным, сочным мясом. А у этого ещё такие пухлые щёки, самое то. — Если сменить эту нелепую рубашку на что-нибудь нормальное, может, из тебя и выйдет толк…

— Это подразумевается как комплимент? — перебивает меня будущий ужин дракона.

— А разве не похоже?

Пауза.

— Нет.

Вопиющая неблагодарность.

— Мы спасены, благодаря твоему гениальному уму и огромной силе, о, великий Хасан! — восклицает девушка и приседает в карикатурном реверансе, на мгновение приподняв юбки. Если её цель — поднять настроение, то платье лучше задирать до пояса, а потом уже делать реверанс.

Но так как она это делает для ребёнка — по всей видимости, намного более невинного, чем я, — то этого достаточно, чтобы вызвать улыбку и вернуть блеск глазам. Мальчик берёт её за руку и тянет на себя, заставляя наклониться немного, чтобы чмокнуть её в щёку. А та, как дурочка, краснеет. Серьёзно? То есть засовывать язык мне в рот в тёмном переулке — это норма, а поцелуй в щёчку от ребёнка на голову ниже её — это повод для смущения?

Немыслимо. Уму непостижимо.

Мир окончательно сошёл с ума.

— Спасибо, — лепечет её щеночек.

Решаю прервать эту трогательную сцену, пока она не нашла палку, которую она могла бы бросать ему, чтобы он бегал за ней и приносил обратно, радостно виляя хвостом:

— А что же видела ты, если не секрет?

Она переводит взгляд на меня. За одно мгновение её смущение и даже нежность сменяются маской безразличия. Я вздрагиваю. Так, ладно, видимо, у неё раздвоение личности.

— Не твоё дело, — резко отвечает она.

То есть если я не хочу о чём-то говорить, их это не останавливает. Но если наоборот, то это, конечно же, я сую свой нечуткий нос куда не следует.

Фыркаю.

— А я думаю, что очень даже моё. Не хочешь признаться, что за преступление ты совершила? Почему сбежала из города? Из какой ты семьи? Не из знати, это понятно, так что… Кем ты работала?

Стихии, должно быть, заключили весь холод зимы во взгляде, которым она меня наградила.

— Не испытывай свою удачу, принц. Хоть мы и в Сильфосе. Хочешь, чтобы я высказалась по поводу наследника престола, сбежавшего из замка, потому что некто претендует на его корону, вместо того, чтобы остаться и бороться за своё место? Хочешь, чтобы пошли слухи о том, как принц покинул свой народ в эпоху перемен?

Это удар под дых, но я стараюсь не показывать, как сильно меня задело её замечание, и сохранить выражение превосходства. И упрямо не обращаю внимания на неодобрительный взгляд её маленького дружка.

— Как будто это кого-то волнует… — бормочу я.

Но на самом деле мне не всё равно, что подумают люди, иначе бы я не покинул дворец. Без них я никто, пустое место. Если я не стану общепризнанным королём, то что мне останется? Что будет связываться меня с Сильфосом? Мне не будет места в этой стране. В моём собственном королевстве…

— Почему ты так думаешь? Меня это волнует.

Останавливаюсь, запнувшись. Этого я не ожидал. Осторожно поворачиваюсь. Без каких-либо надежд. Потому что мы все здесь знаем, что чуть что она снова покажет, как мало в ней уважения к моей персоне. С момента первой нашей встречи не случилось ничего, что могло бы заставить меня думать иначе.

— Ч-что ты сказала? — невольно заикаюсь. Прозвучало не очень величественно.

— Ты принц. Наследник, будущий король, которого мы знаем и к кому мы готовы. Разве это не касается каждого из нас, если кто-то снова пытается изменить устоявшийся порядок?

Кажется, в замке никто даже не сомневался, что лучше отдать престол бастарду, словно из него получится отличный правитель. Якобы он подготовлен лучше меня, независимо от полученного образования. Опускаю глаза, сжимая кулаки. Мне больно, хоть я и старался не думать об этом. Хоть я и пытался скрыть это за высокомерием.

Потому что я чувствую себя никчёмным. Потому что я не тот, кто им нужен. Как будто я не заслуживаю ничего, кроме как быть отодвинутым в сторону.

— Король сказал, что все поддержат Жака, — признаюсь я. Она даже представить себе не может, как мне тяжело произнести это имя вслух. — Что он… влиятельный и все его любят.

И что я тоже должен полюбить его или, по крайней мере, сделать вид. Но как они могут требовать, чтобы я обманывал всех до конца своих дней?

— Ошибка таких, как ты, власть имеющих, в том, что вы всё принимаете как должное, — распаляется моя спутница. — Думаете, что раз вы богаты и занимаете высокие посты, то, значит, вы лучше всех остальных и поэтому ваше мнение и решения более значимы, — открываю рот, чтобы возразить, но она вскидывает руку, останавливая меня. — Не пытайся отрицать: ты уже на своём примере не раз доказал, что я права, а ведь это только первый день пути. Может, этот человек… Говоришь, его зовут Жак? Так вот, этот Жак, может, и влиятельнее тебя. Может, у него есть… сила и ум, — ну, это ещё надо доказать. — Даже если он действительно лучше тебя и много чего сделал для народа… Но как же наше мнение? У нас нет права выбирать, кого мы хотим? Почему мы не можем сами решить, кто больше достоин править нами?

Она делает паузу, а я пока перевариваю этот поток информации в своей голове. Обдумываю. Отец думал о дворянах, о том, как избежать борьбы за власть, но ведь правда в том, что их не так много. Простолюдинов значительно больше. Возможно, богачи ближе к власти и умеют плести интриги, разбираются в ядах и умеют создавать репутацию, но простых граждан, с их обычной жизнью и скромными вкладами в жизнь общества, это всё не интересует. И уже давно доказано, сколько шуму они могут поднять. Жак наверняка помог многим, но никак не всем. Даже не большинству.

Зависаю в неопределённости. Девушка передо мной скрещивает руки на груди. Этот её прямой взгляд, будто бросающий вызов, кажется, преображает её. Она выглядит преисполненной достоинства даже со спутанными волосами и грязью на лице.

— Ты даже не вызываешь особого недовольства. Да, ты надменный и высокомерный и не думаешь о женщинах. Но никто не считает тебя плохим человеком. Никто не думает, что ты можешь объявить войну, когда этого никто не ожидает, или увеличить голод и нищету. А Жак может обещать это? Человек, жаждущий власти… Что может быть опаснее для страны?

Вздрагиваю. Она не думает, что я принесу королевству одни только беды? Опускаю взгляд, хотя это не то, что можно было бы ожидать от принца, которого она описала. Но, кажется, я даже покраснел. Как давно я уже не смущался? И почему я чувствую себя таким беззащитным, не зная, как ответить на её пылкую речь? Она вообще ждёт какого-нибудь ответа? Я отворачиваюсь.

— Наверное… Да… — это лучшее, что мне удаётся выдавить из себя.

До меня доносится хихиканье волшебника, но я сосредотачиваюсь на том, чтобы идти дальше.

Наверное, мне стоит поблагодарить её…

Но я этого не делаю. Сохраняю молчание, которое на поверку оказывается довольно неудобным, но это всё равно проще, чем поделиться всем, что творится в моей голове. Или признать, что я благодарен.

ЛИНН

Как-то так получилось, что впервые за сутки нашего путешествия принц перестал ворочать. Он вообще замолк на некоторое время, совсем притихнув, и вот уже на его месте мы видим кого-то более спокойного и готового слушать — человека, которого невозможно было разглядеть под этой оболочкой самолюбия. Поэтому, когда мы спрашиваем его, кто такой Жак и с чего вдруг он претендует на корону, принц без особых возражений рассказывает нам правду. Оказывается, у Бридона был роман с одной дворянкой до свадьбы с ныне покойной королевой. Всё бы ничего, но из-за его неосторожности интрижка оказалась с последствиями. Девушка забеременела. Конечно же, он не женился на ней — он же король, его родители уже успели договориться о браке с другой леди. Поэтому он просто бросил её. И нет, не признал ребёнка, потому что… А почему? А потому, что никому не нужен скандал, когда на носу свадьба. Ведь жениться на принцессе намного важнее, чем позаботиться о собственном сыне.

Короче: глупость принца, похоже, наследственная, и бедолага не виноват, что вместо того, чтобы думать, он умеет только махать мечом. Надеюсь, что наш августейший спутник проявляет большую осторожность, чем его отец в своё время, и принимает противозачаточные зелья, купить которые совсем несложно тем, кто не хочет… размножаться там, где не надо. В борделе мы принимали такие постоянно, чтобы не оказаться в неприятном положении.

Вывод: бастард Бридона, по факту, старше, обаятельнее и так далее по списку, и теперь он претендует на место престолонаследника, потому что родился на пару лет раньше и совершил несколько благих дел для народа. Вряд ли много, потому что, по правде говоря, я никогда не слышала имени этого человека. Конечно, нельзя сказать, что я много общаюсь с уважаемыми людьми. Но точно могу сказать одно: он не из тех дворян, что постоянно зависают в борделях, иначе бы я про него знала.

И вот когда принцу сообщили о новообретённом брате, ему пришла в голову гениальная идея: поскольку его отец не верит в него, он должен отправиться совершать подвиги, чтобы все о нём заговорили, мол, как много хорошего он делает для своих подданных, что он достоин трона не меньше Жака, а то и больше.

Я ещё не определилась со своими чувствами: считаю ли это полным идиотизмом или, напротив, симпатизирую. Не тому, что он хочет превзойти брата и забрать все лавры себе, а тому, что, когда он говорит об этом, его мотивы выходят за рамки простого желания получить корону. Мне кажется, у него есть… ещё и личные причины. Он выглядел уязвлённым, когда рассказывал об отце, и у меня сложилось впечатление, что это волнует его больше, чем корона: он хочет доказать не всему миру, а именно отцу, что заслуживает доверия и способен на великие дела.

Так что оставшуюся часть пути я к нему не лезу. Он тоже ничего у меня не спрашивает, и мы заключаем негласный мирный договор, слушая Хасана, увлечённо рассказывающего нам то о преданиях волшебников, то о своей старшей сестре и их жизни.

И вот пока он болтает, а мы молчим, нам удаётся забыть о пережитых кошмарах в лесу.

На закате мы, наконец, добираемся до небольшой деревушки, где местные жители обрабатывают поля для какого-то дворянина. Мы не тратим много времени на выяснения. Мы все уже устали и умираем с голоду, поэтому находим небольшой трактир (и, похоже, что единственный здесь), где принц, как и обещал, оплачивает ужин и постой. Моей радости нет предела, когда передо мной на стол ставят тарелку супа.

— Всем приятного аппетита! — восклицает Хасан с сияющими глазами.

Он сразу же тянется к еде, и я не могу сдержать улыбки, умиляясь его непосредственности. Он просто очарователен.

— Здесь всё такое вкусное…

Отрываю взгляд от тарелки, чтобы посмотреть на принца, но тот ничего не ест. Вместо этого он глазеет на рыжую веснушчатую подавальщицу, которая, судя по всему, ничуть не возражает против подобного внимания от нашего королевского спутника. Закатываю глаза и возвращаюсь к своему супу.

— А у кого-то голод совсем иного характера…

И хотя я этого не хотела, его взгляд устремляется ко мне, и теперь он пожирает глазами меня. Я поднимаю брови, когда он слишком долго пялится на мою грудь. Серьёзно, он думает, что я не замечаю, как он минимум десять раз за день заглядывает в моё декольте? Скоро дыру прожжёт.

— Есть пища для тела, а есть для души… А мои аппетиты велики и разнообразны.

Фыркаю, потому что это уж слишком очевидное приглашение узнать, что там у него за аппетиты и всё ли так велико, как эти самые аппетиты.

— На меня даже не смотри, — я машу подавальщице, отпивая эль из кубка. — Можешь удовлетворить аппетиты с ней, она вроде бы не против.

Он облизывает губы и снова смотрит на неё. Из чистого любопытства я тоже разглядываю её: как она покачивает бёдрами, явно намекая, что готова подвигать ими и при более интимных обстоятельствах. С меньшим количеством одежды. От такой перспективы принц пошло усмехается, устраиваясь поудобнее на стуле.

Хасан наблюдает за всем этим с любопытством, и это не ускользает от внимания принца.

— Ну что, пацан, хочешь совет?

О нет. Ещё не хватало, чтобы он тут начал строить из себя великого знатока. Особенно передо мной: всё кончится тем, что советы здесь буду раздавать я. Может, мне и не нравилась моя работа, но это не значит, что я плохо с ней справлялась — приходилось стараться, чтобы не быть битой. Стараюсь не думать об этом, внезапно чувствуя себя не в своей тарелке за этим столом.

— Совет? — переспрашивает Хасан, слишком невинный, чтобы понять, о чём речь.

— Он же ещё ребёнок, принц…

— Вижу… Слишком маленький для взрослых развлечений, да? Ни алкоголя, ни женщин… Но у тебя ещё всё впереди — годы удивительных открытий и экспериментов. Лучшее время. Сколько тебе лет? Двенадцать?

Юный волшебник стремительно краснеет.

— Мне уже четырнадцать!

Четырнадцать лет…

Я сосредотачиваюсь на еде, отгоняя воспоминания о себе в этом возрасте.

Принц же скептически оглядывает его с головы до ног.

— Ну… Может, некоторые вырастают чуть позже.

Хасан надувает щёки, и я даю ему лёгкий подзатыльник.

— Для этого, принц, важен не рост, а размер кое-чего другого.

Он хмурится, потирая затылок, но снова окидывает меня взглядом. Я уже начинаю подозревать его в мазохизме. Может, в постели он предпочитает, когда женщины командуют, а он подчиняется… Я таких уже встречала. Всё может быть.

— Можешь прийти измерить, когда захочешь, принцесса.

Усмехаюсь, но не могу не признать, что меня забавляет его наглость.

— Даже за всё золото Маравильи, нет.

— Это мы ещё посмотрим, — заявляет он с улыбочкой, которая, наверное, предполагалась как соблазнительная, но у меня вызывает лишь смех. — А пока прошу меня извинить, но рыцарь не может себе позволить томить даму ожиданием.

Мы с Хасаном сидим и смотрим, как наш собеседник, не говоря ничего больше, встаёт и направляется к подавальщице, присевшей у барной стойки в свободную минутку, пока её услуги никому не требуются. Принц весь в грязи, в порванной после леса одежде, но всё же, по какой-то неведомой мне причине (наверное, потому что в мире есть девушки с необычными вкусами), она хлопает ему ресницами и кокетливо улыбается, когда он целует ей руку и заводит ничего не значащий разговор.

Ничего не могу с собой поделать, но мне любопытно наблюдать за ними. Их руки соприкасаются, лица всё ближе друг к другу. Интересно, каково это? Встречаться с тем, кто тебе нравится, и с удовольствием делить постель? Я говорю даже не о любви, а о желании. Быть свободным настолько, чтобы найти человека, отвечающего взаимной страстью, и просто приятно провести время вместе. Одна… случайная встреча без каких-либо обязательств. Без денег… Это может принести удовольствие? Людям, кажется, нравится, хотя я никогда так не делала.

Качаю головой, снова гоня прочь ненужные мысли. Мне нужно разорвать все связи с прошлой жизнью, чтобы начать новую. Преодолеть неуверенность и сомнения в себе, которые внушили мне другие, даже если они уже въелись в кожу и глубоко под неё.

Замечаю, как за мной наблюдает Хасан, и выдавливаю улыбку.

— Хочешь настоящий совет, а не то, о чём болтает этот невесть что возомнивший о себе сердцеед? Будь умнее остальных: думай головой, а не другими частями тела. Это возвысит тебя над большинством мужчин, уж поверь мне.

Мальчик невинно наклоняет голову вбок.

— Звучит… не очень романтично.

Моргаю.

— Романтично? А кто говорит о романтике? Я в это всё не верю: мужчинам от женщин нужно только одно, — киваю в сторону принца, продолжающего окучивать ни о чём не подозревающую подавальщицу. — Ты правда веришь, что у него сейчас на уме романтика? Вот уж нет.

Юный маг внимательно смотрит на нашего спутника, слегка краснеет, откашливается и снова переводит взгляд на меня.

— Я верю, что однажды он найдёт… нечто большее. А ты нет? Обычно девушки мечтают… о любви, разве нет?

Закатываю глаза на это обобщение, но ничего ему не говорю. В конце концов, я сама обобщаю мужчин.

— Понимаю, откуда у тебя такие представления. Но нет, это не мой случай. Я хочу спокойно работать и честно зарабатывать себе на жизнь. Не хочу никаких романтических отношений: любовь — это всего лишь очередной способ мужчин подмять женщин под себя.

А я уже побывала под многими.

— Н-но это же не так, — растерянно запинается Хасан, покраснев ещё больше. Похоже, он ещё совсем маленький. — Не то чтобы я много знаю из собственного опыта, но ведь предполагается, что… любовь — это… равенство? Баланс? Любить кого-то так же сильно, как он любит тебя… Не больше, не меньше…

Я не могу сдержать улыбки, растроганная его наивным представлением о мире. Хасан ещё такой ребёнок. Такой чистый, невинный. Я не спорю с ним, потому что мне нравится, как он воспринимает всё вокруг. Может быть, я защищаю его, потому что он напоминает мне саму себя в его возрасте. Суровая реальность открылась мне намного раньше, чем мне бы того хотелось.

— Мир был бы намного лучше, будь все мужчины такие, как ты, Хасан, — тянусь к нему рукой и взъерошиваю волосы. — Никогда не меняйся.

Мальчик снова краснеет, втягивая шею, но смущённо улыбается. Однако уголки его губ неуверенно дёргаются, когда он с интересом смотрит куда-то через моё плечо. Я прослеживаю его взгляд, пытаясь узнать, что же так зацепило его внимание.

За моей спиной стоит мужчина. Не очень высокий, хорошо одетый, с брюшком и рыжей бородой, которую он задумчиво поглаживает… улыбаясь мне. Его глаза вспыхивают узнаванием и похотью, когда я разворачиваюсь к нему.

Твою мать.

— Это на самом деле ты! Я уж решил, мои глаза меня обманывают.

Стискиваю зубы, но решаю сделать вид, что это меня не касается, и возвращаюсь к своей тарелке. Может быть, если я никак не отреагирую, он решит, что ошибся. В конце концов, мы виделись всего пару раз. Он был завсегдатаем и даже не самым худшим, но лично со мной встречался мало.

Короче, Линн, веди себя так, будто не понимаешь, о чём он вообще болтает.

Беру кубок с вином и спокойно отпиваю.

— Простите, сеньор, но вы, похоже, перепутали меня с кем-то.

— О, я никогда не забуду твоё лицо… Хотя смотрел, в основном, не на него.

С трудом сдерживаю отвращение, когда этот мужчина (я даже имени его не знаю, какая мне разница) садится на место, которое занимал принц. Подношу к губам ещё одну ложку супа.

— Ты же Линн, да? — продолжает упорствовать он.

Проглатываю ругательство. Он помнит моё имя. Видимо, в те пару ночей, что мы провели вместе, я была просто на высоте и произвела на него неизгладимое впечатление. Если бы у меня было настроение пошутить, я бы представила его принцу в качестве доказательства моего мастерства на любовном поприще, мол, тебе ещё есть, чему у меня поучиться. Но нет у меня такого настроения. На самом деле единственное, о чём я могу думать, это о Хасане, в полном замешательстве наблюдающем за нашим новым собеседником. Он не знает о моём прошлом. Как и принц. И я не хочу, чтобы они узнали. Не хочу, чтобы они меня осуждали. Всё шло хорошо до этого самого момента. Пока они не знают, я могу делать вид, что ничего не было. Начать жизнь с чистого листа.

Делаю глубокий вдох.

— Сеньор, я же уже сказала вам: вы меня с кем-то путаете. А теперь, пожалуйста, оставьте нас, вы мешаете мне и моему спутнику.

— Ты сегодня с ним? — с издёвкой спрашивает мужчина, усмехаясь. — Он же совсем ребёнок. Я заплачу тебе вдвое больше.

— Линн? — Хасан разворачивается ко мне, и я сжимаю руки в кулаки. — О чём он говорит? Кто этот человек?

Тяжело сглатываю и поднимаюсь. Стараюсь спокойно улыбнуться ему.

Я вот-вот сорвусь.

— Никто, Хасан. Пойдём, я уже наелась…

— Только не говори мне, что разыгрываешь из себя неопытную девицу, — насмехается мужчина. Я напрягаюсь. — Не верь ей, мальчик: как только увидишь её без одежды, сразу поймёшь, что она не из стыдливых девственниц.

Не хочу это видеть. Не хочу, но всё же вижу: вот он, момент истины, когда юный маг осознаёт весь смысл его слов. Я бледнею. Нет. Нет, только не он. И не принц, пожалуйста. Я не хочу, чтобы они знали. Не хочу, чтобы они знали…

Но уже слишком поздно, потому что мальчик краснеет до кончиков волос и смотрит на меня с распахнутыми глазами, не зная, что сказать.

Меня раскрыли. Вот так просто мой секрет выдали всем. И всё потому, что одному уроду захотелось с кем-нибудь развлечься, но ему нечем привлечь женщин, кроме денег. Я разворачиваюсь к нему, полыхая яростью. Я-то надеялась, они не узнают. И не должны были. Если бы всё пошло по плану, они бы ничего не узнали. Я могла бы начать новую жизнь, забыв про все годы боли. Могла бы стать купчихой. Могла бы состряпать историю, что сбежала от брака по расчёту. Могла бы много чего придумать, и никто бы ничего не узнал, потому что я никогда бы не вернулась в Сильфос.

Но эта свинья всё испортила.

— Я больше не предлагаю свои услуги, — шиплю я. — Ни тебе, ни кому-либо ещё. Исчезни с глаз моих.

— Не предлагаешь услуги? — он тоже поднимается, возвышаясь надо мной всем своим ростом. Но я всё равно вскидываю подбородок, показывая, что ни его рост, ни сила не пугают меня. Рукой залезаю в карман платья и сжимаю рукоять кинжала. Так я чувствую себя увереннее. Более защищённой. — Такие, как ты, всегда готовы предложить себя тому, кто больше заплатит.

Со спокойствием и надменностью, свойственным тем, у кого денег куры не клюют, он бросает на стол мешочек с монетами. И противненько улыбается при этом. Стискиваю зубы, но не хочу больше тратить на него время. Я не потерплю ни секунды больше этого унижения на глазах у несчастного ребёнка, у которого буквально пару минут назад сияли глаза. Я не позволю, чтобы он смотрел на это и дальше.

— Придержи свои грязные деньги для тех, кто их захочет, козёл.

Я собираюсь молча развернуться и уйти. Но нет, он не может так просто меня отпустить. Он варвар и эгоист, как и все они — те, кому нужно от меня только одно и кто готов пойти на всё лишь бы получить желаемое. Поэтому он хватает меня за руку и дёргает к себе, чтобы схватить за второе запястье. Мне приходится выпустить кинжал из руки, потому что его хватка слишком сильна. Он приближает лицо к моему. Я сжимаю челюсти.

— Строишь из себя недотрогу, малышка? Я могу и подыграть твоим шлюшьим уловкам.

Открываю рот, чтобы ответить ему, как вдруг ещё чьи-то руки касаются моей спины, заставляя меня напрячься. Ладони сжимают мои плечи, но не жёстко, а мягко, осторожно, и когда я поднимаю глаза, то вижу принца, который с самым серьёзным выражением лица смотрит на мужика. Я застываю, застигнутая врасплох. Он решил… прийти мне на помощь? Я так привыкла к мерзавцам вроде этого рыжебородого, что и подумать не могла, что кто-то вмешается… Никому никогда не было до меня дела.

— Что-то потерял, приятель? — спрашивает нарочито равнодушно принц.

— Потеряйся ты, сопляк, — ухмыляется этот урод, очевидно, не узнав принца. — У тебя и так много женщин. Эта моя.

Принц спокойно переводит взгляд не меня. Я вижу по глазам, что он ему не верит, но всё же спрашивает:

— Ты хочешь пойти с этим мужчиной?

Я мигом выхожу из оцепенения. И хмуро смотрю на хмыря, с чего-то вдруг решившего заявить на меня права. Он всё ещё держит меня за запястья, и уже немного потерял бдительность. Он не замечает, что основная угроза, она не в руках… а в ногах.

— Нет.

И тут же бью коленом ему в промежность. Изрыгая проклятья и оскорбления, он отпускает мои запястья, чтобы придержать больное место. Даже мои спутники сочувственно смотрят на него и непроизвольно прикрывают самое ценное у себя. Я же спешу отойти в сторону.

— Грёбаная… сука…

Он поднимает разъярённый взгляд на меня и готовится броситься следом, но прежде чем он успевает это сделать, всеобщее внимание привлекает свист, с которым меч вытаскивается из ножен. Мужик не рискует ступить ни шагу дальше, когда принц Сильфоса направляет остриё в то самое мягкое место, которое только что сильно пострадало.

Я потрясённо смотрю на это округлившимися глазами, тогда как мой высокопоставленный спутник, насмешливо ухмыляясь, не сводит глаз с моего обидчика.

— Я могу сделать так, что будет ещё больнее, приятель, — предупреждает он, надавливая мечом. — Если хочешь сохранить остатки собственного достоинства, лучше уходи по-хорошему.

Рыжий хряк не сразу реагирует на угрозу. На самом деле он успевает взглянуть на меня, прищуриться и обматерить нас всех. Я делаю вид, что меня это нисколечко не проняло, и поднимаю подбородок выше. С гордостью и достоинством. Вот так, Линн. Пусть не думают, что могут тебя задеть. Будь сильной. Пусть видят, что с тобой нельзя творить, что вздумается.

Когда принц предупреждающе замахивается, мужик, наконец, отвлекается от меня и без каких-либо дальнейших возражений забирает деньги со стола и уходит.

И тут этот недогерой взрывается смехом, развеселившийся своей победой над моим бывшим клиентом. И с тем же насмешливым выражением он поворачивается ко мне.

— Ты в порядке? — обеспокоенно интересуется у меня.

Почему он спрашивает? Я отступаю на шаг. Зачем он решил спасти меня? Ему не за чем было это делать. Нахожу взглядом подавальщицу, ждущую у барной стойки со сложенными на груди руками. Кажется, её напрягла вся эта ситуация, но при этом на принца она смотрит с нескрываемым восхищением. Снова перевожу взгляд на принца, чья улыбка немного померкла от моей реакции. Он сделал это, чтобы впечатлить её? Или всё-таки ему не плевать на меня?

Почему вообще кого-то должно волновать, если со мной что-то случится?

«Ты никому не нужна. Ты всего лишь жалкая шлюха».

Голос Кенана снова возвращает меня в прошлое. Я никому не нужна. Ни ему, ни кому бы то ни было ещё. Никогда не была и никогда не буду. Как бы я ни бежала от прошлого, как бы ни пыталась изменить свою жизнь, это останется неизменным. Особенно сейчас, когда мой секрет раскрыт. Моё прошлое преследует меня, напоминая, что от него далеко не убежишь.

Я вздрагиваю.

— Всё хорошо. Спасибо, — бормочу в ответ.

Прохожу мимо удивлённого принца. Детский голос Хасана зовёт меня по имени, но я не останавливаюсь.

Терзаемая прошлым, я бегу вверх по лестнице и торопливо запираюсь в своём номере.

АРТМАЭЛЬ

— Мне пора, — говорит подавальщица, поднимаясь. У неё какое-то цветочное имя, но таких слишком много, чтобы попытаться назвать наугад, поэтому я никак к ней не обращаюсь. Пока она не успела вырваться из моих объятий, я целую её в губы, медовые на вкус. И облизываю свои, когда она разворачивается спиной ко мне, беря в руки своё платье. А затем поддаюсь порыву легонько ущипнуть её за мягкое место.

— Артмаэль!

Что ж, хотя бы один из нас знает, как зовут другого.

— Уверена, что не хочешь остаться поспать до утра?

— Если я останусь, то мы точно не будем спать, а мне завтра рано вставать.

Каскад рыжих кудрей спадает по её обнажённой спине. Я же сижу на кровати. Мне хочется схватить её за бёдра, посадить себе на колени и повторить всё снова, но всё же отбрасываю эту идею. Не знаю почему, но я спокойно позволяю ей одеться. Она сама подаёт мне мои вещи, и я в благодарность притягиваю её к себе и утыкаюсь носом в веснушки в её декольте. Они похожи на созвездия. Подавальщица смеётся, будто ей щекотно. Она кладёт руку на мою голую грудь и отстраняется.

— Какой ты ненасытный!

Это правда, но, кажется, раньше её это не смущало. Я начинаю одеваться.

Она остаётся стоять рядом.

— То, что ты сделал ради той девушки…

Я быстро вскакиваю на ноги и тут же целую её, не давая закончить фразу. Отстраняюсь на мгновение и надеваю рубашку через голову. Не хочу об этом говорить. Только не о ней. Не сейчас. Не здесь. Я думал о ней весь день до этого и сейчас, когда всё только стало как раньше, надо же было упомянуть её.

— Если хочешь уйти, то лучше прямо сейчас, иначе я тебя никуда не отпущу, — говорю немного резче, чем собирался. Улыбаюсь, чтобы смягчить слова, и она принимает их за шутку. В следующую секунду она смеётся, пытаясь разыграть возмущение.

Я провожаю её до двери. Ещё несколько поцелуев. Прощания не бывают быстрыми. Запускаю пальцы в её волосы, а второй рукой обнимаю за талию.

Мы говорим ласковые слова напоследок. Я отпускаю её. А затем мы снова целуемся.

И отскакиваем друг от друга, как ошпаренные, когда рядом открывается дверь. Из соседней комнаты выходит она. Она не могла нас не заметить, но всё же проходит мимо, ничего не говоря, и скрывается во мраке. Её шаги удаляются вниз по лестнице.

— Хорошо тебе отдохнуть.

— И тебе.

— Спокойной ночи.

— Одинокой ночи, ты хотела сказать?

Она улыбается. Я закрываю за ней дверь и ложусь на помятую кровать.

Закрываю глаза, но вскоре понимаю, что не могу заснуть. Она выглядела грустной. Я чувствую себя очень бодрым, полным сил, да и матрас слишком мягкий, а подушка — слишком жёсткая. Ладно, может, и не грустной, но уж точно не спокойной. Я поднимаюсь. Да, ей явно не даёт покоя произошедшее. Задуваю свечу за столе. Ей не спится, иначе бы она не пошла куда-то гулять посреди ночи. Сажусь на край кровати. Городок хоть и кажется тихим, но одинокой девушке всё же не стоит бродить в одиночку. Пытаюсь вспомнить ощущение, как ещё несколько минут назад подавальщица таяла в моих объятьях. У неё, конечно, есть кинжал, но разве он ей поможет против крепкого мужика, если тот застанет её врасплох…

Прихожу к выводу, что я самый большой дурак во всём Сильфосе.

Хватаю плащ, перед тем как выйти из постоялого двора. Пытаюсь убедить себя, что я просто хочу взять бутылку в баре внизу и выпить её под ночным небом. Если вдруг я встречу кого-нибудь, то предложу выпить вместе и составлю компанию случайному собутыльнику, если вдруг ему будет одиноко. Или если ей захочется поговорить. Короче, как получится.

Несмотря на то, что при мне она всегда старается казаться холодной, гордой и уверенной в себе.

Да ты мазохист, принц. Артмаэль Идиот, первый в своём роде. Возможно, она даст мне пощёчину за то, что преследую её, хотя она уже явно обозначила своё презрительное отношение ко мне. Ладно, «презрительное» — это не совсем подходящее слово… В конце концов, она спасла мне жизнь. И, по правде говоря, после этого вела себя хорошо. Однако это не отменяет унизительного воспоминания о её кинжале у моего горла и все те многочисленные оскорбления в адрес моей королевской персоны.

Но если она дева в беде, то как я могу от неё отвернуться?

На этом я заканчиваю свой внутренний спор и спускаюсь в столовую. Там нахожу бутылку с чем-то довольно крепким и меняю её на монету. Наливаю немного в кубок, чтобы попробовать. Напиток обжигает горло и греет изнутри, поэтому я пожимаю плечами и выхожу на улицу.

Стоит тёплая летняя ночь, вокруг тишина, а на небе сияют звёзды. Время уже за полночь, и все уже давно легли спать.

Кроме нас.

Она сидит на каменной скамейке перед трактиром, прислонившись спиной к стене, и смотрит в небо. Сейчас, когда она сидит ко мне в профиль и только свет луны освещает нас, её лицо кажется моложе. Я подмечаю, что она помыла голову и причесалась, волосы достают ей до середины спины, совсем не похожие на гнездо, как это было в лесу. Она не замечает меня, и я делаю один глоток, прежде чем рухнуть на свободное место рядом с ней.

Вырвавшись из раздумий, моя спутница вздрагивает и удивлённо смотрит на меня. Я пытаюсь широко улыбнуться ей, но она только хмурится в ответ. Решаю подкупить её алкоголем и протягиваю бутылку.

— Что ты здесь делаешь? — сухо спрашивает она. Конечно, это не значит, что она не принимает моё щедрое предложение. Кто в здравом уме откажется от бесплатной выпивки?

— Мне нравится пить и смотреть на звёзды, — не знаю, кого я пытаюсь обмануть, но устраиваюсь поудобнее и поднимаю взгляд в небо.

— Разве ты не был занят? Впервые слышу, чтобы кто-то так кричал в постели…

Стараюсь принять довольный вид и ещё немного откидываюсь назад.

— Ну, что тут можно сказать? Было бы грубо с моей стороны сказать ей заткнуться.

Она тихо прыскает, явно не воспринимая мои слова всерьёз.

— Осторожней, принц: когда женщины так громко и часто кричат, чаще всего это признак того, что они притворяются, — она поднимает бутылку вверх, перед тем как сделать большой глоток за моё здоровье.

Как будто я не знаю, когда женщины симулируют. Их выдают другие признаки, хоть и не такие очевидные, как у мужчин.

— Я прекрасно знаю, когда женщине приятны мои ласки, — возражаю я. — Если захочешь как-нибудь проверить…

— Даже за всё золото Маравильи, нет, — ожидаемый ответ.

— Эта фраза уже входит у тебя в привычку.

Я выхватываю у неё бутылку и, только выпив, сколько хотелось, и почувствовав прилив смелости, ставлю её между нами. Я всё ещё не знаю, что это за напиток. Никогда не пробовал ничего подобного. Но мне нравится эффект: голова становится лёгкой, будто все тревоги и заботы куда-то испарились.

— Чем ты занималась, перед тем как покинуть Дуан?

В ответ долгое молчание, выдающее её страхи. Меня мучает вопрос, этот ли кошмар она видела в Мерлонском лесу. На самом деле, у меня ещё много вопросов. О ней и её жизни, но не думаю, что смогу выразить их все словами. Для этого понадобится вторая бутылка.

Вместо этого я поднимаю руку, пользуясь тем, с каким интересом она разглядывает небо, и указываю на самый яркий огонёк, самый величественный из них.

— Видишь вон ту звезду? — шепчу, наклонившись к ней. Наши руки соприкасаются, хотя она тут же отдёргивает свою, избегая любых моих прикосновений, даже самых невинных. — Ту, что горит ярче всех остальных.

Мы смотрим друг на друга. Пытаюсь выглядеть максимально безобидно, как её четырнадцатилетний любимчик, и она подыгрывает мне, справившись с первоначальным удивлением. Переводит взгляд туда, куда я показываю, и кивает.

— Она называется Полярной, — рассказываю ей, — и это королева всех звёзд. По крайней мере, так говорила мне мама. Она верила во все эти сказки, — да что там, она даже в меня верила. — И постоянно рассказывала их мне. Она говорила, что, если я когда-нибудь потеряюсь, эта звезда непременно покажет, как вернуться домой, — замолкаю на мгновение. — А потом я вырос и понял, что это правда лишь наполовину: звезда указывает, где находится север, и поэтому по ней можно ориентироваться. Но в рассказах мамы это звучало как настоящая магия.

Порой мне кажется, что в те времена, рядом с ней, всё было лучше. Она умерла, когда я был совсем ребёнком, и я бы даже не вспомнил, как она выглядит, если бы не портрет во дворце. Мне она представляется немного похожей на всех женщин: добрая, нежная, тёплая. Я знаю, что она укрывала меня по ночам. Знаю, что отец любил её, хоть и женился изначально по расчёту, и что ему было больно потерять её.

Я плохо помню, что чувствовал, когда её не стало.

— Как вернуться домой… — бормочет моя спутница, повторяя мои слова. — И когда ты собираешься вернуться? Сколько, по-твоему, продлится твоё внезапное путешествие, которым ты решил заявить о себе всему миру?

В её голосе слышится что-то, похожее на насмешку, но я делаю вид, что не заметил этого.

— Ну, кто-то же должен вас защищать? Да и сестра волшебника сама по себе не вылечится.

Надеюсь. Потому что будет обидно, если вдруг, пока мы тут рискуем жизнью, она сама (или, что ещё хуже, кто-то другой) сделает всю работу за меня.

Молчание. Отпиваю ещё немного. Интересно, она пьёт, потому что ей это нравится или потому что ей не хватает смелости продолжать разговор без алкоголя?

— Я имею в виду, ты не будешь скучать по дому?

— Если не буду, значит, потеряю его навсегда.

— Я не совсем понимаю. Почему тебе так важно стать королём? — хмуро смотрю на неё, сбитый с толку. — Разве тебе… не легче, что кто-то другой займёт твоё место? Ты всё ещё будешь членом королевской семьи со всеми благами и преимуществами, но тебе не придётся нести никакой ответственности. Твоя жизнь останется такой же, как раньше, разве нет?

Провожу пальцем по горлышку бутылки, перед тем как снова поднести её к губам. Так всё это выглядит со стороны? Это неправда, что якобы больше ничего и не надо. Ты в любом случае чувствуешь себя обязанным дать что-то взамен. И ответственность — это не столько бремя, сколько привилегия. Я не боюсь её принять. Меня готовили к этому всю жизнь.

— Если я не стану королём, меня женят, — объясняю ей. — Сошлют в какое-нибудь другое королевство. Я всё равно буду править, но только людьми, которые… которых я даже не знаю, — у меня вырывается невольный выдох. — И хоть ты в это не веришь, я искренне хочу править страной. Хочу… чтобы отец мной гордился. Чтобы, глядя на меня, он был рад, что у него есть сын, — поднимаю глаза на неё. — И хочу, чтобы мой народ при виде меня чувствовал себя защищённым и… любил меня, — мои щёки вспыхивают, и я опускаю голову, прячась под капюшоном. — Но это должно быть в Сильфосе, потому что у меня долг перед своим королевством, а не перед какой-то принцессой, которую я в глаза никогда не видел.

Это просто безумие. Интересно, как это прозвучало со стороны?

Я внезапно смеюсь. Или, по крайней мере, пытаюсь сделать вид, что мне смешно.

— Зачем я тебе всё это рассказываю? — улыбаюсь ей. — Похоже, алкоголь ударил мне в голову.

Она выглядит… изумлённой. Будто только сейчас меня увидела и не понимает, как я здесь оказался.

— Это… достойно уважения.

— А можно чуть меньше удивления? Спасибо.

— Я серьёзно, — возражает она. — Честно признаться, сегодня вечером я уже думала, что за твоим поведением есть нечто большее, чем просто эгоизм, но… Я даже подумать не могла, что ты так заботишься о королевстве, — она пожимает плечами, и мне хочется думать, что таким образом она как бы извиняется. — На мой взгляд, эти слова… достойны настоящего принца.

Как будто до этой самой речи я не был принцем по праву рождения, ага.

— Сочту это за комплимент. А если всё же нет, то не говори мне. Хотя мне по-прежнему не нравится, что ты так много знаешь обо мне, а я о тебе — совсем ничего.

Глоток. Тишина. Глоток. Да, так намного проще. Её тоже алкоголь помогает развязать язык.

— Хорошо, — произносит она, глядя в небо. — Полагаю, то, чем я занималась раньше, ни для кого уже не секрет, так?

Я мог бы придумать множество шуток на эту тему, но все они привели бы к удару по яйцам. Или того хуже: к угрызениям совести и её суровому равнодушию.

— Ты проститутка.

— Была, — поправляет она.

— Хорошо: была. И почему ты бросила это дело?

Понимаю, что крупно облажался с вопросом, по её взгляду, полному ошеломления и возмущения.

— Как это «почему»? — чуть ли не выплёвывает она. Возмущённо вскакивает, будто бы я только что оскорбил её наихудшим образом. — Знаешь что? Оставайся-ка ты тут пить в одиночестве, а я пойду спать, пока в доме тихо. С вашего позволения, конечно же.

Я уже готов молить о пощаде, когда хватаю её за руку и она пронзает меня взглядом.

— Объясни мне.

— Объяснить? — взбешённо повторяет она. — Да тебе же плевать на самом деле: ты сам не далеко ушёл от всех остальных, — я открываю рот, но она не даёт мне и слова вставить. — Или, может, ты когда-нибудь задумывался о том, каково приходится женщинам, когда их вынуждают делить с кем-то постель? Каково это знать, что твоё тело принадлежит всем, но только не тебе? — в этот момент она замечает, что я всё ещё держу её, и резко вырывает руку. — Да ты понятия не имеешь, каково это, когда твоя жизнь принадлежит другим, когда ты продаёшь себя за горстку монет. Потому что продаётся не только тело, принц, но и чувство собственного достоинства, и гордость, и честь… Да всё! И потом тебя используют, как игрушку. И это всё нужно вынести… знаешь как? С улыбочкой! Потому что, если твоё недовольство заметят, тебя будут бить и оскорблять. И если раньше ты просто знал, что не принадлежишь себе, то теперь это написано на твоём лице: синяки, царапины, ушибы, иногда с кровью. Если повезёт, они пройдут через пару дней. Если они небольшие, их можно скрыть косметикой. Но если они заметны, то ты становишься непривлекательной, теряешь клиентов, а, следовательно, и деньги, и тогда ты никому не нужна. А затем они заживают, ты снова становишься желанной красавицей, приносящей доход заведению. И так по кругу: снова и снова.

Она замолкает, чтобы сделать глубокий вдох. Я уже весь сжался, желая провалиться сквозь землю. Что я могу на ответить? Она права. Я ничего не знал о жизни проституток, о том, как оно всё на самом деле. Наверное, мало кто из мужчин вообще догадывается об этих ужасах, потому что они всегда встречают нас с улыбкой на губах. Льнут к нам, ласкают. Делают вид, что сами это хотят.

— Скажи мне, о многоуважаемый принц Сильфоса, скольким женщинам заплатил ты сам, скольких ты видел в трущобах и воспринимал их, просто как куски мяса?

Открываю и закрываю рот, забыв, как дышать. Сгораю со стыда. Да, была такая мысль. Для меня женщины — это просто… развлечение. Но я всегда стараюсь выбирать девушек, которым нравлюсь, которым могу подарить столько же удовольствия, сколько они мне. Я не швыряю их на кровать лицом в подушку. И уж точно никогда… Нет. Я не такой, как она говорит. Но всё же…

— Прости, — это единственное, что получается у меня выдавить под впечатлением от её эмоционального монолога.

Наступает тишина, которую я не знаю, как расценивать, пока не замечаю, что девушка передо мной неподвижно замерла и смотрит поражённо.

— Прости, — повторяю снова. — Я никогда не задумывался об этом… Не знаю. Просто не приходило в голову. Считал, что это просто такая же работа, как и любая другая… Знаю, что для тебя это ничего не изменит, но я… ни разу в жизни не ударил ни одну женщину, — качаю головой. Может, и думал когда-нибудь, но исключительно в пылу гнева. — Я никогда никого не унижал подобным образом.

Я тру свой нос, он оказывается холодным. Хотя всё остальное лицо горит, судя по ощущениям. Не знаю, от стыда или от количества выпитого. Внезапно мне кажется, что мой разум слишком ясный, поэтому я делаю большой глоток из бутылки, пытаясь притупить чувства алкоголем.

Минута тишины кажется мне вечностью, и я всё время чувствую её взгляд на себе. Наконец, раздаётся тяжёлый вздох.

— Если хочешь, чтобы я рассказала тебе свою историю, обещай не жалеть меня.

Поднимаю взгляд.

— Для этого достаточно вспомнить, как ты относишься ко мне большую часть времени.

Вопреки моим ожиданиям, у неё на губах мелькает слабая улыбка. Почти незаметная, но, по крайней мере, искренняя.

— Я ещё довольно мила с тобой, с учётом того, какой ты невыносимый.

— Если это ты называешь «мила», боюсь представить, как ты ведёшь себя с теми, кого ненавидишь..

Она сдаётся. Садится на скамейку и забирает у меня из рук бутылку, вращая в пальцах холодное стекло. Она уже немного пьяна и, наверное, поэтому решилась рассказать о том, что её заметно мучает. Закрываю глаза, чувствуя, как кружится голова.

— Как ты понимаешь, я не всегда была… ну, ночной жрицей. В детстве у меня была нормальная жизнь. Скромная, но спокойная. Счастливая. Моя мама умерла молодой, как и твоя, а папа проводил много времени вне дома, потому что работал торговцем. Поэтому, наверное, я всегда чувствовала себя самостоятельной и независимой. Именно папа научил меня читать и писать, он же рассказывал мне секреты успеха в торговле: иметь подвешенный язык, продавать качественный товар и предлагать выгодные условия… Думаю, эти советы полезны не только в вопросах купли-продажи, но и в обычной жизни. Он был очень умным человеком, и хотя его ремесло развивалось не так хорошо, как ему хотелось, всё же оно приносило неплохой доход, чтобы достойно жить, пускай и без излишеств.

Могу ли я представить её? Маленькую милую девочку на руках единственного оставшегося близкого человека…

— Когда мне было десять, в городе началась эпидемия. У вас, дворян, всегда есть лекарства и волшебники, которые спасают вам жизни, но для всех остальных это время было непростым. Я сама заболела и наверняка умерла бы, если бы мой папа не продал всё, что у нас было, чтобы купить лекарство. Но в итоге, когда он заразился сам, я уже не могла ему ничем помочь. Он скончался… и я осталась одна.

Одна всего в десять лет? Ребёнок, которому пришлось выживать… как? Занимаясь проституцией?

— Некоторое время я справлялась, жила на оставшиеся деньги, закладывала ценные вещи, но это всё быстро кончилось: я не могла больше платить хозяйке, и она вышвырнула меня на улицу.

Мы оба смотрим на небо так, словно пытаемся найти там ответы, которых нет на земле. Почему в мире бывает такая несправедливость, если нас защищают Стихии и звёзды?

— Следующие четыре года я провела на улице, выживая, как могла. Воровала и обманывала дворян, у них всегда было, чем поживиться. Пробиралась на рынок и питалась тем, что удавалось стащить. Спала, где придётся, почти всегда под открытым небом. Особым везением было проникнуть в какой-нибудь дом и заснуть на лестничной площадке. Мне было примерно столько же, сколько Хасану, когда я попалась на глаза лорду Кенану.

Наши взгляды встречаются. Сердце делает странный кувырок, будто не может спокойно оставаться на месте, слушая такие откровения. Будто не может поверить, что она делится этим со мной.

— Я знаю его, — хрипло произношу я голосом, не похожим на мой. Кенан никогда мне особо не нравился. Вечно казался фальшивым, более лицемерным, чем все остальные придворные. И у меня сложилось впечатление, что он не относится к королю с должным уважением. Такие встречаются обычно среди тех, что кичится чистотой крови и безупречной репутацией рода. Но и деньги тоже, как в случае Кенана, позволяют считать себя выше правящей семьи. — Алчный человек, и чересчур зазнавшийся. Все мы знаем, что приносит ему наибольший доход, — я многозначительно окидываю её взглядом с головы до ног, — тем не менее, его состояние действительно впечатляет.

Она пожимает плечами. Видимо, у меня не очень хорошо получается подправить её мнение о высших слоях общества.

— Может, если бы я знала об этом тогда, то не стала бы принимать его помощь. Но для меня всё выглядело так: ко мне подошёл дворянин и пожалел бездомную сиротку. Пообещал помочь, дать крышу над головой. Протянул руку, уверяя, что всё будет хорошо. Я поверила и пошла за ним. Думала, он удочерит меня или возьмёт на работу в качестве горничной. Будь оно так, я бы уже была безмерно счастлива. Но той ночью…

Она запинается. Эта пауза заставляет меня нервно ёрзать на месте. Сама она, кажется, изо всех сил пытается сохранить самообладание и удержать лицо без эмоций, с каким она говорила с самого начала. Что будет, если она сорвётся? Она разрыдается? Или такую боль даже выплакать нельзя?

— Той ночью он сам взялся обучить меня новой работе, которой мне предстояло заниматься каждую ночь. И лично позаботился о том, чтобы в ту ночь я стала женщиной.

Тяжело сглатываю, хотя к горлу подкатывает тошнота. Скольких ещё девушек он заставил этим заниматься? Скольких девочек четырнадцати лет, а то и младше, он привёл в бордель, потому что им было не на что жить? Мне тошно от одной только мысли. Знает ли об этом мой отец?

Скорее всего, нет. Иначе он бы предпринял какие-то меры. Это ужасно, это несправедливо.

Что бы сделал я, будь у меня власть?

— Тебе пришлось нелегко, — пытаюсь подобрать слова, пока ещё затишье, чтобы не грянула буря. — Похоже, что ты… прошла через настоящий ад.

И рассказывает об этом мне.

— Никакой жалости, помнишь?

Она передаёт мне бутылку, будто решив, что мне она сейчас нужнее, хотя сама постоянно отпивала понемногу, пока рассказывала свою историю. Осталось меньше половины, что радует. Это не поможет справиться с тошнотой. Я чувствую себя даже хуже, чем было, и сомневаюсь, что это как-то связано с алкоголем или усталостью.

— На всякий случай отмечу, — говорю я, пытаясь немного снизить напряжение, — не все из нас такие.

Судя по взгляду, который она на меня бросает, очевидно, что её опыт доказывает обратное.

— На своей работе, если ты ещё не понял, я встречала многих мужчин. Лично видела, какие вы на самом деле. Но это не самое главное. Ты ещё хочешь узнать, что я сделала, перед тем как сбежать из Дуана? Может, тогда ты перестанешь меня жалеть или хотя бы перестанешь смотреть как на бедную несчастную девочку, совершенно незаслуженно обиженную жизнью?

Жестом показываю, чтобы продолжала, хотя часть меня хочет встать и немедленно вернуться в столицу, чтобы пожаловаться отцу или самому навести порядок — я ещё не знаю. Наверное, всё же второе. Мне бы хотелось, чтобы это было в моей власти.

— Поначалу было непросто, — признаётся она. — Как я уже сказала, труднее всего приходится, когда ты не выглядишь счастливой, когда клиенты видят, что тебе это не приносит удовольствия. Первые месяцы были самыми ужасными. А потом я научилась. Мне больше некуда было пойти, все эти годы на улице я была на грани выживания. В борделе же обо мне, по крайней мере, заботились: кормили-поили и отдавали часть заработанного мной, так что вскоре я начала копить. Затем я научилась нескольким хитростям: например, поняла, что правильное поведение даёт мне определённую власть над мужчинами, — её кривая улыбка напомнила о том, как она взяла верх надо мной в том тёмном переулке. Такое чувство, что поцелуй, словно бы всё ещё горящий на моих губах, отпечатался на коже. — Я даже… приспособила советы отца: быть щедрой на приятные слова, всегда выглядеть и вести себя наилучшим образом, выбивать наиболее выгодные условия. Можно сказать, я вела своё дело, зарабатывая деньги. Мне всё ещё не нравилась такая жизнь, но я старалась извлечь из неё максимальную выгоду. Да, некоторые принимают такой образ жизни. Не всех женщин держат там силой. Проституцию можно воспринимать таким же ремеслом, как и многие другие, к тому же довольно прибыльным, если правильно себя вести, но это возможно только если ты готова посвятить себя этому. А я так и не смогла. Меня заманили туда обманом и… Возможно, я была слишком труслива, чтобы пытаться найти другой выход. До недавних пор.

Её глаза блестят. Она пьяна, ну, или начинает пьянеть потихоньку. Звёзды наблюдают за нами с таким же интересом, как и мы на них.

Если смотреть на них достаточно долго, не моргая, они начинают плясать.

— В итоге, хорошо это или плохо, но я стала любимицей Кенана. Не раз он освобождал меня от других клиентов, потому что хотел заполучить только в своё распоряжение. Я заняла особенное положение, достойное самых увесистых кошельков. Только не думай, что это нечто хорошее: как правило, чем выше цена, за которую тебя покупают, тем омерзительнее тот, кто тебя использует, — она вздрагивает, и мне хочется обнять её за плечи, согревая, хотя знаю, что дело совсем не в холоде. — Конечно, я не раз порывалась уйти, но Кенан всё время напоминал мне, что за пределами борделями я никому не нужна. «Здесь у тебя вся жизнь, Линн. Ты принадлежишь этому месту. А снаружи тебя ждёт только смерть. И ничего больше». Долгие годы я боялась, что это окажется правдой, и никуда не уходила. Но вчера ночью… я решила, что с меня хватит, — она поднимает глаза на меня. Это было прошлой ночью? Кажется, уже прошла тысяча лет. — Как только он закончил пользоваться мной, я сообщила ему, что ухожу, как и много раз до этого. И, как много раз до этого, он повторил свою предостерегающую речь. Но на этот раз я не стала его слушать… Он напал на меня, — она закрывает глаза. — И я его зарезала.

Бутылка опустела. Швыряю её в небо. Не знаю, что на это сказать. Могу только сидеть, опустив голову и разглядывая собственные ладони. Думала ли какая-нибудь женщина так про меня? Что я просто животное. Думает ли так девушка, только что излившая мне свою душу? Сравнивает ли меня с мужчинами из своего прошлого?

— Это не твоя вина, — успокаиваю я, поднимая взгляд на неё. — Ну, то есть, да, ты поступила плохо и сделала это сознательно. Но иногда… обстоятельства сильнее нас.

— Хочешь сказать, тебе не страшно путешествовать вместе с убийцей? Хотя, честно говоря, я даже не уверена, убила ли его…

Я не думаю, что она воткнёт мне нож в спину, даже если и угрожала им вчера. Хоть я и называю её совсем спятившей, но она не кажется мне… плохим человеком. Вообще-то, я считаю её очень даже хорошей, учитывая всё, что с ней произошло, хоть она и ведёт себя совершенно непочтительно, тем самым выводя меня из себя.

— У тебя не было выбора. Он бы не отпустил тебя по доброй воле, и ты это знаешь.

Конечно, знает. Кивок.

— Я не жалею об этом, — признаётся она. — Теперь я свободна.

Поправляет юбку и опять встаёт. Порываюсь взять её за руку, потому что её немного шатает, но она возвращает себе равновесие.

— Но всё же теперь я не могу вернуться в Дуан. Чем дальше от Сильфоса, тем лучше. То, что случилось сегодня вечером, лишнее тому доказательство.

— Возможно, однажды…

Оставляю конец фразы повиснуть в воздухе, но ей этого достаточно. Она улыбается, но в этой улыбке нет радости.

— Я в это не верю.

— Ну, это не вопрос веры. Это превратности судьбы, — кажется, за меня говорит алкоголь. — И… когда я взойду на трон, я сделаю всё возможное, чтобы никому больше не довелось пережить то же, что и тебе. Эти извращенцы из старой знати меня возненавидят, но оно того стоит. Четырнадцатилетние девочки должны наслаждаться лучшими годами жизни, а не продавать девственность тому, кто больше заплатит. Это неправильно, так не должно быть.

Кажется, я начинаю привыкать к нашим паузам. И к её удивлённому лицу, как будто я сказал что-то невероятное. Не знаю, можно ли принять это за комплимент, но будем считать, что я просто непредсказуемый.

— Ты сейчас серьёзно? — спрашивает скептически. — Ты… сделаешь что-то, чтобы это изменить?

— Ты можешь перестать так удивлятьcя каждый раз, как только я открываю рот?

Протягиваю руку и слегка щипаю её.

— Ай! — вскрикивает она, но через мгновение её лицо преображает улыбка, и я больше не замечаю ничего вокруг.

На этот раз её улыбка настоящая — искренняя и весёлая. У алкоголя определённо сильное действие, если уж даже она снова и снова кажется мне красивой, особенно с приподнятыми уголками губ. Хотя её никогда нельзя было назвать уродливой. Возможно, мне просто не нравилась маска надменного безразличия, которую она всё время носила, как будто она вся из себя неуязвимая.

Но целуется она фантастически.

— Артмаэль… — моё имя из её уст звучит так, словно оно ей нравится. И не могу не признать, что это приятно. Она ведь впервые называет меня по имени? Кажется, я уже целую вечность не слышал, чтобы кто-нибудь произносил его с такой непосредственностью. Какие глупости только не лезут мне в голову. — Это значит «каменный принц», верно?

Киваю, неспособный выдавить ни слова. Не понимая, к чему она клонит. Это имя выбрала мама. Я уже задавался вопросом, хотела ли она, чтобы я был твёрдым и непоколебимым в своих решениях, как статуя. Отец как-то сказал, что я в полной мере оправдываю своё имя, потому что я очень твердолобый, но в жизни не всегда всё будет по-моему.

— Раньше я думала, что оно тебе идеально подходит: принц, который никогда не изменится, которому чуждые какие-либо чувства, кроме безграничной любви к собственной персоне, такой же серый и невзрачный, как твои глаза, — я поднимаю руку к лицу. Она выглядит задумчивой. — Но… теперь я вижу, что это не так. Мне кажется, что на самом деле ты вовсе не из камня, Артмаэль… — у меня сжимается всё внутри. Она ещё раз произносит моё имя, с такой осторожностью, что оно перестаёт звучать странным и чужим. — Я верю, что ты можешь стать хорошим королём.

Теперь мой черёд выглядеть потрясённым. Распахнуть глаза, раскрыть рот, не знать, куда спрятаться от смущения. Заслуживаю ли я такого доверия? Возможно, да. А, может, мы оба ошибаемся, и только мой отец всё правильно понимает. Вдруг Жак действительно единственный вариант, а я просто глупец, заигравшийся в рыцаря, чтобы уклониться от своих обязанностей?

— Спасибо… — это всё, что я сейчас способен ответить.

Я не могу ни отшутиться, ни отпустить какой-нибудь пошлый комментарий.

Я полностью обезоружен.

Наступает мгновение нерешительной паузы, но в конце концов она протягивает мне руку:

— Мы не очень хорошо начали, но… Приятно познакомиться, Артмаэль Сильфосский.

Задерживаю дыхание. Я прикасаюсь к ней, у неё тёплая ладонь. Во всяком случае, теплее, чем моя, и от этого у меня по коже разбегаются мурашки.

— Взаимно… Линн.

Подношу её ладонь к губам и целую пальцы. Всё это время не отрываю взгляд от её глаз, хоть у меня и сжимается сердце, когда замечаю на её губах тень улыбки.

Это всё алкоголь, однозначно.

ЛИНН

После нашего спонтанного пьяного разговора мы с Артмаэлем решили окончательно зарыть топор войны. Похоже, каждый из нас пришёл к выводу, что другой не так плох, как казалось поначалу, и неприязнь между нами не так уж сильна. А может быть, похмелье с утра вместе с головной болью на весь следующей день сплотило нас, если не сказать подружило. Страдание объединяет людей, и, клянусь, что бы ни было в той проклятой бутылке, оно конкретно заставило нас помучиться. По дороге нам пришлось сделать несколько остановок, иначе бы мы начали врезаться в деревья и плутать по лесу. Хасан был вынужден взять на себя роль заботливой матери, несмотря на свой юный возраст, и отчитал нас, чтобы не пили больше, если не знаем, когда нужно остановиться.

Пожалуй, соглашусь с ним. Никаких больше сомнительных напитков в ближайшее время. Думаю, принц тоже поддерживает эту идею, хоть и пытался похвастаться, что это был далеко не самый крепкий алкоголь в его жизни. Может, мы бы ему и поверили, если бы его под конец этой фразы не стошнило в ближайшие кусты.

И, возможно, поэтому он согласился купить нам лошадей. С ними мы значительно ускорились и, по крайней мере, можем двигаться по прямой. Он приобрёл двух кобыл в деревушке по пути: одну для самого себя и другую для нас с Хасаном. Теперь я сомневаюсь, что это было таким уж хорошим решением. Топот копыт откликался пульсирующей болью в моей голове в жутком непрерывном ритме до самого вечера.

После этого кошмарного первого дня дела у нас пошли намного лучше: мы развлекали юного мага многочисленными историями, которые слышали от других или читали в книгах; вместе с тем мы помогали принцу создавать его собственную легенду. Поэтому каждый раз, когда по пути до нас доходили вести о какой-либо беде, мы спешили на помощь (хотя нам так и не удалось столкнуться с ситуацией, где нужен был настоящий герой).

К примеру, у одной из деревень недавно пересох колодец после обвала камней, затруднивших течение подземных вод. Мы смогли его расчистить, не без помощи одного из взрывных заклинаний Хасана… Случайного, разумеется. А жителям другой деревни угрожал волк, уже убивший нескольких бедолаг. По ходу дела выяснилось, что это был не волк, а волчица, пытавшаяся прокормить своих волчат. И хотя Артмаэль настаивал на том, чтобы убить её, мы с Хасаном категорически были против и хитростью увели волчицу с её потомством глубже в лес, подальше от деревни. Признаюсь, было забавно наблюдать, как принц бежал со всех ног, преследуемый диким зверем, проклиная всё на свете на всех языках, которые только знал, чтобы спасти свою королевскую задницу от острых зубов. Мы с волшебником позаботились о детёнышах, воссоединив их с матерью. Пусть она охотится за пропитанием для них там, где никто из людей не пострадает.

Сейчас, вспоминая об этом, я не думаю, что это было хоть немного похоже на подвиги. Но какая разница? Есть факты, а детали всегда можно подкорректировать. Как учил меня отец, язык — это главный инструмент. Поэтому для жителей первой деревни колодец восстановлен чётко по нашему плану, а для жителей второй — страшный опасный зверь убит и угрозы больше не представляет. Принц, пока мы помогаем ему совершать великие и невероятные подвиги на благо королевства, заботится о том, чтобы все узнали его имя и о его любви к Сильфосу, и предлагает свою помощь всем, кто в ней нуждается. Особенно красивым девицам, которым он уделяет внимание в каждой встречной деревушке.

Я решила не терять времени даром в этом путешествии: в каждом новом месте собираю растения или ещё какие-нибудь вещи с полезными свойствами, местные продукты, которых не видела в столице. Мой план заключается в том, чтобы продавать лекарства, которые сложно приобрести в других местах. Возможно, если бы нечто подобное было при жизни моего отца, жертв эпидемии было бы намного меньше. Однажды я объеду всю Маравилью… Да что там: весь мир! И покажу людям из разных королевств, что есть в других, чего им не хватает и что я могу им предоставить. И тогда я докажу всему миру, что мы, женщины, тоже способны на великие дела. И что важнее, я сама себе докажу, что способна на нечто большее, чем раздвигать ноги. Что я достойный человек и заслуживаю жить так, как хочу, и что могу быть… кем-то важным. Для себя, для общества… для всех людей.

Но ещё кое-что произошло за эти дни. Я заметила одну странную деталь. Такое чувство, будто мои спутники относятся ко мне… с теплотой? Хасан ни на секунду от меня не отходит и всегда интересуется моим мнением обо всём. Ему нравится спать рядом со мной, как будто так он чувствует себя в безопасности, и при этом он частенько повторяет, что будет моим верным рыцарем, если кто-то вздумает причинить мне вред. Я так и не привыкла к его внезапным поцелуям в щёку и к тому, как он улыбается мне, но всё же мне нравится этот мальчик. Рядом с ним я чувствую себя… любимой. А этого со мной уже не было очень давно.

Что касается Артмаэля, то он, напротив, не делает мне комплиментов и никак ко мне не прикасается (а если бы попытался, то это было бы не так невинно, как с Хасаном, судя по взглядам, которые я не раз ловила на себе), и я тоже его не трогаю. Мы заключили своеобразное перемирие на время путешествия, закреплённое взаимными подколками. Мы оба уже привыкли к ним — порой проще обменяться остротами, чем признать, что наше мнение друг о друге сильно отличается от первоначального, даже после того, как алкоголь стёр некоторые подробности того ночного разговора. Во всяком случае я не могу точно вспомнить, что там успела ему наговорить. Да, я рассказала ему свою историю, но не помню детали. Дело в том, что с тех пор я чувствую некую… лёгкость. Я никогда никому этого не рассказывала, сама зализывала свои раны, никому их не показывая.

Видимо, даже мне иногда нужно выговориться о наболевшем.

Или, скорее, я была слишком пьяна, но больше к этой теме возвращаться не собираюсь. Артмаэль тоже не делал никаких намёков. Уж не знаю, потому ли, что он просто всё забыл (было бы здорово), или всё-таки понимает, что я предпочитаю не говорить об этом (очень уважительно с его стороны, так что этот вариант тоже неплох).

На четвёртый день нашего путешествия мы пересекаем границу Сильфоса и Вервы. До столицы последней — города Дилай — остаётся три дня пути. Именно там находится Башня, в которую Хасан изначально пытался попасть. Полагаю, на этом наши пути разойдутся, и, признаться, после стольких дней, проведённых вместе, мне немного грустно думать об этом. Я говорю «немного», потому что знаю: там начнётся жизнь, о которой я мечтала; там я сделаю первые шаги в новой профессии, открою дело, которое затем… будет расти и расширяться. Понемногу, день за днём. По крайней мере, я надеюсь на это.

В настоящий момент солнце садится за горизонт, и мы спускаемся с лошадей на поляне. Лёгкий ветерок играется с листьями многолетних дубов, полумесяцем склоняющихся над входом в пещеру. Создаётся впечатление надёжного убежища, особенно от дождя, на приближение которого намекает свинцовое небо. Хасан, похоже, только рад возможности спешиться и бежит к пещере, осматривая её сияющими глазами.

— А вдруг это логово какого-нибудь зверя? Медведя! Или единорога…

— Или какого-нибудь дурака вроде тебя, — откликается Артмаэль в своей обычной манере. — В этих краях не водятся медведи. А единороги и вовсе существуют только в твоей голове.

— Чтоб ты знал, единороги реальны, — обиженно отвечает Хасан, чьи надежды только что были жестоко разрушены.

— Ты видел хоть одного?

Хасан начинает бормотать и запинаться, как всегда, когда он нервничает:

— Нет, но они же подходят только к невинным девицам, это все знают.

— Что и требовалось доказать, — объявляет принц с насмешливой улыбкой. — Лично я в жизни не встречал никого более похожего на невинную девицу, чем ты.

Фыркаю.

— Я понимаю, принц, почему ты не веришь в единорогов. Тебе точно не грозит их увидеть: даже если бы они попытались подойти к девственницам в твоём присутствии, то тут же бы побежали прочь от твоей ауры непристойности.

— Ой, кто бы говорил.

Сдвигаю брови от этого удара ниже пояса и недовольно смотрю на него, на что он только улыбается в ответ. Иногда меня тоже забавляют наши колкости и мне хочется рассмеяться, но я сдерживаюсь. Он же потом будет припоминать мне этот момент до конца моих дней, и это будет настоящей пыткой.

Юный волшебник не обращает на нас внимания, уже привыкший к нашим постоянным перепалкам, и приседает, рассматривая что-то на земле.

— Здесь горстка камней…

Я подхожу ближе, заинтригованная. Вдруг это какая-то редкость, которую я смогу продать. Драгоценные камни, например. Но нет, не похоже: это просто белая галька невнятной формы. Я беру несколько из них в ладонь, взвешивая, и не могу удержаться, чтобы не оглянуться на принца, привязывающего лошадей.

— Эй, каменный принц, гляди-ка, — поднимаю руку, показывая ему гальку. — Мы нашли твоих дальних родственников.

Он кривится недовольно.

— Да-да. Хорошо, что ты планируешь посвятить себя торговле, для этого иметь хорошее чувство юмора не обязательно…

Сдерживаю хихиканье и снова разворачиваюсь к Хасану, когда слышу, как его голос эхом разносится по пещере, после того как он прокричал что-то на входе. Мальчик заливается звонким смехом, веселясь. Как мало ему нужно для счастья.

— Можно пойти туда, Линн? Можно?

Улыбаюсь, глядя на его радостное лицо.

— Конечно, пошли вместе, — я поднимаюсь и беру его за руку. — Вдруг найдём что-нибудь интересное.

Артмаэль зевает позади нас.

— Если мы собираемся заночевать здесь, то я лучше пойду за дровами. Заодно отдохну от ваших глупостей.

Хасан обиженно надувает щёки, а я просто отмахиваюсь и взглядом указываю на камни.

— Пойдём, у них тут намечается семейное собрание.

Волшебник смеётся, отчего моя улыбка становится чуточку шире, и я треплю его волосы. Этот поощрительный жест стал уже для меня привычным, так как другие телесные контакты мне всё ещё неприятны. Кажется, я забыла, как проявлять нежность к другим или принимать её.

Мы оба заходим в пещеру. Она довольно просторная и, такое ощущение, будто ведёт прямо в недра земли. Отчего-то мне вспоминается пещера, из которой мы вышли по тайному проходу из Сильфоса. Кажется, прошла целая вечность с того момента, тогда как на самом деле — всего несколько дней.

— Возможно, здесь когда-то жил могущественный колдун-отшельник, — восторженно предполагает Хасан.

— Или здесь может быть портал в другой мир, — подкидываю ему идеи. Мне нравится, когда он начинает сочинять истории, показывая всю силу детского воображения.

— Так даже круче! — радостно восклицает он. — Тогда мы можем его найти! И попадём в какое-нибудь место с высоченными зданиями, как Башни магов, или в город, вымощенный золотом… Или в подводное царство!

Я смеюсь, забавляясь его непосредственностью.

— И в этом королевстве жили бы сирены?

Энергично кивает.

— И там были бы повозки, запряжённые морскими коньками! А ещё…

Он обрывается на середине фразы, споткнувшись обо что-то и упав носом на землю. Перепугавшись, я бросаюсь к нему на помощь, опасаясь, что он мог пораниться.

— Ты в порядке? Что же ты не смотришь под ноги…

Помогаю ему подняться. Хасан отряхивается, глядя вниз, на камень, об который споткнулся, и поднимает его в руки. Камень заметно крупнее других, но в ладонях мальчика кажется довольно лёгким.

— Не знаю, есть ли здесь портал в другой мир, но только что у меня перед глазами плясали звёзды… — смеётся он, пытаясь показать, что ничего страшного не произошло. Я улыбаюсь ему, как вдруг он поворачивает камень в руках.

И улыбки исчезают с наших лиц.

На нас смотрят две пустые глазницы и дырка вместо носа.

Хасан, вскрикивая от ужаса, бросает череп, и я хватаю его за руку, тяжело сглатывая. Оглядываюсь по сторонам, на стены, окрашенные оранжевым цветом в свете закатного солнца, проникающего в пещеру. А впереди непроглядная темнота. Чувствую, как по спине пробегает холодок, и тяну мальчика к выходу. Меня не радует мысль ночевать в том месте, где умер человек, и даже знать не хочу от чего.

У меня под ногами что-то хрустит. Я вздрагиваю. Может, здесь несколько скелетов.

— Порталы в иные миры поищем как-нибудь в другой раз, Хасан. Пойдём отсюда.

Мы разворачиваемся к выходу, как вдруг слышим новый хруст, хотя мы ещё даже не успели сдвинуться с места. Эти звуки раздаются за нашими спинами, медленные, предупреждающие о грядущем появлении того, кто ломает кости под собой. Того, кто надвигается на нас.

Мы застываем. С наших лиц сходят все краски.

И только рёв заставляет нас отмереть. Оглушительный звериный рёв из глубины пещеры, повторяющийся эхом.

— Бежим, скорее!

Я не даю Хасану времени на размышления, толкаю его вперёд, он вскрикивает, но слушается и бросается бежать со всей скорости, на которую только способны его маленькие ножки.

Рёв звучит всё громче. Хруст костей всё слышнее. И с каждой секундой всё ближе.

Нечто преследует нас. Даже знать не хочу, что именно.

Выход внезапно кажется очень далёким, хоть мы и видим его отсюда.

А сзади этот звук.

Хрясь. Хрясь. Хрясь. Хрясь. Хрясь. Хрясь.

Мы бежим. Сердце, кажется, вот-вот вырвется из груди.

Хрясь. Хрясь. Хрясь. Хрясь. Хрясь. Хрясь.

Хасан добегаем до выхода. Я отстаю на пару шагов.

Хрясь. Хрясь. Хрясь. Хрясь. Хрясь. Хрясь.

А затем наступает боль.

Похожая на удар хлыстом по спине, только намного сильнее. Нечто разорвало мне платье и кожу, и я не могу сдержать крик. Оно толкает меня на землю. Разворачиваюсь. Только что открытые раны щиплет от пыли с земли.

Задыхаясь, пытаюсь подняться на четвереньки.

И вижу перед собой чудовище.

Бледнею. Ужас парализует моё тело. Я почти не слышу кричащего в ужасе Хасана.

Огромное мощное туловище, как у льва. Острое жало, достойное самого огромного из скорпионов. Человеческое лицо, изуродованное гигантскими заострёнными зубами, жутко рычит.

Существо прямиком из ночных кошмаров детей и страшилок у костра для взрослых.

Мантикора.

АРТМАЭЛЬ

Я мог бы к этому привыкнуть.

Спать под звёздами, у костра. Слушать весь день топот копыт. Даже унылая болтовня моих спутников в последнее время стала казаться чуточку интереснее. И, конечно, я мог бы привыкнуть к благодарностям, славе и обожанию со стороны моих подданных. Особенно, если они выражают последнее в полутёмной комнате с большой кроватью и без одежды.

Мне, как принцу, посчастливилось иметь верных подданных, разделяющих мои цели.

Оцениваю груду веток подмышкой и решаю, что этого хватит. Наслаждаясь последними минутами до заката, спокойно прогуливаюсь по лесу, делая ещё один небольшой круг. Земля всё ещё влажная от прошедшего дождя, хотя этого почти не видно из-за густо растущих папоротников по колено. Похоже, что здесь не часто ходят путники. Очень тихое место, прям дышится покоем. Такой, полагаю, и должна быть жизнь: без спешки, без посторонних, восстанавливая древнейшую связь с природой, всегда в движении, каждое мгновение замечая что-то новое и в то же время испытывая растущую потребность увидеть больше.

Но, разумеется, этот покой обязательно должно было что-то нарушить.

Рёв.

Крик.

Линн.

Бросаю ветки и бросаюсь бежать. Перепрыгиваю лежащий ствол, приседаю под низкой веткой. Бегу по тропе, которая кажется самой короткой, хотя ноги утопают в грязи. Сам не знаю, в какой момент успеваю достать меч и как мне удаётся найти выход из леса на поляну, но в конце концов, спустя, по ощущениям, целую вечность, успев напридумывать миллион жутких вещей, которые могли произойти за это время, пока я спешу на помощь, надеясь предотвратить плачевные последствия… прибегаю.

Кажется, я перепутал направление.

Это самое нелепое объяснение, какое только пришло мне в голову, но оно просто обязано быть правдой. Что-то ударило меня по голове, и я потерял сознание, пока собирал хворост. Что-то явно успело произойти за это время, иначе я не понимаю, почему мир сошёл с ума.

Линн здесь, да, и волшебник тоже. Он стоит с поднятой палочкой и не двигается, только дрожит весь от макушки до пят. Девушка же, в свою очередь, лежит на земле, стараясь вести себя тише воды, ниже травы и не смотреть в глаза огромному, по сравнению с самой Линн, чудовищу, возвышающемуся над ней.

Что это вообще такое?

Мысленно проклинаю всё на свете. Возможно, лекции про магических существ были не так бесполезны, как я думал, и мне стоило обращать внимание на что-то, кроме драконов и сирен, но в своё оправдание скажу, что я тогда был маленьким, и моё внимание могли удержать лишь существа из рыцарских легенд и рисунки женщин с обнажённой грудью. Сейчас, наверное, хороший момент дать клятву, что прочитаю все пропущенные книги, когда вернусь домой. Даже если в них нет картинок.

Если от меня останется хоть что-то, чтобы вернуться в замок, конечно же.

«Была не была», — решаю я, потому что нужно как-то действовать, даже если никакого плана нет и в помине. Отвлечь чудовище? Сжимаю рукоять меча обеими руками. Неведомое существо вот-вот сожрёт кого-то из них, если я быстро не предприму что-либо. Впрочем, с такой пастью оно вполне может заглотить обоих сразу.

Соберись, Артмаэль Отвлекающийся.

— Эй, зверюга! — собственный крик раздирает глотку, но, по крайней мере, мне удаётся привлечь внимание… вот этой неведомой твари. Жуткое человеческое лицо с львиной гривой переводит свой взор на меня. — Почему бы тебе не пообщаться с кем-нибудь твоего размера?

Теоретически мне нужно стать вдвое больше, чтобы хотя бы немного сравниться с ним размером. На практике, однако, я заметно выше своих спутников, поэтому должен пожертвовать собой и погибнуть в лучах славы. Тяжело сглатываю. Монстр разворачивается ко мне с пугающей улыбкой, обнажающей, по меньшей мере, три ряда зубов. Он облизывает зубы, напрягается всем звериным телом и бросается на меня.

Разве это такая уж большая разница: сразиться с этим существом или с каким-нибудь воином. Оно, конечно, передвигается на четырёх лапах, а вместо меча у него хвост с жалом, которое меня беспокоит больше всего. Молюсь, чтобы оно было не ядовитым, когда мне едва-едва удаётся уклониться от его траектории. Чудовище снова показывает зубы, которыми можно разрывать плоть и дробить кости. Мне приходится постоянно быть в движении, словно оно намеренно изводит меня до изнеможения, пока я не устану и не остановлюсь. Оно огромное, волосатое и пугающее. Я узнаю о том, что его когти остры, как кинжалы, в тот момент, когда они разрезают моё плечо, разрывая рукав, но мне везёт отделаться царапиной.

Но в остальном да, это почти то же самое, что сражаться с самым обычным воином.

Не знаю, сколько времени мы так проводим, сосредоточенные друг на друге, приближаясь и отступая, нападая и защищаясь, а в моём случае — ещё и убегая. Стоит мне задуматься об этом, как я замечаю прилипшие ко лбу волосы и ноющие мышцы рук. Я не решаюсь бросить взгляд в сторону Линн и Хасана, чтобы убедиться, что с ними всё в порядке: полагаю, с ними не может случиться ничего страшного, пока я тут развлекаю зверушку. Разумнее всего в их случае было бы броситься наутёк, и хотя часть меня проклинала бы их за то, что бросили меня одного, другая (та часть, о существовании которой, если честно, я даже не подозревал) считает, что лучше пусть хоть кто-то из нас выберется отсюда живым.

Вот только мои спутники, к сожалению, здравомыслием не отличаются.

Раздаётся какой-то шум, пронзительный звук, который отвлекает моего противника больше, чем меня. Когда монстр поворачивает голову, я наношу удар, чего не мог сделать до этого, и рассекаю кожу на его лице, чуть выше левого глаза. Это не сильно глубокий порез, знаю, но льющаяся кровь ослепляет чудовище… и только злит ещё больше. Хлопнувшая рядом пасть вынуждает меня отпрянуть, пока монстр резко дёргается из стороны в сторону, пытаясь свыкнуться с испортившимся зрением. Пользуясь его замешательством, осторожно пячусь назад, за пределы его зоны досягаемости, стараясь сделать это максимально бесшумно.

— Принц! — очевидно, эта девчонка не знает, что такое «благоразумие». Поэтому из нас двоих меч находится у меня. — Нам надо заманить его в пещеру!

По-моему, легче сказать, чем сделать. И вообще, почему бы ещё не покричать? Почему бы просто не попросить эту штуку убить тебя? Из меня вырывается недовольный стон. По крайней мере, по реакции твари, развернувшейся к девушке, мы теперь знаем наверняка, что громкие звуки — отличный отвлекающий манёвр.

Но этого мало. По всей видимости, монстры тоже бывают мстительными, иначе как объяснить, что он снова разворачивается ко мне. Если бы мне не казалось это полным бредом, я бы сказал, что он взирает на меня с лютой ненавистью. Что-то мне подсказывает, что до этого он просто игрался со мной.

Теперь же его хвост рассекает воздух так стремительно, что я вижу лишь одно размытое пятно на его месте, и мне приходится упасть на землю и крутиться, чтобы увернуться от ударов. У меня это получается довольно быстро, и я бы даже возгордился этим, если бы в следующее мгновение, предугадав мои движения или решив доказать, что он быстрее, монстр не впился когтем в мою руку. Я вскрикиваю (или мне так только кажется) на весь лес, который расплывается перед глазами. Почти вслепую поднимаюсь на колени из последних сил и закрываю приближающуюся пасть ударом по подбородку.

Не уверен, что было дальше, потому что я, превозмогая боль, пытаюсь не потерять сознание. Зверь своей огромной тушей снова возвышается надо мной, издавая рёв, от которого у меня бегут мурашки по коже и закладывает уши. Я слышу крик Линн, стон и звук падения тела на землю. Монстр ужалил её хвостом? Достаточно беглого взгляда, чтобы понять, что произошло: моя спутница глубоко вонзила кинжал в хвост, обезвреживая ядовитый кончик, с которого на землю падает несколько янтарных капель.

Мне хочется помочь девушке, но едва ли могу подняться, и голова всё также кружится. Боль сменяется покалыванием, а затем онемением, и рука больше меня не слушается. Хорошо, что это не та рука, в которой я держу меч.

— Сюда! Скорей!

Хасан стоит у входа в пещеру, оказавшуюся логовом чудовища. У мальчика в руке несколько камешков, который он бросает в нашего врага с похвальной меткостью. Один из них попадает в лицо, прямо в нанесённую мной рану, которая всё ещё кровоточит. Тварина на секунду теряется, а затем бросается к нему.

Кажется, в нашем мини-отряде одни безрассудные идиоты.

— Хасан! — кричим мы с Линн одновременно. Переглядываемся друг с другом, но она едва ли может подняться, а я уже на ногах.

Бегу к мальчишке, хромая.

За несколько секунд добираюсь до пещеры. Внутри почти кромешная тьма. Солнце уже село, и наши глаза привыкли к ночной обстановке, но всё равно на долю секунды я чувствую себя слепым и беспомощным. Однако вскоре начинают обрисовываться силуэты: один движется быстро, держась за стену. Небесно-голубая мантия Хасана чуть ли не светится в полной темноте. Он пытается дотянуться до выступа в скале. Прямо под ним наворачивает круги, подпрыгивает и даже почти добирается до него его преследователь.

Хватаю камень с земли. Хотя, может, это и не камень вовсе. Стараюсь не думать об этом и вместо этого быстро кидаю.

Конечно же, мимо цели.

Но это и неважно: услышав стук о стену рядом со своей головой, чудище поворачивается. Я прямо вижу, как его разрывают сомнения: с одной стороны маленький человек прямо над ним, вне зоны досягаемости; с другой — человек побольше и мускулистее, с жёстким мясом, тот самый, который попортил его красивое личико, встречает его с распростёртыми объятьями.

Несётся на меня. Отталкивается от земли. Прыгает. Приземляется.

Я оказываюсь распластанным под его лапами, падение выбило весь воздух из лёгких.

Его зубы вонзаются в моё левое плечо, раздирая плоть. Рвут, пронзают, режут, терзают, растирают меня в порошок. Перед глазами стоит пелена. Это в тысячу раз хуже, чем любая боль, которую я испытывал до этого, за всю мою жизнь, но становится ещё страшней, когда чудовище отрывается от меня и рычит, а я смотрю на свою собственную кровь, смешанную со слюной, капающую из его пасти прямо на моё лицо: на рот и щёки, словно слёзы.

Но не я один здесь ранен.

Моя голова раскалывается от боли, когда огромный зверь падает на меня мёртвым грузом. Одна из его лап задевает моё раненое плечо, и я ору, как резаный, во всё горло. Рукоять меча впивается мне в живот, хотя лезвие пронзило чудовище насквозь.

Если бы оно не напало на меня, ослеплённое гневом, может, и победило бы.

Закрываю глаза.

Только не теряй сознание. Это будет совсем не по-королевски.

Эй, умереть от потери крови — это не так впечатляюще, как описывается в балладах.

Снова открываю глаза. Надо мной возвышается тень, пытающаяся сдвинуть тушу монстра. Стону. К чёрту всё. Хочу в обморок. Мне будет намного проще, если они просто унесут моё тело отсюда, пока я ничего не чувствую.

— Совсем с ума сошёл? Ты же мог погибнуть!

У меня нет сил ответить с тем же пылом, с каким на меня кричит Линн. Всегда пожалуйста, был рад поставить свою жизнь под угрозу, чтобы спасти твою задницу.

— А ты! — продолжает ругаться она, отвернувшись в сторону. Наверное, там сейчас волшебник. — Как тебе вообще пришло в голову побежать в пещеру! Туда нужно было заманить мантикору, вы-то оба зачем сунулись! Вы хоть слушайте, что я говорю, не то мы не доберёмся до Дилая живыми!

С ней я точно долго не протяну. Её голос звучит глухо, растворяясь в тумане моих мыслей. Вокруг всё сплошь в чёрных и красных тонах.

— Ты можешь повременить с криками, пока я не перестану истекать кровью?

Мой голос едва слышен, хриплый и низкий, но всё же звучит по-настоящему, а не только в моей голове. Линн разворачивается ко мне, уперев руки в бёдра. Кажется, она склоняется надо мной. Она всё ещё должна мне поцелуй. Если мне осталось жить несколько минут, меня бы устроило такое последнее воспоминание. Не обязательно даже делать это красиво. С чувством было бы неплохо. Конечно, если я попрошу, она что-нибудь сообразит.

— Ну, сам напросился!

Улыбаюсь, как дурак, наверное, потому что потерял много крови. Она не замечает, потому что в этот самый момент занята тем, что помогает мне подняться, на что я сам сейчас неспособен. Она снова что-то говорит, кричит, но я ни слова не понимая. Что-то про легенды? Меня выносят из пещеры, хотя я едва что-то вижу, потому что веки слишком тяжёлые. Опущу-ка их на секунду. Про себя отмечаю, что, когда она волнуется, то кричит громче обычного. Не знаю, откуда взялась такая мысль, но она греет мне душу, сам не знаю почему.

— …толку-то, что ты одолел жуткое чудовище, как настоящий герой, если в итоге некому будет об этом рассказать?

Ничего не отвечаю. Все мои силы сосредоточены на том, чтобы вспомнить, как двигать ногами. И при этом не думать о крови, стекающей по моей рубашке.

— Сейчас доберёмся до ближайшей деревни и попросим там помощи, — решает она. Не могу понять, говорила ли она что-то перед этим.

Хасан придерживает меня с одной стороны, и я пытаюсь удержаться в вертикальном положении. Это оказывается намного сложнее, чем должно быть. Кажется, меня сейчас вырвет.

— Ну, согласись, это был очень героический момент. Об этом подвиге будут слагать легенды и через сто лет!

— Это было полное безумие, — вздрагиваю и открываю глаза. Линн смотрит на меня. Я сказал это вслух? — Чтобы стать королём, тебе нужно, как минимум, вернуться в Сильфос. Если тебя убьют в пути, никакого толку от твоей славы не будет.

Кладу голову на её плечо. Боюсь, она даст мне за это пощёчину, но, как ни странно, она позволяет, за что я ей крайне признателен.

— Если бы я не знал тебя, подумал бы, что ты волнуешься о своём принце.

— Ещё один труп на моей совести? К чему мне лишние проблемы?

Её ответ отчего-то не кажется мне таким равнодушным, как ей бы хотелось. Улыбаюсь, хотя не знаю, откуда у меня есть силы на это, ведь столько мышц задействованы одновременно. Честно говоря, она может быть довольно милой, даже когда не пьяна. И от её тела, поддерживающего моё, исходит такое приятное тепло. Вздыхаю.

Должно быть, я умираю.

ЛИНН

По пути в ближайшую деревню Артмаэль теряет сознание, а я несколько раз оказываюсь на грани сердечного приступа за то время, пока мы, ворвавшись в первый попавшийся трактир, зовём на помощь волшебника и ждём. Я уже сто раз обозвала себя идиоткой за то, что беспокоюсь за этого кретина с замашками героя, которому в голову не пришло ничего лучше, кроме как броситься в тёмную пещеру против монстра в три раза больше него самого, размахивая своим дурацким мечом. Гениальная идея, ничего не скажешь.

Но в итоге у него всё-таки получилось справиться с мантикорой. Если он окочурится, то будет припоминать мне этот свой подвиг до конца наших дней. Даже после того, как наши пойти разойдутся, он всё равно будет раз в месяц присылать мне письма со словами: «Эй, плебейка, помнишь, как я убил ту мантикору? Это было невероятно».

Хочу, чтобы принц выжил, просто чтобы убить его собственными руками.

Хасан предпринимает несколько попыток успокоить меня, пока я накручиваю круги по общей комнате постоялого двора, и я в наказание отправляю его в комнату. В конце концов, первым, кто пошёл в пещеру и привлёк внимание зверя, был он. Ну как можно было додуматься до такого? Неужели ни у одного из моих спутников нет ни капли здравого смысла?

Наконец, после, на мой взгляд, непростительно большого опоздания в трактир заходит мужчина и представляется целителем, которого мы вызывали. Чтобы хоть как-то снять напряжение, я ввожу его в курс дела, пока мы поднимаемся по лестнице в комнату, где Хасан и я уложили принца, всё ещё не пришедшего в себя. Бедняга-целитель с настоящим профессионализмом принимает на себя удар в виде моей истерики.

А я ведь всегда была спокойной женщиной. Будь проклят Артмаэль Сильфосский.

Я реально готова его убить!

Когда мы заходим в комнату, он лежит в том же положении, в каком его оставили по прибытии: мы сняли ему рубашку, перевязали рану — не без помощи хозяев трактира — и положили мокрую холодную ткань на лоб, но это всё, чем мы смогли ему помочь. Хасан дал ему зелье, которое вроде как должно было унять боль, — не знаю, сработало ли оно, потому что Артмаэль так и не пришёл в себя. К этому моменту повязки успели пропитаться кровью, а лицо, как мне кажется, стало ещё бледнее. Как у мёртвого.

Стараюсь не думать об этом и жестом сигнализирую целителю, чтобы приступал.

Сама жду, присев на край кровати. В руках тереблю сумку со всеми своими сбережениями. Мне пришлось потратить часть, чтобы оплатить постой на троих, и наверняка ещё придётся отдать несколько монет волшебнику за лечение. Чёртов Артмаэль! Как он вообще посмел пострадать? Теперь мне приходится тратиться на него. Да, точно. Я злюсь и переживаю из-за денег, а не из-за него самого.

Кого я пытаюсь обмануть? Да я бы отдала всю сумку этому чёртову целителю, лишь бы принц снова открыл глаза и подразнил меня за то, что так волнуюсь о нём. О да, если бы он увидел, в каком я сейчас состоянии, он бы много чего наговорил по этому поводу.

Пытаюсь сделать несколько глубоких вдохов, чтобы сохранить остатки гордости. Немного успокоившись, не могу заглушить напрашивающийся вопрос, почему меня это так волнует. Впрочем, я и так уже знаю ответ: он мне нравится. Похоже, что за эту неделю у нас сложились определённые отношения… Дружба, если можно так назвать наше ежедневное перетягивание каната. Мы можем подшучивать друг над другом, но Артмаэль и Хасан — первые за очень долгое время, с кем… мне спокойно. Я забываю потихоньку обо всём, что было раньше.

Они первые за многие годы, кто относится ко мне хорошо.

Даже когда принц ведёт себя как полный кретин.

Вздыхаю. Теперь, когда нервы понемногу успокаиваются, я чувствую усталость и, сильнее всего остального, боль. Пока я пребывала в напряжении, переживая за жизнь Артмаэля, мне было некогда обратить внимание на собственное самочувствие, но сейчас, стоило мне немного расслабиться, как заболела спина, где когти мантикоры оставили глубокие царапины. Пытаюсь заглянуть себе через плечо.

Платье порвано в этих местах, а раны открыты и требуют внимания, но я не придаю им значения. Всего лишь пара царапин. Снова взвешиваю кошель с деньгами в руке. Не стоит просить волшебника полечить и меня тоже — надо экономить. А раны можно просто промыть и перевязать, чтобы не попала инфекция, этого будет достаточно. К тому же мне всё равно придётся потратиться на новое платье: в этом уже нельзя ходить, его никак не зашьёшь и не отстираешь.

Провожу рукой по лицу. Я прям вижу, как деньги исчезают у меня на глазах.

— Он поправится.

Вздрагиваю и поднимаю глаза на мага, который уже закончил и выпрямился. Бросаю быстрый взгляд на Артмаэля, чьё дыхание стало ровным и глубоким. Спит. Рана на плече, кажется, больше не кровоточит, хотя наверняка останется уродливый шрам.

— Вам повезло, что жало его не задело: яд мантикоры смертельно опасен, но на зубах его нет. Я закрыл рану. Пусть отдыхает и, возможно, к утру будет как новенький.

— Возможно? — недовольно восклицаю я.

Мужчина нервно смеётся на мой сердитый взгляд.

— Кому-то нужно больше времени на восстановление, кому-то — меньше. Но его жизни ничего не угрожает.

— Ясно.

Открываю кошель с монетами и отдаю ему, сколько просит. И когда он уже собирается уходить, останавливаю:

— Вы, случайно, не магистр? — внезапно решаю спросить, хоть и понимаю, что это глупо.

Мужчина потрясённо моргает.

— Будь я магистром, то не зарабатывал бы на жизнь целительством за пару монет. Я бы давал уроки в Башне, как и все магистры. Но отсюда недалеко до Башни. Если вам нужен магистр, отправляйтесь по основной дороге. На лошади можно добраться за два дня. Максимум три.

Ещё раз киваю и склоняю голову.

— Спасибо.

Мужчина наклоняет голову в ответ и уходит. После того, как дверь закрывается, тишину прерывает другой голос:

— Мечтаешь поскорее от нас избавиться, да?..

Я разворачиваюсь так быстро, что спина болезненно ноет от резкого движения. Артмаэль снова расплылся в этой своей насмешливой ухмылочке на глупом лице. Стихии пожелали пересечь наши пути, чтобы я настрадалась и поняла, что моя жизнь до этого была не так уж и плоха. Они как будто говорят: «Вот что бывает, когда пытаешься сбежать от того, что мы тебе уготовили».

— Конечно, но только ради статистики: за всю жизнь я не бывала так часто на волоске от смерти, как за эти дни, что мы путешествуем вместе. Даже когда голодала на улице, между двумя смертельно опасными ситуациями проходил плюс-минус месяц.

Артмаэль закрывает глаза, но уголок его губ всё ещё приподнят в его типично насмешливом выражении. Я сдерживаюсь, чтобы не потребовать открыть глаза, хотя мне так было бы спокойнее. Знаю, что ему уже ничего не грозит, но мне невыносимо видеть его как-то иначе, кроме как бодрствующим и прекрасно себя чувствующим. Мне страшно, что он может снова упасть в обморок.

— Тебе не кажется, что… — шепчет он и обрывает сам себя. — Нет, забудь.

Принц, который всегда убеждён в своей правоте, поправляет себя? О, он явно хотел сказать что-то интересное. Или совершенно безумное. Впрочем, он постоянно несёт всякий бред, так что ему сложно будет меня по-настоящему удивить.

— Что? — настаиваю, чтобы договорил.

— Ты, наверное, сочтёшь это глупостью… но мне нравится это ощущение… — бормочет всё ещё слабым голосом. Может, он бредит? Мне приходится наклониться, чтобы лучше слышать. — Разве… не захватывающе? Быть всё время в движении, просыпаться каждый день в новом месте, не знать, что принесёт нам новый день… И даже опасность…

— О, замечательно, — восклицаю я с неприкрытой насмешкой. — Наш принц ещё и мазохист. Этого я и боялась. Вот будет Сильфос жить спокойно, процветая, много-много лет, пока однажды королю не захочется испытать ощущений и он, не знаю, решит позвать драконов, чтобы они разрушили Дуан… Это ведь так захватывающе — смотреть, как сгорает столица!

Мне удаётся рассмешить его, и сама слегка улыбаюсь в ответ. Но тут же принимаю свой обычный серьёзный вид, стоит ему только открыть глаза.

— Тебе это всё кажется просто капризами избалованного принца?

Я немного теряюсь, видя его таким слабым. Он всё ещё белый, как мел, и на лбу проступили капельки пота. И хотя кровь больше не идёт, мне всё ещё не по себе от красных пятен на простыни.

— На самом деле нет, — признаюсь ему. — Мне кажется, в чём-то ты прав.

И, если честно, я его понимаю. Мне нравится путешествовать. Нравится открывать мир. Это с самого начала входило в мои планы и на деле оказалось даже лучше, чем я могла себе представить. А сколько ещё нового впереди… Я не могу отрицать, что с нетерпением предвкушаю то, что ждёт нас дальше. Мы уже увидели немало: густые леса, в которые почти не проникает солнечный свет; луга, где цветут настолько прекрасные цветы, что невозможно поверить в их реальность; животные, которых мы никогда раньше не встречали. Да что уж там говорить: вот же, накануне вечером мы столкнулись с настоящей мантикорой. Я как-то читала, что охотники на чудовищ безумно мечтают отыскать их и убить, потому что они…

Вздрагиваю.

Ценные. Очень ценные.

За мантикор можно выручить очень много денег.

Опускаю взгляд на мешок с монетами, почти пустой, и в голову моментально приходит идея.

— Ты меня слышишь? — спрашивает Артмаэль, вырывая из раздумий. Я смотрю на него, не зная, о чём он говорил. — Ты реально согласна со мной? Кажется, этот день серьёзно на тебя повлиял…

Вполне возможно, кстати, но я не собираюсь признаваться.

— Только из жалости. Ты ранен, и мне тебя жаль. Так что не переживай, ты мне по-прежнему кажешься таким же идиотом, каким был при первой встрече. А то и хуже, потому что я не знаю, кто бы в здравом уме пошёл на такое.

— Ты имеешь в виду, кто бы проявил силу и отвагу и сумел побороть чудовище свои недюжинным умом?

— Так и знала, что только ты придёшь в себя, как начнёшь задирать нос.

Принц с энтузиазмом кивает, развеселившись, и я закатываю глаза, вставая. Поправляю его одеяло, как вдруг он хватает меня за запястье.

— Ты ранена. Почему не сказала магу, чтобы исцелил и тебя тоже?

— Я не могу разбрасываться деньгами. Это всего лишь пара царапин — заживёт без всякой магии.

— Чушь. Даже большая чушь, чем то, что обычно слетает с твоих красивых губ, — он обводит взглядом комнату, пока не замечает свои вещи, которые мы оставили на стуле рядом с порванной рубашкой. — Вон моя сумка: возьми, сколько потратила на меня, и оплати своё лечение.

И хотя я сама выдвинула условие, чтобы он взял на себя все расходы за наше путешествие, отчего-то мне внезапно стало неловко брать его деньги. Разве не я говорила, что никогда больше не буду тенью мужчины? Это подразумевает и финансовую независимость, способность самой себя обеспечивать. Более того, я не хочу, чтобы он возвращал мне то, что я потратила на него. Эти деньги были потрачены не зря, они пошли на благое дело. Я не могла поступить иначе.

Да, я действительно копила, чтобы обосноваться в Дилае, чтобы иметь стартовый капитал, с которым могла бы начать своё дело, но нам осталось всего пара дней пути до столицы, где я собиралась начать новую жизнь. Вот доберёмся до Башни, а дальше что? Продолжим путь с Хасаном до Дионы или каждый пойдёт своей дорогой? Да нет, не бросим же мы его…

— Не беспокойся, — мягко высвобождаю руку из его хватки. — У меня есть план, как заработать деньги и восполнить потраченное. Да и у тебя денег ограниченное количество, ведь так?

Не отрицает.

— И что это за план такой замечательный?

Пропускаю издёвку в его тоне мимо ушей.

— Я собираюсь вернуться туда, где мы оставили мантикору, — Артмаэль распахивает глаза, словно не может поверить своим ушам. — И нет, я не спрашиваю разрешения, если вдруг ты хочешь сказать, что я не могу это сделать.

— Но ты правда не можешь этого сделать!

— Могу и сделаю. За мантикору можно очень много выручить. Целое состояние. Её яд, грива, шкура, когти… Бесценные материалы. Я пойду, возьму всё, что только смогу унести, и продам в Дилае.

— А вдруг там госпожа Мантикора, которая захочет отомстить за жуткую смерть своего мужа, господина Мантикора, вместе с тройней детей? Или вдруг там медведь. Да хоть даже единорог, как того хотел мелкий, — кажется, не я одна легко впадаю в истерику. — И вообще, ты ранена!

Я уже собираюсь вступить в спор, как вдруг ловлю себя на мысли, что всё на самом деле намного проще. Мы не такие уж и разные. Вот как он не может не заметить, что я, хоть никогда не скажу этого вслух, но всё же волнуюсь о нём, так и он, очевидно, беспокоится за меня, но его гордость не позволит ему признаться в том, что его заботит судьба какой-то простолюдинки.

— Не знай я тебя лучше, сказала бы, что ты волнуешься обо мне, — использую против него его же слова, которые он мне сказал, когда я помогала ему идти.

Разумеется, в ответ на это обвинение Артмаэль Сильфосский принимает гордый вид.

— Глупости, — бормочет. — Но вложенные в тебя и мелкого средства ещё не окупились. Если вы умрёте, все мои траты окажутся напрасными, — он небрежно отмахивается и поворачивается ко мне спиной. — Делай что хочешь.

Не могу не улыбнуться. Это было так просто.

— Отдыхай.

Оставляю принца в целости и сохранности ворчать в подушку, а сама ухожу.

* * *

Не теряя времени даром, я вернулась на место, где лежала мёртвая мантикора, и со мной ничего не случилось. Совру, если скажу, что даже не вздрогнула, когда увидела бездыханную тушу, и что мне было совсем нетрудно отрезать густую гриву или вырвать когти один за другим. Но я это сделала. После этого я сцедила весь яд из повреждённого жала, что потребовало немалых усилий. И решила остановиться на этом, хотя мой первоначальный план был содрать ещё и шкуру.