Медсестра из Райминстера

Глава вторая

— Ступайте и помогите в мужском хирургическом, сестра Kapp! Они не справляются своими силами. Сестра Дашфорд уже там.

Таким распоряжением встретила меня сестра Бретт, когда я вернулась на дежурство после чая. Выслушав ее, я послушно повернулась и направилась в мужское хирургическое отделение, куда вела лестница с другой стороны просторного вестибюля. В коридоре я встретила двух санитаров, которые везли каталку с пациентом.

Дашфорд уже открывала для них пошире двери палаты. Она кивнула мне, и я тоже включилась в работу. Вместе мы помогли санитарам уложить молодого человека на приготовленную кровать. Его ноги покрывал невероятно толстый слой гипса.

— Под автобус попал, сестрички, — пояснили санитары. — Должно быть, перебрал лишнего. Не смотрел по сторонам. Ноги у него были практически всмятку…

Мы отрегулировали подъем койки, повесили люльку для поврежденных ног и укрыли больного одеялом. Затем подоспела сестра Грант, и под ее руководством мы на блоках подняли люльку так, чтобы от ног пациента отлила кровь.

Его бледность была почти пугающей. Меня охватила жалость. Надо же, из-за какой-то нелепой, дурацкой случайности у человека, возможно, разрушится вся жизнь.

— Почему они это делают? — прошептала я. — Теперь из-за нескольких лишних стаканов он будет вынужден годами ползать черепашьим шагом, а то и того хуже.

Дашфорд вспыхнула.

— Много ты об этом знаешь! — неожиданно рассердилась она. — Может быть, у него была причина пить.

После того, как мы закончили установку ширм вокруг постели, моя напарница выглядела изрядно уставшей. Мы обошли палату и измерили температуру у находившихся в ней пациентов. Я принялась размышлять о том, почему, несмотря на то, что Линда очень добросовестно относилась к своим обязанностям, никто не мог бы назвать ее прирожденной медсестрой. Она умела так нарушать правила, что у нее не было конфликтов с начальством. Поэтому я удивилась, услышав, что на прошлой неделе ее дважды вызывали «на ковер» за опоздания на дежурство. Никто не знал, почему это произошло. Она была довольно скрытна в том, что касалось ее личной жизни.

Вскоре я забыла не только о ее проблемах, но и о ее присутствии. В коридоре послышались шаги, и в палату вошел помощник главного хирурга доктор Коллендер.

Сестра Грант провела его за ширмы к только что поступившему пациенту.

— Вы уже измерили мне температуру, красавица, — весело сказал приветливый усатый пациент, когда я попыталась второй раз поставить ему градусник. Покраснев от смущения, я перешла к следующей койке, размышляя, почему Дэвид Коллендер всегда оказывает на меня такое странное действие. При его появлении у меня не только отказывают руки и ноги, но и голова начинает плохо работать. Он проявил неожиданную доброту по отношению ко мне в первый день моего пребывания в Райминстере, и у меня даже появились какие-то романтические надежды, пока мне не сказали, что он не любит женщин. Вообще-то это на меня очень похоже — я быстро привязываюсь к людям. Возможно, это из-за того, что в детстве я чувствовала себя одинокой. Ведь я была самой старшей в семье и остро ощущала недостаток внимания со стороны родителей, вечно занятых с малышами. Должна признаться, что на какое-то мгновение я даже увидела своего избранника в Дэвиде Коллендере…

Неудивительно, что я чувствовала себя неловко, когда он появлялся рядом. Меня охватывал подсознательный страх, что он сможет прочесть мои мысли.

Он внезапно появился из-за ширм, качая головой.

— Как вы думаете, есть ли у нас сейчас в запасе кровь его группы? — обратился он к сестре Грант. — Ему необходимо срочно сделать переливание.

Я убрала каталку с его пути. Он поднял голову и посмотрел сквозь меня, затем снова уткнулся в историю болезни. Неожиданно мне стало спокойно за судьбу Джека Феллоуса, нового пациента. Если нужно будет сотворить чудо, наша хирургическая бригада его сотворит — я была в этом уверена.

К концу рабочего дня Дашфорд и я были на последнем издыхании от беготни туда-сюда по распоряжениям то старшей сестры, то старшей сиделки. Мы буквально ползком покинули наше дежурство. Линда явно куда-то торопилась. Мне стало интересно, что она делает по вечерам. Ее никогда не видели ни в комнате отдыха «Бастилии», ни в гладильной, в конце концов она даже не играла в настольный теннис и не слушала музыку. Должно быть, она влюблена, думала я, хотя для влюбленной она была слишком спокойна.

Тем же вечером, уже лежа в постели, я услышала, как маленький камешек звонко стукнул в мое стекло. Выскользнув из-под одеяла, я раскрыла окно. За пеленой дождя у противоположной стены я с трудом различила неясные очертания женской фигуры.

— Дженни, это я — Линда! Будь ангелом, впусти меня!

— Но как? — спросила я ее.

— Тише! Сестру-смотрительницу разбудишь! Ты просто спустись вниз и открой входную дверь, только смотри, не попадись!

Кое-как натянув халат, я отправилась в рискованное путешествие вниз по лестнице. Главная дверь всегда запиралась в одиннадцать часов, и опоздавшие должны были звонить в звонок и выслушивать гневные тирады сестры-смотрительницы.

Я знала, что ее комната находится в углу холла. Если бы она меня услышала, в неприятную историю попала бы не только Дашфорд, но и я!

Я осторожно прокралась к двери и отперла замок. Линда проскользнула внутрь, и мы вдвоем побежали наверх. Оказавшись у себя, я очень надеялась получить какие-нибудь объяснения, но она только поблагодарила меня за помощь.

На следующее утро в женском хирургическом отделении все было довольно мирно и спокойно. Миссис Аллен благополучно поправлялась, ее проблемы, похоже, были улажены. Миссис Джойс, которую я про себя называла «птичницей», потому что она прикармливала на подоконнике воробьев, чувствовала себя гораздо лучше после операции на почках. Тяжелых случаев не было, время шло спокойно и однообразно.

Однажды после работы мне вдруг захотелось побродить по холмам Райминстера. Гуляя, я собрала большой букет нарциссов и с удовольствием вдыхала их пьянящий аромат.

Внезапно около меня затормозила машина, и в окне показалось оживленное лицо доктора Коллендера.

— Добрый день, сестра, — приветствовал он меня. — Прекрасный день, солнце светит. А нарциссы для кого? Для сестры-смотрительницы? — пошутил он, открывая для меня дверцу машины.

Я засмеялась:

— Нет, для миссис Литтл.

— Она скоро отправится домой. Это что, подарок ей за то, что она была хорошей пациенткой?

Я развила перед ним мою теорию о том, что ее вечно бодрый вид заставил ее семью забыть, что она, так же как и все остальные, нуждается в подобных маленьких радостях. Он выслушал меня, улыбаясь.

— И я готов поспорить, что вам очень хочется им об этом сказать! Именно это мне нравится в вас: вы всегда говорите то, что думаете.

Я почувствовала себя неловко. Воцарилось молчание, я неотрывно глядела на его сильные руки, спокойно лежащие на рулевом колесе. Мы въехали в Истгейт, и он направил машину вверх по холму, к воротам больницы.

— Полагаю, до вас дошли слухи обо мне, — сказал он внезапно.

— Нужно быть святым, чтобы не порождать никаких слухов, — ответила я поспешно.

Казалось, он собирался сказать что-то еще, но передумал. Так что мне не удалось ничего узнать. Я знала лишь, что он живет при клинике, но никому, однако, не было известно, где он проводит свои выходные и есть ли у него близкие.

Лицо доктора вдруг помрачнело. У меня сложилось впечатление, что он уже успел пожалеть, что заговорил со мной. Там, среди холмов, мне удалось разглядеть в нем живого человека. Теперь передо мной снова предстала его холодная профессиональная маска.

Я отнесла цветы миссис Литтл. Она была очень довольна и похвалила мой новый весенний костюм. Я рассказала ей, что собираюсь купить подходящие к нему туфли, когда получу свою первую зарплату.

— Вот подождите, милочка, я выиграю в лотерею, — заверила она меня, — и куплю вам хоть десять пар. На прошлой неделе я заполнила шесть бланков. Теперь уже не долго ждать, это может случиться в любой день. Вот увидите!

Когда я спустилась в столовую на ужин, то увидела сестру Пиннок, окруженную группой третьекурсниц. Они стояли у дверей. По неожиданно наступившей тишине и смущенным лицам я поняла, что они обсуждали меня.

— Кто-то ведь должен это сделать! — решительно произнесла Пиннок, оборачиваясь.

— Вы хотите мне что-то сказать, сестра Пиннок? — спросила я резко.

Она выглядела очень самоуверенно.

— Если, конечно, вам приятно быть всеобщим посмешищем, то это не мое дело.

— Что вы имеете в виду?

— А то, что вас недавно видели в машине Дэйва Коллендера. Если бы вы были знакомы с больничным этикетом, вы бы знали одно элементарное правило: первокурсницам не полагается бегать за хирургами, по крайней мере у нас в Райминстере.

— Я не первокурсница! — вспыхнула я.

— Ах да, я знаю, вы закончили первый курс где-то в другом месте, но это было давным-давно.

— Это нахальство с вашей стороны! Вас не касается, чем я занимаюсь в свободное время. Так что попрошу не совать нос в мои дела!

Мое лицо пылало, когда я толкнула дверь в столовую. Расправляясь с остывшими сосисками, я принялась размышлять над своим положением. Похоже, я стала объектом всеобщего внимания. Если бы у меня был менее вспыльчивый характер, я могла бы спокойнее реагировать на провокационные замечания, подобные тем, что сделала мне Пиннок.

Затем я направилась в комнату к Линде. Я знала, что она наверняка успокоит меня. Ее натура была совсем не такой, как моя. Хотя я заметила, что в последнее время она кажется какой-то несчастной и потерянной.

Она стояла перед зеркалом и накручивала свои прямые волосы на бигуди, защелкивая их с таким ожесточением, что я моментально забыла о своих проблемах.

— Что-нибудь случилось, Линда? — спросила я, усевшись на край ее кровати. — Может быть, откроешься тетушке Дженни?

Ее губы неожиданно задрожали.

— Зачем тебе возиться с моими проблемами?

— Да ну, брось! — сказала я. — Я для этого сюда и пришла. Ветерок нашептал мне, что у Линды что-то не ладится. Ну, давай, можешь поплакаться у меня на плече, если хочешь.

Она долго молчала и наконец решилась рассказать мне, что ее печалит.

— Это все из-за Мартина, моего жениха. Он служит в банке, и мы планировали пожениться, как только накопим достаточно денег. Но месяц назад умерла его мать, и он остался совсем без денег.

— Время все сгладит, — сказала я ей. — Мне это знакомо.

— Да, я помню, ты говорила, что твоя мать тоже умерла, но у Мартина нет никого, кроме отчима, а он его терпеть не может! И теперь он запил. Мне кажется, он становится алкоголиком. Он говорит, что ему наплевать, что с ним теперь будет.

Она вытерла глаза. Про себя я подумала, что этот Мартин вряд ли стоит таких переживаний, но я не могла ей этого сказать и, пробормотав несколько банальных утешительных слов, поспешила уйти. Позднее, размышляя над услышанным, я поняла, почему Линда была так огорчена несчастным случаем, происшедшим с Джеком Феллоусом. Ведь на его месте мог быть Мартин…

Когда доктор Коллендер пришел в палату на следующее утро, сестра удалилась выпить кофе, а старшая сиделка отвечала на телефонный звонок, так что встретила его сестра Пиннок. Я суетилась у тележки с бельем, заправляя кровати. Он взглянул на меня и улыбнулся в знак приветствия. В очередной раз пробежав мимо, я заметила, что они смотрят на меня — вероятно, я была предметом их разговора. Зная Пиннок, я почувствовала себя очень неловко, но мы были заняты двумя новыми пациентками, и я не могла долго предаваться размышлениям.

Позднее, в стерилизационной, услышав танцевальную музыку, доносившуюся из корпуса напротив, я не удержалась и исполнила нечто вроде джиги вокруг тележки с инструментами.

— Полагаю, — услышала я холодный голос из дверей, — вас не затруднит передать сообщение сестре Бретт?

Это снова был Дэвид Коллендер. Я остановилась, ужаснувшись, что он застал меня за столь фривольным занятием. Я покрылась красными пятнами, когда он добавил:

— Я знаю, что вы находите меня напыщенным и скучным, но в будущем вам придется прекратить заниматься танцами рядом с дорогостоящим оборудованием. Студенток-медсестер заменить очень легко, а вот оборудование — нет!

Я была поражена, и не только его словами, но и его тоном. Глядя ему вслед, я обалдело повторяла про себя его слова. Напыщенный… скучный… Что бы это могло означать?

Но тут я вспомнила Пиннок, и все сомнения у меня отпали. Разумеется, это было ее рук дело. Правда, меня удивило ее внимание к моей скромной особе. Неужели она ревнует? Ревнует меня к Дэвиду Коллендеру?

На следующий день сестре Дашфорд изменили расписание дежурств и поставили ее в ночную смену. После полудня она спала, так что я не видела ее до вечера, когда она буквально вихрем ворвалась ко мне в комнату, озабоченная и огорченная. Она спросила, не собираюсь ли я пойти куда-нибудь сегодня. Заинтригованная, я отрицательно покачала головой.

— Тогда сделай мне одно одолжение, — попросила она.— Я не смогла предупредить Мартина, что мы не увидимся сегодня вечером. Будь умницей, встреться с ним вместо меня и объясни, пожалуйста, что случилось.

Ее просьба не доставила мне большого удовольствия, но Линда была в таком взвинченном состоянии, что я не могла не согласиться.

Погода выдалась ужасная. Ветер налетал бешеными порывами, дождь хлестал вовсю, дороги размыло. Пока я добралась до указанного Линдой бара, я успела насквозь промокнуть и разозлиться.

Найти жениха Дашфорд оказалось нетрудно. Она описала мне его довольно подробно. Это был худощавый молодой человек с изможденным капризным лицом. Он сидел, облокотившись на стойку.

— Мартин Бэйтмэн? — спросила я. — Я принесла вам записку от Линды.

— Порвите ее, — сказал он мрачно. — Это прекрасное дополнение к моему испорченному вечеру!

— Я бы выпила джин с тоником, — сказала я многозначительно.

Я и так была раздражена, а его холодный прием просто вывел меня из себя. Ему ничего не оставалось, как заказать мне выпивку.

Он поставил два стакана на соседний столик, и я выдала ему подробную историю о ночном дежурстве Линды. Только после этого он, похоже, проснулся и сообразил, что я все-таки человеческое существо, а не почтовый голубь.

— Думаю, она рассказывала вам обо мне?

Я устало кивнула, но было уже слишком поздно. Шлюзы не выдержали, и подробный рассказ о его несчастьях хлынул на меня неудержимым потоком… Никто не может понять, как плохо он себя чувствует… Его мать была лучшей в мире… Он ощущает, что у него из-под ног выбили опору… Он больше не видит смысла в жизни…

Я слушала и удивлялась, как Линда могла выносить его. Беспросветная жалость к себе мужчины — вряд ли это могло быть прочной основой для романтических отношений. В конце концов он посмотрел на меня пустыми глазами и сказал:

— Мне нужно еще выпить. Я сейчас.

Я запротестовала, возразив ему, что глупо пытаться забыться подобным образом, но я еще не успела закончить свою лекцию, как у него в руках оказались два стакана виски. Когда мы поднялись, чтобы уходить, он еле держался на ногах.

Покачиваясь, он вцепился в руку стоящего поблизости парня.

— Эй, смотри под ноги, приятель! — оттолкнул его тот.

К моему ужасу, Мартин отреагировал на его предупреждение враждебно, у него вырвалось несколько грубых слов. Глаза всех присутствующих обратились на него, и я побагровела от смущения. Кое-как я вытолкала его за дверь, и тут Мартин беспомощно повис у меня на шее, не найдя другой опоры.

Какой-то человек отступил в сторону, давая нам пройти, и посмотрел на меня долгим осуждающим взглядом, Дэвид Коллендер! Значит, он был свидетелем всей этой ужасной сцены!

Наши глаза встретились. Его саркастический взгляд перешел на Мартина, затем снова на меня.

Этого было вполне достаточно, чтобы вызвать у меня слезы. Вот уж правда: ни одно доброе дело не остается безнаказанным! Теперь Дэвид Коллендер, без сомнения, отнес меня к категории людей, которые даже вести себя не умеют в самом респектабельном баре города. Но затем я твердо сказала себе, что мне безразлично, что он подумает, и мы с моим спутником неуклюже протолкнулись в дверь.

Но когда мы оказались на улице, меня охватила слепая ярость. Похоже, судьбе было угодно выставить меня перед Дэвидом Коллендером в плохом свете, и это причиняло мне боль, заставляя чувствовать себя несчастной. У меня появилось искушение спихнуть Мартина в близлежащую канаву, но вдруг я заметила, что он начал зеленеть.

— Я себя погано чувствую, — прохрипел он. — Должно быть, я простудился.

— Должно быть, вы выпили слишком много виски, — отрезала я.

Но вид у него был действительно ужасный, и я почувствовала, что мой долг медсестры — проводить его до дома. После бесконечной ходьбы по скверно освещенным улицам я наконец втолкнула Мартина в дверь его квартиры и поспешила уйти.

«Нужно бежать, иначе запрут дверь!» — испуганно подумала я, взглянув на часы.

Когда, едва дыша, я добралась до дверей «Бастилии», было без двух минут одиннадцать. Задыхаясь и краснея, я пустилась бегом через холл и наткнулась на сестру-смотрительницу, которая шла запирать дверь.

— Едва успели, сестра? — спросила она холодно. — В следующий раз будьте более пунктуальны.

Я только смогла пробормотать в ответ какие-то невнятные извинения.

До своей комнаты я добралась, едва сдерживая слезы. Все мои мечты о втором курсе начали рассеиваться. Я приехала в Райминстер с такими радужными надеждами — и вот почти сразу завязла в болоте мелких неприятностей.

На следующий день, как только я вышла на дежурство, я сочла своим долгом разыскать Дашфорд. Она в одиночестве заканчивала свой завтрак. При моем появлении ее лицо мгновенно просветлело.

— Ты видела Мартина? — сразу же спросила она.

Не подбирая слов, я решительно высказала ей сложившееся у меня мнение о Мартине Бэйтмэне:

— Он бесхарактерный, жалкий бездельник. Ты сама виновата в этом, потому что слишком много нянчишься с ним!

Линда изменилась в лице, но у меня за спиной возникла старшая сестра-сиделка, и продолжать дальнейшую дискуссию оказалось невозможным.

Когда я шла к себе на дежурство, то заметила, что над операционной горит красная лампочка. Позже я узнала, что Джек Феллоус был в сегодняшнем списке оперируемых и что, по мнению врачей, он вряд ли сможет когда-нибудь снова ходить. Эта грустная новость позволила мне отнестись к моим личным неприятностям более оптимистично.

В следующие два дня я вовсе не видела Линду Дашфорд, так как она все еще работала в ночную смену. «Бастилия» гудела в преддверии назначенных на ближайшую субботу танцев, которые регулярно проводились в медсестринском корпусе раз в два месяца. Я всегда обожала танцы, и эта новость значительно улучшила мое настроение.

Наконец Дашфорд сняли с ночного дежурства, она смогла заняться приготовлениями к предстоящему вечеру и присоединилась ко мне в гладильной комнате.

Я старательно утюжила мое новое платье. Внимательно посмотрев на Линду, я попыталась угадать, продолжает ли она обижаться на меня. К моему удивлению, она подошла ко мне и принялась как ни в чем не бывало восхищаться моим платьем.

— Я так понимаю, ты собираешься на танцы? — заметила она.

— Слушай, оставь меня в покое!

Она продолжала стоять рядом и смотреть, как я глажу. Затем неожиданно спросила:

— Ты уже знаешь, что Дэвид Коллендер оперировал Джека Феллоуса?

Я кивнула, и она поспешно продолжила:

— Я говорила с Джеком вчера ночью. Он сказал, что доктор Коллендер сообщил ему эту новость…

— Ты имеешь в виду…

— Что он будет ползать всю жизнь, и к тому же не слишком быстро.

— И как он это перенес? — У меня перехватило дыхание.

Ее взгляд смягчился.

— Я никогда еще не видела в человеке такого мужества. Вместо того чтобы плакать и причитать, он говорил только о том, как он устроит свою будущую жизнь с учетом потери способности передвигаться самостоятельно. «Мои ноги теперь немногого стоят, — сказал он мне, — значит, нужно вдвое больше работать руками».

Фактически он уже все спланировал. Он собирается выучиться на телефониста — эту работу он сможет делать сидя. Он даже уже успел попросить кого-то разузнать для него все поточнее.

Я закончила утюжить воротник и подошла к Линде, которая заняла место у соседней гладильной доски.

— Это заставило тебя задуматься, да? — спросила я. — Ты сравнила его с Мартином?

— Да. — Она выглядела смущенной. — Ты была права. Джек помог мне это понять. Я написала Мартину, что не хочу видеть его до тех пор, пока он не возьмет себя в руки.

— Правильно сделала! — воскликнула я. — Это сработает, вот увидишь!

Дашфорд серьезно кивнула:

— Даже если он решит порвать со мной, может быть, это поможет ему по-другому взглянуть на вещи.

Несколько минут она молча разглаживала складки на своем платье, затем сказала:

— В любом случае я скоро обо всем узнаю. Я попросила его прийти на танцы.

Спустя некоторое время мы вместе спустились в танцевальный зал. Он был забавно украшен какой-то мишурой, в углу был устроен импровизированный буфет, где угощали лимонадом и всякими другими вкусностями. Громко играла музыка. Здесь были и студенты медицинской школы, и много сотрудников нашей больницы. Вскоре я, уже порядком растрепанная, плясала с бородатым студентом по кличке Иуда, который был специалистом по твисту. Несколько старших сестер тоже танцевали, хотя и выглядели слегка старомодными. Но я подумала, что с их стороны это было попыткой снова почувствовать себя легко и беззаботно. В конце концов Иуда предложил угостить меня лимонадом, я согласилась и, взяв стакан, плюхнулась на стул около двери.

— Привет, — услышала я голос у себя за спиной. — Вот мы и снова встретились.

Я подняла голову и увидела Мартина Бэйтмэна, который мужественно пытался мне улыбнуться.

Я изумилась: он не только улыбался, но был к тому же тщательно одет и выглядел бодрым и подтянутым.

— Вот это да! — сказала я. — Приятно видеть тебя таким веселым. Линда где-то здесь.

Он кивнул:

— Я хочу извиниться за свое поведение в тот вечер. Я получил от Линды такое недовольное письмо… что-то вроде нокаута по почте. Но это сработало. Я был в такой депрессии, что не находил в себе сил из нее выйти. Она устроила мне как раз то, что было необходимо, — шоковую терапию.

— Ей не очень-то сладко жилось все это время, — сказала я. — Пойди и успокой ее немного.

Он приложил руку к голове, словно на ней была форменная фуражка.

— Будет сделано. Потанцуешь потом со мной?

А он не такой уж плохой, подумала я. Я даже почти простила ему неприятности, которые он мне доставил.

Заиграла музыка, и зал наполнился танцующими парами. Кто-то рядом сказал:

— Могу я пригласить вас на танец, сестра Kapp?

Еще до того, как я увидела его, я знала, что это Дэвид Коллендер. Слишком взволнованная для того, чтобы ответить, я просто встала, и он взял меня за руку.

— Но я вас предупреждаю, твистовать я не умею, — сказал он.

У меня сложилось впечатление, что он пригласил меня на танец в знак перемирия.

— Это ничего, — пробормотала я и хотела прибавить: «Я могу вас научить, если желаете». Но у меня не хватило мужества.

Танцевать с Дэвидом Коллендером оказалось нелегко, наша пара привлекала к себе всеобщее внимание, и где-то там, среди толпы, я ощущала непримиримо-враждебный взгляд сестры Пиннок. Наше молчание становилось тягостным.

Вдруг я заметила, что он пристально смотрит на кого-то поверх моего плеча.

Танец кончился. Он отвел меня обратно, извинился и подошел к роскошно одетой женщине с красивым бледным лицом. Они, казалось, хорошо знали друг друга. Властным движением она взяла его под руку.

Я была неприятно удивлена. Кто была эта женщина, которая так явно заявляла о своих правах на него? И каким образом это вписывалось в женоненавистническую теорию доктора Коллендера? Я взглянула на Пиннок. Ее лицо потемнело от злости и разочарования. Не было сомнений — она ревновала.

Но я думала о другом: возможно, Дэвид Коллендер и не любил женщин. Даже сейчас, когда он сидел с этой красавицей в буфете, выражение его лица было отнюдь не счастливым. Но несомненным было одно — женщины его любили! И теперь я точно знала, что и сама не составляю исключения.