Между верой и любовью

Глава двадцать третья

Эугенио вернулся домой, охваченный самыми тяжелыми волнениями. Он не находил в себе сил бороться с охватившим его негодованием. Словно неопытный капитан, взявшийся за управление судном в бурных водах и испугавшийся пучины, он тысячу раз пожалел о своем, как казалось ему сегодня, скоропалительном решении облачиться в сутану. Долг священника, словно венец из шипов, вонзался ему в голову и приносил неимоверные страдания. Он никак не мог смириться с отцовской ложью, что вкупе с увещеваниями наставников подтолкнула его на принятие сана.

«Господи, зачем они решились на столь гнусный обман? — бормотал он про себя. — Кому нужно было искалечить судьбу двух еще не познавших жизнь людей! Если бы не эта ложь, если бы я по-прежнему верил, что Маргарита ждет меня, я ни за что не стал бы священником. Я лжец! Я предатель! Бедная Маргарита, ведь она страдала все эти годы не меньше меня! Я не смог оценить то сокровище, которое было уготовано мне самой судьбой, и променял его на сан священника, который мне не по силам!»

Эугенио не находил себе места, метался в нервном возбуждении, словно в бреду. Страсть, которую он считал до этого лишь болезненным напоминанием о прошлом, с новой силой пробуждалась. Страсть эта была подобна кустарнику, казалось бы замерзшему в сильные морозы, но вновь расцветающему с первым дыханием весны. Она, словно костер, потушенный дождем, готова была вновь воспламениться от одной лишь искры. Проснувшееся чувство ужаснуло его, оно могло уничтожить хрупкую преграду, выстроенную в его сердце долгими уроками смирения.

То были уже не воспоминания о нежной детской привязанности, не было это и юношеской страстью с томительной тоской, светлыми мечтами и ожиданием счастья. Это были плотские желания, так долго дремавшие в нем, а теперь полностью завладевшие им, ненасытная жажда удовольствия и наслаждения, жар, горячка. Бес сладострастия зажег свой факел и пытался сжечь его.

Эугенио уединился в спальне, он не мог никого видеть. Ночь он провел в страшных муках, самозабвенно молился, умоляя Небеса дать ему силы бороться с искушением, и в ужасе от охватившего его чувства проклинал свою судьбу.

Наутро, когда отец поинтересовался, к кому его позвали, он постарался как можно спокойно ответить:

— Я не знаю этих людей.

Родители заметили, что сын чем-то обеспокоен, но не подали виду. Эугенио быстро позавтракал и под предлогом того, что хочет прогуляться и навестить соседей, вышел из дома.

— Его что-то мучает, — сказала сеньора Антунес мужу. — Ах, Боже мой, — вдруг воскликнула она, — змей, сеньор, змей!

— Послушай, хватит, пора уже забыть эти глупости! Он уже взрослый мужчина, священник… Угомонись уже…

— Боже мой! Боже мой! — повторяла сеньора Антунес, вставая из-за стола и осеняя себя крестом.

Эугенио твердо решил не навещать Маргариту, несмотря на свое обещание. Лучше уж было нарушить его, чем впасть в слабость и нарушить клятву, данную при рукоположении, и навсегда погубить свою душу. Поэтому, выйдя из дома, он направился в противоположном направлении от того места, где жила Маргарита. Но после того, как он долго бродил по улицам, по фатальной случайности, а может, и по велению сердца, он очутился вблизи того дома, из которого бежал.

«Я обязан выслушать ее… Быть может, именно в эти минуты она нуждается в утешении…»

Он медленно и нерешительно направился к дому Маргариты. Так птенец, сидящий на ветке дерева, завороженный змеей, обвившейся вокруг ствола и не спускающей с него глаз, мелкими шажками переходит с одной ветви на другую, пока не окажется в пасти страшной рептилии.

Маргарита после того, как Эугенио ушел, сладко уснула и благодаря этому отдыху проснулась в прекрасном расположении духа. Она хоть и с трудом, но встала с кровати, чувствуя себя абсолютно счастливой, расчесала длинные темные волосы и украсила их розой, ее любимым цветком, особенно тщательно и нарядно оделась, словно невеста, готовая идти к алтарю. Даже бледная и ослабевшая, она завораживала своей красотой. Глаза ее были так глубоки и томны, губы так чувственны, на щеках так очаровательно смотрелись ямочки, что с трудом верилось, что еще вчера она готова была предстать перед Господом.

Когда Эугенио вошел, Маргарита сидела на кровати. Он растерялся, увидев, как она хороша.

— Что я вижу! — воскликнул он. — Я пришел облегчить муки страдающей, желающей исповедаться, и что я вижу! Ты смеешься надо мной?

— Смеюсь? Над вами, падре? Эугенио, неужели ты думаешь, что я могу смеяться над тобой? — прошептала Маргарита ласково и нежно.

— Но я вижу, ты здорова, выглядишь лучше, чем вчера.

Появление Эугенио и в самом деле стерло бледность с ее лица и осветило его радостью, глаза ее блестели.

— Мне и в самом деле лучше, — отвечала Маргарита, — я уже не так сильно мучаюсь, но сама не знаю почему. Сердце говорит мне, что дни мои сочтены.

— Не надо верить этому, это лишь твое больное воображение. Но мне следует уйти, я не могу задерживаться в комнате девушки, которая, похоже, пребывает в полном здравии. Прощай, Маргарита.

— Ах, нет, не уходи! Сжалься, побудь со мной…

И столько мольбы было в ее голосе, что Эугенио растерялся. Какое-то время он стоял в полной растерянности, не в силах оторвать от нее взгляд.

— Маргарита! — воскликнул он наконец. — Ты и не представляешь, в каком я смятении, но…

— Не уходи, пожалей меня. Мне вовсе не так хорошо, как кажется. Известно, что перед самым концом смерть ненадолго отступает… Мне кажется, я проживаю последние минуты моей угасающей жизни. Какой сладкой будет для меня смерть, если ты будешь рядом, Эугенио…

— Маргарита… — бормотал Эугенио, тяжело дыша и садясь с ней рядом.

— Эугенио! Какое счастье увидеть тебя в свой последний час, вспомнить наше детство…

— Зачем вспоминать о тех счастливых днях, которых уже не вернуть…

— А разве это не счастье, что ты приехал? Мы ведь росли вместе как брат с сестрой, и сегодня, когда ты священник, я по-прежнему могу быть тебе сестрой и хотела бы умереть у тебя на руках.

— Замолчи, Маргарита! Замолчи! Мне невыносимо слушать это!.. Только сейчас я осознал, что натворил, какое счастье потерял. Боже, почему это случилось с нами? Я богохульник! Мне нет оправдания! — вскричал Эугенио, готовый биться головой о стену.

— Ты ничего не потерял. Тебе было суждено стать священником, посмотри на свои руки, они созданы для того, чтоб осенять верующих крестом…

Маргарита взяла его руки в свои и стала целовать их со всем уважением к его сану. От одного прикосновения этих чувственных, пылких губ по телу Эугенио пронеслась дрожь и пламя желания обожгло его сердце. Испуганный, он резко вскочил. Маргарита задержала его руку.

— Не уходи, умоляю…

Эугенио как зачарованный сел рядом, дрожа всем телом, лоб его покрылся испариной, а глаза застилали слезы.

— Маргарита, я не ухожу, — шептал он, — но, ангел мой, сжалься, помни, что я священник…

— Это не важно. Я лишь хочу обнять тебя перед тем, как закрою глаза…

Девушка обняла руками его плечо и, улыбаясь, не сводила с него взгляд, в котором можно было прочесть целую поэму о любви. Ее горящие глаза тонули в неге, легкое дыхание слетало с полуоткрытых губ и касалось его лица.

Комнату заливал тусклый свет от окна, воздух был напоен пьянящим ароматом стоявших на столе цветов. В доме они были одни. Маргарита положила голову на плечо Эугенио и обняла его.

Мгновение полного, невообразимого счастья! На пороге Ада! Да какая разница!