Мерзавец Бэдд

Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления! Просим вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения. Спасибо.

Оригинальное название: Badd Brothers 1:

Badd Motherf*cker

Книга: Мерзавец Бэдд

Автор: Джасинда Уайлдер

Серия: Братья Бэдд

Количество глав: 15 глав + Эпилог

Переводчик: hotaro, RyLero4ka, Internal, MashaVV

Редактор: Lexi_Heckberri, Melinda01

Вычитка: Юлия Большакова

Обложка: Анастасия Малышкина

Оформление: Юлия Большакова

Переведено для группы: https://vk.com/skp_tr

18+

Предназначено для прочтения лицам, достигшим восемнадцати лет, содержит материалы для взрослых, откровенные сцены сексуального характера, оральные ласки!!!

Любое копирование без ссылки

на переводчика и группу ЗАПРЕЩЕНО!

Пожалуйста, уважайте чужой труд!

День твоей свадьбы должен быть самым счастливым днем твоей жизни, верно? Так говорят, по крайней мере. И я надеялась, что у меня будет так же. Что я получила? Худший. В смысле, не может быть дня хуже, чем тот, когда кто-то умер.

Так что... Я была немного пьяна и, возможно, слегка импульсивна...

Сидела в дешевой забегаловке где-то на Аляске, одна, в свадебном платье, опустошенная и убитая своим горем.

***

Восемь братьев, один бар.

Звучит словно неудачная шутка, верно?

Я тоже так думал.

Хотите еще одну шутку? Девушка входит в бар, вся промокшая и в свадебном платье.

Я знал, что не должен ее касаться. С одной стороны, она была в стельку пьяная, но с другой ‒ с разбитым сердцем. Я достаточно насмотрелся, чтобы понять это. Такие вещи обычно ведут к привязанности, а навязчивая девица ‒ последнее из того, чего бы мне хотелось…

Я усвоил, что бар должен работать под хорошим управлением, и только я мог обеспечить это ‒ по крайней мере, все мои семеро своенравных братьев испугались этой обязанности.

Когда эта горячая, как сам ад, красотка вошла, одетая в промокшее свадебное платье, моему воображению хватило сполна, а у меня оно бурное.

Я знал, что не должен был к ней прикасаться. Даже пальцем. Даже случайные мысли об этом не должны были посещать мою голову.

Но я это сделал.

ГЛАВА 1

Дрю

Я разгладила складки белой ткани с рюшами на бедрах и втянула воздух; платье сильно стягивало в груди, но чудесно подчеркивало мое декольте, однако дышать полной грудью было невозможно.

‒ Я, правда, не могу дышать, ‒ сказала я, в очередной раз пытаясь сделать глубокий вдох.

‒ Это займет около часа, ‒ сказала Энни. ‒ Сразу после церемонии ты сможешь переодеться в свое вечернее платье для приема.

‒ Да, наверное, ‒ ответила я. ‒ Кто вообще дышит на своей свадьбе? ‒ пошутила я.

Лиза, одна из трех подружек невесты, сделала последние штрихи в прическе, заправляя несколько прядей заколками и оставляя несколько вокруг моего лица.

‒ Мое свадебное платье было такое узкое, что я еле выдержала церемонию, ‒ сказала она. ‒ Не дышать на своей свадьбе ‒ традиция, проверенная временем.

‒ Что ж... к черту традиции, ‒ сказала я. ‒ Мне нравится дышать. Дышать хорошо.

Энни стояла напротив меня, поправляя мне макияж.

‒ Декольте классное. Выглядеть сексуально на своей свадьбе тоже классно. Дышать? Хм, это переоценили.

Я попробовала сделать еще один вдох и почувствовала, как грудь вжалась в ограничивающий ее материал. Голова кружилась, и я была рада, что сидела. У меня было всего лишь легкое головокружение из-за нервов. Я нервничала, и это было больше похоже на правду. И да, еще я абсолютно не могла дышать. У меня была паника. Я любила Майкла, по-настоящему любила. Я любила его. Я готова была выйти замуж. Я была готова стать Дрю Коннолли-Моррисон. Миссис Майкл Моррисон. Дрю Моррисон.

Господи, все это звучало как-то неправильно.

Но Майкл настоял на том, чтобы я взяла его фамилию, хотя бы через дефис. Он ворчал когда-то, что консервативен в этом плане.

Мне нравилось мое имя, и я не хотела его менять. Дрю Коннолли: оно звучало. Это было сильное имя, и, важнее всего, оно было моим.

Дышать становилось с каждым моментом все труднее и труднее, или, возможно, это всего лишь доказывало тот факт, что я была близка к кислородному перенасыщению. Я постаралась восстановить дыхание, но мои легкие, видимо, наотрез отказывались получать этот сигнал.

‒ Мне надо увидеться с Майклом, ‒ сказала я.

Он всегда находил способ меня успокоить, когда я начинала паниковать или раздувать из мухи слона. Он целовал меня и обнимал, говорил, что все будет отлично, и почему-то это всегда работало. Не всегда так, как я хотела или ожидала, но... все срабатывало.

Свадьба состоится, и брак тоже сложится.

Но... Я хотела, чтобы мой брак не просто СЛОЖИЛСЯ. Я хотела, чтобы он был потрясающим.

Энни и Лиза переглянулись.

‒ Эм... ну... ты же знаешь, что видеть невесту в свадебном платье ‒ плохая примета для жениха.

‒ Я прикроюсь или что-то вроде того. Вы можете просто позвать его?

Еще один взгляд между двумя девушками.

‒ Это просто нервы, милая, ‒ сказала Лиза.

Энни застегнула свою косметичку.

‒ Просто делай больше неглубоких вдохов и сосредоточься на том, как будешь идти по проходу к алтарю. Все будет нормально.

Я перевела взгляд с Энни на Лизу и обратно, чувствуя, возможно несправедливо, будто они от меня что-то скрывали или уходили от темы. Что-то было. Я не была близка ни с одной из них, хотя они были важными персонами, как и лучшие друзья Майкла: Нейт и Эрик, Лиза была женой Нейта, а Энни ‒ девушкой Эрика. Был еще один шафер Тони, двоюродный брат Майкла, и еще одна подружка невесты Тани, одна из друзей Лизы, которую пригласили лишь для того, чтобы уровнять стороны. Я была едва с ней знакома, и мне было на нее плевать, но ведь нельзя иметь двух подружек невесты и трех шаферов, верно?

Я вздохнула.

‒ Полагаю, мне просто надо побыть одной несколько минут.

‒ Конечно, ‒ сказала Энни. ‒ Мы поможем Тани с цветами.

Я нахмурилась.

‒ Помочь Тани с цветами? Цветы были расставлены флористом, я сама проверяла их сегодня утром.

Лиза заколебалась и облизнула губы.

‒ Я... она просто проверит еще раз. Знаешь, просто... чтобы убедиться, что все идеально.

Честно, мне было все равно, что там делала Тани, поэтому я просто пожала плечами.

‒ Как хотите. Мне просто нужна минута. Спасибо, девочки.

‒ Конечно, Дрю, ‒ сказала Лиза, и они вышли из комнаты, помахав кудряшками перед моим отцом, когда проходили мимо него.

У меня никогда не было собственных подруг, никого, кто бы мне нравился или кому бы я доверяла. Я не доверяла никому, кроме своего отца.

И Майкла. Я доверяла Майклу.

Майкл был замечательным.

Неотразимый, успешный, добрый. Работал в торговле на сайте «Амазон». Никакого пивного живота, все волосы на месте, ходил в спортзал каждые два-три дня, мог куда больше пяти минут в постели. Что в нем можно было не любить?

Мне надо было увидеть Майкла. Если бы я его увидела, все бы мои проблемы исчезли.

Вот так это всегда работало.

Майкл был приверженцем традиций, так что я знала: он не захочет видеть меня в платье до того момента, пока я не пройду по проходу, поэтому я высунула голову из-за двери комнаты Воскресной школы, где я переодевалась. Мой отец сидел на лавочке у противоположной стены и смотрел что-то в телефоне. Он был моим лучшим другом, моим теской: он был Дру Коннолли, а я ‒ Дрю Коннолли. Возможно, это банально, но он все, что у меня было.

‒ Папочка?

Он взглянул на меня и улыбнулся.

‒ Что такое, малышка?

‒ Ты взял этот дурацкий плащ, который все время носишь?

Он нахмурился.

‒ Мы живем на Северо-Западе Тихого океана, Дрю, здесь плащ не является чем-то глупым. Это практично. Ну, и да, я его взял. А что?

‒ Мне нужно увидеться с Майклом, но я не хочу, чтобы он пока что видел мое платье.

Отец кивнул.

‒ Ах, конечно. ‒ Он встал, прошел вниз по коридору и снял свой любимый плащ двадцатилетней давности с вешалки.

Я ненавидела этот плащ. В нем он выглядел как сыщик-детектив из мрачных детективных фильмов сороковых годов. Но на тот момент это было именно то, что было мне нужно, поэтому я накинула его поверх платья и застегнула пуговицы, обернулась вокруг своей оси, постучала каблуками и попозировала... без единой капли сарказма, конечно же.

‒ Как я выгляжу?

Отец ухмыльнулся.

‒ Выглядишь шикарно, детка. Вот видишь, плащ всегда в моде.

Я посмотрела на него.

‒ Не заставляй меня начинать снова, папа. Плащ никогда не был модным. Никогда. Разве что на пять минут в 1940-х годах, так что вот так. ‒ Я прижалась к нему и поцеловала. ‒ Я вернусь, и тогда мы будем готовы начать, хорошо?

Отец посмотрел на меня особым взглядом. Который я ненавидела. Взглядом, который говорил мне, что он не особо одобряет Майкла и свадьбу, но поддерживал, потому что я была его единственной дочкой, и он любил меня.

‒ Если ты уверена, что это то, чего ты хочешь, тогда да, мы будем готовы. Семья Майкла здесь, все шестьдесят четыре человека. ‒ Он ухмыльнулся. ‒ Роландо, Уикерс, Джонсон, Бенсон, Айерс и Майклсон тоже здесь со своими семьями, также у нас есть парочка людей и с нашей стороны. Но если у тебя будут какие-нибудь сомнения, только скажи ‒ и мы организуем побег.

‒ Я уверена, папочка. Клянусь. ‒ Я прижалась к нему и поцеловала. ‒ Пока подожди здесь, я скоро вернусь.

Он сел обратно, достал телефон и продолжил листать, готовый ждать столько, сколько будет нужно, потому что у него было установлено приложение «Buzzfeed», а в нем было что посмотреть.

‒ Ну что ж, я буду здесь.

Комната Майкла была дальше по коридору за углом. Два его лучших друга Нейт и Эрик развалились на скамейке, как и мой папа, передавая друг другу флягу и смеясь над чем-то в телефоне Эрика. Лиза и Энни столпились вокруг Эрика и его телефона, смеясь и тоже выпивая из фляги, когда до них доходила очередь.

Я подошла к ним, но они были так увлечены просмотром, что не заметили меня. Я была достаточно близко, чтобы услышать, что было в телефоне Эрика. Звучало как порно и, подойдя ближе, я увидела, что так и было. Эрик держал телефон так, чтобы все могли видеть, его ладони были сложены лодочкой, чтобы было лучше слышно. Я встала рядом с Лизой.

‒ Что вы смотрите? ‒ спросила я, хоть и стояла достаточно близко, чтобы понимать, что именно они смотрят.

Только в этом не было никакого смысла.

Этого быть не могло.

Эрик тут же посмотрел на меня, затем сразу же на телефон, и снова на меня в полном недоумении, которое переросло в панику.

‒ Черт, Дрю, я... мы... мы смотрели... ничего. ‒ Он выключил телефон и сунул его в карман. ‒ Не переживай насчет этого. Глупое видео от моего приятеля.

Я была спокойна, пока что.

Это было не то, что я думала.

Он не мог.

Так ведь?

‒ Это не то, на что похоже, ‒ сказала я.

Эрик заерзал на месте и взглянул на друзей, взглядом моля их о помощи.

Лиза бросила взгляд на комнату Майкла, широко раскрыла глаза и снова посмотрела на меня, говоря немного громче, чем стоило бы.

‒ Не хочешь выпить, Дрю? ‒ Она выхватила флягу у Нейта и сунула мне в руку. ‒ Выпей. Это «Джим Бим».

Я прошла мимо, полностью игнорируя ее и флягу, двигаясь к дверной ручке.

‒ Ты не должна видеть его до свадьбы, Дрю! ‒ Крикнула Лиза, встав между мной и дверью. ‒ Это плохая примета.

‒ Он не должен видеть меня в свадебном платье до церемонии, ты, идиотка. ‒ Тут я осознала, что мне никогда не нравилась Лиза. Она была неинтересной и глупой, и теперь не позволяла мне увидеть жениха в день нашей свадьбы? ‒ Вот почему я в плаще, уйди с дороги!

И тогда я услышала.

Майкла.

Как он издает... характерные звуки.

Лиза тоже слышала, поэтому говорила громче, чем было нужно.

Я закусила губу и сильно зажмурила глаза, пытаясь заставить себя не сорваться. Повернувшись к Эрику, я вытянула руку.

‒ Телефон, Эрик. Сейчас же.

‒ Зачем он тебе? Ты ведь и так знаешь, что увидишь там, ‒ поколебавшись, произнес он.

Я встала у него перед лицом.

‒ Телефон... быстро, ‒ произнесла я, используя всю жесткость в голосе, которую я переняла у отца, ту самую, благодаря которой чувствовала власть.

Мой отец был полицейским, инструктором строевой подготовки в корпусе морской пехоты США и тем еще скандалистом, поэтому он был экспертом в том, что он называл «Голос Власти». Также он обучил меня, как обороняться, наверно с тех самых пор, как я стала достаточно взрослой, чтобы ходить куда-то одной. Поэтому в моих силах было надрать задницу любому мужику менее чем за тридцать секунд, и Эрик отлично это знал. Черт, он сам видел, как я не один раз так делала.

Он вытащил телефон из кармана, разблокировал и отдал мне... видео было на паузе.

На видео была та самая дверь, что находилась позади меня, именно та дверь, которая вела в уборную Майкла. Дверь была приоткрыта, и видео было снято через щель. Майкла было хорошо видно, брюки от его свадебного костюма покоились у его лодыжек. Бабочка на шее была идеально завязана, жилет надет и застегнут поверх белоснежной рубашки, нижние полы которой свисали из-под жилета.

Перед ним, склонившись на стуле, была Тани, лучшая подруга Лизы и моя третья подружка невесты. Да, ее действительно звали Тани. И это имя ей также идеально подходило: высветленные волосы, большая ненатуральная грудь, безнравственная, работавшая стриптизершей. На видео член Майкла входил в ее киску, а она стонала так, будто ей это нравилось. Громко.

Мне хотелось увидеть, что там было такого веселого, поэтому я прокрутила видео назад к началу. На записи было видно, как Майкл зацепился через собственные штаны и плюхнулся на задницу, а Тани так и стояла, склонившись над стулом с поднятым на бедра платьем. Эрегированный член Майкла заколыхался, упал вниз, а затем опять закачался из стороны в сторону, когда Майкл упал на пол. Честно говоря, это была истерика. Было достаточно смешно, несмотря на обстоятельства, и я по-настоящему захихикала.

Но я быстро протрезвела.

‒ Он все еще там? ‒ спросила я, бросив в него телефон Эрика. ‒ Трахает Тани?

Никто не ответил, что и было тем ответом, который я ожидала; я видела достаточно, не было необходимости устраивать ему очную ставку.

Я стянула с пальца обручальное кольцо с бриллиантом в карат и сделала глубокий вдох... по крайней мере, вдохнула так глубоко, насколько могла, в любом случае... чтобы отсрочить срыв еще на несколько минут. Я повернулась к Лизе, схватила ее за запястье и вложила кольцо ей в ладонь.

‒ Тани может забрать его.

Я повернулась и ушла, борясь с желанием поддаться полнейшему нервному срыву.

Отец все еще ждал на лавочке и посмотрел на меня, когда я промчалась мимо него.

‒ Детка? Дрю? Что случилось?

Я продолжала маршировать, папа последовал за мной. Мы вышли из церкви под сиэтловский ливень меньше чем за шестьдесят секунд.

‒ Ты был прав, папа, ‒ смогла сказать я, подойдя к водительскому месту папиной полуразвалившейся красной «Такомы 07», на которой мы приехали сюда, но теперь мне было необходимо сесть за руль. Мне нужно было убраться отсюда, как можно быстрее.

Папа не терял ни минуты и запрыгнул на пассажирское сиденье, что было отлично, поскольку ждать я не собиралась. Как только мой зад опустился на кресло из поблекшей и потрескавшейся ткани, я завела двигатель и машина сорвалась с места.

‒ Прав насчет чего? Что происходит? ‒ спросил он, когда я вырулила с парковки церкви на главную дорогу.

Водить машину меня учил отец, поэтому он был в слегка расслабленном состоянии, даже не смотря на мою дикую манеру вождения.

‒ Насчет Майкла, насчет всего. ‒ Я шмыгнула носом и постаралась больше так не делать, поскольку знала, что если начну, то остановиться уже будет невозможно. ‒ Он... он... Тани, он... ЧЕРТ! ‒ Я так сильно ударила кулаком по рулю, что вся машина подпрыгнула. ‒ Этот кусок дерьма трахал Тани в комнате для одевания.

Папин глаз дернулся, а огромный кулак сжался.

‒ Я знал, что этот болван был скользким мерзавцем.

‒ Да, ты знал.

‒ И что теперь?

Я расстегнула плащ, сбросила его с плеч и отдала отцу.

‒ Теперь я могу напиться в стельку. А потом? Не знаю. ‒ Я топталась на месте, пытаясь развязать корсет, и умудрилась немного распустить его, чтобы дышать безболезненно.

Папа положил свои крепкие руки мне на плечи:

‒ Остановись, пупсик. Я поведу.

Я повернула руль вправо, заехала на бордюр и затормозила на парковке у аптеки. Мы в суматохе поменялись местами, и, когда я опустилась на пассажирское сиденье, папа опять тронул машину с места, но могу побиться об заклад, сделал он это намного мягче, чем делала я.

Он взглянул на меня:

‒ Расплачешься?

Я кивнула.

‒ Сильно. Пап, буду реветь до неприличия, что ты себе даже и представить не можешь.

Он засунул руку в задний карман и вытащил настоящий носовой платок. Отец в классическом проявлении. Он был не настолько стар, поскольку встретил маму, когда ему было девятнадцать, но вел себя, будто был из предыдущего поколения. Носовые платки, плащи, и я была глубоко уверена, что у него где-то была припрятана фетровая шляпа.

Я уставилась на носовой платочек.

‒ Ты вытирал им нос?

Он пожал плечами.

‒ Конечно, это же платок.

‒ Это отвратительно.

Отец убрал его обратно в карман.

‒ Как хочешь. Но, знаешь ли, он чистый. У меня их несколько, и я их стираю. Этот без засохших соплей двадцатилетней давности.

От этой фразы я хихикнула, потому что именно это я себе и представила. Но именно смех-то меня и сломал ‒ я больше не смогла сдерживать чувств. Все началось с одной слезинки и хлюпанья носом, потом обернулось рыданиями и завершилось резко разразившейся уродливой истерикой, как и ожидалось.

Я взяла носовой платок, грязный, каким он и был, и вытерла им глаза, не беспокоясь о том, что могла размазать тушь.

Довольно быстро я завыла белугой, и слезы застилали глаза с такой силой, что ничего не видела, и я почувствовала, что отец съехал на обочину. Он отстегнул мой ремень безопасности и прижал к себе, крепко обняв своими мощными руками, пока я плакала. От него пахло чем-то отеческим, и мне было комфортно в его объятьях.

Он позволил мне плакать столько, сколько было необходимо, и когда я наконец-то выплакалась, он забрал у меня платок, вытер мое лицо и опять засунул его себе в карман.

‒ Тебе лучше?

Я тряхнула головой:

‒ Нет, нисколько. Но на данный момент с истерикой покончено. Пора напиться в стельку.

Отец повез меня в свою любимую забегаловку ‒ бар для полицейских возле небольшого аграрного аэродрома на окраине Сиэтла. Под «небольшим» я подразумевала крошечный с почтовую марку. Самым большим самолетом на поле был двухмоторный винтовой самолет, который загружали деревянными ящиками; остальные самолеты были представлены одномоторными Сесснами, Пайпер Кабами, Бичкрафтами и другими одномоторными частными самолетами. Папа знал здесь всех, поскольку служил двадцать лет и ходит именно в этот бар еще больше времени; этот бар был даже не полицейским, а больше частным, в основном папиным и его друзей-полицейских.

Когда мы вошли, все головы повернулись в нашу сторону, поскольку это место принадлежало к таким, куда не ходят без приглашения. Поэтому когда парни увидели меня в платье, испачканном грязью от прогулки под ливнем, с размазанной от слез тушью... ну, те копы были близкими друзьями. Они сами заботились о себе. Им хватило одного взгляда на меня, чтобы поставить стулья в круг, посадить меня, достать бутылку самого лучшего виски в заведении и налить мне двойную порцию. Видите ли, я выросла с этими парнями. Их жены нянчили меня, пока папа работал на выходных или в ночную смену посреди недели. Они приезжали в середине ночи, когда отцу нужно было уехать на допрос подозреваемого. Они прикрывали меня, когда я сбегала на свидания с мальчишками в старших классах. Все эти парни были рядом всю мою жизнь.

Я выпила первую двойную порцию виски и выслушала, какие планы они строили по отношению к Майклу, а затем подождала, пока детектив Роландо не налил мне вторую порцию. Я посмотрела на каждого из них по очереди: Роландо, Уикерса, папу, Бенсона, Айерса, Майклсона... Очевидно, папа написал им, чтобы они встретились здесь с нами после того, как я сбежала со свадьбы.

‒ Никакой мести, парни. ‒ Я наградила их пристальным взглядом, пока они не поняли, что я была полностью серьезна. ‒ Он этого не стоит. Он может яшкаться с Тани, а она с ним. Никакой мести. Хотя, если вы поймаете его при превышении скорости, не отпускайте с предупреждением. Я больше не собираюсь тратить ни мгновения своей жизни на него, так стоит поступить и вам.

Я услышала хор согласия. Выпив вторую порцию виски, я начала вытаскивать шпильки из прически, как только волосы рассыпались по плечам, я уже была навеселе.

Я перешла со скотча на бурбон, с двойных порций ‒ на шоты, за которыми пошли пинты местного крепкого пива.

Видите, я училась пить с копами... а эти парни умели напиваться.

На тот момент я потеряла счет, но, черт, подсчет для меня был не на первом месте.

В какой-то миг Майклсон включил в баре радио, на котором играла песня о разбитом сердце, и, учитывая до какой степени я была пьяна, я прониклась этой песней. Действительно, реально ею прониклась.

Отец с Айерсом в какой-то момент ушли, чтобы арестовать какого-то подозреваемого, за которым охотились, поэтому я осталась с Майклсоном, Бенсоном и Роландо ‒ папиными самыми близкими друзьями в полиции, мужчинами, которые для меня были словно родственники.

Майклсон сидел рядом со мной и фонтанировал подвыпившей мудростью.

‒ Не падай духом из-за этого мерзавца, Дрю. Держи голову высоко, поняла? Он урод и балбес, и не достоин твоих слез. Поэтому просто забудь о нем, договорились?

‒ Точно, ‒ ответила я, поскольку уже давно это и был мой план, но они продолжали упоминать в разговоре Майкла. Что, по моему опьяненному мнению, было неэффективно. ‒ Мне нужно начать все заново.

‒ Начать все заново. Прекрасный план. Ну его к чертям и начинай заново, ‒ подбодрил Роландо.

Я встала и, пошатываясь, прошлась по бару к грязному окну. Самолет готовился к взлету, пытаясь воспользоваться временным затишьем дождя.

‒ Я всю жизнь прожила в Сиэтле. Нигде больше не была. Майкл... везде, куда бы я не пошла в этом гребанном городе, могу наткнуться на него. Я была с ним четыре года. Четыре чертовых года! Как долго он изменял мне? Или это было подобие какой-то дурацкой последней гулянки вместо холостяцкой вечеринки? Или, погодите, нет, у него была вечеринка. И я довольно-таки уверена, что они были в стрип баре. Поэтому... черт, какая разница. Я просто... ‒ В действительности я ни к кому не обращалась во время этого монолога. ‒ Не знаю, смогу ли остаться теперь в Сиэтле. Мне необходимо... мне необходимо выбраться отсюда.

Роландо подошел ко мне, оставаясь на уважительном расстоянии, но достаточно близко, чтобы подхватить, если бы меня вдруг вырубило или зашатало. Возможно, было и то, и другое.

‒ Куда бы ты поехала?

Я пожала плечами, от чего потеряла равновесие и схватилась за стойку, чтобы не упасть.

‒ Не знаю, Ландо. Куда угодно, только бы не оставаться здесь. Возможно, я просто... сяду на один из этих самолетов и полечу туда, куда он направляется.

Роландо похлопал меня по плечу.

‒ Твой старик не будет знать, куда себя деть, если ты уедешь, Дрю. Но я понял, к чему ты клонишь.

‒ Я всю жизнь провела здесь. Здесь пошла в колледж, пошла на первую работу, встретила Майкла. Как я могу начать жизнь заново в том месте, где всегда жила? ‒ В глазах начало двоиться, но я понимала, насколько глубоко в душе эти слова были правдивы.

Под рукой я сжимала сумочку, в которой лежали удостоверение личности и банковские карты, а также телефон и зарядное устройство. У меня не было одежды, кроме свадебного платья, в которое я была одета.

Да пошло оно все к чертям, так ведь?

Я не могла здесь больше оставаться ‒ мне нужно было уехать.

Я смотрела в окно на то, как самолет вырулил на взлетную полосу и взмыл ввысь.

Что если..?

Я выпрямилась.

Еще один самолет показался вдали, огни были включены, пропеллеры вертелись, и он ждал своей очереди на взлетной полосе. Я его даже толком и не видела, а видела только то, что он представлял для меня, ‒ свободу, новое начало. Увидела, как пропеллеры на обоих крыльях вертелись, огни на хвостовой части мигали, а пилот начал выруливать с линии ожидания малой авиации на взлетную полосу.

Я повернулась к Роландо и Майклсону:

‒ Я улетаю.

Оба нахмурились:

‒ Ты... что?

Схватив сумку со спинки стула, я перекинула ее через плечо.

‒ Я больше не могу здесь находиться. Мне нужно уехать.

‒ И куда ты направляешься? ‒ Майклсон, который казался чуть более легкой версией Жирного ублюдка из «Остина Пауэрса», встал и поковылял за мной. ‒ Ты не можешь вот так просто уехать, Дрю. А как же твой отец?

Я вытащила из сумочки телефон и помахала им перед ним.

‒ Я позвоню ему, как только доберусь до пункта назначения. Я уезжаю не навсегда, просто... я не могу больше здесь находиться.

Я толкнула дверь и побежала на трехдюймовых каблуках по парковке, которое было ничем иным, как аэродромом с постовой марки: ни охраны, ни ограждения ‒ никто не останавливал меня, когда я драпанула по траве к взлетной полосе.

Роландо был у меня на хвосте.

‒ Ты пьяна, Дрю. Нельзя сейчас принимать решение, не в таком состоянии.

‒ Так нужно. Это сумасшествие, но именно это мне следует сделать. И я это сделаю сейчас. Скажите папе, что я его люблю и позвоню, как только смогу, хорошо?

Я сняла туфли, зажала их в руке побежала по полю к взлетной полосе. Теперь самолет выстроился в начале полосы, пропеллеры уже вертелись с максимальной скоростью. У меня не было сил, но каким-то чудом я оставалась на ногах, пока не добежала до взлетной полосы, подняла руки вверх и начала махать ими, чтобы самолет остановился.

Пилот открыл свою дверцу, а пропеллер замедлили свой ход.

‒ Что случилось, леди? Нельзя вот так выскакивать перед самолетом. Хотите, чтобы вас убило?

Я взобралась сбоку, открыла дверцу и села на место помощника пилота.

‒ Я лечу с вами! ‒ крикнула я.

Он уставился на меня.

‒ Черта с два!

Я открыла кошелек и вытащила всю имеющуюся наличку ‒ чуть больше тысячи долларов, которые я планировала потратить во время медового месяца на Гавайях.

‒ Вот, ‒ сказала я, протягивая ему деньги. ‒ Тысяча двести долларов, чтобы вы закрыли рот и взяли меня с собой туда, куда направляетесь.

‒ Я везу груз в...

‒ Мне плевать, даже знать этого не хочу! ‒ ответила я, перебив его на полуслове. ‒ Меня это не волнует. Главное чтобы это было подальше отсюда.

Он долго и пристально смотрел на меня, затем взял наличку, спрятал ее в нагрудный карман рубашки на пуговицах и с короткими рукавами; мне показалось, что я услышала, как он промямлил себе под нос что-то наподобие «Аляска, тогда мы летим к тебе», но не была в этом уверена, поскольку последние несколько шотов вдруг дали о себе знать: у меня закружилась голова и начала накатывать тошнота.

Когда я, наконец-то, подавила приступ тошноты, то повернулась к пилоту. Теперь мы уже были в воздухе и постепенно набирали высоту, пролетая сквозь дождевые облака в воздушную высь.

‒ Вы сказали «Аляска»? ‒ Мне пришлось кричать, поскольку в кабине было очень громко, что я даже не слышала саму себя.

Он вручил мне наушники с микрофоном, и когда я их надела, он взглянул на меня:

‒ Мне казалось, ты заявила, что не хочешь знать, куда я направляюсь.

‒ Вы вроде бы сказали «Аляска».

Он кивнул.

‒ Кетчикан, Аляска, дорогуша.

Я побледнела.

‒ Я думала... я думала о чем-то более похожем на... Портленд или Сан-Франциско.

‒ Нет, мы направляемся на Аляску, ‒ усмехнулся он. ‒ Ну, ты. Как только приземлимся, я разгружаю, потом вновь загружаю рыбу и отправляюсь на периферию. В Сиэтл я точно не вернусь.

У меня опять закружилась голова, я склонилась и опустила ее между колен.

‒ Аляска? Господи.

Он настороженно смотрел на меня.

‒ Тебя тошнит? Если да, то под твоим сиденьем есть специальные мешки.

Я схватила такой мешочек, но вместо того, чтобы опорожнить желудок, использовала, чтобы дышать.

‒ Аляска, ‒ опять повторила я, будто от этого она станет более реальной.

‒ Кетчикан, если точнее. Прекрасное место, много круизных кораблей заходит в него. Там красиво. Временами бывает немного прохладно, но красиво.

Меня накрыла еще одна волна тошноты.

‒ Не будет ли чрезвычайно грубо с моей стороны попросить вас заткнуться?

Он лишь хмыкнул.

‒ Меня устраивает.

Так он и сделал: заткнулся и начал возиться с кнопками, выключателями и измерительными датчиками, регулируя их.

Аляска?

Во что, к чертям, я вляпалась?

ГЛАВА 2

Себастиан

Где эти чертовы круизные лайнеры, когда они так нужны?

Я протер барную стойку в сорок седьмой раз за последний час, вглядываясь в бар, который был мертв, как кладбище и город призраков вместе взятые, без малейших признаков жизни. Не было ни единой проклятой души в семь вечера в субботу. Должен же был быть хоть кто-то, кто хотел бы чертову выпивку. Но нет, ни одного вонючего клиента с тех пор как мы открылись в четыре. Обычно бар ходил ходуном или, по крайней мере, тут была приличная толпа, даже вечером в будни и в грозу. Сейчас я винил дождь, но обычно даже он не останавливал людей от желания пропустить один стаканчик или шесть. Черт, большую часть времени в дождь этот бар становился живее, а не умирал.

Стоило бы закрыться. Какой бы это принесло вред? Все равно никого не будет.

Но я не мог этого сделать. «Бэддз Бар энд Грилл» и без того боролся за свое существование, поэтому, если у меня и была хоть какая-то надежда оставить отцовский бар на плаву, я не мог себе позволить закрыться раньше. Отец может и умер ‒ уже три месяца как он в могиле ‒ но я не мог допустить, чтобы и его бар отправился туда же. Я из кожи вон лез, однако одного меня было недостаточно, чтобы управлять целым баром. Я видел, что бизнес просел просто из-за того, что я один не мог справляться со всеми заказами, поэтому люди шли в другие места.

Я вырос в этом чертовом баре. Я учился ходить, лавируя между столиками три и четыре. Поцеловал первую девушку в аллее позади бара, переспал с ней же в кладовке на чердаке. Впервые подрался прямо тут, на парковке.

Я не мог позволить этому месту закрыться. Как-нибудь бы справился. Держал бы бар на плаву, даже если бы он перестал быть таким популярным местом, как был когда-то. Может, мне надо было, стиснув зубы, нанять кого-то себе в помощь. Я ненавидел эту идею: за все время, что я себя помнил, мы никогда не нанимали кого-либо не из семьи. И мне претила мысль нарушить эту традицию.

Я надеялся, что после смерти отца на меня свалится какая-то неожиданная удача. Ну, знаете, наследство или что-то в этом роде. Я полагал, что отец хорошо управлялся все эти годы, что у него были сбережения. А вот и нет. Не знаю, как он умудрился ничего не накопить: он практически жил в этом баре и очень редко его покидал. Когда я и мои братья были моложе, мы все жили в квартире над баром. Мама готовила еду, отец подавал напитки.

Когда мне было семнадцать, мама умерла ‒ и обязанности по готовке перешли ко мне. Я возвращался домой из школы, одевал фартук и подавал бургеры, картошку фри и куриные крылья. Это была моя первая работа, а сейчас, десять лет спустя, как оказалось, единственная. Когда мне было двадцать, отец позволил помогать ему с бухгалтерией, мы разделили смены: три дня в неделю работал он, четыре ‒ я.

Я знал, что дела в бизнесе шли не очень хорошо, но за последние несколько месяцев, с тех пор как умер отец, все резко пошло на спад.

Я прилагал все усилия, чтобы держать дело на плаву, однако этого было недостаточно: я был единственным сотрудником. Я готовил, обслуживал бар, убирал со столов, мыл полы и подметал. Я работал так семь дней в неделю ‒ с четырех вечера, когда мы открывались, до закрытия ‒ до двух ночи.

Удручало еще, что, несмотря на существование семи кровных братьев, никого из них не было рядом, чтобы помочь.

Да, все верно, нас было восемь. Мама с отцом вырастили восьмерых мальчиков в трехкомнатной квартире над баром, мы жили по четверо в комнате с двухъярусными кроватями. Когда мама умерла, Зейну было пятнадцать, Броку ‒ тринадцать, Бакстеру ‒ двенадцать, близнецам Ханану и Корин ‒ десять, Лусиану ‒ девять, Хавьеру ‒ самому младшему в нашем племени ‒ было семь.

Десять лет спустя Зейн уехал и вступил где-то в спецназ «Морских котиков». Брок играл в футбол в Канадской футбольной лиге, и им заинтересовались агенты из Национальной футбольной лиги США, ну или так он утверждал. Бакстер был пилотом и путешествовал по стране со своим авиашоу. Ханан и Корин гастролировали со своей хард-рок группой «Пешка Офицера», а Лусиан… Ну, я не был точно уверен. Он ушел из дома в день своего восемнадцатилетия и больше не вернулся, даже ни разу не прислал проклятую открытку. Я подозревал, что он взял деньги, которые заработал на рыболовецких суднах в пятнадцать, и болтался по миру, как чертов босяк. Это было очень похоже на него: задумчивый, ленивый и прирожденно крутой. Хавьер получил «полный пакет» в Стэнфорде и стипендию благодаря футболу и уму. Ходили слухи, что им интересовались агенты ФИФА… и, помимо этого, какие-то «мозговые центры» или какое-то дерьмо вроде этого. Ну и был я, Себастиан Бэдд, самый старший. Я застрял в чертовом Кетчикане и обслуживал этот никчемный бар, как делал с семнадцати лет.

Все мои братья были круты, хороши собой и успешны, а я был чертовым барменом.

Не то чтобы я сильно расстраивался или что-то подобное. Но блин, в конце концов, я был самым привлекательным из всех.

И не поймите меня неправильно ‒ я любил бар. Он был моим домом, всей моей жизнью. Сложность состояла в том, что у меня никогда не было шанса заняться чем-то другим. Когда мама умерла, на меня как на старшего свалилась обязанность помогать отцу. Мне кое-как удалось получить диплом об окончании старших классов. Но я был слишком занят готовкой, уборкой столов и мытьем посуды, чтобы уделять время экзаменам или домашним заданиям. Я работал, чтобы моим братьям не приходилось это делать, по крайней мере, в течение рабочей недели.

Отец всегда давал мне в субботу выходной и просил помочь того, кто был поблизости. Обычно это означало, что работали Зейн, Бакстер или близнецы ‒ Брок все время тренировался, а Лусиан и Хавьер были слишком малы, чтобы помогать. По субботам у меня были свидания. Я брал свою недельную выручку и разъезжал по городу в поисках девчонок на навороченном Харлей-Дэвидсоне, над которым мы с отцом трудились каждое воскресенье. Обычно я быстро находил кого-то, с кем можно было потусоваться, ‒ ростом и внешностью я пошел в отца, от мамы мне достались холодная уверенность и невозмутимый нрав.

Ладно, я унаследовал большую часть маминой невозмутимости, но все же у меня была отцовская вспыльчивость, и в последние дни не составляло труда кому-то до нее докопаться и вытащить наружу. Думаю, что я был зол, потому что приходилось управлять баром в одиночку. В былые времена мне было скучно и я был безумно озлоблен из-за маминой смерти, поэтому все время был готов драться ‒ так же, как и трахаться, ‒ и всегда был чертовски хорош и в одном, и в другом.

Сейчас единственная драка, в которую я ввязывался, ‒ выгонял пьяных чудиков. Но секс был постоянный. Несмотря на то что бизнес был не очень успешен, у «Бэддз Бар энд Грилл» все еще была репутация места с красавчиком-барменом, который наливал крепкие напитки и всегда был не против перепихнуться, если ты выглядишь мало-мальски прилично и имеешь привлекательные буфера. Красавчик-бармен, как очевидно, ‒ это я.

Кетчикан был популярным городом на Аляске, куда обязательно заходили круизные лайнеры, и через него постоянно проходил поток туристов, которые искали местные бары, чтобы выпить, что приводило привлекательных милашек на день или два. Эти легкие связи имели неотъемлемые условия отступления: они знали, что уезжают, я знал, что они уезжают, поэтому не было ни сумбура, ни задетых чувств, ни неловких разговоров утром.

Это была хорошая тусовка.

Но это была моя единственная тусовка. Я понятия не имел, в чем бы еще мог быть хорош и чем бы еще хотел заняться. Я обслуживал бар и трахал горячих туристок ‒ вот, что я делал.

И это было все, чем я занимался.

Сегодня я провел почти час, витая в облаках и злясь на своих братьев. Но так никто и не появился.

‒ К черту все! ‒ сказал я и налил себе крепкого виски.

Под крепким я имел в виду стакан, до краев наполненный «Джонни Уокер Блэк Лейбл».

Я обошел бар, сел у телевизора и включил ESPN (кабельный спортивный канал), откинулся на стуле, уперся подошвами в переднюю часть бара, медленно потягивал скотч и смотрел повторы и главные моменты прошедших соревнований.

Спустя два часа, когда я пил уже второй стакан, в баре все еще не было ни души.

Затем прозвенел колокольчик над дверью.

Я надеялся, что это была хорошенькая туристка, может, рыжеволосая с хорошими сиськами или, например, блондинка с упитанной сочной задницей.

Но это оказался Ричард Эймс Берроуз ‒ адвокат, занимающийся отцовским завещанием. В костюме-тройке, с тонким кожаным портфелем, в оксфордах, с прилизанными волосами, разделенными на пробор, в очках, которые вполне уместно, без иронии, можно было назвать окулярами, он имел тенденцию смотреть на меня свысока, в буквальном смысле слова. Еще он вел себя так, словно стулья и барная стойка были чем-то заражены и он мог подцепить гребанных вшей или еще что-нибудь.

Поверь мне, приятель, я драил этот бар достаточно ‒ тут нет ни единого гребанного микроба.

Ричард Эймс Берроуз аккуратно ступал по полу, который был все еще чист, с тех пор как я его помыл перед открытием, и добрел до меня.

‒ Мистер Бэдд.

‒ Просто Себастиан, ‒ рявкнул я.

‒ Себастиан, тогда. ‒ Он выдвинул стул рядом со мной, протер его салфеткой и лишь потом положил на него свой портфель. ‒ У меня завещание вашего отца.

Я сделал глоток виски.

‒ Он уже три месяца как мертв, Дик (прим. перев. Дик ‒ уменьшительно-ласкательная форма имени Ричард.). Почему вы принесли мне его сейчас?

‒ Если вас не затруднит, называйте меня Ричард или Мистер Берроуз. И такова была его воля: завещание не должно было быть прочитано раньше, чем через двенадцать недель после его смерти. Я не знаю, почему так, он не привел причин. ‒ Адвокат сделал паузу и открыл свой портфель. ‒ Я отправил копии каждому из ваших братьев, по крайней мере, тем, чьи адреса смог найти. Но я забегаю вперед. Ваш отец был очень конкретен: он хотел, чтобы я подождал три месяца, прежде чем зачитать его завещание, и хотел, чтобы вы были последним, кто его услышит.

Я закатал рукава своей теплой рубашки фирмы «Хенли» до локтя, обнажая предплечья, покрытые татуировками.

‒ Ладно, это чертовски странно. И что это проклятая штука говорит? Позвольте мне догадаться: я разорен, он разорен, бар конфискуют, и я должен кучу денег, которые, как оказалось, должен был мой отец.

‒ Это уж точно именно то, что можно было ожидать в отношении грязного места, подобного этому, ‒ сказал Ричард, вытаскивая папку из своего портфеля. ‒ Но я думаю, вы будете приятно удивлены.

Я опустил свой табурет на все четыре ножки, поставил виски и встал, чтобы возвыситься над скользким тощим адвокатишкой.

‒ Послушай меня, ушлепок: ты приходишь сюда, несешь херню о моем чертовом баре, я раздавлю тебя, как таракана, ‒ я скрестил руки на груди и заиграл мускулами, чтобы моя точка зрения стала для него более ясной: мои руки были толще его ног. ‒ Итак, как насчет того, чтобы рассказать то, ради чего пришел сюда, и мне не придется выбивать твои белоснежные зубки выпускника Лиги Плюща. (прим. перев. Лига плюща (англ. The Ivy League) ‒ ассоциация восьми частных американских университетов, расположенных в семи штатах на северо-востоке США).

Я начал немного... агрессивно, может быть, но он вывел меня из себя и заставил почувствовать его превосходство, и это меня разозлило.

Он побледнел и отступил на несколько шагов назад.

‒ Нет необходимости в угрозах, мистер Бэдд, я просто... Это не... Гм. Будь по-вашему, я расскажу подробности завещания, ‒ он открыл папку, перетасовал бумаги, поправил очки, несколько минут что-то нашептывал, затем заменил бумаги в папке, но не закрыл ее. ‒ Ваш отец сумел сэкономить немалую сумму денег, если не возражаете, что я это так назову.

Я моргнул.

‒ Он... что?

‒ Ваш отец владел этим помещением и жил прямо над ним, поэтому у него было очень мало затрат на счета, кроме бара, который он держал в режиме экономии, и на протяжении многих лет, кажется, что этот бар был весьма прибыльным. Он был скупым, и тратил небольшое количество денег. По правде говоря, удивительно мало.

Я кивнул.

‒ Это имеет смысл. Так как много он оставил и для кого?

‒ Кому, вы имеете в виду, ‒ сказал Ричард.

‒ Не исправляй мою гребанную грамматику, ты, чертов придурок, ‒ прорычал я. ‒ Сколько и кому?

Ричард мгновение безостановочно моргал, а потом снова откашлялся:

‒ Гм. Гм... Он оставил в общей сложности двести девяносто тысяч долларов, которые нужно разделить между восьмерыми вами, братьями Бэдд. Не состояние, но все же значительная сумма. Плюс кое-что для бара, но это не часть этих денег, которые должны быть распределены по завещанию. Что касается самого распределения, то здесь все немного сложнее.

Я зарычал.

‒ Сложнее? Что это означает? Что сложного в том, кому отец оставил деньги?

‒ Ну, как правило, при таких обстоятельствах деньги распределяются поровну между всеми сторонами или в пользу того или иного отпрыска умершего, что обычно приводит к спорам и судебным процессам, но в данном случае это ни то, ни другое.

Я покрутил рукой.

‒ Продолжай, Дик. Какая у вас там краткая версия для бедных необразованных людей?

Он вздохнул.

‒ Это означает, что ваш отец оставил конкретные инструкции, которые должны быть выполнены до того, как средства будут выданы.

‒ Инструкции?

Ричард кивнул.

‒ Оговорка ‒ это юридический термин, применимый здесь. Это означает, что ни вы, ни кто-либо из ваших братьев не получит денег из состояния вашего отца до тех пор, пока условия не будут выполнены.

‒ И что с того? Что за условия?

Он процитировал часть завещания: «Прежде чем кто-либо получит хоть цент моих сбережений, все семь моих своенравных сыновей должны вернуться в Кетчикан, штат Аляска, минимум на один календарный год и провести этот год проживая в разумной близости от «Бэддз Бар энд Грилл», и каждый за это время должен отработать не менее двух тысяч часов в семейном баре».

От этих слов мне пришлось присесть.

‒ Чего?

‒ Это означает, что ваши братья должны вернуться в Кетчикан, чтобы жить и работать здесь в течение одного года. Двухтысячный график основан на сорокачасовой рабочей неделе, в календарном году пятьдесят две недели.

Я пытался заставить мозги шевелиться.

‒ Итак... о чем еще там идет речь?

‒ Он называет каждого из ваших братьев и их вероятное место жительства. Наделяет вас исключительным правом собственности на бар после подписания завещания, и награждает вас ‒ и только вас ‒ десятью тысячами долларов. Остальные деньги будут распределены равномерно между восемью из вас, что составляет... тридцать шесть тысяч двести пятьдесят долларов каждому.

‒ Так десять отходят мне...

Ричард сверился с завещанием: «Моему старшему сыну Себастиану я оставляю десять тысяч долларов помимо исполнения предыдущих условий завещания, как незначительную награду за его верность на протяжении многих лет мне и «Бэддз Бар энд Грилл».

У меня образовался комок в горле.

‒ Незначительная награда... дерьмо. ‒ Я зажмурил глаза и вновь открыл их, обошел бар и налил еще «Джонни», поставил его около грязного зеркала за рядами бутылок на задней панели. ‒ Малая награда за мою верность. Я ебался всю жизнь, которую провел здесь, и я получаю десять гребанных штук. ‒ От этого я рассмеялся. ‒ Боже, папа.

Я прислонился спиной к прилавку, сделал еще один затяжной глоток виски и расхохотался. Честно говоря, я чувствовал себя немного расстроенным. Десять тысяч баксов?

Я имел в виду, что был благодарен отцу, это было отпадно. Эта сумма будет держать бар на плаву немного дольше. Но... дерьмо. Мне казалось, что, может быть, я заслужил чуть большей благодарности. Я был зол. На отца за то, что он умер, а затем за то, что дал мне жалкие десять штук после всех часов, которые я потратил на это место. Десять тысяч долларов? Твою ж мать. Это как оскорбление. Я бы предпочел, чтобы они вернулись в банк и тоже подлежали разделу.

Мои братья к чертям собачьим потеряют самообладание, это точно ‒ хотя, что их больше рассердит: то, что я получу больше денег или что их заставят вернуться сюда ‒ останется загадкой. Зейн сто лет не был дома, и я, честно, не был уверен, что он все еще был жив. Близнецы были в Германии или еще бог знает где, как я слышал в последний раз, в том сумасшедшем мировом турне на открытии какой-то выдающейся сцены.

‒ А в завещание не сказано, где Лусиан? ‒ Я посмотрел на Ричарда.

Он пролистал бумаги.

‒ Гм... нет. Здесь сказано, что последнее проверенное местоположение Лусиана было... Удон-Тхани, Таиланд. Это было шесть месяцев назад, когда ваш отец написал завещание.

‒ Таиланд? Что маленький говнюк делает в Таиланде? ‒ Я потер шею, предчувствуя, как надвигается сильная головная боль.

‒ Уверен, что не имею ни малейшего понятия. Спрашивать я не имел права.

‒ В таком случае, уже есть идеи, как ты собираешься достать остальных моих братьев? ‒ спросил я. ‒ Кстати, удачи вам с Лусианом.

‒ Вообще-то, я нанял частного детектива, чтобы найти вашего таинственного брата, и, как и в прошлом месяце, мой следователь смог связаться с Лусианом и сообщить ему о завещании. ‒ Ричард закрыл папку и выглядел довольным, напустив на себя важный вид. ‒ Я не знаю, где он или что он делает, но с ним связались и сообщили о ситуации. Я уже общался с остальными вашими братьями. Говорил по телефону с Ксавьером, Бакстером и Броком, и я обменивался электронными письмами с Зейном и близнецами, Хананом и Корином, все это в течение последнего месяца или около того, и все они, за исключением Лусиана, подтвердили, что вернутся, как только представится случай. Большинство из них должны прибыть в Кетчикан в ближайшие дни, я полагаю.

‒ У вас есть электронная почта Зейна? ‒ нахмурился я.

‒ Ну да, конечно. Он был указан в завещании твоего отца, ‒ Ричард выглядел озадаченным.

‒ Даже не знал, что у ублюдка есть электронная почта. Приятно было бы знать. ‒ Я сделал большой глоток. ‒ Конечно же, хотя ничего хорошего, поскольку у меня нет электронной почты.

Ричард закашлялся, что было сделано, насколько я понял, чтобы скрыть смешок.

‒ Честно говоря, наиболее трудно из всех братьев было связаться с вами и еще Лусианом. В баре нет телефона, у вас самого нет мобильного номера, и это не совсем тот случай, когда можно пообщаться по почте, из-за чего моя поездка сюда из Анкориджа была необходима.

‒ Ага, в таком случае я пещерный человек. Люблю добивать добычу дубинкой по голове прежде, чем съесть. Кстати, с женщинами поступаю также. ‒ Я мог с уверенностью сказать, что Ричард не был уверен, шутил ли я. ‒ Итак, все мои братишки-придурки возвращаются?

‒ Зейн да, это могу сказать с уверенностью. Он едет сюда с последнего места службы, хотя не уверен откуда. Остальные сказали, что вернутся, когда позволят их графики. Последнее, что я слышал, близнецы зависят от длительности их международного турне, но вернутся, как только он закончится, или даже быстрее, если смогут. И, как я уже сказал, я только недавно смог определить, где находился Лусиан, поэтому его намерения не известны.

Обеими руками я потер лицо.

‒ Все мои братья ненавидят это место. ‒ Я посмотрел на юриста. ‒ Почему отец так поступил, Дик? Я не понимаю.

‒ Я могу лишь догадываться, поскольку своих мотивов он мне не раскрывал. Но если мне позволено высказать предположение, то я бы сказал, что это его последняя попытка заставить вас помириться с братьями.

‒ Незачем мириться. Между нами никогда не было разногласий... они просто ненавидят это место. Все, что эта хрень делает, так это обременяет меня семью разъяренными братьями, которые терпеть не могут этот бар и город.

Ричард пожал плечами.

‒ Мне жаль, Себастиан. Я всего лишь выполняю свою работу. И ничего не могу сделать, чтобы изменить ход событий. Конечно же, вы можете опротестовать завещание, но эта правовая попытка будет дорого стоить и длительна по времени, и я, честно, не верю в то, что кто-то из судей будет склонен к тому, чтобы изменить или опротестовать завещание вашего отца без обоснованной причины. Условия в высшей степени обоснованные, поэтому все так и останется, в этом я уверен.

‒ Зашибись, ‒ я допил виски. ‒ Что ж, все так все, если только в завещании отца нет еще каких-нибудь приколов.

‒ Нет, это все. ‒ Ричард положил кучу бумаг, скрепленных степлером, на барную стойку. ‒ Это копия завещания, которую вы можете оставить себе. Я озвучил все важные факторы. Если у вас появятся вопросы после прочтения, позвоните мне. Там есть моя визитная карта.

‒ Хочешь выпить, Дик? ‒ спросил я.

Он засомневался.

‒ Бокал вина не будет лишним.

Я рассмеялся.

‒ Вино. Ты весельчак, Дик. Это тебе не винный бар, сосунок. ‒ Я налил ему в прозрачный стакан виски и толкнул напиток к нему. ‒ Мы подаем крепкие спиртные напитки, пиво и вшей.

‒ Вшей... очень смешно. ‒ Очевидно, не желая показаться невежливым, Ричард сделал пробный глоток виски, проглотил жидкость и закашлялся. ‒ Ну, от этого напитка точно повысится потенция, не правда ли?

Я рассмеялся.

‒ Ты ведь взрослый мужчина, Дик, давно уже волосы на груди растут?

‒ Все... все зависит от фразировки, Себастиан. У меня не так много растительности от природы, если хочешь знать.

‒ Растительности? Я не дурак, но и не самый начитанный человек в мире. Мой словарный запас не достигает размеров тех, кто заканчивал «Лигу Плюща».

Он сделал еще один глоток, а затем указал себе на грудь, его голос охрип от того, как алкоголь жег горло.

‒ Волосатый. Весь покрыт мехом.

Я старался не рассмеяться, когда он стойко пытался допить виски, не закашлявшись, но, очевидно, это была «не его чашка чая». Или должен сказать, стакан виски. Хотя должен отдать ему должное, он допил напиток.

Я вышел из-за барной стойки и похлопал его по спине.

‒ Вот это мужской напиток, Дик. Хочешь еще? За счет заведения.

Ричард вздрогнул.

‒ Нет, спасибо. Если не возражаешь, я пойду. У меня скоро рейс до Анкориджа.

‒ Делай, как считаешь нужным. ‒ Я пожал ему руку, и просто потому, что я был мерзавцем, применил при рукопожатии чуть больше силы, чем было нужно. ‒ Спасибо, что приехал, Дик.

‒ Да, я... что ж, не могу честно сказать, что было приятно познакомиться, поскольку моя работа связана с тяжелой утратой, но... рад, что помог. Позвоните мне, если у вас возникнут вопросы.

‒ Конечно, Дик, обязательно.

Он ушел, разминая руку и пальцы. Возможно, я оставил у него на коже отпечаток своей руки.

Весь оставшийся вечер я гадал, кто из братьев приедет первым и как я на это отреагирую.

Я как раз собирался снять табличку «Открыто» и закрыть бар, как вдруг дверь распахнулась, запуская внутрь воздух, пропитанный дождем и холодом.

Вместо одного их моих братьев вошел ангел.

Заплаканный, испачканный, страдающий от похмелья и рассерженный ангел в насквозь промокшем свадебном платье.

Но, черт побери, такой прекрасный: это была самая красивая девушка, которую я видел в жизни.

Ростом метр шестьдесят и с фигурой, как песочные часы. Ее волосы были чем-то средним между огненно-рыжим, как у истинных ирландок, и темно-рыжим, когда они высыхали. Безупречная кожа сливочного цвета. Сводящие с ума изгибы тела, черт! О боже! Тот, кого эта прекрасная, словно самое дорогое вино, бросила у алтаря, был жалким мерзавцем или полным придурком.

А какие у нее были глаза: светло-голубые, которые не часто встречаются у рыжеволосых. Я не знаю все модерновые слова, определяющие оттенки голубого цвета, но если вы когда-нибудь видели картины моря у побережья Греции, то именно этот цвет морских волн, казалось, был самым подходящим из всех возможных... был цветом глаз этой девушки. Я уже упоминал, какие у нее изгибы? Мой член возбудился, когда я всего-навсего наблюдал, как она прошла от входа к барной стойке, и как подол платья облегал ее округлые бедра, а при каждом шаге нежные полушария ее грудей колыхались в вырезе лифа.

А платье... Господи Иисусе. Облегающее, очевидно подогнанное по ее фигуре, весь подол на талии и по бедрам выполнен в складочку, верх без рукавов с лифом в форме сердца, приподнимающем ее груди, в которые бы мне хотелось зарыться на несколько часов кряду.

И она была самым несчастным человеком, которого я так долго не встречал в своей жизни.

Я опять вернулся за стойку и наклонился к столешнице, ухватившись за край, чтобы мышцы на предплечьях и бицепсах выпирали; казалось, девушкам нравилась такая поза, поэтому я использовал ее себе во благо.

Она рухнула на стул, скрестила руки на барной стойке и с громким стуком опустила голову на столешницу.

‒ Выпивку, сейчас же, ‒ промямлила она себе под нос.

‒ Извини, принцесса, но вина у нас нет.

Она приподняла голову и наградила меня таким свирепым взглядом, что у меня по спине побежали мурашки.

‒ Пошел на хрен, чертов громила. ‒ И опять опустила голову вниз. ‒ Виски со льдом. И бутылку можешь не убирать.

Что ж. Это может оказаться интересным.

ГЛАВА 3

Дрю

Мне не нравилось все это дерьмо. Пусть даже оно исходило от самого мужественного мужчины, которого я когда-либо видела. Истинно мужское телосложение, до чертиков великолепное, он был высоким, загорелым, словно рок-звезда, был также крут, груб, весь в татуировках. Его рост составлял метра два, и он был одет в термо-кофту «Хенли». Что же было такого в этой кофте, отчего он в ней выглядел так сексуально?.. Скорее всего дело было в татуировках на его предплечьях, которые, очевидно, тянулись до самых локтей. Широкие плечи, мощный торс, клином сужающийся к бедрам, и я была готова поспорить на все оставшиеся у меня деньги, что его сексуальный пресс и косые мышцы живота тянулись к его громадному пенису.

От этой мысли у меня покраснели щеки, с чего вдруг я подумала о его члене? Я об этом и не помышляла, ну не совсем.

Я была слишком разгневана, слишком разбита, слишком потеряна, слишком страдала от похмелья и была слишком голодна, чтобы думать о пенисе. Даже если этот пенис, скорее всего, был прекрасным, идеальным органом размером с мое предплечье.

Стоп. Никаких больше мыслей о члене.

Его волосы были, если говорить просто, коричневого цвета. Но если быть честной, это был тот оттенок коричневого, который присущ меху медведя гризли. Такая же текстура, такой же цвет. Он отбросил их назад в такой непринужденной и небрежной манере, которая свидетельствовала о том, что ему было все равно, как они лягут, ведь он знал, что был чертовски сексуальным, и прилагать каких-либо усилий больше не было нужноо. Боже, какие волосы! Плюс одно- или двухдневная щетина на его челюсти, которой позавидовал бы сам Генри Кавилл. А я говорила о его руках? И о его предплечьях? Черт. Они были абсолютно идеальны. Татуировки были настоящим произведением искусства, а не байкерским или тюремным дерьмом, это был истинный пример художественного творчества. Я видела ворона в полете, какого-то искаженного падшего ангела, черепа, выполненных в стиле Мексиканского Дня Всех Святых, Индейские тотемы и даже больше, но не смогла разобрать эти изображения.

Но вдруг он взял и спросил, не хотелось ли мне вина.

Чертового вина.

Но когда я назвала его громилой, он просто рассмеялся ‒ глубоким раскатистым смехом, который выражал скорее изумление, чем обиду. Он поднял с барной стойки полупустую бутылку виски «Джонни Уокер Блэк Лейбл», которая стояла рядом со стаканом, будто он уже наливал себе. Хотя, учитывая отсутствие клиентов, я его не винила.

Он схватил чистый стакан с рейлинга барной стойки, подбросил его в воздух и поймал прямо на ладонь, налил то, что должно было быть тройной или даже четверной порцией. Очевидно, мужчина не баловался с напитками. Мы могли бы хорошо поладить, если он продолжит так свободно разливать «Джонни Блэка». Когда я получила свою порцию, то он щедро плеснул в свой стакан и затем протянул руку со стаканом ко мне.

‒ За то, чтобы завтрашнее похмелье было таким, что никто из нас не вспомнит, почему мы пили сегодня, ‒ сказал он. И, боже, даже его голос напоминал мне рев медведя ‒ глубокий, дикий, раскатистый, с ноткой рычания.

Мы чокнулись, и я отпила этот блаженный напиток прежде, чем ответить.

‒ Это лучший треклятый тост, который я когда-либо слышала, ‒ пробормотала я.

Мы пили некоторое время в странной комфортной тишине, смотрели лучшие моменты на ESPN*. (Прим.перев. *ESPN ‒ американский кабельный спортивный телевизионный канал.) Я допила свой виски, и бармен налил мне еще один полный стакан. Я была в паршивом настроении, виски немного помогло, но лишь чуть-чуть. Три с половиной часа турбулентности, а затем жесткая посадка, но не на аэродром, а на море. В пьяном стремлении сбежать из Сиэтла я даже не заметила, что самолет, в который села, был гидропланом.

Продолжительность полета означала, что я дошла от состояния крепкого опьянения до похмелья, а затем пилот забрал мои деньги и оставил меня в доках в свадебном платье и с сумочкой, больше у меня не было ничего, кроме раскалывающейся от боли головы и разбитого сердца. Ну, на самом деле, он оказался не таким уж уродом, он вернул мне шестьсот баксов, сказав, что я была так пьяна, что он решил, что деньги мне были нужнее. Но, тем не менее, он оставил меня в доках, одну, в ураган, и мне некуда было пойти и не с кем поговорить.

Кроме того, я понятия не имела, когда последний раз ела. Во время ланча? Я уехала из Сиэтла около девяти или десяти, а это означало, что сейчас уже должно было быть часа два ночи, если не больше.

Словно в подтверждение этого мой желудок громко заурчал.

Совершенные губы бармена, словно у самого Купидона, изогнулись в улыбке.

‒ Голодна?

Я пожала плечами и отодвинула бокал рокс.

‒ Да, немного.

На самом деле, я была безумно голодна, но будь я проклята, сказав ему это.

‒ Мне бы тоже не помешало перекусить, ‒ сказал он, допивая оставшийся виски, словно воду. ‒ Так, я что-нибудь организую. Это не будет чем-то сверхкрутым, но поможет утолить голод.

Он проскользнул под барной стойкой и направился на кухню, включая по пути свет. Оттуда, где я сидела, была видна большая часть кухни, что предоставляло возможность наблюдать за ним, пока я допивала свой второй полный стакан старого доброго виски.

Он включил гриль с ровной металлической поверхностью, используемый в ресторанах быстрого питания, включил фритюрницу, взял котлеты для бургеров и положил четыре из них на гриль, потом открыл морозилку и поместил немного картошки в раскаленное масло. Он делал все это с такой непринужденностью, двигаясь по кухне с изяществом и легкостью. Бармен опустил ручной пресс на котлеты для бургеров, чтобы они приплюснулись и прожарились быстрее, затем бросил две булочки на гриль, чтобы пожарить их и приготовил две тарелки. С одной стороны тарелки были помидоры, лук, листья салата, а на другой ‒ майонез. Если смотреть со стороны подачи, то все это выглядело мастерски и аккуратно. Через пару минут картошка уже была готова, поэтому он достал сетку с картошкой из фритюрницы, чтобы стекло масло, перевернул бургеры и посыпал картошку солью, при этом встряхивая сетку для того, чтобы картофель полностью просолился.

Затем в ход пошли коробка пива «Miller High Life» с держателем, состоящая из шести серебряных банок пива, кетчуп, горчица, уксус и газировка без содержания соды. В его движениях не было ничего лишнего и ни одной свободной минуты в ожидании приготовления еды. На каждый бургер он положил по кусочку сыра чеддер, затем сыр пеппер джек. Одновременно он просунул лопаточку под котлеты и перевернул их другой стороной, чтобы расплавить сыр. На это потребовалось всего пару секунд. Затем он положил каждую из двух котлет на одну сторону булки и сверху накрыл булочкой. Готовку он завершил тем, что разложил бургеры по тарелкам и насыпал каждому картошки.

Он выключил гриль и фритюрницу, протер поверхность, на которой готовил, и разместил обе тарелки в одной руке, а приправы в другой. Даже успел локтем выключить свет на кухне. Затем поставил одну тарелку передо мной, а другую рядом. После этого он перегнулся через барную стойку со стороны клиентов и налил каждому местное янтарное пиво.

Через пятнадцать минут после того как я сказала, что голодна, я допивала свой четверной виски и съела толстый, сочный двойной чизбургер с еще дымящейся золотисто-коричневой картошкой фри и выпила кружку холодного пива.

Мне нравился этот парень.

Ну, вы поняли... не так сильно.

А потом, после того как намазала бургер толстым слоем майонеза, я впилась в него зубами…

Этот мужчина был богом фаст-фуда, отвечаю.

‒ О боже, ‒ сказала я, жуя. ‒ Этот бургер чертовски восхитителен. Прости, что назвала тебя громилой.

‒ Да ладно, меня называли и похуже. Рад, что тебе нравится.

Я не была уверена, что давала себе возможность дышать. Этот бургер был самым вкусным, что я когда-либо пробовала. Этому конечно мог посодействовать мой голод вперемешку с похмельем. Я была на пути к расслаблению. Но это был чертовски вкусный чизбургер. Я подумывала найти в ближайшее время тренажерный зал, чтобы сбрасывать калории, но прямо сейчас я вообще об этом не думала. Даже о половине того дерьма, которое творилось в моей жизни.

Если я не могла просто напиться без чувства вины за свою брачную ночь, которая была самой чудовищной в моей жизни, то когда же еще?

Когда я закончила есть бургер, то приступила к картошке и пиву. Наконец-таки я замедлилась и сделала вдох. К моему удивлению, я заметила, что татуированный чувак, похожий на медведя, не съел еще и половины своего бургера.

Я уставилась на него, молча ожидая, что он сейчас произнесет что-то о моих манерах.

Но вопреки этому, он лишь закинул фри в рот и молча запил пивом.

‒ Эй, не смотри так на меня. Цыпочка, которая так уплетает мой чизбургер, мне вполне по душе. Плюс, если ты не против, я все же выскажусь о твоем внешнем виде, вид у тебя, словно ты с дикого похмелья, а ничто так здорово не помогает с этим справиться, как жирная еда, что подают за барной стойкой.

‒ Не уверена, пьяна ли я все еще или напилась снова, ‒ призналась я. ‒ И то, и другое, наверно. И да, еда творит чудеса для моего источника всех головных болей с похмелья.

‒ Закончишь с пивом, и я налью другое. Нет никакой разницы между похмельем и быть пьяной, не так ли?

‒ Как ты знаешь, кое-где я потерпела крах, была вынуждена сбежать, так что продолжай наливать.

‒ Понял тебя, ангелочек, ‒ сказал он с хитрющим выражением на лице.

Я пристально посмотрела на него.

‒ Ангелочек? ‒ Тогда ухмылка застыла на его губах, и я вскочила на ноги, перевернув стул, и уставилась на его красивое, суровое лицо. ‒ Слушай, мерзавец, если полагаешь, что снимешь с меня это платье, потому что ты приготовил приличный чизбургер, то тебе лучше подумать еще раз. Тебе это не нужно, и это не предложение, так что отвали.

Он поднял руки, и его брови изумленно изогнулись.

‒ Ого, леди, остынь. Это не то, что я имел в виду. ‒ Он наклонил голову в сторону, и эта ухмылка вновь появилась на его лице. ‒ Я имею в виду, да и не собираюсь лгать, что хотел бы увидеть тебя без этого платья. Но очевидно, что ты пьешь, чтобы забыться, и я, возможно, и мерзавец, но не отъявленный. Есть несколько гостиниц не слишком далеко отсюда. Я могу подвезти тебя туда, если хочешь. Конечно, это туристический сезон, и даже в эту дерьмовую погоду предполагаю, что все номера в основном будут забронированы. И я выпил, так что вождение ‒ не лучший вариант.

Я села, зная, что взорвалась немного преждевременно, но не собиралась извиняться за это.

‒ Итак, какие у меня варианты?

Он показал пальцем на потолок.

‒ Там три спальни, и я использую только одну. У всех есть крепкие замки и собственные ванные комнаты. Если тебе нужно сбежать и проспаться от похмелья, можешь занять одну.

‒ Одна?

Он кивнул.

‒ Как я уже говорил, я не такой уж и засранец. Но тебе предоставляется только одна ночь бесплатного ночлега.

‒ А потом начнет тикать счетчик?

‒ Потом я начну приставать к тебе. ‒ Его губы изогнулись в широкой улыбке. ‒ Можешь оставаться бесплатно столько, сколько понадобится.

‒ Но мне придется иметь дело с твоими отвратительными знаками внимания?

Он играл с картошкой и пронзительный взгляд его шоколадно-карих глаз был сфокусирован на мне, и, черт возьми, эти глаза смотрели мне прямо в душу, они были ясные, полные жизни, обещания и тепла.

‒ Ангел, в них не будет ничего мерзкого, поверь мне. ‒ И, черт меня побери, я поверила ему. Что было проблемой. ‒ Потому что эти спальни станут ужасно переполненными в скором времени.

Я сморщила нос в недоумении.

‒ Что это значит?

Он вздохнул и похлопал по кипе бумаг на барной стойке.

‒ Это значит, что мой скучный маленький бар скоро буквально будет утопать в братьях Бэдд.

‒ Я все еще не понимаю.

Он указал на вывеску, явно ручную работу по дереву, которая висела над зеркалом на задней стене: «Бэддз Бар энд Грилл».

‒ Я Себастиан Бэдд. Это мой бар, у меня есть семь братьев, которые в скором времени приедут сюда. ‒ Говоря это, его словно передернуло, словно он не очень-то радовался этой перспективе.

Я задохнулась. Еще семеро таких как он?

‒ Твои братья... они все выглядит так же, как ты? ‒ Я просто не могла не спросить. Ну, просто не могла.

Он снова ухмыльнулся.

‒ Я самый старший и самый сексуальный. Остальные ‒ чертовы уродливые орки, тролли и огры, худшие в своем роде. Ты бы возненавидела их. Особенно Зейна, он на год младше меня. Он просто уродец.

‒ Недолюбливаешь братьев?

‒ Да нет, я люблю их. ‒ Он передернул плечом. ‒ Просто все довольно сложно. Они мои братья, и я люблю их, но, скажем так, они не очень рады находиться здесь. Мы все довольно крупные ребята, а здесь тесновато, так что будет довольно... занятно.

Самое странное во всем этом разговоре было то, что мне почему-то казалось, что я все еще буду здесь, чтобы встретиться с ними.

Я доела картофель и допила последнюю бутылку пива, после чего встала... несколько неуверенно, признаю. Я принялась искать кошелек, но вспомнила, что отдала пилоту половину наличных. У меня оставалось шестьсот долларов... и кредитные карты, которыми я расплатилась за расходы на свадьбу, медовый месяц и платье. Конечно же, отец помог с расходами, да и Майкл подзаработал немного денег, но все равно, большая часть счетов пала на меня. У меня были кое-какие сбережения, но на долго их не хватило бы.

Поскольку в денежных средствах я была ограничена, я выудила единственную кредитную карту, которая у меня была, и на которой еще были кредитные средства, и протянула ему.

‒ Вот, держи, я за все заплачу.

Он просто смотрел на меня с ноткой веселья во взгляде.

‒ Не возьму с тебя денег, ангелочек. Все за счет заведения.

‒ Мне не нужна твоя благотворительность, и я не буду с тобой спать.

Он встал и навис надо мной. Боже, а он был высокий. А этот его взгляд, пристальный, свирепый, как у пещерного человека.

‒ Это не благотворительность, и я вовсе не стремлюсь залезть тебе под чертово платье.

‒ Кажется, что пытаешься, ‒ ответила я.

Он пододвинулся ближе, так близко, что я чувствовала жар его тела и мужской аромат, так близко, что мне пришлось уставиться на него, а сердце колотило в моей груди от такой близости.

‒ Лапочка, если бы я пытался, ты бы была в этом уверена, потому что была бы уже раздета и выкрикивала бы мое имя. Я бы оттрахал тебя на барной стойке, а твои бедра кремового цвета были бы широко расставлены, поскольку мой язык бы выплясывал на твоем клиторе.

Что ж. Черт.

Мне стало неловко, больно, и затем я вспомнила, как была зла до этого.

‒ Пошел ты, гребанный громила. ‒ Я отвернулась, сунув кредитную карту опять в сумочку и выбежала из бара под дождь.

Я споткнулась, каблук в чем-то застрял, отчего я упала на колени и руками на землю. Грязь разлетелась во все стороны, попав мне на платье, лицо и руки. Слишком для драматического ухода. Я подняла голову и увидела остальной Кетчикан, в основном темный, а вдалеке виднелось что-то огромное и громоздкое. Все казалось таким чужим, и я даже не знала, где располагались гостиницы. Я нашла лишь бар, поскольку это было единственное заведение, где горел свет, близко к тому месту, где меня высадил пилот.

А теперь я была более промокшей, чем когда-либо, опять пьяна, вся в грязи и пыталась сдержать слезы.

Я сидела в грязи, пытаясь оттереть ее с лица руками, но руки тоже были грязные, и...

Я обещала самой себе, что тот срыв в Сиэтле был единственным, который я могла позволить сама себе, но очевидно, что я солгала.

Потому что я опять плакала.

Сильно.

Но сейчас я одиноко сидела в грязи под дождем, и отца не было рядом, чтобы меня утешить.

Зачем я сбежала?

О чем я вообще думала?

Без работы, поскольку я ушла из юридической фирмы, где работала, из-за того, что мне не предоставили отпуск на время медового месяца, и у меня была уйма других предложений моего рода деятельности. Я была уверена, что найду новую работу, когда вернусь, и даже отправила резюме в пару контор. Если не считать, что сейчас я находилась в Кетчикане, Аляска, с четырьмя кредитными картами с нулевым балансом, ограничена в сбережениях, без работы, без машины, без семьи, исключая отца, без самолета, отправляющегося в обратный рейс и когда такой появится можно было только лишь догадываться, и даже не могла себе позволить купить билет на него, о да, мой жених трахал мою подружку невесты за несколько минут до того, как я должна была пройти к алтарю.

Я сдалась и позволила себе разрыдаться.

И затем я услышала его шаги по грязи, подняв взгляд, я увидела, как его огромные ботинки расплющивали ее, вылинявшие джинсы промокли от дождя, когда он присел на колени возле меня, то с каждой секундой его волосы все больше промокали, но, казалось, его это нисколько не волновало. Он протянул cвою огромную ручищу, вытер грязь с моего лица, а после ‒ руку о джинсы. Он не улыбался, но было что-то жутко похожее на жалость в его взгляде, что рассердило меня намного больше.

‒ Отстань от меня, ‒ сказала я. ‒ Я не нуждаюсь в твоей помощи.

‒ Очень жаль, ‒ произнес он, обняв меня и с легкостью приподнимая. ‒ Потому что от этого не отделаться, нравится тебе это или нет.

‒ Поставь меня на землю, громила.

Он был слишком близко, а я ‒ опять в стельку пьяна и ненавидела его, поскольку он был так чертовски привлекателен, мог готовить и наливал виски властной манерой, и был красив ‒ неужели я опять это упомянула? ‒ и у него были татуировки, а у меня была тайная страсть к ним, и он мог с легкостью поднять меня на руки, даже несмотря на то, что я была далеко не изящная. Я, не совсем-то, была и полненькая, но и не малышка.

Он легко перенес меня с грязной улицы через дверной проем и вверх по лестнице.

Пинком ноги он открыл дверь, каким-то образом включил свет и поставил меня на ноги. Мы были в спальне, но это все, что я могла разглядеть, поскольку перед глазами все двоилось.

‒ Отсюда справишься?

Я небрежно кивнула.

‒ Да-да, без проблем. Просто лягу спать.

Он поймал меня прежде, чем я успела упасть.

‒ Ангелочек, ты вся промокла, в грязи и пьяна в стельку. Ты не можешь просто лечь спать.

‒ Конечно, могу.

Я качалась из стороны в сторону, и с каждой минутой на меня накатывали съеденная пища, виски, пиво, усталость и головная боль. Я не могла помешать этому, и мне было на все плевать, кроме желания оказаться в горизонтальном положении и в тепле, что было прямой противоположностью моего положения в тот момент.

‒ Черт подери, ‒ услышала я, как он выругался себе под нос, и затем почувствовала, как он повел меня, положив свои теплые большие ладони мне на талию, к многочисленным темным дверям, которые кружились по кругу и, как я могла предположить, вели в ванную комнату.

Загорелся свет, и я услышала, как кто-то включил душ. Мне так хотелось спать. Я была такая сонная и такая пьяная. И убитая горем. Было больно, черт подери... так больно.

Затем он появился передо мной.

‒ Эй, останься со мной, ангелочек.

‒ Меня зовут Дрю, красавчик-громила. Дрю. Д-Р-Ю. Дрю.

‒ Хорошо, понял. Дрю. ‒ Его лицо кружилось и вертелось перед ее взором. ‒ Тебе просто необходимо принять душ. Ты простудишься. Но ты нажралась в хлам.

‒ Да. Ага. Я очень, очень напилась. Кстати, спасибо за это.

‒ Без проблем. Рад, что помог. ‒ Он держал меня за плечи, удерживая в вертикальном положении. ‒ Но мне нужно, чтобы ты сфокусировала свое внимание на мне, хорошо?

Я кивнула или сделала нечто подобное.

‒ Ладно. Эй, что происходит, хлюпик?

‒ Сейчас я помогу тебе раздеться и принять душ, но лишь потому, что больше некому это сделать.

‒ Черт бы тебя побрал, ‒ все же четко выпалила я. ‒ Ты так и хочешь облапать меня своими сексуальными ручищами.

Я заметила его усмешку, прежде чем моя способность сосредоточиться на нем не превратилась в дерьмо.

‒ Безусловно, хочу. Когда ты будешь трезва и в хорошем расположении духа. Прямо сейчас я упражняюсь над своими джентельменскими манерами, которые охренеть как заржавели, должен признаться. Я не буду проявлять никаких эмоций, но пару раз взгляну в качестве оплаты, договорились?

Я пыталась пристально посмотреть на него, чтобы понять, но черт, я была в стельку пьяна и не могла даже собрать его воедино, не говоря уже о том, чтобы решить, собиралась ли я проснуться с натруженной киской или нет, оттого что я дала воспользоваться собой, пока была пьяна. Каким-то образом, я не ощутила от него этой угрозы. Я была глупа и знала это, но была достаточно пьяна, чтобы не обращать на это внимание. Если я собиралась дать воспользоваться собой, будучи ужасно пьяной, то, по крайней мере, он был сексуальным. Я надеялась запомнить хоть что-то из того и лелеяла надежду, что это будет приятно.

‒ Без разницы. Только постарайся, ладно?

Он двигался позади, поддерживая меня, и нащупал скрытую змейку моего платья.

‒ Постараться с чем?

‒ Воспользуешься преимуществом и поимеешь мою пьяную задницу.

Он расстегнул молнию до середины спины, остановился и развернул меня. Грубо, жестко, и хорошо, что он крепко держал меня, потому что в противном случае я бы упала вниз, и я не имела в виду на него, а на пол ‒ Дрю падает, бум.

Он был рассержен.

‒ Слушай, Дрю. Я знаю, что я просто татуированный бармен из задницы мира и выгляжу грубияном. Но я никогда не пользовался и никогда не воспользуюсь пьяной женщиной. Поняла? Тебе нечего бояться. Твоя добродетель в полной безопасности, понятно?

Я хихикнула.

‒ Добродетель? Это богато. Я потеряла свою добродетель с Джимми Ирвином на заднем сидении его пикапа после выпускного. ‒ Даже сквозь свой пьяный и затуманенный взгляд я видела, что ему не было смешно. ‒ Извини. Ты сказал, что тебя зовут Себастиан?

Он развернул меня... на этот раз бережно... и расстегнул, наконец, мою молнию.

‒ Да, меня зовут Себастиан.

Теперь, когда платье было полностью расстегнуто, я наконец-то почувствовала свободу.

‒ Боже, какое же оно было тесное. ‒ Я экспериментировала, делая глубокие вдохи кислорода, упиваясь свободой, чтобы полностью раскрыть свои легкие в первый раз за бог знает сколько часов. ‒ Слушай, я сожалею, что обидела тебя. Но поставь на секунду себя на мое место. Ты знаешь, что ты хороший чувак, который не воспользуется мокрой, грязной, пьяной и с разбитым сердцем несостоявшейся невестой, но ведь я этого не знаю.

Он наблюдал за мной через зеркало, и я могла сказать, что его взгляд был приклеен к моей груди, вздымающейся с каждым сделанным мною вдохом. На мне не было лифчика. На мне были трусики, но они были не более чем отрезками кружев, которые едва можно было назвать трусиками «бикини».

Мое сердце стучало в груди, а остальные органы сидели ровно и заметили, что я была в ванной, с расстегнутым платьем, один глубокий вдох отделял мои груди от обнажения, и мужчина, стоявший позади меня, был смертельной каплей, самым сексуальным мужчиной, которого я когда-либо видела. И его, даже по моему пьяному и утомленному наблюдению, влекло ко мне.

Но я не могла стоять прямо без его помощи, даже не могла четко видеть. Если бы он отпустил меня, я бы упала на бок, возможно, ударилась бы головой о раковину, и мне нужно было бы наложить швы, и только Бог знал, какие медицинские учреждения у них были в этом городе, в котором я находилась, и вдруг я вспомнила, что ничего о нем не знала. Даже географически я не знала, где именно на Аляске была.

Руки Себястиана прикоснулись к моим плечам.

‒ Дрю, тебя что, сейчас вырвет?

Я покачала головой.

‒ Нет, нет. Просто... это был очень долгий день, и необходимо многое наверстать.

‒ Будешь плакать снова? Потому что я не знаю, как справиться с этим дерьмом.

‒ Нет. Мне просто нужно в душ. ‒ Я встретилась с ним взглядом в зеркале или, по крайней мере, попыталась. Все что мне удалось, это посмотреть в его направлении или, по крайней мере, в сторону двух или трех из них, которые вращались передо мной.

‒ Ты понял?

Я оттолкнулась вверх, держа одну руку на раковине, и попыталась выбраться из платья. Но учитывая то, что все трое моих подружек невесты потратили почти час, чтобы втянуть меня в него, мои шансы выбраться из него самой, будучи пьяной, были... ну... не велики.

‒ Дерьмо, ‒ пробормотала я. ‒ Ты должен помочь мне. Но если притронешься к моей груди, я тебя пришибу. И Себастиан... ‒ Я смотрела в его сторону, прилагая к этому все усилия. ‒ Поверь, тебе вовсе не захочется испытать на себе тяжесть моих кулаков. Я ирландка и дочь инструктора строевой подготовки морской пехоты. Я смогу найти на тебя управу, ясно?

Казалось, он был впечатлен, по крайней мере, он выглядел таковым, это я видела по выражению его лица.

‒ Я буду паинькой, обещаю.

Это была самая хреновая ситуация.

Но коль уж я попала в эту канитель, то, как учил меня папа, я возьму ответственность за свои действия, и просто возьму от жизни то, что было наилучшим для меня в сложившейся ситуации. И я смогу справиться со всем этим дерьмом, не дрогнув.

«Делай то, что должна, а уж потом ищи пути, как справиться с эмоциями», ‒ так всегда говорил мой отец.

И я сделаю то, что должна была.

Я упиралась руками о столик у раковины, и, попытавшись успокоиться, взглянула на него в зеркале.

‒ Помоги мне избавиться от этого нелепого платья, Себастиан.

ГЛАВА 4

Себастиан

Дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо.

Это было плохо. То есть это было чертовски восхитительно, но... это было плохо. Эта девчонка едва держалась. Я не собирался спрашивать, что произошло, но явно ничего хорошего. То, как она только что... сломалась... на улице, ‒ завело меня. Выбесило и чертовски разозлило. Кто мог причинить боль такой девушке, чтобы она вот так сломалась? Она показалась мне сильной, жесткой, таким обычно наплевать на все. Ее так просто было не сломить. Но там в грязи? Она была сломлена. С разбитым сердцем. Одна. И, по моему мнению, я был сопляком, поскольку не смог оставить ее там. Было очевидно, что она была не в том состоянии, чтобы оставаться одной, я напоил ее виски, и это означало, что она теперь была моей проблемой.

И вот она была здесь, чертовки сексуальна, в грязи, сломленная и сражающаяся с очередным срывом. Она была настолько измучена, что под глазами появились круги, и, черт, была безумно красива. Мокрая, грязная, с всклокоченными каштаново-рыжеватыми волосами, прилипшими к лицу и обнаженным плечам, в адски сексуальном свадебном платье, забрызганном грязью, ниспадающим под ее пышные груди цвета слоновой кости, ее соски и ореолы вокруг них словно играли со мной в прятки, бедра были как магниты для моих рук, и ее задница, бог мой, ее задница. Круглая, сочная, как персик. Но она была сломлена, и я не мог ничего поделать. Не мог коснуться ее, не мог прижаться губами к ее кремовой коже, не мог зацеловать ее боль, не мог заняться с ней сексом так качественно, так жестко и так долго, чтобы она забыла имя какого угодно мерзавца, который разорвал на кусочки ее сердце.

Я должен был быть джентльменом.

Но это было не обо мне.

Я пил, трахался и работал барменом. Я не делал всякой джентльменской фигни. Женщины, которые приходили в бар, искали одного ‒ как и я ‒ быстрого и легкого перепихона. Никаких связей, никаких эмоций ‒ просто физическая разрядка и приятные ощущения на какое-то время. Мне не надо было переживать о том, что им нравится, о чем они думают или что чувствуют. То, как их тела реагировали на то, что я делал, читалось как открытая книга. Я доводил их до финала, а потом они возвращались к своим отпускам, чувствуя себя грязными из-за того, что перепихнулись с местным барменом.

Эта цыпочка была не такой.

Она была классом выше. Ее платье, должно быть, стоило состояние, как и туфли, которые она оставила на полу бара, и сумочка на полу спальни. Но дело было не в деньгах. Она не была богатой сучкой. Я чувствовал таких и многих оттрахал. Она просто была... другого класса. Она не спала со всеми подряд и не заводила случайных связей.

Черт побери, о чем я думал! Я не мог переспать с этой девчонкой. Никоим образом, никогда. Она не предназначалась мне. Я должен был усмирить зверя в штанах, помочь ей смыть грязь и дать к чертям отрубиться.

Окончив внутренние разборки, я успокоился, призвал все самообладание, которое имел, и настроился на работу ‒ помочь самой сексуальной женщине, которую я когда-либо видел, снять свадебное платье... зная, что и пальцем не дотронусь до ее чертовски идеальной кожи.

Пришлось здорово потрудиться, расшнуровывая лиф ее платья, и, господи, каждый раз прилагая усилия, ее грудь, которая была не только пышной, но и упругой, подпрыгивала, словно чертово желе, каждый раз, пока я дергал за шнуровку. Я почувствовал, как член напрягся у меня в джинсах, и изо всех сил пытался проигнорировать этот факт. Еще немного усилий и я стянул платье к бедрам, а потом, наконец, оно скользнуло вниз, и вуа-ля, она стояла передо мной в белоснежном клочке кружев на бедрах. Белая полоска стринг пряталась между молочно-белыми полушариями ее попки. Я отчетливо мог разглядеть это в зеркале позади нее и... господи, спереди эти трусики прикрывали не больше. Я хотел сказать, дерьмо, они нихрена не прикрывали. Ее киска, словно поедала эти стринги, словно в последний прием пищи, и не будь мой член уже столь возбужденным, он бы сразу вскочил от одного моего взгляда на пухлые половые губки этой киски, прилипшие к влажному белому шелку.

Да, она была мокрая. Но не только от дождя и грязи. Она смотрела на меня в зеркало, ее восхитительные голубые глаза блуждали и фокусировались, но были зафиксированы на мне с нечитаемыми мыслями и эмоциями, которые четко вырисовывались в чертах ее лица и сверкали в ее взгляде.

Черт бы меня побрал.

Мне пришлось отпустить ее, сжать кулаки, закрыть глаза и подумать о том, как автофургон сбил щенка.

О голых старых монашках.

Голых старых священниках.

Холодной извивающейся рыбе.

Червях в грязи.

Когда я открыл глаза, она все еще смотрела на меня в зеркало. Но теперь, когда я посмотрел на ее грудь, которая полностью отражалась в зеркале, ‒ большая, круглая, высокая и совершенная, с темными ореолами размером с долларовую монету и с набухшими розовыми сосками ‒ вся работа, которую я проделал, чтобы сбить возбуждение, была пущена псу под хвост.

А она просто смотрела на меня, и я мог, черт возьми, поклясться, что она бы не возражала, если бы я коснулся ее или если бы мое самообладание дало слабину.

‒ Черт, прекрати на меня так смотреть, Дрю, богом прошу! ‒ прорычал я самым глубоким и злобным голосом, на который только был способен.

‒ Как?

‒ Не знаю. О чем бы ты ни думала, глядя на меня вот так, ‒ прекрати.

Я отодвинул в сторону занавеску для душа, отрегулировал воду, чтобы она была не слишком холодной или горячей, и затем взял Дрю за запястье.

‒ Залезай, ангелочек.

Она залезла, пошарила в поисках ручки крана, чтобы добавить больше горячей воды, а потом посмотрела на меня, опираясь о стену:

‒ На мне все еще надето нижнее белье.

Я стиснул зубы и заговорил, не разжимая их, потому что она была в моем душе, ‒ практически голая, вода струилась по ее коже, прилепляя ее волосы к голове и плечам. Я боролся изо всех сил с инстинктом залезть к ней в душ и отмыть дочиста, чтобы я мог снова сделать ее грязной.

Я не мог сдержать раздраженный взгляд:

‒ Ну, уж извини, но без вариантов ‒ я с тебя это не сниму. Это требует всего моего самообладания. Будешь мыться в этих чертовых трусах ‒ тут я тебе не помощник.

‒ О! ‒ Она засунула голову обратно под душ, намочила волосы, затем вытерла лицо и стала оглядывать душевую. ‒ Шампунь?

Я схватил бутыль из-под раковины и подал ей.

Она намыливала волосы, периодически опираясь одной рукой о стену или хватаясь за меня. Я промок от брызг воды, как и пол, но черт, мне было плевать. Было не до того. Наблюдать, как она моется в душе? Боже, я был самым удачливым сукиным сыном на свете и самым проклятым: я мог видеть ее голое тело, идеальную кожу, совершенные изгибы, смотреть, как капельки воды скатываются по ее груди и между бедер... Черт! Но я был проклят, потому что не мог коснуться ее.

Затем она посмотрела на меня, размышляя, раздумывая. Она оперлась рукой о стену, подцепила большим пальцем тесемку трусиков, приспустила их на бедрах, потом, сжав бедра, заерзала ими так, что трусики спустились к ее коленям, а дальше ‒ упали прямо к ступням. Она наклонилась поднять их, но пошатнулась, и мне пришлось схватить ее за плечи, чтобы удержать, а это означало, что я оказался под струей обжигающе горячей воды, а мои руки ‒ на ее мокрой обнаженной коже. Теперь она была в нескольких сантиметрах от меня, вода стекала по ее лицу, и ее большие голубые глаза были напуганы, взволнованы и полны грусти.

Но трусики были у нее в руке.

И в этот момент, когда она посмотрела на меня, ее мысли и чувства отразились на лице и во взгляде столь ясно, как божий день, ее обнаженное тело было прижато к моему...

Она положила свои трусики мне на голову и захихикала.

Капли горячей воды потекли по моим волосам, вниз по лицу и за шею. Я снял ее трусики с головы, выжал их и отодвинулся от нее. Я должен был это сделать.

Это хихиканье.

Черт побери, это хихиканье.

Такое сладкое, невинное, игривое, сексуальное и легкое.

Если бы я мог услышать это ее хихиканье в постели. Я бы щекотал ее, дразнил своим языком, пока эротические смешки не превратились бы сначала в стоны, потом в мольбы, а затем в крики оргазма, когда бы я провел языком по ее клитору, пробуя на вкус ее сладость...

Я направился к ней с полным намерением бросить ее на кровать и заставить молить сладким голоском о моем члене.

Я зашел так далеко, что положил ладонь на ее бедро, стал поглаживать пальцами ее кожу. Она смотрела на меня, не отрываясь, потом немного пошатнулась и отклонилась к стене душевой, тяжело дыша и хватая воздух, ее грудь поднималась и опускалась в такт дыханию. Черт, черт, черт, я мог поклясться, что чувствовал сквозь обжигающую воду ее желание, она тоже тянулась ко мне, не смотря на то, что все еще опиралась одной рукой о стену, чтобы не упасть, и...

Черт.

Ты чертов сукин сын, Себастиан Бэдд.

Я отстранился от нее прежде, чем сделал что-то, о чем бы мы оба потом сожалели. Но я так разозлился на себя, на нее, на того засранца, который разбил ей сердце... Я был чертовски зол. Адреналин так и гулял во мне, когда я оторвал себя от нее.

Я стукнул кулаком по дверному косяку так сильно, как только мог, да так, что куски облицовки откололись и упали на пол.

‒ Господи, Себастиан! Какого черта! ‒ Она была шокирована и напугана.

Я не смотрел на нее, схватил из-под раковины полотенце и положил его у раковины.

‒ Я не могу. Извини. Постарайся не вырубиться и не сломать нахрен голову.

Я ушел из ванной, закрыл за собой дверь в спальню и затем, прислонившись к ней спиной, схватился за волосы. Кулак чертовски пульсировал, но мне было плевать.

Душ был включен так долго, что мне показалось, будто она, наверняка, там вырубилась, но, в конце концов, я услышал, как вода перестала литься, и до меня донесся скрип пружин кровати, когда она залезала в нее.

‒ Себастиан? ‒ Я услышал ее сдавленный невнятный голос за дверью.

‒ Да.

‒ Мне нужно мусорное ведро. На случай, если меня стошнит.

‒ Понял.

Я принес ведро из другой ванной комнаты и затем постучался к ней.

‒ Ты укрыта?

‒ По большей части.

Я открыл дверь и подошел к кровати. Она лежала по диагонали, лицом к изножью кровати и «по большей части» она имела в виду, что была обернута в полотенце, которое прикрывало большую часть ее попки; она лежала на животе и положила голову набок.

‒ Полагаю, платье ‒ это все, что у тебя есть?

Она кивнула.

‒ Да. И пара туфель. И сумочка. И мое разбитое сердце. Одежды нет.

‒ Тогда принесу тебе рубашку для сна.

Я взял одну из своих старых выцветших рубашек «Бэддз Бар энд Грилл» еще тех времен, когда это заведение было достаточно привлекательным туристическим местом, а не захудалой забегаловкой с одним посетителем. Она была мягкой на ощупь и настолько выцвела, что логотип был едва читаем. Я легонько коснулся плеча Дрю и присел у ее головы.

‒ Можешь сесть?

Она тряхнула головой.

‒ Не-а. Не могу, мистер Себастиан, сэр. Я все еще пьяна. Все. Пока-пока.

‒ Отлично. Ну, хоть помоги мне. Я хочу надеть на тебя рубашку, ладно?

‒ Хорошо.

Я придержал ее за плечи и помог перекатиться на спину, а затем сесть, умудрившись сохранить в процессе обернутое вокруг ее груди полотенце. Натянув рубашку ей на шею, я попытался продеть ее руки в рукава, но она то ли не поняла, что от нее требовалось, то ли смутилась, и ни она, ни я никак не могли понять, куда какую руку просунуть. Она вся запуталась, наполовину продев голову через ворот рубашки, с одной рукой в неверном рукаве и другой, шарящей где-то позади нее.

‒ Погоди-погоди. ‒ Она шлепнула меня обеими руками. ‒ Прекрати, тупой ты великолепный громила. Я сама.

Я убрал руки, пытаясь не рассмеяться, но это мне удалось с трудом.

‒ Прекрати смеяться надо мной!

‒ Прости, просто это забавно. Ты забавная, но это так мило.

Наконец, она справилась с рубашкой и окинула меня печальным, полным тоски взглядом.

‒ Я не должна быть забавной. Я должна быть сексуальной, ‒ скорбно пожаловалась она. ‒ Предполагается, что я должна быть замужем. Я сейчас уже должна быть замужем! Предполагалось, что это Майкл разденет меня. И именно его член должен был быть во мне прямо сейчас, но вместо этого я здесь бухая, с разбитым сердцем, и хотела бы, чтобы это ты был во мне, и мне все равно, потому что Майкл ‒ МУДАК!

Она выкрикнула последнее слово так громко, что я вздрогнул.

Я заставил себя проигнорировать одну фразу из ее монолога, ту конкретную, которая действительно что-то значила... угадайте какую. Я осторожно погладил ее по щеке.

‒ Ты сексуальная, Дрю. Мне жаль, что твой тупоголовый жених разбил тебе сердце. Он просто последняя сволочь, и тебе без него лучше.

Она вновь захихикала.

‒ Хочешь, расскажу, почему Майкл ‒ мудак?

‒ Он продинамил тебя?

Она мотнула головой из стороны в сторону широким, подчеркнуто небрежным жестом.

‒ Нееееет. Он трахал мою подружку-свидетельницу прямо перед чертовой свадьбой. И ее зовут Тани! Кто, черт возьми, называет своего ребенка Тани? Ее родители хотели, чтобы она была шлюхой? Ну так вот, получите шлюху. И она шлюха. Ну, я уверена, есть хорошие, нормальные, нешлюховатые девушки, которых так назвали, уж извините ‒ я имею в виду... Тани ‒ дерьмо. В общем, я имею в виду, что очень жаль всех приличных девушек в мире по имени Тани, ведь считается, что все они шлюхи. Но она ‒ шлюха. Она трахала моего жениха в день моей свадьбы! Кто так делает? Тани так делает, потому что она шлюха! Пошла ты, Тани, чертова шлюха.

Она уставилась на меня, ее зрачки не могли сфокусироваться, а потом Дрю ухмыльнулась, будто я пропустил какую-то шутку.

‒ Ты слышал, что еще я сказала? Я сказала, что хочу, чтобы твой член был во мне, твой, а не Майкла. Готова поспорить, у тебя о-о-ооочень большой член, самый большой, самый крупный, самый красивый член из всех, правда? Так и есть, точно. И если бы я не была полностью раздавлена и не должна была быть замужем ПРЯМО СЕЙЧАС, я бы трахнула тебя так, что ты даже и представить себе не можешь. Ты. Даже. Не. Представляешь!

Она ткнула указательным пальцем мне в грудь.

‒ Ты все понял?

Я вздохнул, пытаясь справиться с собой.

‒ Да, Дрю, я все понял.

‒ И?

Я нахмурился.

‒ «И», что?

‒ Я права?

‒ На счет чего?

Она указала на мой пах.

‒ У тебя самый огромный член из всех, что я когда-либо видела?

Мне чертовски сильно хотелось продемонстрировать ей, какой у меня на самом деле член, ведь несмотря на всю ситуацию, я так возбудился, что это даже причиняло боль.

‒ Никто не жаловался. Но пока, думаю, тебе стоит поспать.

‒ Одной.

Я кивнул.

‒ Да, одной.

‒ Ладно.

Она плюхнулась на подушки, я вытащил из-под нее одеяло и укрыл ее. Я подходил к двери, когда ее сладкий сонный голос остановил меня.

‒ Знаешь, что хреново, Себастиан?

‒ Что же?

‒ Ты все это будешь помнить завтра, а я нет.

Она попыталась указать пальцем на меня, но промахнулась и, вместо этого ударилась им о кровать.

‒ Или, по меньшей мере, я надеюсь, что ничего не запомню. Надеюсь, и ты тоже, потому что я просто в хлам. Надеюсь, я проснусь с амнезией. У тебя нет лишней амнезии для меня?

‒ Нет. А если бы была, я бы не поделился.

‒ Почему? Я не хочу ничего помнить. Ничего из этого.

‒ Потому что «забвение» ‒ это просто отговорка, а ты, ангелочек, куда сильнее таких вещей.

‒ Откуда ты знаешь?

Я щелкнул выключателем, услышав, как она засыпает.

‒ Сразу видно. А теперь спать. Здесь тебе ничего не грозит.

‒ Это потому что ты громила, а с громилами никто не трахается. Правда, ты сексуальный громила. Чертовски сексуальный громилище.

Становилось все интереснее.

Я оставил ее посапывать с мусорным ведром под рукой и пошел в свою спальню.

Запер за собой дверь. Закрылся в ванной, разделся, включил душ и приказал себе перестать думать о ней.

Но это было бесполезно.

Я встал под душ и боролся с этим, пока мыл голову. Боролся, пока смывал с себя мыльную пену.

Она была всем, что я мог видеть. Что мог вдыхать. Всем, что я мог чувствовать. Я мог нарисовать каждый дюйм ее обнаженного мокрого тела; я почти ощущал ее влажную тугую киску, принимающую мой член, в то время как я входил в нее. Я практически слышал ее сексапильный, игривый смешок, в то время как я бы дразнил ее. Черт, черт... она была бы так возбуждена, я бы ощущал ее как... Господи, как никого до этого. Я просто знал: трахнуть ее было бы незабываемо. То, как бы она двигалась подо мной, на мне, то, как бы она хныкала и стонала, и умоляла меня трахать ее еще жестче...

Мой член пульсировал у меня в кулаке, пока я ласкал себя, думая о Дрю, воображая ее влажную кожу, ее мокрую киску, вбирающую каждый дюйм моего члена. Я знал, что мой детородный орган на самом деле был бы самым длинным, крупным и жестким из всех, что были в ней. Я бы трахал ее, пока мы оба не сошли бы от этого с ума.

Я так возбудился, что думал, ослепну, пока кончаю, до тех пор пока я не обмяк и мне не пришлось прижаться к стенке, чтобы оставаться в вертикальном положении.

Я был чертовым ублюдком.

Потому что знал: я снова буду дрочить на Дрю, и буду делать это часто.

Я просто не мог ее тронуть.

Вы не трахаете разбитые сердца: они прикипают к вам, а я не связывался с таким типом девушек.

Ни за что, особенно с семью братьями, которые собирались обрушиться на меня.

Что, кстати, породило один очень насущный вопрос. Нас будет восемь, и где все мы будем спать? По факту, мы вчетвером не влезали в комнату еще будучи детьми. Сейчас мы все большие дядьки, которым нужно много места, а эти комнаты хоть и не самые маленькие, точно не подходили для восьми здоровых мужчин. Даже если я пожертвую своей собственной комнатой, отчего я был вовсе не в восторге. Черт, да никто из нас не был бы.

Что за черт, отец? Я не отказался бы от помощи в баре, однозначно... но тем не менее. Какого черта?

ГЛАВА 5

Дрю

Голова раскалывалась, а во рту ужасно пересохло к тому времени, как я проснулась.

Что за черт? Где я? И что произошло?

Я ничего не могла вспомнить. В каком-то смысле это было даже хорошо.

Я попыталась снова уснуть, но, как правило, если проснулась, то было уже не важно, насколько я устала, была пьяна или страдала от похмелья, уснуть уже не могла.

Кровать была неудобной, значит, она была не моя. Слишком жесткая, простынь была постелена не так, одеяло пахло чем-то чужим, подушка была слишком плотная и тоже чем-то пахла. Я с душевными муками еле открыла глаза и несколько минут смотрела в потолок, и это была ошибка, так как он также подтвердил то, что я была не дома. Потолок был покрыт белой штукатуркой, без потолочных плинтусов, чтобы сделать плавный переход на стены. Дома, в Сиэтле, потолок был гораздо выше и выполнен в стиле промышленного шика ‒ с черными металлическими стропилами и кирпичными стенами.

Повернувшись на другую сторону, я увидела свое спасение: литровую бутылку воды и две таблетки аспирина. Рядом лежала записка.

Написанная мужским почерком, быстро и небрежно, но разборчиво:

«Дрю,

Готов поспорить, что тебе сейчас очень плохо. Выпей всю бутылку воды и аспирин, а потом спускайся вниз. Приготовлю тебе завтрак.

И хочу, чтобы ты знала, здесь мой брат, и он самый страшный уродец в мире, будь осторожна. И он абсолютный мудак, не жди от него хороших манер, в последние годы он ведет себя словно настоящий засранец. Его зовут Зейн, и он отстанет, если не обращать на него внимания. В отличие от меня.

И еще кое-что: мой знакомый владеет прачечной, поэтому твое платье у него, он там поколдует над потеками грязи. И еще, у меня есть знакомая, которая владеет магазином подержанной одежды, поэтому она привезла тебе сменку. Без понятия, какой у тебя размер, поэтому назвал размер твоего платья, и она подбирала одежду по нему. Надеюсь, все подойдет.

И последнее, похоже, я ничего не помню о прошлой ночи. Наверное, из-за виски. Так что не волнуйся: мы с тобой оба нихрена не помним.

Себастиан.

P.S. Ты просто очаровательная, когда спишь. И ты храпишь».

Черт.

Черт.

ЧЕРТ.

ЧЕРТ.

Я все вспомнила. Все и сразу, словно поезд привез груз переживаний и смущения.

Видео на телефоне Эрика, в котором Майкл трахал Тани в примерочной незадолго до того, как должен был сказать мне «Да» у алтаря.

То, как я напилась с друзьями отца ‒ копами.

Буквально запрыгнула в первый попавшийся самолет и предложила пилоту любые деньги, чтобы он отвез меня туда, куда он направлялся.

И пункт прибытия назывался Кетчикан, штат Аляска.

Спотыкаясь, наполовину пьяная и наполовину уже с похмелья, я ввалилась в дешевый бар на пристани и опять напилась с самым сексуальным мерзавцем из тех, кого когда-либо встречала.

Кто без конца подливал мне скотч.

Кто накормил меня вкусной едой.

Кто вытащил меня из грязи.

Раздел.

Отправил под душ.

Уложил спать.

И даже не воспользовался положением.

Даже не смотря на то, что я говорила ему, в чем была абсолютно уверена, что у него наверняка был самый огромный член, и как я хотела, чтобы он был во мне.

А после этого... потом... он оставил мне воду, аспирин и милую записку.

И отправил мою одежду в химчистку.

И достал другую одежду.

И приготовил мне завтрак.

Возможно, виной всему было похмелье, но мне хотелось плакать от заботы, которой он меня окружил.

Я постаралась сесть. Это заняло несколько минут, так как мне было тяжело двигаться и трудно не спать, и все адски болело, но особенно болели голова и сердце, правда, болели они по-разному, но мучили меня одинаково. Я открыла бутылку воды, сделала четыре огромных глотка все еще холодной воды, потом приняла аспирин и запила его водой. Затем я, наконец-то, хорошенько осмотрелась. Комната была просторная и скудно обставленная. Кровать, на которой я сидела, представляла собой не что иное, как матрас и пружинный каркас, ни изголовья, ни изножья. Простая белая простынь и тонкий серый плед. На самом деле, в комнате вообще больше ничего не было, кроме прикроватного столика слева от меня, на котором была вода, записка и мой мобильный телефон. Зарядное устройство соединяло телефон с розеткой в стене. Он даже поставил на зарядку мой телефон.

В комнате было окно, поэтому я осторожно встала, неуклюже подошла к нему и выглянула.

Бог ты мой!

Кетчикан был великолепен. Вид из окна открывал взору пристань, протянувшуюся вдоль береговой линии, у которой были пришвартованы судна всех мастей, и рябь моря с пятнышками парусов рыбацких лодок и большим круизным лайнером вдали, приближающимся к берегу. Чуть дальше слева располагались холмы, покрытые зеленью деревьев, свинцово-серое небо над ними и разноцветные домики, уходящие к вершинам холмов, а совсем далеко ‒ горы с белыми вершинами.

Я выбрала для побега чудесное местечко, это уж точно.

Я отвернулась от окна и увидела груду одежды на полу у кровати: джинсы, штаны для занятий йогой, две футболки с V-образным вырезом ‒ белая и черная, ‒ утепленная толстовка, толстый вязанный свитер, упаковку из трех комплектов простого хлопкового нижнего белья, спортивный бюстгальтер, две пары толстых шерстяных носков и поношенные, но дорого выглядящие туристические ботинки.

По какой-то глупой причине к горлу подошел ком, и мне стало жарко.

Это была всего лишь одежда.

Но... он все продумал. Даже бюстгальтер и трусики, и позаботился, чтобы белье не было поношенным. Бюстгальтер был с этикеткой, цена была закрашена маркером, а на обратной стороне была написана цена для секонд-хенда. Я надела нижнее белье, которое мне подошло, разве что лифчик был немного мал. Джинсы были моего размера, поэтому я их надела вместе с футболкой и толстовкой, и, я могла точно сказать, что теплая и чистая одежда казалась роскошью после событий прошлого дня.

На голове у меня царил сущий кошмар. Это обнаружилось после того, как я заглянула в ванную. Я расчесала их пальцами, настолько хорошо, насколько смогла, что не особо помогло их распутать, но выглядели они не так уж и ужасно. Я развернулась и хотела было выйти из ванной, как вдруг заметила, что дверной проем был сильно поврежден. И тут я вспомнила.

Он приблизился ко мне, и, словно больше не мог себя контролировать, коснулся рукой моего обнаженного бедра, и я вспомнила, что его рука была теплой и сильной, когда обхватила изгиб моего бедра, словно была создана для того, чтобы обнимать меня. А потом он развернулся и врезал кулаком по дверной раме так сильно, что обшивка разлетелась в щепки, а его кулак оставил ужасный отпечаток на дереве и штукатурке.

Вот это удары бывают у мужчин.

И тут я поняла, что слишком долго задержалась в ванной комнате.

Нужно было выйти из своеобразного убежища, спуститься вниз и встретиться с Себастианом и его предположительно уродливым братом-мудаком.

Хватит быть слабой. Надо показать себя настоящей женщиной.

Я натянула капюшон, положила телефон в карман, повернула дверную ручку и вышла из комнаты. В коридоре были еще две двери в другие спальни, обе закрытые, коридор выходил в большую комнату. Кухня была отделена от гостиной длинным столом, со стороны гостиной стояли табуреты, там также стояли два роскошных кресла, абсолютно не подходящий к интерьеру кожаный диван, побитый кофейный столик и маленький телевизор с плоским экраном на стене напротив дивана. Через окна в комнату проникал свет, и в них был виден захватывающий дух вид на бухту и холмы.

Никакой роскоши, никаких интересных идей, но все очень удобно, уютно, как дома.

В другом конце коридора из большой комнаты была дверь, ведущая, видимо, вниз. В большой комнате было пусто, и я решила, что Себастиан и его брат были внизу. Сердце бешено стучало, пока я спускалась по лестнице, затем толкнула дверь внизу и попала в бар рядом с кухней...

И стала свидетельницей довольно напряженной немой сцены.

Себастиан был одет в выцветшие рваные синие джинсы и в обычную белую футболку в V-образным вырезом горловины. Эта футболка никак не скрывала его накачанные мышцы и татуировки. Теперь, когда он был в футболке с короткими рукавами, которые доходили прямо до бицепса, я увидела еще больше татуировок, рукава были так натянуты, что мне казалось, будто они сейчас порвутся. Так же футболка была натянута на плечах и груди, подчеркивая ширину и массивность его торса, и облегала его узкую талию.

Также он был без обуви и, черт побери, ну что такого в босом мужчине в синих джинсах? Это, конечно, клише, знаю, но он был так чертовски хорош.

И его татуировки. При виде их я облизала губы. Каждый рисунок был очень четким, но в то же время плавно перетекал в другие на обеих руках и продолжался на лопатках и по всей длине рук. Там было множество тотемов, животных, черепов, играющих в карты, изображений поп культуры, загадочным образом переплетенных в целую коллекцию изображений с самыми разнообразными историями.

Лицом к Себастиану стоял еще один мужчина, чуть ниже него на семь-десять сантиметров, то есть примерно метр восемьдесят пять в сравнении с метром девяносто пять, но, боооже мой, этот мужчина был таким накачанным. Я имею в виду, у Себастиана была спортивная фигура, но этот экземпляр... боже, он был вовсе на другом уровне накачанности. В целом, у них было одинаковое телосложение: мощные плечи и широкая грудь, узкая талия, ‒ но тот, другой парень, не просто жил в этом образе накачанного мачо, а довел его до максимального предела. Руки в обхвате были даже больше, чем у Себастиана, примерно такие же, как мои бедра, его грудь могла бы сойти за наковальню, он был просто... безумно мускулист.

Хотя его тело еще не походило на тело бодибилдера... он был худой и сильный. Все в нем кричало ‒ ОПАСНОСТЬ. Его голова была побрита наголо по бокам, только на макушке торчал небольшой загривок каштановых волос. Я смогла разглядеть только одну татуировку: кричащего орла на левом бицепсе; одним когтем орел держал трезубец, а другим ‒ пистолет-пулемет, а напротив был привязан якорь. Я узнала логотип, но около минуты не могла все сопоставить; в записке Себастиана было сказано, что его брат Зейн провел последние пару лет «словно настоящий засранец». И это был логотип спецназа ВМС США.

Черт. Возможно, он и не «вел» себя как засранец, если принять во внимание все обстоятельства.

Еще Себастиан говорил, что Зейн ‒ самый уродливый ублюдок, которого я когда-либо видела, но, оставив в стороне физические данные воина, Зейн был ровно настолько же сексуален, как и Себастиан. Скалистый, как обрыв утеса, подбородок, глубоко посаженные темные глаза, высокие скулы, широкий выразительный рот... Да, Зейн Бэдд был просто чертовски горяч. Но в отличие от жесткого, грубого, сурового Себастиана, который смотрел c опьяняющей патиной тепла и харизмы, Зейн выглядел просто... жутко. Его глаза были холодными, темными, дикими. У Себастиана была такая же дикость во взгляде, но глаза Зейна были обжигающе ледяными. Этот мужчина видел и сам совершал действительно ужасающие вещи, и это чувствовалось во всей окружающей его ауре.

Никто из них еще не заметил меня. Они стояли лицом друг к другу посреди бара. Пара ничтожных сантиметров между их массивными телами, горящие глаза, сжатые кулаки: оба были в ярости. На грани драки, по крайней мере, так это выглядело с моей стороны.

‒ Я не имел никакого понятия, что отец собирался написать такое дерьмо в завещании, Зейн! Откуда я вообще мог знать? Я даже не знал, что у него было это проклятое завещание, так же, как и не знал о его проблемах с сердцем. Он просто умер посреди смены. Он был мертв уже перед тем, как ударился об пол, и я ни черта не слышал про его завещание до вчерашнего дня. Так что хватит вести себя так, будто я знаю больше тебя.

‒ Крыса-адвокат прислал мне факсом копию завещания, Баст. У тебя есть десять штук, которых нет больше ни у кого. Тогда объясни это дерьмо.

Себастиан, казалось, был в секунде от того, чтобы окончательно выйти из себя и наброситься на брата, который, судя по всему, был близок к тому же. И учитывая невероятные размеры и силу обоих, я не была уверена, что этот бар выдержал бы их драку.

Но что я могла сделать? Я была вполовину меньше, не знала никого из них, к тому же вмешивалась в явно личный спор.

‒ Если ты видел завещание и знаешь, что у меня есть эти десять штук баксов, из которых я, черт побери, не увидел и копейки, ‒ тогда знаешь, что отец завещал. Потому что я всегда был единственным, кто приходил сюда. Я взял на себя кухню, когда мама умерла. Я взял на себя бумажную работу, чтобы отец мог хотя бы отчасти выйти на пенсию. Я заправлял этим местом, Зейн. Я. Вы все сбежали в погоне за своими мечтами, а я остался здесь управлять баром вместе с отцом. Никто даже не спросил, хочу ли я этого. Так что отец дал мне пару лишних баксов в качестве незначительной награды или типа того, а у вас кишка не тонка, чтобы завидовать? К черту… вас всех.

Себастиан сделал акцент на последней фразе и жестко толкнул брата, заставив того отшатнуться на пару шагов назад.

А Зейн? Ну… он не очень хорошо воспринял этот выпад. Естественно. Его кулак полетел, и челюсть Себастиана отлетела в сторону.

И потом все завертелось, оба набросились друг на друга, плюясь проклятиями и размахивая кулаками.

Нужно было прекратить драку.

Это было неосознанно, правда, я просто отреагировала. Когда мне было два года, отец учил меня боевым искусствам. Каждое утро перед рассветом мы практиковались в ката, и один раз в неделю я ходила с ним боксировать в спортивный зал. Мне всегда было все равно на пояса или что-то вроде этого, потому что я делала это больше для отца, однако все же прошла испытание на вторую степень черного пояса по его настоянию.

Я знала, что справлюсь, и невольно ринулась останавливать драку. Я умела драться, и использовала при необходимости свои умения, чтобы защитить других... Этому тоже меня научил отец.