Мираж черной пустыни

61

Дебора уставилась на последнюю запись в дневнике Грейс, датированную 16 августа 1973 года.

«Дебора влюблена в Кристофера Матенге, — писала ее тетя. — И я думаю, что это взаимно. Трудно представить себе более подходящую кандидатуру на роль мужа Деборы, чем Кристофер. Я молю Бога, чтобы дожить до дня их свадьбы и благословить их на долгую и счастливую жизнь».

Это были последние слова Грейс, которые она записала в своем дневнике. Той же ночью она умерла.

Закрыв дневник и положив его на кровать, Дебора распрямила затекшие ноги, подошла к окну и раздернула шторы. В глаза ей ударил неожиданно яркий солнечный свет. Обнаружив, к своему удивлению, что за окном разгар дня, Дебора поспешно задернула шторы. Она поняла, что, потеряв счет времени, просидела за чтением дневника всю ночь и утро.

Она отвернулась от окна и опустилась на стоящий рядом небольшой диванчик, положив ноги на кофейный столик, откинулась назад и уставилась на потолок. За дверью, в коридоре отеля, кипела жизнь: гремели тележки горничных, перекрикивались на суахили носильщики, периодически звякали лифты. С улицы сквозь наглухо задернутые шторами окна доносилась какофония из шума моторов, рева автомобильных клаксонов и гула людских голосов.

Дебора обняла себя за плечи. На глаза навернулись слезы.

Это было уже слишком — история ее семьи. Она чувствовала себя так, будто ее окатили водой, будто она плыла в бушующем море.

Все это время они были рядом с ней — ответы, за которыми она когда-то пошла к Вачере, желая узнать о другом ребенке, плоде любви Моны и Дэвида. Ответы были у нее под рукой все эти годы, в записях дневника, сделанных аккуратным подчерком Грейс:

«Той ночью мы потеряли четверых: моего дорогого Джеймса, Марио, который был со мной с самого начала, Дэвида Матенге, и ребенка, которого затоптали…»

Затем, через две страницы: «Мона снова беременна. Она говорит, что это ребенок Тима Хопкинса, плод непростительной ошибки, что она была вне себя от горя и не осознавала, что делает».

Из глаз Деборы хлынули слезы, когда она узнала горькую правду своего рождения. «Я была не дитя любви, а всего лишь плодом ошибки».

Дебора подтянула ноги к груди и обхватила их руками. Уткнувшись лицом в колени, она тихонько заплакала.

В дверь постучали.

Она подняла голову. Услышав звук поворачивающегося в замке ключа, вскочила и подбежала к двери. Распахнув ее, увидела на пороге уборщика с тележкой и стопкой чистых полотенец. Он смущенно улыбнулся и жестом показал, что пришел убраться в ее номере.

— Не нужно, спасибо, — сказала она по-английски, затем, увидев, что он не понял, повторила фразу на суахили. Он снова улыбнулся, поклонился и повез свою тележку к другому номеру. Дебора поискала табличку с надписью «Не беспокоить», нашла одну, на которой было написано «Узисумбу», и повесила ее на ручку входной двери.

Она прислонилась к двери и закрыла глаза.

«Что я здесь делаю? Зачем я приехала?»

Шум с улицы, проникающий в комнату даже через закрытые окна, становился все громче. Она слышала зов Найроби, но пыталась игнорировать его. Внезапно ей стало страшно.

«Ты чего-то боишься, — прозвучал в ее голове голос. — Почему ты бежишь от меня? Ты боишься меня, Дебби, или ты просто боишься серьезных отношений?» — шесть месяцев назад спросил ее Джонатан.

Она вспомнила о Джонатане Хейзе и попыталась представить его здесь и сейчас, в этой комнате. Она хотела бы знать, как бы он повел себя в этот момент, заставляя ее говорить, вытягивая из нее все ее чувства и мысли, помогая ей пройти через запутанный лабиринт, в котором она заблудилась. Когда она думала о Джонатане, на душе у нее становилось легче, даже его незримое воображаемое присутствие успокаивало ее. Но незримый Джонатан мало чем мог помочь ей: он был слишком эфемерен. При первых же громких звуках, донесшихся из коридора, он мгновенно исчез.

Деборе казалось, что ее тело и душа распались на маленькие кусочки и разлетелись по всему земному шару: одна часть их прилетела сюда, в Восточную Африку, другая вращалась вокруг Джонатана в Сан-Франциско. С самых первых дней в Калифорнии, пятнадцать лет назад, когда она сбежала от реальности, оказавшейся слишком невыносимой для молодой девушки, Дебора по крупицам собирала свое «я» воедино.

«А из какой именно части Англии вы родом, доктор Тривертон?» — спросил ее Джонатан в первый же день их встречи. Дебора была новенькой в больнице, поэтому ее поставили ассистентом к доктору Хейзу. К своему большому удивлению, Дебора призналась, что на самом деле она родилась в Кении, а не в Англии.

Оглядываясь назад, она поняла, что заставило ее тогда сказать правду. Джонатан. Было что-то такое в его больших карих глазах, заглядывающих прямо в душу, в его тихом умиротворяющем голосе, что располагало к откровенности. Все замечали эту особенность в докторе Джонатане Хейзе. Люди приходили к нему и рассказывали о своих радостях и горестях, а он слушал их с неподдельным вниманием.

Однако свои собственные эмоции доктор Хейз предпочитал не выставлять напоказ: если у него и были какие-то чувства, то он тщательно скрывал их за маской уравновешенного и степенного человека. Вот почему тот его импульсивный, страстный поцелуй в аэропорту — вчера? позавчера? — так удивил ее.

Дебора заметила, что дрожит от холода.

Ее волосы давно уже высохли, но она по-прежнему была одета лишь в один банный халат. У нее не было сил переодеться.

«Кристофер», — подумал она наконец.

Он не был ей братом.

Она старалась не думать о нем; с той самой минуты, как она закрыла дневник, она гнала от себя то, с чем нужно было разобраться. Показалось, что земля уходит у нее из-под ног. Чтобы не упасть, она схватилась за ручку двери. То, с чем в течение целых пятнадцати лет она тщетно пыталась примириться, в одночасье рассыпалось в прах.

Она не была дочерью Дэвида Матенге. Она не была африканкой.

От осознания этого факта у нее перехватило дыхание. Дебора с трудом оторвалась от двери и прошла в ванную комнату. Уставившись на свое отражение в зеркале, на лицо, которое изучала тысячи раз, она пыталась отыскать в нем следы африканской крови, которая, как она много лет считала, текла по ее венам. Как часто она себя рассматривала, изучая каждую ресничку, каждую морщинку и складочку на своем лице, ища признаки другой расы, но в то же время молясь, чтобы никогда не найти их.

Она ухватилась за края раковины.

«У меня не было причины убегать. Никакого преступления не было. Я была вольна любить Кристофера. Я могла остаться в Кении».

На глаза снова навернулись слезы. Деборе казалось, что она угодила в ловушку. Будь здесь Джонатан, он бы помог ей справиться со своими чувствами; он бы показал ей, как одолеть смятение и замешательство. Но Джонатана не было. Осталось лишь жалкое отражение белой женщины.

Она подошла к кровати и взяла фотографии: Валентин верхом на пони; леди Роуз, смотрящая через плечо; молодая тетя Грейс; четверка босоногих детей, стоящих на солнце. Дебора посмотрела на оставшиеся три фотографии.

Поспешно убегая из Кении, она захватила с собой лишь несколько вещей: дневник Грейс, любовные письма, горстку снимков. Она завернула их в бумагу и перевязала веревкой, где они и пролежали все эти пятнадцать лет. Дебора не помнила, что было на этих фотографиях и почему она выбрала именно их. Но сейчас, взяв их в руки, она испытала странное желание — желание окунуться в прошлое.

На одной из фотографий был Терри Дональд: правой ногой он опирался о тушу носорога, а в правой руке держал ружье. Он был истинным воплощением мужчин семейства Дональдов: привлекательным и храбрым, мужественным и уверенным в себе, загорелым и большим любителем охоты, представителем третьего поколения рожденных в Кении белых людей.

Затем Дебора перевела взгляд на фотографию Сары. Совсем еще молоденькая: волосы пока не заплетены в тугие косички, улыбка по-девичьи застенчива, одета в школьную форму, которая дополняла и без того трогательный и невинный вид. Эта фотография напомнила Деборе о простых днях, лучших днях ее жизни.

На последней был изображен Кристофер. Он стоял на берегу реки, на островке солнечного света, в черных брюках и белой рубашке с закатанными рукавами и расстегнутым воротом. На нем были солнцезащитные очки. Он улыбался и был невероятно хорош собой.

Дебора растерянно смотрела на Кристофера. Табу было снято. Она снова могла любить его.

«Что мне теперь делать?» — подумала она.

Дебора взглянула на стоявший на тумбочке телефон, вспомнила о миссии, о ждущих ее монахинях. «Я должна позвонить им и сказать, что я прилетела».

Но когда ее взгляд упал на голубую телефонную книгу, она замерла.

Ей казалось, что тихий и спокойный номер гостиницы начал заполняться людьми. Она надеялась, что плотно задернутые шторы и запертая на ключ дверь спасут ее от непрошеных гостей. Но они были здесь, в этой комнате, рядом с ней, — в этом потрепанном телефонном справочнике.

Она взяла его в руки. Думая обо всех людях, имена которых могла найти в этой книге, о людях, которые были ее путеводными нитями в прошлое, Дебора вдруг почувствовала неожиданное возбуждение, словно она отправлялась в путешествие, открыла книгу и нашла целый список туристических агентств Дональдов.

Уехав из Кении, Дебора сожгла за собой все мосты. За те пятнадцать лет, что она строила новую жизнь и создавала свое новое «я», у нее ни разу не возникло желание увидеться с родными и близкими ей людьми, оставшимися в Кении. Если она не могла быть вместе с Кристофером, ей не нужны были ни эта страна, ни люди, живущие там. Вместе с семьей Матенге она вычеркнула из своей жизни и семью Дональдов.

Полистав справочник, Дебора узнала, что «Килима Симба Сафари-Тур» по-прежнему находится в Амбосели; еще четыре агентства были разбросаны по территории Кении. Она наткнулась на рекламное объявление, на котором был изображен раскрашенный «под зебру» микроавтобус и надпись: «Дональд-тур: самые надежные автобусы и водители в Восточной Африке».

Итак, они по-прежнему жили здесь, и, судя по всему, жили неплохо. Дональды. Потомки сэра Джеймса Дональда, человека, которого любила тетя Грейс, но с которым Деборе не довелось познакомиться.

В эту минуту ей до боли захотелось снова увидеть Терри, дядю Джеффри и дядю Ральфа. Внезапно она почувствовала, что они не просто старые друзья; они — ее семья.

«Семья!» — подумала она с восторгом. Наконец-то после стольких лет был кто-то, с кем она могла поговорить о былых днях, кто знал ее, кто мог ее понять.

Внезапно Деборе стало страшно переворачивать страницы книги. Она испугалась того, что может найти там фамилию Кристофера, увидеть его телефон. Это приблизит его к ней. Все, что ей останется сделать, это взять телефон и набрать его номер…

Она дрожащей рукой перевернула страницу. Там было много людей с фамилией Матенге — около тридцати. Она провела пальцем по именам от первой строчки до последней, но Кристофера среди них не было.

Дебора еще раз, более внимательно, прочитала имена. Матенге с именем Кристофер она не нашла.

Значило ли это, что его не было в Кении?

В списке были три Сары Матенге. Но ведь Сара могла выйти замуж и изменить фамилию.

Что делать тогда?

На Дебору навалилась усталость. Смена часовых поясов, помноженная на два бессонных дня, плюс восемнадцать часов без крошки во рту начали сказываться на ней. Физическая усталость и эмоциональное потрясение обессилили Дебору. Она отложила телефонную книгу и закрыла лицо руками, почувствовав себя застрявшей между «нигде» и «ниоткуда», словно после долгого путешествия на поезде оказалась на безлюдной станции. Она понимала, что нужно идти в одну из сторон, но вот в какую — не знала.

«Зачем, зачем Мама Вачера хочет меня видеть?»

Раздавшийся телефонный звонок заставил Дебору вскрикнуть. Она вздохнула и сняла трубку.

— Алло?

— Дебби? Алло? Ты слышишь меня?

— Джонатан? — Она вслушалась в заглушаемый треском голос. — Джонатан! Это ты?

— Боже, Дебби! Я так волновался за тебя. Когда ты прилетела? Почему не позвонила мне?

Она бросила взгляд на стоявшие на столике часы. Неужели ее самолет приземлился уже четырнадцать часов назад?

— Извини, Джонатан. Я была такой уставшей. Сразу легла спать и…

— Ты в порядке? У тебя какой-то странный голос?

— Просто связь плохая. И еще эта разница во времени, никак не могу прийти в себя. А ты как, Джонатан?

— Я соскучился по тебе.

— Я тоже по тебе соскучилась.

Повисла тишина, которую нарушали лишь треск и шум международной линии.

— Дебби? У тебя точно все хорошо? — снова спросил он.

Она сжала трубку телефона.

— Не знаю, Джонатан. Я так запуталась.

— Запуталась? В чем? Дебби, что происходит? Ты уже повидалась с этой пожилой дамой? Когда ты возвращаешься домой?

Дебора никогда не рассказывала Джонатану о своей тайне — о мужчине, которого считала своим братом, Кристофере, в чьей хижине однажды провела ночь. Этот страшный секрет и вина за него лежали на ее душе тяжелым камнем. Как сейчас сказать об этом Джонатану и объяснить ему, почему поездка в Кению привела ее в замешательство?

— Дебби?

— Извини, Джонатан. Я знаю, что говорю как-то маловразумительно. Это все эмоции. Я узнала кое-какие вещи и была немного шокирована…

— О чем ты говоришь?

Он говорил резко, и это было необычно. Дебора попыталась разрядить атмосферу.

— Завтра я поеду в Найэри, — произнесла она сдержанным голосом. — Возьму напрокат машину и съезжу в миссию. Остановлюсь, если получится, в отеле «Привал».

— Значит, послезавтра ты вылетишь домой?

Она молчала.

— Дебби? Когда ты летишь домой?

— Я не знаю, Джонатан. Пока не могу этого сказать. Я решила навестить кое-кого. Друзей…

Он замолчал. Она попыталась представить его. В Сан-Франциско, должно быть, сейчас очень рано. Наверняка Джонатан только что проснулся и собирается в больницу на утреннюю операцию. Скорее всего, он сейчас в спортивном костюме: каждый день он совершал получасовую пробежку в парке, затем принимал горячий душ, надевал джинсы и рубашку и уезжал в больницу. Там он завтракал в кафетерии бутербродом и кофе, затем шел в операционную и переодевался в зеленую униформу. Внезапно Дебора захотела оказаться в эту минуту рядом с ним, проделать вместе с ним весь этот ритуал, к которому она привыкла на протяжении того года, что они жили вместе.

Но она приехала в Кению и должна была закончить то, что начала.

— Я люблю тебя, Дебби, — сказал Джонатан.

Она начала плакать.

— Я тоже тебя люблю.

— Позвони мне потом, когда узнаешь номер своего обратного рейса.

— Обязательно.

Он снова замолчал, словно ждал от нее каких-то слов. Поэтому Дебора добавила:

— Желаю удачи.

— Спасибо. Пока, Дебби, — сказал он и повесил трубку.

Дебора, не снимая банного халата, легла в постель. Когда она выключила свет, комната погрузилась практически в абсолютную темноту. Это немного напугало ее, но в то же время обрадовало. Плотные тяжелые шторы превосходно защищали комнату от лучей яркого экваториального солнца. Единственное, чего они не могли сделать, — это заглушить шум, доносящийся с улиц города — настойчивый, сильный голос Восточной Африки.

Дебора лежала, уставившись в темноту, чувствуя, как силы, капля за каплей, вытекают из ее тела. Веки налились свинцом. Она полуспала, полубодрствовала. Ей представились события двухлетней давности, тот день, когда она пришла работать в больницу Святого Варфоломея в Сан-Франциско.

Ей был тогда тридцать один год, и она только что закончила шестилетнее обучение в медицинском институте. Наконец-то она стала настоящим стопроцентным врачом. Это был первый рабочий день Деборы на новом месте. Она переоделась в сестринской в зеленую униформу и вошла в операционную № 8, где должна была ассистировать доктору Джонатану Хейзу в операции по удалению желчного пузыря.

— Добро пожаловать в больницу Святого Варфоломея, доктор Тривертон, — приветствовала ее медсестра. — Какой размер перчаток вы носите?

— Шестой.

Медсестра открыла шкафчик с перчатками.

— Ой, «шестерки» закончились, — сказала она и вышла из комнаты.

Дебора рассматривала операционную, когда туда вошел высокий кареглазый мужчина с маской на лице.

— Привет, — сказал он. — Где наш анестезиолог?

— Я не знаю.

Он улыбнулся Деборе. Его лицо было скрыто маской, виднелись только очки в роговой оправе.

— Вы, должно быть, новенькая, — улыбнулся он. — Я доктор Хейз. Говорят, со мной легко работать, так что я уверен, мы с вами прекрасно поладим. У меня есть несколько пунктиков, о которых вам нужно знать. Для перевязки желчного протока я использую две шелковые нити, и хочу, чтобы мне подавали их на одном зажиме. Так что будьте любезны, приготовьте их. Также мне нужны марлевые тампоны, размером 4 на 8 дюймов, на пинцетах. Размеры только эти, другие я не люблю. Пожалуйста, приготовьте их, да побольше.

Она уставилась на него.

— Хорошо, доктор Хейз.

Джонатан подошел к столу, на котором уже лежали приготовленные к операции инструменты и медикаменты. Он окинул их взглядом и кивнул.

— Прекрасно, прекрасно. Вижу, вы предугадали все мои пожелания. Где бацитрацин? Не забудьте его приготовить.

Он подошел к двери, окинул взглядом людный коридор и сказал:

— Кстати, у меня сегодня новый ассистент. Некий доктор Тривертон. Так что я особенно надеюсь на вашу помощь. — Он подмигнул ей. — Позовите меня, когда привезут пациента. Я буду в ординаторской.

Дебора все еще смотрела ему вслед, когда в комнату поспешно вошла молодая женщина, завязывающая маску. От нее шел едва уловимый запах сигаретного дыма.

— Это был доктор Хейз? Хорошо, скоро сможем начать операцию. Вы, должно быть, доктор Тривертон. Я Карла. Какой у вас размер перчаток?

Пятнадцать минут спустя доктор Хейз стоял у раковины и мыл руки. Дебора делала то же самое у него за спиной.

Он закрыл кран и направился в операционную, выставив мокрые руки перед собой. Дебора вошла в зал операционной, когда он вытирал руки. Хирургическая сестра поднесла ему халат, и он бросил на нее удивленный взгляд. Затем повернулся, чтобы медсестра завязала ему халат, и увидел Дебору.

— Вы уже познакомились с доктором Тривертон, доктор Хейз? — спросила медсестра, подавая Деборе стерильное полотенце.

— Доктором Тривертон? — повторил он. Осознав свою оплошность, покраснел.

— Нет, — сказала Дебора, смеясь. — Нас еще не представили друг другу.

Джонатан тоже рассмеялся, и они начали операцию.

62

Дебора поймала себя на том, что пристально вглядывается в каждого входящего в ресторан мужчину. Любой из них мог оказаться Кристофером.

Два часа назад Дебора проснулась и обнаружила, что проспала четырнадцать часов; чувствовала она себя отдохнувшей и голодной. Взбодрившись горячей ванной, спустилась в ресторан отеля, где одетые в зеленую униформу девушки с сотнями косичек на голове рассаживали бизнесменов-африканцев за свободные столики. Пока Дебора поглощала круассаны с джемом, кусочки папайи и ананаса, омлет с начинкой из грибов, лука, оливок, ветчины и сыра, она незаметно разглядывала входящих в ресторан мужчин.

В большинстве своем это были африканцы в деловых костюмах или одеждах из светло-голубого или светло-зеленого хлопка. У них были портфели, золотые кольца и часы; прежде чем сеть за столик, они пожимали друг другу руки. Они говорили на различных диалектах, и когда Дебора вслушалась, обнаружила, что понимает большую часть из того, что говорилось на суахили и кикую.

«Наверняка Кристофера нет в Кении, — думала она, попивая горячий кофе, — иначе его имя было бы в телефонной книге. Где же он? Почему он уехал? Он отправился искать меня, пятнадцать лет назад».

Но потом она осознала, что, если бы это действительно было так, он бы пошел в колледж, который предоставил ей стипендию, и нашел ее.

Чтобы он ни сделал, куда бы ни уехал, Дебора понимала, что она не может покинуть Кению, не выяснив, что стало с Кристофером.

После завтрака она подошла к стойке портье и попросила заказать для нее номер в отеле «Привал», а также машину с водителем.

Услышав, что машину придется немного подождать, Дебора обвела взглядом вестибюль, который был забит людьми, пытаясь найти место, где бы она смогла бы это сделать. Несколько больших групп туристов въезжали и выезжали из отеля одновременно, чем вызвали настоящее столпотворение возле стойки портье. Гиды суетливо отдавали распоряжения на суахили и английском, в то время как уставшие путешественники сидели на диванчиках, расставленных по периметру большого вестибюля. Дебора слышала, что туристический бизнес поставлен в Кении на широкую ногу. По ее подсчетам, он являлся одним из главных источников дохода страны после продажи чая и кофе. «Все это благодаря таким людям, — думала она, направляясь к стеклянным дверям, — как дядя Джеффри».

Ступив на лестницу, Дебора затаила дыхание.

Свет!

Дебора забыла, каким чистым и прозрачным был в Кении свет. Казалось, что воздух состоял не из кислорода, а из невероятно легкого вещества, такого как гелий. Все было ярким и таким четким. Несмотря на витавший в воздухе запах дыма, воздух был на удивление свежим и прозрачным. Это была одна из причин — Дебора прочитала об этом в дневнике своей тети, — заставивших ее бабушку, графиню Тривертон, влюбиться в Восточную Африку.

Деборе нравилось думать о том, что она делила что-то с человеком, благодаря которому родилась в Кении. Это давало ей ощущение единения с семьей, связи с предыдущими поколениями.

Она шла по направлению к улице Джозефа Гичеру, бывшей авеню Лорда Тривертона, и набрела на головной офис агентства «Дональд-Тур».

Дебора не решилась сразу войти в него. Она отошла к обочине тротуара, где из-под разбитого асфальта росло дерево, и спряталась в его тень от лучей палящего солнца. Дверь этого агентства казалась ей дверью в прошлое. Возможно, дядя Джеффри там: она не сомневалась, что он, несмотря на свои годы — а было ему уже за семьдесят, — был таким же энергичным и бодрым, каким она его помнила. А может быть, там Терри, организующий охотничье сафари. «Женат ли он? — подумала она. — Обзавелся ли он семьей, детьми? Или он по-прежнему ведет неугомонную, полную приключений, жизнь, которую вели когда-то его праотцы?» Дебора вспомнила, что написала ее тетя в своем дневнике в 1919 году:

«Сэр Джеймс сказал, что его отец был одним из первых, кто занялся исследованием Британской Восточной Африки. Ему очень хотелось обрести славу и бессмертие, сделав какое-нибудь открытие, которое бы назвали его именем. К сожалению, его убил слон, и он так и не успел воплотить свою мечту в реальность».

«Бессмертие», — подумала Дебора, глядя на красивую современную вывеску, висевшую над большим зеркальным окном. Мечта того первого отважного Дональда все же стала реальностью.

Она открыла дверь, вошла в помещение и очутилась в красиво обставленном офисе со стойкой, плюшевым напольным покрытием и креслами. Когда дверь закрылась и городской шум смолк, Дебора услышала тихую музыку. Молодая женщина оторвала взгляд от монитора компьютера и улыбнулась.

— Чем я могу вам помочь? — спросила она.

Дебора огляделась. Три стены офиса покрывали фрески — панорамные виды элегантных охотничьих домиков Дональдов и окружающие их живописные окрестности. На стойке лежали кипы цветных глянцевых брошюр с фотографиями всех охотничьих домиков и памфлеты с описаниями туров. Молодая африканка была молода и хорошо одета, голову ее украшала замысловатая прическа. Казалось, все здесь говорит о процветании и богатстве.

— Я хотела бы поговорить с мистером Дональдом. Скажите ему, пожалуйста, что пришла Дебора Тривертон.

Молодая женщина посмотрела на нее с удивлением.

— Прошу прошения? С мистером Дональдом? Мне жаль, мадам. Но тут нет мистера Дональда.

— Это туристическое агентство «Дональд-Тур», не так ли? То, что владеет охотничьим домиком «Килима Симба»?

— Да, но у нас нет мистера Дональда.

— Вы имеете в виду, что он на сафари?

— У нас нет никакого мистера Дональда.

— Но…

В эту минуту из-за перегородки, отделяющей переднюю часть офиса от задней, вышла женщина-индианка, одетая в красивое ярко-красное сари, с уложенными в пучок густыми черными волосами.

— Вы ищете мистера Дональда, мадам? — спросила она.

— Да. Я старый друг семьи Дональдов.

— Мне очень жаль, — произнесла женщина. По ее виду было видно, что ей действительно очень жаль. — Мистер Дональд умер несколько лет назад.

— Ох, я не знала. А где его брат, Ральф?

— Второй мистер Дональд также умер. Они погибли в автокатастрофе.

— Погибли! Они были в одной машине?

Женщина с грустью кивнула.

— Погибла вся семья, мадам. Миссис Дональд, ее внучки…

Дебора схватилась за стойку.

— Не могу поверить в это.

— Я могу предложить вам чашку чая? Может быть, вы хотите поговорить с мистером Магамби?

Дебора онемела от шока.

— Кто это, мистер Магамби? — услышала она свой голос.

— Он владелец этого агентства. Возможно, вы…

— Нет, — произнесла Дебора. — Нет, спасибо. — Она поспешила к двери. — Не нужно его беспокоить. Я была другом семьи. Спасибо. Большое спасибо.

Она шагнула за порог и влилась в оживленную толпу пешеходов. Шла как во сне, позволяя людскому потоку увлекать ее за собой. Погибла вся семья! Щемящее чувство, возникшее при этих словах, исчезло, оставив после себя невыносимую пустоту, словно умерла часть ее самой.

Она шла, как ей показалось, целую вечность: пересекая оживленные улицы; слушая протяжные гудки машин, которые сигналили ей, когда она выходила на дорогу, не посмотрев предварительно в правую сторону; смешиваясь с толпой африканок, идущих на высоких каблуках и в модных платьях, не замечая калек и попрошаек в лохмотьях; игнорируя навязчивых юношей, пытающихся продать ей плетеные браслеты и корзины; наталкиваясь на туристов, торопливо идущих сплоченными группами. Дебора шла мимо охранников в униформах, стоявших у дверей дорогих магазинов; мимо проституток с огромными золотыми кольцами-серьгами в ушах; мимо полицейских в плохо сшитых формах; мимо женщин, сидящих на тротуаре с голодными детьми на руках. По запруженной машинами дороге ехали блестящие «мерседесы», прятавшие за своими тонированными стеклами важных пассажиров; боролись за место колымаги-такси; пробивали себе путь к выезду из города груженные туристами микроавтобусы; плелся автобус, настолько нашпигованный людьми, что те висели по бокам.

Дебора вспомнила первую ночь, которую провела в охотничьем угодье «Килима Симба» когда-то разбитым посреди джунглей палаточным лагерем. Она вспомнила, как ее мать сказала дяде Джеффри, что уезжает с Тимом Хопкинсом и не хочет брать дочь с собой. Дебора проплакала всю ночь в палатке, которую делила с Терри, а Терри — тогда ему было всего десять лет — успокаивал ее как мог.

Наконец Дебора остановилась. Она поняла, что зашла на территорию университета Найроби.

Шестнадцать лет назад она училась здесь у таких людей, как профессор Муриуки. Спустившись по тропинке и увидев перед собой отель «Норфолк», она поняла, что здесь некогда стояла старая тюрьма и на этом самом месте, быть может, был убит Артур Тривертон. По иронии судьбы, это место сегодня было частью территории университета Найроби.

Дебора вернулась к своему отелю.

Заказанная машина еще не приехала, поэтому она подошла к газетному киоску и купила газету. За витринами магазинов, расположенных вдоль пассажа отеля, был выставлен дорогой антиквариат: средневековые эфиопские Библии; старинное арабское седло; железные подсвечники из Конго; ожерелья из Уганды. Сувенирные лавки предлагали широкий ассортимент «подлинных шедевров народного творчества», открытки, путеводители и футболки с изображениями львов, гиппопотамов, терновых деревьев на фоне заката. Магазины готового платья были роскошными и дорогими: они предлагали различные «ансамбли для сафари», которых пятнадцать лет назад и в помине не было.

Дебора застыла перед одной витриной. На манекене было потрясающее платье уникального африканского дизайна. Что-то в этом платье показалось Деборе знакомым. Заинтересовавшись, она вошла в магазин.

Стоимость платья была указана в шиллингах; Дебора перевела сумму в американские доллары — получилось более четырехсот долларов. Она протянула руку и нащупала на вороте этикетку.

«Сара Матенге»!

— Я могу помочь вам, мадам?

Дебора повернулась и увидела надменную улыбку продавщицы-индианки. На ней было надето сари цвета лаванды, черные волосы заплетены в длинную косу, которая ниспадала по спине.

— Это платье, — спросила Дебора, — сшито Сарой Матенге?

— Да.

— А вы не знаете, где оно было сшито? В Найэри?

— Нет, мадам. Оно было сшито здесь, в Найроби.

— А как часто Сара Матенге заходит сюда?

Молодая женщина нахмурилась.

— Я имею в виду, когда вы увидите ее снова?

— Мне очень жаль, мадам. Но я никогда не встречалась с мисс Матенге.

— Понимаете, я ее старая подруга и хотела бы с ней повидаться.

Хмурое выражение вновь сменилось высокомерной улыбкой.

— Может быть, вам удастся найти ее в Доме Матенге? Там расположены все ее головные офисы.

— Головные офисы!

— Да, в Доме Матенге. Нужно выйти из отеля и повернуть направо. Он прямо через дорогу, напротив Национального архива.

— Спасибо! Огромное спасибо!

Дебора выскочила на улицу.

Дом Матенге!

Дебора думала, что Сара шьет свои платья дома в Найэри, а потом развозит их по магазинам. А тут головные офисы!

Дебора остановилась у дороги и посмотрела на здание рядом с Национальным архивом. В нем было этажей семь, не меньше, на крыше установлена огромная вывеска: «Дом Матенге».

Дебора перебежала дорогу, быстро прошла мимо небольших магазинчиков и офисов, расположенных на первом этаже здания, нашла вход, который охранялся аскари, и вошла внутрь. В маленьком фойе пахло какими-то чистящими средствами, были два лифта и схема-указатель. Дебора, к своему большому изумлению, обнаружила, что компания «Сара Матенге» занимала все здание.

Она ступила в лифт, нажала на самую верхнюю кнопку и приготовилась к долгому подъему. Однако через мгновение двери лифта открылись, и она увидела небольшую приемную, где молодая африканка одновременно печатала и разговаривала по телефону.

— Я бы хотела видеть Сару Матенге, — сказала Дебора.

— Боюсь, мисс Матенге уже ушла.

— Но сейчас еще утро. Проверьте, пожалуйста.

Девушка сняла трубку телефона, нажала одну из множества кнопок и затараторила на суахили. Потом посмотрела на Дебору:

— Представьтесь, пожалуйста.

— Дебора Тривертон.

Девушка повторила ее имя, немного подождала, затем положила трубку и сказала:

— Мисс Матенге сейчас выйдет.

Дебора нервно затеребила ручку сумочки. Какой стала Сара? Как она примет ее?

Злится ли она на нее за то, что Дебора исчезла, бросила ее, пообещав поговорить с дядей Джеффри о продаже ее платьев в его охотничьих домиках? Злится ли до сих пор?

— Дебора!

Она обернулась. Простая, без всяких надписей дверь, ведущая в маленькую приемную, была открыта. На пороге стояла красивая элегантная женщина.

Сара двинулась ей навстречу, протягивая руки. Женщины обнялись так сердечно, так естественно, словно расстались только вчера.

— Дебора, — повторила Сара, отступив назад. — Я надеялась, ты заглянешь ко мне! Утром я звонила в миссию. Монахини сказали, что ты не прилетела рейсом, которым они тебя ждали.

Дебора не могла произнести ни слова. Перед ней стояла ее старая подруга. Сара практически не изменилась. Разве что ее платье, играющее разными оттенками медного цвета с яркими вкраплениями — для усиления драматического эффекта — черного и фиолетового, было из разряда тех вещей, что восемнадцатилетняя Сара не могла себе позволить. На голове у нее был тюрбан, сделанный из такой же ткани, что и платье; в ушах медные серьги-кольца, настолько огромные, что лежали на плечах; на тонких запястьях медные браслеты. Деборе казалось, что она вернулась в дни своего счастливого прошлого.

— Ты знала, что я приеду в Кению? — спросила она.

— Мне позвонили из миссии три недели назад, когда в их больницу поступила моя бабка. Мать-настоятельница сообщила, что она постоянно требует тебя. Они спросили, не знаю ли я, где ты находишься. Я сказала им название колледжа в Калифорнии, который предоставил тебе стипендию.

— А как ты узнала, что я поехала туда?

— Профессор Муриуки сообщил. Я так рада видеть тебя! Ты совсем не изменилась, Деб! Ну, разве что чуть-чуть. Стала более зрелой, более мудрой, что ли. Ты пришла как раз вовремя. А то мне скоро ехать на встречу в дом главного судьи.

— В дом главного судьи!

— Я одеваю его жену. — Сара рассмеялась и взяла Дебору под руку. — Поехали ко мне домой, Деб. Прежде чем отправиться на встречу, я должна кое-что у тебя выяснить. Ее светлость может держать меня у себя целую вечность! Мы с тобой сможем поговорить по дороге.

На улице ее ждал сверкающий «мерседес-бенц»: возле открытой задней двери стоял улыбающийся водитель-африканец. Когда они сели в машину, Сара, смеясь, проговорила:

— Я теперь вабенци, Деб. Как тебе такой расклад?

Дебора никогда не слышала этого слова раньше: она лишь знала, что «ва» на суахили означает «человек, принадлежащий к».

— Это новая каста, Деб, — пояснила Сара, когда «мерседес» начал вливаться в оживленное движение. — Нас, стоящих у руля Кении, называют вабенци, иными словами, «людьми, принадлежащими к мерседес-бенцам», или просто «бенцам». Вообще это слово считается ругательным, так нас называет простой люд. Но пусть это не вводит тебя в заблуждение, Деб. Они сами спят и видят, чтобы стать членами касты вабенци.

Некоторое время они ехали молча, сидя в роскошном салоне автомобиля, окруженные запахом дорогой кожи и приятной музыкой, заглушающей шум Найроби.

— У меня нет слов, Сара. Ты столького добилась, проделала такой длинный путь, — почувствовав необходимость, сказала Дебора.

— Я предпочитаю не думать о том, каким длинным был этот путь! — сказала Сара. — Я оставила прошлое в прошлом и позаботилась о том, чтобы как можно меньше людей знали о тех убогих хижинах на берегу реки Чания. Лучше расскажи мне о себе, Деб. Почему ты тогда сбежала? Почему не писала нам?

Дебора начала свой рассказ нерешительно, но затем, когда она рассказала о том, что нашла любовные письма матери к Дэвиду и узнала из них о ребенке любви, слова полились из нее с невероятной легкостью и быстротой. Когда она дошла до того места, когда пошла к Вачере и что старая знахарка ей сказала, лицо Сары начало вытягиваться.

— Нет, Сара, — поспешно добавила Дебора. — Кристофер мне не брат. Просто Вачере зачем-то нужно было заставить меня поверить в это. Но я-то думала, что он мой брат. А мы занимались любовью в его хижине. Я не могла вынести этого, была слишком молода, слишком неопытна. Все, чего я хотела, — это убежать и спрятаться. Я не могла оставаться в Кении. Ведь я любила собственного брата! По крайней мере, я так думала. — Она закончила свой рассказ, поведав Саре о том, что узнала из дневника тети Грейс, к сожалению, лишь спустя пятнадцать лет.

— Похоже на мою бабку, — произнесла Сара, глядя на трущобы Найроби, где дорога представляла собой пыльную тропу, а здания, казалось, накренялись под тяжестью нищеты. — Глупая старуха. Она всегда ненавидела белых людей, всегда хотела, чтобы они уехали из Кении. У нее была безумная мечта, чтобы мы все вернулись в прошлое, когда белые люди уйдут. Думаю, она хотела избавиться от тебя, дабы исполнилось ее идиотское проклятие.

Из-за играющих на дороге детей «мерседес» сбросил скорость. Сара наклонилась вперед, опустила стеклянную перегородку, которая отделяла задние сиденья от передних, и сказала водителю на суахили:

— Давай-ка поживее? — Затем села на свое место, повернулась к Деборе и спросила: — Так ты все же стала врачом?

— Да.

— Есть муж? Дети?

— Нет и нет.

Тонкая бровь Сары поползла вверх.

— Нет детей? Деб, женщина должна иметь детей.

Они выехали из центра города, и сейчас «мерседес» мчался по одному из самых богатых районов. За высокими заборами Дебора видела черепичные крыши старинных домов. Этот район, Парклэндс, располагался в одном из живописнейших мест Кении.

— А ты, Сара? Ты замужем?

— Еще чего! Я научилась у своей матери одному: не быть рабой мужчины. Я знаю, через что ей пришлось пройти в том лагере, как я была зачата. Я научилась использовать мужчин в своих целях, так же как они используют женщин. Я поменялась с ними местами, так сказать, и мне это понравилось. Конечно же, у меня есть особые друзья. Например, генерал Мацруи. Сегодня он один из самых влиятельных людей в Восточной Африке, поэтому мне очень выгодно иметь с ним близкие отношения. — Сара бросила взгляд на часы и вновь поторопила водителя. — Я хочу, чтобы ты познакомилась с ним, Деб. Думаю, он произведет на тебя большое впечатление. Сегодня вечером я устраиваю вечеринку в честь французского посла; из-за этого и еду домой. Стоит оставить прислугу без контроля, и они все сделают не так, как надо. Ты придешь, Деб?

— Я уезжаю в Найэри. Уже забронировала номер в «Привале». Неизвестно, сколько времени осталось твоей бабушке.

Сара пожала плечами.

— Я не разговаривала с ней уже целую вечность. Передай ей от меня привет, если хочешь.

Шофер повернул машину на короткую подъездную дорогу. Они остановились перед высоким металлическим забором, на котором висели предупреждающие надписи большими печатными буквами: «ЗЛЫЕ СОБАКИ! НЕ ВЫХОДИТЬ ИЗ МАШИНЫ!» Затем из маленькой будки с ружьем в руке вышел аскари. Увидев машину, он открыл ворота и отдал честь своему работодателю.

Пока машина ехала по дороге, огибающей большую зеленую лужайку и цветочный сад, Дебора во все глаза смотрела на происходящее во дворе. Там было много охранников с лающими собаками на поводках.

— Сара! — воскликнула она. — Ты же сказала, что мы едем домой к тебе, а не к президенту!

— Это и есть мой дом! — ответила Сара, когда «мерседес» остановился недалеко от входной двери.

— Это больше похоже на крепость! — Дебора разглядывала забор, поверху которого шла колючая проволока.

— Не делай вид, что ты живешь по-другому, Дебора.

Дебора бросила на Сару удивленный, непонимающий взгляд. В этот момент дверь открылась, и на пороге появился пожилой африканец в старомодном длинном белом канзу. Он выглядел очень торжественно и церемонно. На нем, что очень удивило Дебору, были белые перчатки.

Убранство дома Сары поразило Дебору до глубины души. Это был один из старинных колониальных особняков, которые некогда использовались для размещения поселенцев-аристократов, таких как дедушка и бабушка Деборы, когда те приезжали в Найроби на Неделю скачек. Но здесь не было ни портретов королевы Виктории или короля Георга, ни полковых мечей на стенах, ни британского флага, ни голов животных, повешенных на стену. «Сара будто взяла метлу, — думала она, — и вымела из особняка все следы колониального империализма, а затем привнесла в него… Африку».

На блестящем полу из красной кафельной плитки лежали самотканые коврики; кожаные диваны были покрыты индийскими покрывалами; плетеные кресла завалены расписными подушечками. Каждый дюйм стены занимали африканские маски, вырезанные из дерева и раскрашенные, некоторые невероятно старые, представляющие различные племена континента. Дебора узнала многие из выставленных в комнате артефактов: тыквы-бутыли племени самбуру, куклы племени туркана, парики из львиных грив племени масаи, калабаши, копья, щиты и корзины племени покот. Это был настоящий музей.

— Десять лет назад я поняла, что африканская культура стремительно исчезает, — объяснила Сара, пригласив Дебору сесть. — Многое стало просто забываться: старинные церемонии забрасывались, старинные ремесла вытеснялись. Поэтому я решила начать коллекционировать некоторые предметы, зная, что в один прекрасный день они будут дорого стоить.

Сара сказала что-то пожилому слуге, затем села на кожаный диван, положив ногу на ногу. Но ее поза получилась какой-то неестественной, натянутой: было видно, что эта женщина не привыкла сидеть без дела.

— Очень красивая коллекция, Сара.

— Я ее оценила. Она стоит около миллиона шиллингов.

— Это поэтому у тебя столько охранников и собак?

— Нет, конечно. Их было бы не меньше, будь у меня совершенно пустой дом. Охранники с собаками нужны для того, чтобы отпугивать бандитов. Благодаря моей особой дружбе с генералом Мацруи, я здесь в полной безопасности. Но для большей уверенности я ежемесячно плачу местной полиции маджендо.

Дебора не поняла:

— Бандитов?

— А то у вас в Америке их нет! — сказала Сара, невесело улыбнувшись. Она бросила взгляд сначала на часы, потом в направлении кухни. — Преступники, Дебора, есть везде. И ты прекрасно знаешь это. В Кении тоже появились преступные группировки. Из-за высокого уровня безработицы. По официальным данным, у нас более девяноста процентов безработных. Улицы Найроби кишат малолетними головорезами, у которых нет ни работы, ни других занятий. Думаю, ты видела их.

Дебора их видела. Они ходили по улицам города парочками или группами: прилично одетые молодые люди, полные энергии, с хорошим образованием, которым некуда было пойти, негде было найти работу.

— Они нападают на частные владения, — объяснила Сара. — Двадцать-тридцать человек с дубинками и таранами налетают посреди ночи на какой-либо дом и грабят его. Только на прошлой неделе мой сосед проснулся ночью, услышав звон битого стекла. Он успел спрятать жену и детей в шкафу на верхнем этаже, где они и просидели все время, пока налетчики обчищали их дом.

— А почему он не позвонил в полицию?

— А что бы это дало? Этот мужчина отказывается платить маджендо.

— Маджендо?

Сара потерла пальцы.

— Взятку. Деньги — единственный язык, которые эти люди понимают сегодня. Только благодаря деньгам ты можешь выжить. — Она хлопнула в ладоши и сказала: — Что этот старый дурак так долго копается? Саймон! Харака!

В ту же минуту пожилой слуга в канзу вкатил в комнату сервировочный столик. Под пристальным взором Сары он начал разливать из серебряного самовара чай. Он делал это с такой элегантностью и церемонностью, присущими слугам прошлых лет, что у Деборы возникло предположение, что он когда-то работал в английской семье. Ее очень удивило, что Сара переняла эту систему — систему слуга-господин, потому что помнила, как та ненавидела ее в юности.

Сара пригласила Дебору к столу, на котором стояли тарелки с сандвичами, печеньем, фруктами и сыром, и спросила:

— Сколько ты планируешь пробыть в Кении?

— Не знаю. Еще четыре дня назад я даже не планировала сюда приезжать!

— Как тебе живется в Калифорнии? Работа врача приносит хороший доход?

В этот момент в комнату вошла молодая девушка в униформе служанки и застыла в дверях. Увидев ее, Сара жестом подозвала ее к себе, попросила Дебору подождать и уткнулась в лист бумаги, который ей дала служанка. — Нет, нет, — с нетерпением в голосе произнесла Сара. — Передай повару, что я хочу холодный суп из огурцов, а не из лука-порея! И вместо шардоне нужно каберне совиньон!

Сара говорила на суахили, а Дебора слушала.

— Гостей рассадили нормально, кроме вот… — Сара взяла карандаш и что-то написала на листе. — Посадите епископа Масамби справа от посла, а генерала Мацруи сюда, рядом с министром иностранных дел. И скажи Саймону, что танцоры должны быть готовы к девяти часам ровно. — Когда служанка ушла, Сара извинилась перед Деборой: — Если я не буду контролировать их, они мне тут такого наделают. Эти девчонки из деревни такие глупые!

Дебора смотрела на свою старую подругу. Была ли эта властная «светская львица» Найроби той Сарой, которая когда-то босоногая сидела на берегу реки Чания и мечтала о мини-юбке? Дебора ощутила, как стены колониального особняка пошатнулись, словно и им стало вдруг ужасно неловко.

— Сара, а тебе не бывает одиноко? Живешь в таком большом доме совершенно одна.

— Одна! Деб, да у меня нет времени на то, чтобы побыть одной! У меня дома постоянно что-то происходит — практически каждый вечер. В выходные дом полон гостей. А на праздники и каникулы ко мне приезжают дети, конечно же.

— Дети!

— У меня два мальчика и три девочки. Мальчики учатся в Англии, девочки в Швейцарии.

— Но ты же сказала, что не была замужем.

— Что за провинциальность, Деб! Я думала, ты женщина более либеральных взглядов. Для того чтобы иметь детей, женщине не обязательно выходить замуж. Я хотела детей, а не мужа. Знаешь, Деб, кенийские мужчины все такие мачо. Если бы я вышла замуж за одного из них, мне бы пришлось полностью подчиняться ему. Он бы даже мог отобрать у меня мой бизнес! У моих детей пять разных отцов. И это меня полностью устраивает. Сейчас они получают европейское образование. Когда вернутся в Кению, то смогут занять хорошее положение в высшем обществе.

Дебора смотрела на свою чашку с чаем. Что-то было не так. Сара казалась такой самодостаточной, такой амбициозной. Она говорила о женской либеральности, употребляла такие слова, как мачо, но при этом обращалась со своими слугами словно с рабами. Когда Сара появилась в дверях своего офиса в «Доме Матенге», Дебора была так рада видеть свою старую подругу, что подумала, что та совершенно не изменилась. Но Сара изменилась, теперь Дебора это понимала. С каждой минутой женщина, сидевшая напротив нее, превращалась в незнакомку.

В соседней комнате зазвонил телефон. Через минуту вошел Саймон и что-то пробурчал хозяйке. Она ответила на суахили:

— Скажи им, что я уже еду.

Но перед тем как покинуть дом Сары, Деборе нужно было узнать кое-что.

— Что произошло, — спросила она, — после моего отъезда? Что ты делала?

— А что я могла делать, Деб? Я выживала! Сначала я купила на бабкины деньги старую швейную машинку миссис Дар. Сшила несколько платьев и возила их по магазинам Найроби. А когда деньги кончились… — она грациозным движением поставила чашку на блюдце, — мне пришлось идти к городским банкирам, которые соглашались иметь со мной дело только за определенные «услуги». И знаешь, Деб, по прошествии некоторого времени я поняла, что ничего такого в этом нет. Вот такая глупая штука эта гордость.

Сара замолчала. Затем она посмотрела на часы и продолжила:

— Потом я стала весьма успешным предпринимателем. Выкупала маленькие компании и жила весьма неплохо. Когда поняла, что шить одежду для простых секретарш невыгодно, бросила это дело и начала разрабатывать модели платьев в африканском стиле, что принесло мне кучу денег. Это было очень мудрым шагом с моей стороны. — Сара крутила на запястье медные браслеты. — Теперь мои платья продаются по всему миру. У меня магазины на Беверли Хиллз и в Париже, на Елисейских Полях.

— Я очень рада за тебя, — тихо сказала Дебора.

— А ты, Деб, добилась успеха? Помнится, ты была одержима весьма странной идеей занять место своей тети, когда та умрет. Надеюсь, ты бросила эту идею!

— Я работаю в паре с другим хирургом. Планируем открыть свою клинику.

Повисла неловкая пауза: женщины сидели молча, избегая смотреть друг другу в глаза. Наконец Дебора спросила о Кристофере.

— У него все хорошо, — весьма небрежно бросила Сара и, в свою очередь, спросила у Деборы про ее мать.

Дебора не сказала Саре правды: что пятнадцать лет назад ей было очень плохо, когда она думала о том, что занималась любовью с собственным братом, что она была так зла на мать за то, что та скрыла от нее правду, что Дебора написала ей чудовищное письмо, вложив в него всю свою ненависть и злобу. Спустя две недели она получила от нее ответ, но Дебора порвала письмо, даже не прочитав его. После этого из Австралии пришло еще несколько писем, которые постигла та же участь, что и первое. Потом письма перестали приходить.

— Сара, — спросила Дебора, — ты не знаешь, зачем меня хочет видеть твоя бабушка?

— Понятия не имею. Наверное, собирается потрясти над тобой куриными костями или еще чем-нибудь. — Она встала, величаво и грациозно, словно королева, заявляющая всем своим видом, что аудиенция закончена. — Извини, Деб. Но мне правда нужно ехать. Ты точно не придешь сегодня?

— Точно. Я должна ехать в Найэри.

В дверях Дебора остановилась и посмотрела на незнакомку, которая когда-то была для нее как сестра.

— Сара, а где сейчас Кристофер? Тебе что-нибудь известно о нем?

— Где он? Дай-ка подумать. Какой у нас сегодня день? Полагаю, он в Онгата Ронгай.

— То есть он в Кении?

— Конечно. Где ж ему еще быть?

— Я искала его в телефонной книге…

— Телефон приведен там под названием клиники «Вангари». Несколько лет назад, после смерти жены, мой глупый братец пришел к Иисусу. Так что теперь он не только врач, но еще и проповедник. Работает на общественных началах в деревне масаев. Будто они скажут ему за это спасибо! Я говорила ему, что он напрасно тратит свое время.

В комнате воцарилась тишина: она как будто выползала из-под африканских масок, из-под старинных барабанов, из калабашей. Деборе показалось, что колониальный дом снова пошатнулся, словно он был так же растерян и ошеломлен, как она; шорох шагов многочисленных, невидимых взору слуг Сары, похоже, говорил: «Прошлое мертво, прошлое мертво…»

63

Водителем Деборы оказался молодой улыбчивый сомалиец по имени Абди, на котором были надеты широкие брюки и футболка, а на голове белая вязаная шапочка, свидетельствовавшая о том, что он мусульманин, совершивший паломничество в Мекку.

— Куда едем, мисс? — спросил он Дебору, ставя ее чемодан в багажник автомобиля.

— В Найери. Отель «Привал»». — Дебора сделала паузу. Затем добавила: — Но сначала заедем в Онгата Ронгай. Это деревня племени масаи. Знаете, где это?

— Конечно, мисс.

Им потребовалось немного времени, чтобы протиснуться сквозь дорожную пробку и выехать на одну из главных магистралей, ведущих из города. Дебора сидела на заднем сиденье и рассматривала Найроби.

Глядя на переполненные улицы, она размышляла о том, сколько людей населяло сегодня город: казалось, их количество увеличилось вдвое по сравнению с тем временем, когда она была здесь в последний раз. В бесконечном потоке пешеходов Дебора насчитала очень мало белых лиц и поняла, что численность белого населения в Найроби сведена к минимуму.

Из-за дорожного происшествия впереди они на несколько минут остановились перед Конференц-центром имени Кеньяты. Дебора смогла получше разглядеть это новое красивое здание и увидеть то, чего не видела на открытках: следы заброшенности, плохое состояние, общую убогость этого величественного элемента архитектуры. Здесь, как и на многих других улицах города, преобладал простой уличный люд: калеки, попрошайки, маленькие девочки с голодными младенцами на руках. По другую же сторону забора, на автостоянке центра, стояли вереницы роскошных блестящих лимузинов.

Наконец они выехали из шумного города и оказались в более тихом и спокойном пригороде. Вскоре увидели Карен, район зеленых ферм, лесов и домов богачей. Пока они ехали по потрескавшейся, в глубоких выбоинах, асфальтированной дороге, Дебора смотрела на колониальные дома, окруженные деревьями, высокими заборами и охранниками в униформах.

Потом появились простые шамбы, на которых трудились согнувшиеся пополам женщины. Когда-то эти бескрайние просторы принадлежали фермерам-европейцам; теперь же они были поделены на крошечные клочки земли и розданы во владение африканцам.

Когда они наткнулись на несколько туристических микроавтобусов, припаркованных возле ничем не примечательной, как ей показалось, шамбы, Дебора спросила Абди, что это за место.

Замедлив ход машины, Абди сказал:

— Это могила Финча Гаттона. Вы видели «Родом из Африки», мисс? Хотите, остановимся?

— Нет. Поехали.

Она обернулась и посмотрела на туристов, щелкающих фотоаппаратами. «Похоже, страсть к местам паломничества, — подумала Дебора, — у людей в крови в независимости от цвета кожи и вероисповедания».

Дорога ныряла, прорезала лес, шла сквозь бесконечные акры крошечных фермочек, через полуразвалившиеся деревни, мимо придорожных «таверн», зданий-коробок из железа и картона, где сидели стайки мужчин с бутылками в руках.

Дебора чувствовала себя на этой земле чужестранкой, ее одолевало ощущение, что она никогда раньше не была в этой стране. Неужели за пятнадцать лет своей жизни в Америке она забыла о царящей в Кении нищете, о четко разграниченных социальных слоях, о составляющих основную часть населения женщинах и детях, влачивших полуголодное существование? Неужели пятнадцатилетнее отсутствие нарисовало в ее сознании радужную картину, скрывающую истинное, малопривлекательное лицо Восточной Африки, как это делали глянцевые путеводители?

Наконец они приехали в Онгата Ронгай, деревню масаи, с убогими каменными строениями и грязными дорогами. Здесь располагалась «центральная часть города», типичная для кенийских деревень: жалкие дома из шлакобетона, увенчанные железными крышами и выкрашенные в кошмарные оттенки бирюзового и розового. На одном из зданий висел знак, на котором было написано: «Таверна-отель, Мясная лавка». Пожилые мужчины, одетые в рванье, разгуливали возле темных дверных проемов или сидели на земле. Вся деревня являла собой скопление убогих построек, в большинстве случаев даже без окон и дверей, расположенных по направлению к руслу реки, где в заваленной навозом воде стояли коровы, воде, которую женщины племени масаи наливали в бутыли и использовали для питья. Повсюду царила атмосфера разрухи и отчаяния.

Пока Абди маневрировал среди каменных хижин и ржавеющих корпусов машин, за ними бежали нагие дети с облепленными мухами лицами, ножками-палочками, вздутыми от голода животами.

Они с изумлением смотрели на сидящую в автомобиле белую женщину с невероятно, по их меркам, огромными глазами.

Когда Дебора нашла то, что искала, она попросила остановиться.

Выключив мотор, Абди вышел из машины и направился к ее двери, чтобы открыть ее. Она покачала головой. Озадаченный, он вернулся за руль и стал ждать.

Дебора смотрела на простое каменное строение с деревянным крестом на железной крыше. Перед ним стоял припаркованный автомобиль, по бокам которого было написано: «Клиника Вангари. Божье дело». Вангари, как сказала ей Сара, звали жену Кристофера.

Она решила, что Кристофер внутри здания, так как толпа, ждущая на улице, вожделенно смотрела на закрытую дверь. Дебора, не отрываясь, наблюдала за дверью. Ей казалось, что если она моргнет, то все вмиг исчезнет.

Наконец дверь открылась. Когда Дебора увидела вышедшего из здания мужчину, ее сердце чуть не выпрыгнуло из груди.

Он совсем не изменился. Кристофер шел той же легкой, грациозной походкой, какая была у него в юности; он по-прежнему был строен, движения говорили о скрытой физической силе. На нем были голубые джинсы и рубашка; на шее висел стетоскоп. Когда он повернулся, Дебора увидела блеснувшую на солнце золотую оправу очков.

Заметив его, толпа оживилась и двинулась к нему. В эту минуту Дебора разглядела, что все дети что-то несли в руках. Одни держали миски, другие сжимали пустые бутылки; некоторые волочили что-то похожее на колесные покрышки. Причину этого явления она разгадала через мгновение, когда из здания вынесли и поставили на длинный деревянный стол огромные поварские чаны. Дети на удивление тихо и спокойно выстроились в очередь, их матери, практически каждая из которых держала на руках ребенка, смиренно стояли в стороне.

Через некоторое время, когда молодой африканец, сидевший, скрестив ноги, на земле, взял гитару и запел, начали раздавать еду.

Это была поистине изумительная картина. Никто не толкался, не лез вперед, не жадничал. В посуду, принесенную детьми, спокойно и безмолвно накладывали еду — маисовую кашу. Пока повара, напевая вместе с играющим на гитаре африканцем гимн суахили, как поняла Дебора, раздавали еду, Кристофер и медсестра обследовали пациентов.

Медсестра — молоденькая, хорошенькая африканка — пела гимн вместе со всеми.

Абди взглянул на свою пассажирку в зеркало заднего вида.

— Поедем, мисс? — спросил он.

Дебора перевела на него взгляд.

— Простите?

Абди постучал пальцем по наручным часам.

— Пожалуйста, мисс, поедемте в Найэри.

Она снова посмотрела в окно. Ей хотелось выйти из машины, подойти к клинике и сказать: «Здравствуй, Кристофер». Но что-то удерживало ее от этого шага. Она еще не была готова встретиться с ним лицом к лицу.

— Да, — сказала она. — Поехали в Найэри.

Дорога шла через привычный глазу сельский пейзаж: разбитые на кусочки посевные площади. Дебора увидела скромную маленькую мечеть, притаившуюся среди деревьев акации. За ней располагались небольшие малопривлекательные предприятия: пивоварни, бумажные, консервные и кожевенные заводы. Некоторые из них казались абсолютно заброшенными.

Вдоль дороги тянулись линии электропередачи и телефонных кабелей; мелькали заправочные станции «Шелл», рекламные щиты компании «Кока-кола». На рекламном щите сигарет «Эмбасси Кингс» было написано: «Сафири ква асалама», что означало: «Езжай с миром». Дорога представляла собой поток автомобилей — «ауди», «мерседесов», «пежо». На бамперах многих было написано: «Я люблю Кению». Пыхтя, проезжали мимо матату — транспортные средства, рассчитанные на девятерых пассажиров, но в реальности перевозившие по меньшей мере по двадцать. Еще один дорожный знак предупреждал: «Следите за дорогой: в мае 1985 года на этом месте погибли двадцать пять человек».

Увидев, что Абди неожиданно свернул с дороги и въехал на парковку отеля «Голубая мачта», Дебора спросила:

— Почему мы остановились здесь?

— Историческое место, мисс. Все туристы здесь останавливаются.

Она взглянула на старое, приземистое здание, являвшее собой тень некогда великолепного колониального особняка. Когда-то «Голубая мачта» была одним из излюбленных мест белых поселенцев. Теперь же на нем висели щиты, рекламирующие зажаренные на гриле куриные шейки и козьи ребрышки.

— Я не хочу здесь останавливаться, — сказала Дебора. — Поехали в Найэри.

Абди бросил на нее удивленный взгляд, затем пожал плечами и вывел машину на дорогу. Время от времени он поглядывал на свою странную пассажирку в зеркало заднего вида.

По радио прозвучала короткая реклама отбеливающего крема «Мона Лиза», затем ведущий радиопередачи «Голос Кении» радостно сообщил: «Наш горячо любимый президент, достопочтенный Дэниель Арап Мой, сегодня заявил, что уже к 2000 году медицина станет доступной каждому кенийцу».

Дебора вспомнила деревню Онгата Ронгай, голодных, больных детей, грязь, мух, Кристофера, пытающегося привнести в их убогие жизни надежду и облегчение. Она подумала о Саре, разъезжающей по улицам Найроби в своем шикарном «мерседесе», о попрошайках, сидящих в тени нарочито помпезного и вместе с тем обшарпанного Конференц-центра. Казалось, думала она, два совершенно разных мира занимали одно и то же пространство.

Она похлопала Абди по плечу.

— Если вы не против, — сказала она и указала на радио.

— Ой, прошу прощения, мисс.

Он выключил радио, вытащил из кармана рубашки черешок листа мираа и засунул себе в рот. Дебора знала, что листья мираа считались хорошим стимулятором и что жевание их поднимало настроение. Кенийцы жевали их, чтобы хоть на время сбросить с себя груз проблем.

Машина мчалась мимо бесконечных ферм. Одни женщины работали в полях, другие шли вдоль дорог с немыслимыми ношами на спинах. Практически все, заметила Дебора, были либо беременны, либо с детьми. Женщины стояли на перекрестках дорог с вцепившимися в их юбки детьми; брели к придорожным овощным лоткам; стояли, согнувшись пополам, в грязных озерах, из которых пили коровы; тащили в тыквах-бутылях питьевую воду; стояли на автобусных остановках в ожидании и без того опасно переполненных матату. За пределами Найроби, осознала Дебора, Кения была страной женщин и детей.

— Скоро пойдет дождь, — заметил Абди, выведя ее из задумчивого состояния.

Она посмотрела на голубое небо.

— Откуда вы знаете?

— Женщины копаются в земле.

Дебора совершенно забыла об этом. Теперь она вспомнила, какими великолепными синоптиками были женщины, работающие на своих шамба. Даже если в небе не было ни единого облачка и ничто не предвещало дождя, он точно начинался, когда женщины выходили на свои земельные участки и начинали копошиться в земле.

Скоро начнутся дожди. Как она могла забыть об этом? В детстве она привыкла к чередованию периодов засухи и дождей и, став взрослой, могла предсказывать перемену погоды не хуже этих африканок. Но Дебора утратила этот навык в Калифорнии, где впервые увидела все четыре времени года: жаркое лето, золотую осень, морозную зиму и цветущую весну.

«Что еще я утратила?» — думала она, глядя на маисовые и чайные поля.

Пейзаж за окном начал меняться, и сердце Деборы учащенно забилось. Прямая ровная дорога сузилась и стала вилять по покрытым сочными зелеными коврами холмам. Теперь, когда они подъехали ближе к горе Кения, Дебора увидела темные тучи, которые начали расползаться по небу.

— Скоро будем в Найэри, мисс, — предупредил Абди, переключая передачу и обгоняя грузовик.

Их задержала дорожная авария. Когда машина Деборы ползла мимо места аварии, Дебора увидела полицейских и врачей с непроницаемыми выражениями лиц, огромную толпу женщин и детей, собравшихся поглазеть на столкновение четырех автомобилей. Она подумала о дяде Джеффри и дяде Ральфе. Вся семья погибла…

Неожиданно Деборе вспомнилось другое происшествие годичной давности, произошедшее в Сан-Франциско.

В тот день открывался балетный сезон. Танцевал сам Барышников, поэтому все билеты были распроданы еще задолго до дня представления. Джонатан, используя свои связи, сумел достать билеты в ложу и приглашение на торжественный банкет, устраиваемый по поводу столь знаменательного события. Они с нетерпением ждали этого дня, ждали долгие недели, Дебора даже купила специально для этого случая вечернее платье. Джонатан заехал за ней, и они уже практически проехали полпути, когда увидели на дороге аварию. Из-за дождя дорога была ужасно скользкой, поэтому водитель не справился с управлением и врезался в другую машину.

Спокойно, словно организуя пикник, Джонатан принялся за дело: он выискивал среди пострадавших выживших, отдавал распоряжения случайным помощникам, не обращая внимания на испачкавшийся смокинг, использовал в качестве перевязочного материала свой белый шарф, унимал хаос и панику перед приездом парамедиков и полиции, после чего сел в одну из карет «скорой помощи» и умчался в больницу. Дебора работала рядом с ним; они на пару спасали человеческие жизни и предотвращали возникновение истерии. В тот день они не попали ни на балет, ни на банкет, вечернее платье Деборы было безнадежно испорчено. Но она знала, что судьба компенсировала ей эту неудачу более чем щедро: она послала ей любовь к Джонатану.

Машина проехала мимо школы для девочек, располагающейся на окраине Найэри, в которую когда-то, будучи ребенком, ходила Дебора. Она подумала о том, была ли суровая мисс Томплинсон по-прежнему директрисой школы, но потом вспомнила о всеобщей африканизации и решила, что школу, должно быть, тоже постигла эта участь. В свете последних событий во главе школы должна была стоять чернокожая женщина. Дебора прильнула к окну. Здания и территория выглядели запущенными, а среди школьников, бегающих на пыльных игровых площадках, она не увидела ни одного белого лица.

Наконец впереди, над грязной дорогой, замаячила большая выцветшая надпись: «АФРИКАНСКИЙ КОФЕЙНЫЙ КООПЕРАТИВ, РАЙОН НАЙЭРИ».

Старая плантация Тривертонов!

— Пожалуйста, поезжайте туда, — попросила она. Грязная дорога следовала за рекой Чания, которая бежала внизу по знакомому ущелью.

Когда они подъехали к началу плантации, Дебора сказала:

— Пожалуйста, остановитесь здесь.

Абди затормозил у обочины дороги. Когда он заглушил мотор, вокруг них воцарилась невероятная тишина.

Дебора уставилась в окно. Плантация не изменилась: она была такой, какой девушка ее помнила. Аккуратные ряды кофейных кустов, ветки которых сгибались под тяжестью зеленых ягод, покрывали пять тысяч акров слегка холмистой земли. Справа от нее, на горизонте, гора Кения вздымалась ввысь ровным треугольником, словно «шляпа китайца», как описала ее Грейс в своем дневнике. Слева от Деборы стоял Белладу, ухоженный и полный жизни.

Дебора вышла из машины и сделала несколько шагов по красной земле. Она отвернулась от ветра, предвещающего дождь, и посмотрела на большой дом.

Кто купил его? Кто теперь там жил?

В эту минуту она заметила, как из дверей дома кто-то вышел и встал на веранде. Это была католическая монахиня, одетая в голубую рясу ордена, владеющего миссией Грейс.

Неужели Белладу стал обителью для сестер? Может быть, даже монастырем?

Дебора повернулась и пошла по дороге. Она поднялась на травянистый холм и окинула взглядом широкое ущелье, на дне которого текла река Чания. Лес был полностью вырублен, земля обработана и поделена на маленькие лоскутки шамб. Она заметила квадратные земляные хижины и копошащихся в земле женщин.

Взглянув пониже, Дебора увидела поле для регби, которое когда-то было полем для игры в поло, где две команды чернокожих мальчишек играли с мячом. Она попыталась представить себе своего деда, бесстрашного графа, верхом на пони, скачущего к победе.

Рядом с сетчатым металлическим забором располагалась скромная ферма, состоящая из аккуратных маленьких огородиков, загона для коз и четырех квадратных земляных хижин с жестяными крышами. В огородах работали женщины с детьми.

Наконец Дебора перевела взгляд на плавно текущую реку Чания. Она увидела стоящий на берегу призрак: молодого Кристофера, глаза которого были спрятаны за солнечными очками. Затем услышала смех юной и непорочной Сары, смех, который, казалось, плыл над водой.

Деборе хотелось отвернуться от причиняющего ей боль пейзажа, но она словно приросла к месту, к красной почве, по которой бегала в детстве босиком. Ее начала бить дрожь.

Эта земля по-прежнему была такой же красивой, воздух таким же прозрачным и чистым, полным той же магии, которая питала ее в детстве. Дебора вновь почувствовала себя маленькой девочкой, влюбленной в Африку, вольготно бегающей по берегу реки, где ее единственной компанией были семья обезьян и пара выдр. В том мире не было ни бедности, ни убожества; та Кения была прекрасной и волшебной. Именно в тот мир и хотела вернуться Дебора, надеясь обрести себя.

Но той Кении больше не было. Дебора даже начала сомневаться, была ли она когда-либо вообще. Как же ей найти свои корни, ответы, которые бы помогли ей примириться с собой?

Наконец она посмотрела на миссию, где ее ждала умирающая старуха-знахарка.

64

К удивлению Деборы, управляющий отелем «Привал» поселил ее в коттедж «Паксда», место последнего пристанища лорда Бадена-Пауэлла, основателя движения бойскаутов.

В этом бунгало, состоящем из спальни, гостиной, двух каминов и двух ванных комнат, глава бойскаутов жил последние годы своей жизни и умер. Его похоронили в Найэри, на том же самом кладбище, где покоился сэр Джеймс Дональд. Как объяснил управляющий, отель был заполнен до отказа. Обычно они не селили в коттедж лорда, так как тот являлся национальным памятником. Но других мест не было. Управляющего отелем звали мистер Чи Чи, и Деборе было очень интересно, не был ли он потомком того самого Чи Чи, который шестьдесят девять лет назад вел фургоны тети Грейс из Найроби.

Коттедж стоял в окружении зеленых лужаек и леса, в тихом красивом месте, чему Дебора была очень рада. Пока носильщик, принесший ее чемодан, раздвигал шторы, являя ее взору вместительную веранду и потрясающий вид на гору Кения, она рассматривала исторические фотографии и письма, помещенные в рамки и развешанные по стенам. Баден-Пауэлл назвал свой коттедж в честь «Пакса», своего родового имения в Англии; остальную же часть названия он, как показалось Деборе, позаимствовал у стоявшего по соседству Белладу.

Так как время обеда уже прошло и огромные толпы туристов уже поели и разъехались по экскурсиям, столовая и терраса были практически пусты. Дебора села за столик и уставилась на гору Кения, чьи угольно-черные вершины, выделяющиеся на фоне серых туч, казалось, насмехались над ее возвращением в Восточную Африку. Официант в белом пиджаке и черных брюках принес ей чай и указал на стол с сандвичами и печеньем.

Несмотря на «Африканизацию» и «Кенианизацию» — программы правительства, направленные на то, чтобы уничтожить в стране следы пребывания первых поселенцев и колонистов, — их традиции продолжали жить. Дебора была уверена, что предвечернее чаепитие, так называемый «файф о'клок ти», и официанты в белых перчатках, так же как и многие другие британские традиции, оставшиеся со времен колонистов, никуда не исчезнут.

— Провалиться мне сквозь землю, если это не Дебора Тривертон!

Она с удивлением подняла глаза. С лужайки на нее смотрел незнакомец. Дебора вгляделась в мужчину.

— Терри? — неуверенно произнесла она.

Он с распростертыми объятиями подошел к ней.

— Терри? — повторила она, не веря своим глазам. Деборе казалось, что она смотрит на привидение. Однако рука, схватившая ее, принадлежала человеку очень даже живому и далеко не слабому.

Он отодвинул кресло и сел.

— Вот это встреча! Я увидел, как ты тут сидишь и подумал: «Разрази меня гром, если эта женщина не сестра-близнец Деборы Тривертон!» А потом увидел, что это ты сама и есть.

Дебора, онемев от шока, продолжала смотреть на него во все глаза. Он был таким, каким она его запомнила, разве что стал более похожим на дядю Джеффри, загорелый, уверенный в себе. Терри Дональд был очень привлекательным мужчиной в бежевой хлопковой рубашке, оливково-зеленом пиджаке и шортах, гольфах и ботинках. Его темно-каштановые волосы казались гораздо светлее, чем она помнила, видимо, из-за многих лет пребывания на солнце, а глаза — голубее.

— Боже, Дебора! Не могу поверить, что это ты! Сколько лет прошло?

Подошел официант.

— Натака тембо вариди, тафадхали, — сказал ему Терри, заказывая пиво.

— Почему ты не писала, Деб? Ты уже давно в Кении или только приехала?

— Я думала, ты погиб, — только и смогла вымолвить она.

Он рассмеялся.

— Черта с два! Нет, серьезно, Деб. Я помню, как ты на похоронах своей тети заявила, что не поедешь в Америку. А на следующий день тебя уже не было в Кении. Что случилось?

Дебора попыталась вспомнить. Похороны Грейс. Она решила отказаться от стипендии и, должно быть, разболтала об этом всем. Она выдавила из себя улыбку.

— Женщинам свойственно менять свои решения. Я все же уехала в Калифорнию.

— И все эти годы ты ни разу не была в Кении?

— Нет. — Она, все еще пребывая в состоянии шока, смотрела на него. Сколько воспоминаний нахлынуло на нее! — Терри, я не понимаю. Я действительно думала, что ты погиб. В агентстве сказали, что твоя семья погибла в автокатастрофе.

С его красивого лица исчезла улыбка.

— Погибла.

Принесли пиво. Он открыл бутылку и вылил ее содержимое в высокий стакан. Затем взял сигарету и прикурил от зажигалки, которая висела у него на шее в кожаном чехольчике. Он глубоко затянулся и, отвернувшись в сторону, выпустил струю дыма.

— Папа, мама, дядя Ральф и две мои сестры, — сказал он, — все погибли. Они ехали в сафари-клуб. Один из этих чертовых матату, пытаясь обогнать другого матату, врезался в них. В той машине погибли двенадцать человек. — Он горько усмехнулся: — Представляешь, я должен был ехать вместе с ними, но у меня спустило колесо по дороге из Найроби, и они поехали без меня. Я поехал в сафари-клуб и наткнулся на место катастрофы. Их как раз заносили в кареты «скорой помощи».

— Ох, Терри, мне очень жаль.

— Эти дороги, черт бы их побрал, — сказал он, вертя на столе стакан. — Понимаешь, они не ремонтируют их. С каждым годом дороги становятся все хуже, скоро не останется ни одной, а им наплевать.

— Поэтому ты продал агентство?

— Продал? Черта с два! Агентство «Дональд-Тур» — одно из самых прибыльных предприятий в Восточной Африке! С чего бы мне его продавать?

— Я заходила сегодня утром в агентство, и мне сказали, что теперь им владеет некий мистер Магамби.

— А, это. — Терри покраснел и рассмеялся. — Мистер Магамби — это я. Я поменял фамилию. Так что теперь я не Дональд.

— А зачем ты это сделал?

Он окинул взглядом террасу.

— Знаешь что, Дебби, — тихо произнес он. — Ты сейчас занята? Поехали ко мне в гости, а? Познакомлю тебя с женой. Я теперь живу в Найэри, тут недалеко.

Дебора, проследив за его взглядом, увидела двух африканцев в простых льняных костюмах, которые сидели за угловым столиком, пили чай и тихо разговаривали.

— Кто это? — спросила она.

Терри бросил на стол шиллинг и отодвинул стул.

— Пошли, дорогуша. Моя машина у главного входа.

Идя по пустынной тропинке, ведущей к главному корпусу отеля, Терри сказал:

— Это люди из Специального отдела. Нынче в Кении нужно следить за тем, что ты говоришь. — Сев в машину и выехав на главную дорогу, Терри спросил: — Как ты добралась сюда? Надеюсь, ты не сама за рулем!

— Я наняла водителя с машиной. Я его отпустила на сегодня.

— Зачем ты приехала? В отпуск? Решила прокатиться по местам былой славы? Ты удивишься, увидев, как все изменилось. Ну, возможно, чисто внешне Кения мало изменилась, а вот внутренне — просто диву даешься.

Проезжая мимо кладбища, где был похоронен дедушка Терри, сэр Джеймс, Дебора погрустнела. Его бабушка, Люсиль, которую ни он, ни она не знали, была похоронена в Уганде, так же как и его тетя Гретхен. Неужели Терри был последним из Дональдов?

— У тебя есть дети? — спросила Дебора, желая получить ответ на мучивший ее вопрос.

— Да, мальчик и девочка. Но ты не ответила на мой вопрос. Что привело тебя в Кению?

— Ты помнишь Маму Вачеру, знахарку, что жила в хижине на поле для поло?

— Эту странную старушенцию! Еще бы, конечно, помню. А что, она еще жива? Боже, ей, наверное, лет сто!

Дебора рассказала ему о письме, которое ей прислали монахини.

— И чего она от тебя хочет, как думаешь? — спросил Терри, ведя машину по разухабистой дороге.

— Понятия не имею. Завтра утром поеду в миссию и выясню это.

— Ты приехала в Кению навсегда? — спросил он, покосившись на нее.

Его вопрос удивил ее. «Так ли это? Приехала ли я сюда жить?»— внезапно подумалось ей.

— Не знаю, Терри, — честно ответила она.

Они подъехали к высокому забору из металлических звеньев, на котором висели знаки: «Хатари! Опасно! Злые собаки! Оставайтесь в машине и сигнальте».

— Даже здесь? — вырвалось у Деборы, когда аскари открыл им ворота.

— Кению накрыла волна преступности, Деб. С каждым годом становится все хуже. Все из-за перенаселенности. Кения ведь занимает первое место в мире по рождаемости. Ты знала это?

— Нет.

— Не хватает земли, чтобы прокормить всех. Кения становится страной юных головорезов. Не сомневаюсь, ты видела их на улицах Найроби, молодых африканцев, которым нечем себя занять. Если бы ты знала, сколько напастей сыплется на головы невинных туристов! Я всегда предупреждаю своих клиентов не ввязываться ни в какие авантюры с незнакомцами. Про дамские сумочки и говорить нечего — стащат, и глазом не успеешь моргнуть.

— А куда смотрит полиция?

— Полиция! Заплатишь маджендо — будет тебе полиция. Но я нашел другой, более действенный способ культивировать в своих работничках честность. Как только у моего клиента что-нибудь пропадает, я сразу пускаю слух, что собираюсь позвать колдунью-знахарку. На следующее утро украденная вещь тихонечко подбрасывается владельцу.

— Неужели подобные страшилки все еще действуют?

— Действуют — не то слово.

Они остановились в пыльном дворе, по которому дефилировали африканцы с собаками. Дом оказался очень старым, периода первых поселенцев, с побеленными стенами и соломенной крышей, большим, длинным, низким и немного, как казалось, кривоватым. Но он был в хорошем состоянии, недавно отремонтированным и ухоженным.

— У меня три дома, — объяснил Терри, когда они вошли внутрь. — Один в Найроби, второй на побережье. Но семья живет здесь. Это самое безопасное место.

Внутри было прохладно и темно; комната с низким потолком и полированными деревянными дверьми была уставлена кожаными диванами и охотничьими трофеями. Африканец, одетый в брюки цвета хаки и пуловер, сервировал стол к чаю.

— Мы будем пить чай здесь, Август, — обратился Терри к мужчине, а затем провел Дебору к диванчикам, стоявшим вокруг огромнейшего камина.

Сев, Терри закурил сигарету и сказал:

— Ну, Деб, когда ты уехала из Кении? Четырнадцать, пятнадцать лет назад? Сегодняшняя Кения далеко не та, которую ты знала. Одно правительство чего только стоит. Умереть со смеху можно, глядя, как они пытаются решить проблему перенаселения. Женщины, у которых нет мужей — а в таком положении находятся почти все женщины этой чертовой страны, — получали финансовую помощь на каждого ребенка. Но потом правительство заявило, что отныне в целях контроля рождаемости помощь будут выдавать только на первых четырех детей, остальные будут находиться исключительно на попечении родителей. Ну и что из этого получилось?

Перед ними на маленький кофейный столик поставили поднос с чаем.

— Асанте сана, Август, — сказал Терри. Затем продолжил: — Иностранные медицинские организации и миссии пытаются решить вопрос контроля рождаемости с помощью контрацептивов, однако африканским мужчинам это не нравится. Поэтому женщинам, тем, кто хочет, конечно, приходится действовать втихую. Если мужчина заметит, что женщина принимает противозачаточные таблетки, он имеет право избить ее до полусмерти, что он, собственно, и делает. — Терри потушил сигарету и улыбнулся Деборе. — Боже! Вот это встреча! Я так рад видеть тебя, Деб! Ну, а каково жить в Калифорнии?

Она вкратце рассказала ему о своей жизни в Америке.

— Этот парень, за которого ты собираешься выйти замуж, хочет жить в Кении?

— Он никогда здесь не был. Даже не знаю, понравилось бы ему здесь.

Едва произнеся эти слова, Дебора задумалась над мыслью, которая никогда раньше не приходила ей в голову: «Джонатан очень мало знал о Кении. Как он мог тогда знать ее?»

— Мириам сейчас нет дома, навещает сестру. Но она должна скоро прийти. Я хочу, чтобы вы познакомились.

— А дети?

— Они в школе. Погоди-ка, — произнес он, вставая. Терри подошел к камину, взял две фотографии и протянул их Деборе. — Это Ричард. Ему четырнадцать.

— Симпатичный мальчик, — сказала Дебора, глядя на уменьшенную копию Терри.

— А это Люси. Ей восемь.

Дебора с удивлением уставилась на фотографию. Люси была африканкой.

Сев на диван и закурив еще одну сигарету, Терри, словно прочитав ее мысли, сказал:

— Мать Ричарда была моей первой женой. Мы развелись, когда Ричард был еще совсем маленьким. Я тогда начал входить в отцовский бизнес, подолгу пропадал на сафари, и Энн не смогла с этим смириться. К тому же она начала ревновать меня к клиенткам. В результате она оставила меня и вышла замуж за какого-то экспортера в Момбасе. Ричард проводил полгода со мной, полгода с матерью.

— А Люси?

— Это моя дочь от второй жены, Мириам.

— Кикую?

Терри кивнул и выпустил дым.

— На самом деле, Магамби — это фамилия моей жены.

Дебора поставила фотографии на стол.

— А почему ты поменял фамилию?

Он пожал плечами.

— Чтобы упростить себе жизнь. Белых пытаются выжать из Кении из-за предубеждений насчет бизнесменов-европейцев. Не хочу вдаваться в подробности, скажу лишь, что человеку с африканской фамилией заниматься бизнесом в Кении гораздо проще.

— Я думала, что это все уже в далеком прошлом.

— Проблемы начались после смерти Джомо, в 1978 году. Конечно, найдутся такие, кто со мной не согласится. Но я говорю из личного опыта. Возьмем, к примеру, образование моего сына. — Терри замолчал, позвал Августа и, когда мужчина появился, попросил его принести бутылку вина. — Особый случай, — сказал Терри Деборе, улыбаясь. — Это кенийское вино, из плодов папайи. Оно, конечно, и в подметки не годится вашим калифорнийским винам, но это лучшее, что у нас есть.

— Ты рассказывал мне о Ричарде.

— Он сейчас в школе-интернате в Найваше. Но ему уже четырнадцать, время двигаться дальше. Проблема в том, что школа, куда я хотел его отправить, претерпела полнейшую африканизацию. Помнишь школу имени короля Георга в Найроби? Теперь это Академия имени Угуру. Там новый директор, африканец, который категорически отказывается принимать в школу белых детей. Больше всего меня раздражает то, что в эту школу ходил мой отец, когда был подростком. Отец учился в этой школе с самого первого дня ее основания в 1926 году. Там даже мемориальная табличка есть с именами первых учеников: Джеффри Дональд возглавляет список. Потом я, конечно же, там учился в 1967 году. А теперь школа закрыта для белых. И что самое ужасное, в Кении нет больше средних школ, куда бы брали белых учеников.

— И что ты будешь делать?

— У меня нет другого выхода, кроме как послать его в школу-интернат в Англию. Я могу позволить себе это удовольствие, как ты понимаешь, но это дело принципа. Ричард ни разу в своей жизни не был в Англии. Его прадед, черт побери, родился в Кении!

Август принес вино и поставил его на стол вместе с бокалами, затем убрал чайные чашки. Терри налил в бокал вино и протянул его Деборе. Она сделала глоток. Вино обладало терпким, горьковатым вкусом.

— Терри, а чем ты занимаешься сейчас? — решила поменять тему разговора Дебора, стремясь унять нарастающий в нем гнев. — Ты по-прежнему сопровождаешь туристические группы или перешел на чисто административную работу?

Он рассмеялся, прикурил еще одну сигарету и откинулся на спинку дивана с бокалом в руке.

— Я вожу людей на охоту.

— Я думала, что охота здесь запрещена.

— В Танзанию. Там нет запрета. Клиенты в основном американцы.

— Прибыльное дело? — осторожно спросила она.

— Ты и представить себе не можешь, насколько прибыльное! У меня все забронировано на пять лет вперед. Когда охоту здесь запретили десять лет назад, охотники в поисках работы хлынули в другие страны. Я поехал в Судан, на Нил, помогал природе производить «естественный отбор». Популяция слонов крайне увеличилась, и они стали уничтожать урожаи. Те бивни, вот там, — он указал на огромные, выше человеческого роста, бивни, стоявшие по обеим сторонам двери, — принадлежали старому слону-отшельнику. Зверь был ранен пулей из мушкета, из-за чего совершенно обезумел, убил около тридцати человек. Я уложил его одним выстрелом и попросил, чтобы мне заплатили за работу этими бивнями, а не никчемными суданскими фунтами. — Терри пригубил вино. — В общем, я неплохо развернулся в Танзании. И мне платят американскими долларами!

— А разве разрешается ввозить охотничьи трофеи на территорию Соединенных Штатов?

— Раньше было запрещено. Джимми Картер запретил ввоз леопардов, ягуаров и слоновой кости. Однако Рейган сделал послабление: он разрешил ввозить трофеи из тех стран, где охота допускается. Моим клиентам гарантированы один лев, один леопард, два буйвола и две газели. Я вывожу их в джунгли на двадцать один день, предоставляю им ночлег и охотников-следопытов, и они платят мне за это тридцать тысяч долларов.

Дебора ничего не ответила на это.

— Я знаю, ты не одобряешь охоту, — тихо произнес Терри. — Никогда не одобряла. Но мы, охотники, все же приносим пользу. Мы выжили из Кении браконьеров. Мы были чем-то вроде неофициальной полиции. Когда в 1977 году охоту запретили, то охотники подались из страны, а браконьеры, наоборот, в страну. Им плевать, сколько и как они убивают. Они просто уничтожают зверей. Ты знаешь, что в Кении осталось всего лишь около пятисот носорогов?

Дебора посмотрела на фотографии детей Терри.

— Я рада, что у тебя все хорошо, — тихо сказала она. — Я так часто думала…

— Да, у меня все хорошо, — сказал Терри, наполняя бокал и прикуривая очередную сигарету. — Но долго ли это продлится? Кения — чертовски нестабильная страна, Деб. Ты же не слепая. Ты видишь, что тут творится. Африканцы не умеют управлять. Или не хотят этого делать. У власти стоит горстка богатеев, которые только и знают, что кормить сказочками двадцать миллионов медленно умирающих от голода людей. Посмотри, что они делают с горой Кения. Вырубают все деревья подчистую. Они не изучают экологию, не сажают деревья; не думают о последствиях, которыми чревата тотальная вырубка лесов. Местные реки пересыхают, и все из-за того, что некогда зеленые горы превращаются в бесплодные пустыни. — Терри покачал головой. — Африканцы не думают о будущем. Собственно, они никогда о нем не думали, даже во времена моего деда. Единственное, что они делают, — это растрачивают ресурсы и рожают детей. Им даже в голову не приходит позаботиться о завтрашнем дне. Посмотри на Килима Симба, старое ранчо моего отца. Мой дед установил там целую систему, позволяющую проводить воду из буровых скважин и орошать поля. Африканцы же, которые нынче там живут на сотнях крошечных шамба, даже не додумались поддержать эту систему в исправном состоянии, в результате остались без воды, и теперь их фермы превращаются в пыль. — Терри сверлил Дебору взглядом своих голубых глаз. — Кения — это пороховая бочка, Деб. Бомба с часовым механизмом. С таким коэффициентом рождаемости, как здесь, голод не за горами.

— Я думала, другие страны оказывают Кении финансовую помощь.

Он потушил недокуренную сигарету и подлил вина.

— Ты говоришь об Америке? Сколько, думаешь, из этих денег доходит до простого народа? От миллионов долларов, щедро пожертвованных американцами, на еду для людей идут только около десяти процентов. Мне это доподлинно известно. Куда девается остальное? Ну попробуй, для начала, сосчитать, сколько навороченных «мерседесов» стоят на правительственных парковках. В один прекрасный день народ взбунтуется, помяни мое слово. И все, что было раньше, все эти проделки May May, покажутся детским лепетом по сравнению с этим!

— Почему же ты не уедешь отсюда?

— А куда я поеду? Это моя страна, мой дом. Шиш им, если они думают, что мы испугаемся и сбежим!

Внезапно Терри замолчал. Он посмотрел через плечо в направлении кухни и, понизив голос, сказал:

— Вот что я скажу тебе, Деб. Грянет революция, и на меня будут смотреть как на чертового колониста — виновника всех их бед. Я сделал все что мог, чтобы хоть как-то облегчить себе жизнь: женился на кикую, поменял фамилию. Но, если прижмет, я готов бросить все к чертовой матери и уехать из этой страны. Любой белый человек, у которого есть хоть капля здравого смысла, готов сделать то же самое. Я тайком отсылал деньги в Англию и купил там дом. Как только начнутся проблемы, я возьму детей и, не заезжая домой, махну в Англию. Выживанию, Деб, вот чему научила меня жизнь в Кении. Если у тебя есть мозги, ты не будешь даже думать о том, чтобы переехать сюда жить.

Со двора донесся лай собак. Дебора выглянула в окно и, к своему большому удивлению, увидела, что на землю опустилась ночь и начался дождь.

— Это Мириам, — сказал Терри, вставая. — Прошу тебя, Деб, останься на ужин. Обещаю, что больше не буду занудствовать и брюзжать. Нам столько нужно рассказать друг другу!

Он привез ее в отель через несколько часов. Поскольку в Сан-Франциско было всего три часа дня, Дебора решила позвонить Джонатану.

Сначала она позвонила ему домой.

Пока она ждала, когда оператор отеля соединит ее с Америкой, Дебора приняла горячую ванну, вспоминая вечер, проведенный у Терри дома.

Она узнала от него много интересного — как хорошего, так и плохого. Однако безрадостные слова Терри, вместо того чтобы напугать ее, что он, видимо, и хотел сделать, оказали на Дебору совершенно противоположный эффект. Чем больше он говорил о проблемах Кении, тем больше Деборе хотелось сделать что-нибудь, чтобы помочь разрешить их.

Когда она надевала банный халат, в комнату вошел служащий отеля и начал разжигать камин. Пока он работал, Дебора стояла возле окна, выходившего на веранду ее коттеджа, и смотрела на легкий дождик, который в лучах электрического света был похож на падающую с неба серебряную пыль. Это напомнило ей о другой, такой же холодной и сырой ночи, когда так же потрескивал в камине огонь и вся тревога и суета этого мира были надежно заперты за окнами и дверьми. Это была ночь, когда они с Джонатаном впервые занимались любовью.

«Я старался избегать серьезных отношений, — тихо сказал Джонатан, — до недавних пор».

Дебора лежала в его объятиях и смотрела на извивающийся огонь, впервые чувствуя себя спокойно и расслабленно наедине с мужчиной. Она слушала Джонатана, который впервые за год их отношений решился поведать ей о своих тайнах.

«Почему ты не женился на ней? — спросила она, имея в виду женщину, разбившую ему сердце много лет назад. — Что произошло?»

Ему было нелегко говорить на эту тему; Дебора уловила неловкость, сомнение, напряженность в голосе человека, решившегося рассказать, возможно, впервые о живущей в его сердце боли. Она видела, как тщательно он подбирал слова. Она понимала, что он чувствовал. Ее собственное прошлое было спрятано за семью замками. Даже этот человек, в которого она влюбилась, не знал ни о совершенном в хижине Кристофера преступлении, ни о текущей по ее жилам африканской крови. Ни к чему было, как она считала, выставлять свои прегрешения напоказ. Дебора делала все, чтобы похоронить свое прошлое; она даже придумала «легенды», чтобы объяснять некоторые ситуации и предотвращать дальнейшие расспросы. Одной из таких ситуаций был так называемый детский вопрос. Она не может иметь детей из-за наследственных проблем. Ей становилось страшно от одной только мысли о том, какой «сюрприз» могли преподнести ей ее же собственные гены. Что, если бы она родила ребенка, цвет кожи которого не был бы таким белым, как у его отца? Что, если бы так тщательно скрываемая ею африканская часть ее существа возобладала над ее европейской частью и проявилась в ее чаде? Поэтому Дебора решила сфабриковать себе историю болезни: «Я не могу иметь детей. Эндометриоз…» Она столько раз рассказывала эту байку — и Джонатану в том числе, — что сама начала верить в нее.

Теперь, после месяцев работы бок о бок в операционной, улыбок через хирургические маски, обмена шутками, понятными только им двоим, битв за человеческие жизни, обсуждения взаимовыгоды от совместной работы, после пропущенного балета и двух часов, проведенных перед его камином, они с Джонатаном сделали еще один важный шаг навстречу друг к другу.

После того как они стали близки друг другу физически, Джонатан захотел пойти на духовное сближение — он решил открыть ей свои тайны и рассказать о прошлом.

«Почему ты не женился на ней? — спросила его Дебора в ту дождливую ночь в Сан-Франциско. — Вы были так близки. До свадьбы оставалась всего неделя. Что между вами произошло?»

И он ответил. В его голосе чувствовалось напряжение, было заметно, что, несмотря на прошедшие годы, ему по-прежнему больно об этом говорить. «Потому что я узнал, что она совершила непростительную вещь. Она сделала то, чего я не смог простить женщине, которая, как предполагалось, любит мужчину. Она солгала мне».

Звонок телефона вывел ее из состояния задумчивости. Дебора повернулась и увидела, что в комнате кроме нее, больше никого нет. Служащий развел огонь и тихо ушел. Телефон продолжал звонить.

Джонатан!

Она схватила трубку, сгорая от желания услышать его голос, но вместо этого услышала голос оператора, который произнес:

— Мне жаль, мадам. Номер не отвечает. Мне попробовать позвонить позднее?

Она на секунду задумалась. В среду после обеда их кабинет не работал, но он мог быть в операционной. Она дала оператору номер больницы, попросив послать ему сообщение на пейджер, чтобы он позвонил ей.

Стоять возле телефона не было необходимости: чтобы связаться с Калифорнией, нужно было ждать как минимум полчаса. Она села на диван, поджала под себя ноги и уставилась на огонь.

В ту дождливую ночь, год назад, она смотрела на танцующий в камине Джонатана огонь, онемев от услышанного.

«Все дело во мне, — начал объяснять он. Его голос звучал уже ровнее: во-первых, он преодолел самый трудный этап этого неприятного для него разговора — начало, во-вторых, рядом с Деборой он чувствовал себя спокойно и хорошо. — Всю свою жизнь, по крайней мере сколько я себя помню, я ненавидел ложь. Возможно, из-за своего строгого католического воспитания. Я могу простить человеку все что угодно, но только не ложь. Но эта женщина обманула меня. Она говорила, что любит меня, но при этом заставляла верить в ложь, в которой, как она потом сказала, она и не думала сознаваться. Я был вне себя от ярости и боли».

«А как она тебя обманула?» — спросила Дебора.

«Это неважно. Важно то, что она, зная, что обманывает меня, собиралась идти со мной к алтарю. Она готова была начать нашу супружескую жизнь со лжи. Не имеет значения, Дебби, как она меня обманула, главное, — она меня обманула, и я узнал об этом от посторонних людей».

Дебора закрыла глаза и крепко прижалась к нему. «Да, очень важно, как она тебя обманула, — подумала она. — Я должна знать, была ли ее ложь такой же большой, как моя».

После этого разговора ее собственная ложь начала пугать ее. Дебора хотела рассказать Джонатану обо всем в тот же самый вечер. Но их отношения, которые из легких дружеских переросли в хрупкие любовные, были слишком новыми, слишком непрочными. «Я немного подожду, — сказала она себе. — Я расскажу ему, когда настанет более подходящий момент».

Но этот момент так и не настал. К своему ужасу, Дебора осознала, что чем крепче были их отношения, чем сильнее делалась их любовь, чем дороже становился ей этот человек, тем меньше шансов у нее оставалось на то, чтобы сказать ему правду. И когда в один прекрасный день они наметили дату свадьбы, она поняла, что ей придется идти к алтарю с грузом лжи на душе.

Снова зазвонил телефон, и Дебора посмотрела на часы. На соединение ушло всего пять минут.

— Это доктор Тривертон, — сказала она дежурному службы связи в больнице. — Отправьте, пожалуйста, сообщение доктору Хейзу.

— Мне очень жаль, доктор Тривертон. Доктор Хейз недоступен. Все его звонки переводятся на доктора Симпсона.

— А вы, случайно, не знаете, где доктор Хейз?

— Извините, не знаю. Если хотите, я могу сбросить сообщение доктору Симпсону.

Она на мгновение задумалась.

— Нет. Нет, спасибо.

Она повесила трубку, решив позвонить Джонатану утром, когда в Сан-Франциско будет ночь и он обязательно будет дома. Она попросила дежурную отеля разбудить ее рано утром и провалилась в беспокойный сон.

65

— Не знаю, помните ли вы меня, доктор Тривертон, — сказала Деборе настоятельница, когда они шли по тропинке к дому Грейс. — Меня тогда звали сестра Перпетуя. Думаю, я была последним человеком, кто видел вашу тетю живой.

— Я помню вас, — произнесла Дебора, предаваясь воспоминаниям, которые нахлынули на нее, стоило ей переступить через ворота. Миссия Грейс была для нее ее первым домом, единственным домом, который она знала в своем детстве. Ей казалось неправильным, что сейчас на этой столь знакомой ей веранде вместо седовласой женщины в белом халате с неизменным стетоскопом на шее стояла одетая в голубые одежды монахиня.

На стене возле входной двери висела бронзовая табличка: «Дом Грейс, основан в 1919 году». Дебора очень удивилась, увидев, что в доме никто не живет.

— У нас здесь административный офис, — сказала настоятельница, — и небольшой центр для посетителей. Вы бы удивились, если бы узнали, как много людей со всех концов света приезжают сюда, чтобы посмотреть на дом доктора Грейс Тривертон.

Гостиная была превращена в маленький музей: письма и фотографии на стенах были помещены в рамки, вещи закрыты стеклянными колпаками. Под таким колпаком лежала военная медаль Грейс; рядом с ней находился орден Британской империи, врученный Грейс королевой Елизаветой в 1960 году. Там даже был античный шкафчик со старыми медицинскими инструментами, бутылочками с лекарствами и выцветшими историями болезней.

Дебора остановилась возле фотографии, сделанной в 1952 году, на которой тетя Грейс стояла с принцессой Елизаветой, и ее глаза наполнились слезами. Казалось, что Грейс не умерла, а продолжала жить.

— Все это по праву принадлежит вам, доктор Тривертон, — произнесла настоятельница. — После того как вы уехали в Америку, я нашла коробки, полные фотографий и прочих памятных вещей. Я думала, что вы вернетесь за ними, и даже написала вам в Калифорнию. Вы получали мои письма?

Дебора покачала головой. Она выбрасывала те письма — все, что имели на себе кенийскую марку, — даже не вскрывая их.

— А потом мы решили поделиться этими вещами с миром. Конечно, если вы захотите что-нибудь забрать, доктор Тривертон, это ваше право.

Пятнадцать лет назад Дебора уехала из Кении, взяв с собой лишь то, что посчитала нужным. Среди них была бирюзовая брошь ее тети. К сожалению, брошь украли у нее, когда она училась на первом курсе медицинского колледжа. Ее сокурснице, одной из немногих в группе девушек, очень несчастной особе, настолько понравилась эта брошь, что она даже попросила Дебору продать ее. Когда украшение пропало, Дебора поняла, кто это сделал, но у нее не было ни малейших доказательств. Спустя несколько недель эта девушка бросила учебу и вернулась домой, в Вашингтон. Тогда Дебору очень расстроила утрата украшения, но со временем, когда она стала относиться к жизни более философски и размышлять о временности всего сущего — вещей или взаимоотношений, — она решила, что брошь должна была «уйти» к другому человеку.

Дебора повернулась к монахине, чье черное лицо резко контрастировало с белым апостольником ее рясы, и сказала:

— Эти вещи, как вы говорите, принадлежат миру. Мне они не нужны. Я могу теперь увидеть Маму Вачеру?

Когда они пересекали лужайку, Дебора спросила:

— Вы не знаете, почему она хочет меня видеть?

Монахиня слегка нахмурилась.

— Должна сказать вам, доктор Тривертон, я не сразу решилась послать за вами. Дело в том, что я не совсем уверена, что она хочет видеть именно вас. Бедняжка не совсем в здравом уме. Знаете, она ведь сама пришла сюда. Однажды она появилась на пороге миссии, уставшая и больная, — по нашим подсчетам, ей более девяноста лет, — и сказала, что предки велели ей прийти умирать сюда. Иногда к ней возвращается рассудок, но это происходит крайне редко, большую часть времени она пребывает в бредовом состоянии, вспоминая разные периоды своей жизни. Иногда она даже просыпается и зовет Кабиру Матенге, своего мужа! Но имя Тривертон она произносит очень часто и в эти минуты так настойчива и взволнованна, что я решилась написать вам письмо. Я подумала, что, увидев вас, она успокоится.

В бунгало их встретила молоденькая медсестра в голубой монашеской униформе и голубом покрывале, которая провела их к кровати в конце залитой солнцем палаты.

Вачера спала, ее черная голова умиротворенно покоилась на белой подушке.

Дебора посмотрела на женщину, приготовившись испытать к ней гнев и бессердечие за все то зло, которое она причинила ей. Но — удивительно! — Дебора увидела перед собой лишь старую женщину, хилую и беспомощную. Она не помнила, чтобы Вачера была такой маленькой…

— Она проснется немного попозже, — сказала молодая африканка-медсестра.

— Мы можем вам куда-нибудь позвонить?

— Да, конечно. Я буду в отеле «Привал».

— Позвольте мне угостить вас чаем, доктор Тривертон, — попросила настоятельница.

— Для нас такая честь принимать вас.

Дебора немного поговорила с ней, попивая чай «Графиня Тривертон» и обсуждая Маму Вачеру.

— Ее внук довольно часто навещал ее, — сообщила Перпетуя. — Доктор Матенге хороший человек. Его жена умерла несколько лет назад. Вы знали об этом?

— Да. Правда, я не знаю, отчего она умерла.

— От малярии. Как только мы решили, что победили ее, появился новый тип малярии, который оказался очень устойчивым к хлорохину. Доктор Матенге продолжает ту работу, которую они делали вместе с женой. Мы молимся за него каждый день. Он лечит и несет Слово Божие людям Кении.

После этого Дебора посетила эвкалиптовую рощу, где и по сей день стоял Сакрарио де Дьюка д'Алессандро — алтарь герцога Александра, за которым ухаживал старик-смотритель и в котором до сих пор горел огонь. Деборе нравилось думать, что ее бабушка и герцог-итальянец соединились в вечности.

По дороге в отель она попала под сильный дождь и сразу направилась к своему домику, минуя столовую, где для нее был накрыт обед. Закрыв за собой дверь, она уже было начала стягивать с себя промокший свитер, как вдруг вздрогнула от неожиданности.

— Джонатан!

Он встал с дивана.

— Привет, Дебби. Надеюсь, ты не против того, что я вошел. Я сказал им, что я твой муж. Небольшая взятка — и ключ от твоего домика оказался у меня в кармане.

— Джонатан, — повторила она. — Что ты здесь делаешь?

— Во время нашего последнего разговора по телефону ты была такой странной, что я начал за тебя волноваться. Я решил приехать и выяснить, что здесь происходит.

66

Джонатан раскинул руки для объятия.

Однако Дебора продолжала стоять у двери. Она не рассчитывала, что ей придется рассказывать ему обо всем уже так скоро. Ей нужно было время, чтобы все хорошенько обдумать и подготовиться. Поэтому она подошла к телефону и набрала службу обслуживания номеров. Делая заказ — салат, фрукты, бутерброды и чай, — она не сводила взгляд с Джонатана. Он выглядел уставшим.

Дебора повесила трубку и стянула с себя свитер. Джонатан опустился на колени возле камина и начал разжигать огонь.

Эта сцена была привычной для них: часто в дождливую или туманную погоду, придя домой и сбросив с себя промокнувшую одежду, Джонатан начинал разжигать камин, а Дебора — готовить чай. Затем, уютно устроившись в тепле, они тихо разговаривали, обсуждая прожитый день: пациентов, операции, планы насчет нового офиса. Эти часы, проведенные вместе у горящего камина, делали их любовь еще сильнее, накрепко привязывали друг к другу.

Но сейчас огонь, в котором горели дрова из незнакомых деревьев, пах совершенно по-другому; на Джонатане был надет кожаный пиджак; чай принес стюард-африканец, который молча накрывал на стол, пока Дебора стояла, зажав в руке чаевые. Когда они остались снова наедине, она не подошла к нему, не села рядом с ним, не нырнула к нему под руку, поджав под себя ноги. Она стояла возле камина, глядя на него испуганными глазами.

— Что произошло, Дебби? — наконец спросил он.

Дебора собралась с духом.

— Джонатан, я обманула тебя.

Выражение его лица не изменилось.

— Ты спрашивал меня, какое отношение имеет ко мне умирающая старуха африканка. Я сказала, что не знаю. Я обманула тебя. Она моя бабушка.

Он смотрел на нее невозмутимым взглядом.

— По крайней мере, — добавила Дебора, — так я думала раньше.

В камине громко потрескивал огонь, посылая ярко-красные искорки в дымоход.

Снаружи хлестал сильный дождь, который одним махом превратил ясный день в темную ночь. Он барабанил по крыше веранды, пропитывал влагой стоявший в низовье покатой лужайки лес. Дебора подошла к столику перед диваном и налила две чашки чая, к которым никто из них не притронулся.

— Твоя бабушка? — удивился Джонатан. — Африканка?

Дебора избегала его взгляда. Ей было гораздо проще смотреть на огонь. Она села на дальний от Джонатана край дивана, чтобы сохранить между ними некоторое расстояние, и сказала:

— Я думала, что она моя бабушка. Она заставила меня поверить в это. Именно из-за этого я и уехала из Кении.

Тихий голос Деборы присоединился к потрескиванию огня и шелесту дождя. Она говорила тихо, без эмоций, не пропуская ни единой подробности. Джонатан слушал, не двигался. Он смотрел на ее профиль, на ее взъерошенные ветром черные волосы. Он слушал невероятную историю про борцов за свободу May May. про запретную любовь африканца и белой, про юношеские чувства, холостяцкую хижину, про похороны, найденные любовные письма и проклятье старой знахарки. Джонатан слушал как зачарованный.

— Все эти годы у меня был дневник моей тети, — Дебора заканчивала свой рассказ, — но я даже ни разу его не открыла. Я сделала это, будучи уже в Найроби, в номере гостиницы. Тогда-то я и узнала, что… — она наконец повернулась к Джонатану лицом, в ее необычно темных глазах отражался огонь, — что Кристофер мне вовсе не брат.

На долю секунды их взгляды встретились, затем он отвел глаза.

Во время ее рассказа из пламени камина выкатилось поленце и теперь медленно тлело в стороне. Джонатан встал, взял кочергу и перекатил полено в огонь. Затем выпрямился и взглянул на висевший над камином портрет немолодого седоусого мужчины в форме бойскаута. Это был лорд Баден-Пауэлл, который променял сытую и комфортную жизнь в Англии на жизнь в кенийской глубинке.

Джонатан был озадачен. Что было такого в этой стране, что она заставляла людей совершать подобные поступки? Какая магия заставляла людей отказываться от жизни в комфорте?

Он повернулся и посмотрел на Дебору. Она сидела на краю дивана, напряженная, словно готовая сорваться с места и бежать. Руки крепко сцеплены перед собой; лицо искажено от боли. Он знал это выражение: оно появлялось на ее лице каждый раз, когда она стояла перед пациентом отделения реанимации, следя за мониторами.

— Почему ты никогда не говорила мне об этом, Дебби?

Она посмотрела на него полным боли взглядом.

— Я не могла, Джонатан. Мне было стыдно. Я чувствовала себя такой… грязной и просто хотела забыть о прошлом и начать жизнь с чистого листа. К чему было ворошить былое? Я не думала, что когда-нибудь вернусь в Кению.

— В том, что ты сделала, нет ничего страшного, Дебби, — тихо сказал он. — Это даже не было обманом, ты просто скрыла от меня неприятные моменты своего прошлого.

— Но это еще не все. Я думала, что я наполовину африканка, Джонатан. Но я не говорила тебе об этом. Я сказала, что у меня не может быть детей. Это неправда. Просто я не хотела иметь детей. Я боялась, что черная кровь победит, и все узнают обо мне правду.

— Ты могла рассказать мне об этом, Дебби. Ты же знаешь, что мне плевать на то, какого цвета у человека кожа.

— Да, сейчас я об этом знаю. Но тогда, когда мы только начали встречаться, я не была в этом уверена. Поэтому и сказала тебе ту же ложь, что говорила всем остальным. Что якобы у меня эндометриоз.

— Но потом, Дебби? Когда мы поняли, что любим друг друга, когда решили пожениться. Ты могла сказать мне об этом тогда.

Она опустила голову.

— Я собиралась. Но потом ты рассказал мне о Шерон — женщине, на которой ты чуть было не женился. О том, что она обманула тебя.

Джонатан взорвался.

— Ты обвиняешь меня? Ты хочешь сказать, что это я заставил тебя пойти на обман?

— Нет, Джонатан!

— Боже, Дебби! — Он повернулся к камину спиной и подошел к окну. Постоял, засунув руки в карманы и смотря на хлещущий за окном дождь.

— Я боялась, — сказала она. — Боялась, что если скажу тебе о том, что солгала, то потеряю тебя.

— Ты думала, что наши отношения такие хрупкие? — спросил он, глядя на ее отражение в окне. — Ты так плохо думала обо мне? Ты думала, что я такой легкомысленный?

— Но Шерон…

Он резко повернулся.

— Дебби, это было семнадцать лет назад! Мне тогда было двадцать лет! Я был молодым, нетерпимым, высокомерным сукиным сыном! Боже правый, хотелось бы думать, что я изменился с тех пор. По крайней мере, я так думал. Я думал, что стал разумным человеком и что ты считала меня таким.

— Но когда ты сказал мне о ней…

— Дебби, — произнес он, пересекая комнату и садясь рядом с ней. — Мы с Шерон были эгоистичными юнцами. Ее ложь была непростительной. Своей ложью она не просто обманула меня, она причинила мне боль. Ты же своей ложью, Дебби, хотела лишь защитить себя и защитить меня. Неужели ты не видишь разницы?

Она молча покачала головой.

— Боже, — тихо произнес он. — Дебби, я думал, ты знаешь меня гораздо лучше. Я люблю тебя, люблю так сильно, что мне наплевать на твое прошлое, каким бы оно ни было. Ты должна была знать это и рассказать мне об этом давным-давно. Я бы помог тебе разобраться с твоими проблемами.

— Именно это я сейчас и пытаюсь сделать, Джонатан. Я вернулась в Кению не столько ради того, чтобы встретиться с Мамой Вачерой, сколько ради того, чтобы выяснить, кто я есть. Дневник тети Грейс немного помог мне с этим. По крайней мере я узнала историю своей семьи. Но я по-прежнему ощущаю себя человеком без… корней. Я не знаю, где мой дом.

Он внимательно посмотрел на ее лицо, увидел честный взгляд ее глаз. Он взял ее руки в свои и сказал:

— Боже, Дебби, я люблю тебя. Я хочу помочь тебе. Ты должна была сказать мне об этом по телефону. Ты так странно говорила, что я заволновался. Поэтому я отменил все свои намеченные операции, самые неотложные из них попросил провести Симпсона. Всю дорогу сюда на этом чертовом самолете я думал о том, что же могло случиться. Бог свидетель, это несколько не то, чего я ожидал. Но по крайней мере это не так ужасно по сравнению с тем, что я себе нафантазировал. — Увидев, что Дебора молчит, он спросил: — Это еще не все?

Она кивнула.

— В чем еще дело?

— В Кении, Джонатан. Мне кажется, нет, я уверена в этом, что я должна остаться здесь и помогать людям. За эти несколько дней я увидела столько нищеты, столько больных людей, живущих в нечеловеческих условиях. За исключением нескольких небезразличных к бедам других людей, как те монахини в миссии. «И Кристофер», — подумала она, вспоминая, каким беспомощным он казался со своим медицинским саквояжем и толпой доведенных до отчаяния людей. — Никому и дела нет до того, сколько несчастья и страданий в этой стране. Я не могу объяснить тебе, что мной движет, я просто чувствую, что должна остаться здесь и использовать свои медицинские навыки, как это делала тетя Грейс.

— Людям во всем мире нужна наша помощь, Дебби. Не только в Кении. А как же наши пациенты в Сан-Франциско? Неужели они нуждаются в тебе меньше, только потому что они белые и живут в Америке?

— Да, — честно ответила она. — Потому что в Америке больше докторов и лучше развита медицина.

— А какое до этого дело Бобби Дилани?

Дебора отвела взгляд.

Бобби Дилани был девятилетним мальчиком, который сражался за свою жизнь в ожоговом отделении больницы. Его мать, оказавшаяся душевнобольным человеком, намеренно подожгла его. Дебора была одним из лечащих его врачей. Получив ожоги третьей степени, когда площадь пораженных участков составляла более девяноста процентов его тела, Бобби жил в невероятных муках и страданиях, как душевных, так и физических, в стерильном отсеке, где все контакты с людьми осуществлялись через резиновые перчатки, а все лица, которые он видел, были спрятаны за белыми масками. По каким-то непонятным причинам Бобби выделил из команды врачей доктора Дебби и стал считать ее своим единственным другом. То, как загорались глаза на его несчастном, обезображенном лице каждый раз, когда она входила к нему…

— Ты же знаешь, что он не будет говорить ни с кем другим, кроме тебя, — сказал Джонатан. — Ты же знаешь, что он живет твоими визитами. Есть и другие пациенты. Все они заслуживают твоего внимания, Дебби.

— Я не знаю, — медленно произнесла она. — Я так странно себя чувствую, такой потерянной. Где мое место?

— Рядом со мной.

— Я понимаю, Джонатан. Но в то же время… Она посмотрела в окно. — Я родилась здесь. Разве я не должна сделать хоть что-нибудь для этой страны?

— Послушай, Дебби. У каждого из нас есть два дома: первый — тот, где ты родился, второй — тот, который ты нашел и сделал своим домом. Мне кажется, ты застряла между двумя этими домами. Ты должна выбрать, что тебе нужно больше.

— Как бы мне хотелось, чтобы тетя Грейс была со мной. Я бы могла поговорить с ней. Она бы мне помогла.

— Позволь мне помочь тебе, Дебби. Вместе мы сможем найти выход.

— Как?

— Для начала разреши мне прочитать этот дневник.

Они удобно устроились на диване: Джонатан на одной стороне, с дневником в руках, Дебби, свернувшись калачиком, на другой. Когда Джонатан раскрыл старую книгу на первой пожелтевшей от времени странице, она почувствовала, как ее накрыла волна спокойствия и удовлетворенности. Закрыв глаза, она стала слушать дождь.

Телефонный звонок вырвал ее из глубокого, без всяких сновидений, сна.

Джонатан встал и взял трубку.

— Это из миссии. Мама Вачера проснулась и хочет тебя видеть, Дебби, — сказал он.

Она потянулась и потерла занемевшую шею.

— Сколько времени?

— Поздно. Я уже прочел половину, — ответил Джонатан, поднимая дневник вверх: «Графа только что нашли мертвым в его машине». Ну и семейка у тебя, Дебби!

Она взяла свитер, сушившийся возле камина, и сказала:

— Мне так не хочется уходить от тебя, Джонатан.

— Не беспокойся. Иди и разберись с этой старой дамой. Когда вернешься, найдешь меня здесь.

— Я не знаю, как долго меня не будет.

Он улыбнулся и поднял вверх дневник.

— Не переживай, у меня хорошая компания. — Возле двери он обнял ее и тихо произнес: — Я хочу, чтобы ты вернулась домой вместе со мной, Дебби. Хочу, чтобы ты нашла то, что ищешь, примирилась с этим и оставила прошлое в прошлом. Нам надо думать о будущем, Дебби.

— Да, — прошептала она и поцеловала его.

Дебора почувствовала, что сильно нервничает. Войдя следом за ночной сиделкой в тускло освещенную палату, почувствовала, как участился ее пульс, как возросло беспокойство.

Вачера полусидела на кровати, облокотившись на подушки. Дебора видела, что ей было трудно дышать. Взгляд ее темно-карих глаз зафиксировался на ней и неотрывно следил за ней, пока она шла к кровати. Дебора обошла вокруг кровати и села на стул. Вачера не отрываясь смотрела на нее.

— Ты… — произнесла Вачера тоненьким голосом, — мемсааб. Ты пришла.

Дебора очень удивилась. Она не слышала этого слова уже многие годы: после объявления Кении независимой страной оно было запрещено. Но она заметила, что знахарка употребила его не как вежливое обращение. «Какая мемсааб? — думала Дебора. — Она что, принимает меня за мою мать?»

— Ты приехала, — продолжал вещать старческий голос, — так много урожаев назад, со своими фургонами и странными методами.

«Моя бабушка!»

— Ты была единственной из вацунгу, кто понимал Детей Мамби. Ты привезла медицину.

Тут Дебора поняла: «Она принимает меня за тетю Грейс».

— Ты хотела видеть меня, Мама Вачера? — тихо спросила Дебора, наклоняясь к женщине. — Зачем?

— Предки…

Вачера говорила на кикую. Дебора удивилась, с какой легкостью она понимала этот язык и с какой непринужденностью сама говорила на нем.

— Что предки, Мама?

— Очень скоро я присоединюсь к ним. Я вернусь к Первой Матери — Матери-Прародительнице. Но я ухожу из этого мира с бременем лжи и таху на душе.

Дебора внутренне сжалась. Она смотрела на морщинистое черное лицо, на котором, несмотря на прошествие почти столетия, все еще сохранялось гордое выражение, но которое сейчас, без всех этих бус и больших колец-серег, которые Вачера никогда не снимала, выглядело странно обнаженным и беззащитным.

Теперь она лежала под белыми простынями в простой больничной рубашке, ее длинные жилистые руки сжимали бледно-голубое одеяло. «Интересно, — думала Дебора, — знала ли знахарка, какой она сейчас кажется слабой и бессильной».

— Была последняя девушка, — сказала Вачера, задыхаясь. — Я заставила ее поверить, что мой внук ее брат. Это была ложь.

— Я знаю это, — прошептала Дебора.

— Так много грехов… — произнесла пожилая женщина настолько задумчиво, что у Деборы возникло сомнение, что она знает о ее присутствии. — Дочь моего мужа убила бвана. Я заставила ее поклясться, что она будет об этом молчать, в то время как жена бваны стояла перед советом, который решал, жить ей или умереть.

Дебора сначала ничего не поняла; потом до нее дошло, что Вачера говорила об убийстве графа. Она вспомнила, что читала о нем в дневнике тети. Нджери. Личная служанка Роуз.

— Как? — спросила Дебора. — Мама Вачера, как Нджери убила бвану?

— Она слышала, как он ушел из большого дома. Она вышла из спальни мемсааб и пошла за ним. Он сел в зверя, который перекатывался на кругах, и направился в стеклянный дом, что стоял в лесу. Нджери увидела, что он сделал с тем незнакомцем. Она вцепилась в этого зверя и ехала на нем сквозь мрак ночи. Окно бваны было открыто. Она убила его. Это было справедливым наказанием, но она испугалась. Она застрелила его из его же собственного оружия.

Дебора живо представила себе эту картину: молодую африканку, вцепившуюся в машину Валентина, возможно, вжавшуюся в подножку автомобиля, ждущую удобного момента. Она решилась на убийство, чтобы защитить жизнь своей мемсааб.

— Для женщины очень плохо умирать с грузом грехов на душе, — сказала Вачера. — Ее дух не будет знать покоя: она не сможет заснуть безмятежным сном. Она будет обитать в дремучих лесах и жить с дикими зверьми. А я, Вачера, хочу мира.

Она надолго замолчала; ее дыхание становилось все тяжелее, пульс на шее — все менее заметным. Затем она сказала:

— Голоса предков слабеют. С приходом белого человека предки стали покидать землю кикую. Чтобы угодить им, я стала сражаться с белым человеком. Но сейчас, когда земля кикую возвратилась во владение Детей Мамби, предки вернутся сюда вновь.

Вачера сделала глубокий, прерывистый вдох. Когда она выдохнула, Дебора услышала в ее дыхании знакомый шепот смерти.

— Таху больше нет, — произнесла знахарка. — Как я обещала, земля снова принадлежит африканцам; белый человек ушел.

Вачера перевела взгляд на Дебору и впервые за все это время, как ей показалось, действительно увидела ее. Мудрые старческие глаза вдруг прояснились, губы на мгновение растянулись в триумфальной улыбке.

— Мемсааб доктори, — прошептала она. — Я победила.

Спустя несколько секунд Вачера Матенге умерла.

Некоторое время Дебора продолжала сидеть возле ее кровати. Она приехала в Кению, полная ненависти к этой женщине, которая когда-то вынудила ее уехать из этой страны. Сейчас же она видела перед собой лишь умиротворенное лицо старого человека, чья смерть символизировала смерть всей этой истории.

Встав, Дебора наткнулась взглядом на висящее над изголовьем кровати распятие. Это был Иисус, распятый на кресте, но фигурка Иисуса была черной. Дебора уставилась на нее. Она никогда не видела здесь ничего подобного. Когда ее тетя была жива, все религиозные статуи в миссии, привезенные из Европы, были белыми. То, что Иисус чернокожий, показалось Деборе неправильным.

Но потом она вновь взглянула на чернокожее лицо, покоящееся на белой больничной подушке, на ряды таких же черных лиц, спящих в палате, подумала о сестрах-африканках в их голубых рясах и поняла, что за свой короткий визит в миссию не увидела там ни одного белого лица.

И Дебора подумала, что чернокожий Иисус был здесь, как нигде больше, на месте.

Когда она вернулась в отель, дождь уже прекратился. Она с удивлением увидела, что Джонатан собирается уезжать.

— Симпсон звонил, — сообщил он. — Я должен возвращаться. Тело Бобби Дилани отторгает последнюю партию пересаженной кожи. У него сильнейшая инфекция, и он в очень тяжелом состоянии. Я еду в Найроби и покупаю билеты на первый же самолет в Америку. Я хочу, чтобы ты полетела со мной, Дебби. Буду ждать тебя в аэропорту. — Он поцеловал ее: — Ты сказала, что хотела бы поговорить со своей тетей. Открой дневник на странице, которую я пометил. Это сможет тебе помочь. Я люблю тебя, Дебби. И буду тебя ждать.

Когда он уехал, она села на диван и взяла в руки дневник. «Джонатан отметил, — подумала она, — какой-то малозначительный отрывок». Эта страница датировалась 1920 годом; здесь Грейс писала о письме, которое она получила от своего брата Гарольда, оставшегося в Белла Хилл. Но, когда Дебора начала читать его, более внимательно и вдумчиво, нежели в первый раз, она начала понимать, что имел в виду Джонатан.

Элегантным каллиграфическим подчерком Грейс было написано:

Дебора оторвала взгляд от дневника и посмотрела на туманный голубой рассвет, пробивающийся сквозь лес. Эти слова звучали так знакомо! Где она могла слышать их раньше?

И тут она вспомнила: Кристофер, пятнадцать лет назад, стоя на берегу реки, говорил: «…Всегда помни, что Кения — твой дом. Здесь твое место. Там, в другом мире, ты будешь чужой. На тебя будут смотреть как на диковинку, никто там тебя не поймет. Пообещай мне, что вернешься сюда».

Она снова уткнулась в дневник:

Дебора попросила Абди подождать ее у входа и направилась к стоявшему возле церквушки миссии бронзовому мемориалу, рядом с которым находилась могила Грейс Тривертон. Дебора увидела, что за могилой ее тети тщательно следят: трава была прополота, цветы ухожены. Табличка была простой: «Доктор Грейс Тривертон, кавалер ордена Британской империи, 1890–1973». Сам монумент был истинным шедевром, прославляющим не только женщину, которую он так правдоподобно олицетворял, но и создавшего его скульптора. Дебора взглянула на фигуру на пьедестале. Она стояла с непокрытой головой и была одета в длинную старомодную юбку, высокие ботинки и блузку с длинными рукавами, на воротнике которой была приколота брошь.

В одной руке женщина держала солнцезащитный шлем, в другой — стетоскоп. Взор ее глаз навеки был прикован к горе Кения.

Дебора немного постояла возле могилы, в тиши церковного двора, затем направилась к дому Грейс.

— Я надеялась увидеть вас снова, — сказала настоятельница, приветствуя ее в маленьком музее. — Я хотела поблагодарить вас за то, что вы были рядом с Вачерой в последние минуты ее жизни. Я сообщила доктору Матенге о кончине его бабушки.

Дебора объяснила причину своего сегодняшнего визита.

— Я решила воспользоваться вашим щедрым предложением и взять кое-что из вещей моей тети.

— Конечно. Что бы вы хотели?

Дебора подошла к стеклянной витрине.

— Это ожерелье. Видите ли, оно не принадлежало моей тете. Это мамино ожерелье. Много лет назад ей подарил его один очень дорогой ей человек.

— Очень красивое, — сказала монахиня, открывая витрину и вынимая ожерелье. — Из Эфиопии?

— Из Уганды. Я напишу маме и скажу, что ожерелье у меня.

Прощаясь возле двери, Дебора видела, что монахиню что-то тревожит; она словно хотела спросить о чем-то, но не решалась этого сделать.

— Могу ли я задать вам один вопрос, доктор Тривертон? — наконец произнесла она.

— Конечно. Спрашивайте, о чем хотите.

— Понимаете, я долго думала о том, правильно ли я сделала, написав вам письмо и попросив вас приехать. Я оторвала вас от работы и заставила проделать такой неблизкий путь. Вачера хотела видеть именно вас?

Дебора на секунду задумалась, затем улыбнулась и тихо сказала:

— Да, меня.

Дебора попросила Абди отвезти ее в Онгата Ронгай. Они припарковались на том же месте, что и в прошлый раз, на безопасном расстоянии от строения из шлакобетона, которое служило медицинско-религиозным центром. Огромная толпа терпеливо ждала, пока доктор осматривал их, уделяя каждому внимание, с помощью медсестры и молодого человека, который играл на гитаре и пел на суахили песни для Бога.

Дебора вышла из машины и стала наблюдать за работой Кристофера.

Воздух был прохладным, освежающим. Разноцветные канга, висящие на веревке на небольшом рынке, развевались на ветру, как яркие флаги. Запах дыма смешивался с запахами пищи и навоза. «Это был, — думала Дебора, — запах Кении».

Она наблюдала, как Кристофер брал на руки младенцев, осматривал их и отдавал назад матерям вместе со строгими наставлениями; как заглядывал в уши и рты стариков, выслушивал робкие жалобы женщин; как использовал инструменты, накладывал повязки, делал уколы и прижимал стетоскоп к истощенным торсам. Она видела, как он то улыбался, то хмурился, но при этом всегда оставался властным доктором, которому беспрекословно подчинялись и которого уважали его пациенты. Она наблюдала, как слаженно работала с ним хорошенькая сестричка, которая предугадывала все его просьбы и тихо смеялась вместе с ним и детьми. Они молились вместе с людьми, обмениваясь друг с другом полными нежности и любви взглядами.

Дебора подумала о нерадостном предсказании Терри Дональда насчет конца эры белого человека в Кении; вспомнила предсмертные слова Вачеры; припомнила черного Иисуса на кресте. Но Дебора знала, что следы первых колонистов, таких как ее дед, никогда не исчезнут с «лица» Восточной Африки; рука белого человека оставила после себя великое наследие.

И заключалось это наследие в лице доктора Кристофера Матенге, стоявшего посреди моря ждущих чуда людей. Именно он и был истинным наследием Грейс Тривертон.

«Ква хери», — беззвучно прошептали губы Деборы слова прощания.

Затем она села в машину и сказала Абди:

— Отвези меня в аэропорт, пожалуйста. Я еду домой.