Миракулум

Глава шестнадцатая

Лесничая вышла со мной через калитку в главных воротах, свободно минуя дозорный пост. Никто даже не спросил, куда она со служанкой направилась на пороге ночи. Мы не пошли по тракту — почти сразу от ворот в сторону уводила дорога, которая была широко протоптана, только не чищена за последние дни и припорошена снегом. Женщина шла впереди, и едва огни ворот скрылись за лесом, сказала:

— Я часто хожу в свой лесничий дом, надо кормить собак. Иногда там и ночую, особенно, если с утра охота. Он в стороне. Тут дорогу можешь и не запоминать. Запомнишь другую… все равно хотела вытащить тебя, чтобы ты могла ночью потом не заблудиться.

Дорога описывала большую дугу, огибая территорию Раомса по крепостной стене. Мы шли долго, пока Анике не свернула в сугроб, в ельник, и не протащила меня сквозь колючие ветви:

— Видишь?

От края ельника к замковой стене уходил большой участок пустой земли, шагов триста. Среди серых камней кладки я разглядела маленькую калитку.

— Как выведешь пленных, вам нужно будет быстро расчистить снег у дверцы и выбраться за стену. Добежите до леса, сюда, напрямую, здесь на дорогу. На следы плевать. А по ней уже к моему домику. Поняла? К этому вечеру у меня будут готовы четыре лошади и теплая одежда. Я буду в замке, вас не встречу, так что сама справишься. Шестерых отправишь сразу, верхом по двое, а ты и твой полюбовник будете ждать меня.

— Зачем?

— Затем, что надо! Переждете, пока я не вернусь. Ночь для побега будет та, в какой день этот наместник прибудет. Все патрули будут ему на встречу пущены, свита большая. Людей прибавится, но и хлопот тоже. За вами в погоню не кинутся до самого утра, а если все хорошо будет, то и до полудня, как смена придет. Никто про побег не прознает!

— А стража?

— Не твоя забота. Пошли.

Дом Анике был большой, собранный из сосновых срубов. Он чем-то мне напомнил охотничий дом Рихтера, только шире — много пристроев для лошадей, для собак, для выделки шкур и хранении мяса. Большой двор с колодцем, маленькая крытая кузня в стороне.

— Ты здесь одна живешь?

— Одна.

Она толкнула тяжелую дверь плечом, вошла сама и пропустила внутрь меня. Я ничего не видела, пока лесничая не зажгла лампаду. Сняв сапоги в сенях, пройдя глубже, через еще одну дверь, разожгла камин и приказала ждать. Я тоже разулась. При лучшем свете оказалось, что просторные сени и комната за ними были уютны. Странным показалось, что такая мужеподобная женщина может оказаться хозяйкой такого дома.

— Иди сюда!

Пройдя на голос, зашла на кухню, где Анике собирала охапками в корзину грязные, лоснящиеся тряпки. Она доставала их из щели от отодранной половой доски:

— Неси это все и жги в камине. Дым черный. Если следить на осколке некому, или по темноте не увидят, или спать будут, я свою гончую отправлю. Моя псинка к травнице сквозь любую пургу, в любой мороз добежит, а сегодня погода ясная. Даже ветра нет.

Пока я жгла промасленное тряпье, она ввела в дом крупную охотничью собаку. Та тявкала и ластилась, соскучившись по хозяйке, но Анике цыкнула ласково-строго, и велела лечь. Собака легла, не переставая вилять хвостом. Взяв заячью шкурку, макая палочку во что-то в горшочке, женщина присела на полу у огня и стала выводить слова с внутренней чистой стороны, а потом подсушила над языками пламени.

— Взять, псинка! Взять!

Собака схватила шкуру. Анике открыла ей двери из сеней на крыльцо, откуда заметно пахнуло холодом — комната успела потеплеть.

— Травы, псинка! Травы! Бегом!

Она рванула с места и исчезла.

— Добежит, даже если издохнет. А та, если срочных вестей не будет, отправит ее обратно завтра.

Я вспомнила о женщине, что выхаживала меня в селении. Не она ли травница?

— Брось пока. Пойдем осмотришь дом, а потом я покормлю животных, и вернемся. В эти двери даже не заходи, тебе не надобно. Выход, если что, есть еще с кухни. Вот здесь укроетесь, пока не приду. — Она с лампадой в руках провела меня по узкому проходу в правую часть дома. — Здесь баня. Натопите. Знаешь, как?

— Кажется…

— Вода здесь залита, сюда дрова. Как нагреется, откинешь крышку чана, горячей воды можно начерпать в лохань для помывки. В ведрах колодезная вода, холодная. В углу плошки, огниво, бритва, ножницы, если нужно и начищенный медный лист. Зеркалами не богата. Мыться сразу, чтобы до утра никакого дыма из труб не видно было. Соседняя комната тоже протопится, не замерзните.

Анике открыла соседнюю дверь:

— Здесь две лавки, шкуры, корзину с едой под окошком оставлю. Воды для питья и из банной возьмете, если нужно. Сидеть тихо, на звуки не выходить. Пока я сама дверь не открою, ясно? Одежду я вон оставила… — тут она запнулась, замолчала ненадолго. — Чтоб все, в чем в плену был, до нитки — свернул в мешок, заткнете куда-нибудь. Жечь не смей, протопить раз только баню можно. А там… то, верно мужику твоему большое будет… Крупнее моего Януша в округе ни одного не было… да подпоясается пусть, и подвернет рукава, если надо. Другой одежды все равно нет. Пошли до конюшни.

В конюшне пока никаких лошадей не было. Под дерюгой и сеном лесничая показала мне несколько крестьянских курток и сапог.

— Сколько смогла, столько и натаскала, шестерым не хватит, но пусть сами смотрят — кто теплее одет и лучше обут. Ты только не мешкай с ними, голос железный сделай, чтобы не перечили. Промедление смерти подобно. Ты на себя не смотри, что мелкая, не робей. Говори зло. Умей приказывать. Заумничают, захотят остаться или бежать по-другому, убейся, а пресеки! Ясно?!

И Анике рявкнула на меня так, что я пошатнулась.

— Вон там, видишь, уходит дорога в лес — охотничья. По ней уже верхом. Пусть до травницы добираются, а она уже знает, где всех схоронить.

Она покормила собак, погасила огонь, плотно закрыла дверь. И только на обратном пути, что мы шли в молчании, я спросила:

— Кто такой Януш, Анике?

— Муж мой. Застрелил его насмерть сынок баронский за то, что одна охота не удалась… так через годок тварь эту моя стая загрызла, когда на прогулке конь не туда понес. Что поделать, несчастье — волков в лесу развелось много, так я говорила, и все говорили. А если б я в тот день рядом была, когда на Януша моего эта мразь арбалет подняла, я бы горло всем перегрызла — и сынку, и всей его свите… я бы хребты выдрала, шеи переломала… я про любовь знаю…

Лесничая заплакала. Тихо, сдержанно, скупыми слезами. Потом утерлась рукавом, оскалилась, и стала прежней.

Добежала псинка. Слухи, что потом гуляли по Раомсу донесли, как бесславно прошла охота на повстанцев. Даже хитрые уловки Леира с богатыми обозами, важными курьерами, не удались — за весь трехдневный путь никто не напал ни на малую охрану обоза, ни на посланцев. По пяти ближайшим селениям все было тихо — жизнь текла мирно.

Я не знаю, какие такие первые уши были у Анике, но лесничая действительно быстро узнавала даже то, о чем не говорили ни слуги, ни ратники. Например о том, что Леир и сам комендант были довольны результатом — они решили, что те семеро, что уже пойманы, и есть костяк сопротивления, а остальным не собраться — и больше никаких нападений и разорений не будет. Земли спокойны.

Еще Анике мне сообщила, что цатты продвинулись только на севере, а граница войны замерла как раз на рубеже восточных земель — там крепкий оплот, и так просто в зиму там не пройти. За то есть время обосноваться здесь, обеспечить тылы, провиант, и поддержку местного населения, чтобы не получить удар в спину от взбунтовавшихся крестьян.

Дни шли. Уже минул десятый день, как я была здесь, и терпение мое все истончалось. Мне казалось, что чем больше пройдет времени, тем безнадежней будет побег — и в Раомсе становилось людней из-за прибывающих отрядов, и морозы все крепче. А пленные все худели и теряли силы, даже не смотря на то, что Анике подкармливала их как могла.

Мысли мои с самого утра кружили вокруг того дня, когда я отопру эти засовы и смогу обнять оружейника. Руки делали привычную работу — я чистила золой стоки, выгребала пепел из остывших очагов, чтобы их могли разжечь заново, а после в прачечной варила обмылки в одном котле, чтобы из них могли вновь нарезать большие куски. За этим занятием меня и застал служитель.

Он искал именно меня, и тем напугал, попросив оставить котел и следовать за ним. Не иначе что-то стряслось, а рядом не было даже лесничей, чтобы подать знак. Я послушно следовала за мужчиной — миновав помещения и спальни обслуги, мы дошли до казарм, и там пришлось идти через трапезную.

Ратники, сидящие вряд за столами, заухмылялись, загудели, кто-то назвал меня «милой девицей», кто-то засмеялся, а кто-то воскликнул «ах, и далеко же моя женушка!». Вопросов служителю я не задавала, не смела, даже когда он повел меня вверх по лестнице на второй этаж через покои старших ратников, и остановился только у последней двери.

— Проходи.

Ступив за порог, я остановилась недалеко, только чуть сделав шаг в сторону. Это была самая богатая здесь комната — на одного человека, с камином, кроватью, умывальным и письменным столом. Резной стул со спинкой стоял у узкого окошка, чей проем был заставлен толстым мутным стеклом. Невдалеке от кровати в резной раме размещалось настоящее большое зеркало.

— Подойди-ка, — служитель направился именно к нему и поманил рукой меня. — Посмотрись.

— Не смею, господин.

— Всякая девушка любит зеркало.

— Если я не опрятна, я прошу простить меня…

Тут в комнату вошел Леир, и закрыл дверь за собой. Не будь с нами служителя, я бы напугалась сильнее, но так лишь беспокойство сжимало мне сердце и испытывало самообладание. Они заговорили на своем языке:

— Вот уже несколько лет, — заговорил служитель, словно бы ни к кому и не обращаясь, — наш Первосвященник Лаат разыскивают свою приемную дочь. Ей было девятнадцать лет, когда она исчезла из родного замка. Ее искали. То там, то здесь она появлялась и исчезала снова, и всякий раз за миг до того, как ее удержали бы за руку. В какой-то день стало известно, что девушка переплыла море, да только в горячие дни войны следы ее затерялись совсем… Первосвященник почти отчаялся найти дочь живой, но надежды не оставил. Он обещал, что всякого, кто отыщет ее, он щедро одарит, и к этому дню загадочная девушка словно исчезнувший клад, стала легендой среди цаттов. Ратники шутят, что найдут принцессу, и станут королями. Вельможи надеются, что, отыскав пропавшую, получат вечное прощение от Трех Богов и благословление Первосвященника. А те, в ком течет хоть капля от королевской крови, жаждут выдать ее за своих незаконных сыновей, ибо Лаат настолько богат, что может поспорить своей казной с королевской…

Я молча смотрела в сторону, надеясь, что кровь, отхлынувшая от лица не сделала мои щеки заметно бледнее.

— Конечно, она могла измениться, ведь прошло пять лет с тех пор. — Взял слово Леир. — И я видел ее на одном балу лишь раз, еще совсем юной. Я и сам был мальчишкой.

— За то я видел часто, по долгу службы своей бывая в замке Первосвященника.

— Только сегодня, случайно заговорив о той девушке, что принесла в Раомс карты, мы убедились в своих подозрениях — двое ошибиться не могут! Ведь верно, госпожа Сорс?

Не выдержав этого, я взглянула в глаза сначала служителю, потом Леиру. Они назвали меня по имени, которого я не помню. И говорили мне о жизни, которой я не знала.

— Известно о вас не много: что владеете языками и, кроме родного, чисто говорите на двух. Что у вас красивые глаза, вы любите музыку и чудесно танцуете. Скажите хоть слово, ведь вы понимаете все, о чем мы говорим.

Мне казалось, что в голове моей носится вихрь. Ни одна мысль не могла остановиться и обозначиться. Я лишь чувствовала отчаянье, будто они раскрыли мои планы освободить пленников, и сейчас схватят. Убьют на месте или отложат приговор до дня общей казни… но нет, в лицах обоих моих разоблачителей было любопытство и почтение. Это не вязалось с моим чувством растерянности.

И тут я вспомнила слова Аники: ты только не мешкай с ними, голос железный сделай, чтобы не перечили…

— Вы хотите свою награду, господа?

В спину мою словно вошел железный прут, который изменил и осанку, и положение головы, и звучание голоса. Я слышала себя и не верила, что это говорю я. Так было нужно — как ключ к спасению.

— Вы получите ее. Если мое инкогнито здесь нарушено, то таится перед вами смысла нет. Я знала, что наместник скоро приедет в Раомс, и карты я раздобыла как подарок своему народу в этой войне.

— Но зачем вы… — лицо Леира сияло, как у мальчишки, и он своего восторга не скрывал.

— Я объясню все в свое время. Когда предстану пред наместником. До этого дня, господа, прошу не говорить никому об истинном моем происхождении, и относиться как к служанке. Дела государственной важности вынуждают меня играть роль до конца.

— Но…

— Дайте слово. Ваша помощь будет неоценима, и помимо обещанных наград отца, вы получите мое расположение и поддержку.

— Какие могут быть дела государственной важности?!

Служитель был тоже оживлен, но вопрос задал справедливый.

— Я прослужила в Неуке не последним лицом. Через меня прошла вся секретная переписка, которую шифровали языком древних, ведь он редко кому известен. Секреты этого королевства для меня не секреты. И долгий путь, который мне пришлось пройти скрытно, стоит итога. Не спрашивайте более… мне нужно ваше слово.

— Да, госпожа Сорс, у вас есть наше слово, — произнес Леир. — Но неужели вы сейчас сможете вернуться к слугам и выполнять столь грязную работу? Вы, с вашим воспитанием…

— А на что вы готовы для своей Родины, господин Леир? Не думайте о глупостях…

Я, вежливо поклонившись, вышла из комнаты.