Миракулум

Глава пятая

Шум ворвался сразу. Звук копыт, голоса, отдающие приказы, звон сбруи. Аверс тоже подскочил со своего места, и, кинулся к двери. Большой отряд занимал замковый двор, а несколько небольших двинулись в стороны конюшен и мастерских, как раз в нашу сторону. Я никогда не слышала речи цаттов, мне доводилось лишь переводить письма, которые доставляли коменданту, и я была удивлена, что хорошо понимаю слова на слух, даже быстрый говор. Страха не было. Сейчас враги двигались к нам, но я не испытывала того, что пережила у перевала, в горах.

— Мы семья, — быстро заговорил Аверс, — едем к родным на север, ни о чем не знаем, ничего не понимаем…

Он кинулся к маленькой лохани у окна, в которую натекла вода с прошлых дождей, зачерпнул земли с пола, и сыпанул в нее. Затем ухнул всю жижу в сумку с тряпками и картами. Быстро вернулся к двери. Открыл ее раньше, чем подошли цатты, и удивленно охнул.

На дворе уже было светло, ранее утро, холодный туман, изморозь на рыхлой земле. Шаги пришлых настолько различимы, что я уловила, как они остановились на миг, а потом ускорились. Оружейник попятился спиной, выставив безоружные руки вперед.

— Сколько вас? — прозвучал голос с акцентом на нашем языке.

— Двое, я и дочка моя.

Тут я выглянула из-за спины Аверса, сделав большие глаза, и вцепившись ему в рукав куртки. Цатты разделились. Один вошел к нам, другой в пристройку с лошадьми, другие зашагали дальше. Мы не вызвали у них беспокойства, им нас опасаться было глупо.

— Мы на ночлег здесь остановились, мы в свою деревню, домой едем.

Цатт не слушал или не понимал. Он вывел нас наружу, строго сказав:

— Здесь стоять!

Аверс по-отечески привлек меня к груди, прижал голову, поглаживая по грязной макушке. Мы стояли молча, в ожидании, а ратники заговорили на своем языке.

— Лошади!

— Хлам.

— Тут все уже разграблено.

— Веди крестьян к Леиру.

— Забрать! — ратник пнул одну из сумок к порогу, — Идти!

Мы пошли в замковый двор под приглядом двоих, наших лошадей вели следом. Аверс нес почти все вещи, а я лишь припасы и посуду. Осторожно оглядываясь на цаттов, делала вид, что переживаю. Жалась к оружейнику ближе, ссутулилась, руки с поклажей держала у живота. Но волнения не было.

Отчего-то мне ни капли тревожно не стало, я была убеждена, что отряд нас не тронет. От ратников разило потом, но не кровью, они ни разу не ударили нас, не смотрели зло, не смеялись. Этот отряд не проходил по земле, сжигая деревни и убивая всех, кто попадался ему на пути.

Однако во дворе, когда зашли в сам Неук, я увидела людей с оружием на изготовке, со взведенными арбалетами, направленными на окна, несколько уже вбежали на стену над воротами, торопливо занимали места на изготовку наверху, и оглядывая окрестности. Но замок опасности не притаил. Засады не было, и Неук пустил врагов в открытые ворота не для того, чтобы захлопнуть их в ловушке.

Мы ждали долго. Откуда-то пригнали еще двух человек, простолюдинов, волею случая, как и мы, заночевавших где-то здесь.

— Обыскать, — получив короткие доклады о том, что все уголки осмотрены и замок пуст, — ратник с короткой стриженой бородой занялся нами. Он прошелся оценивающим взглядом по каждому, мельком бросил взгляд на наших лошадей, и спросил:

— Кто такие?

— Меня зовут Аверс, я крестьянин из северной деревни, а это моя дочь, Рыс.

Я едва не удержалась от того, чтобы не заморгать от звука наших настоящих имен. Лишь бросила обеспокоенный взгляд на оружейника, а после быстро оглядела тех ратников, что были за спиной бородача.

— Откуда? Куда?

Аверс качнул подбородком за замок, а потом показал направление рукой к горам, как мы и собирались ехать.

— Что видели?

— Что? Не пойму, о чем спрашиваете.

— Форпосты, воины, еще замки.

— Мы не ходили далеко, мы из приречного города едем, там брат мой, там дочку сватали, сговорились на весну. Она в город жить уйдет, она ткать умеет, будет подмога и брату, и у мужа не нахлебница.

— Кто такие?

Это уже двум другим. А я увидела, как цатт, разбираясь с сумками, растянул шнурок на той, что с картами и сапогами. Сунул руку, да вытащив первые липкие тряпки, схмурился.

— Там грязное, что сменили за дорогу, — выговорил Аверс спокойным голосом.

Ратник понял, и бросил все на землю, взявшись за другое.

— А спроси-ка у них, были ли патрули по пути из города?

Молодой цатт, разговаривая с кем-то в стороне, бросил бородачу указание, которое мы понять не должны были.

— Отряды на дорогах видели?

— Когда в сам город добирались, в конце лета, везде были. Сейчас никого нет.

Двое других незнакомцев тоже мотали головами.

— Их самих обыщите, пусть верх снимут и обувь. Деньги все забирайте. Еду оставь.

Это было тому, кто как раз перебирал наши запасы.

Аверс не понимал языка. И когда с меня потянули куртку с возгласом «снять», отпихнул ратника. Я же быстро вцепилась в полы, и запахнулась сильнее.

— Все снять! — И пихнул оружейника в ответ так, что тот покачнулся. — Быстро!

— Не трогайте ее, — рыкнул оружейник глухо и грозно, но я, прижавшись, шепнула быстро:

— Деньги ищут, и все.

Нас друг от друга оторвали, стянули куртки с обоих, зашарили по карманам, за поясами. Приказали разуваться.

Молодой цатт был, судя по всему тем самым Леиром. Он наблюдал за нами со стороны, не проявляясь, но отдавая короткие указания таким тоном, словно просто беседует с тем ратником, что рядом. Но после обыска, когда мы одевались и обувались обратно, приблизился к бородачу и обронил между прочим:

— Что у них с руками? У ткачихи палец черный, у отца ее ожоги.

Я успела обнять оружейника за шею, в порыве дочернего испуга за себя и за него, и опять торопливо бросила:

— Про руки спросят… ожоги, чернила.

— Все хорошо, все хорошо, — Аверс гладил меня по плечам, и по шевелению колючей щетины у виска, поняла, что он кивнул.

— Что ты делаешь? Чем жив?

— Крестьянин я, землю пашу, корову держу и лошадь. Сыну в кузне помогаю, у меня старший из подмастерьев вернулся, на несколько селений один кузнец.

— А дочь твоя?

— Она у меня все умеет, — голос прямо бархатный стал, я его из самой груди слышала, — умница. Ткет, прядет. Хозяйка добрая. Даже грамоте знает. Брат мой ее учил и читать, и писать немного. В городе будет жить.

— Чего пытаете-то? — спросил один из нашей четверки, по виду такой же крестьянин-путник. — Убьете, вражины, или с миром отпустите? Я против вас не пойду, я и рад буду, если вы нашего барона с земли сковырнете. На наших землях его власть хуже войны, живьем сжигает, головы рубит за малую повинность! Хуже ворога! Я один, я и бежал. А хотите и за вас пойду, если хлеба дадите!

— Лошадей забрать, арбалет тоже, только вещи оставить. И отпустить.

Молодой цатт махнул рукой, и бородач замахал руками нам, в сторону ворот:

— Вон, вон проваливайте!

— А лошади наши? — Испуганно выдохнул оружейник, но подчинился тычкам ратника и, схватив с земли сумки, зашагал вперед.

Еще какое-то время мы шли вместе, дорога была одна. Потом поотстали. Все, что везли на лошадях, оказалось ношей неудобной и тяжелой для рук. Я несла меньше, но скоро плечи начало выворачивать, все чаще приходилось останавливаться для передышки, и, наконец, Аверс свернул в сторону леса, к холму от наветренной стороны.

— Здесь пока передохнем, может и на целую ночь останемся, если место подходящее будет. Спешить теперь некуда.

— По тракту ведь еще отряды пойдут, верно? Этот не один. И такой чистенький, словно на всем пути от Побережья никакого сопротивления не встретил. Сколько раненых оттуда везли, сколько отрядов наших ратников туда отправлялось!

— Может сдали землю… не знаю, это королевские умные головы решают. Оттянули силы дальше, где больше укреплений и непроходимее местность. Если в зиму, то, быть, может и холода помогут нам, а не теплолюбивым цаттам с того Берега.

— Долгая у нас будет дорога. — Мои мысли перескочили на наш путь. — Пешие, с малым запасом еды. Может в селениях нас будут пускать на отдых подольше? Я уже мечтаю о том, чтобы хоть где-то помыться. Хоть где-то поспать целую ночь без урывок. Ох, только не ругай меня за жалобы, мне немного становится легче, если я хоть чуть-чуть выговорюсь.

— Ты испугалась там, в Неуке?

— Нет. И не знаю от чего.

— Молодец, Рыс. Ты понимаешь, о чем они говорят?

— Да, хорошо понимаю.

У склона оружейник нашел выемку небольшого оползня. Несколько упавших деревьев, корни и кустарники шиповника с края образовали уютное и защищенное от ветра местечко. Земля была сырой, и нам еще пришлось натаскать от ельника невдалеке ветвей, набрать шишек для розжига. К сумеркам между двумя еловыми лежаками уже пылал костерок, кипела вода в котелке и пока овсяная крупа разваривалась, мы доедали сыр. Он уже был засохшим, поэтому часть от большого куска улетела в будущую кашу. Аверс нашел пару крепких ветвей и еще перед ужином, зачистил их от мелких веток и листьев, сделав пару походных посохов. В подмогу вместо лошадей. Посчитал запасы, и решил, что нам хватит их на неделю пути, а после нужно будет выменивать у селян на вещи, что дадут. Воду можно было пополнять до перевала дважды — источники знали, а вот где искать пропитание за горами, могли сказать только карты.

— Боязно их так раскрывать будет. А хорошо ты придумал с грязью!

Вспомнила я его уловку.

— Надо туда и мочи налить, вернее будет. И пальцы ею же оттереть. Верно те подметили — чернила въелись, заметно и подозрительно для простолюдинов.

Я даже не поморщилась. Вспомнила, что лекарь про свойства этого естественного отправления говорил. Неприятная, вонючая, но все же бывает полезна.

— От нас уже разит на сто шагов вперед и назад на двести. Голова зудит…

— Это как же ты привыкла к горячей воде, неженка, — насмешливо произнес мой спутник и я с радостью увидела его улыбку одними уголками губ. Развеялся хоть немного от мрачных дум.

— Холодной умывалась и обтиралась каждый день. Колодезная вода у меня всегда стояла. А горячей в кухнях раз в месяц. Да и не неженка я, это для здоровья полезно. Так Соммнианс говорит, приучил, а если вода ледяная, то это на зиму от холодов закаляет.

Тут уж у меня улыбка пропала, и Аверс это заметил.

— Тоскуешь по нему?

— Да. Он мне и друг, и брат, и отец, хоть возрастом немного и старше. Мне хочется о нем заботится также, как и он обо мне когда-то. Но лекарь в этом суров.

— Друг и брат? Говорили в Неуке, что вы тайные возлюбленные.

— Может и говорили. Нет, мы не питаем страсти друг к другу. Так по дороге случилось, что он нашел во мне собеседницу, какую среди прочих мужчин и женщин не находил, и я в нем тоже. Я ведь и не знала, что что-то знаю и о чем-то читала, пока он не раскрыл. Да и выходил он меня. А так, сердечного огня нет ни в нем, ни во мне.

— Вы оба молоды, — усомнился Аверс, — сама природа любовь зажигает.

— У него дело жизни, Сомм другим горит, и другого жаждет. Может быть он и утешает тело свое с какой-нибудь помощницей по кухне или в лекарской, не знаю про то. А сердцем не томится. А я же… — тут меня забрали сомнения, говорить оружейнику столь откровенно, или нет, — …я словно и не молода, так чувствую. Будто с памятью ушла куда-то и сама вся я. Ничего я так не хочу, как вернуть ее, память эту, прошлое мое. Там жизнь целая, а не разбитая, там семья, там и любовь где-то. А здесь и сейчас я ратник на службе, я писарь и чтец с иных языков. Для того, чтобы не чувствовать себя совсем одиноко, у меня есть один друг, и этого хватало для счастья. Теперь же у меня два друга, да?

Я подняла на Аверса глаза, которые прежде старательно отводила в сторону, чтобы не растерять храбрости. Он смотрел на меня, сдвинув брови, своими серо-зелеными глазами с граненым разрезом, пристально так.

— У нас с тобой уже приключение, уже будет о чем рассказывать. А сколько впереди опасностей! — я попыталась пошутить, потому что он на вопрос не ответил.

— У меня была дочь, — после недолгого молчания я услышала его голос, — и больше не будет. Не жди, что я буду питать к тебе отцовские чувства или братские. Мне приемная семья не нужна.

— Я и не жду. — Слова Аверса не задели, даже обрадовали. — Не хочу я тебе быть дочерью! Только если для дела нужно. А так, ты ведь в Неуке всем нравился. Видный, умный, добрый. Тоже своим делом горишь. О лучшем попутчике и желать нельзя.

Тут уж меня смутило, что я так лихо наговорила ему и про то, и про другое. Пора было прикусывать свой язык и вновь превратиться в молчаливую Рыс, которая не мозолит уши пустой болтовней, словно баба, что горох лузгает.

Удивительно, но моя искренняя лесть на оружейника подействовала хорошо. Его колючий взгляд перестал быть таким уж жестким, и он сам не выдержал долгого молчания.

— Я могу помочь тебе с твоим прошлым. Довелось мне увидеть однажды человека, что заговаривал в сон. Только не обычный, а повествовательный. Вот удастся нам отдохнуть хорошо, чтобы тело не ныло от боли, тогда попробуем.

— Давай сейчас!

— Нет. Голова должна быть ясная, и не отвлекаться ни на что. Трудно будет.

— Тогда утром. Аверс, молю тебя! Зачем ты мне сказал про помощь, если собираешься меня томить в ожидании. Если хоть крупица вернется, если хоть одно лицо или имя вспомню!

— Успокойся. Давай утром.

Я успокоилась. После ужина, когда уже собирались лечь, я задала оружейнику последний и страшный вопрос:

— Аверс… а ты всех потерял? Есть хоть кто-нибудь в этом мире, кто ждет тебя где-то или ищет?

— Нет. А твое забвение, быть может, счастье для тебя. Память может милосердно оберегать от знания, что и ты одна на всем белом свете. Если бы была у нас такая возможность, я бы сменял у тебя его на что угодно.

— Как же ты там, в Неуке… смотрел на них? Если ты знаешь, что они сделали с твоей семьей? Или это другая беда была?

— Война это была. Я был далеко, вез караваном оружие к королевскому двору, а на наш город… как раз первые захватчики пришли. Они никого сильно не трогали, только гильдии ремесленников и казначеев грабили. Им нужны были деньги и знания. В плен угоняли, непокорных казнили, мастерские жгли. Мой наставник и его сын были убиты, а когда дом подпалили, там наверху его дочь с сыновьями и дочкой прятались: жена моя и дети. Бежали многие, кто остался в городе, те и рассказали все, как я к пепелищу вернулся. Наставника с сыном похоронили, а других в пепле и под руинами лишь немного нашли. Кости да два оплавленных медальона сыновей. Близнецами они были, по десять лет.

Тут Аверс замолчал и закрыл глаза. А я долго еще не могла успокоить свою воспылавшую голову. Так как же он мог при встрече с цаттами так держать себя? Как не кинулся мстить, убивать их?