Мистер Кэвендиш, я полагаю.. (ЛП)

Глава девятнадцатая

Томас нашел поездку в Maгвайерсбридж на удивление приятной. Он ожидал, что сельская местность может быть какой угодно, но только не живописной, однако обстоятельства дня не сулили ему в будущем приятных перспектив. Что касается Джека – он не был склонен к беседе, но иногда рассказывал различные события местной истории.

Джек наслаждался тем, что рос здесь, понял Томас. Он не любил ничего больше этого местечка. Его тетя была красивой женщиной; невозможно было по–другому описать ее. Томас был абсолютно уверен, что она будет замечательной матерью. Конечно, Кловерхилл был более приятным местом для ребенка, чем Белгрейв.

Что за ирония. Несмотря на все права, Джек был лишен наследства. И еще Томас начинал чувствовать, что все это время он был мошенником. Не то, что у него было бы более счастливое детство, если бы он не был наследником Уиндхема; у его отца была довольно размеренная жизнь на севере, где он был известен всем как зять владельца фабрики.

Все это вынуждало его задаваться вопросом. Не о том, что, возможно, было бы, но о том, что могло бы быть. Он всегда стремился не подражать своему отцу, но он никогда не задумывался, каким отцом был бы он.

Будет ли его дом украшен миниатюрами, рамы которых будут истерты от слишком частых прикосновений?

Конечно, это означало, что у него должен был быть дом, но это еще вилами по воде писано.

Когда на горизонте показалась маленькая деревенька, Джек вначале замедлил темп, а затем остановился, всматриваясь вдаль. Томас посмотрел на него с любопытством; он не думал, что Джек намеревался сделать паузу.

— Это она? — спросил он.

Джек кивнул, и они вместе поехали вперед.

Томас вглядывался по сторонам по мере приближения к деревне. Это было аккуратное маленькое местечко, с витринами магазинов и домами, стоящими друг рядом с другом вдоль мощеной улицы. Соломенная крыша здесь, там крыша, сплетенная из лозняка, обмазанного глиной… она ничем не отличалась от какой–либо другой деревеньки на Британских островах.

— Церковь в той стороне, — сказал Джек, указывая рукой.

Томас последовал за ним вдоль того, что, как он предполагал, было центральной улицей, пока они не доехали до церкви. Это было простое каменное, серое здание с узкими арочными окнами. Церковь выглядела старой, чему он не мог помочь, но думал, что она будет замечательным местом для женитьбы.

Она была заброшена.

— Не похоже, чтобы кто–то был внутри.

Джек бегло осмотрел маленькое здание слева от церкви.

— Запись будет вероятно находиться в доме приходского священника.

Томас кивнул, и они спешились, привязывая своих лошадей к коновязи, перед тем как направиться к фасаду дома. Они несколько раз постучали, перед тем как услышали приближающиеся к ним изнутри шаги.

Дверь открылась, явив перед ними женщину средних лет. Томас предположил, что она была экономкой.

— Добрый день, мадам, — сказал Джек, вежливо поклонившись ей. — Я Джек Одли, а это -

— Томас Кавендиш, — перебил Томас, игнорируя удивленный взгляд Джека. Это выглядело как контроль – самостоятельно представиться с полным титулом в течение последних нескольких минут его законности.

Джек выглядел так, как будто бы хотел закатить глаза, но вместо этого он обернулся назад к экономке и сказал:

— Мы хотели бы увидеть приходскую книгу.

Она на минуту пристально посмотрела на них, а затем резко повернула свою голову назад.

— Она в задней комнате, — сказала экономка. — В кабинете викария.

— А викарий есть? — спросил Джек.

Томас сильно толкнул его под ребра. Боже мой, он просил о компании?

Но если экономка нашла их вопрос немного интригующим, то она не подала вида. — Нет, сейчас викария нет, — сказала она скучающим голосом. — Место свободно. Она подошла к дивану и села, говоря им из–за плеча.

— Мы предполагаем, что вскоре к нам прибудет кто–то новый. Они присылают кого–нибудь из Эннискиллена каждое воскресенье, чтобы прочесть проповедь.

Затем она подняла тарелочку с тостами и совсем отвернулась от них. Томас принял разрешение войти в кабинет, и пошел, Джек шагал позади него.

Здесь, напротив стены с камином было несколько полок, и Томас начал с них. Несколько библий, книги с проповедями, поэзия…

— Ты знаешь, как выглядит приходская книга? — спросил он. Томас пытался припомнить, видел ли когда–либо запись в его приходской церкви, недалеко от Белгрейва. Он предполагал, что должен был, и эта не должна была особо отличаться, если только он вспомнит.

Джек не ответил, и Томас не почувствовал содействия, поэтому начал просматривать полки.

Моральная Честность и Современный Мужчина. Нет, благодарю вас.

История Ферманы. Он также прошел и это. Каким бы восхитительным не было графство, оно ему прискучило.

Расходы Путешествий Джеймса Кука. Он улыбнулся. Амелия бы захотела эту.

Он закрыл глаза и перевел дух, позволив себе на минуту подумать о ней, хотя и пытался этого не делать. Все утро он фокусировал свой рассудок на ландшафте, поводьях, куске грязи, прилипшем к тыльной стороне ботинка левой ноги Джека.

Но не о Амелии.

Конечно же, не о ее глазах, которые не были, пожалуй, только цвета листвы на деревьях. Возможно, как кора. Вместе с листьями. Зеленые и коричневые. Смешанные. Ему нравилось это.

Также не думал о ее улыбке. Или об аккуратной форме ее губ, когда она стояла перед ним предыдущим вечером, задыхающаяся от желания.

Он хотел ее. Боже мой, он хотел ее.

Но он не любил ее.

Он не мог. Это было невозможно.

Он вернулся к работе под рукой с неумолимым стремлением, вытягивая каждую книгу без рельефного названия с полки, открывая и просматривая ее внутри. В конце концов, он нашел секцию, в которой были не только регистрационные книги. Он выдвинул одну, и его сердце забилось, когда осознал, что слова перед ним были учетной записью рождений. Смертей. Свадеб.

Он смотрел на одну из церковных записей. Тем не менее, даты не сходились. Родители Джека поженились в 1790 году, и здесь также описывались давно произошедшие события.

Томас посмотрел из–за плеча, чтобы сказать кое–что Джеку, но тот чопорно стоял возле огня с приподнятыми до ушей плечами. Он выглядел замерзшим, и Томас осознал, почему он не слышал, как тот ходит по комнате и ищет записи.

Джек не двигался с тех пор, как они вошли.

Томас хотел что–то сказать. Он хотел преодолеть расстояние всего лишь несколькими шагами, сильно встряхнуть и привести его в чувство, потому что, черт возьми, на что он жаловался? Он, не Джек, был тем, у кого жизнь превратилась в руины всего лишь за один день. Он потерял свое имя, свой дом, свое состояние.

Свою невесту.

Джек выйдет из этой комнаты одним из наибогатейших и всесильных людей мира. У него, с другой стороны, не будет ничего. Только его друзья, предполагал Томас, но их было мало. Знакомств у него было в изобилии, но друзей – всего лишь Грейс, Гарри Глэддиш … может быть Амелия. Он сознавал, что было трудно поверить в то, что она захочет его видеть, особенно после того, что было сделано и сказано. Ей казалось это слишком неловким. И если она окажется замужем за Джеком…

Тогда неловким это покажется ему.

Он закрыл глаза, вынуждая себя снова сфокусироваться на объекте в руке. Он был тем, кто сказал Амелии, что она должна выйти замуж за герцога Уиндхема, кто бы им ни оказался. Он не мог сильно жаловаться, так как она следовала его инструкциям.

Томас положил приходскую книгу обратно на полку и выдвинул другую, проверяя даты, которые выводились в начале. Эта книга была немного старше предыдущей, заканчиваясь в самом конце восемнадцатого столетия. Он проверил третью, а затем четвертую, и в этот раз, когда он посмотрел на аккуратный почерк, он нашел даты, которые искал.

Он сглотнул и посмотрел на Джека.

— Возможно это то.

Джек обернулся. Уголки его губ были сжаты, а глаза были обеспокоены.

Томас посмотрел на книгу и осознал, что его руки дрожат. Он сглотнул. Он делал это весь день, идя к своей цели с удивительной настойчивостью. Он был очень мужественным, готовый делать все, что было верно для Уиндхема.

Но сейчас он испуган.

И все–таки на его лице появилась ироничная улыбка. Если он не мог вести себя по–мужски, то, что ему оставалось? В конце дня у него оставались чувство собственного достоинства и душа. И все.

Он посмотрел на Джека. В его глаза.

— Давай?

— Ты не можешь сделать этого, — сказал Джек.

— Ты не хочешь посмотреть вместе со мной?

— Я доверяю тебе.

Губы Томаса открылись, не совсем от удивления – так как, в действительности, почему Джек не должен доверять ему? Ведь он не мог изменить страницы прямо здесь, перед ним. И все же, даже если он был напуган результатом, почему он не хотел смотреть? Разве не хотел он прочесть страницы самостоятельно? Томас не мог знать, чем это закончится, и не мог смотреть на каждую страницу, которую он переворачивал.

— Нет, — сказал Томас. Почему он должен делать это в одиночестве? — Я не хочу делать этого без тебя.

Мгновение Джек только стоял, не двигаясь, а затем, выругавшись, подошел, чтобы присоединиться к нему за письменным столом.

— Ты весьма благороден, — уколол его Джек.

— Не надолго, — пробормотал Томас. Он положил книгу на стол и открыл ее на первой странице записей. Джек стоял позади него, и вместе они просматривали каллиграфический почерк викария из Магвайерсбриджа, приблизительно 1786 года.

Томас нервно сглотнул. Ему сдавило горло. Но он должен сделать это. Это был его долг по отношению к Уиндхему.

Не было ли это долгом его жизни? Долгом к Уиндхему?

Он чуть не рассмеялся. Если когда–нибудь кто–нибудь вменит ему в вину то, что он исполнял свой долг слишком усердно…

Так тому и быть.

Смотря вниз, он переворачивал страницы до тех пор, пока не нашел нужный год.

— Ты знаешь, в каком месяце поженились твои родители? — спросил он Джека.

— Нет.

Это не имело значения, решил Томас. Это ведь маленький приход. Здесь не совершалось много свадеб.

Патрик Колвилль и Эмили Кендрик, 20 марта, 1790 Уильям Фигли и Маргарет Плоуринг, 22 мая, 1790

Он проводил своими пальцами по странице, скользя ими вкруговую по краям. Задержав дыхание, он перевернул страницу.

И здесь были они.

Джон Августус Кэвендиш и Луиза Генриетта Гелбрейт, обвенчавшиеся 12 июня, 1790, свидетелями которых были Генри Уикхем и Филипп Гелбрейт.Томас закрыл глаза.

Это был конец. Все ушло. Все, что определяло его, все, что у него было…

Ушло. Совершенно все.

И что же осталось?

Он открыл глаза, посмотрел вниз на свои руки. Его тело. Его кожа и его кровь, его мускулы и скелет.

Было ли этого достаточно?

Даже Амелия была потеряна для него. Она выйдет замуж за Джека или кого–нибудь другого, подобного титулованного парня, и проживет свои дни в роли другой невесты.

Это жалило. Это жгло. Томас не мог поверить, как сильно это горело.

— Кто такой Филипп? — прошептал он, смотря вниз на запись. Так как Гелбрейт – это не фамилия матери Джека.

— Что?

Томас тщательно посмотрел. Джек обхватил свое лицо руками.

— Филипп Гелбрейт. Он был свидетелем.

Джек посмотрел вверх. А затем вниз. На запись.

— Брат моей матери.

— Он еще жив? — Томас не знал, почему спрашивал об этом. Подтверждение женитьбы было прямо в его руках, и он не опровергнет его.

— Я не знаю. Был, когда я последний раз слышал о нем. Это было пять лет назад.

Томас сглотнул и посмотрел вверх, вглядываясь в пространство. Его тело чувствовало себя странно, невесомо, как будто его кровь стала совсем жидкой. Кожу его покалывало и –

— Вырви ее.

Томас в шоке повернулся к Джеку. Он не расслышал правильно.

— Что ты сказал?

— Вырви ее.

— Ты с ума сошел?

Джек покачал головой.

— Ты — герцог.

Томас посмотрел вниз на запись с огромной печалью, с тем, что он действительно принял свою судьбу.

— Нет, — сказал он мягко. — Уже нет.

— Да. — Джек схватил его за плечи. Его глаза были дикими, в панике. — Ты – то, что нужно Уиндхему. Что нужно всем.

— Остановись, ты …

— Послушай меня, — умолял Джек. — Ты родился и воспитывался как герцог. А я разрушу все. Ты понимаешь? Я не могу этого сделать. Не могу.

Джек был напуган. Это был хороший знак, говорил себе Томас. Только глупый человек – или весьма поверхностный – не увидит ничего, кроме богатства и престижа. Если Джек увидел достаточно, чтобы испугаться, то он был достойным человеком, чтобы занять это место.

И поэтому он только кивнул головой, соглашаясь со взглядом Джека.

— меня воспитывали, чтобы стать им, но ты им рожден. Я не могу взять чужого.

— Мне этот титул не нужен! — воскликнул Джек.

— Это не тебе соглашаться или отрицать, — сказал Томас. — Почему ты не понимаешь? Это не имущество. Это то, кто ты есть.

— О, ради бога, — пробогохульствовал Джек. Его руки дрожали. Все его тело дрожало. — Я отдаю его тебе. На серебряном блюдечке. Ты станешь герцогом, а я оставлю тебя одного. Я даже буду твоим разведчиком на Гебридских островах. Кем–нибудь. Только вырви страницу.

— Если ты не хотел титула, почему ты вначале просто не сказал, что твои родители не поженились? — Томас отпрянул. — Я спрашивал тебя, были ли твои родители женаты. Ты мог сказать нет.

— Я не знал, что я был претендентом на то, чтобы стать наследником, когда ты спросил о моей законнорожденности.

Томас посмотрел вниз на запись. Только одна книга – нет, одна страница из книги. Это было всем, что стояло перед ним и всем, что было знакомо, всем, что он думал, было достоверным.

Это было искушение. Он мог ощутить его вкус – жажда, жадность. Даже страх. И больше всего, что он чувствовал — был страх.

Он мог вырвать страницу, и никто бы не узнал. Страницы не были пронумерованы. Если он вырвет ее достаточно осторожно, никто и не догадается, что ее не стало.

Жизнь станет нормальной. Он точно вернулся бы в Белгрейв, откуда уехал, все с теми же собственностью, ответственностью и обязательствами.

Включая Амелию.

И затем – это случилось так быстро – он толкнул Джека, но тот задел его. Поворачиваясь, Томас увидел руки Джека на записи…вырывающие ее.

Томас подался вперед, тяжело наваливаясь на Джека, пытаясь выхватить вырванную страницу из его пальцев, но Джек выскользнул из крепкой хватки, швыряя ее прямо в огонь.

— Джек, нет! — выкрикнул Томас, но Джек был быстрее, и когда он хватался за его руку, тому удалось швырнуть бумагу в огонь.

Томас попятился назад, шокированный этим видом. Вначале пламя разгорелось в центре, прожигая дыру в середине листа. Затем начали гнуться края, чернея, пока не раскрошились.

Копоть. Пепел.

Пыль.

— Боже всемогущий, — прошептал Томас. — Что ты наделал?

Амелия думала, что она больше никогда не должна снова обдумывать слова наихудший день и в моей жизни в этом же предложении. После сцены в гостиной Белгрейв, когда двое мужчин были близки, дабы вступить в драку по поводу кому из них придется жениться на ней – да, вообще никто бы не мог подумать, какие глубокие оскорбления могли быть испытаны дважды за всю ее жизнь.

Тем не мене ее отцу, по всей видимости, не сообщили об этом.

— Папа, остановись, — умоляла она, загребая пятками – вполне буквально – в то время как он пытался протащить ее сквозь дверь дома приходского священника в Магвайерсбридж.

— Я думал, что у тебя будет немного больше желания получить ответ, — с раздражением сказал он. — Видит Бог, да.

Это было чудовищное утро. Когда вдова обнаружила, что эти двое мужчин уехали прочь из церкви без нее, она ушла — Амелия не считала, что это преувеличение – обезумевшей от ярости. Еще более пугающей была скорость, с которой она преобразилась. (По мнению Амелии меньше, чем за минуту.) Гнев вдовы теперь был направлен на леденящий замысел, и честно говоря, Амелия нашла это еще более пугающим, чем ее ярость. Как только она обнаружила, что Грейс не намеревалась сопровождать их в Магвайерсбридж, она схватила Грейс за руку и произнесла:

— Не оставляй меня наедине с этой женщиной.

Грейс пыталась объяснить, что Амелия не будет одной, но девушка так не думала и наотрез отказалась ехать без нее. Среди них был и лорд Кроуленд, отказавшийся ехать без Амелии, а также и миссис Одли, в которой они нуждались, как в проводнике к нужной церкви…

Экипаж, направляющийся к графству Фермана, был переполнен.

Амелия была втиснута на сооруженное сиденье, стоящее перед Грейс и миссис Одли, что не предвещало никакой проблемы, за исключением того, что она оказалась перед вдовой, которая продолжала требовать, чтобы бедная госпожа Одли сообщала ей об их передвижении. Что означало, что миссис Одли должна была крутиться, сдавливая Грейс, которая в свою очередь сдавливала Амелию, а та и так была уже чрезмерно напряжена и полна страха.

И затем, как только они прибыли, отец схватил ее за руку и прошипел ей на уши последнюю лекцию об отцах и дочерях, и правилах, руководящими этими отношениями, не говоря уже о трех полных предложениях о династических наследствах, семейных состояниях и обязанностях перед престолом.

Все в ее уши, и все менее чем за минуту. Если она не нашла силы вынести те же инструкции много раз на прошлой неделе, то она не поняла бы ни слова из этого.

Она пыталась сказать ему, что Томас и Джек заслужили уединение, что они не должны раскрывать свои судьбы аудитории, но предполагала, что эта позиция теперь была спорной. Вдова ушла вперед и Амелия не могла расслышать ее рычания.

— Где это?

Амелия повернулась, высматривая Грейс и госпожу Одли, которые следовали несколько испуганными шагами позади. Но прежде, чем она смогла хоть что–то сказать, отец сильно дернул ее за руку, и она зашагала, споткнувшись о порог позади него.

В центре комнаты стояла женщина, держа в руке чашку с чаем, выражение на ее лице было где–то между страхом и тревогой. Вероятно это экономка, хотя Амелия не могла осведомиться об этом. Ее отец все еще тащил ее позади него, решительно не позволяя вдове добраться до Томаса и Джека раньше него.

— Двигайся, — проворчал он ей, но странная, почти сверхъестественная паника начала охватывать ее, и она не хотела входить в заднюю комнату.

— Отец… — пыталась она сказать, но следующий слог замер на ее языке.

Томас.

Он был здесь, стоял перед нею, когда отец тянул ее через дверной проем. Стоял очень безмолвно, весьма невыразительно, его глаза были сфокусированы на пятне на стене без окна, без рисунка – совсем пустой, если бы не его внимание.

Амелия сдержала плач. Он потерял титул. Ему не надо было говорить ни слова. Он все еще не смотрел на нее. Она могла видеть все по его лицу.

— Как вы смеете уезжать без меня? — спрашивала вдова. — Где она? Я хочу увидеть запись.

Но никто не говорил. Томас оставался неподвижным, несгибаемым и гордым, как герцог, кем он и был, как все думали, и Джек – боже мой, он выглядел явно больным. Он был пунцовым, и Амелии было ясно, что он слишком часто дышал.

— Что вы нашли? — практически выкрикнула вдова.

Амелия уставилась на Томаса. Он не говорил.

Он — Уиндхем, — наконец–то сказал Джек. — Как и должно быть.

Амелия дышала с трудом, надеялась, молилась, что она неправа насчет взгляда на лице Томаса. Она не волновалась насчет титула или богатства, или земель. Ей нужен был он, но он был слишком горд, чтобы отдать себя ей, когда он был всего лишь мистер Томас Кэвендиш, джентльмен из Линкольншира.

Вдова резко повернулась к Томасу.

— Это правда?

Томас ничего не сказал.

Вдова повторила свой вопрос, схватив руку Томаса с достаточной свирепостью, чтобы заставить Амелию содрогнуться.

— Нет никакой записи свадьбы, — настаивал Джек.

Томас ничего не говорил.

— Томас – герцог, — снова сказал Джек, но он казался испуганным. Отчаявшимся. — Почему вы не слушаете? Почему никто меня не слушает?

Амелия задержала дыхание.

— Он врет, — сказал Томас низким голосом.

Амелия сглотнула, так как вторым ее желанием было разреветься.

— Нет, — воскликнул Джек. — Я говорю вам …

— О, Ради бога, — резко произнес Томас. — Ты думаешь, что никто не узнает тебя? Будут свидетели. Ты действительно думаешь, что не будет никаких свидетелей со свадьбы? Боже мой, ты не можешь изменить прошлое. — Он посмотрел на огонь. — Или сжечь его, в зависимости от обстоятельств.

Амелия уставилась на него, а потом поняла — он мог соврать.

Он мог соврать. Но он не сделал этого.

Если бы он соврал …

— Он вырвал страницу из книги, — сказал Томас, его голос был странным, отличающийся монотонностью. — Он бросил ее в огонь.

Как один, вся комната повернулась, загипнотизированная пламенем, потрескивающим в камине. Но там было не на что смотреть, даже на те темные, покрытые копотью воронки, вздымающиеся вверх в воздух, пока горела бумага. Не было ни одного очевидца преступления Джека. Если Томас солгал …

Никто и не узнает. Он мог сохранить все это. Он мог сохранить свой титул. Свои деньги.

Он мог сохранить ее.

— Это твое, — сказал Томас, поворачиваясь к Джеку. А затем он поклонился. Джеку. Тот выглядел ошеломленным.

Томас повернулся, осматривая остальных в комнате. – Я, — Он прочистил свое горло, и когда продолжил, его голос был ровным и гордым. — Я мистер Кэвендиш, — сказал он, — и я желаю всем хорошего дня.

А затем он ушел. Он пронесся мимо всех, выходя за дверь.

Он не посмотрел на Амелию.

И пока она стояла здесь в тишине, ей пришло в голову – что он не смотрел на нее вообще. Ни разу. Он стоял на месте, смотрел на стену, на Джека, на бабушку и даже на Грейс.

Но он не смотрел на нее.

Это было странно, чтобы чувствовать себя комфортно. Но она постарается сделать это.