Мое чужое лицо

Глава 21

Альбина сидела в машине и ждала Симонова уже второй час. В отделении ей сказали, что он не дежурит сегодня, то есть вот-вот должен уйти домой. Что его там задержало? Она припарковалась около его машины и все выглядывала, не появился ли он у выхода. Почему-то смелости позвонить у неё не хватало. После такого долгого молчания только взгляд в глаза мог подсказать, имеет ли смысл продолжать общение. Повод для общения был. С идеей центра родилась и идея привлечь Симонова к работе. Булевский и Анна Себастьяновна, само собой, были наипервейшими кандидатами, но Булевский согласился лишь на позицию консультанта, не хотел оставлять свой ожоговый центр. Альбине нужен был хирург, готовый возглавить клиническую работу. Лучшего повода пообщаться с Тёмой и не придумаешь. А увидеться хотелось, страшно хотелось, не хотелось лишь признаваться в этом самой себе.

Он, наконец, появился, задумчивый, с выражением какой-то хмурой сосредоточенности. Он не заметил Альбину и уже вставил ключ в дверь своей машины, когда она окликнула его. Он был похож на встревоженную птицу, когда услышал знакомый голос. Было заметно, как тело его замерло на секунду, лицо напряглось, но через мгновение Артем уже обернулся в её сторону, прищурившись, словно от яркого солнца.

— Привет, Тёма. Как дела?

— Пойдет.

— А я тут тебя жду. Деловой разговор есть, если не возражаешь.

— Деловой разговор? С Сашей проблемы?

Симонов сразу тревожно нахмурился, как будто не сомневался, что в один прекрасный день возникнут проблемы с этой стороны.

— Нет, с ним все в порядке. Да ты и сам это знаешь, ведь навещаешь его. Не то что меня.

Он пожал плечами, не желая даже обсуждать эту тему. Если с Сашей все в порядке, что ей еще от него может понадобиться?

— Ты не возражаешь, если мы поговорим в машине или, еще лучше, где-нибудь поужинаем и все обсудим?

— А что обсудим?

— Есть что, раз я здесь. В конце концов, ты что, боишься меня? — она засмеялась, пытаясь снять напряжение, повисшее в воздухе.

Он медлил с ответом, прислонившись к машине, запрокинув голову, вглядываясь в вечерние облака.

— Куда ты хочешь поехать?

— А что здесь есть поблизости приличное? Тебе лучше знать, ты здесь работаешь.

— Не знаю, что для тебя значит слово «приличное».

— Ой, Артем, брось! Не усложняй то, что и без тебя непросто. Хочешь, поедем ко мне? Самое спокойное место.

Он опять равнодушно пожал плечами.

— Я поеду за тобой.

Альбина несколько раздраженно посмотрела, как он сел в машину, даже не взглянув на неё, не улыбнувшись. Злиться. А на что, спрашивается?

Её шикарную квартиру он оглядел без тени эмоций. Плюхнулся на диван, скрестил руки на груди, вопросительно взглянул на Альбину.

— Может, выпьешь чего-нибудь? — предложила она, не зная, как себя вести. Его отстраненность сбивала её с толку.

Он продолжал смотреть на неё, ничего не ответив.

— Ну, ты как хочешь, я все же заварю кофе. — Альбина вышла на кухню, дав себе время собраться с мыслями. Что же его так злит? Допустим, он догадался, кто она, допустим, злиться, что она не сказала правду, но ведь это должно быть понятно? Ведь он даже не дал ей шанса все объяснить тогда, и не собирается, по всей видимости. После стольких лет они никак не пробьют стену непонимания. Ну, что же, не хочет, и не надо. Её, в конце концов, волнует сейчас другой вопрос.

Когда она вернулась в комнату, двигая перед собой столик на колесиках с кофейником и чашечками, Артем сидел все в той же позе.

— Ты слышал, что я открываю медицинский центр помощи людям, подвергшихся различным искажениям внешности?

— Слышал. И что?

— Ты не хочешь поработать там? Вернее даже, не просто поработать, а встать во главе центра? У меня уже есть список консультантов, психологов, хирургов, но нет кандидатуры на директора. Тебе это было бы интересно? Правда, центр не очень большой, но работа интересная.

— Предлагаешь поработать на тебя? — усмехнулся он, словно услышал несусветную глупость.

— Не на меня, а на центр. Я не одна его учреждаю, будут и другие партнеры. Доход, конечно, пойдет в основном от пластической хирургии в косметических целях, на действительно пострадавших я деньги делать не собираюсь, но эти доходы в итоге покроют общие расходы.

— Почему я? Таких, как я в любой клинике можешь найти. Тем более, я даже и не занимаюсь пластической хирургией.

— И не надо. Научишься, если понадобиться. Мне нужен директор в первую очередь.

— Нет.

— Что?

— Нет, мне это неинтересно. Это не моё.

Альбина растерялась.

— Но… я тебе буду хорошо платить…

— Я же сказал —это не моё. Поищи кого-нибудь другого.

Артем налил себе кофе и сделал большой глоток, сосредоточившись на чашке. Альбина не знала, что и сказать. Ей казалось, это станет заманчивым предложением для молодого хирурга — возглавить целый центр, новое дело поставить на ноги, неужели ему это не нужно?

Артем смягчился, видя переполненное недоумением и растерянностью лицо собеседницы.

— Если хочешь, могу тебе порекомендовать других врачей из моих знакомых.

— Да, было бы неплохо, — пробормотала она.

Они сидели в тишине минут пять, делая вид, что заняты поглощением кофе. Потом Артем встал, решив, что говорить больше не о чем.

— Уже уходишь?

Они поднялась вместе с ним.

— А ты еще что-то хотела обсудить?

— А ты нет?

— Нет.

— Почему? Тебе неинтересно? Или ты сам сделал все выводы и на этом успокоился?

— Выводы о чем?

— Да прекрати ты эти игры в равнодушие!!! Ты прекрасно знаешь, о чем я! Мы же с тобой не первый день знакомы!

— А сколько мы знакомы? Мне кажется, что я тебя совсем не знаю. А ты совсем не знаешь меня.

Альбина опустилась в кресло. Нет, не хотел он идти на уступки. Есть категория людей, на дух не переносящие ложь. И даже не пытающиеся понять, что стоит за этой ложью.

— Почему ты так со мной? Тебе не приходило в голову поставить себя на мое место?

— Приходило. Именно поэтому я не понимаю, зачем надо было…

—Что?

— Да, не важно.

— Важно, Тёма, очень важно. Это и есть самое важное — понять друг друга. Хотя бы попытаться! Хоть в раз в жизни сделай попытку услышать не только себя!

Альбина вновь встала и подошла к нему, приблизившись вплотную.

— Ну, посмотри мне в глаза. Посмотри и скажи, что ты видишь.

Он смотрел ей в глаза, долго, изучающе, но взгляд его не смягчался.

— Что ты хочешь от меня? — произнес он в итоге. — Разве ты не получила в жизни всего, чего хотела? Не устроила все так, как хотела? Чего тебе еще не хватает? Зачем тебе я???

— Ты прав, — она продолжала стоять, прислонившись к его телу. — Я сделала все так, как хотела, как считала нужным. И ты вправе меня винить в слабости, в обмане, в чем угодно. Вот только слабость эта и обман никому не принесли вреда.

— Кроме тебя самой.

— Пусть так, кроме меня самой. Но это уж мое дело.

— Если это только твое дело, зачем тебе я? Я все равно не понимаю.

— А если я скажу, что ты мужчина моей жизни?

Лицо его передернулось, как он резкой боли.

— Только не говори мне, что тебе не с кем спать.

— Спать? Да, найти с кем спать не проблема, — горько засмеялась она. — Тут ты прав. Еще бы справиться с тем, как они мне все противны. А ты мне нужен.

Альбина отвернулась и отошла к окну.

— Зачем? Пополнить ту же коллекцию?

Альбина непонимающе посмотрела на него. Потом вспомнила ту ночь у подъезда, когда она отпрянула от него. Он решил, что она отшатнулась от него? Как объяснить, что это не он ей противен, а она? Этого он не поймет никогда.

— У тебя свой мир, у меня свой. Ты никогда раньше их не смешивала, не пытайся их смешивать и теперь. Если ты на один день сыграла роль другого человека, это не значит, что ты стала другим человеком. Пойми это.

Ты не прав!!! — хотелось закричать ей ему в лицо. Как же ты не прав!!! Я стала другим человеком, но мне трудно, я разрываюсь на мелкие кусочки от сознания своей раздвоенности, от того, что перестаю понимать себя, помоги мне!!! Но она ничего не могла произнести. Если она сама себе не может объяснить до конца, что с ней происходит, как она объяснит это ему? Он играет в непонятную игру. Вроде бы он знает о ней все, но при этом не хочет сказать об этом прямо, не хочет признаться. Ведь тогда ему придется признаться и в своей прошлой трусости. Он закрылся ширмой непонимания. Он привязался к её маске так же прочно, как и она сама. Им обоим удобнее общаться через призму чужого лица, нежели напрямую. Меньше ответственности. Меньше признаний. Меньше боли.

— Знаешь, что тебе действительно необходимо? — сказал Симонов, уже у двери, взявшись за ручку. — Тебе надо перестать видеть в мужчинах самцов и думать, что ты сможешь построить отношения с ними только на сексе. У нас, знаешь ли, в голове больше одной извилины.

Глухой телефон. Он не услышал её, она — его. За заботой о своей боли, она не увидела в его глазах боль от нерешительности выразить свои чувства, желание обнять её и успокоить, разбившееся об её гиперсосредоточенность на себе и своих ощущениях. Пока штормит, кораблю невозможно найти причал в скалистой бухте. Страх разбиться может быть даже больше самого риска, но он превалирует над разумом и логикой. И заглушает голос сердца.

«И все-таки, откуда такие выводы обо мне?» — ответил он незнакомке после долгих раздумий. — «Да, я не женат, но при чем тут ваши домыслы? Я, к примеру, всегда думал о том, что в браке важно наличие любви, привязанности, взаимопонимания. Вы же смотрите на это очень уж странно. Если уж на то пошло, то это вы со своим пристрастием к выуживанию проблем там, где их нет, неспособны не только на нормальные отношения с другими, но и с самой собой. Извините за резкость! »

«О! Я смотрю, вас задели мои скромные строки? Не пугайтесь, я никому не расскажу о ваших маленьких тайнах! Вот только про любовь не смейте даже и упоминать. Потому что вы не имеете никакого права на это. О любви могут говорить те, кто открыт ей, кто не боится всего, что несет с собой любовь — долгий путь по длинному стеблю, усыпанного шипами, для того, чтобы достичь маленький благоухающий бутон, за которым придется еще трепетно ухаживать, чтобы он распустился. Вы же, уважаемый, из той породы людей, которые уже на первом шипе спешно отходят в сторону. К маленьким засушенным полевым цветочкам, трусливо называя их розами. А ведь их в такой же мере можно отнести к розам, как поверхностные пустые связи к любви. Так что не трудитесь говорить о любви. Этому вас еще не обучили.

Что же касается моих «нормальных» отношений с другими и самой собой, то тут вы правы. Только я и не стремлюсь к нормальным отношениям. Для меня нормальность в данном случае равносильна серости и убогости, а от этих слов я бегу при первом же намеке на них. »

Симонов ловил себя на мысли, что подсел на эти письма, словно на наркотик. Каждый вечер, когда не дежурил, он устремлялся к компьютеру проверить почту. Письма приходили не каждый день и, когда он не обнаруживал знакомого адреса в строке отправителя, он чувствовал некую пустоту, словно собирался провести вечер с близким ему человеком, а человек этот на встречу не пришел. И хотя письма эти ужасно задевали его, вызывали резкий протест, несогласие, он не мог не признать, что, написав опровержение, он каждый раз потом еще долго думал над её словами, примерял их на себя, выискивал, где же тот крючок, что цепляет его так крепко, несмотря на сопротивление. На самом деле все было просто — незнакомка заставляла его отвечать на те вопросы, о которых раньше он не хотел задумываться. Но он ни за что не открыл бы ей того, насколько она задевает его за живое. Напротив, он постоянно стремился перевести разговор на неё.

«Вы так много рассуждаете обо мне, забросив совершенно свою проблему. Ведь ваше первое письмо было как раз об вас, а не обо мне! Если вы так хорошо во всем разбираетесь и понимаете суть, то почему не можете разобраться с собой?»

«Нападение — лучшая защита?» — так и чувствовалось, как за словами этими стоит снисходительная улыбка. —«Ну, ну… Значит, ничего не нашлось ответить на тему любви… А жаль. Я все же надеялась, что у вас в тайниках припасена какая-нибудь замечательная история, которая смогла бы изменить мое мнение.

Моя проблема? Я уже подбираюсь к ней и, представьте, вы мне в этом все же помогаете. Чем? Тем, что, облекая в слова ваши внутренности, я яснее вижу и свои. Но мне труднее, чем вам. Потому что у меня моя борьба вызывает страшную боль. А боль притупляет способность ясно мыслить. Да еще эти шипы, о которых я упоминала ранее. Я как раз по ним карабкаюсь сейчас, обдирая в кровь руки. И та часть, которая пожирает меня, смеется надо мной, потому что уверена, что успеет уничтожить меня до того, как я доберусь до бутона. И что моя кровь напрасна. Но я все равно ползу, словно упорный мураш, хотя тоже не верю в существования смысла этой затеи. Зачем ползу? Чтобы, если и не дотронуться до бутона, хотя бы ощутить его аромат.

Вы же, отгораживаясь от любых потенциальных шипов, не можете даже предположить себе, что это такое — жить с болью ради смутной цели. Не боитесь, что за погоней за покоем и уютом, вы упустите нечто важное? Нечто, без чего ваша жизнь потеряет смысл? Если не боитесь, то я вам искренне завидую. Потому что меня этот страх гложет постоянно — страх, что я упускаю свою мечту, что ничего не делаю, чтобы удержать её. Видите — я признаю свою слабость! Но, к сожалению, я не могу пока бороться с ней.»

«Она противоречит сама себе!» — с некоторым раздражением подумал Симонов. «То она борется за любовь, то — нет.» Но в одном он точно с ней не согласен.

«Вы не правы. Не всякая любовь — это шипы. И не всякая жизнь обязательно должна быть наполнена страданиями. Вы призываете научиться жить страдая, а я считаю, что надо научится получать от жизни радость. Может, поэтому, ваша жизнь полна боли, а моя — нет?»

Он понимал, что ответ его прозвучал крайне неубедительно и фальшиво. Она тоже это сразу уловила и не преминула отметить.

«В вашей жизни нет боли? Помилуйте! Все так вот мирно и спокойно? И нет неразрешенных проблем, вопросов, оставленных без ответа, а потому задвинутых на самые дальние полки, страдания по тому, что так желанно, но недоступно, потому что непонятно? Ничего этого нет? Тогда мне вас искренне жаль — вы мертвый человек.»

«Может быть, я и мертв в вашем понимании. Только неясно, почему вы думаете, что страдать так уж необходимо? Да вы просто стремитесь к страданиям.. И получаете их. Своего рода мазохизм.»

«Интересный подход. Я передам это той своей части, которая садистки выедает мои слабые зеленые ростки надежды. Думаете, мне это нравится? Даже не знаю. Я так привыкла к этой боли, что уже не знаю, каково это — жить без неё. Возможно, это на самом деле прекрасно. Но у всего есть этапы. И вам, живущем в мире сухих полевых цветов, не избежать шипов и боли, если вы вздумаете когда либо добраться до настоящей розы.»

Симонову пришлось перелопатить немало в себе, чтобы убедится, что его следующие слова не будут пустыми. Но все же, как бы не самонадеянно это звучало, он верил в то, что пишет.

«Я думаю, я уже близок. Но не думаю, что придется сильно ободраться. Вы испытываете боль потому, что изначально на неё настроены. В розе вы видите в первую очередь шипы, а я — розу. Возможно, я и не замечу этих шипов. Все зависит от настроя и взгляда на жизнь.»

«Полагаю, что вы просто вводите себя в очередное заблуждение. Но все же заинтересована вашей теорией. Давайте договоримся — через месяц написать друг другу о том, на каком этапе мы находимся и что ощущаем. Согласны?»

«Хорошо. Через месяц, пятого октября. Удачи.»