Мое чужое лицо

Глава 23

Отец Альбины продолжал звонить время от времени, узнавая о состоянии дочери. Альбина исправно сообщала ему, что все так же, никаких изменений не наблюдается. Он никогда не настаивал на встрече с Альбиной, принимая все, как есть. Но однажды, когда он позвонил после некоторого перерыва, голос его звучал более взволнованным, чем раньше.

— Мне необходимо увидеться с ней, — сказал он.

— Вы же знаете, что это невозможно, — удивилась просьбе Альбина. — Она не хочет никого видеть.

— Но… это действительно необходимо, Катя. Ей надо сообщить кое-что.

— Скажите мне, я передам.

— Я … не могу. Надо ей сказать, объяснить. Так много надо объяснить. — казалось, он едва сдерживает слезы. Это было так непохоже на отца, что Альбина не на шутку встревожилась.

— Может вы записку напишите, а я передам? Я не могу организовать вам встречу без информации, ведь она спросит, в чем дело, понимаете?

Отец тяжело вздохнул.

— Хорошо. Я завезу вам записку.

Он приехал в тот же вечер, небритый, уставший, внезапно постаревший. Альбина едва сдержалась, чтобы не броситься ему на шею и спросить, что случилось. А случилось что-то страшное. Что-то, что потрясло отца до глубины души. Перевернуло его жизнь.

— Вы не хотите зайти и выпить чего-нибудь? — предложила она.

Он заколебался и Альбина буквально втащила его в квартиру, усадив в кресло. Налив коньяк, она вложила бокал ему в руки и заставила выпить, зная, что коньяк всегда приводил его в себя.

— Так что у вас случилось?

— Там.. там все написано. Вы передайте ей как можно скорее. Потом может быть поздно. Она должна успеть…

— Успеть что? Да объясните вы, наконец. Мне же легче будет ей передать вашу просьбу, если я буду знать.

Борис Дормич вдруг как-то обмяк, ссутулился, Альбина не узнавал в нем своего подтянутого, щеголеватого отца, всегда казавшегося моложе своих лет.

— Это касается её матери… Она больна.

Альбина моментально успокоилась. Если это касается матери, то ничего страшного. У Руны вечно проблемы и всегда мирового масштаба. Странно, что отец воспринимает это так близко к сердцу, ведь он уже давно привык к её спектаклям.

— Она очень больна, — продолжил он, поставив дрожащими руками бокал на стол. — Передайте это, пожалуйста, Альбине. Она должна знать.

— Хорошо. Я передам, но не уверена, что она согласится встретиться с ней. Ведь, вы уж извините, но, по словам Альбины, ваша супруга часто болела и раньше. И это никогда не оказывалось в итоге серьезным заболеванием.

— Нет, сейчас другое… На этот раз другое… Она умирает, понимаете? Умирает! Альбина должна с ней увидеться.

Она налила ему еще коньяку.

— Умирает? От чего?

— Рак. Метастазы. Обнаружили слишком поздно. Уже ничего нельзя сделать. Она умирает. Сказали, еще несколько недель и все… И её больше не будет.

Он уронил голову на руки и заплакал. Как ребенок, бессильный перед трагедией.

— Но… как же так? Ведь я же видела её недавно. Она же прекрасно выглядела. Разве так бывает? — растерянно бормотала Альбина. Рак… Умирает… Её мать, родная мать умирает.

— Она хочет увидеться с Альбиной перед смертью. Теперь вы понимаете? — поднял он голову. Глаза — полные отчаяния. Бездонного отчаяния.

Альбина молчала. Она не знала, что сказать. Мама умирает. И ничего нельзя сделать.

— Вы не знаете, наверное, но у них с Альбиной были очень сложные отношения. Там много чего было между ними, все так запутанно…

— Я знаю, — тихо ответила Альбина. Но он, казалось, её не слышал.

— Руна не всегда была справедлива к ней, но она и сама много страдала, эта её психическая болезнь… она душила её, мучила изнутри. А Альбина — она была так красива и удачлива, словно живой укор неполноценной увядающей Руне. Она не могла спокойно смотреть на это. Не могла видеть расцвет своей родной дочери на фоне собственного заката. Но это не от того, что она не любила её. Просто… та её болезнь… И я не всегда понимал её, не всегда поддерживал, как должен был. И вот теперь она умирает. Это… так ужасно.

— Ты … ты любил её?

Никто из них не заметил, что Альбина перешла на «ты».

— Да. Я любил её. Но только сейчас я это почувствовал так остро. Мы развалили нашу семью. Каждый постарался. И даже Альбина не приложила никаких усилий для сохранения отношений. Видите, она и сейчас предпочла нас не видеть. Нас, родителей! Но я не виню её, нет… Она имеет право не любить нас. Семья эгоистов, вот мы кто, если хотите знать. Но сейчас… Теперь все по другому. Руна умирает. Ей очень плохо. Она хочет видеть дочь. Она заслужила умереть в мире с собой. Она хочет видеть Альбину. Она хочет сказать ей лишь то, что всегда любила её, но не умела этого показать. Она только об этом и говорит сейчас все дни напролет. С утра до вечера. И даже по ночам, когда бредит. Только об этом и говорит… — он покачал головой. Это убивало еще больше, чем приближение смерти. Упущенные слова, возможности, чувства. Невозможность ничего вернуть и наверстать. — Ведь вы мне поможете?

В голосе его звенела такая надежда, словно эта последняя соломинка могла чем-то помочь им всем.

Альбина взяла его за руку.

— Где сейчас Руна?

— Дома. Теперь всегда дома.

— Поехали.

— Куда?

— К ней. К вам домой. Я хочу видеть её.

Отец позволил усадить себя в машину, как сомнамбула, не пытаясь даже вникнуть в смысл происходящего.

Руна лежала среди множества подушек, без привычного макияжа, сильно похудевшая и бледная. Даже не бледная, нет, а серая, как тень от прежней Руны Дормич, экстравагантной и яркой, жадно ищущей внимания каждое мгновение её жизни. Её волосы, всегда ухоженные и блестящие, сейчас лежали тусклыми прядями на подушке. Казалось, они первыми сдались смерти, пока другие органы еще слабо сопротивлялись.

Услышав, что в комнату вошли, Руна приоткрыла глаза. В них мелькнула тень слабого удивления.

— Зачем вы здесь?

Альбина молчала, прижав руку к горлу, сдавленному спазмом рыдания. Несколько мгновений она не могла произнести ни слова. Отец подошел к Руне, поправил подушки и дал воды.

— Дорогая, она хочет помочь нам привезти сюда Альбиночку. Она обещала…

— Я не хочу видеть человека, отнявшего у меня дочь, — прохрипела Руна. — Я хочу видеть мою дочь.

— Дорогая, не нервничай, она же хочет нам помочь.

— Помочь? Она встала между нами и Альбиной, она заняла место семьи, она скрывает от нас Альбину. Я всегда была уверена, что тут не обошлось без какой-то аферы. Мою девочку обманули и использовали. Моя бедная девочка…

Руна устало прикрыла глаза, как будто эти несколько слов использовали всю её энергию. Отец молчал, подавленный всем происходящим. Защищать неизвестную ему девушку казалось занятием бессмысленным. Если ей хочется, пусть сама оправдывает свой приход, ведь она сама напросилась. Он хотел видеть дочь. И все.

— Да, ты права, мама. Тут не обошлось без аферы.

Руна с усилием повернулась к Альбине и нахмурилась. Отец обеспокоено посмотрел на неё. До его уставшего мозга не дошел смысл сказанного Альбиной, он лишь заметил нарастающую тревогу в глазах жены.

— Мама? — Руна судорожно глотнула слюну и вцепилась в одеяло.

— Ты говоришь «моя бедная девочка», — тихо продолжала Альбина. — а ведь ты даже не почувствовала, что я — это и есть твоя девочка. Ты никогда так не называла меня, мама. Никогда. Разве что в интервью. Ты не навещала меня в больнице, я стала тебе неудобна. А теперь ты говоришь «бедная девочка». Впрочем…

Альбина замолчала. Разве она пришла сюда для обвинений? Время обвинений давно прошло, моменты выяснения отношений упущены. А что теперь? Теперь она здесь для того, чтобы слушать.

— Я не понимаю… — отец вглядывался в её лицо, но не мог найти ответов на свои вопросы. Руна, напротив, все поняла. То ли приближение смерти сделало её более чувствительной к молчаливым звукам других душ, то ли болезнь истощила её привычную оболочку эгоизма и открыла доступ к материнским чувствам и инстинктам.

Альбина обернулась к отцу и в нескольких словах рассказала, что произошло. Он слушал совершенно ошеломленно, словно это происходило не с ними здесь, в этой комнате, а с кем-то ирреальным. Когда Альбина вновь повернула к матери, у той на глазах стояли слезы.

— Ну, мама, не плачь. — она осторожно провела пальцами по её влажным глазам. — Теперь уже не о чем плакать. Что произошло, то произошло. Ты хотела меня видеть — я здесь. Мы обе сделали много ошибок в нашей жизни. Но это уже в прошлом.

— Нас обоих судьба вывернула наизнанку, — Руна накрыла своей прозрачной ладонью руку дочери. — Я бы так многое хотела сказать тебе, но …. у меня просто нет сил… нет сил сказать все, что я хочу.

— Не надо, мама. Не терзай себя. Я все понимаю.

Альбина кусала губы, но это не помогало. Слезы было не сдержать.

— Ты не можешь понять, Альбина. Я не дала тебе шанса понять меня, как мать. Я…

— Мама, — Альбина положила голову рядом с ней на подушке. — я пришла просто повидать тебя. Не терзай себя воспоминаниями и сожалениями.

— Не останавливай меня. Я должна сказать это. Я не дала тебе любви в достатке, я не дала тебе тепла, понимания, поддержки. Я обделила тебя всем тем, что нужно маленькой девочке от матери. Я не прошу понимания сейчас. Ты никогда не поймешь все равно. Я прошу простить меня. Слышишь? Просто скажи, что прощаешь меня и уходи. Тебе незачем смотреть, как я превращусь в кучку костей.

Альбина испытывала только одно чувство — острую жалость. Злость, неприятие, обличающие слова, миллиарды раз вертевшиеся у неё в голове, обиды, затаившиеся еще со времен далекого детства — все это поблекло, стерлось, потеряло свои очертания перед лицом такого отчаяния. Она не видела в глазах матери ни любви, ни раскаяния, ни радости от встречи с дочерью. Не было в них и принятия ситуации, как это бывает у тех, кто умеет стойко воспринимать удары судьбы. Она видела в них страх — страх перед близкой смертью, страх перед невыносимой болью, поджидающей её каждую следующую секунду. Страх умереть и продолжать страдать и после смерти. А вдруг правы те, кто обещает судный день? Не найдя покоя в этом мире, она так надеялась обрести его хотя бы там, после смерти.

Кто такая Альбина, чтобы судить её теперь? Что она сама сделала для неё достойного? Всю жизнь она только требовала от родителей, вечно что-то требовала, ничего не давая взамен. Да, Руна не была идеальной матерью. А кто был идеален в их семье?

Руна смотрела в её глаза очень внимательно, словно пытаясь прочесть её мысли.

— Мне нужно знать, что ты не держишь на меня зла, — настойчиво повторила она.

— Конечно, мама. Я не держу на тебя никакого зла. Ты нужна мне, ты — моя мама, всегда была ею и будешь.

Руна выпустила её руки из своих, бессильно уронив их на одеяло. Она вздохнула, тяжело и протяжно. Полежала минуту с закрытыми глазами. Когда она открыла глаза, они были сухими и ясными. Смятение исчезло. Страх тоже.

— Теперь иди. Мне надо отдохнуть.

Альбина послушно встала.

— Я зайду завтра. Если нужны помощь, ну, деньги или еще что, я готова…

— Или, Альбина, иди. Позаботься о себе. Я не смогу уже этого сделать. Не повторяй моих ошибок. Дыши полной грудью и используй все возможности для любви. Ты и так уже получила второй шанс на жизнь. Используй его. Мне повезло меньше. Но это ничего, ничего….

Руна вдруг перешла на бормотание, а потом и вовсе затихла. Она уснула, обессилев от разговора и эмоций.

Альбина с отцом вышли из её комнаты. Она не знала, что еще сказать. Слова застревали на пол пути, опасаясь превратиться в рыдания. Говорить о своих ощущениях было бессмысленно.

— Папа, тебе нужны деньги? Может, её показать еще кому-нибудь? Хорошим врачам?

Он покачал головой.

— Никто не поможет. Слишком поздно.

Альбина замолчала. Что она могла сказать? Утешить его? Но как? Она сама еще не справилась со своими эмоциями, чем она могла помочь ему? Отец выглядел совершенно потерянным. Мир переворачивался на его глазах с ног на голову, и он ощущал себя в состоянии невесомости. Не было никаких мыслей, никаких слов. Они оба почувствовали неловкость. Каждый ощутил потребность побыть в одиночестве и разобраться с мыслями.

— Ты иди, Альбиночка, иди. —вымолвил он, наконец , тяжело и тоскливо.

— Я зайду завтра, проведаю её.

— Да, конечно. Мы всегда рады тебе, ты знаешь. Мы всегда хотели тебе только счастья. Мы любили тебя. Мы — твоя семья, дочка, твоя семья…

Алкоголь подействовала на его мозг и это было слышно по его речи. Альбина коротко обняла его и поспешила уйти.

На следующий день Руна ввела себе большую дозу морфия, который выписывался ей для обезболивания, и умерла. Тихо, уснув и не проснувшись. Она не хотела агонии, не хотела страдать. Она всегда старалась избавить себя от излишних забот и волнений, от ненужных переживаний. Она осталась верной себе и в смерти.

Альбина продолжала встречи с отцом, который нигде не выдал её тайны, хотя она его об этом и не просила. Поначалу он замкнулся в своем горе, заливая его алкоголем, но в итоге нашел выход. Такой же, как всегда, когда он уходил от семейных проблем. Работа и женщины. Много работы и много женщин. Такой жизнь казалась ему не слишком уж и плохой. А главное — понятной.

Альбина тоже окунулась в работу с еще большим рвением, заглушая одиночество. Но единственной отдушиной для неё все равно являлся Сашка, розовощекий, веселый и любознательный мальчишка, с четырьмя белоснежными зубами, гордо торчащими в вечно улыбающемся рте, с теплыми руками, обнимавшим её при любой возможности, с ямочками на щеках, снившимися ей каждый раз после того, как она отвозила его обратно в деревню.

Альбина не была в трауре, но в душе её все, несомненно, перевернулось, сместилось, приобрело совершенно новую окраску. Воспоминания о матери вдруг осветились под совсем другим углом. Теперь ей уже отчетливо виделось, что то, что она принимала за нелюбовь, являлось, на самом деле, криком одинокой души. Никто не захотел понять женщину, переполненную комплексами и жуткой неуверенностью, ежесекундно борющейся за собственную способность держаться на плаву, не сорваться, не упасть в бездну спутанного сознания, постоянно маячившую перед ней. Кто знает, как давно Руна заподозрила о своей болезни, как давно она поняла, что еще немного, чуть-чуть, один шажок, и она может выпасть из строя. Кто знает, как далась ей борьба с этой угрозой? Облегчила ли Альбина хоть один день в жизни матери? Даже когда узнала о её болезни, когда уже стало всем ясно, что психика ранима, нестабильна, что сделала Альбина? Ушла. Отдалилась от неё. Бросила на произвол монстров, съедающих и без того несчастную женщину. С того момента они практически не общались. Но ведь была еще жизнь до. До болезни. Были совместные поездки. Были театры, отдых на море, шикарные пансионаты, встречи с интересными людьми, музеи, галереи. Она воспринимала это, как должное. А ведь далеко не все дети имели счастье увидеть столько интересного уже в детстве.

А еще были нравоучения. Да, она терпеть не могла эти нравоучения, ненавидела их всех душой. А к чему они привели? Разве та уверенность в себе, в своей красоте, в своем успехе — разве все это взросло не благодаря усилиям матери? Закомплексованная увядающая красавица пыталась избавить свою дочь от собственных страхов. То, что потом сделала Альбина со своей жизнью, это уже не вина Руны. Легче всего было свалить на странное детство свои ошибки. Излюбленный прием, используемый многими для прикрытия самоискажения.

Именно Руна всегда внушала дочери, что та достойна самого лучшего.

— Не смей упустить свой шанс в жизни! Не смей встать на нижнюю ступень там, где ты достойна стоять на высшей. Никому не давай себя спихнуть с заслуженного пьедестала.

Эти слова воспринимались Альбиной, как давление, как попытка заставить сделать её что-то против воли. На самом деле это был мощный толчок. Да, она все время боялась упасть и не оправдать ожидания родителей, боялась опустить планку, не допрыгнуть, не долететь, не успеть. Да, это прибавило комплексов позже, но это так же это дало ей силы противостоять зависти и конкуренции, перебороть неверие в свои себя, идти по подиуму с гордо поднятой головой, смотреть в камеру не заботясь о реакции окружающих.

Именно Руна заставила отца использовать связи и представить дочь известным модельерам. А потом пробить ей место на телевидении. Именно она считала, что их дочь обладает всеми данными звезды. Альбина называла это нездоровым родительским тщеславием, обвиняла их в использовании дочери ради удовлетворения собственных амбиций. Но не будь их тщеславия, смогла бы она взлететь так высоко и поверить в то, что может все?

Чего не смогла дать ей Руна, так это умения жить альтернативную жизнь. Делать гибкий выбор. Она просто не хотела, чтобы дочь когда-либо засомневалась, какое решение ей принять. Она стремилась к тому, чтобы Альбина, не раздумывая, принимала решение в пользу славы и популярности, в пользу карьеры, в пользу использования своих данных на все сто. Трудно винить её в этом. О том, что Альбина однажды окажется по ту сторону зазеркалья, никто не мог знать.

Альбина часто стеснялась своей матери. Стеснялась её болезни, её навязчивого стремления к славе, эпатажности, вычурности, того, что она с годами становилась объектом насмешек более молодых и удачливых подруг. Сейчас было стыдно об этом вспоминать. Как и многом другом. Оказавшись один на один со своими страхами и монстрами, она поняла состояние матери. Она оказалась с ней в одном лагере, хотя всю жизнь стремилась встать напротив.

Открылось, что Руна все же занимала немалое место в её душе, хоть эта ниша никогда и не была явной. И только после смерти Руны ниша эта зазияла откровенной пустотой. Пустота постоянно ныла, засасывая и причиняя боль.