Морская ведьма

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Донна переводила взгляд с Мэгги на Калеба, и в глазах ее мелькнуло подозрение.

— Получается, вы знакомы?

Мэгги молчала.

Калеб не мог ее винить. Их отношения доктора никоим образом не касаются. Или, во всяком случае, не касались бы при обычных обстоятельствах. Увы, обстоятельства трудно было назвать обычными. Мэгги стала пациенткой Донны. А Калеб… Что ж, он готов был рассказать все, что врач хотела бы услышать, чтобы она смогла оказать девушке квалифицированную помощь.

Ладно, положим, он не знает ни фамилии Мэгги, ни ее любимого цвета, ни постоянного места жительства, ни дорогих сердцу игрушек ее детства. Зато они занимались сексом на столе для пикника. Причем дважды. Это же должно что-нибудь да значить?

Знаком ли он с ней?

— Да, — ответил он.

— Итак… — Донна поджала губы. — Есть какие-нибудь предложения относительно того, кто будет выступать в качестве ответственной стороны?

Все правильно. Страховка за причиненный ущерб покроет лишь часть медицинских расходов.

— Пишите мое имя, — распорядился Калеб. — По крайней мере, пока мы не свяжемся с кем-либо из членов ее семьи.

Вот так просто и обыденно он предъявил на нее права.

Калеб знал, что отныне, когда он будет патрулировать пристань или заглянет в ресторанчик Антонии на чашечку кофе, за его спиной начнутся понимающие подмигивания и перешептывания, а ему самому придется выслушать ехидные подначки и преувеличенно невинные вопросы.

Но пока к Мэгги будут относиться как к девушке местного шефа полиции, она, во всяком случае, окажется под негласной защитой сплоченного и дружного населения острова. Такие новости могут даже доставить несколько неприятных минут тому сукину сыну, что набросился на нее на пляже.

По крайней мере, Калеб на это надеялся.

— Что ж… — Донна положила на стол папку с зажимом и улыбнулась Мэгги. — Давайте теперь осмотрим вас.

Девушка оцепенела и напряглась, но позволила доктору пропальпировать рану на голове и посветить в глаза крохотным фонариком.

Калеб вдруг поймал себя на том, что в нетерпении подался вперед, и смущенно отпрянул назад, в угол. Вот уже много месяцев он изо всех сил старался стать здесь своим, почувствовать себя дома. Стать частью здешней жизни. А теперь ему приходилось прилагать усилия для того, что соблюсти профессиональную дистанцию и отстраниться от происходящего.

— М-м… — пробормотала Донна.

К черту отстраненность и безразличие!

— Что-то не так? — спросил Калеб.

— У нее увеличены зрачки.

— Это плохо?

Донна издала еще один неопределенный звук.

— Они реагируют на свет. И эта реакция симметрична. — Она опять посветила своим крошечным фонариком, вгляделась в глаза Мэгги, снова посветила. — Но это… словом, это странно.

Мэгги, ослепленная, несколько раз моргнула.

— С моими глазами все в порядке.

— Ничего не расплывается? — обеспокоенно поинтересовался Калеб. — Не двоится?

— Нет, — огрызнулась Мэгги.

Донна метнула на него очередной раздраженный взгляд.

Калеб поспешно закрыл рот и сунул руки в карманы, а доктор тем временем продолжала осмотр. Рот. Горло. Запястья. Руки. Грудь. Бедра. Все части тела Мэгги, которых он касался и которые ласкал… Он поднял голову и уставился на звуконепроницаемую цветную плитку, которой был выложен потолок. Потом заставил себя перевести взгляд на Мэгги, сидевшую на кушетке.

Донна осматривала ее ноги. Она растопырила ей пальцы, словно искала следы от уколов, и замерла.

Донна не стала возражать, ограничившись тем, что сделала очередную пометку в своем бланке.

— Хорошая моторная реакция. А теперь я попрошу вас подвинуться на край кушетки и лечь.

Калеб инстинктивно втянул живот, защищая пах. Он знал, что должно было сейчас произойти. Проклятье, он же своими руками доставал из багажника медицинский набор для проверки на предмет изнасилования!

Мэгги уставилась на Калеба.

— Зачем?

Он скорее предпочел бы оказаться в глухом переулке с перспективой получить пулю в спину, чем встретить этот темный, настороженный взгляд.

— Я должна произвести вагинальный осмотр, — пояснила Донна.

— Чтобы оценить полученные тобой повреждения, — подхватил Калеб.

Как будто от этого вторжение в ее тело и личную жизнь обретало видимость законного и даже необходимого нормального действия.

— Это должно помочь мне?

Он хотел в это верить. Должен был верить.

— Это поможет тебе, — ровным голосом заявил он, — и поможет мне поймать того, кто так поступил с тобой.

Мэгги склонила голову к плечу, не сводя с него глаз.

— Ты хочешь этого?

Нет, он этого не хотел. Он не хотел, чтобы кто-нибудь еще прикасался к ней. Никто, кроме него.

Руки, засунутые в карманы, сжались в кулаки.

— Да.

Она неловко приподняла плечо, соглашаясь, а потом послушно опустилась на кушетку. Когда она пошевелилась, бумажное платье скомкалось под ней.

Рядом на столе стоял открытый медицинский набор для освидетельствования на изнасилование, и в нем ровными рядами выстроились пузырьки, флаконы и предметные стекла. Калебу еще никогда не доводилось присутствовать при вагинальном осмотре. Его бывшая жена, Шерили, даже не упоминала в разговоре с ним о своих визитах к гинекологу, ограничиваясь одними лишь жалобами.

У мужчин все легко и просто. Ты не представляешь, что это такое.

Она была права.

Калебу уже доводилось расследовать случаи изнасилования в Портленде. Но тогда он ждал за занавеской в крохотном медицинском кабинетике, чтобы заполучить в свое распоряжение улики и допросить пострадавших. Нет, они вовсе не были ему безразличны. Он беспокоился о них и переживал вместе с ними. Но до сих пор его не вынуждали присутствовать при повторном надругательстве над их телами и достоинством. До сего времени ему не было нужды представлять, каково это — лежать на спине с раздвинутыми ногами, пристегнутыми металлическими захватами, и чувствовать, как кто-то чужой и незнакомый возится у тебя между бедер.

Ему становилось не по себе все больше, пока он смотрел, как Донна брала мазки и вводила зонд. Мэгги выдержала осмотр в стоическом молчании, ее затуманенные глаза были полузакрыты.

Может, все-таки стоило отвезти ее в больницу на материке, подумал он теперь, когда стало уже слишком поздно. Ей бы ввели успокоительное. Рядом с ней обязательно остался бы кто-нибудь, опытная медсестра или адвокат, кто держал бы ее за руку и утешал. Кто сделал бы все то, чего не смог сделать он, Калеб.

Мэгги резко вздохнула и схватила его за руку.

Растерянный и смущенный, он смотрел на ее руку, на тонкие белые пальцы с коротко подстриженными ногтями, лунки которых блестели, как морские раковины на пляже. Запястья ее покрывали красные и фиолетовые пятна.

Она же сопротивлялась, вспомнил Калеб. Лежа на песке, извиваясь под ним и стараясь освободиться. И ему пришлось силой удерживать ее.

В груди у него зашевелилось чувство вины.

Калеб бережно накрыл маленькую ладошку своей рукой. Как она терпит его прикосновения? Но Мэгги не отдернула руку и не отпрянула.

Он ласково провел по ушибу большим пальцем.

— Ну вот, все в порядке. — Донна отвернулась от раковины, держа в руках расширитель. — Я хочу, чтобы вы постарались расслабиться.

Расслабиться? У Калеба опять засосало под ложечкой. Господи Иисусе…

Мэгги бросила на сверкающий медицинский инструмент один-единственный взгляд и решительно села на кушетке.

— Нет.

Проклятье, конечно, нет!

Что было, по крайней мере, глупо. Он думал, как мужчина — мужчина, который волновался из-за нее, — а отнюдь не как полицейский.

— Может быть, вам будет спокойнее, если начальник полиции Хантер выйдет из комнаты? — поинтересовалась доктор.

— Мне станет спокойнее и лучше, — буквально выплюнула Мэгги, — если я выйду из комнаты.

Калеб придерживался того же мнения. К несчастью, даже если Мэгги откажется от вагинального обследования, процедуру нельзя будет считать законченной.

Он повернулся к Донне.

— Сколько еще времени вам нужно?

Доктор нахмурилась.

— Оборудования для проведения компьютерной томографии у нас нет, но рентген я сделаю обязательно. Разумеется, рану следует зашить. Кроме того, нужно будет взять у девушки кровь для анализа на венерические заболевания и еще кое-какие пробы на предмет изнасилования.

Мэгги злобно оскалилась.

— Меня никто не насиловал.

Такая возможность потрясла Калеба.

Ему пришлось напомнить себе, что она до сих пор может пребывать в шоке. Или все отрицать. Но, столкнувшись с ее яростной уверенностью, он позволил себе усомниться. Позволил себе надеяться. Если ее не изнасиловали…

— А как насчет других наружных травм? — спросил он у Донны.

— Помимо раны на голове? — Донна поджала губы. — Я бы сказала, что ссадины у нее на запястьях хорошо согласуются с возможностью того, что она оказывала сопротивление.

Калеб поморщился. И ему снова пришлось напомнить себе, что врач хотела знать подробности только для того, чтобы помочь пациентке.

— Мне пришлось удерживать ее, — сказал он.

В глазах доктора появилась холодная настороженность.

— Так это вы наставили ей синяков на запястьях?

— Я ударила его, — вмешалась в разговор Мэгги.

Температура в комнате понизилась еще на двадцать градусов.

— Полагаю, будет лучше, если я побеседую с мисс… с Мэгги наедине, — заявила Донна.

— Почему это? — пожелала узнать Мэгги.

— Доктор хочет быть уверена в том, что это не я ударил тебя по голове, — нейтральным тоном осторожно произнес Калеб.

— Какая чушь! — фыркнула Мэгги.

— Нет, — медленно продолжал Калеб, не сводя глаз с врача. — Все логично. Мы с тобой признали, что знакомы друг с другом. Я привез тебя сюда раненую, растерянную, и при этом ты не помнишь, кто напал на тебя. Откуда ей знать, может, я сам изнасиловал тебя?

— В таком случае, она совсем тебя не знает, — заявила Мэгги.

Убежденность, прозвучавшая в голосе девушки, живительным бальзамом пролилась на истерзанную душу Калеба. Пожалуй, три недели назад он и надеяться не мог, что между ними возникнет такое взаимопонимание.

Он упрямо стиснул зубы. Нельзя позволять чувствам мешать делу. Он должен провести расследование. И вообще, они оба должны делать то, что нужно.

— Она всего лишь хочет защитить тебя, — сказал он.

Донна чуточку оттаяла.

— Насколько я могу судить, ушибы и разрывы, которые указывали бы на изнасилование, отсутствуют. Разумеется, внутреннее обследование позволит говорить об этом с большей уверенностью.

— Но вы так не думаете, — предположил Калеб.

Врач пожала плечами.

— Какая разница, что я думаю? Мы оба знаем, что во время судебного разбирательства интуиция в расчет не принимается.

Мэгги с вызовом скрестила руки на груди.

— А как насчет того, что думаю об этом я? Или это тоже не имеет никакого значения?

Калеб и Донна обменялись взглядами поверх ее головы.

— Она имеет право отозвать свое согласие, — заявила врач.

Проклятье, он и сам прекрасно знал об этом.

Что отнюдь не означало, что он не может запугать ее. Убедить. Он достаточно давно был полицейским и мужчиной, чтобы обзавестись опытом в том, как справиться с непокорной женщиной. Но поступить так сейчас, в свете сомнений, обуявших доктора, и яростного отрицания самой Мэгги, в некотором смысле было бы еще хуже изнасилования. Это было грубое и неоправданное вторжение в ее тело и душу.

И ради чего? Что он старается доказать? Что, несмотря на то, что он позволил тому парню, который так обошелся с нею, ускользнуть, он может помочь ей хотя бы таким образом?

Его охватило чувство горького разочарования и недовольства собой.

— Оставьте в покое кейс с препаратами для обследования на возможность изнасилования… и делайте то, что должны сделать. То, что необходимо с медицинской точки зрения, — поспешно добавил он, не будучи уверенным в том, кем он стал, приняв такое решение, — хорошим парнем или плохим полицейским. — Ваш холодильник запирается на замок?

Врач кивнула в знак согласия.

— Отлично. Я заберу свой кейс утром. Не хочу, чтобы возникли вопросы относительно цепочки улик.

Если у них появятся какие-нибудь улики, в чем он начинал сомневаться.

— Фотографии? — спросила Донна.

— Я сам сделаю их, прежде чем вы начнете накладывать швы. Донна поджала губы.

— Против этого вы, надеюсь, не возражаете? — обратилась она к Мэгги.

Девушка замерла на краю кушетки, напряженная и настороженная, как косуля в лесной чаще.

— А что будет, если я скажу «нет»?

«Уймись!» — приказал себе Калеб. Ее только что тыкали всякими блестящими железками, вертели и давили на психику. Он пожал плечами.

— Тогда мне придется отказаться от фотографий, а у тебя появится замечательный шрам на лбу.

— Шрамы — признак силы. Способности к выживанию.

Она не могла говорить серьезно. А может, и могла, кто ее знает. Перед его мысленным взором чередой прошли воспоминания. Она не вздрогнула и не отшатнулась при виде пурпурной паутины шрамов и изуродованной кожи у него на ноге.

— По большей части шрамы свидетельствуют о том, что тебя застали врасплох не в то время и не в том месте, — сказал он. — Так что позволь уж доктору сделать свое дело, и если ты будешь себя хорошо вести, она, быть может, наложит тебе лейкопластырь Чудо-Женщины.[9]

Мэгги подозрительно прищурилась.

— Чудо-Женщина, значит?

Калеб улыбнулся.

— Хочешь быть Губкой Бобом?[10] Не возражаю. Но это мое последнее предложение.

Донна презрительно фыркнула.

— Если вам двоим надоело играть во врача и пациента, позвольте мне закончить, и она может отправляться на все четыре стороны.

— Верно. Спасибо, — поблагодарил Калеб.

Мэгги плотнее запахнула на груди больничный халатик.

— На все четыре стороны — это куда?

Он очнулся на полу в пустой комнате перед погасшим огнем.

От каминной решетки наплывал тяжелый запах пепла, оседавший у него на языке. В висках пульсировала боль, а в голове стучали кузнечные молоты. Тело терзала тупая боль, как будто его избивали долго и сильно. Кости стонали, а внутренности, легкие, печень и селезенку выворачивало наизнанку, как если бы нечто чужеродное и холодное теснило их, стремясь занять освободившееся место.

Очень похоже на жуткое похмелье.

Он помнил, как сидел и смотрел в огонь, потягивая виски «Лафроэйг» пятнадцатилетней выдержки. Небо и язык наслаждались сладким дымным послевкусием, чудесный напиток согревал желудок и ласково обжигал горло. В нескольких футах от него на ковре валялся пустой стакан.

Должно быть, он выпил намного больше, чем полагал.

Оттолкнувшись от пола руками, он с трудом встал на колени. Перед глазами затанцевали разноцветные яркие мушки. Желудок подступил к горлу. Он, опустив голову, стол на четвереньках, жадно и глубоко дыша. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.

Немного придя в себя, он подполз к стакану. Не стоит оставлять его на полу. Нельзя, чтобы кто-нибудь его увидел. Он потянулся к стакану трясущейся рукой. И недоуменно уставился, не веря своим глазам, на темное пятно на манжете рубашки. Слишком темное для виски и слишком жирное для сажи…

Кровь?

От испытанного потрясения в голове у него прояснилось.

Неужели он порезался, когда падал? Может быть, именно поэтому голова трещала от боли, а в памяти сохранились какие-то рваные, бессмысленные и несвязные обрывки воспоминаний?

Он с трудом поднялся на ноги, раскачиваясь, как пьяный. Сердце заходилось в панике.

От резкого, пронзительного света в ванной у него закружилась голова. Вцепившись в край холодной фарфоровой раковины, чтобы не упасть, он принялся внимательно рассматривать себя в зеркале. Надо сказать, что выглядел он… нормально. Ладно, это явное преувеличение. Глаза у него покраснели и слезились, а лицо цветом напоминало остывший пепел в камине. Но он не был ранен. Кровь — если это была кровь — принадлежала не ему.

Он подставил дрожащую руку под кран. Вода намочила манжету рубашки, и раковина окрасилась красным. Пятно увеличилось в размере, ярко выделяясь на белой ткани.

О господи…

Так что же все-таки случилось? Почему он ничего не помнит?

В горле у него пересохло. Он проглотил две таблетки экседрина[11] и запил их стаканом воды. Потом еще одним. Несмотря на то что желудок в буквальном смысле разбушевался, его снедала невероятная, прямо-таки дикая жажда. Он страдал от обезвоживания. Опустив трясущиеся руки в раковину, он плеснул в лицо водой. Вода попала на рубашку, когда он поднял голову и уставился на свое отражение. Его глаза…

Что-то странное мелькало на самой периферии зрения и в уголках глаз. Как будто языки пламени облизывали лист бумаги, стремясь вырваться наружу. Как лицо, дрожащее и размытое за стеклом заброшенного дома.

По коже у него побежали мурашки, волосы на голове встали дыбом.

Он выругался. С ним все в порядке.

Он выключил свет, одним движением погрузив ванную в кромешную темноту.

Раздевшись и расшвыряв одежду, он неверными шагами заковылял к кровати.

Маргред откинула голову на спинку сиденья и устало прикрыла глаза. Калеб оставил ее в джипе перед гостиницей и строго-настрого наказал дождаться его. Собственно, она и не собиралась перечить ему. Ей казалось, что она не сможет пошевелиться, даже если захочет.

Впрочем, нельзя сказать, что она не задумывалась о том, что с ней сталось. Беспокойство и тревога не утихали ни на секунду. Но, подобно морской птице, запутавшейся в рыболовных сетях, она не видела, что еще можно сделать, чтобы спастись. Все ее усилия пропали втуне, лишив ее и без того немногих сил. Усталость и шок обрушились на нее и погребли под собой, а жалкое человеческое тело, в котором она оказалась, более неспособно было помочь ей. Маргред медленно погружалась в благословенное оцепенение и беспамятство.

И почти погрузилась. Но когда Калеб отворил дверцу со стороны водителя, она вдруг ощутила слабое, теплое и трепетное дыхание… облегчения? Узнавания? Признательности?

Он озабоченно нахмурился.

— С тобой все в порядке?

Он просто старается подбодрить и утешить, напомнила она себе.

— Да. Я немного устала.

И от его расспросов тоже. Устала от попыток заставить ее вспомнить то, что она старательно пыталась забыть. Делала вид, что забыла.

Запах, запах демона, который не спутаешь ни с чем — ни с запахом человека, ни с запахом моря, феи или эльфа.

Голод.

Боль.

Она очень хотела забыть. И посему расплывчатые, отрывочные воспоминания воспринимала как благословение, а Калеб — как досадную помеху. Он хотел знать правду.

Но только Маргред точно знала, что он ее не вынесет.

Калеб откашлялся.

— Вот, кстати, какая штука… У нас появилась одна маленькая проблема.

Бедное, измученное сердце замерло у Маргред в груди.

Маленькая проблема?

Маленькая, даже меньше той, что на нее из темноты совершенно неожиданно набросился демон? Что вместе со шкурой она лишилась собственной личности и бессмертия? Что ее ударили по голове и оставили в этом мире стареть и умирать?

— И что это за проблема? — полюбопытствовала она.

— В гостинице нет свободной комнаты.

Она непонимающе смотрела на него.

— У них все занято, — пояснил Калеб. — Честно говоря, я боялся, что так оно и будет. У них и было-то всего девять комнат для гостей, так что теперь, когда начался сезон…

Маргред пыталась уразуметь, что он такое говорит.

— Мне же нужно где-нибудь укрыться. Хотя бы на сегодняшнюю ночь.

Ее пещеры… Но в своем нынешнем состоянии она ни за что не сможет до них добраться. В теле человека, во всяком случае.

— Нет проблем, — откликнулся Калеб. — Я отвезу тебя домой — в дом моего отца. Моя сестра приютит тебя на ночь. Так что одна ты не останешься.

— Я не буду одна. Я могу быть с тобой.

Он решительно сжал губы.

— Это не самая лучшая идея.

— Почему?

— У меня только одна спальня.

Маргред по-прежнему ничего не понимала.

— У тебя есть кровать.

— Я не хочу воспользоваться твоей слабостью. Конечно, пару ночей я могу перекантоваться и на диване, но это не выход. В долговременной перспективе, во всяком случае.

— Как раз сейчас долговременная перспектива занимает меня меньше всего, — резко бросила Маргред.

Ответом ей послужило молчание.

— Тебе наверняка понравится моя сестра Люси, — сказал наконец Калеб. — Ее все любят. Кроме того, она может одолжить тебе что-нибудь из одежды.

Упоминание об одежде решило дело.

Или, быть может, ее покорила его всепобеждающая и искренняя доброта. Его стремление поступать как должно, делать все хорошо и правильно.

Маргред еще раз критическим взглядом окинула больничный наряд, который презентовала ей врач, — свободную блузку-балахон бирюзового цвета и широченные штаны, разрисованные пляшущими розовыми медвежатами.

— Если только на ней не будет медведей.

Калеб расслабился, и напряженное выражение исчезло с его лица.

— Никаких медведей, — торжественно пообещал он и завел двигатель джипа.

Люси спала, когда в доме зазвонил телефон. Нет, во сне она видела не обычные кошмары о том, что тонет или что ее преследуют чудовища с красными глазами. Ей снилась мать. Мать, напевающая колыбельную. И песня матери негромким шепотом звучала у нее в голове подобно шороху морского прилива.

Она не помнила мать. Та уже давно не приходила к ней во сне, хотя очень долгое время — когда Люси была совсем маленькой, лет шести или семи от роду — это были ее любимые сны, которые она старалась запомнить, чтобы потом, днем, извлечь из памяти и поиграть с ними. Впрочем, все они были практически одинаковыми. Однажды ночью зазвонит телефон или кто-то постучит в дверь, а на следующее утро, когда Люси проснется, мать будет возиться на кухне, готовя завтрак. Блинчики с черничным сиропом, которые так любит мама Дженнифер Лопес, или оладьи с тертыми грецкими орехами и клюквой, какие бывают у миссис Бароне.

Она никому и никогда не рассказывала о своих снах. Ни Калебу, который всегда оставлял ей теплую кашу в тарелке и записку на столе, прежде чем бежать на паром, увозивший его в школу. Ни отцу, который уходил из дому ни свет ни заря, чтобы проверить ловушки на крабов и сети. Барта Хантера не занимали такие мелочи, как сны собственной дочери. Или воспоминания о ее матери.

К тому времени, когда Люси поступила в колледж, сны перестали приходить к ней. Но иногда по вечерам, заслышав звонок телефона, она чувствовала, как замирает и начинает бешено стучать сердце в безумной надежде: «А что, если… А что, если…»

Чаще всего случалось, что звонивший ошибался номером. Сегодня же, однако, на другом конце линии оказался Калеб, которому понадобилась ее помощь. Или, точнее, его подопечной, какой-то бедняжке, бездомной и раненой женщине, которая подверглась жестокому нападению на пляже.

Калеб всегда отличался рыцарским поведением, особенно по отношению к щенкам и пострадавшим, которым требовалась помощь и защита.

— Мне чертовски неловко, что приходится побеспокоить тебя, — начал он. — Ты по-прежнему держишь запасной ключ на крыльце?

— Да, он лежит под буйком, как всегда. Но я с радостью встану и сама впущу тебя.

Люси льстило, что в кои-то веки Калеб обратился к ней за помощью, вместо того чтобы мчаться спасать ее. Она была даже счастлива.

Если бы еще у нее не так сильно кружилась голова, все вообще было бы просто отлично.

Она с трудом сползла с кровати и натянула толстовку университета штата Мэн поверх футболки, на груди которой красовалась надпись «Живи, смейся, люби и учись». К тому моменту, когда шины джипа Калеба заскрипели на гравии, которым была усыпана подъездная аллея, Люси успела сменить белье на одной из кроватей наверху и поставить чайник на плиту. Выключив газ, она поспешила к двери.

Калеб преодолел три ступеньки, ведущие на крылечко, двигаясь при этом очень медленно, как если бы у него был трудный и долгий день. И, должно быть, нога причиняла ему нестерпимую боль.

— Я очень ценю твою помощь, Лу.

Она вспыхнула, похвала была для нее непривычной.

— Не говори глупостей. Это ведь и твой дом тоже.

Калеб недовольно фыркнул.

— Отец еще не спит?

— Нет. Он… он спал в кресле, когда я вернулась домой. — Она оглянулась через плечо на пустую гостиную. — Должно быть, он поднялся к себе.

— Пьяный? — спросил Калеб.

— Он спит, — твердо ответила Люси.

У нее не было ни малейшего желания создавать новые проблемы в отношениях ее отца и брата, и без того непростых.

— Он мог бы прийти сегодня в школу. На твой выпускной вечер.

— Я не ждала его.

Калеб фыркнул.

— А следовало бы. Он…

Дверца джипа распахнулась, и на гравийную дорожку ступила женщина. Молодая женщина — точнее, моложавая — среднего роста, с большими темными глазами, вьющимися черными волосами и кожей такой белой и безупречной, какой могут быть лишь внутренности драгоценной раковины.

Люси от удивления лишилась дара речи. Это и есть бездомная бедняжка Калеба?

Женщина взглянула на дом со спокойной уверенностью, которая шла ей намного больше, чем измятая больничная одежда, в которую она была одета. Несмотря на полицейскую куртку, накинутую на плечи, и ослепительно-белую повязку на голове, она выглядела утонченной, грациозной, уверенной в себе и экзотичной. Наверное, именно так смотрелась бы голливудская кинозвезда в африканской глуши.

— Это Мэгги, — небрежным тоном представил незнакомку Калеб.

Люси подумала, а отдает ли себе брат отчет в том, какой теплотой светятся его глаза и каким жестом собственника он приобнял девушку за талию, помогая ей подняться по ступенькам.

— Мэгги, это моя сестра Люси.

Люси встретила взгляд больших темных глаз девушки, и ей показалось, что в ушах у нее зарокотал шум прибоя. У нее перехватило дыхание, в груди стало тесно. Она широко раскрыла рот, стремясь вдохнуть хотя бы глоток воздуха.

По лицу незнакомки скользнула тень недоумения и растерянности.

— Твоя сестра? Но…

Калеб бросил на нее острый взгляд, и лицо его приняло сосредоточенное выражение.

— В чем дело? Вы узнали друг друга?

Тяжесть в груди у Люси не проходила. Это было не узнавание. Скорее изжога. Она с трудом протолкнула в легкие глоток воздуха и задержала его, как научилась делать давным-давно, пока давящее ощущение в груди не исчезло и окружающий мир не встал на свое место.

— Н-нет, — медленно сказала женщина. — Просто… мне вдруг показалось, что… Нет, все нормально.

Люси вновь обрела способность дышать.

— Может быть, хотите выпить чаю?

— Нет. Я устала. И хотела бы прилечь.

«Могла бы и «спасибо» сказать», — подумала Люси.

— В таком случае, я провожу вас в вашу комнату.

— Я сам этим займусь. — Калеб легонько коснулся ее руки. — А ты приготовь, пожалуйста, чай. Я присоединюсь к тебе на кухне, как только устрою Мэгги.

Люси улыбнулась, и в улыбке ее чувствовалось изумление и даже щемящая тоска. Устроить Мэгги? Интересно, что вознамерился сделать ее старший братец? Прочесть девушке сказку на ночь и поцеловать в лоб?

Но, разумеется, Люси не выразила своего удивления вслух и не стала дразнить его.

— Кровать уже застелена, — сказала она. — Спокойной ночи.

Дом, в котором жили смертные, оказался темным и тесным. В нем пахло землей и плесенью, приготовленной пищей и рабочим железом. Он казался одновременно и совершенно чужим, и до боли знакомым, и в нем не ощущалось ни капли той сокрушительной силы, которая мягким толчком приветствовала Мэгги на пороге.

— Так что все-таки случилось? — спросил Калеб, шагая вслед за ней по коридору.

— Я и сама толком не поняла. — Мэгги попыталась найти слова и подобрать объяснение, которое устроило бы их обоих. — Может быть, как ты и предположил, я действительно встречалась с твоей сестрой раньше.

— И вы обе, конечно же, начисто забыли об этом, — сухо заметил Калеб.

Она повернулась и взглянула ему в лицо.

— А ты помнишь всех, с кем встречался?

— Почти. Это часть моей работы.

Часть того, что и называется «быть мужчиной». На какое-то мгновение Маргред позволила себе восхититься им, его внимательными и задумчивыми зелеными глазами, упрямым квадратным подбородком, чувственным изгибом губ. Он был упрям и настойчив, заботлив и внимателен.

Его легко использовать, зато трудно обмануть, решила Маргред.

Она сменила тему.

— Где я буду спать?

— Вот здесь. — Он распахнул перед ней дверь.

Маргред увидела две кровати, аккуратно застеленные простыми коричневыми покрывалами, краешек одного из которых был соблазнительно откинут, открывая белоснежные накрахмаленные простыни, и вопросительно изогнула бровь.

— Две кровати?

Неужели он все-таки решил остаться с ней?

— Это была моя комната, — не моргнув глазом, откликнулся Калеб. — Моя и моего брата.

— А где же будет спать он?

— Понятия не имею. Он уехал, когда мне было десять лет.

Она, остановившись в центре потертого бежевого ковра, разглядывала небольшую, обшитую деревянными панелями комнату. Голые стены. На одной полке в беспорядке теснятся многочисленные книги. Никаких картин. Вообще никаких украшений. Только несколько блестящих статуэток с лавровыми венками в руках да парочка фотографий над письменным столом. В неулыбчивых молодых мужчинах, которые напряженно глядели в объектив, сразу же угадывалась спортивная команда, а мальчик с грудным ребенком на руках — это, несомненно, сам Калеб с Люси. Стоявший позади них юноша выглядел на несколько лет старше.

— Это твой брат?

Калеб сунул большие пальцы в задние карманы джинсов.

— Да.

Маргред наклонилась, чтобы вглядеться в снимок повнимательнее. Что-то в этих бездонных, задумчивых черных глазах, растрепанной темной шевелюре, мрачно опущенных уголках губ показалось ей смутно знакомым…

Сердце ее учащенно забилось. Этого не может быть… Не может? Может. И еще как.

Нет!

— Как его зовут? — спросила она, заранее зная ответ.

В глубине души, не отдавая себе отчета, она уже знала, что услышит.

— Дилан.