Морской лорд

ГЛАВА 3

Конн не был похож на своего отца. Он не тратил энергию на бесполезные эмоции. Но, слушая отчет Дилана, Конн осознал, что чувствует холодную тяжесть в груди и тревожный пульс крови, приводящие его в замешательство, подобно гневу.

Черт побери.

Он сжал руки за спиной.

— Они пытались убить твоего ребенка, — сказал он. — Ребенка селки. Дочь Атаргатис.

Этой угрозы он опасался.

И на которую искал ответ.

Реджина обхватила живот руками.

— Мы пока не знаем, будет ли ребенок селки. Или даже, девочка ли это. Ультразвук не будет точным еще в течение нескольких недель. Но та женщина — дьявольская женщина — определенно пыталась прервать беременность. Я была просто… Как вы это называете?

— Сопутствующая потеря, — сказал Калеб мрачным голосом.

Конн проигнорировал их обоих.

— А ты ничего не сделал, — сказал он Дилану.

Дилан покраснел так, как это бывало, когда он впервые пришел жить в Убежище, худой, угрюмый подросток с большими амбициями, а не разумом.

— Я охранял остров.

— Знаю, я ждал известий от тебя.

— Я послал кита.

Песни горбатых китов были насыщенны и полны нюансов. Но в них не было ясности человеческого общения.

— Тебе следовало явиться самому, — сказал Конн.

В ожидании возвращения Дилана в Убежище с докладом он потерял недели — простое мгновение ока в веках существования селки. Однако, в текущей борьбе с детьми огня, даже время было врагом Конна.

Дилан спокойно посмотрел на Конна, напоминая ему, что он больше не мальчик.

— Я не мог их оставить, — сказал он.

Их. Его женщину. Его ребенка. Дочь пророчества? — Гадал Конн. — Дочь Атаргатис?

— Ты мог привезти их с собой, — сказал он. Хотя, что он должен был делать с ними во всех семи морях…

Дилан наклонил голову.

— Реджина не стала бы путешествовать.

— Я никуда бы не поехала, — сказала она. — У меня здесь семья. Ребенок. Жизнь.

Конн поднял брови.

— А если бы ты потеряла свою жизнь? Что тогда стало бы с твоим ребенком?

Она поджала губы.

Крупный мужчина со спокойными глазами — Калеб, брат Дилана — шевельнулся у двери.

— Она сражалась. Мы все сражались в битве, которая пришла к нам. А где, черт возьми, был ты?

В своей башне в Убежище, пытаясь удержать песчаный замок против вторгающегося прилива.

— Вы видели битву, — холодно сказал он. — Я видел войну.

Калеб зацепил большие пальцы за карманы.

— Таким образом, мы всего лишь еще большая сопутствующая потеря?

— Нет, если придете в Убежище.

Они все уставились на него.

Не на такую реакцию он расчитывал.

— Напав на тебя, дети огня проявили свою слабость. Они боятся тебя. Или, по крайней мере, — добавил он осторожно, — они боятся детей, которых ты родишь. Дочери Атаргатис являются для них угрозой.

И преимуществом для меня, — подумал Конн, но не произнес это. — Инструментом. Оружием, чтобы управлять.

Лицо Люси — зоркие глаза между занавесом из густых светлых волос — на краткий миг вспыхнуло в его мозгу.

Но именно ее братья заботили его сейчас.

— Приходите в Убежище, — повторил он. — Там я смогу защитить вас.

— Защитить? — спросила Маргред. — Или контролировать?

— Там вы будете в безопасности, — настаивал Конн.

— Мы в безопасности здесь, — сказала женщина Дилана. — Дилан охранял целый остров.

— Дилан всего лишь один, — сказал Конн. Самый молодой и наименьший из его хранителей. — В убежище есть дюжина охранников.

Или могли бы быть.

Он призвал бы их обратно, — решил он. Ряды хранителей поредели, с сокращением численности его народа и с уменьшением их волшебной силы. Сейчас их было меньше ста. Слишком много рожденных морем было потеряно, когда отец Конна скрылся под волной от земного счастья. Атаргатис была среди последних старейшин, которые по-прежнему могли принимать человеческую форму. Поэтому очень важно сохранить ее родословную.

— Ну, я единственный полицейский на Краю Света, — сказал Калеб. — Я не могу вот так просто собраться и уехать. У меня здесь есть обязательства перед людьми.

Конн многозначительно посмотрел на Маргред.

— Большие, чем твои обязательства перед ней? Перед детьми, которые у вас могли бы быть?

Маргред задержала дыхание.

— Не будет никаких детей, — категорично заявил Калеб.

— Могли бы быть, — сказала Маргред.

Лицо ее мужа застыло, как камень.

— Я пытаюсь защитить тебя.

— Это ты так говоришь. Или у нас уже мог бы быть ребенок.

Конн, чувствуя слабость, теснил своими аргументами о доме, словно мечом.

— Заведете ребенка в Убежище. Там вы оба будете в безопасности.

Рот Маргред открылся и закрылся.

— Хочешь конфетку, малышка? — пробормотала Реджина.

Дилан послал ей предупреждающий взгляд.

— Что? Мы это уже обсуждали, — сказала она. — Я не брошу Ма. И я не оторву Ника от единственной жизни, которую он знает, чтобы обвешаться потерянными мальчиками из Неизвестной земли.

— Ладно, — сказал Дилан — Если…

— Вам необходимо время, чтобы принять решение, — сказал Конн, прежде чем они смогли отказаться.

Ком под его ребрами завязался в жесткий, холодный узел. На кону стояли больше, чем их человеческие связи или верность, чем их практические соображения или их гордость. Риск был больше, чем их безопасность.

Демоны кружили над Концом Света, притянутые обещанием власти, как акулы к запаху крови. Если бы Конну удалось сохранить род Атаргатис…

Мгновение он рассматривал их: два человека, селки, которая потеряла свою шкуру, и хранитель, который только начал набирать свою силу. Наследники Атаргатис. Ключ к пророчеству.

Узел в груди сжался сильнее.

— Я оставлю вас, чтобы вы могли поговорить, — сказал он.

Калеб коротко кивнул.

Перед тем как выйти в холл, Конн остановился.

— Вам следует спросить вашу сестру о том, чего хочет она.

— Люси? — спросила Реджина.

— Она не селки, — сказал Дилан.

— Она часть семьи, — казал Конн. — У нее есть право выбора.

— Люси никогда не покидала остров, — сказал Калеб. — Она даже в колледж далеко не узжала. Она счастлива здесь.

Кон поднял брови.

— Правда?

— А что нет? — спросила Маргред.

— Спроси ее, — снова сказал Конн.

Он сжал ручку двери, когда что-то — шум, запах, чувство, подобно дыханию на его затылке — потянуло его наверх.

Люси стояла, скрытая изгибом узкой лестницы, прижав руку к губам. В полумраке ее глаза сверкали.

Сердце его подпрыгнуло.

Их взгляды переплелись.

Она моргнула, и блеск пропал, будто никогда и не было.

Конн проглотил рык разочарования.

— Найдете меня в гостинице, — натянуто сказал он, ни к кому в особенности не обращаясь. — Когда будете готовы поговаривать.

Открыв дверь, он вышел в ночь.

Люси вонзила лопату в землю.

Никто не любит меня, все ненавидят меня, думаю, я пойду есть червей …

Это было глупо. Она знала, что ее семья любила ее. Она любила их. Но дурацкий звон снова и снова проигрывался в ее голове, как плохая песня по радио, в комплекте со слайд-шоу из сцен прошлой ночи.

Семья Хантеров никогда не была сильна в том, чтобы делиться своими чувствами. Каждый ребенок выросший в доме алкоголика научился защищать свои секреты. Люси провела большую часть жизни, избегая вопросов друзей, учителей, и исполненных благими намерениями соседей. Где твоя мать? Как твой отец? Почему ты вернулась?

Но теперь вещи, о которых ее семья не говорит, грозили разделить их. А люди, у которых были ответы, люди, которых Люси любила, не говорили.

По крайней мере, не ей.

Она выкапывала картошку в саду. Толстый корень вырвался из земли с потоком грязи, что не принесло облегчения ее боли и разочарованию.

Используйте слова, — говорила она ученикам, когда они были переполнены желанием кричать, драться и кусаться. Ну что ж, она пыталась, ведь так? После того, как Конн ушел, она зашла в гостиную, чтобы поговорить со своей семьей. Но все ее вопросы, все ее попытки умерли медленной и печальной смертью перед лицом их решительного нежелания общаться, убитые упрямым молчанием Дилана и пренебрежительным утешением Калеба.

Она вытерла картофелину о джинсы, оставляя длинный грязный след.

Больше всего ее обидела реакция Калеба. Он воспитывал ее с тех пор, когда она была в подгузниках и до тех пор, пока он не получил стипендию в Службе Подготовки Офицеров Резерва, когда ей исполнилось девять. На протяжении ее обучения в средней и высшей школе, Кэл по-прежнему был здесь ради нее, приезжая домой по праздникам и на школьные собрания, посылая чеки на день рождения. Она доверяла ему… почти во всем.

Он не доверял ей. Его недоверие причиняло острую боль.

Ладно, если Кэл не мог обращаться с ней, как со взрослой, она знала того, кто будет.

Она взглянула в направлении кромки поля. Полагая, что он пришел.

Она думала, надеялась, что он придет.

Иначе, почему ее так беспокоило то загадочное заявление, сделанное у двери? Найдете меня в гостинице, когда будете готовы поговорить.

Она вытерла потные ладони о джинсы, пачкая их еще больше. Готовы поговорить? Может быть. В любом случае, готовы слушать. Все лучше, чем быть отрезанной от своей семьи этим ужасным незнанием.

Она наблюдала, как он появляется из тени леса, подобно серфингисту, скользящему по волнам. Он больше не был незнакомцем.

Но это не остановило спазмы в животе и ускорение пульса.

— Ты пришел, — глупо сказала она, пока Конн приближался через колеи, освещенные солнцем.

Сегодня без пиджака. Без галстука. Воротник его рубашки, рубашки Дилана, был расстегнут, рукава закатаны. Тонкие, темные волоски покрывали его руки. В любом случае, он выглядел также, тот же слегка кривой нос, тот же неулыбающийся рот, те же холодные глаза.

Цвета дождя, подумала она снова и задрожала от мрачного предчувствия и желания.

Она внезапно страстно пожелала, чтобы она могла вернуть время назад, повернуть мир обратно к тому, каким он был двадцать четыре часа назад, когда он впервые прошел через поле и в ее жизнь. До того, как она узнала, что ее братья врут ей. До того, как она вынуждена была принять решение.

Его брови изогнулись.

— Ты просила меня прийти.

Ты можешь говорить со мной, — сказал он.

— Да. — Она сглотнула. Должно быть, она сошла с ума. — Ты сказал… Прошлой ночью ты сказал, что у меня есть право выбора.

Молчание. Долгое, оценивающее молчание из разряда как-много-я-могу-ей-рассказать, пока ее сердце стучало быстрее, и кровь стучала в ушах.

— Я ошибся, — сказал он наконец.

От разочарования ее рот сжался в ровную линию. Она подошла на шаг ближе.

— Я хочу знать, что происходит.

Его холодные, светлые глаза рассматривали ее лицо.

— Что твои братья сказали тебе?

— Дилан ничего не сказал. А Калеб… — Люси прикусила губу, небольшая боль, чтобы противостоять боли в сердце. — Кэл сказал, что то, что я не знаю, не сможет обидеть меня.

Но это уже обидело.

— Они обращаются с тобой как с девушкой, которую они оставили в стороне, — сказал Конн.

Она встретила его взгляд, благодарная за понимание.

— По большей части.

— Ты очень молода, — заметил он.

— Двадцать три.

— Почти четверть века, — сказал он, с мягкой насмешкой.

Она прищурилась. Она устала быть огражденной от всего, удрученной тем, что ее отвергают, устала быть хорошей, тихой и одинокой.

— Достаточно взрослая, — сказала она.

Его глаза встретились с ее. Воздух между ними зарядился. Она ощутила покалывание, как от прошедшего по всей коже статического электричества, шок от влаги между бедрами.

— Действительно? — прошептал он.

Она сглотнула.

— Я не это имела в виду… Я не хочу…

Но с ее губ не смогла бы сорваться ложь. Смогла. Ох, смогла. Она ощутила, как глубоко внутри все сжалось, мощно, как кулак. Прошло много времени с тех пор, как она позволяла себе свободу чувствовать. Привлекать. И в этот момент, столкнувшись с искушением в виде его твердого, неулыбающегося рта, с вызовом этих холодных, серых глаз, она затруднялась вспомнить почему.

Его пристальный взгляд переместился на ее рот. Его ноздри раздулись. Ее соски напряглись. Она чувствовала его дикость, пенящуюся глубоко внутри, и ответный голод, раскручивающийся у нее в животе, возбужденный одиночеством и страстью. Она придвинулась ближе, не обращая внимания на осторожность, на разум, непреодолимо притягиваемая обещанием его поцелуя.

Он наклонил голову и замер, дыша на ее губы.

Она ощутила искру, поток импульсов между ними. Его губы прикоснулись к ее губам, и ее сердце испуганно подпрыгнуло и взлетело к горлу. Он уговаривал ее приоткрыть рот, надавливая языком. Он был диким и соленым на вкус, как море. Она подалась навстречу ему, страстно встречая его язык своим, всасывая его глубже, обвивая руками его шею. Она жаждала его вкуса, ощущения его твердого мужского тела рядом со своим, прикосновения кожи к коже.

Ей хотелось… Она поднялась на цыпочки, стремясь стать ближе. Она нуждалась…

Он прервал поцелуй, прислонившись к ней лбом. Его дыхание на ее губах было жарким, его кожа — горячей и влажной. Ей хотелось зарыться под его рубашку, чтобы дотронуться до него, до его тела. Его возбужденное естество, прижимающееся к ней, было длинным и толстым.

Кончики его пальцев легко коснулись ее щеки, скулы, горла.

— Уедем отсюда со мной.

Да.

Нет

— Куда?

Слабый, задыхающийся звук.

— Это имеет значение?

Он говорил нетерпеливо. Возбужденно.

Нет.

Да.

Ей хотелось повалить его на ряды сломанной кукурузы, расстегнуть его брюки и оседлать его. Она с трудом сглотнула.

— Возможно. Я тебя не знаю.

— Есть ли лучший способ узнать?

Это было уловкой с его стороны, отвечать вопросом на вопрос. Как полицейский. Как Калеб. Как человек, которому есть что скрывать.

— Мы могли бы попытаться поговорить.

— Уедем со мной, — убеждал он. — Прочь.

Возможность потянулась к ней, как подводное течение. Она заколебалась.

— Я не могу уехать.

— Почему?

— У меня…

Она искала твердое основание, причины, которые удержали бы ее от тяги его искушения, требование, кричащее в ее крови.

— Обязательства. Школа. Мой отец.

— Это место не для тебя. — Его голос ударил в нее, как море о скалы ночью, шепотом пройдясь по ее нервам, ослабляя ее контроль. — Это не жизнь для женщины, которой ты стала.

Она прижала руки к вискам. Ее тело пульсировало, как ушиб.

— Ты ничего не знаешь о том, какая я женщина.

И он не мог.

Никто не должен знать.

— Расскажи мне.

О, Боже, ей этого хотелось.

Она смотрела на него возбужденная, шокированная, испуганная. Ее сердце колотилось в груди. Вот, что бывает, когда задаешь вопросы.

Его глаза потемнели и расширились, пока они не заполнили ее зрение. Два черных водоворота, притягивающие ее, затягивающие внутрь.

Она едва могла слышать сквозь шум в ушах. В голове гудело. Ее кровь зудела и потрескивала. Стараясь сформировать нужные слова, она заставила себя говорить.

— Я не хочу об этом говорить.

Он медленно улыбнулся, и она впервые увидела его улыбку.

— Тогда мы не будем говорить.

— Я должна …

Что?

— Идти домой, — справилась она.

— Я возьму тебя там, куда тебе нужно идти.

Возьми меня. Да.

Его рот завладел ее ртом в долгом, глубоком, одурманивающем поцелуе, который накрыл ее мозг, подобно туману приходящему с моря. Она потерялась в поцелуе, в нем, в ее растущей потребности. Его губы следовали по горящей тропинке за кончиками пальцев, по изгибу щеки, по впадинке на подбородке, по ее горлу. Его руки проникли ей под рубашку, чтобы накрыть груди, и ее колени подогнулись, как влажные веревки. Он развернул ее, стаскивая ее рубашку через голову, кидая ее на землю. Скользя руками по ее бедрам, он притянул ее к своему телу. Его грудь прижалась к ее спине, а его возбужденное естество к ее ягодицам. Она задыхалась от возбуждения, по ее венам тек жидкий жар, волнуя ее тело, расплавляя внутренности. Она не могла видеть его лицо. Она могла только чувствовать его горячее дыхание на своем ухе, тяжесть его руки на своей талии, пульсацию его твердого тела, прижимающегося с ней. Его свободная рука расстегивала ее джинсы, дергая за молнию.

— Ух, — произнесла она.

Согласие? Или предостережение?

Теперь это не имело значения, потому что его рука была там, в ее трусиках, между ее ног. Его длинные пальцы ласкали ее, надавливая сильно, а затем нежно, делая ее горячей, влажной, заставляя ее вздрагивать и кричать. Этого было не достаточно. Он потерся своей бородой о ее лицо. Его рука была занята, сводя ее с ума. Она выгнулась навстречу ему, яростно надавливая бедрами на его руку, борясь с тесными джинсами.

— Мне нужно …

Больше.

— Да. Верь мне, — сказал он.

Она изо всех сил старалась повернуться к нему лицом, и он воспользовался ее потерей равновесия, чтобы сбить ее с ног на землю. Солнце слепило глаза, вырисовывая контур его головы. Он опустился на нее сверху, по-прежнему полностью одетый. Ее волосы рассыпались среди листвы и виноградной лозы. Богатый и насыщенный запах растущих растений окутал их.

Он стащил вниз ее майку, подцепив пальцем за вырез, обнажая ее для своего горячего пристального взгляда и холодного воздуха. Эластичная ткань охватывала ее грудь, поднимая ее вверх, как подношение. Солнце сверкнуло на кольце в ее пупке.

Он замер, дотронувшись пальцем до крошечного аквамарина, блестящего как слеза, на ее животе.

— Прекрасно.

Но она была слишком далека от комплиментов. Или промедлений. Схватив его голову, она направила ее к груди. Он с силой сосал ее грудь горячим и влажным ртом. Она запустила пальцы в его гладкие, теплые волосы, чувствуя предельное напряжение в лоне. От земли шел пар, пока солнце лилось, как мед, запечатывая ее веки. Все еще было не достаточно. Никогда недостаточно. Что-то охватило ее, голод, лихорадка. Она поднялась навстречу ему, вжимаясь пятками в землю, чувствуя холодную землю между плечами, влажность почвы под ягодицами, и затем — дааа — его возбуждение, горячее и твердое рядом с ее бедрами, рядом с ее входом. Он снял свои расстегнутые штаны. Ее джинсы и трусики обернулись вокруг коленей. Она тянулась выше, ее тело было натянуто и готово, как лук. Он добрался до места, между их телами, где она была гладкой и влажной, и выгибалась для него. Сейчас. Он сделал толчок, и она задохнулась от внезапного вторжения, потрясающей плотности.

Этого было слишком много. Этого было недостаточно.

Он прижал ее своим весом, заманивая ее в ловушку собственного тела, наполненного в этот момент. Она плыла в ощущениях, охваченная желанием. Он проник в нее, совершая длинные, решительные удары, пронзая ее снова. И снова. Мускусный запах земли, пота и секса поднялся вокруг них, шлепок плоти о плоть, влажную и чувствительную. Он проникал в нее глубже и глубже. Она сжалась вокруг него.

Он схватил ее подбородок.

Вздрогнув, она открыла глаза. Его лицо над ней было темным и полным решимости, окруженное ореолом голубого, голубого неба.

— Уедем со мной, — скомандовал он. — Уедем.

Она не могла сопротивляться. В ее теле поднялась волна, заглушая волю, затопляя мышление. Земля закрутилась под ней, подобно волне, гребень которой подхватил ее. Тело Конна двигалось внутри нее и над ней, содрогаясь.

И темнота поглотила ее.

Конн оторвался от стройного тела девушки, лежащего среди зелени виноградной лозы и сухой шелухи. Ее ладонь лежала полураскрытая, как цветок. Ее аромат — нагретая солнцем кожа, вымытые мылом волосы — смешался с запахом сломанных стеблей и вскопанной земли.

Глядя вниз на ее бледное лицо, густые, светлые ресницы, он позволил себе минутное сожаление. Он предпочел бы, чтобы она все знала.

Печально осознал он, когда уходил.

Но он уже был слишком далеко от Убежища. Он нуждался в ней, чтобы продолжить род ее матери и защитить судьбу своего народа. Он предпочел бы не быть втянутым в дни промедления и бесконечных объяснений, с риском вмешательства ее семьи и, возможно, ее собственным отказом.

Итак.

Он привязал ее к себе самым простым и сильным средством, которое было в его распоряжении. Она была не против. У него было достаточно опыта, чтобы ее соблазнить, достаточно мастерства, чтобы заставить ее откликнуться. Достаточно магии, чтобы сбить ее братьев со следа, который они смогли бы почувствовать, и по которому должны были следовать.

Все шло по плану.

Кроме его собственной реакции.

Конн нахмурился. Она тронула его. Он не знал почему. Он наслаждался другими партнершами, которые были красивее и конечно более искушенными. Страстно желающие партнерши. Партнерши — селки.

Не в последнее время, тем не менее. Он привел в порядок свою одежду, прикрывая себя. Возможно, очарование этой девушки заключается в ее новизне. Возможно, то, что он испытывал, было просто облегчением после долгого воздержания.

И, тем не менее… Он взглянул на ее спокойное лицо, ее светлые волосы рассыпавшиеся в беспорядке по земле. Когда он был в ней, когда ее тело поднималось ему навстречу, он почувствовал силу, власть, голод, соответствующий его собственному.

Бред, конечно. Она всего лишь человек, не важно, кем была ее мать.

Он сбросил с нее туфли, стянул нее джинсы. Под одеждой она была прекрасна — стройная и сильная, бледная и гладкая, как ива, с которой счистили кору.

Он положил ее среди тыкв, скользя руками по ее ребрам, когда стягивал с нее откровенный топ, прикрывающий розовые кончики груди. Его желудок сжался от неожиданного голода. Член затвердел.

Он решительно перевел взгляд на ее лицо. Дети моря жили сегодняшним днем, следуя своим капризам и желаниям, подобно влечению приливов. Но в облике человека Конн правил на протяжении девяти столетий из башни Кэйр Субай. Он усвоил — мучительно — что надо контролировать свою природу, взвешивать, рассчитывать и принимать решения. Он не стал бы отвлекаться от своей цели.

Скользящим движением он достал из ножен на колене нож.

Кукуруза росла вокруг них клочками, скелеты лета среди кольев и бечевки. В одну руку Конн собрал пучок и, наклонившись, срезал его у основания единственным ударом. Связал вместе сухие стебли бечевкой, стягивая их так, чтобы придать форму талии, шеи и ног. Копну сверху он оставил распущенной, подобно длинным, густым волосам.

Он уложил кукурузную девушку на землю рядом с Люси, измеряя ее длину на глаз. Они были почти одного размера. Он надел на вязанку одежду девушки, натягивая джинсы на ноги из стеблей, засовывая это тело в рубашку. Он был весь мокрый, когда закончил. Частицы грязи и кусочки сломанной соломы прилипли к его коже.

Встав перед Люси на колени, он собрал в руку ее волосы, таким же образом, как собрал кукурузу, считая пряди на его ладони, одна, две, три … семь. Ее лицо было неподвижным, кожа бледной и холодной.

Неожиданный приступ боли под ребрами охватил его. Он использовал секс, как инструмент, как оружие. Он не ожидал, что это обернется ножом в его руке. Но нельзя позволять, чтобы его и ее чувства имели значения. Он делал то, что должен был делать.

Сжав в кулак пряди ее волос, он выдернул их с корнем.

Дыхание вырвалось из ее горла тихим криком. Капелька крови, словно бисер, украсила кожу головы, но его магия заставила ее спать дальше.

Он стиснул зубы, дотрагиваясь пальцем до крови, а затем в центр связанной кукурузы, где билось бы сердце кукурузной девушки. Если бы у такого создания было сердце. Кончик его пальца стал горячим. Он почувствовал теплый поток, струящийся вверх по его руке, сила росла и пульсировала, подобно головной боли. Он стянул семь прядей волос бечевкой на верхушке.

— Узнай, — приказал он.

Давление стучало в висках.

Он подул в невыразительно лицо.

— Дыши.

Он прижался ладонью между ног Люси, где по-прежнему было влажно от ее сущности и его семени.

Магия схватила его за шею, подобно тискам, погружаясь когтями в его череп, сжимая его мозги. Он провел влажной рукой по сухой оболочке кукурузной девушки, смазывая ее жизнью.

— Будь.

Он ощутил всплеск, толчок направленной силы, скачок от него к вязанке на земле.

Готово.

Сила отступила, оставив его опустошенным, с пульсирующим в голове последствиями магии, а девушку — окостенелой и неподвижной.

Конн вдохнул, задержал дыхание, чтобы заполнить внезапную пустоту в его груди.

Люси спала, ни о чем не подозревая.

Он поднял на руки ее тело и отнес в сторону, оставляя его ручное творение лежащим в поле.

Сухие стебли трещали.

Узнай.

Ветер шептал.

Дыши.

Земля излучала тепло.

Будь.

Бриз дразнил связку на земле. Волосы девушки, бледное золото кукурузной оболочки или соломы, трепетали, становясь гладкими и мягкими. Под одеждой, ее конечности разбухали и становились более податливыми, набирая форму, обретая плоть.

В ветвях ели ворона издала пронзительный крик протеста или предупреждения.

Кукурузная девушка открыла глаза, желто-зеленые, как стебли тыквы. Глаза Люси, на лице Люси.

Она лежала в поле, наблюдая за облаками, мчащимися по небу, впитывая последние солнечные лучи, слушая шелест ветра.

Дрозд приземлился на соседний кол, поднял живой, яркий глаз, и снова улетел. Муравей, блуждающий по колеям, проложил путь по неподвижной руке девушки. Мысль образовывалась медленно, бледный выстрел из ядра сознания.

Она не принадлежала этому месту, разбитая, отрезанная от земли.

Больше нет.

Вздыхая, девушка приподнялась на локте, а затем на колени. На ноги. Ей нужно идти… Глубоко внутри, было захоронено слово, жирное, круглое слово, покрытое плесенью разочарования. Дом. Ей надо идти домой.

Следуя зову крови, движению памяти, она направилась неуклюжей шаркающей походкой к дороге.