Мотылек

1

Был понедельник, Пасха одна тысяча девятьсот тринадцатого года, и Джон Брэдли посчитал, что этот день должен быть праздничным. Роберт понимал, что такой шаг означал величайшую уступку, потому что в представлении дяди праздники означали не просто выпивку, а пьянку, ярмарочные гулянья с их неприличными зрелищами.

После завтрака разразилась целая буря, когда Кэрри имела неосторожность спросить, можно ли ей поехать в Ньюкасл, чтобы посмотреть представление на городской площади. Он подумал, что дядю хватит удар от одной мысли, что это может случиться.

За месяцы, прожитые здесь, он заметил, что Кэрри очень изменилась. Она стала как-то бесстыднее, что ли. Вот-вот, к ней, он бы сказал, подходит именно слово бесстыжая, потому что уже не один раз она демонстративно входила к нему в комнату, когда он был только полуодет, и в глазах у нее светилось что-то совсем не детское.

Судя по всему, думал он, тетя тоже замечает перемену в дочери, но, по-видимому, полностью доверяет ему во всем, что касается Кэрри. Только два воскресенья назад, когда Кэрри извелась, канючив, что хочет пройтись с Глэдис Паркин до Лэмсли, мать сказала ей решительное нет, ибо по воскресеньям по улицам слоняются толпы юнцов, которые от нечего делать могут натворить бог знает что.

Это позабавило его. Действительно, хорошо сказано: «Улицы, по которым слоняются толпы юнцов». В лучшем случае, на улице можно увидеть одного-двух мальчишек, подпирающих спиной калитки у своих домов. Но сегодня тетушка сказала: «Можешь пойти с Робертом, если он тебя возьмет».

Что он мог сделать? Ничего не оставалось, как напрямик объясниться, что он договорился встретиться с Нэнси Паркин.

У тетушки брови полезли вверх, чуть не до прически. «И как давно это продолжается?» — стала настойчиво допытываться тетушка точно таким же тоном, как стала бы расспрашивать его мать.

Так, несколько недель, ответил он, о том, что это были не недели, а месяцы, говорить не стоило, потому что Нэнси не нужно, чтобы кто-то об этом знал: она ходит с парнем из Бертли, который, по ее словам, может иметь серьезные намерения. Он не сомневался, что она сказала это в надежде услышать от него, что он тоже серьезно думает о ней. Но ничего такого он не думал. Она ему нравилась. Она была веселая, разбитная девушка, приятная на внешность, ее приятно обнимать, но что касается женитьбы… Знаете, женитьба — это на всю жизнь, это как страховка, за которую платишь до гробовой доски. А из того, что он знает о жизни многих поженившихся пар, он твердо вывел, что не для него все эти Пререкания, перебранки, нудное выговаривание, даже оплеухи и пощечины. Кстати, оплеухи и пощечины. На Аппер-Фоксглав-роуд не проходило воскресенья, чтобы не разразилась семейная драка. И начинал не обязательно муж, некоторые женщины превращались в разъяренных тигриц, стоило им только разойтись. Нет, женитьба — дело серьезное, и он не собирался делать это с лету. В нем что-то такое должно шевельнуться, и он не был уверен, что это что-то он найдет в Нэнси Паркин.

Он чуть не расхохотался, когда у тетушки вытянулась физиономия и она сказала:

— Ну, до чего же быстрая эта Нэнси, времени даром не теряет!

И он ответил ей в тон:

— А ведь и верно, куда торопиться, нужно хорошенько присмотреться, правда, тетушка? Как говорил мой батюшка, быстрые женщины и быстрые кони до добра не доводят.

Кэрри хихикнула, и мать набросилась на нее. Он никогда не видел, чтобы тетя выходила из себя. Обычно она держалась ровно и доброжелательно, а сейчас вдруг раскричалась на дочь:

— Что за глупости, девочка! Сегодня ты останешься дома. По крайней мере, до полудня, когда мы с отцом выйдем вместе с тобой.

Бедная Кэрри. Он искренне пожалел ее. Ей сейчас шестнадцать лет, и в ней определенно уже начинает играть кровь. Кэрри ждут трудные времена.

Как бы там ни было, он запланировал провести этот день с Нэнси. Он думал сначала доехать на поезде до Хай-Шилдза, а оттуда прогуляться до пляжей. Ему очень хотелось снова увидеть реку, особенно в том месте, где она вливается в море. Нет лучшего зрелища, чем судно, неторопливо плывущее между пирсами, чтобы выйти в кипящие за песчаными мелями воды. Если быть честным, он должен признаться себе: невзирая на то, что нынешнее его жилье было намного лучше, чем в Джерроу, он скучал по реке и неторопливым беседам с товарищами по работе, спорам, которые разгорались, пока они сидели с удочкой на бревнах над маслянистой водой и слушали, что думают некоторые люди, многие из которых даже в наши дни не умеют ни читать, ни писать, но все равно умеют думать и высказывать глубокие мысли.

Неожиданно для себя Роберт обнаружил, что горожанин и сельский житель думают очень неодинаково. Взять, например, его дядю. Даже если отбросить его религиозные шоры, он все равно был бы узколобым человеком. Или Тим Ярроу. Тим приблизительно дядиного возраста, из него слова клещами не вытянешь, но если разговорится, может рассуждать главным образом о том, что происходило в деревне, когда он был молод и когда деревня была в три раза больше, пока пожар не уничтожил целую улицу домов. И даже сейчас он говорил о Лэмсли как будто это городок, а не деревня.

Ну, ладно. Роберт нагнулся, чтобы посмотреть в зеркало, и поправил галстук. Во всем этом есть одна положительная сторона, как подсказывало зеркало, — деревенский воздух явно пошел ему на пользу. Кожа чистая, и глаза тоже, он немного прибавил в весе. Нужно обратить на это внимание, не то заработаешь живот.

Он похлопал по карману. Деньги есть, чистый носовой платок есть, на нем новое пальто. Он чувствовал себя нарядным — а то как же, пальто обошлось ему недешево!

Ну вот он и готов. Они договорились, что он встретит Нэнси на дороге в Лэмсли, у развилки. Он вынул часы и посмотрел, сколько времени. Нужно поторапливаться, ей не нравится, когда ее заставляют ждать…

Через пять минут он был у к развилки и увидел, что Нэнси стоит, скрываясь за кустами. Подойдя к ней, он засмеялся и окликнул ее:

— Я не опоздал. Сегодня вовремя, так что можешь спрятать свой пистолет.

Однако она не рассмеялась в ответ. Глядя ему в глаза, она сказала:

— Я… не могу пойти. Наша Мери Эллен говорит, что должен прийти Гарри. Он прослышал о тебе и потерял голову.

— Не может быть. Что же, жаль.

— И что ты собираешься делать?

Лицо у него посерьезнело, и он тихо спросил:

— А что ты имеешь в виду, Нэнси? Что я собираюсь делать по этому поводу?

— Ну… — Она склонила голову набок и повела ею из стороны в сторону. — Мама говорит, что я должна узнать, насколько серьезны твои намерения.

— Но послушай, Нэнси. Мы с тобой знакомы всего каких-то несколько недель.

Она заговорила возбужденно, чуть не крича:

— Недели! Ты не умеешь считать. Это был ноябрь, когда мы с тобой начали встречаться.

— Да. — Он кивнул и спокойным голосом произнес: — Но сколько раз мы с тобой выходили погулять? Не каждую неделю и даже не через неделю. Всего раз шесть-восемь. И это ты называешь серьезным ухаживанием? Послушай, — его глаза сузились, на скулах заиграли желваки, — самое лучшее, что ты можешь сделать, Нэнси, это отправиться к своей матери и попросить, чтобы она выдала тебя за этого Гарри, если ей так уж не терпится сбыть тебя с рук.

— Ах так, Роб Брэдли! Значит, ты просто играл на чувствах девушки, вот и все. Ты водил меня за нос.

— Ну, знаешь ли, если я водил тебя, то этим занимался не только я. А Гарри, что, разве он занимался чем-нибудь другим?

— Думаешь, это смешно, да?

— Нет, я не думаю, что это смешно. Но я трезво смотрю на вещи. И могу прямо сказать тебе с твоей матерью, что на меня не надавишь, а раз так, то поставим на этом точку и прощай. Отправляйся домой, да поспеши, а то Гарри тебя там ждет не дождется. И скажи ему, что ты только его. — Сказал и повернулся на каблуках, оставив ее стоять под кустами.

Но тут же её голос словно догнал и ударил его в спину. Она заорала громче любой пьяной проститутки в субботний вечер в Джерроу:

— Ты просто гадский выскочка. Так все говорят. Зачем приехал к нам в деревню? Ты не наш и нечего корчить из себя персону. Да и вообще, ты кто такой есть? Городской выродок. Ненавижу тебя. Слышишь? Ненавижу тебя, педераст чертов!

Он остановился, только пройдя по дороге с полмили, прислонившись к воротам какой-то фермы, и стал наблюдать за тем, как на лугу прыгали и гонялись друг за другом маленькие барашки. В другое время это зрелище могло бы порадовать его и он мог бы даже расхохотаться, но сейчас он был в ярости, но не столько от того, что расстался с Нэнси, так как не хотел связывать себя обещанием, сколько от того, что услышал от нее в ответ на известие, что он порывает с ней. Нужно же, назвала его выскочкой, сказала, он им всем чужой.

Наконец он отстранился от ворот и, крепко схватившись руками за верхнюю перекладину, сказал себе: «Я не выскочка. Это что же получается, если ты предпочитаешь прилично одеваться и не надираешься до умопомрачения, то ты уже выскочка?»

Внезапно весь гнев испарился, и он весело рассмеялся. Ну, вот еще, я выскочка. Да, кстати, а что такое выскочка? Это кто считает себя выше других, преуспел по сравнению с другими и быстро позабыл тех, с кем начинал. Значит, выскочка — это тот, кто добился чего-то в жизни. Нет, если подумать, выскочка — это своего рода комплимент. Ладно, итак, он выскочка. Ну и пусть, пусть он выскочка. С этого момента он будет выскочкой.

Он отошел от ворот и быстро двинулся в направлении к станции. У него сегодня выходной, и он хорошо проведет его, он ведь гадский выскочка и чертов педераст. А вообще-то, если подумать, то она, точно, прибегала к такому языку не в первый раз, а какой пай-девочкой прикидывалась, какой набожной, чуть ли не святошей. Эх, женщины. Век живи, век учись, разве не так?

Но хорошо провести время не удалось, во всяком случае так, как он мечтал. На реке не было никакого движения. Этого следовало ожидать в праздничный день. Он не увидел никаких судов, проходящих между пирсами. По дороге к пляжам шли толпы детишек. Он знал, что многие из них идут издалека, из Джерроу и Хебберна. Сейчас у них горят глазенки, все весело возбуждены от предвкушения удовольствия, а придет вечер, и они побредут домой, волоча ноги, у многих будут слезы от усталости. Он столько раз наблюдал эту картину. «Утром пойдем на пляж, у меня есть три пенса, пойдем на пляж». Некоторые идут всего с пенсом, а есть и такие, у кого и пенса нет. В другие дни он бы радовался, видя детишек, спешащих к морю, но сегодня они ему казались просто гигантской толпой изголодавшихся по удовольствиям мальчишек и девчонок. От этого у него на душе делалось тошно.

Он зашел в кафе, без всякого удовольствия поел, ворча про себя, что у Локарта в рабочем кафе в Джерроу и то готовят лучше.

К четырем часам дня он был в Ньюкасле. Он любил гулять по городу. Куда ни посмотришь, красивые здания, и у него есть время полюбоваться ими, потому что сегодня все равно что воскресенье. Но на ярмарочную площадь он не пошел, решив, что ходить по ярмарке неинтересно.

Он сошел с поезда в Лэмсли в шесть часов вечера, пошел берегом реки и через деревню, но не по той дороге, которая вела в его деревню. Он пока не собирался домой, чтобы не слышать дядиных расспросов о том, в какие еще трясины распутства он погружался. Он обошел свою деревушку полевой тропинкой, которая вывела его к «Буллу». Ему нравился «Булл», ему нравились его владельцы Билли и Мери Таггерт. Когда он пришел, бар был битком набит. Поздоровавшись с Билли, он встал в уголке. Найти место нечего было и думать. Он уже сделал однажды ошибку, заняв свободное место на конце скамейки у стола, но Билли Таггерт мигнул ему и кивком подозвал к стойке, а потом шепотом объяснил, что это место Доба Холлера и тот вот-вот подойдет. Его иногда забавляла иерархия, царившая в этом заведении. Иерархия, как он вычитал в своем словаре, это деление ангелов. Что же, ангелами в этом сборище и не пахнет, но деление все равно есть.

К стойке подошел высокий худощавый человек, встал рядом с ним и бросил бармену:

— Повторить, Билли.

— Повторить так повторить, — проговорил Таггерт.

Человек положил на стойку два пенса за полпинты, Таггерт взял их и, крутя между пальцами, пристально взглянул на клиента.

— Что-то ты сегодня невесел, Артур. Что стряслось на этот раз?

— А, все то же, Билли. Новенький уже распрощался.

— Не может быть! Ты хочешь сказать, это тот, который был вместо Джимми?

— Нет, после него у нас было двое. Этот сказал, что работа слишком тяжелая. С шести до шести и ни минуты больше, вот чего он хотел. Конечно… — Артур отхлебнул из кружки, поставил на стол и медленно произнес: — Сказать по чести, я их понимаю. Нас трое на всю работу для десятерых. Разве такое возможно? У меня все время уходит на овощи, некоторые теплицы разваливаются на глазах, представляешь? Как подумаешь об этом, сразу вспоминаешь, как у нас виноград был что твоя репа. А Грег, он как заводной с утра до ночи, а ведь лошади отнимают у него большую часть времени.

— Сколько их осталось?

— Три. Но скоро будет только две, Принц скоро не будет тянуть. Еще бы, ему уже под двадцать. Пора бы и на покой, но, боюсь, — он поджал губы, — продадут.

— Неужто так плохо?

— Не говори, и становится все хуже. Умерла хозяйка, и все пошло вверх дном. Никогда не знаешь, что еще произойдет.

— А как маленькая мисс?

— А, с ней все хорошо. — Человек мягко улыбнулся. — Все порхает, никак не могут ее отвадить от леса.

Маленькая мисс все порхает. Этот человек, наверное, из Форшо-Парк, а маленькая мисс — это та, которую тут называют Торманским Мотыльком. А ведь и в самом деле, она в тот вечер напоминала мотылька!

Роберт долго не мог прийти в себя после того случая, такую жуть пережил. После этого он много раз проходил теми местами, но ни разу не попытался перелезть через сломанную ограду. Но, по правде говоря, он нет-нет да и посматривал, не видно ли ее. В известном смысле она была очень красивой, но и очень странной. А ее сестра? Они были так непохожи. Одна — сама кротость, настоящий светлячок, другая — надменная, настоящая хозяйка поместья, или старшая дочь хозяев, кем она и была, насколько он знает. В общем-то, если учесть, что про них говорят, то пыжиться ей вроде бы и не от чего, похоже, они едва сводят концы с концами.

Его внимание опять привлек тот человек, который говорил:

— Он пьет как Лошадь, по крайней мере, когда сидит дома. Но бывает, отсутствует по нескольку дней кряду. Говорят, у него есть комнаты в Ньюкасле, и, — он понизил голос, — насколько я могу догадываться, он бывает там не один. Единственно, кого мне жаль, так это мисс Агнес. Она весь дом на себе тащит. Она просто вздохнет, когда выйдет замуж и уедет оттуда. Ho, что случится тогда, одному господу богу известно. Что они будут тогда делать с младшей, не знаю, представить себе не могу. Хотя мне известно, что хозяин хочет запрятать ее в сумасшедший дом. Я знаю, на кухне говорят, они бывают прямо на ножах, мисс Агнес и хозяин. Ну, подождем — увидим. — Он допил эль и проговорил: — Ну, ладно, я пошел, Билли. Пока.

— Пока, Артур, пока. Будь здоров.

Билли Таггерт обтер стойку вокруг кружки Роберта и заметил:

— Неприятное дело, скажу тебе.

— Он работает в Форшо-Парке?

— Точно, в Форшо-Парке. Если и есть место, про которое можно сказать, что оно летит в тартарары, то это Форшо-Парк. Когда-то у них были лучшие в наших местах кони. При деде нынешнего хозяина денег не считали. Но учти, он их зарабатывал, он был деловым человеком. У него были хорошие акции в двух или трех шахтах неподалеку, не считая канатной фабрики и свечного завода и еще других предприятий. О, он умел зарабатывать деньги, ничего не проплывало мимо его рук. Но вся беда в том, что он, то есть отец нынешнего хозяина, совсем избаловал сына. Тот покатился по наклонной, как только окончил школу и чуть ли уже не раньше, если верно то, что про него говорят. Его спасла женитьба. Но тут вылетел в трубу его отец. Ясно, все дело было в том, что никто ничем толком не управлял и не управляет, и я не удивлюсь, если через год-другой их тут и следа не останется. Скажу тебе одно: его тут очень не любят, и вряд ли услышишь о нем доброе слово. Это просто поразительно, — Билли покачал головой, — как великие мира сего превращаются в прах. А мне их не жалко. Им полезно почувствовать на собственной шкуре, как живут и не живут другие. Налить еще?

— Нет, спасибо, Билли, на сегодня хватит. — Наклонившись к Билли Таггерту, Роберт шепотом проговорил: — Не хочу, чтобы пахло изо рта, его тут же хватит удар.

Откинув голову, бармен расхохотался и сказал:

— Хотел бы я на это посмотреть, ей-богу, я хотел бы посмотреть, как наш святой Джо лишится языка. Ну ладно, пока.

— Пока.

Когда он выходил из трактира, уже начинало смеркаться, и он решил возвращаться домой окольным путем, чтобы не проходить мимо дверей Нэнси.

Он только взглянул на придорожный указатель направления на Тенфилд, когда за кустами, росшими вдоль дороги, услышал хихиканье. Он замедлил шаг. Ему показалось, что он узнал Кэрри, она точно так смеялась. Но он тут же сказал себе, что чуть не каждая вторая девочка смеется как Кэрри и, кто бы ни прятался за кустами, это, конечно, не Кэрри, хотя ей этого страшно хотелось бы.

Он не дошел метров ста до ворот, ведших к дому плотника, когда увидел, что навстречу ему кто-то бежит, и почти сразу, еще до того, как она с ним поравнялась, узнал тетю. Задыхаясь от бега, Алиса Брэдли срывающимся голосом спросила:

— Ты не видел Кэрри?

— Кэрри? Нет.

— Боже мой! О боже мой! — В полной растерянности она крутила головой во все стороны.

Он схватил ее за руку и спросил:

— Что случилось? В чем дело?

— Кэрри!.. Она ушла после ужина и с тех пор не появлялась. Ты же знаешь, она хотела пойти погулять с Глэдис, я ее отпустила, так, чтобы мистер Брэдли не знал, а оказалось, что Глэдис ушла к тете в Гейтсхед еще в субботу и на весь уикенд. Она мне соврала. Моя… моя Кэрри соврала! И мистер Брэдли вне себя. Ты ее не видел?

— Нет. Нет, тетушка.

— О боже мой! Боже мой! Он сходит с ума. Если она не вернется, он совсем потеряет голову. — Она попыталась справиться с волнением, заговорила спокойнее и, глядя ему в лицо, произнесла: — В ней вся его жизнь. Кроме нее для него на целом свете не существует никого. Никого.

В ее голосе послышались слезы:

— Он думает о вас, тетушка. Он вас очень любит.

— Нет-нет. Ты ничего не знаешь, Роберт. Не знаешь. Не знаешь. — Она замотала головой. — Для него она свет в окошке, и ей бы только смеяться и радоваться счастью!..

Ей бы только смеяться. Ему припомнилось хихиканье за живой изгородью, но он тут же прогнал эту мысль: нет, нет! И тут же засверлило: да. Конечно да! Она для этого созрела, разве так? И далеко не сегодня. Боже мой!

— Послушайте, тетушка, оставайтесь здесь. Я вернусь через несколько минут, и не исключено, что вместе с Кэрри.

— Что? Ты знаешь, где она?

— Не уверен. Только запомните вот что, вы это знаете, и я это знаю: она больше не маленькая девочка. Она молодая девушка и быстро растет.

Она промолчала, но ее глаза сказали ему, что она все понимает, и понимает даже слишком хорошо. Он оставил ее стоять и побежал по дороге туда, откуда пришел. Но он еще не добежал до указателя, как заметил, что она идет ему навстречу. Когда они встретились, он резко схватил ее за плечи и сказал:

— Что это вы задумали, мисс?

— Ты чего? — Она попыталась стряхнуть его руки.

— Ты прекрасно знаешь что. Кто это был там с тобой за кустами?

— Я… я не за какими кустами не была. Я… просто гуляла.

— Не ври мне. Пять минут назад я здесь проходил и слышал, как ты смеялась. Ты просто маленькая потаскушка, вот кто ты, Кэрри Брэдли! Маленькая потаскушка. Ты огорчаешь свою маму, и одному богу известно, что тебя ждет, когда ты встретишься со своим папой.

Вся ее уверенность моментально испарилась, она проговорила:

— Он… разбушевался?

— А ты как думала! Ты же его знаешь, они ищут тебя с обеда.

— Я же им сказала, что пошла гулять с Глэдис.

— Они узнали, что ты не могла пойти гулять с Глэдис, потому что она уехала на весь уикенд.

Услышав его объяснение, Кэрри прикрыла рот ладошкой.

— Пошли. — Он почти силой потащил ее к дому, и, когда они подошли к ее матери, Алиса уже настолько извелась, что едва могла произнести:

— Девочка! Девочка! — Затем, немного отдышавшись, она спросила: — Где ты была?

— Просто… Ну, просто гуляла, мама.

— Как ты могла столько времени гулять? Скажи мне, где ты была? Ты слышишь меня?

— Просто гуляла. — Кэрри опускала голову, пока подбородком не уперлась в грудь.

Алиса, что так было не похоже на нее, почти истошно закричала:

— Не лги мне! Как ты могла гулять столько времени, целых шесть часов? А твой отец, он… Он убьет тебя, если подумает, что ты чем-нибудь занималась. Как бы он ни любил тебя, он… О господи! — Она теперь обратилась к Роберту: — Что мы будем делать? Что мы скажем?

— Она может сказать ему только правду — она пошла погулять и гуляла. — Роберт посмотрел на Кэрри. Та все еще стояла с опущенной головой, но сделала движение, как бы пыталась слабо возразить. — Пошли. — Он подхватил обеих под руки и повел к дому.

В дом они вошли через заднюю дверь, Алиса подталкивала дочь через кухню к двери, из которой ближе было попасть в ее комнату, и быстро говорила ей:

— Разденься и ложись, пока не пришел отец…

Но тут дверь в гостиную распахнулась, и там, как ангел мщения, высился Джон Брэдли. Он устремил на дочь испепеляющий взгляд. Несколько секунд он не мог произнести ни слова, потом глубоко вздохнул и произнес:

— Где ты была, девочка?

От одного его вида Кэрри оцепенела, она стояла не шевелясь, как заколдованная, и молчала. Он взревел:

— Ты меня слышишь, девочка? Я спрашиваю: где ты была?

Он сделал к ней шаг, и, когда выбросил вперед руку, схватил за лацканы пальто и почти приподнял над полом, она жалко взвизгнула:

— Гуляла, па… па, папа! Только гуляла!

— Все это время? Не лги мне, девочка. Ты была с кем-то, была? — Он вобрал в кулак еще больше материи ее пальто и, тряся изо всех сил, закричал: — Я ни разу в жизни тебя пальцем не тронул, но, клянусь перед Богом, я выбью из тебя правду.

— О, папа, па-а-а-а-па!

— Тебе не разжалобить меня, девочка, этим своим «О папа, папа!», — и мистер Брэдли перевел гневный взор на жену, говоря: — Где ты ее нашла?

— Она была на дороге. Э… Роберт… Роберт… — Алиса бросила на него возбужденный умоляющий взгляд, потом решилась и быстро пробормотала: — Она была с Робертом. Ничего плохого не приключилось, она же была с Робертом.

— Но послушайте, — запротестовал тот, но не слишком решительно. И он бы продолжил, если бы Алиса Брэдли не схватила и не сжала обеими руками его ладонь и не посмотрела на него такими умоляющими глазами, произнося вслух:

— Скажи… скажи мистеру Брэдли, что она была с тобой… и ты брал ее с собой в Ньюкасл. С ней ничего не случилось, потому что она была с тобой. Ведь так? Так ведь?

Он не успел отрыть рта, то ли возразить, то ли поддержать ее слова, как Джон Брэдли отпустил дочь и, набросившись теперь на Роберта, схватил его за плечи и прижал к стене. Но только на несколько секунд, потому что Роберт вдруг резко сбросил с себя руки Джона Брэдли и крикнул:

— Лучше не пытайтесь, дядя, вам же будет хуже.

Джон Брэдли тяжело дышал, он застыл, нагнувшись вперед, как бы готовый к прыжку, и так они стояли, глядя друг другу в глаза, пока Алиса не проговорила негромко:

— С ней ничего не случилось, мистер Брэдли. С ней ничего не случилось. И никогда не могло случиться, когда она с Робертом.

Джон Брэдли бросил на жену презрительный взгляд и все еще дрожащим от гнева голосом спросил:

— Ты знала?

Алиса чуть смутилась, но немедленно взяла себя в руки:

— Нет. Вернее, да. А что в этом особенного? Ей всегда нравился Роберт. Они… они же двоюродные сестра и брат, ты забыл?

— Не беспокойся, я это помню, женщина, и помню очень хорошо. — Он снова посмотрел на Роберта и теперь обратился к нему: — Почему ты не спросил у меня разрешения?

Роберт смотрел на тетю: в ее глазах было столько мольбы, ее губы дрожали, словно она умоляла не выдавать их, и он не выдержал. Сделав над собой усилие, Роберт сказал:

— Вас не было.

И это было правдой, так как он вспомнил теперь, что утром дядя ходил в Лэмсли поговорить со священником. Дядя часто ходил к священнику и любил рассказывать о его прекрасном большом доме. Будучи помощником церковного старосты, он старался знать все, что происходило в церкви. Роберт однажды встречался с приходским священником, и у него осталось о нем представление как о человеке разумном, полной противоположности его дяде.

Джон Брэдли повернулся к жене:

— В таком случае, может, он спрашивал у тебя разрешения?

Но Роберт не дал ей ответить:

— Нет, не спрашивал. Я ни у кого разрешения не спрашивал.

— Ну, что ж, тогда это первый и последний раз, когда ты берешь ее с собой, не спросив моего разрешения. Ты понял? — Лицо у него тряслось, будто он вот-вот разрыдается. — Я в тебе разочаровался, очень разочаровался. Я… доверял тебе. Но мне следовало бы знать, что яблоко недалеко от яблони падает. Ты сын своего отца. И собираешься сделать то же самое.

— Ничего я не собираюсь. И скажу вам вот что: я обещаю при всех, что у вас никогда не будет повода спрашивать у меня, не прогуливался ли я с Кэрри. Никогда. Слышите? — Произнеся эти слова, он протиснулся мимо дяди и с высоко поднятой головой вышел из кухни, прошел через холл, по лестнице и коридору в темную комнатку под крышей и, войдя в нее, громко хлопнул дверью. Нащупав в темноте прутья железной кровати, он нагнулся и оперся на них, повторяя: «Боже всемогущий! И что же теперь? Что еще теперь?» О, какого черта он перебрался сюда?

Он медленно выдохнул, распрямился, потом подошел к камину и взял с его полки лампу, зажег и принялся раздеваться, но не стал аккуратно складывать одежду, как делал всегда, а почти сорвал ее с себя и швырнул на пол. Он никогда не спал в нижнем белье.

Он лег, подложив руки под голову и подоткнув подушку повыше, и услышал, как в дальнем конце дома закрывали двери, а это значило, что все отправились спать. Он лежал не меняя положения. И вспоминал, как начался день, утро и как он строил красивые планы на этот праздник. Да, с самого начала и до самой ночи все было одним сплошным кошмаром. Но конец, что и говорить, был куда хуже начала. Ей-богу! Дядя несколько неуравновешенный человек, впрочем, это, пожалуй, слабо сказано. Эта одержимость религией, его собственническая любовь к дочери делали его опасным человеком. Совсем недавно, тогда, в кухне, от него можно было ждать чего угодно, он мог даже запросто убить.

А вот его двоюродная сестренка Кэрри, так у той задатки завзятой маленькой шлюхи. Она пряталась за кустами и хихикала вовсе не потому, что так удобнее подержаться за руки, можете рассказывать кому угодно, только не ему. И не рассказывайте сказок, что она только сегодня начала обживать эти кусты.

Вдруг он приподнялся и сел в кровати. Теперь, когда он стал об этом думать, ему вспомнилось, что всего на прошлой неделе вечером видел, как она бежала через поле. Тогда он не обратил на это внимания, подумал, что ее посылали за чем-нибудь на одну из ферм поблизости. Был еще и другой случай. Как-то вечером он сидел в мастерской, мастерил для себя кораблик. Ему нравилось вырезать по дереву. А этот кораблик он начал делать, еще когда работал на верфи у Палмера, и держал в памяти каждую его деталь. Кэрри зашла к нему и сказала: «Папа поехал к мистеру Маршаллу на северную ферму по поводу заказа. Если мама спросит меня, скажи, я только что выскочила поболтать с Глэдис».

Он тогда сказал ей: «А чего ты сама ей не скажешь?», и она в ответ: «Она может меня не пустить, потому что вечер, а ей не нравится, что я могу потревожить их». Она не засмеялась и не захихикала, и он вспомнил, что никак не мог придумать, как назвать выражение ее лица, но что-то в ней было просящее… Ну, а как же, конечно просящее, ей не терпелось заняться своими делишками. Кстати, с кем она могла встречаться? Скорее всего с фермерским сыном, это не мог быть никто из шахтерских, она не считала их ровней себе и смотрела на них сверху вниз.

Ну, нет, он не даст ей втянуть его в это дело. Он опустил голову на подушку, потом, словно обращаясь к кому-то, сидящему рядом с кроватью, кивнул и сказал: «Она уже пыталась, по крайней мере, ее мать пыталась». Что бы там ни было, это началось с вечера и вечером кончилось. С него хватит.

Он устроился в постели поудобнее, но скоро понял, что сон не идет, и прошло около часа, когда он услышал, как открывают его дверь, и повернулся на звук. Дверь скрипела и стонала по-особенному, так часто скрипит старое дерево. Он привстал, оперся на локоть, думая, пусть только он еще раз попробует наброситься на него, он ему покажет и не посмотрит на годы.

Когда чиркнули спичкой и прикрыли свечку ладонью, он сначала подумал, что это тетя, но даже вскрикнул от удивления, когда в свете колеблющегося пламени разглядел лицо Кэрри. Она направлялась к нему.

— Послушай! — с угрозой, вполголоса возмутился он. — Немедленно уходи из моей комнаты. Отправляйся к себе.

— Я… Мне просто хотелось поблагодарить тебя, Роберт.

— Не нужно мне никакой благодарности. Ты хоть понимаешь, что сделает папа, если найдет тебя здесь? Он же попытается убить нас обоих. Он маньяк. А теперь марш… марш отсюда! — Ему пришлось посмотреть на нее снизу вверх, и только тогда он понял, что лежит голым по грудь. Схватив одеяло, он натянул его по горло и зашипел: — Послушай! Если ты не уберешься, я так заору, что они немедленно сбегутся сюда. Какое ты имеешь право заявляться сюда в такое время ночи… вообще в любое время?!

— Пожалуйста, не сердись на меня, Роберт, прошу тебя. Я же… я же ничего не хотела… Только сказать спасибо за то, что ты меня спас.

— Спас! Хотел бы я знать, что еще теперь понадобится, чтобы тебя спасти, Кэрри. Ты этим занимаешься уже не первый день, так или нет? Кто он?

— Никто.

— Ты маленькая врунья!

Она сникла, но ответила:

— Раньше я тебе нравилась.

— Ладно, чтобы ты знала, позволь сказать тебе, что ты мне никогда не нравилась. То есть не как ребенок… И для меня ты была только ребенком, а ты и была ребенком, по крайней мере какое-то время. Теперь смотри. Я же сказал: уходи, или уйду я, уйду в чем мать родила. А теперь представь себе отца, если он увидит это.

Она отступила назад и проговорила: — Он не против, верно-верно. Когда он набросился на тебя, я знала, что он не видит ничего плохого в том, что ты взял меня с собой.

— Убирайся! Слышишь? Убирайся!

Ее лицо отдалилось от него, а затем совсем потерялось в темноте, когда погасла свеча.

Прошла целая минута после того, как снова скрипнула дверь, и он лег. Потом он сказал самому себе: «Боже мой! Да войди он сюда, тут бы нам обоим и конец, он бы нас просто убил».

Нужно уходить отсюда подобру-поздорову. Эта мысль пришла ему в голову как готовое решение. Если не уйти, жди, что-нибудь произойдет, потому что эта мисс очень горячая, и кто-нибудь обязательно обожжет о нее пальцы. И он уверен в одном: это будет не он.

2

Он бы давно съехал от них, если бы тетя не умоляла его остаться. Она говорила, что дядя очень любит его, считает за сына. Да, подумал он тогда, считает за сына, чтобы помыкать как сыном. Он остался исключительно из-за уговоров тети. Но все равно понимал, что рано или поздно придется съехать, потому что атмосфера в мастерской и в доме была напряженной.

Кэрри больше не выпускали из дома, только в сопровождении одного из родителей. Но, как ни странно, последние три недели она вовсе не была против. Больше того, в ней явно поубавилось самоуверенности. Раза два он посматривал на нее, когда она сидела за шитьем, она выглядела как-то жалко и, ему показалось, даже испуганно. Ну что же, у нее достаточно оснований бояться отца. Такие люди фанатичны, а фанатики — люди опасные, какого бы рода огонь ни горел в них.

Насколько может быть опасен его дядя, Роберт узнал в этот день. Была среда последней недели мая. Работа начиналась в семь утра, потом в половине девятого был перерыв на завтрак. Тим Ярроу принес еду с собой и поел прямо рядом со своим верстаком. А Джон Брэдли с Робертом вошли в дом, где был накрыт завтрак, которому неизменно предшествовала молитва.

Последние два утра Кэрри опаздывала на завтрак, и отец отчитывал ее за это. В это утро она стояла за спинкой своего стула. Отец дочитал молитву, и мать поставила на стол салат с несколькими ломтями жареного бекона и четыре яичницы-глазуньи на кусках поджаренного хлеба. При виде еды Кэрри круто повернулась и бросилась к каменной раковине, укрепленной под кухонным окном, и ее вырвало.

Роберт смотрел не на Кэрри, а на тетю. Ее лицо было белее мела, она рукой прикрыла рот. В течение нескольких дней он думал, что Кэрри болеет и чем-то взволнована, и тетя тоже что-то выглядела неважно. Теперь же, как от удара молнии, его осенило. Он не женат, от него, насколько он знал, еще не забеременела ни одна женщина, но он был достаточно осведомлен, чтобы знать, что в определенное время у женщин возникает тошнота. Догадка подействовала на него самым странным образом. Ему захотелось броситься и бежать, бежать подальше от этих дверей, бежать, как наскипидаренному коту, бежать куда глаза глядят, только подальше от этого дома.

— Что с ней? — В осипшем вдруг голосе Джона Брэдли уже слышалось приближение грозы.

— Она… она за-заболела.

— Я вижу. И я еще не оглох. Но что это? Причина? Ты знаешь причину?

Алиса ничего не ответила, только посмотрела на дочь, которая теперь, опершись спиной о раковину, повернулась к ним лицом и вытирала рот.

Ее отец медленно направился к ней, но, прежде чем он приблизился к ней, Алиса бросилась и встала между ними.

— Послушай! Да послушай же, Джон! — Впервые Роберт слышал, чтобы она назвала мужа его христианским именем, а она продолжала умолять: — Джон, Джон, послушай.

— Я слушаю.

— Здесь… здесь уже ничего не поделаешь. Так получилось. Она… она совершила ошибку.

— Какую ошибку, женщина?

Но Алиса не могла этого сказать. Она только проговорила:

— Она же… она же только ребенок, она совершила ошибку.

— Ах, значит, она совершила ошибку, так ты говоришь? И кто же помог ей ее совершить? — В кухне стало тихо-тихо, и, намеренно или случайно, Алиса на мгновенье перевела взгляд с мужа на Роберта, но этого было достаточно, чтобы Джон Брэдли повернулся к нему. Он уже не мог говорить ровным голосом, он почти завопил: — Ты! Ты, Иуда! Ты поругатель невинности!

— Минуточку, дядя! — Роберт отступил от него к концу стола и кричал так же громко: — Вы ошибаетесь! Я не имею к этому никакого отношения. Спросите у нее сами. Спросите у нее.

Джон Брэдли снова обвел жену и дочь тяжелым взглядом. Но на этот раз их одинаково смертельно побледневшие лица не говорили ничего, и сами они молчали как убитые. Роберта охватило отчаяние.

— О, ради бога, скажите ему. Он вас не убьет. Кто бы это ни был, он вас не убьет.

— Нет, я их не убью, зато я убью тебя. — Джон Брэдли повернулся к нему и стоял, опираясь о край стола, и случилось так, что он коснулся доски для разрезания хлеба и лежавшего на ней небольшого хлебного ножа. Когда он схватил его и поднял над головой, Алиса в ужасе закричала:

— Нет! Нет! Прошу тебя! Они… они могут пожениться. — Она повисла на руке мужа. — Ты разве не понимаешь? Роберт ее не оставит. Правда, Роберт? Правда, Роберт? — Она повернулась к Роберту, и в ответ услышала:

— Нет, бога ради! Я не буду этого делать, тетушка. Вы говорите неправду, и вы знаете, что говорите неправду, и я не хочу этого ни ради вас, ни ради кого бы то ни было. У меня нет никакого желания брать на себя чьи-то грязные делишки.

— Ты! Ты! Чьи-то грязные делишки? Грязные делишки у тебя в крови. Твой отец занимался грязным делом с твоей матерью, вот почему ей пришлось выйти за него. Меня ограбили дважды, и дважды из одного и того же лона. Грязные делишки?.. Ублюдок! — Эти слова перешли в пронзительный крик, из рук Джона Брэдли, сверкнув в воздухе, выскочил хлебный нож, и в ту же секунду закричал Роберт — лезвие ножа вспороло у него на голове кожу от угла правого глаза, над ухом и по кромке волос.

В комнате повисла мертвая тишина. Все они, словно позируя перед фотографом, застыли в той позе, в которой их застало происшествие: Джон Брэдли, вобрав голову в плечи, опирался на стол ладонями, глаза у него невероятно расширились и уставились не мигая прямо перед ним; Алиса стояла рядом с ним, одной рукой закрыв лицо, подняв другую, будто с кем-то прощаясь, а Кэрри повернулась полубоком к раковине, вцепившись в нее обеими руками, она совсем сгорбилась, рот широко открылся. Роберт же был настолько потрясен случившимся, что тоже не двинулся с места, схватившись за щеку, по руке его обильно текла кровь.

Когда все опомнились от шока, Алиса подбежала к Роберту, всхлипывая:

— Боже мой! О боже мой!

Но он оттолкнул ее. Он не знал, насколько глубокой была рана, — боли он не чувствовал, только поташнивание от попадавшей в рот крови.

Первой к нему подскочила с полотенцем Кэрри, он выхватил полотенце из ее рук, проговорив:

— Не притрагивайся ко мне. Слышишь? Не притрагивайся ко мне. — Потом повернув к ним голову, крикнул: — Не смейте притрагиваться ко мне, вы все. Потому что я постараюсь убраться отсюда побыстрее, как только смогут унести меня ноги.

— О, нет, нет! — вырвался вопль из груди Алисы, она умоляюще глядела на мужа. Тот не произнес ни слова. Спотыкаясь, он дотащился до стула, тяжело опустился на него и, упершись руками в колени, уставился в пол.

— Ничего. Ничего, — успокаивала Роберта Алиса. — Все. Все. Ничего страшного. Только… дай я тебе перевяжу голову. Ну, пожалуйста. Пожалуйста. — Она потянула его за руку, и он позволил увести себя из кухни. Но в прихожей у него снова закружилась голова, и он, плюхнувшись на деревянный стул у входной двери, сплюнул на полотенце кровь изо рта. Алиса, не преставая жалостно причитать, осмотрела рану. Наконец она сказала: — Придется зашивать. Тебе нужен доктор. Я пошлю за ним.

— Не смейте. Если мне понадобиться доктор, пойду к нему сам. Как-нибудь обойдусь. — Он поднялся на ноги, сложил полотенце в длину и обвязал им голову. Потом сказал: — Я возьму с собой, что смогу, и мой инструмент. За остальным пришлю.

— О, Роберт, Роберт, попытайся понять.

— Я все понимаю, тетушка. Вы готовы были сплавить ее ко мне и совсем не думали о нас обоих.

— Она любит тебя, Роберт.

— Да, конечно. И других тоже… И вообще, тетушка, вы поступили неправильно, очень плохо. Все бы улеглось, и я бы остался с вами и сделал бы все, чтобы успокоить его… А теперь — что я могу сказать? Благодарение господу, что я ухожу.

— Но куда ты пойдешь? — жалобно проговорила она.

— Не знаю. Найду какое-нибудь место. — Он повернулся и пошел вверх по лестнице.

В своей комнате он тут же сел на кровать, очень кружилась голова. Через некоторое время он выжал полотенце в тазу для умывания, смыл кровь с лица, шеи и головы. Кровотечение почти остановилось, но волосы свалялись от крови. Он подошел к комоду и вынул рубашку, нарвал из нее полосок, которые использовал вместо бинта, намотав как мог вокруг головы, потом еще раз присел.

Прошло не меньше получаса, пока он встал и начал укладываться. Большая часть его белья вошла в корзинку, которая принадлежала еще его матери, остальное — в жестяной сундучок, который он купил подержанным в Джерроу перед отъездом сюда. Последними он упаковал книги. Всего у него было двадцать восемь штук, и он их связал веревкой.

Затем он вошел в мастерскую, где был занят работой Тим Ярроу, и увидел Роберта.

— Боже! Что с тобой приключилось?

Роберт ответил коротко:

— Он хотел ослепить меня или прикончить. Еще чуть-чуть, и все, но промахнулся.

— Боже всемогущий! За что?

— А, ты все равно скоро все узнаешь. Сейчас скажу тебе только одну вещь, Тим. Я к этому не имею никого отношения… Послушай, мне нужен мой инструмент. Где мой ящик? Он стоял здесь… — Роберт пошел в угол мастерской, и Тим Ярроу сказал:

— Мистер Брэдли переставил его на полку.

Собрав весь свой инструмент, Роберт попросил Тима Ярроу, молча наблюдавшего за ним:

— Ты не поможешь мне снести вещи по черной лестнице? Я положу их на ручную тележку… Я ее пришлю обратно.

— Куда ты пойдешь?

— В «Булл», временами они берут постояльцев. У них сзади сарай, он пустой… Билл Таггерт, наверное, позволит мне сложить там пожитки. Я за ними пришлю.

— Но, дружок, ты не состоянии дотянуть тележку до «Булла». Да и сама тележка такая тяжесть.

— Ничего, справлюсь.

— Я спрошу, он позволит помочь тебе.

— Нет-нет. Спасибо тебе, Тим. Не нужны мне его одолжения. Хватит и того, что я от него получил. Тебе не кажется? — Он показал на голову.

— Большая рана?

— Не знаю. Знаю, что заходит за ухо и почти задела глаз. Бог мой, он ведь мог оставить меня слепым. Он сумасшедший.

— Ну, я бы так не сказал. Но странностей, признаться, у него полно, и характер никуда. Чудно. — Тим покачал головой. — Знаешь, а ведь он чуть не убил твоего отца.

Роберт повернулся к нему с немым вопросом в глазах.

— Ну да. Они подрались во дворе, как два маньяка, и он толкнул его в яму для опилок и прикончил бы там, если бы не мы со стариком Роджером Твейтом. Все это из-за твоей матери. А посмотри на него в церкви — прямо ангел Гавриил, а говорит-то как сладко, что божий агнец.

— Он же фанатик.

— Верно, и вообще. Но одного у него не отнимешь, человек он честный. Если он не прав, он это признает. Один раз он извинялся передо мной. Ей-богу. Дело было о заказе на покраску фермерской повозки. Я говорил, что фермер Рид сказал нам одно, а он — что тот сказал совсем другое. А получилось, что прав был я, и он подошел ко мне и сказал, что просит прощения. Он очень странный человек.

— Точнее не скажешь. Ладно, поможешь мне спустить вещи?

Тим Ярроу взял самое тяжелое и сошел вниз. Они погрузили вещи на тележку — жестяный сундучок, корзинку, книги и ящик с инструментом. Посмотреть, что происходит, из дома не вышел никто.

Когда Роберт замешкался с тележкой у ворот, Тим Ярроу крикнул ему:

— Слушай, ты так не доберешься. Ты же едва ноги передвигаешь. Может, лучше заскочишь к одному из Мортонов? Гарольд обязательно дома, у него вечерняя смена.

Это была неплохая мысль, если бы, чтобы попасть к Мортонам, не нужно было бы проходить мимо дверей Паркинов. Стоит Нэнси увидеть его в таком виде, как она мгновенно догадается о причине. Он мог представить себе, как она закрутит головой и с ехидством в голосе скажет: «А я и не удивляюсь ни чуточки».

Он никогда не проходил мимо дверей Паркинов, если на то не было крайней необходимости, так как недавно Кэрри сообщила ему, что ходят слухи, будто он бросил Нэнси, на что он ответил со смехом: «А я ее и не подбирал». Кэрри при этом хихикнула. Но Кэрри теперь было не до смеха. Он очень сомневался, доведется ли ей вообще засмеяться, пока она живет в этом доме, где все буквально дышит расплатой за грехопадение.

До сих пор он полагал, что только католики носятся с их религией, обязательной для всех исповедью, причастием, празднованием Пасхи и тому подобным. Вечером в субботу они могут помирать. Но в воскресенье все как штык на мессе в церкви. Что держит их? Страх, подумал он. А как же тогда получается, что после мессы они снова набиваются в пабы и по всему Джерроу не найти местечка ни в одном трактире? Методисты мало чем отличаются от них, но в их пользу говорит то, что они за учебу, за просвещение. Но его дядя принадлежал к Англиканской церкви, а это самая терпимая из всех конфессий. Но экстремисты есть у всех. Взять хотя бы этих, с корабельных верфей. Он и сам не отличался набожностью… М-да, и вот чем все это кончилось.

Боже, как же ему худо.

От деревни до «Булла» не было и трех километров, и по дороге он встретил только гуртовщика с двумя-тремя десятками голов скота. Тот ничего не спросил, только остановился и внимательно посмотрел на него, потом опять двинулся своим путем, покрикивая на своих подопечных: «А ну, шевелитесь, шевелитесь!» Дети были в школе, а все остальные заняты своим делом.

Он часто останавливался передохнуть, пока дошел до «Булла», и все же, добравшись до дверей трактира и поставив тележку на булыжники, которыми был выложен подъезд к дому, он тяжело дышал и никак не мог разогнуться. В таком положении он и застыл, заглядывая через открытую дверь в бар, где миссис Таггерт выметала мокрые опилки с пола. Заметив его, она отбросила щетку и, выйдя на улицу, на миг замерла, сощурив глаза, и воскликнула:

— Никак это ты, Робби?

— Да, миссис Таггерт, это я.

— Боже ты мой! Что такое стряслось с тобой?

— А… Долгая история, можно войти?

— Конечно. Конечно. Боже мой! Только посмотри на свою голову, мальчик. Несчастный случай?

— Да, можно сказать и так.

Он не стал возражать, когда она взялась помочь ему войти в помещение бара. Потом она позвала:

— Билли! Билли!

— В чем дело? — Ее муж вылез из подвала, стараясь получше разглядеть, кто сидит на чужом месте на краю скамейки, и, вглядевшись, удивился: — Не может быть! Что с тобой? В тебя стреляли?

Он склонился над Робертом, и Роберт, силясь криво улыбнуться, ответил:

— Что-то в этом роде, только не порохом, а ножом.

— Ножом?

— Ага. Как ты думаешь, мне не повредила бы капелька чего-нибудь такого?

— Конечно, конечно. — Мери Таггерт побежала за стойку, а Билли, пристроившись на скамейке напротив, приблизив к нему лицо, поинтересовался: — Неприятности?

— Да, неприятности.

— С дядей?

— А с кем еще?

— Вот, выпей. — Миссис Таггерт подала ему хорошую порцию виски, он отпил большой глоток, закашлялся, расплескал виски и поперхнулся — он не пил виски и вообще спиртного. От резкого движения головой у него сместилась повязка, и миссис Таггерт воскликнула: — Ой! Ты только посмотри, какая рана! — Она разматывала полоски материи, которыми замотал себе голову Роберт, и все время причитала: — Боже мой, боже мой! Тебе просто повезло. Чуть глаз не выколол, а если бы прошил голову? Чем это? Кинжалом? Взгляни-ка, Билли. Как раз прошел над ухом. Да, придется зашивать это. Как это произошло?

Он отпил еще глоток, потом подробно рассказал о том, что с ним произошло. И, когда он закончил свой рассказ, Билли Таггерт спросил:

— А ты знаешь, что это был за парень, я имею в виду той ночью… Ты не заметил его или чего-нибудь такого?

— Нет, только слышал ее смех. Уверен в одном: они встречались не в первый раз, значит, это кто-то из местных. Ну ладно, Билли, главное, зачем я здесь, это спросить, не могу ли я остановиться у тебя на несколько дней, пока определюсь, что мне делать.

— Оставайся сколько надо. — Муж с женой произнесли эту фразу почти в один голос. — За домом полно мест, где можешь сложить свои вещи. У тебя, я знаю, есть несколько чудесных вещей из мебели, ты, по-моему, сам их делал или твой отец. Мне Тим Ярроу говорил. Он не очень разговорчивый, Тим, но он говорил, что не видел мастера по дереву лучше тебя. Знаешь, на твоем месте я бы отправился наверх и прилег. А здесь вот-вот появится Энди Паттерсон, он развозит товар по всему району и будет проезжать мимо дома доктора Миллера. Я скажу ему, чтобы он попросил его заехать сюда. Доктор Миллер хороший врач и любит бывать у нас. Правда, Мери?

Она рассмеялась:

— Еще бы, конечно, он любит заглядывать к нам. Смочить горло после визитов. Мы часто вызывали его к нашему Джорджи, потому что он подхватывал все, что только возможно под солнцем, начиная с кори и кончая туберкулезом. И хотя он излечился от всех своих болячек, я всегда говорю, что ему не следовало бы работать на кирпичном заводе. Впрочем, это так, к слову. Пойдем, помогу тебе устроиться.

Его устроили очень неплохо. Поместили в удобную комнату — спальню, где в изножье кровати стояла еще и кушетка, он лег на нее и моментально погрузился в глубокий усталый сон. Он проснулся почти через три часа от прикосновения руки доктора Миллера.

Доктор Миллер был пожилым человеком, скупым на слова, но взглядом выражал многое. Он наложил на рану восемь швов и, закончив, заметил:

— Ну вот. Знаешь, а ты везучий. Ты счастливчик, он мог задеть мозг. Он просто маньяк. Что ты собираешься предпринять по этому поводу?

— Что значит предпринять?

— Подать в суд за физическое насилие?

— Нет… Нет, конечно же, нет.

— Насколько я понимаю, ты не считаешь себя виновным в лишении его дочери невинности. Ха! Это прозвучит именно так… лишение невинности. Он же просто религиозный маньяк… У тебя хорошая кровь, быстро свертывается. Но я бы порекомендовал на день-другой полный покой. Во всяком случае, ты в хороших руках, Мери присмотрит за тобой. Мой гонорар по этому случаю три и шесть.

Роберт засунул руку в карман брюк и вытащил несколько монет. Принимая деньги, доктор дал последний совет.

— Больше пей темного пива, оно помогает кроветворению. До свидания.

Роберт промямлил принятое «до свидания» и снова лег. Голова разламывалась. Интересно, будет ли шрам от самого уголка глаза? А, ладно, он видит, а это уже немало. Три и шесть, он столько запросил, наверное, за швы. Доктор в Джерроу брал только два шиллинга за раз.

Этот запросил три шиллинга и шесть пенсов за каждый визит, да, за неделю набегут приличные деньги. Но, конечно же, нужно учесть разъезды по вызовам. Хорошо быть доктором, но для этого нужно иметь образование. Но при всем его образовании, готов поспорить, ему не сделать стула или стола. Какой сегодня день? Вторник. Нет-нет, вторник был вчера. У Роберта кружилась голова, хотелось спать. Мысли путались. Хотя какое это имеет значение? Он глубоко вздохнул, закрыл глаза. Потом, к своему удивлению, обнаружил, что сидит у воды, как тогда, светит луна и он видит, как приближается она. Она надвигалась на него через кушетку и широко улыбалась. Он снова почувствовал испуг, потом она посмотрела ему в лицо и сказала: «Как же я рада, что ты вернулся», и он уснул.

3

В баре развернулась полемика по поводу того, кто же наградил Кэрри Брэдли ребенком. Как сказала Мери, все сходились на том, что это не Роберт. Ближе всех подошел к разгадке Джорджи Таггерт.

Однажды вечером, уже после того как трактир был закрыт, они сидели в задней комнате, и Билли Таггерт снова повторил, что Роберту следовало бы обратиться в Форшо-Парк, так как они до сих пор не могут найти работника. Да, там платят мало, согласился Билли, но нужно учесть, что там бесплатное питание и жилье.

Роберт понимал, что Билли совершенно прав, но не мог сказать, что дело не в деньгах, а в том, что он видел эту девочку. Торманский Мотылек — так звали ее в округе. Нельзя сказать, чтобы он боялся ее или чего-нибудь в том же духе. В сущности, она ему понравилась, но что-то его останавливало. Возможно, еще не прошло состояние слабости, головокружения после того, как доктор зашил ему рану, когда он видел, как она направляется к нему и говорит: «Как я рада, что ты вернулся». Когда он проснулся в тот раз, он испытал такое же чувство испуга, как и засыпая. Он сидел, вспоминая все это, и в этот момент Джорджи воскликнул:

— А я знаю. Я старался все время разобраться и теперь вспомнил. Па, ты помнишь Стефена Крейна, который работал у Додсуортов?

— Ну, помню. И что он?

— Так вот, помнишь, однажды вечером заспорили о религии и упомянули Джона Брэдли, и тогда кто-то сказал, что он держит свою дочь в ежовых рукавицах и глаз с нее не спускает?

— Да они всегда спорят о чем-нибудь, я не вникаю в подробности.

— Ну вот, а я вникаю. И ты должен помнить, как этот Крейн раскричался и начал брызгать пивом, а ты сказал: «Эй, там! Мне не нужно пиво обратно». Он тогда всю стойку облил. Помнишь?

— Ага, теперь вспомнил.

— И ты еще спросил его, чего он хохочет, и помнишь, что он ответил? Я запомнил, потому что я стоял рядом с тобой.

— Да нет, не помню. Сколько недель прошло.

— Он тогда сказал: «Вы будете смеяться, если я вам скажу».

— Ну и что все это значило? К чему ты клонишь? — спросил его отец, и Джорджи сказал:

— Так вот. Он смылся с месяц назад, может, чуть раньше. Забрал свои деньги и так же внезапно испарился, как вдруг появился у нас. В прошлом году он бродяжничал, и фермер Додсуорт взял его присматривать за свиньями, убирать конюшню и все такое. Работой не назовешь. А он был молодой, смазливый парень, помнишь?

— Да, теперь вспоминаю. И ты думаешь…

— Ну, а вы что думаете? — Джорджи переводил взгляд с одного на другого и остановился на Роберте.

Чуть подумав, Роберт медленно кивнул:

— Может быть, может быть.

— Спорю, — разгорячился Джорджи, — что это был он. Ведь, если не ошибаюсь, фермер Додсуорт что-то заказывал у вас в мастерской, верно?

— Да, заказывал, теперь припоминаю. И я помню этого малого и все такое. Да-да, вспоминаю. Вот же черт побери! — Роберт поднялся на ноги и добавил: — Прямо у них под носом.

— Ну, если так, тут дело сделано. — Миссис Таггерт тоже встала из-за стола. — Ничего тут не воротишь, во всяком случае, что касается ее. Ей придется жить в этом доме и растить там своего ребенка. Да поможет им обоим Господь, вот что я вам скажу. А ведь она была такая молодая и такая красавица. Бедная девчонка.

Посмотрев на миссис Таггерт, Роберт спросил:

— А вы, Мери, не упрекаете меня за то, что я не взял на себя все, или я неправ?

— Ну, что ты, мальчик! Я вовсе не это имела в виду. Только как не пожалеть девчонку, у которой будет внебрачный ребенок. Знаете, их не очень-то привечают, внебрачных. И жить с таким человеком, как ее папаша? Мальчик будет это или девочка, с первого же дня, как его отнимут от груди, ему не устанут напоминать, что он второго сорта. Могу себе представить.

Через несколько минут они разошлись спать, и Роберт пошел к себе в комнату. Голова у него была занята все теми же мыслями. Он не мог не думать о том, что в том, как вела себя миссис Таггерт, определенно чувствовалась какая-то осуждающая нотка. Она женщина, и, конечно, смотря на все это с женской точки зрения, она вполне могла думать, что он мог бы войти в положение Кэрри и не оставить ее.

Но он никогда не смог бы войти в положение Кэрри. Не смог бы он войти и в положение Нэнси Паркин или Полли Хинтон, окажись они в той же ситуации. Он не мог представить себя женатым просто по привязанности, а не по любви. Он, естественно, понимал, что может случиться так, что ему не будет суждено испытать любви, потому что для него любовь — это чувство, в котором он должен раствориться. Его чувства пока не подсказывали ему, какой должна быть та женщина и сможет ли он изо дня в день жить с ней бок о бок. Сможет ли он жить и работать для нее всю свою жизнь? Сможет ли захотеть смерти, если потеряет ее? Нет. До сей поры он не чувствовал ничего похожего и не был уверен, что может испытать эти чувства. Но какое это имеет значение? Что ему сейчас нужно, так это работа, потому что тех небольших денег, которые ему удалось скопить, надолго не хватит. Практически на них он продержится следующие недели три.

С такими мыслями он лег в постель. До двух часов ночи он не мог сомкнуть глаз, раздумывая об этом. Он не заснул до тех пор, пока не решил, что на следующее утро пойдет в Форшо-Парк.