Мотылек и Ветер

Утро

Сон снился легкий. Я даже во сне поняла, что все не по настоящему, и дедушки давно нет на свете. Вспомнила об этом и продолжала идти рядом с ним по улице Сольцбурга. Он такой большой, а я маленькая, держала деда за руку и морщилась от щекотки тополиного пуха, попадавшего на лицо.

— Мы далеко?

— Нет. Ножки устали, а, эльфенок?

— Чуть-чуть.

Кожа на ладони сухая, морщинистая, и пальцы прохладные от плохого кровообращения. У меня в сознании странно сливались несколько возрастов — и самый маленький, когда я не знала о таких вещах как «кро-во-об-ра-ще-ни-е», подростковый, когда я остро воспринимала слабость и нездоровье деда, тревожась за него, за каждый кашель и головокружение. И мое взрослое состояние, что сейчас, когда я знаю о его смерти.

— Я скучаю, дед.

— И я скучаю, Ириска. Но ты не переживай, это всем людям свойственно — скучать, печалиться, радоваться и смеяться. Всему есть место, всей радуге в сердце.

Я почти сравнялась с ним по росту. Поддерживала его под локоть, а не держала за руку, как маленькая. Откуда-то со двора закричали знакомое и обидное: «Костыль! Костыль со своим старым пердуном идет!».

— Не слушай. Злые мимо пройдут, а твои настоящие никогда не обидят.

— У меня есть друзья, дедушка, — радостно кивнула я, помнив, что он так об этом и не узнал, в мои тринадцать я была одиночка. — У меня есть любимый человек, мой Юрка. У меня был…

— Знаю, родная, знаю, Ириска. Озорной ветерок, Васек-внучек. Я присмотрю за внучком, он один не останется.

— Дед…

— Дошли. Спасибо, что проводила. Так легко шлось, так радостно.

Улица внезапно оборвалась, прямо по линии, уперевшись в поле с зелеными колосьями какой-то высокой травы.

— Дед…

Он поцеловал меня в лоб, погладил по волосам, и жестким пальцем стер со щеки слезинку.

— Раз-два, спину прямо, носик выше! Чему я тебя учил? Зачем муштровал маленькую служаку?

Я проснулась. Почувствовала, как затекла нога, и сменила положение. Темно, тихо. Как же было чудесно увидеть такой сон! Понимала, что это все в моей голове, а сердце радовалось так, словно я на самом деле смогла повидаться с родным человеком и снова поговорить.

Бросила взгляд на Юргена рядом. Он откинул одеяло и спал на спине. Густые сумерки в комнате то ли ночи, то ли уже утра, рассеивались ближе к панорамному окну и я могла вполне отчетливо его видеть без света. Не стала тянуться к анимо, чтобы узнать время. Экран ослепит, а глаза, привыкшие к темноте, не хотелось напрягать.

Какая же я счастливая… мысли о нем, о Катарине с Робертом, о пограничной службе, даже о предстоящей работе через несколько часов — не дали снова заснуть. Я несколько минут ворочалась, а потом смирилась. А ощущения душевного счастья вдруг стали перетекать в телесную жизнерадостность. Энергия легким и приятным током прошлась по мышцам…

Вытащив руку из под теплого одеяла, я положила ладонь на юркин живот и подождала — не проснется ли? Головой он чуть отвернулся от меня к комнате, одна рука у него лежала вдоль тела, а вторая на груди. Не вздрогнул, не пошевелился, спал глубоко. А мне стало одновременно и забавно и интригующе — погладить его тело, пока он об этом не знает. Разве это преступление, касаться собственного мужа среди ночи? Разве преступление выразить свое внезапное желание так? Это не скромно? Я на самом деле развратница? Катарина отвесила мне именно этот «комплимент».

Юрген едва заметно вздрогнул плечами и шевельнул рукой, один вдох сделал глубже — я услышала. И замерла. Пусть еще хоть несколько секунд не просыпается, доставляя мне радость быть скрытной, а не пойманной с поличным. У меня самой сердце забилось чаще и волнение закралось от спины к животу возбуждающим чувством. Спокойно лежать уже не смогла, приподнялась на локте, придвинулась ближе, покрылась мурашками от понимания, как быстро и охотно тот откликается на мою ласку. Он повернул голову, задышал неровно, еще немного продержался в плену сна, а потом открыл глаза. Шепнул:

— Ирис…

Я его поцеловала, а Юрген попытался вскинуться, обняв меня и приподнявшись с подушки. Прервала поцелуй и тоже шепотом попросила:

— Нет, останься так. Лежи. — Торопливо коснулась губами его щеки, шеи, ключицы и бугорка шрама на груди. — Я не умею, но хочу. Если что-то буду делать не так, скажи…

Есть неповторимое упоение в том, чтобы дарить любимому человеку удовольствие. Даже в таком безответном варианте, на который решилась я. Но… не совсем безответном, — у меня было свое наслаждение и я не чувствовала себя обделенной. Через мои касания и его отклик, через слух, ловящий тихий стон, через его пальцы — Юрген то гладил мне плечо, то сжимал, давая ненарочный сигнал на то, что ему было особо приятно.

Спустя несколько минут, я наполовину улеглась на Юргена, довольно лизнула живот и положила на него голову, ощущая ухом и щекой горячность кожи, упругость пресса и внутренний пульс. Закрыла глаза, утопая в своей бессовестной наглости. Эйфорию перебил сигнал будильника на анимо.

Юрген вздрогнул, дотянулся, отключил его и глухо выговорил:

— Никуда не пойду. Меня нет. Я умер…

Но вставать пришлось. У меня впереди еще сон до восьми, а ему нужно не опоздать в больницу. Я сэкономила немного времени, собрав завтрак с собой и сварив свежего кофе в термос, пока он был в душе, а Юрген все равно не торопился. Одевался медленно и постоянно прерывался — чтобы то приобнять, то поцеловать мимоходом, то сунуться носом в разлохмаченные пряди и шепнуть на ухо «хулиганка». Мне было приятно, но чтобы Юрген не опоздал на самом деле, пришлось сбежать от него в постель и завернуться.

— Хорошего первого дня.

— День не первый, а испытательный, и меня еще могут не взять. Беги… ай!

С головой укрылась и вещала из кокона, а что пятка торчит — не заметила. Юрген коварно щекотнул ее, и отстал. Ускорился, обулся, накинул куртку и шарф, схватил рюкзак и убежал на работу.

Я думала не засну снова, но сон пришел, и мой анимо поднял сигналом в восемь.